— Давайте построим тут мост, чтобы поезда шли своим ходом, а трамваи — своим. И решение было принято. От Петергофской, Трефолевой повели стройку.
— Киров опять был здесь ночью, — говорили на заводе. — Следил, как строится.
.
И уже не жаловались на трудный путь пешком, верили, что скоро все наладится: «Киров там...»
Редко кто в городе не видел, не слышал Кирова или даже лично не беседовал с ним. Беседовать он мог с любым просто, задушевно, как с близким знакомым.
Стоило подойти:
— Нужно бы мне поговорить с вами, Сергей Миронович.
— А ты заходи, — отвечает. И назначает время.
На любой вопрос ответит, ко всякой просьбе отнесется серьезно, а главное, если пообещает сделать, сделает, если скажет, что не может, обязательно объяснит почему. «Наш Киров» — звали его рабочие. Друга, товарища видели в нем.
Знали и гордились путиловцы:
— Киров очень любит наш завод. «Путиловцы тон задают стране», — говорит. И в лихую, и в радостную минуту любит повторять: «На то вы и краснопутиловцы».
И люди знали: на то и краснопутиловцы, чтобы все преодолеть, добиться победы, никогда не спасовать, не сбиться с пути, не уступить своего места в передовой шеренге борьбы за счастье народное, за коммунизм.
СМЫВАЮ С СЕРДЦА НАКИПЬ...
1931 год. Вступило сельское хозяйство страны в полосу сплошной . Мы знаем уже целые колхозные округа.
— Слыхали, у дяди Саши Рыбакова, двадцатипятитысячника-то нашего, в МТС на Дону дела идут отлично?! — рассказывает Остахов.
Говорит, что и по радио слышал, и сам читал.
Меняет и меняет свое название наша газета. Теперь называется уже «На штурм 32000». Опубликовано в ней сегодня веселое, острое «Письмо Каримова в редакцию заводской газеты тракторостроителей»:
Из Стамбула, Гамбурга, Турина
Самый специальный ваш спецкор
И небезызвестный вам Каримов
Начинает этот разговор.
Мой привет, товарищи из цеха!
Как программа? Все ль в порядке с ней?
Я пишу, тринадцать стран объехав,
Повидавши множество морей...
Сын башкирского печника, комсомолец, воевавший с Дутовым, слесарем-трактористом пришедший из армии на Путиловский завод, Каримов — депутат Ленинградского Совета, секретарь партийной ячейки на сборке. Родилась ячейка, когда осваивали программу выпуска 3 тысяч тракторов в первом году пятилетки. За самоотверженный труд в составе 320 лучших ударников Советского Союза премирован Костя Каримов путевкой на поездку вокруг Европы.
...1931 год. Вышла книга нашего рабочего — . Называется «Линия наибольшего сопротивления». Посвящается ударникам тракторосборочной мастерской тракторного завода «Красный путиловец». Во вступлении своем автор пишет:
«Было много побед и много поражений на нашем пути. Были дни, когда не давали ни одного трактора, и почва выскальзывала из-под ног растерянных администраторов. Но взятая партией линия — линия наибольшего сопротивления — руководила нами и мы побеждали.
Учтите наши ошибки, товарищи!
Пусть учится на них тот, кто некрепок, кто падает духом перед трудностями.
Пусть читатель, прочтя эти страницы, получит хорошую зарядку для новых боев на трудовом фронте социалистической стройки.
Трудности существуют для того, чтобы их преодолеть».
Множатся добрые вести о краснопутиловцах по всей стране. 10 июня 1931 года мы рапортовали о выпуске 25 тысяч тракторов. А всего через несколько месяцев, в памятное 13 ноября 1931 года, пошел на колхозные поля уже наш 34-тысячный трактор, последний в счет пятилетнего задания. За 2 года и 7 месяцев на «Красном путиловце» выполнена пятилетка . Это достижение не одного человека, не группы людей — всего многотысячного коллектива. Каждый рабочий родного завода трудится за двоих. Идет к победному досрочному завершению пятилетка завода.
В нашем цехе, как и на всем заводе, коммунисты задают тон в техническом прогрессе. Сами мастера, они борются против расхлябанности, плохой работы. Живет в цехах суровая наша рабочая критика, не щадит никого. Споткнулся — отвечай. Откровенно тебе об этом скажут, прямо в глаза, перед всем коллективом, остро, по-рабочему.
Как-то Ефрем Кутейников вступился было за молодого токаря, попрекнул Василия Дийкова:
— Что это ты так на парня ополчился? Сам знаешь, рабочий он хороший. Ну ошибся, с каждым бывает. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается.
— Верно говоришь, умеет он работать. Потому с него и спрос. А ругали его именно за ошибки, чтобы сам он и другие люди на этом учились. За хорошее — спасибо, плохое — не спустим. Совсем без брака пора работать.
У Василия Семеновича Дийкова есть право так говорить. С огромным уважением отношусь к нему: за все считает себя человек в ответе, где трудности — первым объявится, плечо подставит. И словно угадывает, где его подмога нужна.
Нравится мне Дийков еще и потому, что он прямой, не любит скрывать своих и чужих ошибок. Не раз говорил:
— То, что мешает, с завода вон. Уйти должно. И добивается этого. Без шума, без крика — делом. Начальник участка, он во всем наравне с рабочими. Только разве ответственность на себя берет наибольшую. О нем всегда говорят: настоящий коммунист.
...Весна 1932 года. Мы делаем первые мощные, в 100 лошадиных сил, советские легковые автомобили Л-1. Пять «Фордзонов» в каждой машине и ни одной заграничной гайки.
.
Старшим мастером — Костя Яковлев. Интересный человек. Собственно, старый знакомый, только я спустя годы узнал об этом: это же он, Костя Яковлев, вел тогда первый «Фордзон» на демонстрации. Как-никак первый советский тракторист! Он недавно из-за границы приехал. В Америке был, на заводах там в числе первых советских специалистов изучал автотракторное дело.
Лицо молодое, а совсем седой. Я помню, удивился очень, когда впервой мне его показали.
— Это от Юденича память у него осталась, — рассказали мне. — Мальчишкой возил снаряды на позиции, попал к белякам в засаду. Дали лопату, могилу себе рыл, да чудом спасся. Только рука пробита.
Для Л-1, нового автомобиля, нам поручено осваивать коробки скоростей, шестеренки, задний мост, коленчатый вал. Новое, трудное дело...
Как-то недоглядел я за станком, вовремя не отладил его. В брак пошел коленчатый вал! Случай в моей практике редкий и тяжелый. Очень переживаю случившееся. А тут вообще трудности с отладкой станков для новой продукции.
Подходят майские праздники. Мой третий Первомай на заводе. Третий год не со стороны гляжу — шагаю в рядах краснопутиловцев. Путь, как всегда, дорогой наметанной: через проспект и площадь Стачек к Дворцовой площади. Флаги, транспаранты, портреты и лозунги. Песни, танцы, игры. И в движущейся колонне — шутки, смех.
Говорят, где-то у Нарвских ворот мой портрет висит.
— Якумыч, никак ты?—слышу.
— Вот это да! Здорово!
— Володька, Володька, видишь, что ли?
, у Нарвских ворот вижу галерею портретов. Я еще не узнаю себя. И пока смущенный, но довольный ищу портрет, по весело вспыхнувшему хохоту тех, кто впереди, вдруг улавливаю недоброе.
Первый, кого я вижу на портрете, Константин Наумович Гуревич, наш инженер. Он изображен как Иисус, несущий в правой руке... крестовину, знаменитую крестовину, которую никак не наладят на заводе. Портрет очень точен, и я невольно улыбаюсь. И в ту же секунду вижу себя: идет Карасев, сгорбленный под тяжестью лежащего на плече... коленчатого вала! А под портретом объяснение написано крупно и ясно: «По вине тов. Карасева срывается важное задание».
Я не слышал, что говорили рядом. Мне казалось, вся площадь смеется мне вслед. Повернул в переулок. Не помню, где шел. Вдали замолкал шум демонстрации.
«Значит, так, — думаю, — работал, трудился, старался, и все по боку? Не сумел раз — и готова карикатура, да еще какая злая! Ладно бы на заводе — так нет же во время праздничного шествия выставили перед всей Нарвской. На весь Ленинград осмеять!»
Со стыда горит лицо. Кажется каждый прохожий показывает на меня пальцем. Дескать, посмотрите-ка, это же и есть тот самый Владимир Карасев — наладчик, по вине которого станок выпускает бракованные детали.
Нечего сказать, праздничная у меня получилась демонстрация! И обида, жестокая, горькая, уже разъедала душу и растворяла стыд. «Как так, — думаю, — сколько недосыпал, есть забывал, работал на «отлично», вносил рационализаторские предложения, первые в стране создали с Кутейниковым и Дмитриевым бригаду изобретателей и рационализаторов, неплохую бригаду. Экономисты успели подсчитать — многомиллионную экономию даем заводу. Словом, уж не мы ли старались, сил не жалели... А все, оказывается, не в счет. Они, значит, ничего не ценят».
Пошел домой. Лег, мозг работает напряженно, тревожно. Решаю: раз так, не пойду больше на работу. Не ценят — значит не нужен. Ну и пусть ищут других, получше.
И после праздника не пошел на завод. Нудно, пакостно, тяжело на сердце. Валяюсь на диване, словно . Проходит день в тревожном раздумье. Медленно тянется бессонная ночь... Второй день...
Вечером приходят ко мне Кутейников и Дмитриев. Прямо с работы.
Оба встревоженные, взволнованные.
— Что же ты в такую страдную пору заболел? — спрашивает Ефрем Кутейников.
— Болезнь — не мать родная, злая мачеха для человека, — примирительно говорит Вася Дмитриев.
Молчу. Прячу глаза от товарищей, боюсь встретиться взглядом.
— Температура-то какая? — допытывается Василий. Не выдерживаю и зло отвечаю:
— Как у всех людей. Кому до этого дело? Ефрем с Василием переглянулись. Помолчали. Потом Кутейников спросил:
— Это как понимать?
— Как хотите.
Продолжение следует
Фото:
.jpg)
