Наконец-то у нас появилась возможность сравнить нахимовцев разных училищ. «… Ленинградцы щеголеватей и подтянутей, их гимнасты искуснее наших, их танцоры забивают наших во всех отношениях, отличников учебы у них больше. Но морское дело, паруса, сигналопроизводство, такелажные работы, историю флота и оружие – лучше знаем мы. Наши боксеры и борцы сильнее ленинградских. Нашим гребцам ленинградские и в подметки не годятся… все наши ребята убеждены, что ленинградские нахимовцы «слабаки» и вообще маменькины сынки. Еще бы! У них нет и не было такой прекрасной мореходной шхуны, как наша , таких шлюпочных походов, в которые мы отправлялись с Батей, и такого летнего лагеря, как наш в устье Даугавы. Они ходили на шлюпках только по озеру, да по Неве между двумя мостами, Кировским и Литейным, а их неуклюжая шхуна с металлическим корпусом вообще не годилась для плавания дальше Петергофа…». Далеко не во всем писатель был справедлив. Конечно, их лагерь был получше и шхуна «Лавена» поновее. Но зато на своих шхунах ленинградцы в Риге бывали чаще, чем наоборот, и шлюпочные походы по Финскому заливу до Выборга – это больше, чем их до Юрмалы, и на финальной гонке, которая состоялась 22 октября 1-е и 2-е место поделили команды 1 и 2 рот, а 2-Б рота заняла лишь третье место (командир шлюпки главный старшина Д.Д.Косов, старшина – нахимовец Владимир Москаленко). Дело было в том, что ленинградцы ходили в Ригу после 9-го класса, а рижане в Ленинград после 8-го. Потому-то из общения со своими сверстниками-ленинградцами, бывшими восьмиклассниками у автора повести осталось о них уничижительное впечатление. «До Петергофа» – это были пробные походы восьмиклассников."
Факт расформирования Рижского училища отражен в повести Игоря Жданова «Взморье» (1960-61). Писатель - бывший нахимовец, довольно точно передал сложившееся положение, но тоже в художественной форме, что, естественно, допускает отход от действительности. Однако повесть прочитана и отложилась в памяти, как историческая правда.
Главный герой повести Владимир Зотов первые годы обучения провел в Риге, о тех временах у него остались сладостные воспоминания, связанные в основном с лагерем, расположенным на острове между рекой Лиелупе и Рижским заливом. Его поймет любой, кто наслышан о Майори, Булдури и Юрмале. Примерно также вспоминают и тбилисские нахимовцы о своем лагере в Фальшивом Геленжике. Писатель сместил временную шкалу, посвятив Ленинграду только последний год обучения.
На деле было так: 3,4 роты (7,8 класс) были оставлены на месте в Рижском ВВМУ, выпускная рота отправлена в Ленинград, но в 1-е Балтийское военно-морское училище. А 2-я рота (9 класс) направлена в Ленинградское нахимовское[1]. Среди ее 104 нахимовцев и был Игорь Жданов, таким образом, ему предстояло учиться еще два года. В повести красочно описан переход в Ленинград на шхуне . На самом деле, восьмиклассники заходили в Ленинград во время учебного похода на шхуне «Нахимовец» (бывшая «Лавена»). По возвращении рота со своими офицерами и старшинами вновь убыла из Риги 16.09.53 и в тот же день прибыла в Ленинград, значит - они ехали на поезде. Писатель, конечно, объединил эти переезды – так романтичнее. По прибытии рижане стали 2«Б» ротой (98 чел). Командиром роты назначен майор Дубницкий Александр Семенович (в повести – Дубонос), среди старшин заметны Косов Дмитрий Дмитриевич и Исаев Виктор Григорьевич. Также в Ленинград прибыли некоторые преподаватели: математики - майор Блинов Дмитрий Иванович (1957-ДМБ), старший лейтенант Бугорский Николай Степанович (1.1959 запас); химии - майор Соколов Андрей Дмитриевич (в январе убыл в Ригу во ВВМУ).
Дубницкий Александр Семёнович
Дальнейший сюжет повести, если опустить ее амурную линию, состоит из нескольких эпизодов. Погрузка угля на «Аврору», танцы в зале с рассохшимся паркетом, затем узловой момент с изданием журнала, и последовавшая гауптвахта, затем распитие спиртных напитков в кафе и выпуск. Некоторые из них следует прокомментировать.
После очередного комичного случая, чем так богата жизнь нахимовцев, в классе возникла идея издать свой журнал.
« -Питоны! – сказал я. Это слово было чисто диалектическим, местным и представляло собой свободный вариант другого слова – воспитанники, - Питоны, не пора ли нам подумать об издании своего журнала?
– Пора! Сказали питоны».
За издание «подпольного журнала с иностранным названием «Пингвино меритас» Владимир Зотов получил пять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. «Для меня это было как гром с ясного неба. Еще ни разу наши командиры не прибегали к такой суровой мере наказания». Сказанное касалось только рижан, для ленинградцев такой оборот был далеко не нов. В книге выпивка в кафе состоялась после отсидки на гауптвахте, однако же «меню»: две бутылки вина - «белое бессарабское», шестнадцать градусов, и большой апельсин – на двоих, склоняет к мысли, что прототип Зотова в жизни получил свое отнюдь не за издание журнала. Можно и уточнить, что это происходило после 16 апреля 1954 года, когда в целях ликвидации излишней опеки над нахимовцами, 2-я и 2Б роты были переведены на положение строевых рот. Это означало, что их теперь могли посадить на гарнизонную гауптвахту, что и отразилось на судьбе героя повести, а, наверное, и ее автора. Некоторые детали: упоминание о том, как когда-то там сидел Валерий Чкалов (а надо было добавить, что там же, в сидел и юный Михаил Лермонтов за дуэль с Э.де Барантом), внутренняя галерея второго этажа, составные нары-«самолеты», курение по кругу, - говорят о том, что он там побывал.
В 1955 году выпускался и уже знакомый нам автор (и герой) повести «Взморье» - Игорь Жданов. Литературный герой повести, командир роты Дубонос высказал свое мнение об авторе и герое книги: «Никогда из вас не выйдет настоящий офицер. Никогда… Армии нужны преданные люди, военный человек должен любить строй, Устав и оружие. А у вас голова не так устроена…». Автор подметил очень важное явление. Влекомые детской мечтой о море, в училище попадали многие талантливые ребята, которые лишь к концу обучения чувствовали в себе настоящее призвание, не совпадающее иногда с направленностью училища. Это и вело к конфликтам.
К слову сказать, в повести автор отправил командира Дубоноса в отставку. А в жизни было по-другому -- как раз майор А.С.Дубницкий продолжал служить и был уволен по возрасту аж в декабре 1959 года, а вот военная судьба И.Н.Жданова , но промолчал о том, что и его собственная военная судьба ( в именном указателе у Дубницкого закончилась сразу после окончания училища. В будущем он - писатель, поэт и переводчик.
Книга Игоря Жданова "Ночь караула", Современник, Москва, 1978 г.
В неё входят повести "Взморье" и "Ночь караула".
Из предисловия Юрия Бондарева
Игорь Жданов обладает способностью воссоздавать ощущение молодости, её чистую непосредственность - в этом свежесть его повестей, написанных как бы в исповедальной или полуисповедальной манере.
Наиболее цельной, собранной мне кажется повесть "Взморье", пожалуй, единственная за последние годы в нашей прозе вещь, раскрывающая незнакомый читателю мир моряков.
Сдержанной мягкостью, доверительной интонацией писатель создаёт настроение молодой солнечной поры и вместе с тем заставляет внимательно вглядываться в своих героев, в их характеры, познавая душевные обретения и утраты, вглядываться в своих героев, в их характеры, познавая душевные обретения и утраты, вглядываться с живым интересом, с любопытством узнавания. Нахимовцы Зотов, Толя Замыко, Пожилой, майор Дубонос, начальник училища "Батя" - персонажи эти лишены стереотипа, нисколько не похожи на надоевших, болтливых, тронутых скепсисом героев иных "исповедальных" повестей, ибо несут в себе нечто новое, лирическое, не повторяя давно потускневшие облики заёмных домашних гамлетов, набивших оскомину пустопорожними скользящими диалогами, претенциозными поисками места под солнцем.
Быт Нахимовского училища, движение характеров в военном быту, восприятие добра, товарищества, первая любовь, первые разочарования, первые радости и серьёзное осознание собственного "я" - вот, собственно, о чём рассказывает эта интересная повесть Игоря Жданова.
...мне хочется назвать их повестями настроения, что является их внутренней привлекательной особенностью. Более того - выдержать настроение в протяженном по времени повествовании не так уж легко, и тут я вижу свой, индивидуальный почерк Игоря Жданова.
Ну ладно... С какой начнем?
Греби вон к тому шесту, там начало.
Ким разделся и шагнул в камыши, сразу же провалившись по грудь. Он с натугой приподнял над водой вершу – золотые лини лениво возились на сетке.
Сволочи,– прошептал Толя и перевернулся на спину.– Жаль, карабина нет... Сейчас бы дать холостым.
Фотоаппарат лучше,– ответил я.– Засняли бы, а завтра фотогазету-молнию: «Разбой в камышах» или что-нибудь в этом роде.
А ну их к черту!.. Давай обратно двинем, как бы на обед не опоздать.
Мы в последний раз посмотрели, как Цератодус и Ким Величко опустошают верши рыболовецкого колхоза, и углубились в камыши.
Кому сказать, не поверят,– буркнул Толя, когда мы отошли подальше.– Благородный трепач Величко и вице-главный старшина Самохин воруют государственную рыбу.
А если поставить вопрос на собрании?
Сначала посмотрим, чем дело кончится.
Мы не поставили вопрос на собрании: нам не хотелось, чтоб кто-нибудь еще узнал про наш остров. А кроме того, купаться нам разрешалось только в определенном месте, под наблюдением врача и не больше десяти минут. И самое главное – ходить в камышовые плавни было запрещено.
Цератодус и Ким Величко вернулись в лагерь только к ужину, обедом они пожертвовали. Цератодус волочил по песку мокрые брезентовые штаны, туго набитые рыбой, а Ким нес за спиной полутораметровую щуку и еще гирлянду линей на ботиночном шнурке. Из щучьей пасти торчал кусок лески, которую якобы так и не удалось вытащить.
Конечно, сбежалась вся рота, поднялся страшный крик, стали расспрашивать, на какую насадку ловили. Майор Дубонос ласково потрепал по плечу обоих «счастливцев» и вручил им приз – трехтомник Пушкина.
Конечно, пришел Ваня Руднев со своим и заснял для истории невиданный улов и двух феноменов. Мы с Толей стояли в стороне и посвистывали: Толя высвистывал воинственные , а я .
Идите сниматься с нами!– крикнул ребятам Ким.– Рыбы на всех хватит, берите в руки по штуке.
Кое-кто пристроился к рыбакам, выставив перед собой поблекших линей. Цератодус двумя руками поднял за голову гигантскую щуку.
Со щукой снялся бы,– зло сказал Толя,– а с вами не желаю... Понятно?
Тогда многие перестали с нами разговаривать, решив, что мы мелкие завистники.
НАЧАЛЬСТВУ ВИДНЕЕ
Несколько раз мы выходили на стрельбище. Сев по-турецки и укрепив винтовки в неподвижных станках, смотрели сквозь прорезь прицела на ослепительно белый лист бумаги, приколотый к фанерному щиту. По бумаге двигалась «указка» – небольшой металлический кружок с отверстием в центре.
Влево!.. Еще чуть левей! Стоп!.. Выстрел! – кричал я Толе Замыко, сидевшему на корточках перед мишенью и двигавшему «указку». Толя вынимал из-за уха карандаш и ставил на бумаге точку сквозь дырочку в центре кружка.
Потом мы менялись местами – и все начиналось сначала. Когда нам надоедало это занятие, мы ставили точки просто так, не прицеливаясь, и отдавали листки командиру взвода лейтенанту Эльянову. Он изучал их и делал какие-то пометки в записной книжке.
Нахимовцы на стрельбище.
А ребята лежали на горячем песке, пересыпали его с руки на руку, вылавливали из маленьких воронок муравьиных львов – серых, ничем не примечательных насекомых, напоминавших крупных клопов, и мечтали об ужине.
Ну, хватит на сегодня,– говорил, наконец, лейтенант Эльянов и вставал, отряхивая черные брюки клеш (где только он ухитрялся их гладить?).
– Пошли на взморье. Винтовки двое отнесут в лагерь. Желающие есть?
Желающие, конечно, есть: это, как всегда, Сережа Куроедов, прозванный Генераторной Хэншой по причинам, о которых я расскажу несколько позже,– толстый, ленивый, вечно жующий на ходу и засыпающий в любом положении. Вторым, поколебавшись, вызвался сам Цератодус, чтобы лишний раз подчеркнуть свою сознательность. «Жертвую собой во имя товарищей»,– было написано на его лице.
Зотов, запевай! – кричит лейтенант. Он почему-то считает, что у меня хороший голос. Вероятно, потому, что мои дикие немузыкальные вопли, которые трудно принять за пение, приводят в чувство самых усталых во время долгого перехода.
Счет, счет, счет, счет
Ты веди патронам всем...
- ору я на самых высоких тонах. Это . Зимой Дубонос отобрал у меня сборник его стихов и строго спросил:
А знаешь ли ты, что этот человек был певцом империализма?
Знаю,– ответил я, вздохнув.
Почему же ты читаешь, что не положено и не предусмотрено списком рекомендованной для девятого класса литературы?
Чтобы побеждать своих врагов, надо изучить их,– брякнул я, думая, что Дубонос споткнется об эту гениальную мысль, как лошадь о бревно. Но он не споткнулся.
Ну и как?.. Изучил?
Так точно.
Вот и хорошо. Значит, книжечку можно изъять...
И действительно – изъял. Не посмотрел даже, что на ней штамп училищной библиотеки...
Но тревожная и мужественная песня Киплинга нравится мне гораздо больше любой залихватской походной с обязательным прославлением молодцеватого сержанта, усатого старшины и на редкость безликих и глупых девушек, умеющих только краснеть и пускаться в пляс.
Лейтенант Эльянов идет чуть сбоку. Китель он расстегнул, фуражку несет в руке. Я слышу, как он высвистывает припев. Он тоже учился в нахимовском несколько лет назад. Он знает, как болят руки после ночного похода на веслах, как оттягивает плечо ремень карабина на последних километрах марш-броска. Он знает январские бессонные ночи в прокуренной караулке, куда вваливаются время от времени сменившиеся с постов часовые в тулупах и валенках. Знает он и ежедневные строевые занятия по четыре часа подряд в течение двух месяцев, перед парадом. «Ногу! Четче шаг!..» – и летят подковы с тяжелых флотских ботинок, и дрожит от одновременного удара тысячи ног гранитная набережная Даугавы.
Остров, на котором расположен наш лагерь, находится в дельте реки. Один его бок омывается Рижским заливом, с другой стороны качает камышовые плавни ленивая заиленная Лиелупе. Остров в длину километров семь-восемь, а в ширину и того меньше – от силы три-четыре километра.
Мы шагаем по сыпучему песку и высохшему на солнце ягелю, лавируя между дюнами, заросшими . Но вот в лицо повеяло морской прохладой, а между холмами ослепительно белого песка вспыхивает ярко-голубое море. Видно, как кипит полоса прибоя и белые барашки бегут к берегу. Пронзительно вскрикивает чайка на отмели – и мы как шальные с воем кидаемся к воде.
В нашем распоряжении полчаса – и эти полчаса делают нас счастливыми на весь день. Можно уплыть далеко-далеко, грудью бросаясь на перекатывающиеся волны. Можно отдохнуть в море, держась за стеклянный шар от рыбацких сетей. Можно нырять и смотреть сквозь воду на песчаное дно, пока в глазах не станет дымно. Вода так прозрачна, что порой кажется, будто плывешь по воздуху. Солнечные блики играют на волнистом песке под слоем воды толщиной в несколько метров. Хорошо!
Однажды во время такого купанья мы с Толей заплыли очень далеко. Так далеко, что только по солнцу смогли определить, где берег. Еще на берегу мы в бинокль рассмотрели далеко в море белую веху и рассчитывали отдохнуть, держась за нее. Но веха оказалась плавучей и тонула, стоило лишь за нее ухватиться. Мы поплыли обратно. Ветер с берега и река Лиелупе, впадавшая в Рижский залив в этом месте, объединенными усилиями продержали нас в воде целый час. На берег я выбрался ползком и улегся на мелководье, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Толю вытащили на горячий песок ребята. Лейтенант Эльянов ничем не выдал своего волнения: он построил взвод, приказал всем идти на обед, а сам остался с нами на берегу.
Еще раз повторится, доложу начальнику училища. А пока будете купаться только в лягушатнике,– сказал он.
Мы с трудом одевались и не до конца осознали в тот момент весь трагизм положения: в «лягушатнике», отгороженном у самого берега реки, глубиной в один метр, плескались, поднимая со дна ил, не умеющие плавать салажонки из младшей шестой роты. Хорошо, что Толя вскоре обнаружил островок в камышовых плавнях.
На зачетных стрельбах мне не повезло: каким-то образом на мушку взобрался муравей, прилип там к смазке и удлинил мушку на целый миллиметр. Все пули пошли ниже черного круга мишени, и хотя мои пробоины были расположены так близко друг от друга, что почти сливались краями, а муравья на мушке я обнаружил сразу же после стрельбы, мне не разрешили пересдать огневую подготовку.
Надо содержать карабин в чистоте и удалять жирную смазку перед стрельбой,– наставительно сказал лейтенант Эльянов.
С результатами своей стрельбы знакомится нахимовец Александр Никитович Золотов (Капитан 1 ранга в отставке, доктор военных наук, профессор).
Я промолчал: не стану же я рассказывать, что нарочно смазал карабин погуще, потому что с утра сеялся мелкий дождик.
В тот же день проводилась военная игра: первый и второй взводы против третьего и четвертого. Командир роты майор Дубонос был посредником. Третьим и четвертым взводами командовал старший лейтенант Шаповалов, недавно переведенный к нам с корабля. Ему в помощники дали Цератодуса. А нас лейтенант Эльянов увел на другой конец острова и приказал занять оборону в оставшихся после войны окопах около рыбацкого поселка. Минут сорок мы углубляли ходы сообщения и распределяли секторы обстрела. Потом сидели и ждали нападения. Но никто на нас не нападал, и Эльянов послал в разведку меня и Толю Замыко: мы сидели ближе всех к его наблюдательному пункту.
Мы с Толей сняли бескозырки и отстегнули голубые воротники, чтобы не слишком выделяться в сухопутной обстановке. Сначала мы осторожно крались от дерева к дереву, вдоль лесной дороги, но так и не заметили никаких признаков приближения противника. Тогда я послал Толю к Эльянову, а сам пошел прямо по дороге: такая скучная война мне начинала надоедать. Пройдя километра полтора, я свернул в лес и взобрался на высокую гряду песчаных дюн, покрытую ковриками сухого мха с проплешинами сырого песка между ними. Я прошелся по гребню и огляделся по сторонам: нигде никакого движения. Я случайно взглянул под ноги и увидел глубокие, вдавленные в песок следы, ведущие к корявой сосне и обрывающиеся около нее. К облезлому стволу был прислонен блестящий новенький карабин. Я взял его и только после этого посмотрел сквозь сучья на макушку сосны: были видны стоптанные каблуки ботинок с наполовину стертыми подковами и черные трубы сильного морского бинокля.
Ну, слезай, что ли,– нехотя сказал я и присел отдохнуть под сосной.
Мои слова произвели совершенно неожиданный эффект: затрещали сучья, раздался вопль – и рядом со своим лицом я увидел болтающиеся ноги. как снаряд просвистел возле моего левого уха и врезался в песок.
Слезай, уже невысоко,– успокоил я сорвавшегося наблюдателя.– Можно и без парашюта.
Дрогнула земля – и передо мной очутился сам Цератодус, заместитель командующего армии противника.
Отдай карабин,– сказал он, промокая носовым платком ободранную щеку.
А еще что?– осведомился я.
Отдай, говорят!.. Это не по правилам.
Я вот тебе сейчас покажу правила!
Цератодус попробовал броситься на меня, но я выставил штык, а на лице изобразил необузданную свирепость. Цератодус отступил, и я решил доконать его одним ударом:
Это тебе не рыбу воровать, вояка!
Какую рыбу?..
Государственную, из чужих вершей.
А ты видел?
Видел, будь спокоен.
Ты все врешь... Завидуешь.
Пойдем, дорогой товарищ, к нашим. Начальству виднее, кто завидует, а кто ворует. Разберут – не волнуйся.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), Карасев Сергей Владимирович (КСВ) - архивариус, Горлов Олег Александрович (ОАГ) commander432@mail.ru, ВРИО архивариуса
