1
Друзья-однокашники по училищу давно переженились, обзавелись ребятишками: Никита Рындин — сыном и дочкой, Фрол Живцов — сыном Алешкой, у Щеголькова и Хэльми — двое белобрысых мальчишек, бойко болтающих с эстонкой-матерью по-эстонски, с отцом по-русски. Только Ростислав оставался холостяком. «Почему? — интересовались товарищи. — Неужели, доживя до тридцати, никого так-таки и не встретил?»
Встречал. Но девушки, которым он нравился, не производили на него впечатления.
Не то в шутку, не то всерьез Ростислав отвечал товарищам:
— Среди сотен встречу одну. Меня будто кто-то толкнет и подскажет: «Не зевай!» Но пока внутренний голос ни разу еще не подсказал: «Вот она!..»
В кают-компании Минай Стебельков, убежденный холостяк, раскрасневшись, неумело курил и доказывал:
— Мы — перелетные птицы. Сегодня я — в Таллине, завтра — в Либаве, послезавтра — в Балтийске, а там, быть может, и на Север пошлют. Женись — и пойдут недовольства, упреки. Вот Игнаша — женат. Живет со мной рядом. Я не подслушиваю — в том виноваты строители, многое и не хочешь — услышишь. Жена у него да две мамы. Две львицы в одной берлоге. Да разве они уживутся?
— Мать жены в гости приехала, — пытался вставить Игнаша.
— Но живет шестой месяц у вас, — не сдавался Минай. — Между собой они ссорятся, а потом, объединясь, втроем дружно одолевают Игнашу: «Проси перевода в Москву».
— Что верно, то верно, — вздохнул Барышев.
— А куда — в Москву? На Московское море — буксиром командовать? Или просиживать в штабе штаны? Для чего же ты тогда учился в Нахимовском, кончал училище имени Фрунзе? Чтобы стать сухопутным крабом? Допустим, ты, Игааша, не поддашься. Ты насчет моря — крепок. Но кровь тебе портят? Портят. Ну уж нет, лучше совсем не жениться!..
— Я, если женюсь, сбить себя с фарватера не позволю, — хорохорился Сережа Гаврилов.
— Должна существовать, — продолжал Минай, — особая порода женщин, созданных для того, чтобы связать свою судьбу с моряком, способных переносить переезды, разлуки с любимым... Но как нам их распознать?
Однажды, в воскресный день, Ростислав пошел в город. Он любил бродить по узеньким улицам среди обомшелых башен и суровых каменных стен. Когда он поднимался по лабиринту переулков, узких, как щели, на средневековый, похожий на декорацию Вышгород, ему казалось, он видит фильм о средневековье: вот-вот раскроется готическое окно, выглянет красотка и помашет платком. Но вместо красотки высовывался унылый чиновник одного из бесчисленных учреждений.
С Вышгорода был виден весь город — черепичные крыши, круглые башни, острые шпили, густой дым из труб, сады, парки — до самого моря, а там, дальше, — гавань, доки, тяжелые, как утюги, корабли. Таллин — чудесный город старины, флота, его нельзя не любить. Ростислав любил его не меньше своего Ленинграда.
В тот день он спустился перекусить в подвал «Старый Тоомас» на Ратушной площади, где в низком зале под сводами за дубовыми столами люди пили кофе, ели салат и яичницу. Он сел за свободный стол. Похожая на Маргариту из «Фауста» кельнерша встретила его улыбкой. Повторила: копченого угря, омлет, кофе со сливками... и опять улыбнулась... Вокруг все были заняты едой и друг другом, говорили вполголоса. Ростислав позавидовал парочкам, забравшимся в укромные уголки: светловолосый парень не выпускал руку подруги; за другим столом двое, казалось, были на седьмом небе. Кельнерша принесла заказ и снова улыбнулась. Ростислав улыбнулся в ответ. Вошли две девушки, причесанные под Брижит Бардо, — одна блондинка, другая маленькая брюнеточка. Глаза у них были подрисованы, и это делало их похожими друг на друга. Девушки огляделись, увидели, что все занято. Пошептались. Брюнеточка подошла к Ростиславу:
— Простите, вы разрешите сесть за ваш стол?
— Пожалуйста.
— Большое спасибо, а то мы хотели уже уходить, — поблагодарила брюнеточка. — Олюша, садись. Ну, конечно, угря и яичницу, и побольше мороженого, — взглянув в меню, сказала брюнеточка подруге. — Вы не удивляйтесь, пожалуйста. Мы так проголодались, все утро по городу бегаем. Ленинградки, впервые в Таллине, это чудо— не город! Правда ведь? — спросила она Ростислава, — видно, словоохотливая девчонка. Глаза у нее были как две черные смородинки.
Ростислав подтвердил: да, он тоже влюблен в этот город.
— Влюблены? Разве в город можно влюбиться? — засмеялась брюнеточка.
— А вы думаете, влюбляются только в девушек?
— Нет, я с вами, пожалуй, совершенно согласна. В такой город можно влюбиться. И я в него влюблена. Олюша, а ты?
Блондинка кивнула и промолчала. Пока ее подруга заказывала подошедшей, на этот раз не улыбавшейся кельнерше завтрак, блондинка в упор смотрела на Ростислава, а он, встретив взгляд серо-голубых глаз, мучительно пытался вспомнить, где и когда он их видел. Нет, эту девушку он не знает, ее нельзя не запомнить: она куда интереснее своей бойкой подружки. «Олюшей ее зовут... Ольгой... Нет, Ольги я никогда не встречал», — и, успокоившись, Ростислав занялся едой. Вдруг блондинка спросила:
— Простите... Скажите... ведь это же вы?
Он непонимающе смотрел в ее взволнованное лицо.
— Ведь это же вы, не правда ли? Вы? — продолжала она допрашивать. — Я не могла обознаться...
— Я? Ну конечно, я — это я, — ответил он бестолково на ее бестолковый вопрос.
— Меня, конечно, трудно узнать, — оказала, волнуясь, блондинка. Глаза ее были полны радостных слез. — Вы тогда были уже почти совсем взрослым, а я... Алю, Алю вы помните?
Она глубоко вздохнула — ждала ответа. Брюнеточка, ие понимая, в чем дело, перестала есть, тоже уставилась на него.
И тогда Ростислав вспомнил...
2
...Много лет назад, вскоре после войны, он шел на теплоходе «Рига» к отцу, в порт Далекий. Теплоход был переполнен: офицерские семьи переправлялись в новую базу флота, туда же перебирались и вольнонаемные работники.
Ростислав радовался, что самостоятельно путешествует, занимает верхнюю койку в каюте первого класса — на нижней расположился толстый певец, приглашенный моряками на гастроли. Не успев еще разложить свои вещи, певец долго полоскал над умывальником горло, потом раскатисто пробовал голос: «ми-ми-миаах-ха». К юному нахимовцу он отнесся слегка покровительственно, именуя его «морским волчишкой», посылал его то в буфет за нарзаном, то в читальный зал за газетами, которые он, разумеется, уже прочел в Ленинграде.
Преподаватель музыки в ЛНВМУ, композитор, заслуженный деятель искусств РФ
Толстяк удивился, что нахимовец знает все оперы, в которых он пел, любит серьезную музыку: «В наши дни среди молодежи вы редкость, мой мальчик, теперь молодежь предпочитает тру-ля-ля, тру-ля-ля, а симфонии для них — лес дремучий».
Ростиславу было с толстяком интересно: он рассказывал о Шаляпине и Неждановой, Карузо и Джильи, о великих и о забытых певцах.
За обедом в кают-компании их посадили рядом, за столом толстяк помалкивал: он сосредоточенно ел.
Теплоход еще не вышел из Морского канала, как в курительной уже забивали «козла», ребятишки с визгом носились по коридорам и палубам. Правда, раньше, чем «Рига» прошла Финский залив, певец потерял аппетит и все удивлялся:
— Неужели, счастливец, вас не тошнит?
Ростислав заверял его, что это не настоящая качка, он испытал и похуже — и ничего: ел и борщ, и котлеты, и кашу и был совершенно здоров.
— Ох, сколько оплаченного добра пропадает! — сокрушался .
Ночью он метался, храпел.
Наутро многие пассажиры слонялись, как пьяные, в смятении поглядывая за борт, где ходили высокие пенистые волны. И только несколько ребятишек чувствовали себя как ни в чем не бывало; матросы прогнали их с палубы — случится что, за них отвечай.
Ростислав поднялся на капитанский мостик, и капитан разрешил ему там остаться. Ростислав был горд. Еще бы! Офицеры-пассажиры сидят по каютам, а он вместе с капитаном смотрит сквозь толстое стекло на пенистые валы. Он даже перекинулся несколькими словами с капитаном. Да, окончив училище, он будет штурманом, его интересует и радиолокация. Уж он-то посвятит морю всю жизнь! Седой капитан сказал, что знает отца Ростислава, вместе конвоировали транспорты во время войны. «Первейший моряк ваш отец». Ростиславу было приятно услышать такое.
Спустившись с мостика, он заглянул в пустой, с притушенным светом салон, в курительную, где в мрачном одиночестве курил носогрейку усатый мичман. В читальном зале горело лишь несколько лампочек. В глубоком кожаном кресле, поджав ноги, сидела девочка со стриженными, как у мальчика, светлыми волосами и читала толстый журнал. Ростислав взял со стола «Огонек», занялся кроссвордом. Вдруг он услышал:
— Скажите, пожалуйста, писатели всегда пишут правду?
— Писатели? По-моему, должны писать правду.
— А вы читали когда-нибудь Грина?
— Конечно читал. И «», и «».
— Грин вам нравится?
— Очень.
— И вы ему верите?
— Да.
— Я тоже. Я даже во сне часто вижу алые паруса. А вот другой писатель, — она показала толстый журнал,— говорит, что Грина надо, как это... — она заглянула,— а, вот... «изъять, он отравляет юношество, — опять заглянула в журнал, — беспочвенными мечтами».
Ростислав был настолько возмущен, что девочка протянула ему журнал:
— Почитайте, если не верите. Этот писатель — злой человек. А вы говорите — писатели пишут правду!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
