Распределение определило судьбы
Итак, госэкзамены пролетели благополучно: все получили положительные оценки, ибо других и не должно было быть – все кандидаты в двоечники уже «спрыгнули с поезда» (я не намекаю на Бориса Козлова). По училищу пополз слух: в связи с острой нехваткой «специалистов» на флотах часть нашего выпуска направляется на лодки без стажировки.
Выпуск нашего курса в 1953 году был трёхэтапным: первый – в августе – досрочники, примерно 70-80 человек, второй – основной, нормальный – в ноябре после стажировки и третий – в декабре – это примерно 20-25 человек «подозрительных». Их назначили в конце декабря только на надводные корабли. В промежутках этих этапов два друга, Донзаресков и Пиотровский, зная что их лишили лейтенантского звания, сдали необходимые дополнительные экзамены в мореходке и пошли в рыбный флот. Слышал, что «Дон» со временем стал крупным рыбным начальником в Мурманске.
Этапы «большого круга»
Мои годы службы на флоте можно разделить на два основных периода: подводный – 1953-1966 годы и штабной – 1967-1980 годы (каждый по 13 лет), причём, первый был интереснее и разнообразнее не только из-за возраста и по событиям, но и потому, что я шёл вверх.
Подводный период, в свою очередь, делится на этапы:
начальный 1953-56 годы,
антарктический 1956-57 годы,
старпомовский 1957-59 годы,
опять загранкомандировочный 1959-61 годы,
ВОЛСОКский 1961-62 годы,
командирский 1962-66 годы.
Между первым и вторым периодами лежит глубокая аварийная впадина 1966-67 годы. Более подробно об этом изложу ниже.
Я был выпущен из училища досрочно, без стажировки. Проходив всего неделю в мичманах-гардемаринах и получив лейтенантские атрибуты и «приданое», мы собрались на мальчишник. Конечно, выпили, поплакали в тужурки своих учителей и наставников и... двинули на флоты. Я был налегке, так как «приданое» частично отдал матери, а часть продал и купил сиреневые фильдеперсовые кальсоны – вероятно, это была моя первая «голубая мечта».
На Черноморский флот поехало, по-моему, 15-20 наших выпускников. Кто конкретно – выпало из памяти, но, кажется, Толя Кюбар, Валера Поздняков, Вова Комлев, Володя Гарин и другие.
Несмотря на ажиотаж и спешку, нас промурыжили неделю в отделе кадров Черноморского флота. Ежедневно мы ходили отмечаться и узнавать, когда нас примет и побеседует Командующий флотом. В первые же два-три вечера, как и положено настоящим «морским волкам», прибывшим в Кейптауно-Севастопольскнй порт, мы «просадили» в ресторане «Приморский» все деньги, которые еще оставались от Ленинграда. И теперь каждое утро мы, переодевшись в «бобочки», шныряли по рядам базара в Арт-бухте, где теперь сквер перед паромным причалом, и пробовали всё: сметану, капусту, овощи, фрукты. Благо конец августа 53-го был урожайным.
Когда, наконец, нас в очередной раз «не принял» Командующий ЧФ, а просто подписал или утвердил наше распределение по лодкам, я, имея в кармане только мелочь и на руках большущий чемодан, сел на теплоход. Славка Кулешов, находившийся на стажировке в неоплачиваемом звании мичмана, сверкая своими красивыми масляными глазами, раздобыл у знакомых (женщин, естественно) для меня 25 рублей. До Поти надо было плыть («плыть», т.к. я – пассажир) трое суток. Билет, конечно, удалось приобрести только палубный.
И вот я трое суток мучился не только оттого, что нет постоянного места для принятия так любимого в курсантские годы горизонтального положения, но и от сомнений, раздирающих мой скудный бюджет, что покупать на обед-завтрак-ужин (вместе!): булочку с чем-то, просто батон, бутерброд с завядшим сыром, бутылку кефира или... пива. Что победило, я не помню, но подвернулся какой-то возвращавшийся из отпуска в «Батум» старлей-пограничник «кавказской» национальности, очень высокий, красивый, шумливый и компанейский. Несмотря на то, что он возвращался, а не ехал в отпуск, нам хватило не только на пиво.
Поздно вечером теплоход ошвартовался в порту Поти. Я ухитрился «сэкономить» 10 рублей на такси, чтобы с шиком появиться на службе. И чуть было не поехал, но оказалось, что плавбаза «Нева» стоит с другой стороны этого же причала, надо только тихо и осторожно пройти мимо недавно открывшегося ресторана «Новая Колхида». На плавбазе меня временно разместили, и я спокойненько отдохнул безо всяких философских мыслей «вот оно – начало», «вот это флот» и тому подобное.
Начало офицерской службы
Утром представился командиру 154 бригады подводных лодок, только что получившему звание контр-адмирала, но не успевшему ещё официально одеть эполеты, Парамошкину. Выслушав отцовские наставления (кстати, комбриг оказался стоящим мужиком), я в соответствии с назначением прибыл на ПЛ "М-62" ХII-ой серии – знаменитую, гвардейскую, но... сдающуюся в ОФИ, и, естественно, не плавающую. Меня с очень большим нетерпением, с отпускными и билетом в кармане ждал механик этой ПЛ. Быстро всё свалив на меня (других офицеров на ПЛ не было) и очень бегло пояснив мне что-то по БЧ-1 и по БЧ-5, и ещё что-то по каким-то специальностям, он бросил меня, растворившись в своих отъездных хлопотах. Больше я его никогда не видел.
Оставшись в одиночестве, я стал думать, с чего же начинать, но в это время в каюту ввалился старший матрос этой лодки и весьма дружески заявил мне:
– Не бздон, лейтенант, мы тебя не подведём!
Подтекстом было: – «А ты нам не мешай». «Мы», «нам» – это 19 человек экипажа ПЛ "М-62", полностью предоставленного самим себе и, естественно, по военным понятиям – разложившегося. Мне хватило мудрости не вступить с ними в спор, в уставные или совсем неуставные отношения. И очень хорошо: они обслуживали механизмы, что-то делали и спокойно ходили в самоволки. Я даже ухитрился получить 6 литров спирта на уже выгруженную аккумуляторную батарею и честно поделиться с ними (конечно, официально передал старшине команды электриков для протирки ... чего?).
Ежедневно я ходил в город по длинной горячей от солнца улице Ленина на площадь Сталина мимо бюста Берии, который, в отличие от его человеческого прообраза, ещё долго не был снят и уничтожен. Ходил я в отделения тыла: гидрографическое, техническое и другие – что-то списывал, какие-то акты переделывал, какие-то бумажки отдавал-передавал. Никто из командования меня не дёргал, а личный состав продолжал «не подводить». Ходить приходилось пешком, так как грузинские автобусы ездили «по хотению» водителей. Они могли остановиться и полчаса-час разговаривать с другом, а пассажиры терпеливо ждали. Поэтому на обратном пути выпивались одна-две кружки пива.
Через неделю-две такой житухи кто-то вспомнил обо мне, и меня прикомандировали на «Сталинец», которым командовал капитан 3 ранга Беккаревич. Впоследствии, «походив» по флотам, он вернулся заместителем комбрига в 155-ю БПЛ Черноморского флота. Они готовили задачу № 1, и я активно включился в оформление всех положенных бумажек по штурманской части. В то время надо было «вручную» рисовать на общей карте фарватеры, рекомендованные курсы-пути-маршруты, минные районы, опасные и бывшие опасные, районы боевой подготовки, «поднимать» маяки, «отбивать» глубины и тому подобное. В общем, получалась не карта, а персидский ковёр. Делал я это терпеливо и даже с любовью. И был в этом толк: заодно изучал театр будущего плавания. В море вышел на «Сталинце» раза два, но лодку изучить не успел.
Опять меня начали дёргать кадровики: давай иди штурманом на плавбазу. Но я, уже поняв, что в подводниках быть выгоднее, а отпуск за 1953 год я ещё не использовал, отказался. Пробыв в Поти два месяца, я получил назначение в Севастополь на ПЛ 613 проекта и, конечно же, не командиром рулевой группы, а командиром БЧ-1, так как уже имел «богатый опыт».
Во время пребывания в Поти я честно поил перед танцами после первой и второй офицерских получек наших однокашников, находившихся на стажировке. Хорошо, что их было немного. Тесных знакомств с аборигенами завести не успел, ибо грузины-менгрелы, живущие в Поти, – коварный народ. Наш выпускник 1952 года влюбился в русскую дочь (студентку на каникулах) нашего русского капитана какого-то ранга и собирался жениться на ней. Но её же «приметил» и сын то ли грузина-хозяина, то ли грузина-соседа. За день до свадьбы этот грузин-сыночек пырнул невесту ножом. Свадьба всё равно состоялась, но через месяц после выхода подрезанной из госпиталя.
В ноябре я прибыл в Севастополь, и вот здесь у меня началась настоящая служба. ПЛ «С-71» – плавающая, сдававшая задачи боевой подготовки. Мне был поставлен срок сдачи зачётов на самостоятельное управление боевой частью, на вахтенного офицера. Со своими однокашниками в это время я виделся редко: все были заняты изучением лодки и многократными сдачами многочисленных зачётов. За несдачу после двух месяцев срока лишали «подводных». Выходы в море, вечерние «обеспечения» – присутствие в команде, дежурства, патрули поглощали всё время. Заниматься приходилось урывками. Но всё это вместе и было становлением, собственно зачётами и службой. Штурманов лодок, ставили также и помощниками оперативных дежурных бригады (в помещении под постом НиС Южной бухты). Это очень помогало нам и в изучении театра, и в освоении связи. Мы же были в то время командирами БЧ-1-4 и, по совместительству, начальниками РТС.
Поток строящихся ПЛ 613 проекта возрастал, круговорот назначений шёл стремительно. Кто-то из наших однокашников менее, чем за год, дошел до должности старшего помощника командира ПЛ: побыл командиром группы – вперёд на новостроящуюся командиром БЧ-1-4, пришёл в Севастополь – снова назначение в Николаев помощником и, наконец, его вытолкнули на Север уже старпомом. Там, конечно, разобрались, что старпом в море не только ни разу не погружался, но и самостоятельно не вёл лодку даже в надводном положении. Однако, я избежал этой бешеной карьеры, этой стремительности. Почти два года я штурманил на одной и той же ПЛ. Мой командир не хотел расставаться со мной, да и я сам не очень-то хотел покидать эту лодку, этот сплочённый коллектив.
Отношения в офицерско-мичманском составе ПЛ «С-71» сложились очень добрые, дружеские, но не переходящие грань служебных ступенек. Я и мой одногодок командир БЧ-2-3 (выпускник Севастопольского ВВМУ) Витя Шевченко были молодыми и поэтому ежедневно или почти ежедневно «обеспечивали», то есть оставались в команде со своим «любимым и родным» личным составом.
Когда праздновалось какое-либо торжество (день рождения, присвоение звания, повышение по службе, сдача зачётов и тому подобное), все собирались за одним столом, как единая семья. Неважно, где это было: в береговых каютах, в «чепке» или «на дому» (чаще «на дому»). Мы, молодые лейтенанты, знали всех жён и детей наших офицеров и могли запросто забежать к кому-нибудь домой и сказать: «Марь Ивановна, накормите меня, пожалуйста!». И получали обед. Это не считалось неприличным, нахальным, зазорным. Но когда нужно было помочь в переезде, расстановке мебели и тому подобное (в том числе и одолжить денег женатикам) – непременно помогали дружно.
Такие же отношения были и в среде наших однокашников, прибывших на Черноморский флот. У Ритули Калашниковой (жены Коли) на улице Лазаревской можно было не только покушать, но и «закусить», а у Ларисы Булыкиной, хоть Женя служил не на ПЛ, а в учебном отряде, можно было получить обед, если она его успела приготовить. Всё было чисто по-товарищески, и никогда не возникало никаких подозрений, если ты зашёл в гости в отсутствие мужа. Мы были глубоко порядочными офицерами, воспитанными петербуржцами, истинными подготами-джентльменами.
Командир ПЛ «С-71» капитан 2 ранга Шилюк Петр Иосифович, в прошлом – тяжелоатлет, был несколько грузноват, но весьма подвижен. Он окончил военный факультет института физкультуры имени Лесгафта и во время войны прибыл на ТОФ, где не только «физкультурничал» в бригаде подводных лодок, но и «баловался» штурманскими инструментами. На какой-то из лодок смыло штурмана и Шилюк, сдав зачёты, занял его место. После войны служил в Одессе командиром на «Малютке», а затем на ПЛ 613 проекта с постройки. Несколько шумливый, «разносил» справедливо и очень громко, но никогда не выносил «наверх» и не задерживал звания.
Несмотря на отсутствие специального высшего образования (военно-морского), в торпедные атаки выходил мастерски, по какому-то наитию. Нарисовать, обосновать его атаку было трудновато, но результат удивительный – почти всегда медиана залпа «попадала» в цель и, значит, оценка «пять». Нет, торпеды мы тоже теряли, этого, по-моему, никто не избежал. Жена его – тоже спортсменка, симпатичная, моложавая, со сбитой фигурой. Кое-кто из лейтенантской молодежи даже пытался «пришвартоваться», но...
Лет 10-15 назад я встретил Петра Иосифовича на СТО в Дергачах, куда приехал на технический осмотр автомобиля. Он работал там «вратарём», то есть проверял пропуска, открывая-закрывая ворота, но зато «был при деле», как он сам над собой мрачно шутил.
Старпомом лодки был капитан 3 ранга Богачёв Виктор Иванович, подпольная кличка «Цыган». Он действительно был похож на цыгана: смугл, красив, строен, и в свои «немного за 30» легко делал стойку на стуле. С женой жил конфликтно и очень метко характеризовал её: «У моей жены лишь одно положительное качество – не знает процентов!», что позволяло ему оставлять вполне приличную заначку. Потом Виктор Иванович получил лодку и ушел на другой флот. Его сменил капитан-лейтенант Олег Холодов, очень представительный, способный не морщась выпить стакан чистого спирта мелкими глотками или на спор 30 кружек пива. Затем, покомандовав лодкой тоже на другом флоте, он убыл на родину – в Москву, в военно-морской архив. Последний раз мы встречались с ним на ВОЛСОКе в 1961-62 годах. Я был старшиной класса (группы), он – старшим командирского факультета.
Ежедневно утром я докладывал ему о присутствии 16 великовозрастных слушателей, а он ежедневно, дыхнув на меня, задавал вопрос: «Никита, как выхлоп?», и всё равно шёл на доклад к адмиралу.
Большое педагогическое терпение, направляющую помощь в изучении лодки и мудрость, способствовавшие моему становлению, проявил командир БЧ-5 капитан-лейтенант, затем капитан 3 ранга Хоробрых Юрий Максимович. Очень грамотный, очень внимательный, порядочный, безумно любивший своих дочурок Максимыч, получив перевод на Тихоокеанский флот, оставляет свою жену, детей и с бригадной парикмахершей улетает на Камчатку. Что, как, почему? – для нас это было неожиданно и непонятно. Как сложилась дальнейшая его служебная карьера и семейная жизнь – не знаю.
Ненавязчивую, не оскорбляющую моего «высокого лейтенантского достоинства» практическую помощь в освоении всех механических сложностей оказали мне старшина команды трюмных мичман Шпортько, старшина команды электриков мичман Иванов (бывший флотский футболист) и многие другие старшины и матросы. Запомнился мне обстоятельный, хозяйственный мужичек – командир отделения рулевых и якорно-швартовных устройств лодки.
А со штурманским электриком Смульским – простым пареньком из Западной Украины – мы, в первый месяц моей службы на этой ПЛ, совершили «подвиг» (по моей тогдашней оценке): перед выходом на стрельбы самостоятельно за ночь заменили жидкость и чувствительный элемент гирокомпаса со всеми сопутствующими работами. В то время эту операцию выполняли только специалисты гидрографии по заявке. Я был горд, что мои теоретические знания ЭНП претворились в практику. Я вырос в своих глазах, да и подчинённые ко мне стали относиться уважительнее. К сожалению, вскоре Смульский трагически погиб. На лодке шёл ППР, и он, закончив основные запланированные работы, решил выбрать воду из шахты зенитного перископа. В то время, когда Смульский был в шахте, трюмный в соответствии с суточным планом разобрал манипулятор, в результате масло в системе гидравлики перископа стекало, а перископ полз вниз, пока своей массой в 530 килограммов не придавил в шахте штурманского электрика. Никого не наказали, так как виноват был он сам. но морально и командир, и механик, и я чувствовали себя неважно, искренне переживая случившееся.
В отличие от большинства своих коллег, замполит нашей лодки капитан-лейтенант Дейнега Иван Александрович, был светлой личностью. Он вырос из трюмных машинистов «малюток» военного времени. Очень внимательный, душевный, настоящий отец-воспитатель, «мало слов – много дела». Иван Александрович настоятельно «блатовал» меня в партию. Я действительно думал, что войдя в её ряды, смогу бороться со злом и несправедливостью, за чёткую организацию службы и твёрдую дисциплину. Кандидатом стал в феврале-марте 1955 года, а в марте 1956 года стал членом КПСС. При приёме члены парткомиссии не задавали стереотипных вопросов, не спрашивали меня о правах, обязанностях и международном положении, а в основном «долбали» за то, что я на своём мотоцикле с коляской «вожу женатиков налево». Я понял и перестал брать с собой женатых.
Хороша ты, холостяцкая жизнь лейтенантская
В молодые лейтенантские годы я сильно сдружился с Виталием Николаевичем Ленинцевым. Мы снимали холостяцкий «вигвам» на улице Николая Островского на Корабельной стороне, жили в одной комнате и платили по 200 рублей, которые нам выдавало государство. Хозяйка Марфа Фёдоровна стирала и гладила наши рубашки и бельё за отдельную плату и ежеутренне «выставляла» по литру парного молока каждому на «опохмелку». Я и Виталик имели не только схожие характеры, одинаковые наклонности, параллельные увлечения, (одним словом – единый менталитет), но и одинаковые размеры одежды. У него было гражданское полупальто, а у меня – коричневый костюм, которые мы поочерёдно, а вернее – кто первый, одевали, хотя иногда и происходили «конфузии». Служили мы на разных лодках, поэтому не всегда встречались дома, в увольнении. Однажды я, забежав домой, не обнаружил ни его полупальто, ни своего костюма, которые куда-то «ушли». Раздосадованный, я в форме потащился к девушке, на которую имел некоторые виды, и обнаружил у неё дома... Виталика в моём костюме и чуть ли не в обнимку с моей девушкой!.. Так как мы в то время относились к девушкам легкомысленно, то конфликта не возникло, и мы все втроём завалились в ДОФ, а там уже разобрались, кто с кем.
Потом Виталий встретил Валю и очень-очень быстро женился на ней. На свадьбу, кроме традиционных подарков, мы преподнесли Виталию... тазик с намёком (до этого он любил обклеивать стены нашей холостяцкой комнаты своими носками). Валя оказалась очень разумной, порядочной женщиной, протащившей Виталика через все жизненные пороги. Мы (я и моя жена) встречались с ними с периодичностью в пять-десять лет то в Севастополе, то в Кронштадте и всегда чувствовалось, что бесшабашному, безалаберному Виталику нужна была именно такая жена.
С остальными однокашниками-черноморцами я иногда бывал в одних компаниях, за одним столом в «Приморском» или на танцах в ДОФе (других развлечений тогда не было), но служба не позволяла нам встречаться часто, а постоянные перемещения лодок «вверх по меридиану» внутренними водными путями прореживали наши ряды ещё более.
К декабрю 1953 года я сдал на самостоятельное управление боевой частью и чуть было не загремел в поход на ПЛ «С-70», которая испытывала РДП первоначальной конструкции. После месячной автономки «С-70» по всему Чёрному морю были награды: орден Красного знамени получил командир капитан 2 ранга Рыбалко (впоследствии командовавший бригадой ПЛ в Албании), все офицеры и прикомандированный с береговой базы разгильдяй-кок были награждены орденами «Красной звезды», а некоторые из личного состава – медалями. Наградной дождик был непривычен и неожидан для черноморцев. Потом «золотая» туча с наградами переместилась и остановилась в Западной Лице, Гремихе, на Камчатке. Но..., кроме наград, была большая загазованность в отсеках во время похода. РДП, конечно, переделали, направив выхлоп газов в воду и отделив его от поступающего воздуха. Позже я выходил в море на этой лодке, и доктор показал мне медицинский отчёт за поход с описаниями состояния внутренних органов личного состава. Ужас! Не зря их болячки завесили орденами, а адмирал Рыбалко явно ушел из жизни ранее положенного срока.
В тот «героический» поход я не пошёл потому, что в кармане шуршал отпускной за неиспользованный отпуск 1953 года и даже билет на поезд или самолёт. Большой чемодан, с которым я прибыл на флот, был уже уложен: слой больших сотенных , разложенных по днищу (за два месяца это 4800 рублей, то есть 48 бумажек, плюс накопления), прикрывали восемь толстенных по 0,8 литра бутылок различных мускатов и... чуть-чуть белья сверху. Всё остальное – на мне. Таков был выход, вернее выезд, в мой первый офицерский отпуск.
Служу усердно, начинаю продвигаться
В 1954-1955 годах я заработал неплохой штурманский рейтинг (авторитет). Было много сбор-походов, штурманских походов, участий в учениях, в атаках боевых кораблей и конвоев, то есть всего того, чем занимались тогда торпедные подводные лодки. За точную постановку на рейде Судак по диспозиции только по данным РЛС (я был загнан вниз и оттуда руководил выходом в точку якорной стоянки) получил личную благодарность от начальника штаба подводных сил Черноморского флота контр-адмирала Хийянена, про которого говорили, что он не только немногословен, молчун, но вообще никогда никого не поощрял.
Вывод ПЛ после трёхсуточного подводного плавания без всплытий и обсерваций с использованием только «Атласа течений» точно на зелёный огонь бухты Джубга на Кавказе, где мы поставили мины под кораблями на рейде, также поднял меня в глазах начальства. Затем меня пропечатали во «Флаге Родины» – фото у штурманского стола с соответствующей хвалебной надписью. Лодка не без моего участия хватала какие-то призы и рисовала звездочки на рубке. В общем, я шёл в гору.
Но... хвалить себя вредно, а хвастаться самовлюблённо – ещё более. Уже став «старшим лейтенантом», во время перехода бригады подводных лодок на Кавказ передоверил ведение прокладки в ночное время двум офицерам – стажёрам, а сам пошёл отдыхать. Утром включил РЛС, когда по счислению до мыса Дооб было 30-40 миль, и... ждал его появления на экране ещё часа два-три! Хорошо, что мы были сзади, а если бы впереди счислимого места?! Разобравшись, что при переходе с карты на карту мои великовозрастные «стажировщики» допустили ошибку в одну клетку между меридианами, равную 20 минутам долготы, то есть примерно 15-18 милям по курсу, честно доложил находившемуся на борту флагманскому штурману флота капитану 1 ранга Мотрохову, впоследствии ставшему флагманским штурманом ВМФ и контр-адмиралом. Никаких приказов, разгромов не было, наоборот, он приветствовал моё признание и пожелал мне запомнить этот урок на всю жизнь. Чувствовал я себя скверно, вся спесь свалилась, слетела с меня.
Во время одного из сбор-походов бригады на рейде Судак на завтрак выдали рижскую ветчину в больших овальных банках. Не только хохлы, но и все остальные «рубанули» её с большим удовольствием и в большом количестве, особенно командир Шилюк. После завтрака снялись с якоря и стали подходить к плавбазе для приёма мин. И вот, когда до борта плавбазы оставалось метров 50-100, командир и старпом начали «травить». Почти все из обеих швартовных команд «перевесились» через леера и тоже нещадно «травили». Сквозь рвотные рулады командир пытался подавать команды. Я заменил его (опять хвалюсь!) и с горем пополам ошвартовал лодку. К этому моменту на барбете под орудием (тогда оно у нас ещё было) рыгали человек 20-25, то есть половина команды. Все офицеры, кроме меня (я жирное не любил) и командира рулевой группы Саши Бондарца (ему не досталось), были «в лёжку». На плавбазе быстро организовали лазарет, всех перенесли туда и сутки или двое промывали марганцовкой. Жертв не было, хотя командир БЧ-2-3 Витя Шевченко умирающе стонал: «Передай Любе, я ей всё прощаю!». А мне пригодился этот неожиданный урок швартовки при швартовках к пирсу в Южной бухте, которые изредка разрешал командир.
Было ещё много всяких эпизодов, в том числе и рискованных: сон вахтенного офицера, того же Вити Шевченко, упёршегося лбом в перископ, когда лодка проскочила с заданных 50 метров глубины на глубину 120-180 метров; всплытие под сейнером при летней гидрологии моря, когда шума винтов сейнера не слышно (в благодарность, что не утопили, получили несколько камбал), и многое другое подобное.
Да, нам на юге было легче, чем на Северном флоте или на ТОФе, но и труднее.
Легче – чаще солнце, чаще умеренное волнение, большие глубины, выраженные береговые ориентиры. Труднее, рискованнее – плотный слой скачка в летнее время, множество судов в некоторых районах. В остальном – то же море, те же волны, ветер, качка, водо-солярная смесь и запахи в отсеках, не справляющаяся регенерация, сонливость, грязь, запоры, гастриты, геморрои и так далее и тому подобное. Постоянные изо дня в день выходы в море изматывали наши экипажи.
Уже позже в привилегированном положении находились только первые ракетные лодки, которые, образно говоря, выходили в море один раз в год на ракетные стрельбы и на них работал весь флот. Такой подводной лодкой была "С-69", которой командовал Коля Калашников. Он сумел «не сгореть», хотя «подгорал», и даже, по-моему, получил орден. После удачных стрельб, а они всегда получались отличными, каждого командира ракетной ПЛ представляли к «Красной Звезде». Такой же путь: «ракетная стрельба – орден – делегат съезда» прошёл и мой коллега и в какой-то мере друг – будущий командир 14 дивизии подводных лодок Алексеев Станислав Георгиевич – «Стас» (выпускник Рижского ВВМУ 1956 года).
В декабре 1956 года меня назначили помощником командира ПЛ «С-100», стоявшей в плавдоке в Южной бухте. Дела я принимал у однокашника Вали Лентовского. И хоть я противился назначению по командной линии (хотел стать флагманским штурманом), сразу же включился в суматоху доковых работ. Ежедневно мы с механиком всесторонне обдумывали план на следующие сутки, расписывали пофамильно личный состав на работы, что позволяло нам чётко проводить запланированное. Конечно, были сбои, но когда доковым ремонтом руководят один-два, лучше – один человек, постоянно, от начала до конца, беспрерывно, то ничего не упускается и не бывает несчастных случаев или непредвиденных ситуаций. В дальнейшем я всегда придерживался такого стиля работы, такого «единовластия» не только в доковом ремонте, не только на военной службе, но и на «гражданке».
Закончив докование, ПЛ «С-100» вступила в обычную круговерть: выходы в море, выполнение своих задач, обеспечение боевой подготовки других, участие в учениях и тому подобное. Некоторый просвет появился тогда, когда мы месяц стояли в Учебном отряде подводного плавания в качестве ознакомительного экспоната для молодых матросов-подводников.
Ещё одно увлечение или «первый блин комом»
В этот месяц затишья 1956 года я приобрёл «Москвич-401» и мечтал съездить на нём в отпуск в Ленинград. Машину я купил по наводке друзей в совхозе в Куйбышевской долине Крыма весьма потёртую, так как она была не в одних руках. В качестве технического консультанта-эксперта я взял с собой товарища-подводника Юру Светлакова, который когда-то ездил на трофейной машине отца. Я продолжал владеть мотоциклом «М-72» с коляской, на котором мы – Юра, матрос-водитель и я двинулись «на дело». Испытывал «Москвич» Юра, но как оказалось, он, вцепившись в руль, кроме восторженного ощущения дороги и эйфории скорости (тоже мне, скорость 401-го!), ничего не слышал и не видел. Я сидел справа и легкомысленно рассматривал обвисший потолок (приклеим!), сломанную ручку дверцы (достанем, сделаем!), плохо закрывающееся стекло (отрегулируем!). По пути тормоз стал работать только после пяти-семи качков. Мы привезли эту развалюху в бокс учебного отряда. На следующий день появился «главный судья» – Володя Тимашев (выпуск 1952 года), мой мотоколлега и друг ещё по училищу, который служил на эсминце и у отца которого в Ленинграде был аналогичный «401-ый».
Володя деловито залез во внутренности автомобиля и тут началось такое!.. Он ругал меня всеми нелитературными словами на всех языках, самым «ласковым» было: «... штурман». Сам он был артиллеристом, впоследствии ракетчиком. А как он их произносил! В каждое слово были вложены тонны убийственного презрения, центнеры отрицательных эмоций и цистерны помоев. И всё это на мою не очень глупую, но явно не доросшую до автовладельца голову. Хотя я к моторам имел отношение еще с 1952 года и, между прочим, моим учителем был сам Володя. Так кого же он ругал: меня или себя?! «Ищи себя в учениках своих» – сказал кто-то из мудрых и, конечно же, древних.
Многие из офицеров – подводников, кто приобретал мотоциклы, сдавали их мне на обкатку, даже такие механики, как Макс Путилин с ПЛ «С-98». Значит, я имел мотоавторитет, значит я был корифеем в этом деле.
Но ругаться можно было бесконечно и бесполезно, а дело надо делать. После тщательного осмотра и составления длинного списка «болезней» и ремонтной ведомости, всестороннего в спорах обсуждения, мы вынесли вердикт: «подмандить» (другого слова нет – заляпать, замазать, кое-как подремонтировать) и продать. Жестокий приговор окончательно разрушил мою вторую «голубую мечту» – появиться на ленинградских проспектах в собственном автомобиле и сразить наповал, конечно же, всех девушек и женщин... И теперь каждый вечер мы ковырялись в боксе: меняли манжеты тормозных цилиндров, чистили и подкладывали прокладки под головку блока, наматывали проволоку (!) в тормозные барабаны, заменяли масло на более вязкое и тому подобное, то есть готовили на продажу явную «туфту». В результате сломали одну самую неудобную шпильку в блоке двигателя и две недели вручную высверливали её.
Наконец, машина приобрела товарный вид и послеинфарктную резвость, и мы повели ее на «толчок». Тогда это была небольшая площадка на месте разрушенного в войну дома на улице Толстого. Там собиралась толпишка – группка людей, жаждущих, но не очень спешащих приобрести хороший автомобиль за «ничто». Они подходили, щупали, грамотно выспрашивали и «обсасывали», но не покупали. Через два-три посещения они потеряли к нам свой интерес и мы их тоже перестали замечать. Вдруг появился какой-то мужичек то ли с Севера, то ли с Камчатки и очень внимательно порывшись в нашей «кукле», купил её за шесть с половиной тысяч рублей, пообещав, что, если коробка передач не заскрежещет (видимо, что-то учуял!), отдаст ещё пятьсот рублей, то есть в целом – нашу «закупочную» цену. Но так и не отдал... Мы были рады, что избавились от такого приобретения. Конечно, я не сразу привык к мысли, что сделал неудачную, непродуманную, поспешную покупку, но, в конце концов, согласился с Володиными доводами и, немножко покатавшись, расстался с авто без особой боли.
«Не в свои сани не садись...»
Стоит рассказать ещё об одной истории, связанной с Володей Тимашевым и моим мотоциклом. Ближе к осени 1956 года я уехал в отпуск, оставив свой М-72 Володе. В Ленинграде получаю телеграмму: «ты утверждён на классы (фактически в загранкомандировку), нужна передняя вилка». То есть сначала пряник, потом палка. Не сразу и разберёшься. Вместе с отцом Володи – Дмитрием Владимировичем начали выполнение задания по поиску передней вилки для М-72. Небольшое отступление: Дмитрий Владимирович – настоящий, врожденный интеллигент, возможно, дворянских кровей, был в 37 году осуждён. В войну отпущен на фронт (кажется, через штрафбат). Воевал, командовал авторотой связи и дослужился до капитана. При слове «Сталин» замолкал, уходил в себя, запирался створками, как улитка.
В Севастополе меня встречал на привокзальной площади Володя на новом М-72 с переделанным с левой на правую рукоятку сцеплением. И я узнал следующую историю. Володя, имевший совсем обычную внешность, рано начавший лысеть, прорвался, расшвырял соперников – сверкающих золотом лейтенантов и старлеев, молодых и красивых, мечтающих сделать карьеру, и стал «ухажёром» дочки нашего Горшкова, год назад переведённого с Черноморского флота в Москву и, по-моему, уже ставшего Главкомом ВМФ. Лена (так звали дочку) была в Севастополе на каникулах. Как-то само собой получилось, что из всей свиты золотой молодежи выбрала скромного (но надёжного!) Володю.
Однажды они на моём (подчёркиваю «на моём») мотоцикле ехали по ялтинской дороге (старой) и на каком-то закрытом повороте столкнулись с милицейской оперативной машиной. Володя вылетел на её капот, приняв удар на левую руку (поэтому и переставил сцепление), а дочка Горшкова ударилась о ребро коляски коленкой и ещё чем-то. Короче, попала в госпиталь. Я, когда возвратился из отпуска, ежедневно мотался на мотоцикле из бригады в Стрелецкую, где Володя учился на курсах ракетчиков, вёз его в госпиталь на Корабельную на свидание с Леной и тот же маршрут проделывал в обратном направлении.
В начале ноября я уехал в Ленинград в антарктическую экспедицию, а их любовь всё разгоралась и доходила до обоюдного желания «соединиться навечно».
Позже я узнал, что Володиных родителей приглашали, вернее, вызывали в Москву для знакомства, «в гости» к Горшковым. Кто кому не понравился – не знаю, но полагаю, что прошлое Дмитрия Владимировича потянуло на разрыв. На флот летит приказ из центра: «срочно рассчитать В.Д.Тимашёва и отправить на Камчатку» – естественно, под благовидным предлогом – на повышение. За два дня у него приняли дела, выдали документы и ... вперед. Но Ромео и Джульетта не хотят расставаться друг с другом. Они встречаются в Москве с твердым намерением продолжать путь вместе, причём она тайно собирает чемодан и хочет сесть на тот же самолёт, на котором летит Володя. Но ... парни в штатском не дают ей сделать это. Володя улетел один...
В первые месяцы – обоюдные захлёбывающиеся телефонные звонки, телеграммы, письма, потом – реже и реже. А через полгода – равнодушный зевок в телефонную трубку: «Кто это? Какой Володя?.. Ах, это ты... А я выхожу замуж...» (конечно, за дипломата, как хотел папа). Вот и вся история про военно-морского Ромео и подтверждение народной мудрости «не в свои сани не садись...». Слышал, что Володя много лет отслужил на Камчатке, стал командиром ракетного корабля, затем перевёлся в Ленинград в НИИ. Женился на той, которая была вхожа в их семью и которой он был верным другом, товарищем.
Кстати, В.В.Конецкий в одном из рассказов упоминает о Володе и очень хорошо о нём отзывается, но наверняка не знает об этой истории с высокопоставленной дочкой.
Краткая выписка из огромного тома семейной жизни
Осенью 1956 года я познакомился со своей будущей женой, но эту очень интимную тему можно выделить в отдельные тома. Коротко скажу, что знакомство наше, начавшееся очень бурно, было прервано моим отъездом в командировку, и не сразу, но продолжилось после возвращения из Антарктиды. Мы были вместе везде: на танцах в ДОФе, в ресторанах, в поездках на мотоцикле. Об этом знало всё «общество». А в 1958 году, когда деваться уже было некуда, оформили свои чувства. Забегая вперёд, скажу, что жизнь прожили интересно, разнообразно, не давая скучать друг другу. Не всегда было всё ладно, вероятно, как и во многих семьях.
Теперь имеем взрослых дочь и сына, почти взрослых внука и внучку от дочки, а от сына с невесткой ждём и надеемся. Очень хочется маленьких, так как внуки выросли: один курсант второго курса ВВМИУ в Пушкине, а вторая – одиннадцатиклассница, «мисс фото» и «мисс очарование» местного значения. Жена – из морской семьи, дочь и сын – оба «родились в море», то есть тогда, когда я был в море (на боевой службе и просто на выходе). Дочь замужем за флотским медиком, добравшимся до полковника. Сын – радист военного транспорта Черноморского флота, женат на студентке Севастопольского Государственного технического университета – дочери подводника. Так что, кругом всё морское, всё связано с морем.
Путешествие в Антарктиду
В ноябре 1956 года меня переодели в цивильное, выдали гражданский паспорт (впервые в жизни!) и уже гражданским, согласно легенде уволенным в запас по «миллиону двести», я прибыл в Ленинград в гидрографию ВМФ, где формировался отряд на дизель-электроход «Лена» 2-ой Антарктической экспедиции. Возглавлял её капитан 1 ранга гидрограф Борщевский Олег Александрович. В состав пятёрки подводников входили штурмана: с Балтики – Женя Мучкин и Модест Бойко (?), с Севера – наш однокашник Сергей Рудаков, а с Чёрного моря – я и Толя Шебанин (выпускник нашего училища 1954 года, впоследствии комбриг ПЛ, начальник отдела кадров ТОФ, контр-адмирал). Почему-то меня назначили старшим этой хитрой пятёрки, что особых забот не вызывало. В Антарктиде я вёл единственный в моей жизни дневник, поэтому опишу только самое интересное, обще и кратко броскими, как ордена на «Государственном совете», репинскими мазками.
Наш поход на дизель-электроходе «Лена» начался в декабре 1956 года из Калининграда и закончился в мае 1957 года в Ленинграде. Туда мы везли оборудование, смену полярников, обратно – пробывших 18 месяцев в отрыве от Родины и семей членов 1-ой экспедиции с их отчётами.
По пути туда заходили в голландский порт-завод Флисинген, где строилась «Лена», и в Кейптаун (ЮАР) для пополнения запасов перед Антарктидой. А на обратном пути – только в Кейптаун. Так что я побывал «в Кейптаунском порту», как было предначертано пиратской песней нашей лихой курсантской молодости.
Кейптаун, 1957 год
В Антарктиде двадцать дней заняла круглосуточная выгрузка оборудования, топлива и продуктов на ледовый припай в районе Мирного. Работали все, невзирая на ранги, научные звания и возраст, по двенадцать часов в сутки. При выгрузке случилось два обвала припая, около которого мы стояли на ледовых якорях. В первый обошлось без жертв, если не считать, что Серёга Рудаков, который был сброшен на льдину и затем перебрался на спасательный плотик, проплавал на нём часа два.
Переход в Антарктиду на дизель-электроходе «Лена».
Облокачиваюсь на вертолет МИ-4
Плотик ветром и течением относило от «Лены» и катер «Пингвин», где мы с Толей Шебаниным были подменными (или сменными) старшинами-капитанами, собрав потерпевших, находившихся вблизи, еле догнал этот плотик. Так что Серёжа получил полный стресс и кайф от общения с ледовой пустыней.
Второй обвал унёс две жизни – гидрографа капитан-лейтенанта Николая Буромского и курсанта Арктической мореходки – Женю Зыкова. Их похоронили на острове вблизи Мирного, где уже была могила тракториста Ивана Хмары, ушедшего под лёд в 1-ой экспедиции. Остров получил название Буромского. В очень тяжёлом состоянии после обвала были главный механик «Лены» Евгений Петрович Желтовский и ремонтный механик Иван Андреевич Анисимов. Человек десять было помещено в лазарет «Лены», в том числе мой сосед по каюте гидрограф Толя Дадашев и наш непосредственный начальник Роман Михайлович Книжник.
Наша пятёрка штурманов-подводников с добавлением одного гидрографа несли трёхсменную вахту по два человека на мостике «Лены»: счисление и определение места, но без судовождения, за которое отвечал капитан и штурмана судна. Счисление было сложным, так как практически поминутно учитывались все повороты и курсы маневрирования во льдах. Определения, по возможности не менее двух за вахту, производили по очень низкому солнцу секстаном ИАС (интегрирующим, авиационным), удерживая светило в перекрестии секстана на пузырьке уровня – искусственного горизонта, так как естественный горизонт – это глыбы льда и горы айсбергов. Удерживать солнце на искусственном горизонте приходилось по 20, 40, 80 и 100 секунд при трясущейся палубе от реверсов машин и ударов льдин о корпус. Тяжёлая работа. У каждого из нас набралось за это плавание около трёхсот астрономических задач по определению места судна. Это была хорошая практика.
Вот такой я был сосредоточенный молодой штурман.
Нашу прокладку, решения задач и определения места сразу же проверяли в лаборатории гидрографы «в четыре руки», определяли среднюю квадратическую ошибку и «разносили» невязки. Потом, ещё на судне, всё это переводилось в установленные масштабы и разносились по карте полученные с лент эхолотов глубины. И уже в Ленинграде всё проверялось вновь, просчитывалось, наносилось на карту снова и готовилось к печати. Карта выходила в свет примерно через год. Надо сказать, что это были первые советские карты Антарктиды. До этого – либо английские на половину земного шара, либо – чистые планшеты (карты – сетки). Иногда, когда место вели радиокоординаторы, высаживаемые на берег в двух точках, мы стояли вахту на эхолотах. Иногда садились на обработку планшетов. Это была уже «прогулочная», не утомительная работа.
Из молодежи экспедиции были созданы два спасательных отряда с вооружением -– карабинами и лыжами. Мы «разбивали» на льду взлётно-посадочную полосу для наших двух Ан-2, то есть руками, лопатами и киркой ровняли полосу, скалывали зазубрины льда, расставляли бочки с соляркой для обозначения полосы в тёмное время. Только сделали ВПП – льдина трескается или на неё надвигается большой айсберг, и работа начинается сначала.
Делали всё: выгружали оборудование из самолётов, везли сани, управляли трактором, ловили пингвинов для чучел. Большими мастерами в изготовлении чучел были Женя Мучкин и я. Мы даже «охотились на заказ». А Женя, уговорив начальство, ухитрялся оставаться на льдине или на берегу в так называемых астропунктах на ночёвку с гидрографами, гляциологами и другими «научниками».
У меня были дополнительные обязанности: вместе с гидрографом Володей Киселёвым мы летали на Ан-2 или Ми-4 вглубь континента, зарисовывали, фотографировали и описывали горки, приметные ориентиры, а затем наносили их на планшеты и карты или готовили материалы для лоции. Одновременно с нами зоологи изучали и заготавливали местную фауну, то есть охотились на тюленей.
Антарктида. Пингвиний базар
Было интересно, но не только из-за разнообразия действий, смены мест и обязанностей, но и тем, что каждый крупный специалист, профессор в своём деле, просвещал всех, читая лекции по своему направлению, очень полезные и познавательные. И сами люди, как военные (хотя мы все официально были гражданскими), так и чисто «научники», были интересны друг другу. Я приобрёл в экспедиции много друзей и с некоторыми из них поддерживал многолетние приятельские отношения: Саша Пушков впоследствии стал одним из руководителей Института земного магнетизма, Володя Коржов – «колдун» установки для измерения земного тяготения, Коля Котломанов – радист-полярник. Толя Дадашев – гидрограф и многие другие.
Об Антарктиде можно рассказывать много и долго – ею «заболевают». Написано о ней также немало (Юхан Смуул «Ледовая книга» и другие книги-дневники). Рассказывал о ней и Юрий Сенкевич – участник одной из последующих экспедиций. Повторять и описывать экзотику, пингвинов и тому подобное не буду, но о двух эпизодах упомяну.
Первый эпизод. «Лена» и «Обь» встали примерно в трёх километрах друг от друга. С обоих судов потянулись навстречу «ходоки»: кто за фильмами, кто в гости, кто просто за компанию, как я, поглядеть на свежие лица. Где-то на середине пути группы встретились и, присмотревшись (а одеты мы все почти одинаково – по полярному, да ещё и в тёмных очках), узнаю Мишу Лезгинцева! Вот это встреча двух однокашников (вернее, трёх: плюс Серёга Рудаков)! Почти на Южном полюсе!
И второй эпизод. Пошли мы на «Пингвине» в мою смену к теплоходу «Кооперация» что-то отвезти или что-то забрать. Просто так, ради прогулки, увязался с нами Серёжа Рудаков, а механиком мне дали члена 1-ой экспедиции, который с подходом к «Кооперации» сразу же растворился в каютах среди своих друзей по Мирному. Стоим у борта, ждём. Вдруг с мостика «Кооперации» кричат: – «Отходите, надвигается айсберг, меняем место». И начинают работать машинами.
Я умел запускать двигатели, но в обслуживании их был слаб. Мы с Серёжей отходим от «Кооперации», чуть не попав в струю её винтов, которая стремилась нас перевернуть, и следуем за судном. Погода испортилась моментально: сильный порывистый ветер, снежный лепящий заряд, ничего не видно. Открыли дверцы рубки, Серёжа с одного борта, я с другого. На секунду увидев тень – пятно кормы «Кооперации», правил в кильватер. Часто эта спасительная тень исчезала надолго, связи никакой нет. Возникало острое чувство потерянности в этом ледовом мире, оторванности от людей, заброшенности, чувство человека-букашки перед неотразимостью величия и мощи природы. Подобные ощущения появлялись у меня и в Афонских пещерах.
Ну, а потом – прибытие в Ленинград, торжественная встреча «героев Антарктиды» (примерно как «Славу» в Одессе). После радостных встреч, а встречали меня почти все ленинградские родственники, начались отчёты, которые мы писали, компоновали заготовки, сделанные ещё в рейсе при возвращении, формулировали «умные» выводы. Сейчас, думаю, уже можно чуть «приоткрыться»: отчёт по разведке – фото, описание, хронология и координаты; гидрографический отчёт – нас касались только некоторые уточнения; и третий – самый главный, непонятный для чего и поэтому трудный – о возможности использования дизельных подводных лодок в Антарктиде. Две американские «Балао» уже ходили в южных льдах. Меня проконсультировали «научники» – пиши смелее: вступление – указания такого-то съезда партии и историческая справка, упомянуть русский приоритет (тогда это было очень модно) в открытии Антарктиды (Белинсгаузен и Лазарев на шлюпах «Восток» и «Мирный»), описательные разделы со статистикой, данными этой экспедиции и выводами по навигации, гидрографии, гидрометеорологии, льдам (безжалостно содрал у «научников»), условиям плавания (фантазировал сам), и последнее – общие выводы – опять здравница всему русскому, советскому и КПСС. Получилось объёмно и с претензией на значительность и научную ценность.
Не знаю, читал ли кто-нибудь этот отчёт и кому он пригодился?! Самое ценное – то, что он дал возможность нам с Толей Шебаниным побыть в Ленинграде целый месяц, кроме отпуска.
Продолжение следует.
