МУШКЕТЕРЫ? НЕТ, РЫЦАРИ!
СТРЕМЛЕНИЕ
Дед уехал ранней весной в Кивиранд. Написал, что пока еще зелени мало — черемуха, правда, стоит в зеленом уборе, но ясень в саду совсем голый. Он дает лист позже других. Звал меня: «Приезжай».
Я поехал вдвоем с моей Ингрид. Вадим что-то замешкался, а Олежку отправили к бабушке в Крым. Толстяку это совсем не понравилось. Вместо трех неразлучных друзей осталось лишь двое. Мушкетеров? Не любит дед это звание. «Мушкетеры,— говорит он,— это бесшабашные молодцы. Морякам не под стать быть мушкетерами. Моряки, если они настоящие,— люди отважные, гордые, смелые, готовые защищать слабого, женщину, девочку, помочь старику, жизнь отдать за товарища. Моряки любят море всем сердцем и посвящают ему свою жизнь. Они настоящие рыцари...»
А нахимовцы? Они ведь уже моряки.
«Нахимовец не должен бояться ни трудностей, ни лишений,— говорится в их правилах. — Нахимовец должен всегда говорить в глаза правду, даже если она горька, как полынь».
«Настоящий моряк должен учиться всю жизнь, чтобы не отстать, не плестись в хвосте».
И не только моряк. «Безнадежно отстал», — говорили о Шиллере-старшем. Он уехал служить в санотдел. «Подшивать бумажки», — смеялись госпитальные сестры. Распрощался с операционным столом навсегда. «Нужна практика и сноровка», — говорит отец.
Вот он стремится вперед. Все время стремится. Защитил диссертацию. Спасает людей. Стал начальником отделения, но не заважничал. Остался прежним Иваном Максимовичем.
Я решился: поеду через год в Ленинград. На три года. Потом — в Высшее военно-морское училище. Еще на четыре-пять лет. Вот как долго придется учиться, чтобы стать офицером! Тетка Наталья опять меня разозлила.
— Уж если тебе приспичило быть моряком, ты лучше бы шел в мореходку. По крайней мере, пораньше станешь самостоятельным человеком. И заработки будут побольше, и опять же за границу пойдешь. А то, не дай бог, что случится с матерью или отцом...
Типун тебе на язык: ничего не случится! Вот дед с бабкой старенькие, с ними мало ли что может быть. Тосковать по всем буду. По ним и по Ингрид. Но ведь не я один расстаюсь с родными, друзьями: уходят полярники на зимовку; геологи — в экспедиции года на три, четыре; моряки — в очень дальние плавания; да самые обыкновенные ребята, как дорастут до девятнадцати лет, идут на три года в армию. И служат где-нибудь страшно далеко: в Средней Азии или на Сахалине, а родители и девчонка, с которой они дома дружили, остаются в Калинине или в Таллине. И ничего, от тоски ребята не умирают. Это только так кажется, что разлука вообще невозможна. Как подумаешь над этим всерьез, оказывается, она, может быть, даже на пользу. Я вот, скажем, часто сердился на маму, мне все казалось, что она несправедлива ко мне и требует от меня слишком многого. А как очутился без нее в Кивиранде, все думается, что я сам был несправедлив к ней — она у меня хорошая, добрая, чуткая и очень справедливая мама, и я виноват в том, что иногда на нее огрызался. Я представляю себе ее в морской поликлинике, маленькую, но очень решительную, в белом халате, с каким-то блестящим инструментом в руке; она смело режет матросу синий фурункул на шее, и он от страха дрожит, а она хоть бы что!
А Карина? Позвольте, а как же Карина? Она бывает у нас, я у них. Мы чуть не каждый день гуляем с собаками в е. Она сильно вытянулась. А я? Наверное, тоже подрос, со стороны ведь виднее; сам заглянешь в зеркало — тебе кажется, ты все такой же. И я вижу, что я некрасивый, и Карина видит, что я некрасивый, и все же дружит со мной. Дружит — да. Но уж никогда, конечно, не скажет, как говорят другие девчонки о мальчиках: «Я в него влюблена». Влюбляются только в «красавчиков», вроде Элигия, в киноартистов или, уж в крайнем случае, в средней красоты парня, вроде Вадима...
Проживу я и так. Только все же будет обидно, если Карина влюбится в какого-нибудь «красавчика».
А впрочем, что я разнюнился? Я еще не уехал в училище. Целый год впереди.
В Кивиранде цвела сирень. «МО-205» уже прочно стоял на большом валуне — памятником.
Дед сказал, что надеется скоро закончить воспоминания. С утра он купается в море, забрав с собой Ингрид. Занимается физкультурной зарядкой под радио: раз-два, раз-два, приседает, бегает, прыгает. Легко проходит пять-шесть километров. Рыбалит. В лесу собирает грибы. И на «Бегущей» выходит, как молодой моряк, в море.
Я видел пенсионеров, сидящих на лавочках в Таллине. У них усталые, пустые глаза. Грустный у них, знаете ли, взгляд. А деда старость его не печалит. Часто посмеивается над ней. Забывает он здесь, в Кивиранде, и о болезнях: «Я оставляю их в Таллине».
Можно подумать, он повесил их в зимней квартире на вешалку. Дед совсем оживает, когда заходят в Кивиранд корабли и молодые лейтенанты и капитан-лейтенанты приходят его навестить. Нет конца разговорам; кажется, он совсем недавно был молодым офицером! Если мне когда-нибудь все же придется стать стариком, я хочу быть таким, как мой дед Максим Иванович Коровин.
Я запоем читаю («морской офицер должен быть широко образованным человеком»). Не забываю и — романтическую науку, и математику, без которой невозможно стать моряком. Все мысли нацелены у меня на одно: не остаться за бортом нахимовского! Оно представляется мне большим кораблем, окруженным волнами. Крепко вцепляйся в трап и не выпускай!
Приезжает Вадим, нагруженный, как верблюд.
— Что ты привез?
— Фейерверк. Ко дню рождения Максима Ивановича. Но пока молчок!
Руки у него синие от химикалиев. Пальцы коричневые. Видно, здорово поработал над фейерверком!
Мы поселяемся в палатке. Занимаемся вместе, помогая друг другу.
Нам не до мушкетерских дурачеств. Мы выходим в море на веслах, выходим под парусом, кружим по бухте; бухта для нас — это море, вся Балтика, почти океан. Мы покажем в нахимовском, на что мы способны!
Дед нас хвалит:
— А сильно вы повзрослели, ребята!
Председатель поселкового совета Эндель Лийвес приходит просить нас (о-о, нас уже просят о чем-то!) проводить экскурсии в пещеру и к «МО-205».
Нам приходится рассказывать пионерам из лагеря, отдыхающим домов отдыха, приезжим из Таллина всю историю гибели «морского охотника» и подвига Яануса Хааса. Рассказываем о трубочке Яануса Хааса, о бутылке, оставленной фрицам, о найденном в кубрике бумажнике моряка. Рассказываем по-русски и по-эстонски. Рады, что столько людей узнали о подвигах, сначала забытых.
— Молодцы! — хвалит нас Николай Николаевич Аистов, начальник заставы. Но на приезжих посматривает неодобрительно.
И в самом деле, мало ли кто может сюда просочиться? Здесь морская граница. Капитан приходит вечером к деду, рассказывает: молодой пес Атлант задержал диверсанта. «Пес устремился на него, как ракета, и перехватил ему горло». Диверсант оказался опасным мерзавцем; капитан получил благодарность.
— Не все же мне получать нагоняи. Но боюсь, что опять фитиль заработаю. Дачники одолели. Лезут в места запрещенные, гоняешь их — жалуются. Все выдают себя за ответственных. По воскресеньям сколько народа наезжает из города!
На озере располагаются с едой и с выпивкой, оставляют премерзкие своего пребывания. Сладу нет с ними.
— Придется помочь капитану,— говорит Вадим, когда огорченный Николай Николаевич уходит.
— Чем?
— Вот увидишь!
В воскресенье на озере разыгрывается шикарное представление с шумовыми и световыми эффектами.
На берегу стоят «Волги» и «Москвичи», на лужайках расстелены газеты и скатерти, на скатертях лежит снедь. Это другой сорт людей, чем те, которые приходят в пещеру. Женщины визжат и хохочут. Опорожненные бутылки летят в озеро. Начинает темнеть. Но гости не унимаются. Подвыпившие приезжие горожане нескладно и нестройно горланят.
И вдруг в темном озере появляется длинное змеевидное тело, которое, извиваясь, прочерчивает светящуюся линию. Раздаются истошные крики напуганных обывателей. А на середине озера над водой вдруг взвивается змеиное тело — и те, кто еще способен увидеть, видят светящиеся глазищи и пылающую змеиную пасть. Что тут делается! Какая-то женщина опрокидывается вверх тормашками в воду. Толстущие типы бегут, топча снедь, к машинам. Мужчины отталкивают женщин, набиваясь в свои «Москвичи». Один отдирает другого от дверцы:
— Пусти!
Тарахтят моторы. Кого-то забыли:
— Что же вы без меня уезжаете? Подлые!..
Зажженные фары мечутся в поисках дороги, освещая стволы старых сосен. Наконец все пустеет.
Мы хохочем до слез. Такую суматоху устроили! Доисторическое в лесном озере! Завтра жди экспедицию ученых! Наконец, отдышавшись, мы идем темным лесом домой.
— Дед, значит, останется в свой день рождения без фейерверка?
— Придется смотаться мне в город и потрудиться дня три...— обещает Вадим.
На другой день за ужином дед смотрит на нас укоризненно.
— А я-то думал — вы выросли. А вы все еще без чудачества не можете.
Мы потупляем в тарелки глаза.
Поздно вечером, улегшись в палатке, я предлагаю:
— Поклянемся, что это последнее наше чудачество! Мы больше не мушкетеры. Мы — рыцари моря! И Вадим откликается сразу:
— Клянусь!
ВОЛЯ К ЖИЗНИ
А потом дед вдруг слег — почувствовал себя плохо — и лежал в своем кабинете на диване. Ингрид примостилась на коврике и не отходила от него ни на шаг.
Ужасно обидно, когда так кончается жизнь: моряка не могли сразить ни снаряды, ни пули, летевшие в упор с «юнкерсов», моряк не утонул в море, хотя много раз его тащила смерть ко дну; свалили его болезни, которые всё еще не умеют лечить. Человек лежит и не может сдвинуться с места, и его мучают одышка и боли, а он хотел бы пойти на рыбалку или на «Бегущей» выйти за мыс; пройтись — уже появились . Баба Ника сама не ахти как здорова, а тут дед тяжело заболел.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
.jpg)
