25 мая в Косинском морском клубе состоялось празднование спуска ботика Петра Первого на воду. Под руководством командора нахимовца Михаила Шадрина состоялся день отдыха и развлечений у воды. В 12.00 часов со стапеля был спущен ботик Петра Первого на воду. Под гром пушек и аплодисменты. Сам Император Пётр Алексеевич с Екатериной и Алексашкой посетили празднование. В праздновании приняли участие музыкальные коллективы, акробаты, танцевальный коллектив. Состоялись соревнования по гребле на ялах, сдавались нормы ГТО детьми и взрослыми. Победители получили свои награды. Желающие ходили под парусом на лодках, на досках под парусом. Были представлены новые виды прогулочных катеров на электричестве. Купание в чистейшей майской воде (температура воды +25 градусов). Полевая кухня накормила кашей и напоила чаем. Гости готовили шашлыки и принимали солнечные ванны. Была представлена икона хранителей ВМФ России, предназначенная для подарка Санкт-Петербургскому НВМУ. Суворовцы и нахимовцы со своими жёнами, детьми и внуками и друзьями, благодаря радушию хозяина, с 10.00 часов до 19.00 часов активно отдыхали у воды. Гостей было более 200 человек. Работало кафе.
В Москве-столице он родился, и детство в Таллине провел. Когда же началась война – в колхоз работать он пошел. Трудился честно, бескорыстно, как все победу приближал. Весь день без устали работал, а ночью – книги изучал.
Решил тогда он стать военным, страну родную защищать. В подготы он пошел учиться, чтоб офицером флота стать. В подготах он присягу принял на верность Родине своей, Грызя гранит морской науки, подводным делом заболел.
Затем в училище подплава после подготов поступил, Там добросовестно учился, диплом досрочно получил. Направлен был он на ЧФ, где опыт службы приобрел, Затем на ТОФ и на СФ позднее был переведен.
Всегда на флоте он старался, морское дело изучал, В походах дальних сам учился и подчиненных обучал. И понял он, что знаний мало и в академию пришел, По окончании которой опять на север он ушел.
Командовал атомоходом, все время в море проводил, В ученьях, стрельбах и походах морскую службу проходил. Когда же время подошло, то в штаб назначили его, Где флота боевую подготовку всю возложили на него.
Работа в штабе не из легких и требовала много сил, Однако тяготы сей службы он с честью все переносил, За ратную свою работу контр-адмирала получил И после Северного флота на Юго-запад он отбыл.
Там сразу нескольких флотов ему отдали под контроль, В координации которых и состояла его роль. Служа на юге, вновь учился и ВАГШ закончил он, И все полученные знанья на службе применял потом.
Пришла эпоха перестройки и Юго-запад сокращен Не долгим было назначенье – в Сосновый бор направлен он. В бору Сосновом Учебным центром стал руководить, Где в соответствие с Уставом порядок флотский наводить.
Руководя Учебным центром, в науку смело он вошел, В ней после защиты кандидатской свое призвание нашел. Богатств больших на службе не скопил, зато букет болезней получил.
Так пролетела его служба, и сорок два календаря, Но этот жизненный период был прожит им совсем не зря. Уйдя в запас, он вновь трудился, и в ВМА преподавал, Где свой громадный опыт службы ученикам передавал.
В трудах и старость подошла…и наступила слепота, Но он пассивно не привык существовать – Жене статьи и книги стал он диктовать. Рукой жены труды он пишет, которые за свой же счет и издает.
Во всех своих статьях и книгах он жизни опыт свой передает. Пусть силы никогда не покидают Вас И Ваша жизнь всегда была б активной, как сейчас. Судьба его для всех пример, он патриот, он офицер.
С уважением, сослуживцы по Военно-морской академии.
ЛЕБЕДЬКО Владимир Георгиевич Родился 15 марта 1932 г. Командный состав ВМФ, ученый, педагог, литератор, контр-адмирал (8.5.1980). Родился в г.Москве, русский, в ВМС с 1949 г. В 1953 г. окончил 1-е Балтийское ВВМУ, командир торпедной группы, затем командир БЧ-2,3 ПЛ «С-68» пр. 613 153-й бригады подводных лодок Черноморского флота. Участвовал в испытаниях торпеды САЭТ-50. С июня 1954г. помощник командира ПЛ «С-91», совершил переход по внутр. водным путям из Севастополя в Полярный. В 1955 г. в составе ЗОН совершил переход по СМП с Северного флота в г. Петропавловск-Камчатский. В 1959 г. участвовал в передаче ПЛ «С-91» и «С-79» в состав Военно-морских Сил Индонезии. В июле 1960г. окончил ВСОК ВМФ, старший помощник командира ПЛ пр. 629. С мая 1962 г. командир ПЛАРБ «К-153» 18-й дивизии ПЛ 12-й эскадры подводных лодок Северного флота. Участвовал в дальних походах, в т.ч. к побережью США. С августа 1968 г., после окончания Военно-морской академии, ком-р ПЛАРБ «К-33» пр. 658 12-й эскадры ПЛ Северного флота. В июле 1969 г. назначен заместителем командира 18-й ДиПЛ СФ. С июня 1970 г. зам. начальника отдела Управления БП, с марта 1972 г. - начальник 1-го отдела ОУ штаба Северного флота. С мая 1975 г. зам. начальника штаба СФ по боевому управлению - оперативный дежурный СФ. С ноября 1978 г. начальник Управления боевой подготовки штаба СФ. В сентябре 1979 г. назначен начальником 149-го КП штаба Северного флота, впервые за 20 лет штаб СФ по организации управления получил оценку «хорошо». В июле 1980 г. назначен начальником Оперативного управления штаба Северного флота. В 1984 г. окончил ВАК руководящего состава ВС СССР. С октября 1984г. заместитель начальника штаба войск Юго-Западного направления - нач. Военно-морского управления. В 1986 г. окончил ВАГШ ВС СССР имени К. Е. Ворошилова. В августе 1988 г. назначен начальником Учебного центра ВМФ, г. Сосновый Бор Ленинградской обл. С января 1991 г. в запасе; на преподавательской и научной работе в ВМА имени Н. Г. Кузнецова. Кандидат военных наук (1990), доцент (1993), почетный полярник. Автор около 200 трудов и работ, в т.ч. книг «Подводный фронт «холодной войны» (2002). Награжден орденами Красной Звезды (1982), «За службу Родине в ВС СССР» II ст. (1988 , III ст. (1975), Мужества (1997), медалями, Почётным знаком Российского комитета ветеранов войны. -
Слова сводок звучали тревожно, угрожающе. Тяжелые оборонительные бои... На дальних подступах... На ближних... Непосредственная угроза нападения... !
Враг у ворот! На стенах и тумбах-афишницах расклеено воззвание, обращение «Ко всем трудящимся города Ленина!», подписанное Ворошиловым, Ждановым и Попковым. Объявлена всеобщая мобилизация, звучит призыв создавать новые отряды народного ополчения, увеличивать выпуск оружия. Мы ни на минуту не забываем слов: бдительность, организованность... Чтобы понять и оценить все происшедшее, надо вспомнить: немецкое командование ставило своей задачей в полторы-две недели захватить Ленинград. Фашисты сосредоточили здесь большую часть войск, подтянутых к советской границе. На штурм города были брошены 43 дивизии, более 700 тысяч солдат и офицеров. Стягивая кольцо, к городу двигалась группа «Норд», две армии, 4-я танковая группа, воздушный флот... Зная свой многократный перевес в численности войск, технике, немцы уже не сомневались в победе. Они даже назначили срок парада на Дворцовой площади, заготовили билеты на банкет в «Астории» за подписью «комендант Ленинграда». В своей директиве войскам Гитлер предписывал стереть с лица земли этот «населенный пункт» — так он называл Ленинград. 3 июля гитлеровцы вторглись в пределы Ленинградской области, 13 июля вышли на рубеж Луги, но только 20 августа — полтора месяца спустя — ценой огромных потерь смогли миновать этот рубеж, обойти части Советской Армии и народного ополчения. С улюлюканием катилась и мчалась фашистская армия. Атаки сопровождались театральными эффектами: взлетали разноцветные ракеты, громко звучали фанфары, выли сирены. Где, когда видел я что-то подобное? Память искала и нашла — гражданская война, психическая атака каппелевцев. Над городом летали листовки: «Если вы думаете, что сможете защитить Ленинград, вы ошибаетесь. Сопротивляясь немецким войскам, вы погибнете под развалинами Ленинграда, под ураганом немецких бомб и снарядов. Мы сравняем Ленинград с землей, а Кронштадт с водой». Листовки лежали в поле, падали на улицы. И вот...
Это было днем 31 августа. В 13 часов 45 минут береговые батареи кронштадтских фортов и фортов южного берега Финского залива повернули жерла своих дальнобойных орудий с морского сектора в сторону сухопутного фронта. На боевые позиции встали, заняли свой рубеж линейные корабли «Октябрьская революция», «Марат», крейсеры «Киров», «Максим Горький», «Петропавловск», лидеры «Ленинград» и «Минск». Тяжелая морская артиллерия дала свой первый залп по гитлеровским войскам. Это было правдой нашей борьбы. На защиту колыбели Октября встало все: и города, и люди, и события — все самое священное и великое, встала сама Революция. С тех пор всю осаду держал Кронштадт огненный щит над городом и прикрывал защитников его. Сдерживающее кольцо могучего смертоносного огня, которым опоясал он Ленинград, не пускало и не пустило врага. С каким волнением слушал Ленинград голос своего Кронштадта, гул его морских батарей — живой, горячий, неподкупный, непобедимый прицельный огонь революционного военного флота. Вот вам и сравняли «Ленинград с землей, а Кронштадт с водой...»! «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить» — так говорят в российском народе. Мне пришлось трижды в эти последние дни августа и дважды в начале сентября быть в Ленинграде с донесениями. Уже зарядили дожди. Пока едешь к городу, видишь сотни, тысячи людей, роющих окопы. Широкие И глубокие рвы тянутся вокруг города, противотанковые рвы и оборонительные траншеи, сооружения — на всем протяжении огромной извилистой полосой. Вручную, лопатами роют люди новые полосы и ведут их все дальше. Я хорошо помню, как начали копать первые линии укреплений, как, неся огромные потери от артобстрелов и бомбежек, их продолжали строить под палящим зноем. А сейчас холод, землю развезло от дождей, и люди, в большинстве своем женщины, стоят по щиколотку, по колено в воде. Чавкает, застревает лопата, не отдерешь глину — роют женщины Ленинграда оборонительную линию, днем и ночью. Если в определенное время едешь, встретишь походную кухню: город уже ощущает недостаток продуктов, но посылает сюда обеды, горячую еду сверх пайка.
. Чаще именно здесь опаснее всего дорога. У оборонительных рубежей гитлеровцы сосредоточивают сильный огонь артиллерии, минометов, пулеметов. Вместе со снарядами и авиабомбами сбрасывают с самолетов куски железа, рельсы, и те, падая, гудят, свистят мерзко, надрывно. Враг стремится разогнать, деморализовать, запугать тех, кто ставит на его пути надолбы и сооружения. Но тысячи людей, словно ничего не слышат, не видят — остаются .на местах. Ленинградцы работают. Рвы, щели и укрытия подползают все ближе к городу, Окопы уже на окраинах, рвы — на улицах, доты—в садах. Над Ленинградом зарево пожаров. Прожекторы, словно руки или мечи, ищут, щупают небо. Ухают от Невы пушки. Парки и набережные укрыты мешками с песком, поперек скверов — проволочные заграждения. И раз от раза все суровее становится город — точно замуровывается он, опускает огромное забрало. Засыпаны песком нижние этажи, кирпичами заложены окна, перекрестки обозначились дзотами. Редкий дом не имеет бойниц, они прорублены в углах зданий, в выступах. Пустынность на готовых к бою проспектах, площадях, улицах. Точно старая крепость поднимает мосты, опоясывается рвами, открывает щели своих амбразур для смертоносного огня по наступающему врагу. То и дело приходится на знакомых улицах сворачивать, искать проезда: улицы пересекают баррикады. На проспекте Стачек — конный и пеший патруль. В ватниках, кепках, ушанках, винтовка через плечо — рабочие несут охрану. Пока попадешь на завод, остановят несколько раз. Проверяют пропуск и документы: фронтовая полоса! Трамвай поворачивает здесь. Трамвайные рельсы дальше уже никуда не ведут,, упираются в зеленую насыпь. Поперек их — дзоты, землянки. Дальше фронт. Нарвская стала передовым рубежом ленинградской обороны. Застава готовится к бою. Всюду надолбы, заграждения, блиндажи. Против заводских ворот женщины укладывают баррикады — трубы, камни, металлические листы, кирпичи.
. Дом культуры имени Газа засыпан песком у подножия. Оброс бетонной коробкой. Словно глазницы, окна дома, пулеметы глядят в щели амбразуры. Здесь недавно шло формирование Кировской дивизии, здесь Нарвская готовила пополнение. Здесь теперь обучаются рабочие — воины внутренней обороны города. Бывает, событие малое, но запомнится на всю жизнь. На всю жизнь я запомнил один случай. Пришлось мне однажды остановиться на краю улицы во фронтовой полосе. Кругом ни души. Давно уж отсюда всех людей переселили. Вдруг над моей головой приоткрылось окошко, потом кто-то за дверью поднял тяжелый крюк. Дверь мягко отворилась. Гляжу и глазам своим не верю — старик Коваленко! С незапамятных времен знали его на заводе. Почему он вдруг здесь? Спрашиваю. — А куда мне идти? — отвечает. — Брат вот, он-то моложе, в партизаны ушел и мне велел отсюда уезжать. А я остался. Одно я попросил, как брат уходил, — кинжал мне оставить. Дом, сам видишь, хороший, если им мимо идти — непременно войдут. Кипятку потребуют, время уже холодное. Сколько ни сколько впущу живых, обварю или убью... Старик помолчал. Умное лицо старого мастерового с кустами густых бровей над глазами словно замерло на минуту. — Молод он, брат, — заговорил снова, — не хочет понимать. Ругает, что я в дому один засел... А то невдомек ему, что ежели человек вот так в своем дому засел, так это сила, что рота целая. Старик медленно свернул большую козью ножку, жадно, глубоко затянулся, когда я сказал, что немцы начали артиллерийский обстрел города и по заводу стреляют.
. — Пруссак, что дурак, — сказал он. — Люди на смертный бой идут, а он пушкой грозит. Ишь, чего захотел — в чужом дому хозяйничать. Но как это, скажи на милость, с нами совладать, если весь народ ополчился? Он постоял на пороге в проеме дверей, пока я возился с мотоциклом. Прикрыл глаза, махнул головой: «Езжай». — Кланяйся людям. Скажи, Коваленко из Автово путиловцам поклон посылает. ...«Стереть с лица земли этот населенный пункт...» Да понимал ли враг, с чем он столкнется? Думая запугать, деморализовать людей, гитлеровцы начали массированные налеты, открыли прицельный артиллерийский обстрел по городу из дальнобойных орудий. Но, не запугав, вызвали такую смертельную ненависть и презрение к себе, такую решимость у осажденных, с которой никогда бы не смогли справиться. Могут воевать армии, и армии могут быть разбиты. Но когда весь народ ополчается, врагу его не одолеть. Народное ополчение Ленинграда было только частью великой всенародной ненависти и решимости. Не поняв этого, нельзя понять весь беззаветный смысл, все величие того, что свершили отряды ополченцев. В середине сентября вражеские армии вырвались к самому городу. Захватив 8 сентября Шлиссельбург, замкнув по суше кольцо блокады, немцы хотели на плотах переправиться через Неву. Но, истекая кровью, теряя в волнах реки своих солдат и офицеров, вынуждены были откатиться.
. Товарищи с «Электросилы» рассказывали: «Бои шли в такой близости от завода, что были слышны крики и пулеметная стрельба». Враг был у Колпино, подошел к Пулковским высотам и неистово рвался дальше. Всего 5 километров отделяли его от Кировского завода. И тогда на подступах к своему городу, у стен своих заводов, залегли трудовые люди — легли рабочие «Электросилы», легли ижорцы, легли кировцы. Живой стеной стали на пути у врага к колыбели Революции, грудью, телами заградили город и не пустили врага. Не пустили в Колпино. Не сдали Пулковских высот — неприступную гордость и славу революционной России. Пятьсот комсомольцев во главе с секретарем комсомольской организации, как их отцы и деды четверть века назад, легли с оружием у баррикад, отбили все атаки врага и, заняв оборону, держали ее до самого прихода регулярных частей. В середине сентября создан на Кировском заводе вооруженный отряд рабочих. Передо мной приказ по отряду в один из самых трагических дней — 24 сентября 1941 года. Фашисты занимали уже часть Урицка — Старо-Паново. И отряду рабочих Кировского завода было приказано «упорно оборонять Кировский завод и уничтожить фашистов перед заводской оградой». Территория завода разбита на три сектора, и они охватывают виадук, проспект Стачек, железнодорожную насыпь и проходную по улице Калинина. В секторы входят старочугунолитейный цех, центральная заводская лаборатория, водокачка, турбинный и механический цехи. Согласно приказу перед всеми тремя стрелковыми ротами поставлена задача — «уничтожить фашистов перед своим передним краем». А передний край обороны составляют река Екатерингофка — Емельяновка — здание ремесленного училища № 2 — проспект Стачек — железнодорожная насыпь — проходная по улице Калинина... Командир минометного взвода должен держать под огнем угольную гавань, командир танковой роты — занять район: проходная по улице Газа — палисадник перед главной конторой. Артдивизиону поручено занять огневые позиции, уничтожать врага на подходах к Алексеевке, улице Якубениса, Чугунному переулку, улице Возрождения... Указана в приказе дорога для эвакуации раненых: улица Калинина, Калинкин мост. Патронный пункт — школа № 5, пункт первой помощи — заводская поликлиника, место штаба отряда — завком. Установлены сейчас на территории Кировского мемориальные доски. Длинная бронзовая — на здании дома, где был и ныне помещается партком. «В этом здании, — гласит надпись, — в первые дни Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. формировалась Кировская дивизия, принявшая участие в отражении фашистских войск на дальних подступах к Ленинграду». Напротив через дорогу врыта в землю другая плита. Те же даты: 1941-1945. И надпись: «Слава защитникам Ленинграда. На этом месте рабочими Кировского завода было построено оборонительное сооружение 2-го эшелона передней линии обороны ».
Завод насмерть стал на своих рубежах. По заводскому двору баррикады — сотни или тысячи метров?.. За спиной кировцев Ленинград, город, воздвигнутый поколениями их предков. На заставе возвышалась Триумфальная арка — свидетель победы 1812 г. У Нарвских ворот лежала красная брусчатка. Здесь в 1905 году царские войска расстреляли путиловцев. Уходить со своих рубежей кировцы не могли. Уходить было некуда, На подступах к Кировскому, в трех-четырех километрах от завода, понеся большие потери в живой силе, враг окопался, зарылся в землю. Всю блокаду с верхних этажей цехов были видны окопы переднего края, слышна пулеметная стрельба. 25 сентября наступление гитлеровских войск захлебнулось. Враг перешел к обороне на всем Ленинградском фронте. Так тут всю блокаду и стояли фашисты — у самых трамвайных рельсов, в семи остановках от Кировского, в 14 километрах от Дворцовой — полчаса ходу танкам... Стояли и не прошли! С рубежей 25 сентября до самого января 1944 года, дня снятия блокады, враг не продвинулся ни на единый шаг! Мне хочется привести в заключение два свидетельства. В «Истории второй мировой войны» фашистский генерал Курт Типпельскирх писал: «Бои вокруг Ленинграда продолжались с исключительной ожесточенностью. Немецкие войска дошли до южных предместий города, однако ввиду упорнейшего сопротивления обороняющихся войск, усиленных фанатичными ленинградскими рабочими, ожидаемого успеха не было».
А вот второе свидетельство. «Да, именно оно, — писал в те годы А.А.Фадеев, — великое в самую решающую минуту прикрыло город телами своих воинов. Вооруженная первоклассной техникой, в течение десятилетий готовившаяся к войне, прошедшая двухлетний опыт войны в Западной Европе и на Балканах, германо-фашистская армия была остановлена ополчением ленинградских рабочих, служащих и интеллигентов. И не только остановлена, — она понесла неслыханные потери в людях и технике, вынуждена была зарыться в землю и на ряде участков фронта была потеснена. Это исторический факт, которого нельзя скрыть, перед которым с благоговением снимут шапки будущие поколения людей». Не сумев взять город штурмом, гитлеровцы решили задушить его голодною блокадой.
Мне гены предков не дают покоя, В крови все то, что никогда не истребить, Как невозможно позабыть былое, Так невозможно Родину-Россию не любить!
Деды моих дедов на Бородинском поле Встречали грудью вражескую рать, А их деды на Поле Куликовом Не дали Русь на части разодрать.
Родителей моих свели дороги фронтовые, Варшава и Берлин — медовый месяц их, И вместо марша Мендельсона — трубы полковые, И вместо роз — букет ромашек полевых.
В глубинах памяти история застыла, И пепел павших нам стучит в сердца: На Пискаревке дедова могила, А на мундире боевые ордена отца.
И сколько б ни старались «либералы» Иванами представить нас, не помнящих родства, Но души наши, как нетленные анналы, История России в них жива!
Патриотизм у нас в крови с рожденья, Неистребима к Родине любовь, Тому надежным и сегодня подтвержденьем Смоленскими парнями на Кавказе пролитая кровь.
Андрей Евгеньевич Семин выпускник Ленинградского НВМУ 1971 г., капитан 1 ранга запаса, г. Севастополь
...Формирование народного ополчения началось по решению горкома и военного совета 30 июня. Уже через неделю уходили на фронт первые из них. Огромная армия —- десятки тысяч человек, и рабочие занимают в ней основное место. Каждый второй-пятый коммунист или комсомолец. Дивизии имеют имя и номер. Наша — первая, вместе с дзержинцами. Кировцы в ней — головные. В дивизии три стрелковых полка, артиллерийский дивизион, разведывательный батальон, танковая рота, медсанбат и другие службы — взводы писателей, артистов, музыкантов. Мы узнали, что дружинницей стала «Чижик» — третья из «Фронтовых подруг», артистка Федорина, командиром пулеметного взвода назначен Павел Арманд — кинорежиссер, автор нашей любимой песни «Тучи над городом встали...» За Нарвской, уже не далекой, заставой снова уходили в бой с врагом молодые парни в одном строю со старой гвардией: сыны, отцы и внуки. Вчерашние токари, литейщики, слесари, фрезеровщики, плотники, конструкторы сдавали охране свои заводские пропуска. Ополчение кировцев, пройдя недолгую подготовку, выступило срочно в район военных действий. Многие не успели проститься дома. У заставы отстали провожавшие, те, кто узнал и успел прийти. Молча глядели жены и дети, как уходили их мужья и отцы — увешанные гранатами, бутылками с зажигательной смесью в подсумках, с противогазами, в кирзовых сапогах, пилотках. В голове колонны алое знамя, врученное заводом воинам-путиловцам. От заставы свернули на проспект Газа, потом по Обводному каналу... Ушел с ополчением дядя Саша Рыбаков. Он контужен еще в Красной гвардии, но пошел по артиллерийской части, орудийным мастером по ремонту, снабжению. Ушел бессменный председатель завкома, любимец рабочих Дмитрий Подрезов. Ушел из нашего цеха коммунист-токарь Павел Башилов. Ушел один из авторов первого тома «Истории Путиловского завода», рабочий парень, разметчик, недавно получивший за написание заводской истории звание кандидата наук Мотя Мительман. Сказал: «Историю теперь пишут там, ребята».
выступила в район военных действий 9 июля — на рубеж реки Луга, угрожаемый лужский рубеж, в направлении главного удара противника. В конце июля дивизии понадобился связной, и с моим мотоциклом я был прикомандирован к Первой ДЛАНО (дивизии Ленинградской армии народного ополчения) связным между райкомом партии, дивизией и парткомом завода. Ополченцы вели тяжелые бои в районе станции Батецкая. Сюда со своей машиной я прибыл в распоряжение комиссара первого полка, человека неуемной энергии, большого личного мужества и настоящей смелости. Звали его Никита Капралов. Рабочий-путиловец, инженер, не раз лично водил он бойцов в решительные атаки, всегда был среди ополченцев, и они любили его и уважали. Уже много позднее я узнал, что Капралов работал еще с Иваном Газа, был избран в состав первого на заводе парткома после разгрома троцкистско-зиновьевской оппозиции, когда Иван Газа стал секретарем. Мой листок — боевая характеристика — подписан Никитой Капраловым. Сейчас тот листок стерся на сгибах и пожелтел от времени. Выцветший и стершийся, обычный, каких сотни и сотни тысяч принесенных с войны, он для меня бесценный. Нет награды более дорогой: ведь тут все сказано о твоей миллионной доле участия в том, что делал каждый в стране. Щепино... Малое Воиново... Станция Люболяды... Крошечные точки, не на всякой карте найдешь их. Но из них, этих точек, и складывается огромное дорогое слово —родина моя. «...Товарищ Карасев — мотосвязист, в борьбе с немецкими захватчиками... в бою в районе д. Щепино:.. под градом пуль и огнем минометного обстрела взялся добровольно восстановить связь с командным пунктом и восстановил ее. Задание выполнено... Попутно из-под огня вывез в мотоцикле...»
. Две строки на выцветшем листке — и в памяти встает озаренный палящим зноем июльский день, тяжелая сухая жара, седая от пыли и гари трава, перелески под пулеметным огнем да горячая, потрескавшаяся глина дорог. Идут, перебегают по сгибу выцветшие буквы, и я слышу: — Все еще потеряна связь... — давно охрипший голос комбата надсадно и отчаянно падает куда-то. Он докладывает Капралову: —Послали уже седьмого. И не вернулся. Бугор пристрелян — ни проползти, ни пробежать. И вся местность открыта, а фашисты не жалеют ни пуль, ни мин. Чего им жалеть!.. — Связь с деревней необходимо восстановить. — Опять терять людей... — Я вмешиваюсь в разговор: — Разрешите», товарищ комиссар. Берусь восстановить связь. Рационализаторское предложение. Как ни тяжко, Капралов улыбнулся:: — Тут, брат, война... — Потому и предлагаю...
. Капралов думает, потом обращается к майору: — Рискнем? И вот среди бела дня мы мчимся. Конец провода привязан к дереву, в коляске мотоцикла связист, катушка с кабелем укреплена на коляске. Мы мчимся по открытому полю, вскакиваем на бугор, с такой же бешеной скоростью спускаемся вниз. Все на глазах противника, но он не ожидал этого, и мы проскакиваем. Фашисты вслед открывают беспорядочный пулеметный и автоматный ливень. Но мы уже в безопасности, и провод благополучно лежит в траве. — Товарищ комиссар полка! Докладываю. Слышите? — кричу я в трубку. — Вы меня слышите? Связь восстановлена! — Слышу! Спасибо. Мы вернулись тем же путем, на такой же бешеной скорости. И привезли в кабине тяжелораненого командира — совсем мальчонку. Успешно проскочили, раненому успели сделать переливание крови. Новые строки, и новый день всплывает в памяти. «...Будучи связным, с ротой, ушедшей в разведку в район деревни Малое Воиново, попал в окружение, не растерялся...» ...В самом зените быть солнцу, а с утра все идет проливной затяжной дождь. Чуть затих. По заданию командования везу пакет. Дорога стелется вдоль деревни. Улицы ее пусты. Тихо. Въезжаю в Воиново с одного конца, а с другого... входят гитлеровцы. Еле затормозил. На поворот! И вдруг: — Карасев!.. У дома стоит с велосипедом наш кировский рабочий, спортсмен и стрелок Костя Яркин. — Ты зачем здесь? — кричу. — Бросай свою коляску. Садись. Быстрей, быстрей! Костя поднимает велосипед и с такой яростью ударяет им о землю, что колеса сплющиваются. Я уже повернул машину. Фашисты обстреливают нас. Костя кричит, «регулирует» движение: — Сворачивай на просеку. Немцы на дороге. Окружают.
. Успеваем свернуть в лесок. Хорошо. Но впереди необозримое болото. — Приехали!.. А мне данные разведки передавать в батальон. И живой, а без толку сиди тут, как лодырь, — ругается Яркин. — Доберемся еще. Держи автомат, если пойдут по следу. Вспоминаю, кажется, по минутам весь этот день. Обследовали округу. Другой дороги нет — только через болото. Костя обнаружил старый сарай, мы оторвали доски, сколотили их. Положили доски под колеса, проехали немного и по колено в тине снова тащили доски... За всю ночь проехали 22 километра, но выбрались! А на рассвете наткнулись на несколько пушек, снаряды, машину. И никого кругом. Как и отчего, — раздумывать было некогда. Костя принялся вынимать замки из пушек. Потом взорвали снаряды, подожгли машину. По высохшей с ночи дороге вился, дымил порох из распотрошенных гильз. И стог сена подожгли. Чтоб ничего врагу не досталось. Только тут повстречали наших бойцов. Их осталось всего несколько из роты. Скрывались в лесочке. Командир убит. Семеро бойцов пропали. Находимся в окружении. Я взял команду по праву старшего. По совету Кости обшарили поле за перелеском, нашли там остальных бойцов, всех семерых. Раненые, они сползлись вместе, скрывались в осыпавшейся высокой ржи, которую тут не успели убрать. Вместе с бойцами мы выходили из окружения, и только к вечеру, поддерживая тех, кто мог идти, добрались. Тяжелораненых я подвозил на мотоцикле. Одного, кто говорил все, что сам может идти, Костя почти всю дорогу нес на себе. — Да что ты, ничего... — отмахивался он от моей помощи. — У нас все хорошо, мы сами идем, видишь? Порядок. Ты другим помогай.
. На станции Люболяды натолкнулись на группу фашистов. Их было двадцать. Мы остервенели. У нас с Яркиным были гранаты, у двух бойцов — автоматы. Ни одного фашиста не выпустили. Остались от тех памятных дней строка на листке и солдатская награда — медаль «За боевые заслуги»... Я счастливый. Даже ранен не был. А каждый день уходили из жизни товарищи, и многих я знал давно, знал их семьи. Как было теперь пойти на ту улицу, подойти к их дому, постучать в дверь? Костя Яркин, заводской спортсмен и смелый рабочий парень, больше никогда не вернулся на родной завод. Он пал смертью храбрых за родной Ленинград уже на его ближних подступах. Тревожное и горькое, в кровопролитных боях шло по ленинградской земле позднее лето 1941 года. Помню, для меня самым тяжелым было поворачивать в город — везти туда пакеты. Пока едешь под огнем противника, пока надо проскочить полосу прицельного огня — ничего, весь собран воедино, одна мысль тобою владеет: скорее проскочить. А потом приходят трудные минуты — едешь домой, в свой город, на свой завод с нерадостными вестями. И по мере того как дом приближается, горечью сдавливает сердце, неотступно преследует мысль: «Мы воюем уже под самым Ленинградом, враг подкатывается все ближе»... Напряженный внимательный глаз ловит изменения. (Где только не побывает связной — и в Смольном, и в штабе фронта на Дворцовой, и в райкоме партии на Кировской. Весь город объедешь!) Вижу, все больше учреждений, школ, общежитии занято под госпитали. На набережной и на вокзалах стоят очереди эвакуирующихся с тюками, мешками, чемоданами. Вот тут недавно были вырыты огромные, в несколько метров глубиной ямы. Внутри устанавливали бревенчатую клетку, туда бережно укладывали тяжелые скульптуры. Говорят, их обмазывали вазелином, обертывали бумагой и рубероидом. Теперь все засыпано.
. Пусто в садах и угрюмо на улицах. Ушли в деревянные срубы на своих местах памятники и статуи. В прекрасном великом городе нашем на площадях — слепые и темные кожухи. Сколько выросло их? Давно укрыты скульптуры Ленина у Финляндского и Смольного. Одет в защитное сооружение памятник Кирову на Кировской площади. Укрыты Медный всадник и египетские сфинксы у Академии художеств, в чехле игла Адмиралтейства. Везде, где ни едешь, видишь — день и ночь люди выносят, грузят ящики. Идет эвакуация в глубь страны. Отправляют важнейшие производства. Демонтируют, упаковывают, погружают. Исполнены напряженной работы дни. Понимая грозную опасность, нависшую над ним, Ленинград вывозит на Большую землю детей — свое будущее, сокровища всемирно известных музеев — славу свою и великое прошлое, оборудование фабрик и заводов — силу и могущество свое. Я никогда не думал, что так страшно смотреть, как уходит из города жизнь. Эвакуация — так называется это. Все ближе гул орудий. Совсем военным, фронтовым становится город. Везде — у школ, на скверах, на площадях и на Нарвской, и у Исаакия, и у Зимнего обучается новое пополнение армии. С Дворцовой площади из-под арки на Невский выходят танки, по проспекту Стачек грохочут навстречу тяжелые орудия. Едешь и вдруг обгоняешь тягач, волокущий на тросе порыжевшую от боя, с пробоинами и вмятинами «тридцатьчетверку». А в цехах на заводе все больше незнакомых» молодых лиц, непривычно много женщин. Но нет-нет да и встретишь вдруг совсем старых друзей: потянулись в свои цехи путиловцы, уже ушедшие на заслуженный отдых. Драгоценные старики... Первым возвратился на завод дорогой мой кузнец Бобин. Ему за семьдесят, проработал на Кировском 55 лет, его письмо к ветеранам печатали в «Кировце». Не утерпел я, отчитываюсь — рассказываю ему про новую «рационализацию» с проводом на мотоцикле. Смеется: — Вот это по-нашему! С огоньком... А видал, как молодежь приноровилась управляться с трофейными броневиками? Обязались теперь постоянно вести ремонт и трофеев, и наших машин сверх плана. Вот тебе и «зеленые»! Порода сказывается, путиловцы родом...
. Дядю Ваню Салтыкова все не могу застать, в прошлый раз он опять был в вечернюю смену, а Козин просит — уговори старика уехать, может, послушает. Плохо ему, а он же золотой мастер, пусть бы на Урал ехал. Похудел Салтыков до того, что только усы длиннющие и остались. — Дядя Ваня, ну чего не слушаешься? Ведь вон как нужен ты там. — Ну-ну, ты-то к чему вмешиваешься? Молод учить, путешественник... Лучше толком расскажи, как дела-то? Про Башилова правда, что ранен? Тяжело? Так... Ну вот, значит, поклон передавай всем. Скажи, работают кировцы и надеются. Иван Салтыков, мол, привет передавал. Понял? А теперь иди к Дийкову Василию, наведайся, этот тебе тоже кое-что для наших передаст. Я знаю, Дийков выполняет сейчас очень важное задание. Сколько горевал, что не пустили на фронт, зато теперь не спит сутками. Вызвали, поручили ему самую сложную операцию на 76-миллиметровой пушке, которая срочно поставлена на производство. Самую капризную деталь обрабатывает Дийков. Ввалились небритые щеки, глубоко запали ясными синими озерцами глаза на лице. Но все та же редкостная улыбка.
Василий Семенович Дийков.
— Скажи ребятам, скоро пойдут на фронт наши «полковушки». — Слышали уж, Василий Семенович. Ой, как нужны они! Говорят, вам тут Иванов Григорий Архипович помогал? — Помог очень. А как же! Он инструктор горкома партии. Недавно приходил на завод... А ты слыхал, какие отзывы о наших танках-то? Недавно на собрании говорили: несмотря на перестройку и эвакуацию значительной части оборудования, вес оборонной продукции у нас удвоился. Ясно? Вот так. ...Да, каждый раз, когда вручали мне пакет, с тяжелым чувством (как-то они там?) поворачивал я в город. Каждый раз с волнением ловил приметы наступающей на город войны. Но, странное дело, именно в городе за самое короткое время моего пребывания я вновь набирал силу и спокойствие. С неизбывной нежностью, с любовью до слез, до боли вставали они передо мной — люди дорогие, завод родной. И весь город наш несдающийся стоял за дивизией своего ополчения. Он вливал в нее силы. Уже давно возил я не только пакеты — осуществлял связь «живую», невольно становясь агитатором. Просто говорил на обоих «концах» своего пути — в городе и в дивизии — о том, что видел и знал. Передавал: «держимся» — и докладывал: «держатся». Я не был исключением, все повторяли только правду, главное: выстоим! Остальное — беды, горе, потери, даже смерть — отступало перед этой правдой, питая ее! А обстановка становилась все более сложной. Ценой огромных потерь враг вышел на ближние подступы к городу, пытаясь захватить его штурмом. С середины августа фашисты вели жестокие атаки. Полтора месяца стояли ополченцы на Лужском рубеже, сдерживая превосходящие силы врага. Только 20 августа, потеряв почти две трети своих солдат и офицеров, враг обошел наш рубеж. С беспримерным мужеством отстаивали кировцы свои позиции, навязывали врагу рукопашные схватки. Несколько суток шли кровопролитные бои на реке Оредеж. Но теснил враг превосходящими силами, подводил все новые резервы. Погиб в этих боях политрук Маркин, пал с осколком в самом сердце впереди идущих в контратаку комиссар дивизии Подрезов, на поле боя умер наш «историк» Мительман. Кровью писали путиловцы героическую страницу своей истории.
Создалась угроза окружения. И тогда на КП полка коммунистам-путиловцам во главе с В.Мухиным и А.Рыбаковым было поручено вынести из огневого кольца боевое знамя первого полка. Молча, под несмолкаемый гул боя бережно отделили знамя от древка. Мастер турбинного цеха Мухин спрятал его у себя на груди. Под палящим зноем и в проливные дожди выполняли бойцы-ополченцы приказ: выносили знамя. В Музее истории Ленинграда хранится эта драгоценная реликвия. В конце октября пробился из окружения полк. Без продовольствия, через лесные чащобы и болота вышли к своим, вынесли на себе всех раненых и больных. Но я забежал вперед в своем рассказе. В последние дни августа — начале сентября 1941 года я еще был связным.
