«Здравствуйте, дорогой товарищ капитан первого ранга! Пишет вам письмо бывший моряк вверенного вам соединения старшина второй статьи Николай Дмитриевич Линник. Простите, что отнимаю драгоценное время. Служил я минёром, сначала третьего класса, потом — второго. На флоте я вступил в комсомол, получил большие знания и отличные навыки. Много хорошего получил я на флоте, исключительно вырос во всех отраслях знаний. Вот уже два года я демобилизован, а все тянет обратно на флот. Дорогой товарищ капитан первого ранга, под вашим руководством я вырос, стал настоящим матросом; прошу вас, как моряк — моряка: верните меня на флот...»
«...Уважаемый товарищ капитан первого ранга. Благодарит вас мать за воспитание сына. Приезжал он в отпуск неузнаваемым, сердце радуется...»
«...Дорогой товарищ капитан первого ранга. Я сейчас служу в китобойной флотилии и с честью несу звание матроса корабля, на котором служил в вверенном вам соединении. Флот меня воспитал, служба на корабле сделала меня хорошим моряком, а потому служу хорошо и в далеких морях считаюсь отличником китобойного флота...»
«...Дорогой товарищ капитан первого ранга. Вы помните, я служил старшиной на корабле «303» и, выполняя службу, окончил с золотой медалью вечернюю школу. В прошлом году демобилизованный, я теперь учусь в Бауманском высшем училище, учусь успешно... Я очень интересуюсь, как живут и служат мои товарищи...»
Под Новый год приезжает Ростислав. Задавать ему вопрос, почему он не поехал отдыхать, скажем, на юг, в дом отдыха, где веселее, — бесполезно. Крамской хорошо знает сына. И Ростислав вносит в жизнь то оживление молодости, которого не хватало отцу. То он возится с Буяном, с которым сразу же подружился, то рассказывает о своем крейсере и товарищах, то приводит своих старых друзей по училищу — Живцова и Рындина, и они спорят в столовой — звонко и весело — о романтике службы.
О, им есть чем перед Ростиславом похвастать! Их корабли решают задачи одну за другой: несут дозоры, ищут подводные лодки. Больше нет слабых духом. Случай, какой произошел как-то у Фрола, больше не повторится. Теперь комендоры заряжают орудия в темноте, без единого огонька. Минеры в полной темноте ставят трал, даже в качку, в мороз, в дождь и ветер. И не ошибаются, представляешь?
— Чей же корабль — передовой? — спрашивает Ростислав.
— Оба! — смеются Живцов и Рындин. — Обгоняем друг друга, хотя еще ни один не отличный.
Друзья восторженно отзываются о своих командирах — Коркине, Бочкареве.
Перемигнувшись, они вызывают на рассказы Крамского: ведь для них гражданская война — седая история, а он в ней участвовал; и Крамскому кажется, что он ходил на Юденича, дрался с махновцами и служил в трибунале, каравшем врагов революции, — только вчера.
И молодежь затихает, слушая о суровых и романтических временах, когда Ленин был жив, и вместе со всеми сидел на голодном пайке, и ходил в стареньком пиджаке и со старомодным широким галстуком, и призывал молодежь учиться, обогащать свою память знаниями всех богатств человечества. О тех временах, когда матросы дрались на сухопутных фронтах и любили девушек в кожаных куртках.
Крамской вспоминает о своей мечте стать полярным исследователем, о попытке своей делать жизнь с Ленина, говорит, что всегда вспоминал о ленинской скромности, о его простоте и большой человечности — чего многим, к сожалению, в наши дни не хватает.
Молодой человек не сразу становится опытным моряком. Крамской вспоминает те дни, когда ему страстно хотелось попасть на флот. Мечта, наконец, исполнилась: комсомол дал путевку в море. Но молодого моряка ждали и огорчения и неудачи. Не рассчитав своих сил, он решился держать экзамен в высшее военно-морское училище. На экзамене он провалился. Не хватило образования, знаний. Еще бы! Ведь даже средней школы он не окончил. Велико было горе, но он ни за что бы не отказался от мысли стать командиром. Старые моряки-коммунисты поддержали его, оставили в Ленинграде и дали возможность подготовиться к новым экзаменам. Пришлось приложить все усилия, чтобы закончить среднюю школу. Любовь к морю была так велика и серьезна, что он преодолел все препятствия. И вот он — в училище, в классах, на практике, плавает... Когда моряк любит море и флот — он достигнет всего в жизни возможного.
Учебный корабль «Комсомолец». - Там за Невой моря и океаны: История Высшего военно-морского училища им.Фрунзе /Г.М. Гельфонд, А.Ф. Жаров, А.Б. Стрелов, В.А. Хренов. - М. 1976.
...Шаг за шагом, упорно трудясь, пополняя знания, расширяя свой кругозор, поднимается он со ступеньки на ступеньку военно-морской службы. Академия, Великая Отечественная война.
...В дни прорыва ленинградской блокады перед моряками соединения Крамского была поставлена задача — перебросить из Ленинграда к месту прорыва части ударной армии. В непосредственной близости от противника, занимавшего южный берег залива, корабли перевозили войска, технику, танки и самолеты; высадили десант, невзирая на сильное противодействие береговой артиллерии и авиации противника, точно в указанном пункте. Операция была проведена почти без потерь.
За эту операцию Крамского наградили орденом Нахимова...
Тралили минные поля противника, расчищали фарватеры для наших боевых кораблей. При поддержке торпедных катеров корабли в полной тайне переставили вешки противника, обозначавшие границы минных полей, и три вражеских миноносца подорвались на своих же собственных минах.
Новый орден...
Потопили фашистскую подводную лодку, взяли в плен ее командира, штурмана и матросов. Командир этой лодки, подводный ас, пустил ко дну немало транспортов у берегов Англии и Америки. В наших водах карьера аса закончилась на втором выходе...
Еще один орден...
Водолазы и спасательно-аварийный отряд подняли потопленную лодку с грунта, чтобы отвести в базу. Предполагая, что противник будет подстерегать и попытается атаковать конвой на стыке фарватеров, Крамской повел конвой напрямую, по минным полям. Подводная лодка благополучно была доставлена в док...
...После войны надо было открыть морские пути и для торгового флота. И тральщики не отстаивались у стенки. Они все время были в море...
Молодежь с увлечением слушает.
Они все такие славные, юные, флотская смена — и этот рыжий курчавый Живцов, и Никита Рындин, и мой Ростислав!
И Крамской им внушает: будьте готовы к войне. На нас могут напасть. Без предупреждения. В любой час. В любую минуту. И не думайте, что война — это только подвиги, почести... Нет!
Нет ничего более грозного, беспощадного и жестокого, чем война. Тяжелым трудом и ценой многих жизней мы получили победу. Много было на пути и страданий, и горечи поражений, и неудач...
Мы хотим мира.
Но если на нас нападут — мы пойдем к победе; тяжелым, смертным путем, но пойдем!
Советский человек терпелив. Но слишком много в мире угроз и попыток шантажа!
Сейчас Ростислав и его товарищи притащили елку и украшают ее, вспоминая елки в нахимовском, и балы, и девочек, с которыми танцевали. Эти девочки выросли, и одна из них стала боевой подругой Никиты. Фрол помалкивает, но, кажется, и его сердце занято кем-то. Буян прыгает и старается сорвать с елки конфету.
И Крамской забывает о том, что, выходя на улицу, ему приходится брать с собой палку и надевать темные очки, что бывают дни, когда он по памяти ходит из комнаты в комнату и ощупью достает из буфета посуду и даже уронил и разбил как-то сахарницу и сахар рассыпался по полу и хрустел под ногами, пока не подоспел Буян и не сожрал его.
Однажды Живцов и Рындин приходят взволнованные и возбужденные. Их только что приняли в партию, и Фрол Живцов говорит:
— Сижу бывало и перебираю в памяти всю свою жизнь, день за днем, вспоминаю все свои промахи и ошибки, все необдуманные поступки, все, за что приходилось краснеть, в чем раскаиваться. И спрашиваю себя: «Научился ли ты воспитывать людей? Научился ли ты быть строгим и непримиримым к нарушителям службы и дисциплины и в то же время чутким и внимательным к человеку? Нашел ли ты золотую середину? По-партийному ли ты поступаешь?»
— Вот и мы о том же задумываемся, — подтверждают Никита и Ростислав.
— И не скажет ли мне партия: вам много дано, товарищ Живцов, а вы от совершенства — ух, еще как далеки!
Да, это был большой день в их жизни, и они его заслужили. Матросы их полюбили. Матросы им доверяют. И они оба — он знает — весной, а самое позднее — осенью станут командовать кораблями. Они взяли верный курс.
И Крамской рассказывает, как его принимали в партию в маленькой деревушке, засыпанной снегом, в закопченной хате, где седой дед дремал на лежанке и с печи свесились русые головенки ребят, а утром была схватка с махновцами; и его биография тогда была до обидного коротка: рассказал он ее в полминуты. Он обещал жить по Ленину, любить людей, ненавидеть врагов, любить правду и презирать ложь; потом пели «Интернационал»; а ночью налетели махновцы, и тогда его в первый раз ранили, прорубив плечо шашкой. Для сына и его друзей все, что он рассказывал, было историей, а для него все это было словно вчера, и он ясно видел перед собой лицо старого большевика — председателя трибунала, с седыми усами и морщинками вокруг губ и глаз. И бесшабашный комендант трибунала Вася Царапкин принес откуда-то сахарного самогону и заставил его «причаститься», и он с отвращением проглотил вонючую жижу, чтобы не обидеть Царапкина.
Сразу после Нового года Ростислав уехал на свой корабль, и Крамской остался с Буяном и старой Гердой; он вспоминал, как в молодые офицеры мечтали. Живцов напоминал, что Макаров в их возрасте, мичманом, уже разрабатывал проблемы непотопляемости, печатался в «Морском сборнике»; его читал весь флот.
— А мы с вами — что? — восклицал Живцов за столом. — Наше положение — не в пример лучше. Нас затирать некому — наоборот! Поддержат, поднимут, да так поднимут, что дух захватывать будет! Только твори. Правильно я говорю? — обращался он за подтверждением к Крамскому.
Зима после Нового года установилась сухая, холодная, снежная. Крамской выходил с Буяном на улицу, и Буян носился, то убегая вперед, то возвращаясь, и совал ему под руку острые теплые уши. Морда у него была запорошена снегом, он гонял ворон, кошек, облаивал исконных врагов своих — велосипедистов, шарахался от пробегавших машин, словом, жил своею собачьей жизнью.
«Скоро вернется Глеб, — думал Крамской, — вернется ко мне, начнет жить по-иному, чем жил там, под крылом Любови Афанасьевны. Мы решим, где нам с ним поселиться; здесь остаться или же перебраться в Таллин, если я решусь преподавать в мореходном. Может быть, и Глеб станет в мореходке учиться. Ну, поживем — увидим». Буян, домой!
Повествование подходит к концу. Пора ставить точку. Если бы герои смогли заглянуть в свое будущее — пусть не на десять, на двадцать, лет, а всего лишь на год, два, три...
...Тогда бы, может быть, Никита увидел, как Антонина разбудит его перед самым рассветом: «Никиток, пора». И он бережно оденет ее и поведет — через парк, мимо старой крепости, в дом, в котором ярко светятся окна, позвонит в ночной звонок и сдаст ее с рук на руки дежурному врачу и сиделке. Увидел бы, как он станет наведываться несколько раз в этот дом и его будут успокаивать, что все идет так, как должно идти, и, наконец, ему скажут самое важное: «».
Быть может, Фрол увидел бы себя командиром «Триста третьего», а Никита себя — командиром «Триста пятого», ведь этого ждать не долго осталось! И корабли свои они увидели бы отличными, а это что-нибудь да значит!
Тогда, быть может, и Хэльми... Но нет, не будем спешить забегать вперед. Я боюсь, что поведу горячо любимых героев безоблачным легким путем; до смерти хочется, чтобы любимые были счастливы в жизни. Но в жизни неизбежны и грозы, и штормы, и невозвратимые потери, и горести, и роковые ошибки. Пусть их будет поменьше на далеком пути!
Перейдем к тому, о чем рассказать совершенно необходимо.
В это утро Крамской проснулся от тепла и от света. Он открыл глаза — зимнее солнце ярко светило в окна; в первый раз он проспал. Он опять пережил во сне свою молодость — ему снились товарищи с «Комсомольца» и синие норвежские фиорды, и ему пришла в голову мысль: как странно — во сне он будет видеть всегда. Он потянулся было за темными очками, лежавшими на столике у кровати — зимнее холодное солнце все же слепило, и вдруг совершенно ясно различил морозные узоры на стеклах — до малейших завитков и деталей; сегодня не было ни серой дымки, ни пелены.
— Еще поборемся, — подумал он радостно вслух, и Буян, как бывало Старик, взвизгнув, поднялся с коврика и сунул ему под мышку благожелательный нос. Крамской вспомнил, что сегодня у него встреча с молодыми офицерами в клубе, он должен им рассказать о первом ; он был уже коммунистом, когда шел на флот — на фронтах в те годы вступали в партию и в комсомольском возрасте.
Он пошел в ванную под холодный душ, растер мохнатым полотенцем крепкое тело, оделся, слыша, как Герда передвигает посуду на кухне, позвал: «Буян, завтракать».
Кофейник уже стоял на столе, прикрытый вязаной теплой покрышкой. Море лежало за окнами, скованное голубым льдом, и казалось прозрачным. Ребятишки в вязаных, с помпончиками, шапочках бегали на коньках. Крамской снял очки и очень ясно увидел все это и не сразу надел их обратно.
Скоро весна. Скоро в бухте зачернеют разводья. Зазвенит гулко капель, ручьи побегут на лужайках, в лесу забелеют головки подснежников...
Море запестрит синью и зеленью среди пенных гребней; оно буйно и радостно ворвется в бухту, разломает и унесет последние льдины. И корабли выйдут в море. В море! В широкую Балтику!
Буян схватил кусок колбасы с жадностью молодого, проголодавшегося за ночь пса и, тут же сжевав его, заскулил, прося повторения. Он съел и булку и хлеб — аппетит у него превосходный.
Кофе сварен отменно — Герда кофе варить мастерица. Она неслышно вошла, поздоровалась; принесла яйца, .сказала: «Капитан сегодня хорошо выглядит».
Это она повторяет каждое утро.
Спросила, что приготовить на обед.
— Она рада, что ее кухня нравится капитану. Ее муж, Лиллетам, любил хорошо покушать, она для него прошла курс домоводства. Она знает, что он сегодня крепко спал, ее капитан; когда человек высыпается — это полезно для здоровья.
Герда путала русские и эстонские слова, но это не смущало ни ее, ни Крамского: они понимали друг друга. И она очень любила поговорить обо всем. Старуха позвала Буяна — на кухне ему готов суп из рыбы, и так же неслышно, как и вошла, растворилась.
Вдруг кто-то позвонил у подъезда, Буян в кухне залаял, и легонько хлопнула дверь — Герда пошла открывать. Буян рванулся за ней. Крамской услышал, как Герда воскликнула: «О-о!» «Неужели Глеб? Нет, это, пожалуй, не Глеб. Но кто? Почему не возвращается Герда? И почему перестал Буян лаять?»
Крамской поднялся из-за стола и вышел в переднюю. Он не поверил себе, снял очки. В ярком солнечном свете на лестничной площадке стояла Леночка в меховой шубке и в меховой шапочке, ему показалось — та Леночка, которую он много лет назад встретил в Разливе. Разрумянившаяся от утреннего мороза, она казалась совсем-совсем юной.
— Ты забыл у меня телефон этого ужасного Василиска, — сказала она, вся зардевшись от радости, что снова видит его. — К сожалению, я не сразу догадалась ему позвонить. Человек задним умом, говорят, крепок, — улыбнулась она. — Неужели ты думаешь, я поверила всему, что ты мне наговорил?
Герду как смыло. Буян сунул Леночке под руку свои уши. Она потрепала их. Она сказала — хорошо, просто, искренне — иначе и не могла бы сказать:
— Я никуда не уйду от тебя.
В ее глазах — больших, ясных, ласковых — он не нашел унижающей жалости. В них ярко горел свет любви.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
