Кто-то может переродиться, конечно, сойти с рельсов. Но каждый день вскрывает все новые имена...
А тут у нас вдруг арестовали Костю Каримова. Сказали точно: арестован Николай Остахов.
— Что он сделал? — спрашивали мы.
— Враг народа. Кто? Остахов?
Нет, вот этого быть не могло. Это невозможно себе даже представить. Тут какая-то ошибка! Разберутся.
Вспоминаю, как учил меня коммунист Остахов: если допустил ошибку, объясни людям, чтобы они знали это и не повторяли ее. Никто в цехе не мог объяснить, что же плохого сделали люди, которых я знал.
Я стремлюсь припомнить все, каждое слово, сказанное Остаховым, каждый поступок, и не могу найти ничего такого, чтобы хоть как-то, хоть в чем-то, хоть в какой-то степени могло опорочить человека. Такого человека... Его имя в «Отчете» краснопутиловцев. Он получил орден за тракторы...
Весной 1939 года Костю Каримова освободили. Он вернулся на завод. Ничего не рассказывает, но видно, сколько пережил человек. А наш Василий Семенович Дийков все объясняет и никак не может доказать, что он не виноват. Его исключили из партии. Но я ведь знаю: большая группа партийных работников считала его своей партийной совестью, его рекомендовали и избирали сами в контрольные органы партии. «Честен сам безукоризненно, честна его совесть и в том, что скажет, и в том, что сделает. Тут обмана не будет»,— говорили. И вот называют пособником врагов!
Пасмурно у меня на душе. Старые коммунисты говорят: во время борьбы с троцкистами был Дийков на ленинской позиции, боролся с зиновьевцами. В чем же дело? Думаю, может, всего не знаю, человек-то я беспартийный, а Дийков коммунист.
Осмысление событий началось в дни XX съезда партии. Тяжелое осмысление.
Вспоминались люди, так больно и горько пострадавшие. Оклеветанным погиб и посмертно реабилитирован Иван Иванович Алексеев — секретарь парткома завода. Только в 1957 году вернулись Николай Остахов и Василий Дийков, который был тоже арестован.
А тогда, в те годы... Мы были одни в капиталистическом окружении... Тогда провокации и инциденты на Востоке и Западе. Война на Хасане. Война на Халхин-Голе. Война с белофиннами. Все отодвинулось — Отечество в опасности!
«САМОЗАТАЧИВАЕМЫЕ»
В 1940 году я вернулся с советско-финляндской войны, куда в первый же день ушел добровольцем. Пропал в боях с белофиннами мой мотоцикл, подарок Серго. А я везучий — вернулся домой цел и невредим. Ну что же, скорей за работу. Как-то там, на заводе. Дел небось край непочатый. Спешу, собираюсь на завод.
Да вот и она, друг, стоит на моем столе, как и прежде, смотрит на меня небольшая сафьяновая коробочка. Еще не раздеваясь, в шинели, открываю ее. Все на месте. Хорошо!.. Сколько уже? Да, пожалуй, более десяти лет прошло с тех пор, как попала ко мне эта коробочка памятная.
О встрече, связанной с нею, обязательно нужно мне рассказать.
Я в ту пору был в командировке в Москве, работал в стеклянно-бетонном здании на Каланчевской улице. Собрались тогда здесь наладчики со всего Советского Союза. Задача — знакомиться с новым заграничным оборудованием, поступившим из разных стран. Опробовать и рекомендовать нужное предприятиям страны. Внешторг распределял оборудование согласно этому отбору.
Однажды администратор демонстрационного зала мне сказал:
— Тут спрашивал тебя профессор один, хочет с тобой встретиться и поговорить. Сегодня снова придет после работы. Задержись немного, подожди.
— А кто этот профессор?
— Ученый. Занимается техникой.
Я очень удивился, но больше ни о чем спрашивать не стал. Решил, сам вечером обо всем узнаю. —
День пробежал, как всегда, быстро. Когда я собрался домой, администратор позвал меня: «Иди в соседний зал».
Там у одного из станков сидел человек высокого роста, стройный, с красивым, приятным лицом. Поднялся навстречу, руку протягивает:
— Вы, Владимир Якумович? Здравствуйте^ Игнатьев.
Игнатьев... Знакомая фамилия. Есть такой выдающийся изобретатель, о котором мне рассказывали. Не тот ли это? Большевик, ученый...
.
— Меня зовут Александром Михайловичем, — говорит он. — Я хотел, видите ли, попросить вас опробовать на станке мои резцы.
— Пожалуйста, — отвечаю. — С удовольствием. А он уже продолжает:
— Слыхал о вас. Узнал, что вы здесь, и захотел с вами познакомиться. Вы действительно руководите бригадой, которая занимается изобретательством и рационализацией? Это очень интересно. А как, не мешают вам в работе?
Заметив на моем лице искреннее удивление, Александр Михайлович смеется. Он смеется от души, звонко и так заразительно, что я сразу чувствую себя просто и уверенно. Было очень приятно, что этот человек, ученый, интересуется нашей работой.
— Значит, вы убеждены, что никто не может мешать изобретателю? — раздумчиво повторяет Игнатьев.
— Убежден. Жизнь этому учит. Нам во всем помогают, поддерживают, хвалят...
— Счастливый вы человек! А вот мне не всегда везло. Мешали. Очень мешали. Даже Владимиру Ильичу приходилось вмешиваться.
— Самому Ленину? — спрашиваю я.
Теперь я окончательно убедился: это, без сомнения, тот самый Игнатьев. Вот здорово! Встретиться е таким человеком!
.
Манера расспрашивать у него энергичная, четкая. А как он слушает! Цепко схватывает самое главное. Взял беседу в свои руки, ведет.
В какую-то минуту я снова возвращаюсь к прерванной теме разговора, не могу не вернуться к ней:
— Александр Михайлович, скажите, вы близко видели Владимира Ильича?
— Близко... — он улыбнулся. Что-то на редкость детское, светлое в этой улыбке. Право же, такой случай в жизни может больше не представиться, и я жадно прошу:
— Расскажите, пожалуйста, о встрече с Ильичем. Мне пришлось его видеть один раз в жизни, в годы революции это было, но только издалека. А вы его знали?
— Да, знал. Он даже меня женил. Был, как говорят, сватом. Выполняя свой партийный долг, на смотринах присутствовал. Жених я был по тому времени подходящий: сын генерала, действительного статского советника, помещика, потомственного дворянина. Случались и такие сыновья в революции. Сказали мне: женитесь, и как можно быстрее. А я даже и не знаю, на ком. Жениться надо было по всем правилам — в церкви, с попом, со всеми обрядами. Иначе нельзя. Требовался законный брак, освященный церковью. Вы, вероятно, слышали о революционере Шмидте?
— Конечно. О лейтенанте Шмидте слышал еще до революции. Матросы много о нем рассказывали.
.
— Нет, это другой Шмидт. Я говорю о московском фабриканте Шмидте. Он тоже был крупным революционером. Участник декабрьского восстания. Его заточили в Бутырскую тюрьму и там убили. Николай Павлович Шмидт завещал свои деньги большевистской партии. Много денег — полтора миллиона рублей, и сестра его хотела немедленно передать их партии, но не могла: она была несовершеннолетняя. Только ее муж на правах опекуна мог бы это сделать. Лев Борисович Красин так и сказал: «Было бы прямым преступлением потерять для партии такое исключительное по своим размерам состояние из-за того только, что мы не смогли найти жениха»... В Швейцарию меня вызвали. Владимир Ильич живейшее участие принимал в «смотринах». Уж как я просил: «Я же привык к боевой деятельности, разрешите не жениться». Не разрешили!.. Обвенчались мы в Париже в посольской церкви. Потом расстались. Брак-то был фиктивный. У нее уже был жених, которого она любила, но их нельзя было венчать, биография того человека могла вызвать подозрения.
И вдруг, словно что-то вспомнив, Игнатьев весело засмеялся:
— А однажды!.. Ой, как мне от Ленина досталось. Уж коли разговорились, — расскажу. Был такой случай. Это еще тоже до Октября. Связался я с казаками, охранявшими Николая II, и разработал план похищения царя-батюшки. Доложил об этом за границу Ленину. А он мне такой гневный выговор в ответ: не занимайтесь, мол, такими пустяками, приберегите силы для полезных дел. Строг он был. А вот изобретать помогал. Даже ездил знакомиться с моими изобретениями. Вместе с Горьким Алексеем Максимовичем приезжал. Он завещал нам помогать изобретателям, окружить их заботой, вниманием. Я слушаю, затаив дыхание.
Александр Михайлович помолчал.
.
— Я ведь, знаете, давно изобретательствую, — заговорил снова. — Еще до революции начал. Но вся моя изобретательская работа тогда была подчинена выполнению специальных заданий партии. Был я в боевой организации большевиков. Нами руководил Лев Борисович Красин. Талантливейший инженер. Изготовляли мы в своей лаборатории для вооруженного восстания бомбы, делали, добывали оружие, вели анализы. Конспиративная работа...
Я боюсь перебить. Я слушаю этого человека и думаю об удивительной судьбе его, о таланте изобретателя, подчиненном до революции единой цели: разрушению старого мира. Теперь, когда революция победила...
— Теперь нужны изобретения на пользу созидания новой жизни, — говорит Игнатьев, словно подслушав мои мысли. — И сколько ни делать — все мало. Еще, еще... Однако далеко не всегда идут изобретения прямым путем. Вот этот самозатачиваемый инструмент, который я вас прошу опробовать, сейчас признан. Но было время, в штыки встречали его недоброжелатели. Равнодушные, консервативные люди... Хорошо, что вы с ними не столкнулись. Они, равнодушные, — тягчайшее наследство наше от прошлого. В борьбе с ними нужно иметь силу. И только смелый борец добьется своего. Не удивляйтесь, в наше время тоже. Запомните это.
— Ну, пока нам бороться ни с кем не приходилось, — говорю я. — Если кто хоть немного тормозит дело, мы в партком, и сразу все становится на свои места. Партком помогает.
— Ну что ж, это отлично. Дай бог и дальше так...
Игнатьев разговаривает со мной просто, душевно. Я все время чувствую его кровную заинтересованность в улучшении советской техники. В том, как он обсуждает со мной эти проблемы, — доверие, большое доверие старого члена партии ко мне, беспартийному рабочему. И я этим очень дорожу.
Улучив добрую минуту, спрашиваю:
— Скажите, пожалуйста, смысл-то вашего изобретения, самозатачиваемого инструмента, я вроде знаю. Но вот как вы пришли к своему открытию? Очень интересен ход мыслей ваших, рассуждений. Расскажите, коли не секрет.
— Отчего же! Какой тут секрет? Все очень просто.
.
Продолжение следует
.jpg)
