На смену Афанасьеву неожиданно, как снег на голову среди жаркого лета, прибыл неизвестный и таинственный капитан 1го ранга Иван Иванович Тетерников. Однако кое-какие сведения о нём всё-таки просочились, и нам стало сразу понятно, что Иван Иванович здесь долго не задержится. Предыдущая его офицерская служба для нас была полностью скрыта и не обсуждалась. Тем не менее, появились разговоры, что он из особистов, и это было вероятней всего. Окончил Высшую школу КГБ. Вызывало некоторое удивление то обстоятельство, что контрразведчику с высшим образованием не нашлось места в органах комитета государственной безопасности. Неужели, как нам думалось, что не может жить без флота? Вскоре стала известна другая, ещё более шокирующая новость: оказалось, что Тетерников является зятем самого Н.К.Байбакова, в ту пору бессменного председателя Госплана СССР. Теперь наконец-то прояснилось – Иван Иванович метит в адмиралы!
При посещении с проверками нашей части начальник 2-го отдела каждый раз беседовал с оперативными офицерами. У меня в памяти о Тетерникове сохранилось впечатление как о весьма интеллигентном, вежливом, деликатном, даже чересчур скромном для своей должности и положения человеке, в котором не было, как мне показалось, ни капельки нахрапистости, самоуверенности и безаппеляционности суждений. Чувствовалось, что он имеет опыт работы с агентурой, но подходы, методы и оценку деятельности он давал, основываясь на привычной для него позиции контрразведчика. Другим моментом, который меня несколько удивил и насторожил, это новаторская попытка Ивана Ивановича внедрить в разведывательную деятельность сетевое и перспективное параллельное планирование, о котором в те годы среди хозяйственников с позиций Госплана велись широкие дискуссии. Долго не задерживаясь на дальневосточных рубежах нашей Родины и не оставив о себе ничего заметного и значительного, кроме удивления, Иван Иванович Тетерников, наверное, предполагая, что приобрёл значительный практический опыт руководства разведывательными частями, убыл к благодатным, тёплым и лазурным берегам на новую более ответственную должность Начальника Разведки Черноморского флота. Мне не известно, дослужился ли Иван Иванович до адмиральского звания. Но то, что у него на новом месте в скором времени возникли какие-то неприятности, так эти инфинитивные сведения к нам доходили. К слову сказать, за весь период с 1969 года моего пребывания на Тихоокеанском флоте сменилось пять начальников Разведки. Контр-адмирал Николай Петрович Сотников – временщик, получив звание «контр-адмирал», сразу же перевёлся в Москву. Контр-адмирал Виктор Александрович Домысловский оставил о себе добрую память на флоте и на завершающем периоде своей службы перевёлся в Ленинград. Контр-адмирал Геннадий Фёдорович Леонов, самый энергичный, толковый, на мой взгляд, из числа руководителей этого уровня, к великому сожалению, трагически погиб в авиакатастрофе в феврале 1981 года, о которой я ранее упоминал. У капитана 1-го ранга Лопатина Э.П. служебная карьера в этой должности по неизвестной мне причине совершенно не сложилась. Прослужив чуть более двух лет, он по собственной инициативе уволился с военной службы.
Контр-адмирал Максименко Юрий Спиридонович
Очередным начальником Разведки неожиданно для многих сослуживцев оказался молодой сорокасемилетний капитан 1-го ранга Юрий Спиридонович Максименко, вскоре получивший звание «контр-адмирал», закалённый дальними морскими походами, инициативный, резкий, амбициозный, с повышенным самомнением, но не злопамятный и не обидчивый, с большим опытом службы на разведывательных кораблях. Преимуществом перед другими кандидатами для назначения на эту должность послужило наличие у него академического образования. Скажу откровенно, что по агентурному профилю деятельности разведки у него не то что знаний, но, как мне казалось, вообще никакого представления не было. Это создавало, мягко говоря, некоторые трудности в принятии окончательных решений, поскольку требовалось великое терпение, чтобы убедить в важности того или иного мероприятия, преодолевая при этом его любимые лихие командирские навыки «махать шашкой» и «рубить с плеча», что было на первых порах его характерной чертой поведения в новой для себя должности начальника Разведки.
Разведкой Военно-морского флота в эти годы руководили, как я отмечал в первой книге, с 1965 года вице-адмирал Иванов Юрий Васильевич, а затем с 1978 года на этой должности также успешно выполнял обязанности вице-адмирал Хурс Иван Кузьмич.
Вице-адмирал Иванов Ю.В. Вице-адмирал Хурс И. К.
23. Коллеги по второму отделу.
Мои коллеги в отделе, с которыми мне вместе довелось прослужить пять лет, встретили меня поначалу несколько сдержанно и, как мне показалось, даже настороженно, но в целом дружелюбно. По возрасту, они были младше меня от трёх до пяти лет. Имея хорошую специальную подготовку, они уже приобрели необходимый и достаточный практический опыт работы на должностях оперативных офицеров, что позволяло им грамотно осуществлять руководство определёнными направлениями деятельности. Мне хочется кратко рассказать о каждом из них. Поскольку у каждого у нас был свой участок работы, и наши интересы по вопросам специальной деятельности не пересекались, то, естественно, не было никакой профессиональной конкуренции. Это, на мой взгляд, создавало достаточно спокойную, даже доброжелательную обстановку. Каждый из моих коллег имел свой характер, свои взгляды, и поэтому мне все они были интересны по своему. Вот, например, Николай Демьянович Жигалин. Родился он перед самой войной в Пушкино под Ленинградом. Родители пережили блокаду. Николай не часто вспоминал о том тяжелом периоде, да, видимо, ещё был мал, чтобы самостоятельно что-либо запомнить. После окончания десятилетки поступил в Высшее Военно-морское инженерное училище и через пять лет стал инженер-лейтенантом, по специальности – инженер корабельных силовых энергетических установок. По его словам, он учился в училище на одном курсе вместе с будущим космонавтом Валерием Ильичем Рождественским, с которым, кстати говоря, через несколько лет вновь встретился уже в Звёздном городке в отряде космонавтов.
Капитан 1-го ранга Николай Демьянович Жигалин. Владивосток. 1980-е годы.
Жигалин в приватных беседах после одного или другого стаканчика с водочкой уверял нас, может для красного словца, что он успешно проходил все проверки, в том числе и барокамеру, и «вертушку», он так называл центрифугу, и что-то ещё значительно лучше Валерия Рождественского, но в конечном итоге, как он с горечью констатировал, в постоянный состав космонавтов не попал. Я помню, мы слушали, развесив уши и раскрыв рты, его увлекательные рассказы из неизвестной для широких народных масс жизни космонавтов и гордились своим коллегой, который находился какой-то период, пусть даже и короткий по времени, среди первых известнейших людей космической элиты. Вообще, надо сказать, Николай Демьянович был не только отменным рассказчиком, но и слыл весьма хозяйственным человеком и по этой причине за глаза получил, на мой взгляд, незаслуженную кличку «куркуль». Он любил зимнюю рыбалку, которой, как мне казалось, увлекалась, чуть ли не половина мужского приморского населения. На своём автомобиле совершал дальние поездки в уссурийскую тайгу за грибами, ягодами, кедровыми орехами, молодым папоротником орляком и ему даже удавалось находить корни женьшеня. В своём гараже он оборудовал погреб, где хранил бесчисленные банки, бутыли, канистры с разными соленьями, маринадами, настоями и другими заготовками собственного изготовления. Поскольку всё это замечательное разнообразие являлось великолепной закуской, его жена, видимо, исходя из приобретённого опыта и женского разумения, весьма предусмотрительно и строго контролировала, чтобы Николай слишком долго не задерживался в своём гараже, посетить который он иногда приглашал и нас.
Необыкновенно ценное лекарственное растение.В Японии орляк настолько знаменит, что его причисляют к национальным блюдам. Японцы ценят этот продукт за омолаживающий эффект, повышающий иммунитет к заболеваниям, как эликсир долголетия!
В профессиональном отношении Жигалин имел хорошую подготовку, окончил Третий факультет нашей «консерватории» с «золотой медалью», прилично владел английским и японским языками, неоднократно выезжал в зарубежные командировки. По своему служебному положению выполнял обязанности заместителя начальника отдела и, вероятней всего, надеялся в перспективе стать во главе его. Всё было бы хорошо, но, на мой взгляд, в поведении Николая Демьяновича порой проявлялись, особенно при отсутствии начальника отдела, черты характера угодничества, подобострастия, приспособления перед вышестоящим начальством с нескрываемым желанием непременно подстроиться под руководящее мнение и настроение. К счастью, в мою бытность в отделе это не создавало сложности во взаимоотношениях между сотрудниками и не приводило к конфликтным ситуациям. Но, сужу на основании опыта предыдущей службы, такая линия поведения не могла служить гарантией длительной благоприятной обстановки в коллективе. Другой сотрудник нашего 2-го отдела В.П.Турандин, как помнится, был назначен не намного позже меня на освободившуюся должность после перевода в Разведку Балтийского флота Михаила Язовских. Хотя за точность последовательности произошедших событий в хронологическом порядке из-за давности времени, я не могу ручаться. Да это и не столь важно. Мои личные воспоминания о Владимире Павловиче ограничиваются только периодом совместной службы в отделе. О прошлой жизни он вспоминал весьма редко и неохотно. Мне известно очень мало, только то, что иногда сам рассказывал. Родился он в Ленинграде, там же окончил ВВМИУ по инженерно-механической части надводных кораблей. Женился. Служил механиком на кораблях. После окончания Третьего факультета «консерватории», по неизвестным мне причинам, его жена с сыном не последовала за мужем на Тихоокеанский флот и осталась в Ленинграде. Владимир Павлович оформил развод и стал на сына выплачивать алименты. Во Владивостоке женился вторично, вскоре родилась дочь. В этом отношении у него было всё хорошо. Да и по служебной линии не было претензий. Вскоре ему присвоили звание «капитан 1-го ранга». По характеру он был прямолинеен, убедителен, твёрд и напорист в высказывании своих взглядов, принятии решений, определении оценок, и никогда не юлил, не подстраивался ни под какое чужое мнение. Возможно, некоторых, особенно московских начальников, не устраивала такая его независимая позиция. В то же время свои ошибки, если они случались, он имел смелость признавать и исправлять.
Капитан 2-го ранга Владимир Павлович Турандин. Владивосток. 1980-е годы.
В нашем 2-м отделе, организационно входившем в состав Управления Разведки штаба КТОФ, были и другие сотрудники, с которыми приходилось общаться в процессе выполнения своих функциональных обязанностей. Со всеми из них у меня были нормальные рабочие отношения. В нашем сравнительно небольшом коллективе в целом была уважительная, доброжелательная и спокойная обстановка, что обеспечивало продуктивную и успешную деятельность. По правде сказать, на моей памяти произошли два или три момента, которые оставили у меня, в частности, неприятный осадок на душе. Вот, например, на одной из первых ознакомительных бесед в Политическом отделе после моего назначения ,помимо общих, так скажем, стандартных установочных вопросов, политработник в ранге заместителя начальника политотдела упорно и настойчиво интересовался не только моим отношением к событиям в Чехословакии и Афганистане, но и въедливо допытывался, ухищрённо выспрашивал о том, какие разговоры по этому поводу ходят среди моих сослуживцев. Что же это я буду за других отвечать? Помню, что я тогда попытался уклониться от развёрнутого и обстоятельного ответа на эти вопросы, сославшись на необходимость направлять свои устремления, прежде всего на качественное выполнение своих непосредственных обязанностей, а не расспрашивать у своих коллег, кто, о чём думает и как оценивает происходящие события. Вообще-то говоря, внутренняя жизнь в стране и внешняя политическая деятельность нашего государственного руководства на начало 1980-х годов уже вызывала много недоумения, непонимания и необъяснимого чувства надвигающейся тревоги. Во всяком случае, для меня это было особенно заметно, когда приходилось совершать длительные командировки в разные концы Советского Союза. Однако даже в страшном сне было трудно предположить, что с такой лёгкостью огромная страна рухнет сама собой, без блокады и войны. Думалось, что придут новые инициативные, энергичные, молодые руководители и уведут страну от надвигающейся неминуемой катастрофы. Но этого, как оказалось в реальности, не произошло. Другой момент, который также случился в первые месяцы моего пребывания на новом месте, был ещё более неприятный, гадкий, подлый и оскорбительный как в обыденном человеческом понимании, так и с позиции моего нынешнего военного статуса. Дело было в следующем. Однажды в расположении Управления Разведки флота появился представитель Особого отдела, который мне был лично хорошо знаком по прежнему месту моей службы. Не более двух лет тому назад в Особом отделе, сотрудники которого осуществляли соответствующий контрразведывательный режим на дивизии речных кораблей в Хабаровске и одновременно тщательно следили за нашей «конторой», появился молодой, высокий, статный, энергичный, бесцеремонный, нахальный офицер в звании старшего лейтенанта, с ярко выраженными чертами амикошонства в поведении. Вскоре выяснилось, что новый назначенец, являясь лицом чеченской национальности, называл себя Александром Андреевичем Жириковым. Подлинная или легендная для удобства личного общения была его фамилия, мне не известно. Но жена его черкешенка по национальности, очень красивая женщина, имела своё национальное кавказское имя.
Вот этот так называемый Александр Андреевич развернул на дивизии речных кораблей такую кипучую деятельность по разоблачению иностранных шпионов, врагов и предателей, что начальство его заметило и направило во Владивосток на повышение. Став уже к тому времени капитан-лейтенантом, он появился в нашем служебном расположении Разведывательного управления штаба флота в роли нового куратора. В скором времени произошло самое неожиданное для меня происшествие. Мне уж неизвестно, с каких позиций исходил этот молодой контрразведчик, но только он, выбрав благоприятный момент или специально подготовив удобную для себя ситуацию, когда мы оказались одни в кабинете, вдруг ни с того ни с сего стал меня брутально вербовать в число своих доносчиков. От такой наглости я был обескуражен, крайне ошеломлён и дико возмущён. С великим терпением, сдерживаясь, чтобы не послать «открытым текстом» его куда-нибудь подальше, туда, например, куда «Макар телят не гонял» или ещё дальше, я всё-таки злорадно поинтересовался, как же так случилось, что он остался без своей агентуры. Видимо, не рассчитывая на мою резкую реакцию, наглый Жириков, заявил, что, если я не изменю своего решения, он, используя свои неограниченные возможности, распустит слух о том, что я все годы службы якобы являлся сексотом и занимался доносами на своих сослуживцев. Не выдержав такого грубого шантажа, я саркастически рассмеялся и добавил, что таким бредням никто и никогда не поверит. На этом наш «душещипательный» разговор завершился, содержание которого, естественно, во всех деталях и красках доложил начальнику отдела. Такие факты или подобные им случаи, нередко происходившие в нашей жизни, лишний раз свидетельствовали, что соответствующие инстанции и контрольные органы могли шельмовать людей, делать всё что угодно и, вероятней всего, практически без угрызения совести совершали всевозможные действия, в том числе и сомнительного характера, даже в отношении лиц, имеющих определённое служебное положение. О каких правах человека тогда могла идти речь? Примеров тому – бессчетное количество. К счастью, в дальнейшей моей успешно складывающейся служебной деятельности в Управлении Разведки флота, которая объективным образом подходила к завершению, других ненормальностей не происходило. Своевременно без всяких задержек, буквально день в день к окончанию установленного срока выслуги лет в прежнем звании, мне присвоили последнее офицерское звание «капитан 1-го ранга».
Капитан 1-го ранга Николай Александрович Верюжский. Владивосток. Октябрь. 1981 год.
Кстати говоря, в скором времени пришло сообщение, что представление к награждению медалью «За боевые заслуги», о чём упоминал ранее, «переработали» для награждения орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» Ш степени. Этот орден мне вручил Командующим Тихоокеанским флотом адмирал Владимир Васильевич Сидоров на общем торжественном собрании офицерского состава штаба флота накануне праздника 23 февраля 1985 года – Дня Советской Армии и Военно-Морского флота. Попутно в порядке общей информации скажу, что за весь период моей службы на дальневосточных рубежах с 1969 года сменилось четыре Командующих Тихоокеанским флотом: адмиралы Н.И.Смирнов, В.П.Маслов, Э.Н.Спиридонов и В.В.Сидоров. Место же Главнокомандующего ВМФ незыблемо в течение почти тридцати лет оставалось за С.Г.Горшковым, который взошёл на этот пост ещё в далёком 1956 году, сместив Адмирала Флота Советского Союза Н.Г.Кузнецова.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Говоря об учёбе нашего поколения и шире - о его воспитании, нельзя не остановиться более подробно на идеологических установках, которыми, благодаря упорной и целенаправленной работе партии, были буквально пропитаны упомянутые процессы. Без учёта этого фактора уже нашим внукам, не говоря о более отдалённых поколениях, будет невозможно уяснить - далее цитирую своего однокашника - «что нам втюхивали, как втюхивали», насколько глубоко мы это воспринимали. И соответственно: какими мы были, почему такими стали, что составляло основу нашего мировоззрения. Советская школа, которую нашему поколению выпала судьба пройти от начала до конца, была официально устремлена компартией на формирование «нового человека - строителя коммунизма». Поэтому именно в ней, как ни в какой другой, уделялось максимум внимания воспитанию в учениках таких неотъемлемых для «нового человека» качеств как гражданская и общественная активность, самостоятельность (точнее - инициативность), моральная чистота. Подобную устремлённость воспитательного процесса следовало бы только приветствовать, но, к сожалению, при этом слишком жёстко была задана извне колея, по которой он направлялся, и предельно сужены рамки проявления указанных качеств. Колеёй служили партийные решения, отклонения от которых не допускались ни «вправо», ни «влево». Рамками были провозглашаемые и последовательно осуществляемые во всех сферах жизни принципы: примат общественных (сиречь партийно-государственных) интересов над личными и право общества (опять же партии и государства) на этой основе контролировать и «направлять» как трудовую, так и личную (включая моральную и духовную стороны) жизнь каждого члена общества. Программа средней школы, уже отработанная и просеянная сообразно этим идеям, в первую очередь по предметам, касающимся духовного мира ученика (литература), законов развития общества (история), естествознания (основы дарвинизма) и так далее, представляла собой монолит без единой щели, в которую возможно было бы проникнуть свежему воздуху сомнения или, тем более, просунуть лезвие критики. Всё, что было написано или сказано когда-либо «вождями», преподносилось как окончательная истина и являлось той от которой должен был «танцевать» любой учащийся.
Наши преподаватели
Хотя учебный процесс сам по себе вещь достаточно рутинная, скучноватая, и в отношении к нему ученика частенько преобладает желание «спихнуть» изучаемый предмет с наименьшими усилиями, а не получить прочные знания, нас учёба увлекала, и большинство ребят относились к ней серьёзно. Этому способствовали не только реальная угроза лишиться увольнения за двойку, хотя для отдельных нерадивых это было по существу единственным эффективным средством как-то приохотить их к учёбе, но и высокий профессионализм (за очень редким исключением) педагогов, как правило, колоритных и интересных людей. В своём большинстве это были мужчины солидного возраста с богатым опытом, уверенные в себе, способные без видимого напряжения твёрдо держать класс в руках. Поскольку в результате войны мужской контингент школьных учителей очень сильно поредел и больше не восстанавливался, преподаватели такого уровня были большой редкостью. Наличие их у нас объясняется не столько блестящей работой кадровиков училища, сколько некоторыми материальными преимуществами, которые, благодаря опять же прозорливости высшего командования ВМФ, имели гражданские преподаватели училищ. В частности, многие из них были одеты в морские офицерские кители, приобретаемые, надо полагать, преподавателями в вещевой службе училища по государственной цене, которая тогда была почти символической. Возможно, такой порядок распространялся и на другие предметы обмундирования, что в условиях тотального вещевого дефицита было немалым подспорьем. Преподавали нам и женщины, в основном, «языковые» предметы. При этом учительницы русского языка и литературы (их было две-три) были все опытные и уже в возрасте, а довольно многочисленные «иностранки» - сплошь молодые и привлекательные. Более конкретный разговор об учителях и изучаемых с ними предметах хочу начать с литературы. Именно этот предмет, наряду с историей, является, на мой взгляд, тем стержнем (и одновременно питательной средой), вокруг которого формируется и получает обильную пищу стремительно развивающийся духовный мир подростка. Это остаётся в большой степени справедливым и для нынешнего времени.
Современные реалии. Учебник не столько литературы, сколько поведения на экзамене по литературе. Да и не только по литературе. -
Разбудить душу подрастающего человека, наполнить её теплом и светом высоких идей, мыслей и побуждений, раскрыть красоту и величие личности, преодолевающей себя, остающейся наперекор всему благородной, честной и мужественной, стремящейся сделать лучше жизнь людей и окружающий мир, возможно, по моему убеждению, только на основе углублённого восприятия подростком лучших образцов классической литературы. Именно эту литературу, созданную художниками блестящего мастерства и тонкого вкуса, проникнутую гуманизмом и верой в высокое призвание человека, должна использовать и умело, с необходимым тактом пропагандировать школа, имея своей главной целью «воспитание чувств» подростка и лишь затем - его обучение. Выбирая при этом произведения, соответствующие возрасту и доступные пониманию ученика, созвучные его жизненному опыту и психологическому настрою. Вернусь, однако, в 1946-й год, на урок литературы нашего 132-го класса. Ведёт его преподаватель Купрессов, тема - древнейший русский литературный шедевр «Слово о полку Игореве». Классное помещение наше находится на третьем этаже правого (если смотреть с плаца) крыла главного здания, выходящего на 12-ю Красноармейсую. Первая дверь с правой стороны узкого полутёмного коридора, разделяющего попарно четыре аудитории. Помещение типично школьное. Через него до нас, видимо, прошло немало поколений учеников. На стороне противоположной входу три широкие окна, выходящие на внутренний квадратный двор. Парты установлены в четыре ряда. В рядах у стенок по четыре парты, в средних рядах (они плотно сдвинуты) по три, перед ними стоит стол учителя. Довольно массивная филёнчатая входная дверь со световым окном в коридор расположена близко от правой стены, на которой висит классная доска. Перед дверью, между партами, доской и окнами свободное пространство примерно в четверть площади класса. Чуть слева от входа, посредине между дверью и учительским столом с потолка вертикально уходит в пол дюймовая водопроводная труба, назначение которой и причина такого диковинного её расположения так и остались нам неясными (года через два трубу убрали). Я и Серёжа Никифоров сидим в самом углу, на последней парте первого от двери ряда, перед нами Саша Гамзов и Рэм Гордеев, рядом во втором ряду парт - Лебедев и Потоцкий, встык с ними в третьем ряду - Олег и Дима Кузнецовы.
В классе тепло, светло и в целом довольно уютно. Негромко звучит размеренный голос Купрессова. Изучение мы уже завершаем, и сегодня идёт разбор наших сочинений на соответствующую тему. Тональность преподавательского монолога периодически переходит от выспренно-торжественной, когда речь заходит о высоких достоинствах самого произведения и таланте его безымянного автора, до плохо скрываемой пренебрежительной, которую, как он даёт нам понять, только и заслуживают жалкие результаты наших «литературных» потуг. Рассуждения Купрессова мы слушаем вполслуха. В первую очередь нас интересуют оценки. Очень много троек, лишь несколько четвёрок. Краткой, но достаточно веской похвалы удостаивается только одна работа: преподаватель отмечает, что в сочинении Юры Клубкова слог более всего соответствует лирическому настрою, а содержание - патриотическому духу «Слова». Процитированные при этом выдержки из сочинения своим возвышенным стилем очень напоминают речи самого Купрессова. Юра, без сомнения, заслуженно получил пятёрку, независимо от того, был ли он по-настоящему искренен в выражении своего отношения к «Слову», или просто смог удачно сымитировать пафос преподавателя. Думаю, что скорее первое, но, тем не менее, это не уберегло Юру от иронии Саши Гамзова. Всем было ясно, кого он имеет в виду, когда, изобразив постную мину и возведя очи горе, время от времени патетически восклицает: - О, Русская земля, ты уже за холмом!... Надо сказать, что у нас, подростков, именно лиризм и возвышенность авторского языка «Слова» не находили в душе отклика. Соответственно своему возрасту мы воспринимали, прежде всего, фактическую сторону сюжета. Князь Игорь, проигравший сражение, оказавшийся в плену, своей бесславной судьбой не вызывал у нас особой симпатии. А все сопутствующие этому трагические обстоятельства, глубокие переживания героев и сам высокохудожественный образный строй повествования, мы ещё не были в состоянии как следует прочувствовать и осмыслить. Мы просто не доросли до уровня, позволяющего оценить этот шедевр по достоинству. Однако, благополучно «пройдя» его в соответствии со школьной программой, получали основание считать, что знакомство со «Словом» состоялось в достаточном объёме. В то же время сложившееся в школе представление об этом произведении, по сути весьма поверхностное и искажённое, отнюдь не способствовало желанию вернуться к нему в последующем. К сожалению, по указанным причинам сходная участь постигала большинство изучаемых в школе выдающихся литературных произведений. Составители школьных программ, похоже, следовали в этой области не требованиям и возможностям возрастной психологии, а гораздо более удобному и простому хронологически-валовому принципу. В результате получался, с моей точки зрения, просто абсурд, когда глубинно-философских Достоевского и Толстого мы «проходили» гораздо раньше, чем, к примеру, плакатно-прямолинейных Николая Островского и Александра Фадеева. На втором курсе Подготии (9-й класс школы) литературу у нас вела М., по нашим меркам уже довольно пожилая женщина. Высокая, стройная, несмотря на возраст, с правильными чертами лица, впечатление от которого несколько портили длинные и слегка выдающиеся вперёд зубы. Она, несомненно, была опытным и добросовестным преподавателем.
В соответствии с программой на её долю пришлись все русские классики XIX века, исключая, кажется, ранее пройденных Пушкина и Лермонтова, - как раз наиболее доступных и интересных нам не только своим блистательным талантом, но и романтической судьбой. А произведения писателей, составляющих великую когорту «критического реализма», с их интересом к «маленькому человеку», «лишним людям», повествующие о пустоте и трагизме обыденности окружающего бытия, в силу понятной ограниченности жизненного опыта не очень затрагивали нас. К тому же в глубине души (не без влияния, пожалуй, официально провозглашаемой точки зрения) мы считали, что всё, о чём писали классики, ушло в прошлое и к нам, живущим совсем в другой, социалистической эпохе, уже не имеет прямого отношения. Очевидно, чтобы пробиться через эту корку непонимания и предубеждения, разбудить у нас интерес к классикам в той мере, какой они заслуживают, от преподавателя требовались немалое мастерство, сила убеждения, даже душевный жар. Как раз последнего у М. явно недоставало: уроки она вела ровно, без эмоций, сугубо в рамках учебника и, как следствие, довольно скучно. В результате у большинства ребят интерес к литературе резко упал, а внешняя сухопарость М., усиленная сухостью преподавательской манеры, с неизбежностью определили и её прозвище: «Вобла». В то же время М. обладала и несомненным достоинством: у нее не было «любимчиков», ко всем она подходила с одинаковой долей строгости и требовательности. Однако этого было недостаточно, чтобы уберечь М. от проявлений нашей антипатии, сделавшей возможным инцидент, о котором речь пойдёт ниже. В соответствии с программой по литературе, нам полагалось выучить наизусть больше десятка стихотворений, и по мере готовности сдавать их М. Факт сдачи каждого стихотворения отмечался в классном журнале соответствующей оценкой. Уберегая свой мозг от столь тяжёлой нагрузки, наши лентяи, ведущее место в их числе принадлежало, естественно, Рождественскому, избрали другой путь: пользуясь тем, что журнал на перерывах между уроками часто оставался в классе, они принялись выставлять себе оценки сами. Поначалу всё было тихо, и лентяи ликовали: - «Вобла» ничего не замечает!». Тогда не устояли перед соблазном и некоторые вполне хорошие ученики (помню, что в их числе был и Саша Гамзов). Однако у М. имелся свой учёт, и в один прекрасный день обман был раскрыт. На ближайшем уроке все любители «лёгкой жизни», невзирая на лица, получили хорошую вздрючку и вдобавок по жирному «гусю» (двойке) на месте каждой фальшивой оценки. У некоторых, особо отличившихся, их набралось до полудюжины.
Попытка Миши Рождественского сбить М. с толку - Я вам сдавал! - натолкнулась на её спокойный ответ: - Ну что ж, идите и прочитайте стихотворение ещё раз. Сразу сбавив тон, Миша проворчал: - Ну вот ещё, буду я их помнить после того, как сдал. Надо сказать, что в те времена, когда по существующему порядку ответственность за успеваемость учеников преподаватель нёс едва ли не большую, чем сами ученики, поступок М., недрогнувшей рукой выставившей в журнал по своему предмету сразу больше двух десятков двоек, свидетельствовал о твёрдости как её принципов, так и характера. Но мы, в первую очередь те, кого эти достойные уважения качества непосредственно задели, были ещё не способны воздать им должное. «Пострадавшие» жаждали отмщения, и оно не замедлило последовать. В кабинете «Основ дарвинизма», которые вёл у нас упитанный ироничный жизнелюб С.Ф. Аброскин, в застеклённых шкафах стояло множество разнокалиберных склянок с заспиртованной «живностью». Появившийся однажды в нашем классе на преподавательском столе небольшой заполненный прозрачной жидкостью цилиндрический сосуд был явно «позаимствован» из этого кабинета. В сосуде вместо прежнего экспоната плавала продолговатая бумажка, на которой был изображён рыбий скелет с чёткой надписью внизу: - «Вобла». Можно только вообразить, что почувствовала М., придя на урок и увидев это на своём столе. Ибо на лице её не дрогнул ни один мускул. Оба урока она провела в своём обычном стиле — строго и суховато, хотя эта гадость так и оставалась маячить перед ней.
Думаю, что многие ребята, как и я, в душе сочувствовали учителю и ощущали стыд за эту злобную и трусливую выходку, но ни у кого из нас не нашлось, к сожалению, мужества преодолеть ложное чувство ученической солидарности и убрать склянку. Хотя сознание того, что поступить по велению совести решимости не хватает, ещё больше усиливало чувство стыда. В связи с этим позволю себе отступление. Подобный жгучий стыд я уже испытывал в школе в 7-м классе на уроках физики. Во внешнем облике преподавателя Афанасьева - мужчины слегка за тридцать с приятным добрым лицом и неторопливого в движениях - не было заметно никаких изъянов, но что касается его характера, то это был именно тот случай, когда достоинства, превосходя всякую меру, становятся недостатками. Мягкий, деликатный, терпеливый (каждый из этих эпитетов хочется предварить словом «сверх») он абсолютно не мог постоять за себя, одёрнуть зарвавшегося нахала, поддерживать в классе хотя бы видимость порядка. Не буду описывать творившийся на его уроках бедлам. Это легко представить, поскольку уроки отличались от перерывов лишь тем, что «Афоня» среди общего гвалта сначала пытался кого-то «опросить», а затем как-то объяснить новый материал. Ученики при этом переговаривались, почти не снижая голоса, некоторые свободно перемещались по классу и так далее. Преподаватель лишь изредка бросал на них кроткий, больше недоумевающий, чем осуждающий взгляд. При этом казалось, что даже такое проявление недовольства давалось ему нелегко. Этот взгляд вызывал у меня острую смесь стыда, жалости и сочувствия. Я с душевной болью ощущал, как незаслуженно страдает доброта только из-за того, что не способна себя защитить. Однажды, когда физик особенно натерпелся, мои переживания достигли такой силы, что, встретив его после уроков в школьной столовой, я подошёл к нему и попросил прощения «за наше безобразное поведение». Он изумлённо посмотрел на меня и ничего не ответил. Что было в последующем с этим человеком, не осталось в моей памяти. Не в пример «Афоне», М. обладала сильным характером, и самообладание, с которым она, казалось, игнорировала злосчастную склянку с «воблой», заронило во мне надежду, что эта реакция здорово разочарует, а то и посрамит инициаторов недостойной проделки. Но женская душа всё-таки не выдержала, и после окончания уроков М. разразилась кратким, но страстным монологом, в котором кипели негодование, горечь, обида и недоумение, смешанные с надеждой, что мы сможем всё же понять несправедливость нашего к ней отношения: - Думаете, вы только сейчас дали мне понять, каким прозвищем меня наградили? Да мне достаточно пройти мимо любой группы воспитанников, чтобы услышать вслед: «Вобла, Вобла»! Неужели вы не понимаете, что так себя вести - это не только дурное воспитание, это - позор! Ведь я вам в матери гожусь! Да и чем я заслужила такое отношение? - Обычно ровный и бесстрастный, сейчас её голос дрожал от волнения.
Мы слушали М., затаив дыхание, но боюсь, что у тех, кто это затеял, крик её души вызвал скорее злорадное удовлетворение, чем угрызения совести. Ибо, к сожалению, далеко не всем присуща эта, наверно ниспосылаемая свыше, способность. Тем не менее, в последующем наши отношения с М. стали более корректными. Однако стиль преподавания у М. не поменялся, соответственно не повысился и наш интерес к классикам. Утешает то, что эту очевидную потерю каждый из нас имел полную возможность самостоятельно восполнить в течение последующей жизни.
Рассказ о мыле логично продолжить рассказом о мытье. Дома большинство из нас ходило с родителями в городские бани. Процесс мытья в бане обычно заключался в медленном размазывании грязи, пока не брал в оборот твое щуплое тельце кто-либо из взрослых. В училище мы мылись самостоятельно, и точно также, но после этого надо было идти в раздевальную, где тебя встречал старшина. Проверка качества мытья была жесткой: старшина тер твое плечо до тех пор, пока на коже не появлялись окатыши. По их наличию, а то и по цвету, он определял степень помытости. Кто сачканул, получал легкий «пендель» и летел обратно в помывочную, не успев спросить, за что? Теперь уже моешься по-настоящему. А, миновав проверку, получаешь комплект чистого, пахнущего мочалом белья - и душевное спокойствие еще, как минимум, на неделю.
Училищная баня была оборудована в учебном корпусе в подвале под актовым залом, там же, где это было предусмотрено проектом здания. Мытье было шумным, то там, то здесь возникали потасовки. В историю вошла драка Стражмейстера и Поросятникова, оба хорошо физически развитые, они били друг друга жестяными шайками. Еще одна драка в бане состоялась между Листруковым и Градосельским, один из третьего, другой из первого взвода. Листруков – парень напористый, недаром ему была дана кличка – полковник Рульс, и Витя Градосельский вскоре почувствовал, что ему не сдобровать. На помощь подоспел товарищ по взводу Костя Калинин, без него не обходилась ни одна серьёзная драка. И тот, не задумываясь, огрел «полковника» по голове тазом [1]. В результате удара Листруков попал в госпиталь с сотрясением мозга, а впоследствии у него стало падать зрение, и он был отчислен по здоровью. Градосельский же со своим гибким умом стал военным дипломатом – военным атташе. Эта должность в начале прошлого века называлась проще и без иностранной вычурности – военный агент. Одно время в мытьевом отделении бани был собран небольшой резиновый бассейн, где проводились занятия по плаванью. Удивительно, но именно в этом незатейливом водоеме, где воды-то было «нам по пояс», а взрослому - чуть выше колена, многие научились плавать. А, кроме этого, занятия по плаванию проводились и в настоящем бассейне.
***
Училищная баня по разным причинам часто не работала. Первое время мы мылись на «Авроре», но однажды что-то в исторической механике крейсера перепуталось, и из рожка душа рванул вместо воды пар. Миша Голубев тогда порядком обварился. С тех пор мы ранним утром ходили в городскую баню, на углу Малой Посадской и Певческого переулка. В народе они и сейчас именуются Посадскими банями.
Баня № 50 ("Посадские бани", Малая Посадская ул., 26/28, построены в 1956 году). В 1985 году в здании произведена реконструкция инженерного оборудования. Фото 1990-х годов.
По заведенному порядку белье и банные принадлежности привозили туда загодя, на автобусе типа «Фердинанд», или по-нашему «Гроб». В стремлении захватить комплект получше на лестнице бани устраивались настоящие гонки. И вот однажды запыхавшаяся толпа, точнее – ее авангард, перепутав этажи, случайно залетел в женское отделение. А выбежать сразу обратно не получалось, потому, как сзади уже напирала основная масса. Женщины реагировали по-разному: кто постарше, громко возмущались, а помоложе - тихо повизгивали. И не у всех раздетых получилось прикрыться шайкой, к нашему вящему удовольствию. Впрочем, о настоящих чувствах юных нахимовцев история умолчала. Да и весь этот эпизод вызывает сомнения. Но скоро порядок выдачи белья был изменен.
Теперь в банный день или загодя белье приносили в связанных узлом простынях, и дневальные раскидывали его по кроватям – вне зависимости от размера. Далее начинался обмен, выклянчивание у старшины чего-нибудь получше. Но с возрастом становится ясно: зачем идти к старшине, когда все это можно незаметно поменять у соседа. Впрочем, и сосед может это сделать с твоим бельем, тут уж – кто прибежит раньше. Поэтому случалось и такое. Вечером, накануне банного дня рота строем спокойно приближается к спальному корпусу. Но перед самым входом кто-либо, обычно из третьего, гвардейского взвода издает дикий вопль, похожий на клич каманчей: «Меня-я-я-ют!!!». Тут же в дверях начинается жуткая давка. Следующее препятствие – маленький трап на первый этаж. Его тоже штурмуют, но уже со сдавленными криками, оставляя на ступеньках павших, не успевших подняться. Дальше эта орда влетает на первый этаж, где при входе сидит дежурный офицер с помощником. И горе им, если они встанут на пути этого молодого и мускулистого потока. Все вместе могут запросто оказаться сразу на втором этаже. Там шалый авангард со свистом залетает, завинчиваясь маленькими шквалами в кубрики, и быстро начинает менять разложенные по кроватям простыни, наволочки, полотенца, тельняшки, кальсоны, носки и остальное бельё. Разница между чужим и своим небольшая. И весь этот «жуткий» спектакль разыгрывается с одной единственной целью: размять свои мышцы и похрустеть костями молодых скелетов. Это игра! Это молодость! Это шалость! Это, наконец, традиция! На посторонних это действо оказывало шоковое впечатление. Для людей знающих – обычное, вызывающее в памяти кадры штурма матросами Зимнего дворца из многократно виденного фильма «Ленин в Октябре».
***
Спальный и учебный корпуса напрямую соединяются Пеньковой улицей. Свое название она получила от некогда располагавшегося здесь Пенькового буяна, обширного складского пространства с причалами, где когда-то, еще в раннюю историю города, хранили пеньку. В наше время улица была вымощена булыжником и покрыта бурьяном и очень редко убиралась, в общем, имела довольно запущенный вид. Туда выводили погулять собак из близлежащих домов. Ох, и доставалось от нас тем собачкам. Много всяких событий происходило у нас на этой улочке длиной всего 330 метров. С утра – пробежка. Проходила она обычно без приключений, потому что спросонья. Разве что, найдется пара сачков, о которых и говорить не хочется, потому что такие есть везде. Маршрут пробежки, также как и форма одежды, назначались в зависимости от возраста и погоды. Для младших - по Пеньковой, туда и обратно всего 600 м. Для старших круг вдвое больше. Осенью в начале учебного года, а также летом, в конце, проводились общеучилищные зарядки. Переходы утром из спального корпуса в учебный и обратно вечером совершались строем под барабан или с песней. Утром обычно в спешке, и подгонять не надо, потому что впереди завтрак. А возвращение вечером считалось вечерней прогулкой. Хотелось подольше побыть на воздухе. Старшие выбирали маршрут подлиннее, вокруг домика Петра, им бы только поглазеть на гуляющих по набережной девушек. А выпускники, если без провожатого, уходили так далеко, что не скоро и возвращались, этим надо показать себя - вот они, принцы! Идут в строю «и все как на подбор – отличники» [2]. Вожделенная мечта многих была пройтись впереди строя с барабаном, поэтому тренировки по отстукиванию походного марша на столах, тумбочках и табуретках проводились постоянно. Но у Володи Грабаря было неоспоримое преимущество, он еще в школе был барабанщиком пионерской дружины. Вторым ротным барабанщиком был В.Смирнов.
Еще одна блатная должность – флажковой (он же в темное время - фонарщик), тот, кто вместо габаритных огней предупреждает едущих по дороге, что впереди все-таки идут люди. Идущий впереди фонарщик светил белым светом, а сзади шел с красным фонарем. Флажкового Валеру Иванова однажды чуть не задавил автомобиль. Одна рота шла за другой. Старшие пели нехотя, разбавляя установленный репертуар модными, слегка переделанными песнями. А пятиклассники голосили старую: «По морям, по волнам. Нынче здесь, завтра там». Особенно здорово получалось у малышей продолжение: «Ты не плачь, моя Маруся, я морскому делу научуся». Следующий шаг в репертуаре – «Зараза»:
«Что ты смотришь на меня в упор? Я не испугаюсь твоих глаз, зараза…»
Во время перехода, разумеется, можно было втихую поговорить. А одно время были популярны серии анекдотов про дистрофика или шпиона Джексона. Про шпиона непременно заканчивались фразой «Спокойно, Джексон, резьба сорвана», а про дистрофика заговаривались до того, что достаточно было только протянуть: «Сестра-а!» - и все покатывались со смеху. И тогда старший, тот, кто вел роту, строй останавливал, а то и возвращал назад, или заставлял топать – были и такие неуставные меры воздействия. А, надо сказать, что почти все меры в училище носили неуставной характер, и были выработаны самой училищной жизнью. Да и какой, коли серьёзно говорить, может быть устав, если мы по возрасту были ещё настоящими детьми. Некоторые мичманы своим «вниманием к подчиненным» были настолько надоедливы, что в ответ им частенько хотелось «подкузьмить». В спальном корпусе на первом этаже в квартире с отдельным входом жил мичман А. М. Альбинский (прозвище – Циклоп) с семьёй. У него, одного из немногих, был автомобиль «Москвич 401».
Где-то в классе десятом кто-то предложил поставить эту машинку впритык между стволом большого дерева и воротами гаража пожарной части. Автомобиль мы вручную подняли и поставили на указанное место. В исходное положение его можно было вернуть опять же только вручную. Как бедный Циклоп с этим справился, можно только догадываться. Но иногда довольно крутые меры нахимовцы принимали в своей среде сами. Наказанию, да и то очень редко (не все такое и помнят), подвергались те, кто допустил тяжкие прегрешения перед коллективом: кто совершил попытку воровства, заложил товарища или сделал что-то похожее. Способы были разные. Один общеизвестный, под названием «темная», когда виновника накрывают одеялом и бьют. Другой способ можно назвать милицейским. Брали вафельное ножное полотенце, на конце его делали узел, потом это полотенце мочили водой, не до конца отжимали, и получалось настоящее орудие пыток. Оно синяков не оставляло, но удар им был вполне ощутимым. При этом по голове и чувствительным местам никогда не били. Это считалось недопустимым. Вообще раньше даже в драках были какие-то нравственные правила: лежачего не бьют, до первой крови и т.д. Случаев расправы было не боле трех за все семь лет. И все они происходили именно в спальном корпусе после отбоя, когда обеспечивающий офицер покидал нас до следующего подъёма. Обычно же после отбоя шел обмен впечатлениями, накопленными за день. И, как только старший ушел, начинаются прыжки по койкам в ночных рубашках. Но вот, все угомонились. Множество дел завершено. Детский, глубокий сон подводит жирную черту под итогами дня. И если, вдруг, ветром открывалась фрамуга, ее уже никто не закрывал, из-под одеяла вылезать неохота, пусть уж лучше будет закалка. Моряк должен спать в любых температурных условиях. И так – ночь за ночью. Субботнее утро начиналось с «вытряхивания» одеял - за неделю в них набиралось столько пыли, что они становились ощутимо тяжелее. Нахимовцы разбивались по парам. Каждый берет по концу одеяла в руку и сначала сводит их, как бы складывая одеяло пополам, а затем надо одновременно и слаженно раздернуть концы в стороны, так, чтобы получился хлопок. Если в одеяло в этот момент бросить камешек, или положить его заранее, то камень вылетал из одеяла с приличной силой. Так появилась очередная забава – кто дальше запустит камень или разорвёт одеяло. Мощеная булыжником Пеньковая улица в эти часы вся была в клубах пыли.
***
Какие бы случаи не происходили окрест, но все же главные события происходили в учебном корпусе. Много всяких помещений разного назначения вмещало это грандиозное сооружение, но на самом верху был камбуз. Представьте птенцов в гнезде, когда к ним подлетают родители, и вы поймете, что столовая – это самое главное. Добрый запах камбуза зовёт к победе! Столовая изначально, еще по проекту здания, размещалась в нескольких вытянутых помещениях пятого, мансардного этажа с большими овальными окнами, отдаленно напоминающими корабельные иллюминаторы. В одном из обеденных залов находилась маленькая выгородка с таинственной, вечно закрытой на ключ дверью. У скольких же поколений ребятни эта дверь будоражила воображение! Оказалось, что там находился механизм часов, которые видны на фасаде. В залах стояли массивные, на 10 человек столы. Составленные в длинные, человек на 40 ряды, они заполняли собой все пространство, казалось, из-за них это место и называлось столовой. На столах - бачки, слегка суженные книзу кастрюли. Бачок для первого, для второго. Тяжелые фаянсовые кружки с якорями по бокам и буквами– ВМС (Военно-Морские Силы). И, что интересно, попадались еще трофейные штампованные чайные ложки с плохо забитыми свастиками. Говорят, что их можно было встретить в училище и в недавние времена. Перед каждым нахимовцем лежала салфетка в кольце. Нож, вилка, две ложки: столовая и чайная – на мельхиоровой подставочке.
Камбуз 2009 года.
Питание четырехразовое: завтрак, обед, ужин, вечерний чай. Завтрак обычно - перед началом занятий. Обед – после четвертого часа. В иные времена вводился второй завтрак, и тогда обед сдвигался. Ужин – после свободного времени. А после самостоятельной подготовки – вечерний чай. Столы накрывали официантки, у каждой роты были свои. Тогда их знали только, как тетя Юля и тетя Таня. Но сегодня мы обязаны назвать их полные имена: это Юлия Дмитриевна Дмитриева и Татьяна Фёдоровна Дроботенко. Они работали еще и в 1980-е годы. Запомнилось их по-матерински теплое отношение к нам. Иногда после вечернего чая они просили помочь убрать зал. Чаепитие заканчивалось поздно и официанткам хотелось побыстрее уйти домой. Работа была несложная. В конце приема пищи подавалась команда: «Посуду – на край стола!», затем вдоль столов катили тележку, на которую ставили грязную посуду, так что теперь оставалось убрать пару тарелок-чашек, смести со столов и подмести пол, а официантки в это время мыли чашки и столовые приборы. И всегда их помощников ждали стакан компота или киселя с булочкой, спасибо им. Прием пищи, что на флоте иначе и не назовешь, у нахимовцев отнюдь не процесс, а – настоящий спектакль.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Как-то на переходе в район боевой службы, где-то недалеко от Гавайских островов во время подвсплытия на сеанс связи в дневное время, я увидел в перископ какие-то непонятные проплывающие мимо подводной лодки.
Море было сравнительно тихое и я сумел их хорошо рассмотреть. Они были плоские круглые, почти прозрачные, размерами чуть больше чайного блюдца. В верхней их части, по диаметру, располагался гребень высотой 4 – 5 сантиметров, внутри которого четко просматривалось что-то похожее на спираль. Их было много. «Что это, подумал я, не новое ли средство обнаружения подводных лодок, придуманное американцами?». Мы только что форсировали противолодочный рубеж США между Гавайскими и Алеутскими островами «Мидуэй – Кадьяк», где самолеты базовой патрульной авиации «вероятного противника» «Орион» в течение двух недель усиленно пытались нас обнаружить и заставить всплыть.
Они активно использовали имеющиеся у них на борту технические средства обнаружения подводных лодок, в том числе новые в то время поисковые системы «Джули» и «Джезебел», не жалея сбрасывали гидроакустические буи и специальные бомбочки, для фиксации после их взрыва отраженных корпусом подводной лодки эхосигналов. В темное время, при движении под РДП для зарядки аккумуляторной батареи, из-за частого обнаружения сигналов радиолокационных станций патрульных самолетов приходилось по 7-8 раз за ночь прерывать зарядку и уклоняться срочным погружением на большие глубины. Находясь под перископом и прослушивая переговоры самолетов между собой и с берегом, мы опасались одного их слова «immediately» - «немедленно»,- этим словом предварялось сообщение с самолета на берег об обнаружении советской подводной лодки. Обнаружение лодки, т.е. потеря ею своего основного преимущества - скрытности - считалось срывом боевой задачи. Лодка немедленно отзывалась в базу, а ее командира, после разбора причин, как правило снимали. Нас Бог миловал, мы скрытно прошли этот рубеж… А что делать сейчас? Как поступить, какое принять решение? Или уходить на глубину, пока по сигналу этих новых средств лодку не обнаружил противолодочный самолет, или попытаться выяснить что же это такое? Я вызвал в боевую рубку к перископу старпома В.И.Новикова, недавно прибывшего с учебы на командирских классах и замполита В.Д.Рыкалина - «академика». Осмотрев горизонт, оба заявили, что их этому не учили, но наверняка это какое- то новое средство обнаружения подводных лодок, придуманное американцами. Я решил всплыть и выловить хотя бы одну такую штуку. В экипаже был матрос – второразрядник по плаванию. Ему и была поставлена эта задача. Это было рискованно. Несмотря на то, что сигналов работающих самолетных радиолокационных станций и радиопереговоров в эфире не наблюдалось, противолодочный самолет мог здесь появиться в любой момент. Мы всплыли в позиционное положение, я отдраил рубочный люк и вышел не мостик. Была прекрасная солнечная погода, а легкий теплый ветерок поднимал небольшую волну. Вызванный наверх матрос разделся, плюхнулся в воду. «Поймал!» - вскоре закричал он и высунув из воды руку, сжатую в кулак, поплыл к лодке. Боцман, подбирая страховочный конец, помог ему подняться на палубу. «Вот, поймал» - повторил матрос и улыбаясь, разжал кулак. На ладони лежало что то коричневое, бесформенное, как студень. «Медуза»,- сказал я и тоже рассмеялся. Только потом, на берегу, в одной из старых лоций я прочитал, что в этот район Тихого Океана, очень редко, ветром из теплых вод выносит медузу под названием Это конечно была она.
« Сигнал самолетной РЛС, справа 30, сигнал слабый» доложили на мостик. «Все вниз!» скомандовал я и, задраив верхний рубочный люк, спустился вниз. «Срочное погружение!». Американские противолодочные самолеты, ведя поиск наших подводных лодок, находящихся в надводном положении или под РДП, с помощью радиолокационных станций работали, как правило, на небольших мощностях излучения в импульсе и даже уменьшали их мощность по мере приближения, чтобы на лодке, которая обнаруживала эти импульсы, создавалось впечатление, что они улетают. Самолет скрытно, на малых высотах подходил к лодке, не успевшей погрузиться, и фотографировал ее. В темное время он включал мощнейшие прожектора. …Мы погрузились на глубину 120 метров. Я прошел в гидроакустическую рубку, акустики внимательно прослушивали горизонт. Горизонт был чист… …Может эта злополучная медуза опасна для здоровья, подумал я и вызвав доктора, выдал ему стакан спирта. «Возьми пловца на контроль, а это для профилактики, - первая половина для наружного применения, а вторая - вовнутрь.» Но все обошлось.
«В те времена женщины были, как всегда, легкомысленны, а мужчины занимались своим любимым делом - войной...»
(По памяти, из сентенции к кинофильму «Фан-Фан Тюльпан»)
За кормой уже много сотен миль от родных берегов. Вот уже и пролив «Токара» позади. Пролив «Токара», – это в гряде островов Рюкю, - вопреки нашим опаскам, оказался не то что «малолюдным», скорее, даже пустынным. Мы прошли его в надводном положении. Скрытности нашей дизель-электрической подводной лодки проекта 613 сопутствовали и удалённость ближайших островов, – слева остров «Яку» 50 миль и справа остров Осима, те же 50 миль, – тёмная ночь, пасмурное небо и довольно бурное море. На поисковой радиолокационной станции царили мир и покой. Мы вошли в Филиппинское море. Не всякий знает, где оно. Далеко! – это для читателей, равнодушных к морской географии. Для более любознательных, поясню: Филиппинское море - самое большое море западной части Тихоокеанского бассейна. Расположено между Японскими островами, Тайванем, Филиппинами, Идзу, Марианскими, Ял, Палау и другими островами. Площадь его более 5.7 тыс. кв. миль, средняя глубина 4108 м, наибольшая 10265 м (Филиппинский жёлоб). Есть где разгуляться и вдоль, и поперёк, и по глубине! Но вот вопрос: а зачем нам это море, и зачем мы туда подались? А мы любознательные! Где-то в высших штабных инстанциях стратеги-аналитики рассматривали в очередной раз большой глобус (они очень любят этим заниматься), и прикинули: «Смотри-ка, такие чудные морские просторы! Чужеземными островами прикрыты. И не то, чтобы уж и далеко от наших вотчин... Каким-нибудь «поларисам-трайдентам» долететь оттуда к нам - раз плюнуть! А давайте-ка заглянем туда: уж не обосновались ли там наши потенциальные приятели?»
Это была надежная и живучая подводная лодка, которую с нескрываемой симпатией вспоминают подводники-ветераны. - "Подводные лодки 613 проекта". Серия "Боевые корабли мира", СПб, 2002 г.
В установленное время наша подводная лодка заняла скрытно обозначенный «Боевым распоряжением» район поиска, потекли боевые будни. Главным объектом поиска, конечно, являлись иностранные подводные лодки - носители ядерного оружия, боевые надводные корабли, но мы не брезговали и всякой другой развединформацией, в том числе – интенсивностью и маршрутами судоходства, полётами авиации, данными радиообменов. Мы, как опытный охотник-следопыт, крадучись малошумным экономическим ходом, вели непрерывный поиск. Гидроакустики внимательно прослушивали весь горизонт во всём диапазоне глубин погружения подводной лодки шумопеленгаторной станцией, ночью подвсплывали на перископную глубину и к поиску подключались радиометристы пассивными станциями контроля радиолокационных излучений, а радисты – к радиоприёмникам, сплетни разные в радиоэфире послушать. Естественно, на перископной глубине и при всплытиях в позиционное положение, активно велось и визуальное наблюдение. Ищем сутки, ищем вторые, ищем... уже и седьмые, а «супостата» нигде нет, попадается иногда второсортный, не имеющий никакого интереса радиомусор, и тот далеко за пределами наших интересов. И вот, в конце седьмых поисковых суток, в сеанс радиосвязи получаем приказ Главного штаба: «Следовать скрытно в точку с координатами Ш=... , Д=... . В указанной точке всплыть в надводное положение ... числа в ... часов, ... минут и перейти в подчинение командира отряда боевых кораблей контр-адмирала С.С.Хомчика. Флагманский корабль отряда БРК Упорный». Приказано – выполним!
Уже на дальнем расстоянии от точки всплытия водная среда начала «оживляться» разночастотными звуками гидролокаторов в поисковом режиме, в том числе и «иностранного происхождения». Всплытие в надводное положение, с соблюдением установленных правил безопасности, произвели в назначенной точке, в точно указанное время. Над головой простиралось безоблачное солнечное небо, ленивые волны Филиппинского моря ласково плескали в борта подводной лодки. Невдалеке лежал в дрейфе подальше, на разных курсовых, – «болтались» два наших эсминца. А вот ещё дальше, почти у горизонта, на почтительном расстоянии между собой, виднелись ещё два надводных боевых корабля, по внешним очертаниям очень похожих на «не наши» корветы, с их направления исходили характерные низкочастотные акустические звуковые посылки гидролокаторов типа «AN/SQS-23». Встреча с «нашим» отрядом боевых кораблей (ОБК) нам планировалась, с «не нашим» - прогнозировалась. Начальник штаба ТОФ контр-адмирал Ярошевич Дмитрий Клементьевич заслушал «Решение командира на выполнение боевой службы» и дал ряд рекомендаций по действиям в экстремальных ситуациях. Об этом флотоводце есть смысл дать несколько пояснений к его портрету. Дмитрий Клементьевич Ярошевич окончил училище им. Фрунзе в 1937 году, года полтора прослужил штурманом «малютки» на Балтике, несколько месяцев был дивизионным штурманом. В 1938-1940 гг. командовал подводными лодками типа «М», в Финской военной кампании совершил четыре безрезультатных боевых похода. В 1940-1944 гг. он командовал ПЛ «Щ-310». В Отечественную войну совершил на ней два боевых похода, но значимых побед тоже не имел. С 1944 по 1946 годы он командовал уже большой, но небоеспособной (учебной) подводной лодкой «К-53», затем сделал необъяснимый кульбит – был назначен командиром эсминца, позже стал командиром дивизиона эсминцев. В 1951-1953 гг. командовал крейсером «Чкалов», далее академии, служба на высоких штабных постах, командовал Каспийской военной флотилией. И вот он, уже в должности начальника штаба ТОФ, с высоты своего опыта и занимаемой должности, напутствует командира нашей подводной лодки по действиям на боевой службе. Его рекомендации сводились к тому, что на переходе и в районе несения боевой службы надо быть внимательными и осторожными, соблюдать скрытность; при встречах с иностранными боевыми кораблями не сближаться до расстояний, на которых возникает большая вероятность нашего обнаружения. «А уж если вас обнаружат, вы тихонько, не торопясь, используйте малошумные режимы движения, максимальную глубину погружения, глядишь, – они вас и потеряют...», – поучал флотоводец. Вспомнилась, по случаю и по другому поводу, рекомендация другого флагмана. В Охотском море, в штилевую погоду, в ясный солнечный день, при максимальной дальности визуальной видимости и работающих радиолокаторах, находилось всего две плавединицы – гражданский пароход и эскадренный эсминец. Обнаружили они друг друга на пределе видимости, ещё за горизонтом. И начали расходиться. Расходились-расходились... и встретились вплотную. На «разборе полётов» флагман поднял командира эсминца и так повёл речь: «...ну, допустим, на планшете вы не сумели построить правильное маневрирование; допустим, что ты забыл каким бортом надо расходиться. Так отверни от него, приведи за корму, увеличь ход, ты же можешь выжать 36 узлов! И иди так! Иди сутки, двое – ну, отстанет же он!» Однако вернёмся в точку всплытия.
После обмена опознавательными, позывными и приветствиями, подводная лодка заняла указанное место в походном ордере. У нас, теперь уже не таясь, было время произвести зарядку аккумуляторной батареи, пополнить запасы сжатого воздуха, провентилировать отсеки, самим надышаться свежим воздухом. Заодно мы получили подробный план действий. Он был несложным: нам определили полигон для обеспечения выполнения учебно-тренировочных задач по поиску и уничтожению подводных лодок кораблями ПУГ (поисково-ударной группы). Мы должны были изображать подводную лодку-цель, маневрировать в означенном полигоне от точки «А» к точке «Б» и обратно. Корабли ПУГ должны были нас искать и производить учебные атаки с целью «уничтожения». Мы же должны были в этом заданном пространстве уклоняться от обнаружения, противодействовать применению по нам оружия, самим контратаковать и отрываться от преследования. То есть, делать то же, что мы регулярно делаем в своих прибрежных полигонах, без посторонних глаз и менее затратным способом. «Кувыркались» мы так почти двое суток. «Супостат» тоже не дремал, он подходил поближе. Теперь посылки его работающих гидролокаторов стали слышны не только нашим гидроакустикам, но и всему экипажу в отсеках. С завершением этого учения, мы снова всплыли в надводное положение. К этому времени надводная обстановка несколько изменилась. К нашему отряду подошёл танкер «Полярник», «потенциальных друзей» тоже добавилось – к тем двум фрегатам, что поближе, на горизонте замаячил третий.
Очередную ночь мы снова в походном эскорте били зарядку, пополнялись запасами воздуха высокого давления. Ночь прошла без приключений. Но утро выдалось хмурым, начал усиливаться ветер. Нам же предстояло выполнить ещё один «гвоздь» программы - провести учение по бункеровке соляра и пополнению других запасов снабжения с «Полярника» на ходу. Пока мы оговаривали условия маневрирования, сближались на безопасное расстояние, заводили швартовые и погрузочные тросы-проводники, подключали неуклюжий, длинный и тяжёлый топливный шланг, погода сделалась уже практически невозможной для продолжения эксперимента. Всё же, мы перекачали тонн 5 топлива и сделали несколько проводок сеток с припасами. Ничего этого нам не требовалось, у нас было своих запасов с избытком, но приобретенный опыт никогда не бывает лишним. Следующей ночью должен произойти самый важный эпизод коллективных учений – мы должны скрытно погрузиться и оторваться ото всех, и «своих», и «не своих». В назначенное время ночи, под прикрытием своих кораблей, мы произвели срочное погружение до рабочей глубины и начали неспешное, скоростью в два с половиной узла (около 4,5 км/час – скорость пешехода), как учил ранее упомянутый «флотоводец», движение в оговоренном с командиром ОБК направлении. Произведенный во время погружения гидрологический разрез водной среды, показал удивительное постоянство температуры воды и её солёности, а это означало отсутствие образований скачков плотности и слоёв «жидкого грунта», под которыми можно было уклоняться от неприятельского гидроакустического поиска. Уже очень скоро шумы винтов нашего ОБК и писклявые звуки их гидролокаторов затерялись вдали, а вот сила акустических посылок «не наших» гидролокаторов агрессивно нарастала, вскоре послышались и приближающиеся с двух сторон шумы винтов фрегатов. Звуки низкочастотных гидролокаторов: – «бум!» – «бум!» – «бум!» – по корпусу подводной лодки стали такой силы, что создавалось впечатление, сравнимое с тем, когда человек находится в железной бочке, а по ней снаружи с силой ударяют кувалдой. По сути, так оно и было, только находились мы в большой «цистерне». Затем к этим звукам добавились сначала редкие, вскоре зачастившие высокочастотные посылки: – «пик!» – «пик!» – «пик!». Эти явно принадлежали «стрельбовым» локаторам. В промежутках издалека подавал звуки третий фрегат – очевидно, контролировал обстановку, работая в круговом режиме. Через считанные минуты над нами прошуршали шумы винтов
Стало ясно: мы в «тисках»! Получилось, что наши корабли ушли в одну сторону, а мы с «хвостом» от «дяди Сэма» - в другую. Но мы всё продолжали выполнять «скрытный» отрыв от «супостатов» своим экономическим ходом... Авось, отстанут! Уже к концу первых суток «отрыва» мы ощутили, что погодные условия в море значительно ухудшились, шторм разыгрался такой силы, что нас уже начало покачивать даже на рабочей глубине. А как же там, наверху? Наверное, штормяга – что надо! И затеплилась надежда, что, может, их там укачает... Ну, хотя бы акустиков! Нас тогда упустят, и мы «ушмыгнём»! «Напрасны были наши ожиданья», – сказал бы поэт: и вторые сутки, и третьи по корпусу нашей лодки громыхали «бум-бум», «пик-пик», а размеренные шлепки гребных винтов преследователей, шаставших вокруг и около, временами слышались без всякой электронной техники прямо над нашими головами. В конце третьих суток «отрыва» плотность электролита наших аккумуляторных батарей приблизилась к плотности дистиллированной воды. Энергетический ресурс для обеспечения движения под электромоторами мы исчерпали. Посрамлённые, ночью мы всплыли! Почти рядом, в двух-трёх кабельтовых от нас, лежали в дрейфе два «дружественных» фрегата, вдали, почти у горизонта слабо мерцали ходовые огни третьего фрегата. Наш ОБК не просматривался... По рации мы связались с флагманом, получили его координаты и приказание следовать к ним. Нет, в боевой обстановке мы бы себя так не вели. Ведь мы и в район боевой службы пришли «не с пустыми руками», у нас были боеприпасы и для борьбы с надводными кораблями противника, и с его подводными лодками, другие активные и пассивные технические средства противодействия, которые мы в данном случае не сочли нужным применять. Но нам надо было сделать «мирный» отрыв так, чтобы эту «дружественную» армаду оставить с носом! Поэтому, уже на переходе к ОБК мы стали готовить кальки с планшетов маневрирования при этом «отрыве», письменные пояснения к своим действиям и предложения по дальнейшим действиям. К 10.00. четвёртых суток одиночного плавания мы воссоединились с нашим отрядом кораблей, погода к этому времени уже значительно успокоилась. Командир ОБК контр-адмирал С.С.Хомчик приказал нашему командиру передать управление подводной лодкой старшему помощнику и прибыть на флагманский корабль с подготовленными документами. Вскоре к нашему борту подошёл с флагмана командирский катер, и наш командир покинул подводную лодку. Контр-адмирала скажу прямо, мы не знали. Служили мы в разных соединениях флота, ранее никому из наших офицеров встречаться с ним не доводилось, да и пришёл он на ТОФ с Северного флота совсем недавно. Но, как говорится: «Земля слухами полнится!» Докатились они и к нам. Мы знали, что он выходец из Каспийского училища военной поры, участвовал в боях под Новороссийском, когда в суровую годину в бой были брошены даже курсанты училищ. При штурме неприятеля был ранен. По выпуску из училища, лейтенантом в начале 1945 года был направлен на Северный флот и там, пройдя все ступени роста на подводных лодках, и позже, окончив Академию, – дорос на подводном флоте до высоких штабных и командных должностей, удостоился звания «контр-адмирал». По отзывам, был активен, энергичен, напорист. На Северном флоте он пользовался большим авторитетом. И вот, в кают-компании большого ракетного корабля «Упорный», как когда-то в Филях, под руководством контр-адмирала Хомчика собирается Военный Совет. Вопрос один: обеспечить гарантированный отрыв подводной лодки от иностранных сил слежения. Лучшие умы офицеров походного штаба ОБК, представителей кораблей отряда и командира нашей лодки крепко задумались, и крепко поспорить пришлось, но, взвесив все возможности наших средств противодействия «супостату» и приёмов маневрирования своими кораблями, выработали оптимальный согласованный вариант действий. Осталось дело за малым – выполнить Решение командира ОБК. «Плести тенёты» начали незамедлительно, ещё засветло. Мы много шумели, радиолокаторы и гидролокаторы наших кораблей большей частью активно работали в направлении противостоящих сил, привнося много помех их радиотехническим средствам. Все наши пять единиц отряда, в том числе танкер «Полярник» и наша подводная лодка, следующая в надводном положении, руководствуясь Правилами совместного плавания, приступили к затейливым перестроениям: то из однокильватерной колонны мы смещались в строй пеленга, из строя пеленга выстраивали строй фронта, по команде флагмана изменяли свои места в строю. Всё выполнялось строго по сценарию, как в фильме: «Левый фланг переместить направо! А правый – поставить в центр!» К концу вечерних сумерек, наша лодка оказалась в центре «коробочки». По кодовому сигналу флагмана подводная лодка произвела срочное погружение на рабочую глубину, изменила начальный курс и начала энергичный отрыв в противоположном от «неприятеля» направлении. Наши надводные корабли тут же начали активно применять специальные помехи – имитаторы целей, у нас тоже кое-что было. А доморощенные умельцы предложили, в дополнение к стандартным средствам, использовать пластины регенерации воздуха, чем мы тут же и воспользовались. Вещество пластин очень химически активно при соединении с водой (а при соединении с маслами или жидким топливом – пожаро- и взрывоопасно). В водной среде пластины регенерации быстро разлагаются, обильно выделяют газовые пузырьки, образующие подобие облака и, в свою очередь, становятся отражающим объектом, т.е. ложной целью, а для нас – экраном от локаторов ловца. Вот мы и выстроили за своей кормой целый «забор». Такие же «заборы» городили и наши надводники. А ещё, флагман очень внимательно следил за всеми манипуляциями и маневрами визави, при малейшей угрозе сближения его с нами, он корректировал наше направление отрыва. Эти направления были согласованы ещё на Совете, и каждому из них соответствовало определённое количество взорванных в водной среде гранат. К примеру, взрыв одной гранаты означал – следовать в направлении на юг, при взрыве двух – на юго-запад и т.п. Но и мы тщательно прослушивали шумопеленгаторной станцией горизонт, по изменению пеленгов на движущиеся цели и шумам винтов определяли их элементы движения, на планшете строили своё маневрирование с расчетом расходиться с ними на максимальных расстояниях. Уже через 30 минут мы достаточно уверились, что наши действия приносят желанный результат: шумы винтов надводных кораблей заметно удалились, излучения гидролокаторов, хотя ещё и прослушиваются, но по корпусу уже не громыхают, нам непосредственно обнаружением не угрожают. И мы перешли на экономическое движение. А спустя ещё час, наше движение уже продолжалось в полной тишине – море безмолвствовало... Ура! Мы оторвались!!! В связи со сложившейся ситуацией (с задержкой в районе боевой службы), в график нашего возвращения мы не укладывались, и Главный штаб пошёл на послабление режима движения: нам ограничили режим скрытности – разрешили следовать в базу в надводном положении и погружаться только в оговоренных крайних случаях. Мы сделали своё дело, и были уже никому не интересны, нас никто не сопровождал. Пролив «Токара», к которому мы подошли к вечеру очередных суток, встретил нас сильной зыбью, видимо, здесь остатки волн прошедшего шторма вошли в смешение с водами течения «Куросио». Была сильная килевая качка, волны накатывали на проседающую корму, вздымались на мостик, заливая верхнюю вахту. На низкой высоте пролетел очередной патрульный «Орион» и, не обращая на нас внимания, скрылся куда-то к своей базе. «Паразит, – зло думал про себя старпом командира лодки, он же – вахтенный офицер, стоявший прикованным цепью на мостике, – наверное, уже через час будет чисто выбрит, намыт и надушен, и будет обнимать в пабе свою «фрю», или какую-нибудь Чио-Чио-сан... А нам ещё многие сотни миль впереди «пахать» и «пахать»... И почему наши лодки не летают?»
Командовал подводной лодкой «С-332», о которой здесь шла речь, капитан 2 ранга Попов Георгий Феофанович. В живых, увы, его уж нет...
Экипаж ПЛ "С-332" проходит торжественным маршем. Возглавляет командир Попов Георгий Феофанович. За ним Калинин Анатолий Владимирович, старпом. Бухта Малый Улисс.
