Настоящий оперативник - человек особый. Он, как наркоман, если зацепится за какую-нибудь информацию, то не будет ни спать, ни есть, пока не "раскрутит" ее и не раскроет преступление.
Именно в те годы я написал "Безотцовщину".
Начало:
"Для меня же происшедшее было хорошим уроком. Я учел все допущенные руководством ошибки, что впоследствии позволило мне дважды: один раз в Парке Ленина, а второй в Выборге, предотвратить назревавшие массовые беспорядки. Уроки эти таковы:
-на стадионе руководство города неоднократно через громкоговорители местной радиосети обращалось к толпе с призывами прекратить беспорядки, взывало всех членов партии обуздать хулиганов. Откликнулись только несколько партработников, прибывших в пикет, а все рядовые коммунисты предпочли просто покинуть территорию стадиона.
- никто из руководства не попытался выйти к толпе и поговорить с нею. Я же в будущем смог предотвратить беспорядки дважды потому, что выходил на возвышенное место и спокойно, часто с шутками, успокаивал толпу, стараясь локализовать, а затем и исключить у людей "стадное" чувство.
- прибывшие пожарные машины использовались неправильно. Вместо того, чтобы из шлангов под большим давлением поливать водой разбушевавшуюся толпу, пожарные допустили ошибку, подъехав слишком близко. Оставшиеся без охраны милиции их шланги были разрезаны, а машины перевернуты и искорежены.
Я приехал на дворцовую площадь в 24 часа, на последнем автозаке. В здании Штаба на втором этаже есть один длинный коридор, идущий от его левой стены до центральной арки. На всем протяжении этого коридора у стены под охраной стояли задержанные, а мы, комсомольцы и работники милиции шли по коридору и опознавали тех, кто на стадионе не просто кричал, а действовал. Я впоследствии на суде выступал свидетелем в пользу обвинения по трем обвиняемым. Лично видел, как они избивали людей, переворачивали и крушили машины. Один разрезал шланги в двух пожарных машинах, а другой бил курсантов и "проехался" по моей спине ломом.
Суд состоялся через месяц. Судили всего 15 или 16 человек, точно не помню. Вина их была очевидна и доказана полностью показаниями множества свидетелей и потерпевших. Свидетелями были не только работники милиции и члены комсомольского патруля, но и те, кто уже вышел из больниц, и те, кто обратился в милицию с заявлениями об их избиении, или просто видевшие, как били их товарищей.
После того трагического события минуло сорок пять лет. Телевидение «отметило» этот черный день передачей, в которой все было поставлено, как говорится, "с ног на голову". На нее пригласили одного из осужденных на том суде, который долго говорил о том, какой он хороший, и как несправедливо его осудили. Никого из пострадавших свидетелей или бывших работников милиции, конечно, не позвали. Вся передача была акцентирована на том, что процесс, якобы был политическим и, мол, всех задержанных хотели судить по пресловутой 58-й статье. Ведущий, хотя прямо и не говорил, но было ясно, что он намекает на активное участие в этом КГБ, что комитетчиков, якобы, осадил лично Хрущев, дав распоряжение никого не судить по политическим статьям.
Категорически утверждаю, что процесс был сугубо уголовным с самого начала. В тот же день были возбуждены уголовные дела по статьям, предусматривающим наказание за хулиганство, нанесение телесных повреждений и уничтожение госимущества. Ни у кого даже не было мысли возбуждать дела по политическим статьям, так как на стадионе не звучало ни одного антисоветского высказывания. К уголовному процессу КГБ не имело никакого отношения. Ни на стадионе, ни в здании Управления милиции, ни не суде не было ни одного комитетчика. Я это знаю, поскольку впоследствии, работая в на Литейном, 4, имел специальный допуск на верхние этажи с 4-го по 8-й, где располагалось КГБ, регулярно обедал в столовой на 7-м этаже и знал в лицо всех следователей и оперработников УКГБ и его руководителей.
Из тысяч людей, бесчинствовавших на стадионе, было задержано около 500 человек, а привлечено к суду только полтора десятка. Остальных к утру отпустили и те, кто был внешне трезвым, не понесли никакого наказания. Пьяные отделались только штрафами.
По каждому из осужденных было минимум 3-4 свидетеля. Все они, кстати, были на суде с перевязанными руками и головами, некоторые пришли в суд на костылях. Сами подсудимые тогда свою вину не отрицали, выглядели в отличие от свидетелей здоровыми и подробно рассказывали о своих противоправных действиях, правда, старались все время свалить свою вину на других.
Когда был объявлен приговор, подошел к Осипову и, ткнув в меня пальцем, сказал: "Чтобы этот парень через неделю работал у тебя опером".
Уже на следующий день меня вызвал секретарь райкома комсомола и сказал, что я по комсомольской путевке направляюсь работать в милицию. Я же мечтал о филфаке и от такого предложения категорически отказался. Тогда он сказал, что я либо иду работать в милицию, либо кладу комсомольский билет на его стол. Пришлось идти в милицию.
Вот так окончательно определил мою судьбу. Был он человеком легендарным - комиссар милиции 3-го ранга, герой Советского Союза, умный и интеллигентный человек, он был прекрасным руководителем и организатором не только на войне, где получил звание Героя, но и в милиции. Подчиненные его не только уважали, но и любили. кроме того, прекрасно знал поэзию, сам писал стихи и позже, когда я работал в Отделе службы управления милиции инспектором по связи с общественностью, он, будучи уже в отставке и являясь членом Союза писателей, помог мне установить хороший контакт с Ленинградской организацией этого Союза.
Дней через десять, после того, как я прошел медкомиссию и спецпроверку, меня приняли на работу в милицию, назначив оперуполномоченным уголовного розыска Ждановского отдела милиции, и выдали удостоверение в красном переплете. Звание я получил только через год, так как не имел даже среднего специального образования.
Назначили меня в группу по борьбе с карманными кражами, в которой было два асса сыскного дела. Я же был абсолютным профаном, и за год работы не сумел поймать ни одного карманника.
На второй день работы меня вызвал начальник райотдела Гаврилов и вручил мне личное оружие - пистолет системы Макарова (МК). Прежде, чем отдать его мне, Гаврилов полностью разобрал пистолет, завернул все детали в газетку и сказал: "иди в приемную и, пока не соберешь его, никуда не выходи, хоть сутки. Когда соберешь, придешь ко мне и распишешься в получении". До этого я имел дело только с да найденными в местах боев револьверами и пистолетами Токарева
Пришлось повозиться больше двух часов - как ни собирал, все время оставались "лишние" детали. В конце концов, все ж собрал, вновь разобрал и, уже уверенно, собрал вторично. Гаврилов похвалил меня, сказав, что обычно молодые милиционеры тратят на это действо больше времени. Не считая учебных стрельб, стрелять мне довелось только два раза в жизни, да и то в воздух. Последние десять лет милицейской службы я его вообще не носил, а хранил в сейфе, больше рассчитывая на свой опыт, чем на холодную сталь.
Первый год работы был для меня сущим адом. Терпели меня только потому, что я осуществлял взаимодействие милиции района, с комсомольскими патрулями. Этому я уделял больше времени, чем охоте за карманниками. В результате комсомольцы стали доставлять в вытрезвитель пьяных больше, чем милиционеры. Количество хулиганств и пьяных драк в районе за год снизилось.
На втором году работы в группе по борьбе с карманными кражами я почувствовал себя абсолютной бездарью, пришел к Гаврилову и потребовал либо уволить меня из милиции, либо перевести на другую работу. Меня направили оперуполномоченным уголовного розыска по борьбе с преступностью несовершеннолетних в 25-е отделение милиции Ждановского района, располагавшееся на Приморском проспекте и обслуживавшее в те времена территорию Новой деревни.
От опера до руководителя подразделений органов МВД.
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это, или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь.
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
Теперь надо рассказать о моей семейной жизни. В сентябре 1959 года, когда я еще работал в карманной группе, бригадмилец Володя Луцкий пришел ко мне в отдел милиции вместе с девушкой, которая мне очень понравилась. Я сразу понял, что это та, которая нужна мне на всю жизнь. Вечером мы пошли с нею смотреть французский фильм "Папа, мама, служанка и я", после которого я сделал Галине предложение выйти за меня замуж.
А утром ко мне прибежал Саша Раков, знавший Галку, и начал меня уговаривать на ней жениться, расписывая все ее достоинства. Я сказал, что и так собираюсь это сделать, и он зря расточает свое красноречие.
Тогда неуемный Сашка побежал уговаривать Галку. В результате мы в тот же день подали заявление в ЗАГС, а через неделю, 27 сентября 1959 года стали мужем и женой. Галина Петровна Кулик стала Панферовой и 2 декабря 1961 года родила нам сына Константина.
В день свадьбы Панферовых Юрия Георгиевича и Галины Петровны. Снимок сделан у Петроградского ЗАГСа сразу после регистрации брака.
Мне всегда было ее жалко. Жизнь у нее была далеко не "сахар". Впрочем, как я теперь могу судить, так же было и у всех жен нахимовцев, ставших офицерами. У меня всю жизнь до выхода в отставку был ненормированный рабочий день, преимущественно без выходных. Уходил я на работу часов в 7-8 утра и возвращался, как правило, когда она уже спала, а иногда я пропадал на работе сутками. Последние девять лет вообще регулярно был в командировках и неделями жил в городах и поселках Ленинградской области.
Особенно трудно было первые годы. Галка была прописана в восьмиметровой комнате, в которой жила семья ее матери, из семи человек. У нас в квартире жить было тоже невозможно.
Первые шесть месяцев мы прожили во Всеволожске, на даче у Сашки Ракова, а затем долго снимали комнату. Только после того, как теще с семьей предоставили новую квартиру, мы вселились в их маленькую комнату на Чехова, 4. Нашим соседом был Марк Матвеевич Наймарк, милый человек, к тому же еще и адвокат. Он оказал нам одну услугу, которую трудно переоценить. Когда умерла тетя Варя, я самовольно вселился в освободившуюся комнату в нашей коммуналке на Чкаловском. Та часть Петроградской стороны в то время относилась к Ждановскому району, исполком подал на меня в суд, требуя выселения. Тогда Марк Матвеевич, входивший, между прочим, в "золотую пятерку адвокатов" Ленинграда, взялся защищать мои интересы в суде и с легкостью выиграл процесс. В дальнейшем мы подружились с семьей Наймарков, и часто бывали у них, пока Марк Матвеевич был жив.
Вскоре после суда мы обменяли наши с Галкой комнаты на две смежные в коммунальной квартире дома на Приморском проспекте поблизости от 25-го отделения милиции. В квартире не было ни ванной, ни горячей воды, но мы все равно чувствовали себя счастливыми.
Было тяжело, у нас обоих была небольшая зарплата, а надо было обзаводиться всем необходимым, начиная с посуды и простыней, кончая игрушками и одежками для сына. Галка часто, смеясь, говорила, что вышла за меня замуж потому, что у меня была зарплата вдвое больше, чем у нее. Она получала как лаборантка Академии им. Можайского 500 рублей, а я за вычетом налогов 1000. По тем временам этого хватало только, чтобы не умереть с голода. Питались мы тогда, в основном, кашами, дешевыми овощами, да рисовым супчиком с томатной пастой и луком.
Но мы росли в войну, оба были блокадниками и привыкли довольствоваться малым. Хотя нам едва хватало на оплату снимаемой комнаты и весьма скудную еду, мы никогда не унывали.
Когда сын начал что-то понимать, мы, всегда подшучивавшие друг над другом, дали всем прозвища. Котька, конечно, стал Котом, я Волком, а Галка - Лисой. Потом и друзья начали нас звать: ее "Рыжей", а меня "Серым". И так всю жизнь. А наш Кот остался без масти.
У нас с Галкой схожие, властные характеры. Поэтому мы часто "цапаемся", придираемся друг к другу по мелочам. Например, когда я на даче что-нибудь крашу, или привожу в порядок, она обязательно ворчит, что я "развлекаюсь" и не делаю то, что ей надо. Я обижаюсь, но в свою очередь веду себя точно также. Мы начинаем "рычать" друг на друга, но, к счастью, мы оба отходчивы и очень быстро миримся. Важно, что в основных, главных вопросах, мы не расходимся, наши вкусы и взгляды полностью совпадают.
Если бы мне была дарована еще одна жизнь, я хотел бы прожить ее снова только с моей "Рыженькой".
Наш сын рос, как и все мальчишки, со своими "закидонами" и увлечениями, вроде длинных волос и прочих возрастных "штучек", но особо нас не огорчал. Однажды, когда он еще ходил в детский сад, мы, вчетвером (в гостях у нас была моя мать) сидели за столом и обедали. Кот что-то рассказывал про детсад, и, вдруг, смачно "пустил" матерком, явно ожидая нашей реакции. Мать тихо прошептала нам с Галкой: "Только не обращайте внимание и не смейтесь". Мы сделали вид, что ничего не слышали, и больше он ничего подобного не повторял.
Вел он себя всегда достаточно прилично, даже тогда, когда однажды, уже совершеннолетний, попал в одну неприятную ситуацию.
Мама Юрия Георгиевича.
Я в то время был начальником Василеостровского РУВД и однажды вечером после работы мы с директором треста столовых Валентином Колмаковым, начальником РСУ Жаровским и моим заместителем по службе Колей Сушко сходили в финскую баню, а после поехали ко мне домой. Хотели посидеть, отдохнуть, договорить то, что не успели в бане. Только мы сели за стол, раздался телефонный звонок. Звонил помощник дежурного по РУВД. "Юрий Георгиевич, вашего сына задержали патрульные милиционеры за мелкое хулиганство в пьяном виде". - "Что ты мне звонишь!- ответил я.- Если виноват, оформляй, как положено, и сажай в камеру. Чем мой сын должен отличаться от других?" Наступила пауза. Затем трубку взял дежурный по РУВД: "Юрий Георгиевич, мой помощник "перегнул". Ваш парень задержан с группой товарищей, из которых только один хулиганил, а ваш сын как раз вел себя тихо, и к нему претензий нет. К тому же он не настолько пьян, чтобы помещать его в вытрезвитель".
Я попросил, чтобы Кота привезли на любой патрульной машине домой, и вышел на лестницу. Не хотелось читать ему нотацию в присутствии гостей. Дождавшись, когда его привезли, я объяснил, что сыну начальника милиции района не гоже попадать в подобные ситуации. Никаких других неприятностей сын нам не доставлял и вырос, по-моему, неплохим человеком.
После Котькиного совершеннолетия мы никогда не вмешивались в его личную жизнь, не возражали против его двух браков, старались поддерживать хорошие отношения со всеми его женами, тестями и тещами. К сожалению, родившаяся от первого брака внучка прожила всего 10 месяцев. Врачи так и не смогли точно определить, от какой болезни наступила смерть. После смерти дочки Константин и Эльвира вскоре разошлись. Второй брак, с Екатериной, был еще короче.
Семья наша невелика, но мы считаем своими потомков дяди Володи, погибшего морского офицера, и его жены тети Вали. Их сын Костя был старше меня на 20 лет и уже, к сожалению, умер. С ним и его женой Тамарой у нас были прекрасные отношения. А их сын, Костя младший, с женой Любашей и сыном Андрюшкой приезжают к нам в гости из Москвы каждый год летом.
В нашей "расширенной" семье есть и проблемы. Тетя Валя - жена дяди Володи, видимо с чьих-то слов, внушила сыну и внуку абсурдную мысль, что их отец и дед, мог спастись с тонущего корабля, но, якобы, не захотел, и бросил ее одну на произвол судьбы. Ее можно понять. В годы разрухи и голода ей пришлось одной кормить и воспитывать малолетнего сына. Она не знала всех обстоятельств гибели мужа. Так и умерла в неведении.
Сейчас для всех доступны архивные документы. Из оперативной сводки на 13 сентября 1917 года явствует, что в 11 часов 20 минут миноносец «Охотник» подорвался на мине и быстро затонул. "…Из офицеров никто не пожелал оставить судно, и все погибли". Надо еще знать морские обычаи. Владимир Константинович Панферов, старший лейтенант российского флота, как и остальные офицеры и командир, отказался сесть в шлюпку, предоставив места матросам, среди которых были раненные. Офицеры остались на борту не потому, что "им хотелось умереть", как говорила тетя Валя, а потому, что иначе они просто не могли поступить. Иначе им не было бы места на флоте и никто, никогда не подал бы им руки.
На пятидесятилетии со дня нашего выпуска из Нахимовского училища все мои друзья, которые в отличие от меня прошли славный путь моряка, подтвердили эту мысль, заявив в один голос, что мой дядька погиб героем.
Я все время стараюсь убедить в этом и Костю младшего.
В 25-м отделении милиции.
25-е отделение милиции располагалось в трехэтажном здании. На первом этаже были дежурная часть, три или четыре камеры для задерживаемых и, как называли в те времена, "Ленинская комната", которая была одновременно кабинетом командира взвода милиционеров, местом проведения их разводов и инструктажей перед уходом на посты. В этой же довольно большой комнате проводились и собрания личного состава отделения.
На втором этаже располагались начальник отделения подполковник Василий Васильевич Громов, которого в обиходе мы кратко именовали "В.В.", участковые инспектора и паспортный стол.
Половину третьего этажа с отдельным входом в нее занимал районный отдел КГБ, а во второй половине размещались заместитель начальника отделения по оперативной работе капитан Василий Александрович Белобородов, его почему-то называли "Б.Б.". Один кабинет был предоставлен следователям: Зое Пьянковой и Тамаре Малышевой, в двух остальных работали мы, оперативники уголовного розыска.
Б.Б. был, что называется, опером-сыскарем "от Бога". Не смотря на незаконченное среднее образование, прекрасно разрабатывал и оформлял документы, знал все тонкости оперативной работы, мог за полчаса "расколоть" любого подозреваемого и был ассом агентурной работы. При этом никого из допрашиваемых он ни разу не ударил и не унизил. Требовал этого и от нас.
Именно он научил меня сыску, наблюдению и ведению объекта на улице, работе с агентами и их вербовке, а, главное, привил мне вкус и любовь к оперативной работе.
Оперативная обстановка в то время в городе была еще сложной. Любая война приводит к всплеску преступности, который продолжается не менее 10-15 лет. Огромную роль сыграла и когда из лагерей в первую очередь были выпущены уголовники: воры, грабители и даже убийцы. Каждый второй из них, совершив далеко не по одному преступлению, скоро вернулся в те же места.
Мой участок работы был достаточно сложным. Шел 1960 год, пятнадцатый после окончания войны. Большинство мальчишек в возрасте от 14 до 18 лет воспитывались без отцов, которые либо погибли, либо вернулись с войны к другим женщинам. Подростковая преступность расцветала ярким светом. Именно в те годы я написал "Безотцовщину".
Где-то бродит но свету отец,
А мальчишка живет у матери.
Где-то бродит по свету отец,
А мальчонка глядит внимательно
На любого мужчину прохожего,
На любого, хоть каплю похожего,
И вдогонку разочарованно
Папиросой плюет изжеванной.
Где-то бродит по свету отец.
У мальчишки друзья - уголовщина.
Где же он, Как он мог, наконец?
Вот какая она, безотцовщина.
Мой предшественник, уходя на пенсию, оставил мне только двух агентов, не имевших никаких связей с преступными группировками и практически бесполезных в работе. К счастью я попал в коллектив опытных и умелых оперативников, таких, как Илья Рыжиков, Вадим Ардабьевский, Феликс Сориц, Толя Башкин и Сергей Чаплин (отец нынешней главной редакторши "Часа пик" и супруги Черкесова).
Впоследствии Ардабьевский стал начальником уголовного розыска одного из РУВД, а Толя Башкин долго работал в одно время со мною начальником отдела штаба ГУВД, после чего ушел преподавать на штабные курсы МВД СССР.
Сергей Чаплин вскоре, уволившись из милиции, ушел в журналистику и в этом качестве стал хорошо известен в городе.
Ребята сразу приняли меня в свой коллектив и всячески помогали в новом для меня деле. Довольно скоро я освоился, познал азы: основы уголовных права и процесса, и методы работы с агентурой. Года через полтора у меня уже было подведено к подростковым группировкам нашего района достаточное количество завербованных мною агентов, что позволяло своевременно узнавать о готовящихся или уже совершенных преступлениях. Сам я к тому времени уже знал в лицо большинство подростков, от которых можно было ожидать совершения преступлений.
вообще является основой в деятельности любого опера, многие неочевидные преступления, когда подозреваемый сразу не обнаружен и не установлен, можно раскрыть только при помощи агентуры. Об этом говорят не только российская, но и мировая практика.
Уже через пару лет меня стали ценить и уважать как оперативника, а я почувствовал, что почти все умею, и работа доставляет мне удовольствие. К тому же коллектив у нас был очень дружный, и все обладали чувством юмора. Вспоминаются несколько забавных случаев.
Однажды нас пригласили в зал "Ленфильма" на просмотр кинокартины заинтриговав тем, что забракованный ранее фильм теперь выпускается на экраны по личному указанию Хрущева. Фильм оказался абсолютно бездарным, и в течение двухчасового просмотра нам все время хотелось сбежать. Б.Б. сдерживал нас, говоря, что наш уход могут неправильно понять "наверху". Когда на экране появилось слово "конец" и зажегся свет, Сережка Чаплин, встав, заявил во весь голос: "Ну и вкус у нашего премьера!» Весь зал надорвался от хохота.
Вадим Ардабьевский и следователь Зоя Пьянкова жили тогда вместе, но не спешили регистрировать брак. Однажды Вадим привел дога, которого обожал безумно. Зойка, напротив, собаку до того невзлюбила, что вскоре имела неосторожность заявить Вадику: "Или я, или эта паршивая собака!" Флегматичный Вадимчик вежливо ответил: "Ну, какой может быть разговор, Зоинька! Конечно собака!"… Любовь испарилась. Зойка, забрав дочку и вещички, ушла от Вадима.
А вот еще один случай, который в двух словах не расскажешь. В каждом районе, как правило, есть психически ненормальные, больные люди, которые регулярно посещают отделения милиции или РО КГБ и подают заявления явно бредового содержания. В те времена к нам регулярно ходило 5 - 6 таких человек. Мы внимательно выслушивали их, успокаивали, принимали их письменные заявления и отправляли с Богом. Затем, получив соответствующую справку из психдиспансера, дальнейшую проверку прекращали.
Все эти больные посещали нас только в периоды обострения болезни и не чаще, чем раз в 3 месяца. Но одна из них, как мы ее называли - "мадам Левченко" приходила как минимум раз в неделю. То потребует посадить в тюрьму рогатых чертиков, которые прибегают по ночам и мешает ей спать, а то вдруг заявила, что ангел принес ей в подарок краденые бриллианты, а соседи по квартире их отобрали и варят в кастрюле с капустой. При этом ангел по ее описаниям был, как положено с крыльями, но в трусах, русских сапогах, в тельняшке без рукавов, с татуировкой на плече: "Не забуду мать родную", и в завершение - с маленькими рожками.
Надоела она нам до тех самых чертиков. И, когда сквозь бредовую "ахинею" у нее ненароком прорвались здравые мысли о том, что в магазинах нет колбасы и хлеба, а правительство наше никуда не годится, Феликс Сориц поймал ее на слове: "Стоп, товарищ Левченко! Вот это уже не по нашей части. Пойдите в соседнюю по лестничной площадке дверь, на ней написано «РО КГБ», и расскажите это тем, кто там сидит". Еще и проводил ее.
В то время в этом отделе работали, в основном, новые, толковые и грамотные, молодые сотрудники, с которыми мы не редко играли в шахматы в периоды затишья, и любой из них просто послал бы нас вместе с Левченко подальше. Но было около 19 часов и в отделении - никого кроме дежурного. На наше счастье в тот день дежурил старый опер по кличке "Дуремар", твердокаменный чекист, которого никак не могли выпихнуть на пенсию.
Через минут тридцать Феликс, ехидно улыбаясь, пошел к Дуремару, узнать, каков итог беседы. Вернулся абсолютно обескураженный - Дуремар допрашивал Левченко и заносил ее показания в протокол. Мы стали через каждые 15-20 минут проверять обстановку - Левченко все изливала душу, а Дуремар все строчил.
Через два часа у Вадима Ардабьевского кончилось терпение, тем более, что мы уже закончили работу по паре дел и, оформив все документы, собирались расходиться по домам. Он вызвал Дуремара в коридор и спросил: "Ты что, не понял, что она сумасшедшая?" Ответ был великолепен: "Конечно, понял. Но она изредка высказывает здравые мысли, их я на всякий случай и записываю".
Спасибо Дуремару - через два дня он определил Левченко в психлечебницу, и целых шесть месяцев мы ее не видели.
Работали мы много и дружно. Особенно запомнились два эпизода. В 1960 году участились кражи из хранилищ Ждановской овощебазы, располагавшейся на нашей территории около места дуэли Пушкина. Как правило, группа воришек проникала на ее территорию ночью через забор со стороны поля, на котором сейчас стоят дома проспекта Смирнова (Ланское шоссе). Выносила самые дефицитные продукты сотнями килограммов, а затем украденное сбывалось через директоров двух магазинов.
Наше начальство, получив пару раз крепкое внушение, организовала ночную засаду со стороны поля. На третью ночь в засаду пошли мы с Ильей Рыжиковым и Феликсом Сорицем. Надо сказать, что дело было в январе, и мороз зашкаливал за 30 градусов.
Готовясь к засаде, я взял у дяди Сережи (мужа моей тети Марии) его флотский меховой комбинезон подводника, и в нем, в отличие от ребят, я чувствовал себя как в бане. Но, одно дело стоять в нем на мостике подлодки, а другое – бегать по полям.
Нам повезло. Уже в два часа ночи мы увидели трех человек. Те, пройдя полем, перелезли через забор на территорию базы. Мы подошли к забору и спрятались за деревьями и кустами. Минут через 30 над забором показалась чья-то голова, а затем перелетел наполненный продуктами мешок. За ним еще пять, а потом начали перелезать все трое воришек.
Едва последний из них ступил на землю, мы ринулись с криками: "Стой, милиция!" Услышав это, они бросили мешки и пустились наутек. Илья уже почти догонял своего, Феликс бежал чуть медленнее. А я, в дядькином комбинезоне, понял, что бежать не могу, вытащил пистолет и начал "пулять" в воздух: "Стой, сволочь! Пристрелю!" В этот момент Илья, догнав вора, сшиб его ударом рукоятки пистолета по голове, и при этом тоже нечаянно выстрелил. Два других беглеца решили, что их товарища пристрелили, остановились и подняли руки. Мы собрали их в кучу, заставили взять в руки мешки с краденым, и отконвоировали под дулами пистолетов в отделение. В то время на все отделение у нас была всего одна машина типа "автозак" и один мотоцикл. Поэтому задержанные намаялись, пока несли тяжелые мешки до отделения. Все трое дали подробные показания на всех членов преступной группы, в том числе имена директоров магазинов, сбывавших заведомо краденое.
В тот раз я впервые применил табельное оружие. Второй раз это произошло уже по более серьезному поводу.
Рабочий день в милиции тогда начинался в 10 утра и с часовым перерывом на обед официально продолжается до 19 часов. Но это – для посетителей. Для сотрудников часто вместо обычного восьмичасового рабочего дня вводился двенадцатичасовой. А у нас – оперов – он и без того был ненормированным. Чуть ли не каждый день приходилось вставать в 5-6 часов утра и идти, "снимать" очередного "фигуранта", поскольку легче было застать его дома утром, что называется "тепленьким", чем искать потом весь день по всему городу. Затем начиналась работа, которая часто заканчивалась глубокой ночью. Очень много времени, как и сейчас, отнимала "писанина", причем, как необходимая, так и формальная, доводившая нас до отупения. Приходилось чертовски много писать всяких бумажек, которые никто не читал, и никому они не были нужны.
Бывали, конечно, и дни затишья, когда все бумаги написаны и подшиты, встреч с агентурой не предвидится, а обстановка на территории относительно спокойна. В эти дни мы всем оперсоставом, оставив кого-то на всякий случай в отделении, шли в кинотеатр "Юность", который недавно был построен рядом с отделением. При этом весело напевали: "Всем известно, что в субботу мы не ходим на работу, а у нас суббота каждый день!" В "Юность" нас с удовольствием пускали бесплатно, так как знали, что в нашем присутствии любая шпана будет вести себя тихо.
В то же время, когда было необходимо, работали "на износ". - человек особый. Он, как наркоман, если зацепится за какую-нибудь информацию, то не будет ни спать, ни есть, пока не "раскрутит" ее и не раскроет преступление. В 1961 году у нас объявилась бандгруппа, которая под угрозой холодного оружия и обреза совершала разбойные нападения на магазины и квартиры состоятельных людей в нашем и соседних районах города. Около шести месяцев никто не мог ее "зацепить", и вдруг, однажды вечером один из агентов сообщил нам, что у своего знакомого по предыдущей отсидке в колонии он видел одну из взятых при ограблении вещей.
На следующее утро мы уже в 6 часов были в квартире подозреваемого. Сомнений не было: мы изъяли не только то, о чем говорил агент, но и еще три явно краденных ювелирных украшения. Приехав в отделение, мы впятером взялись за гада, вцепившись "мертвой хваткой". А, когда час спустя на работу подошел Б.Б., бандит "раскололся" и начал называть фамилии и адреса подельников. Б.Б. и В.В. собрали всех участковых и милиционеров, кого смогли найти в отделении или на постах. Мы переоделись в гражданское, чтобы "не засветиться", и, взяв в помощь по 2-3 человека, отправились искать и задерживать всех ставших известными участников группы. Б.Б. остался в отделении и допрашивал вместе со следователями тех, кого мы привозили.
Предпоследнего мы задержали только к пяти утра на следующие сутки, тогда впервые и перекусили заботливо приготовленными для нас Б.Б. бутербродами и чаем.
Не было у нас только одного, самого важного для нас - главаря банды, на котором висело еще и убийство потерпевшего при разбое. Только к шести утра один из задержанных вспомнил, что у главаря есть знакомая, которая живет в Озерках. Мы вчетвером поехали в Озерки, но застали только его подружку. Сам главарь ушел с чемоданом всего минут 15 назад.
Мы с Серегой Чаплиным, оставив двух своих товарищей производить обыск, побежали к машине. Только тронулись, увидели, узнав по приметам, его, стоящего через площадь. Он нас заметил тоже, раскусив по надписи на машине. Мы "рванули" к нему. Он бросил чемодан и побежал в сторону озера, где на берегу было много народа. Мы после суточной охоты быстро выдохлись, а он бежал как заяц. Чувствуя, что упускаем его, мы с Серегой начали стрелять в воздух. Кругом были люди. Расстреляв по полной обойме, мы его так и не догнали. Пришлось возвращаться к даме его сердца ни с чем. Там "нарыли" кучу краденого, и нашли обрез, оказавшийся впоследствии по результатам экспертизы орудием убийства, но в отделение приехали далеко не в лучшем настроении. Ищи-свищи теперь ветра в поле. Кто знает, где он теперь "заляжет".
Помог счастливый случай. Главарь, решив, что мы не хотим брать его живым, а предпочитаем пристрелить, забился под крыльцо одного из деревянных домов. Совершенно случайно туда пришли двое оперативников отдела милиции Выборгского района забирать домовладельца, тоже воришку. Не достучались. И тут, один из оперов, услышал какое-то шевеление под крыльцом, и на всякий случай крикнул: "Вылезай, а то стрелять буду!" К его удивлению из-под крыльца показались ноги, а затем задница нашего беглеца. Опытный опер не дал ему вылезти полностью, и, на всякий случай слегка проехавшись по его заду черенком лопаты, провозгласил: "Колись, паразит подкрылечный". В чем надо признаваться, опер и сам не представлял, и "пульнул" дежурную фразу, тем более, что у обоих с собой оружия не было, шли-то они за каким-то "сявкой".
Наш зайчишка, и без того перепуганный, уткнувшись мордой в землю, начал рассказывать операм обо всех разбойных нападениях с мельчайшими подробностями. У тех, аж, дух захватило - они поняли, что раскрывают серию разбоев и убийство. Тут же заставили главаря прямо на крыльце собственноручно написать все, что он рассказал и подписаться.
Примерно через час после нашего приезда в отделение раздался телефонный звонок. Звонили ребята из Выборгского отдела:
- Это вы у нас в Озерках пальбу устроили и перепугали все население?
- Мы.
- Тогда приезжайте и забирайте вашего гаврика. Мы его все равно уже "раскололи" и доложили в Управление.
Ловкие ребята! Получалось, что именно они раскрыли серию разбоев и убийство. Потом они получили денежные премии, а нам объявили благодарность. Но тогда настоящей наградой для нас явилось то, что В.В., зная, что мы уже 36 часов работаем без сна, проявил неслыханную щедрость - приказал всех нас развести по домам, благо все тогда жили поблизости, и сказал, что мы свободны до 10 утра следующего дня. Приехав домой, я, не раздеваясь, рухнул на кровать и проспал 14 часов.
Вот так: от случая до случая и шла служба. В 1963 году были созданы добровольные народные дружины и в каждом отделе милиции выделена должность участкового инспектора по связи с общественностью. Пришедший на смену ушедшему в отставку Гаврилову Николай Федорович Егоров, учитывая мой опыт работы в комсомольских патрулях и пять лет в уголовном розыске, назначил на эту должность меня. Скажу честно, уходить из оперов мне не хотелось. Но Егоров убедил меня, сказав, что мой опыт необходим для пользы дела. Николай Федорович был очень спокойным, умным человеком и пользовался всеобщим уважением. Поскольку он прошел всю войну танкистом, мы его и называли "танкист". В дальнейшем он стал начальником Управления вневедомственной охраны, с той должности ушел в отставку и, к сожалению, вскоре умер. На похороны пришли почти все работавшие с ним офицеры."
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ.
Для поиска однокашников попробуйте воспользоваться сервисами сайта
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
