День Военно-Морского Флота. В бухту вошли три противолодочных корабля и водолазный бот. Они выстроились на рейде, и моряки на шлюпках пристают к берегу. Среди офицеров я вижу Фрола Живцова.
Дед и отец в полном параде. Дед — при всех орденах. Мы, бегавшие все время в трусах, приоделись по-праздничному: надели длинные брюки, новые рубашки, фасонистые ботинки.
Живцов почтительно поздоровался с дедом и крепко обнял отца.
Из лагеря на автобусах приехали пионеры (без Карины — она уже уехала в Таллин). В лесу оркестр эстонцев-любителей играет туш в честь Яануса Хааса и в честь мичмана Несмелова — его вместе с другими скрывал Хаас в пещере. Не выручи их Яанус Хаас, могли гитлеровцы убить или сжечь, как сожгли Никонова.
Фрол Живцов называет по именам моряков с «охотника», погибшего в бухте; говорит о деде, плававшем на противолодочных кораблях, — он загнал фашистскую лодку в бухту Киви; об отце, исцеляющем больных моряков; об эстонцах-рыбаках Кивиранда, сжегших в сорок четвертом году все свои шхуны, баркасы и боты, чтобы фашисты убежать не смогли. Вдруг — чего я никак не ждал — Живцов упоминает «следопытов Балтики», нахимовцев из дружины имени Никонова и нас; мы, по его словам, натолкнули взрослых на мысль восстановить пещеру и напомнили, что герой — «охотник» — лежит на дне бухты, всеми забытый.
— Сегодня с нами пришли водолазы,—говорит Фрол Живцов. — Они обследуют бухту. Если обнаружат «охотника», кран поднимет его. Катер установят на берегу. Он будет стоять над морем — памятник славным балтийцам.
— Прокричим же «ура» нашим замечательным людям! — заканчивает Живцов свою речь, и в лесу гремит такое «ура», что разлетаются в панике птицы.
— Что я вам говорил? — спрашивает нас дед.— Благородное начинание всегда будет доведено до конца... А меня вы зря поминали, Фрол Алексеевич,— говорит он Живцову.— Я ведь лодку ту упустил...
— Не ваша в этом вина,— возражает Живцов.— Не та была техника. Вот теперь, я ручаюсь, ни одна не уйдет. На любом расстоянии уничтожим, не останется и листочка железа!
Все идут осматривать пещеру. И мичман Несмелов рассказывает, как их привел сюда Яанус Хаас, как принес он им пищу, воду и одеяла и через несколько дней вывел темной ночью к лодке. Он отправил моряков в море, а сам с простреленными ногами уполз в лес. Он лежал в пещере, к нему приходили друзья-рыбаки и кормили его.
А потом гости отправляются на корабли. Нас Живцов приглашает на флагманский. Сердце у меня замирает, когда я со шлюпки впервые в моей жизни ступаю на палубу настоящего корабля.
Живцов угощает нас квасом и показывает альбом с фотографиями: вот он, тринадцатилетний, в матросской форме, в орденах и медалях. А вот их четверо: он и Никита Рындин, нахимовцы, и две девочки — Антонина и Стэлла. А вот они за богато накрытым столом. Нахимовское окончено, и они уезжают в Высшее военно-морское училище. Еще фотография — они, курсанты, на набережной Невы. Они—лейтенанты. Стоят возле своих кораблей.
А вот другой альбом фотографий. Группа лупоглазых ребят в морской форме. Есть среди них и совсем малыши. Первые нахимовцы. Первые... Многие — сироты, нахимовское заменило им потерянный дом.
И рядом фотографии офицеров. Те же самые малыши, но они уже выросли. Бравый капитан второго ранга...
— Юрий Девяткин, наш комсомольский вожак,— поясняет Живцов. — Теперь кораблестроитель. А это Бунчиков Вова, вернулся в нахимовское преподавателем. А это Авдеенко. Помните, как ему трудно вначале пришлось? Все же выдюжил, стал офицером. А это Поприкашвили, наш Илико. Забегалов Иван...
Теперь они плавают по морям, в океане, командуют кораблями — подводными, атомными, ракетными. Мало ли у нас на морях кораблей! И не теряют друг друга. Встречаются. Пишут письма. Присылают свои фотографии. Крепка дружба нахимовцев!
Я говорю, что пойду в нахимовское. Трудно, я знаю, много желающих. Но, кровь из носу, попаду!
— Добро! — хвалит Живцов.
Он показывает нам свой корабль. Мы спускаемся по крутым скользким трапам и ходим по запутанным коридорам. Всюду что-то гудит и бурлит. Заходим в какую-то каморку к [url=http://visualrian.ru/ru/site/gallery/#694355/context[q]матросу в наушниках[/url]. Матрос снимает наушники и дает мне послушать. Шум, гам, тоненько кто-то попискивает. Матрос, оказывается, слушает, не забралась ли в бухту подводная лодка.
— Наши подводнички — хитрецы! — говорит Фрол Алексеевич. — Могут и такой номер выкинуть во время учений. (Есть тут один герой-подводник Карамышев. Орел! Но и нам палец в рот не клади...
Дед с любопытством рассматривает оружие, которое не позволит ни одной лодке уйти.
Да,— говорит он,— будь у меня такое, я бы не упустил тогда лодку.
— Но другие-то лодки от вас не ушли,— утешает Живцов.
Завидую Живцову. Завидую потому, что он в мои годы уже воевал, дышал морем и корабль был ему домом. Я готов хоть сегодня поселиться на корабле, драить палубу и выполнять все приказания командира. Скорее бы в нахимовское! Скорее? А через два года не хочешь?
Нас приглашают обедать. В кают-компании стоят телевизор и пианино. Хочешь — смотри передачу, а хочешь — играй. На полках много книг и журналов. Тихо играет радио. С каким уважением Живцов и его офицеры относятся к деду! Он воевал, когда они еще только жить начинали.
На палубе матросы поют под аккордеон и читают стихи. Мне особенно нравятся стихи поэта-подводника . Читает их с большим чувством молодой матрос — тот самый, которого Живцов спас весною.
Превыше мелочных забот,
Над горестями небольшими
Встает немеркнущее имя,
В котором жизнь и сердце,— Флот!
Идти над пеной непогод,
Увидеть в дальномере цели
И выбрать курс, минуя мели,—
Мысль каждая и сердце — Флот!
В столбах огня дай полный ход,
Дай устремление торпеде,
Таким в боях идет к победе
Моряк, чья жизнь и сердце — Флот!
Здорово сказано! Я записываю в тетрадь прекрасные слова, посвященные флоту.
Потом певец поет: «...»
Живцов слушает, закрыв глаза. Встряхивает огненными кудрями.
— Мы всегда пели «Вечер на рейде». Помните, товарищ адмирал?
— Да,— говорит дед.— Перед боем.— И подхватывает припев.
Прощаясь, Живцов говорит:
— На рассвете уйдем на учения — гонять подводную лодку. На то существуем.
Я готов слезно просить, чтобы он взял нас с собой «гонять подводную лодку»: меня, Олежку, Вадима. Но я знаю, что он не возьмет. Пока мы для него — просто мальчишки. А на корабле, как говорили нахимовцы, презирают сухопутных растяп...
Живцов нас провожает до трапа.
— Счастливого плавания! — говорит ему дед.
Уже вечер. Мы идем в шлюпке к берегу. Позади ярко светятся огни кораблей.
НАШЛИ „МОРСКОГО ОХОТНИКА"
.
На другой день мы устремляемся на «Бегущий» к водолазному боту. Матрос кричит с бота, чтобы близко не подходили: идут работы! Эх, нырнуть бы в акваланге туда, к водолазам!
Но дед предупредил, чтобы мы не мешали. И мы торчим поодаль, смотрим, как забурлила и вспенилась вода возле бота: подняли водолаза. Нашел он что-нибудь или нет — мы не знаем и ужасно томимся. Ему на смену спускается с бота другой. Пузыри, пузыри, пузыри... ушел под воду!
— А что, если стать водолазом? — говорит Вадим.
— Попробуй.
Я, например, не хочу быть водолазом. Я бы хотел, как Живцов, выслеживать подводные лодки или, как Карамышев и Олежкин отец, плавать на них.
Еще два или три дня, только выскочишь из палатки по команде деда: «Подъем!» — и видишь: бот в бухте. И вдруг слух разнесся: «Нашли!» Лежит «охотник» на дне, пополам разломился.
Бот рано утром ушел в открытое море; мы на «Бегущей» устремились туда, где недавно работали водолазы, нацепили ласты и маски. Ну конечно же! На дне — два черных пятна. Не там мы искали с нахимовцами!
Дня через три буксир приволок мощный кран.
Мы послали телеграмму в нахимовское: «Морского охотника» водолазы нашли».
ВСПОМИНАЮТ ПРОШЛОЕ КАПИТАНЫ...
В августе день рождения деда. Я бы ни за что не стал праздновать старость. Но дед как ни в чем не бывало надел парадную форму, скомандовал нам становиться на подъем флага. Дед был при всех орденах, а их у него — о-го-го! Он выслушал наши поздравления.
Баба Ника месила тесто для пирогов, мама чистила рыбу. Ингрид с умильной мордой вертелась вокруг, ожидая . А на веранде жена и дочь старого Юхана украшали дедово кресло гирляндами и расставляли по дому березки. Потом широко раздвинули стол, постелили белую скатерть. С почты принесли несколько телеграмм; одна была от Живцова, другая — от командования флотом, третья и четвертая — от наших нахимовцев и от их адмирала-начальника...
По радио Георг Отс пел эстонские песни.
Вдруг мама позвала:
— Идите скорее сюда!
Руки у нее были в рыбьей чешуе: она не успела их вымыть. Рассказывали о Максиме Ивановиче Коровине. Передача называлась «Ветеран седой Балтики».
Кое-чего я раньше не знал.
Дед, потопив однажды фашистскую подводную лодку, подобрал ее командира. Фашист на допросе дал важные сведения. В конце радиопередачи ученики деда — адмиралы и офицеры, в том числе и начальник нахимовского училища,— желали ему долгих лет жизни.
— Не забыли...— сказал растроганный дед.
По морщинистым щекам его текли слезы. Отец подошел к нему, и они крепко обнялись.
Стали приходить гости — старые капитаны. Хейно Пасс принес двух копченых угрей — коричневых змей, висевших в его руке чуть не до пола. Юхан — торт, испеченный женой. На нем были сахаром выгравированы якорь и буквы «М. К.». Волли Вартс — большущего лосося. Приехал в своей инвалидной машине Яанус Хаас с букетом огненных из своего сада. Пришел Николай Николаевич Аистов. И когда уже все уселись за стол и первый тост был поднят за деда, появился дядя Андрей.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
