И вот теперь, длинный, сгорбленный, обмотанный платками, останавливаясь от кашля, едва различая дорогу из-под замерзших стекол старых очков, он шел на свой завод, нес людям последнее, что у него было. На большие листы конторской книги негнущиеся пальцы бережно наклеили все, что написал с юных лет, с тех пор, как поверил рабочий-литейщик в силу большевистского слова. Здесь то, о чем думал, за что боролся в своей жизни: деньги собирал для помощи забастовщикам и их семьям, писал о тяжком труде путиловцев в «Правду», рабочие завода избрали его в Петроградский Совет...
Не сделать больше ничего для людей Егору Власову, в последний раз в жизни он пришел на свой завод, в свою газету. Протер очки, протянул редактору конторскую свою книгу:
— Вот, принес. Хвораю я. Мало ли что может случиться. Сохраните, товарищи, на память.
Нет больше на Кировском Егора Власова. Лежит теперь в редакции заводской газеты рядом со свежими гранками его книга.
Памятью прохожу через эти месяцы, и встает передо мной многоликий образ великого народа моего. Мастер Задворный, который, когда уже не стало сил стоять, заставил подвесить себя на ремнях и так руководил сборкой и ремонтом танка; молодой ученый, откладывавший весь свой паек, чтобы принести его маленьким детям своей сестры, — так по кусочкам, по крошкам он и отдал им свою жизнь. Помнят ли они, знают ли об этом?
В краткой истории завода рассказывается о героическом поступке Жени Савича, с которым жизнь так тесно столкнула меня, Савича — нашего изобретателя, известного новатора. Вот что о нем писали:
«Незаурядный талант, скромность, задушевность и та особая мягкость характера, которая свойственна сильным натурам, вызывали искреннее уважение к Савичу среди окружающих.
В январе 1942 года цех получил очень срочный заказ с фронта. Выполнение его было поручено Савичу. Весь день и всю ночь не отходил от станка молодой патриот. И вот наступил момент, когда силы стали его покидать. В руках и ногах появилась неуемная, не подчиняющаяся воле противная дрожь, поблекли всегда такие ясные глаза. Обессиленный юноша уже больше не мог подняться с железной койки, стоявшей в цехе. Но поступила работа, которую мог сделать только мастер.
Через несколько минут можно было видеть такую картину, о которой нельзя без волнения вспоминать: за станком снова стоял Савич, а рядом по бокам поддерживали его под руки два таких же изнуренных человека. Прошло еще несколько часов, прежде чем заказ был выполнен».
Достоинство человека, коллективизм, дружба, труд... Все мерилось особой меркой.
Я помню молодую женщину Веру Попову, муж которой погиб, защищая город. Она стоит у станка, работает. Впалые щеки, заострившийся нос, отечное с желтизной лицо... У напарницы умирает дома ребенок, и Вера принесла ей последнее, что осталось в домашней аптечке, — рыбий жир, и не на донышке, почти полбаночки. Рыбий жир, когда люди давно съели вазелин, глицерин, жарили на касторовом масле. Нашла, но себе не оставила. А напарницы нет второй день, стоит баночка. Может, еще придет? Вера кончает за нее смену. Присела. Готовится начинать свою.
— Иди отдыхай. Я поработаю, — предлагает высокая девушка, соседка по станку, Зина.
— Не могу. И куда идти? Ночью похоронила сына... — она говорит тихо, медленно.
— Иди, это нужно, — настойчиво повторяет Зина. Неделю назад она сама потеряла в бомбежку мать, сгорел ее дом.
«Иди отдыхай» — это значит иди в соседнюю комнату, ложись на койку и немного поспи. Работаем, живем, едим, спим — все в цехе, тем и спасаемся.
.
Я тоже стою у станка, вижу — возвращается Вера, молча сменяет подругу. Сквозь затемненные окна брызжет рассвет.
— Ну, чего ты? День еще впереди. Пойди поспи, — вмешиваюсь я.
— У меня теперь вечность впереди. Должна им и за сына, и за мужа. Кто за моих-то работать будет, кто отплатит, кто отомстит? Я должна. Это теперь мой долг перед нашими живыми и моими мертвыми.
Не знаю, сколько с тех пор прошло — две-три недели. Высокая, статная женщина стала похожа на тень. Двигалась медленно, как и все, экономила силы в каждом движении. Но работать не переставала. Оторвать от станка ее было невозможно.
— Душа ожесточилась у сердечной... — сказала как-то истопница. — Это старик, бывало, у меня так, если осердится, только работу и знает.
На наших глазах человек терял силы. Мы решили — у нее в Москве была мать — достать билет на самолет. Отказалась. Не уехала. Только взглянула: «Как это ехать? Куда я отсюда? Пусть те, кому нужнее. Дети у кого».
Талантливым она была токарем и фрезеровать осенью научилась. Говорили, она рисовала до войны хорошо.
Работала час за часом. Как-то сказала подруге:
— Останови станок. Проводи меня. Полежу.
Больше она не встала. Легла и заснула мгновенно. Умерла.
Коротко было наше прощание. Поклялись работать до последней возможности, выполнить то, что завещала Вера своим трудом: живым идти вперед, не дрогнуть.
Сказала ее напарница:
— Раньше до войны я и знакома с ней не была. Я ее всего месяц какой и знала... Дочь мою в больницу взяли, выходили. Но баночку ту, Верину, — вот она, если жива буду, сохраню и дочке оставлю. Чтобы такой была, чтобы таким человеком жила на свете, чтобы помнила.
Сама смерть товарищей призывала к неукротимой борьбе.
.
Партия говорила: враг должен почувствовать не только храбрость, мужество советских рабочих, но и силу их изобретательской мысли, выдумки, инициативы. Как никогда, тщательно, вдумчиво шли работы в цехах. Даже молодежь всего в несколько суток обучалась обрабатывать никогда не виданные раньше, незнакомые детали.
Горестная великая рационализация тех лет... Что делать, чтобы сохранить в наших тяжелейших условиях ценнейшее оборудование, славные и точные станки? Как поддержать определенную температуру?
По инициативе коммунистов руководители инструментального цеха вкатили в цех бездействующий паровозик и к его котлу подключили отопительную систему. А что взять вместо воды? Снег, его полно!.. И температура в цехе повысилась до 3—5 градусов тепла.
Есть такая справка, она сохранилась с тех пор. До конца 1943 года только учтенная экономия от рационализации и изобретательства составила на заводе около 5 миллионов рублей. Но от авторского вознаграждения половина людей отказывалась.
Большинство усовершенствований, сказано в справке, вводилось под ответственность самих исполнителей. Люди смело брали ответственность на себя. Да и могло ли быть иначе в это трудное, суровое время?
На Кировском свистят снаряды — прицельный, постоянный огонь за Нарвской. Не часто бываю здесь. Придешь по рабочим делам — сердце сжимается. Обожженный новым пожаром — только потушили — изуродованный стоит цех. Крыша зияет дырами, повисли перекрытия, железный каркас обнажен, сорвана светомаскировка, всюду щебенка. Значит, снова была бомбежка. Вот и тут выбиты стекла, поломаны огромные оконные решетки. Осколки лежат на снегу, хрустят под ногами в огромном цехе. На дворе подметают, убирают кирпич, латают крышу, зашивают окна. Выведены из строя кузнечный, прокатный цехи. Сотни пробоин в механическом. И кругом все избито осколками от снарядов, словно оспа ест стены родных корпусов.
....
Фронт в получасе ходьбы, враг ведет дневные обстрелы или к ночи вдруг открывает ураганный огонь, делает массовые воздушные налеты. Заводские зенитчики сбивают вражеские самолеты. У станков рвутся снаряды. Что это, фронт или тыл? Вихрастый паренек Петька Зайченко стоит у тисков, винтовка рядом. Кто он, воин или рабочий? Стужа, обстрел, но на столбах «висят» ребята, сращивают провода. Это голыми-то руками!
В каждом цехе убитые и раненые. Страшно спрашивать. Погиб один из старейших сталеваров Василий Иванович Смурыгин, ранен Петр Терпухов. У своих станков убиты потомственные путиловцы Левин, Михайлов, один из лучших мастеров на заводе, Орлов. Сражен снарядом мастер Родин. Идет бомбежка. Но стучит по радио метроном — жив, стоит, борется, не сдается завод, город, стучит его сердце. Раненые у мартена, но идет плавка, и доведена до конца, сохранен драгоценный металл, график не сорван. Сколько их таких, подобных этой, плавок!
Орденом Кутузова первой степени награжден наш завод на Урале. Партия и правительство приравняли самоотверженный труд в условиях войны к выигранному сражению на фронте. Так было и в Ленинграде. По-рабочему возвращали кировцы к жизни машины и по-солдатски поворачивали орудия в сторону врага. Нигде, может быть, так явственно, зримо не ощущалось, что фронт и тыл едины. Завод и фронт. Родина и фронт. Город и фронт. Едины эти понятия!
С крыш высоких цехов Кировского был виден передний край обороны. С переднего края бойцы видели . Хорошие стихи написал Илья Быстров — о железном великане, о заводе в бою, который живет, борется и мстит врагу своим трудом.
Завод стоит на рубеже борьбы
Лицом к лицу с проклятыми врагами,
Тяжелый дым торжественно, как знамя,
Врагам назло струится из трубы.
Печать свою на все кладет война:
Вокруг цехов израненные стены.
Гудок не возвещает часа смены,
В провал от бомбы свет, как из окна.
Но он живет. Он борется.
Завод в бою.
.
Воины видели дым из его труб и знали: пока за ними Кировский, Ленинград сражается.
Каким чудом поддерживают рабочие огонь в топках? Как обеспечивают достаточный для тушения пожаров напор воды? Вырыли, свой артезианский колодец и не допустили за все время крупных пожаров.
Спрашивают меня:
— Как у вас там с работой?
— Котел паровой, пока тянет.
У нас паровой. Но попробуй прокорми топки огромных кировских цехов.
Не забыть, как под огнем врага рабочие жертвовали жизнью, собирая по ночам уголь для завода. Работали в гавани, пока не светало, под носом у гитлеровцев. Ковыряя ломиком или киркой, продрогшие, голодные, выбирали кусочки угля, когда-то выпавшего с платформ. А утром, иной раз оглушенные или раненые, приносили его на завод, чтобы работал, действовал.
И все же пришло самое страшное — тишина замолкших цехов. Еще сопротивляются топливному голоду литейная и кузнечная, есть задел топлива для механического. Но в декабре-январе деятельность многих цехов прекратилась. Застыли сталеплавильные, затихла прокатка, недвижны гигантские молоты. Над заводским двором только чужой вражеский гул стрельбы.
Останавливались цехи, но мы не бросали их как попало. Осматривали все драгоценное оборудование, смазывали, чистили машины — чтобы не попортились, чтобы сразу встать к станкам, как только будет можно. По-рабочему берегли святую мечту — работать!
.
Продолжение следует
.jpg)