Родственники с прискорбием сообщают что на 64 году жизни 4 декабря скоропостижно скончался Моисеев Николай Васильевич, выпускник Нахимовского училища 1967 года. Окончил ВВМУРЭ им. А.С.Попова в 1972 году. Службу проходил на ДКБФ, в/ч. 09867, в военной приемке. Капитан 2 ранга. Прощание состоится 7 декабря, в 10.30, Центральный морг, Екатериновский пр., 10. Похороны состоятся 7 декабря 2012 года на Ковалевском кладбище. Дополнительную информацию можно получить по телефону 8 921 954 85 88.
К моим однокашникам, офицерам ВМФ, офицерам торгового и рыболовецкого флотов!
Думаю, большинство из Вас любит и понимает юмор как белый, так и чёрный. Надеюсь, что Вы улыбнётесь несколько раз моим байкам и дополните эту коллекцию сюжетами из своей жизни и практики. Уверен, каждый из Вас имеет в запасе множество сатирических и юмористических сюжетов.
Улыбнитесь! Подтянитесь! Присоединитесь! Ведь улыбка это флаг корабля!
Петров Юрий Сергеевич Капитан 2-го ранга в отставке.
2004 г.- 2009 г.
От автора.
Мои родители были металлургами. Отец инженер, а мама техник. Златоуст, Сталинград, Магнитогорск, Мариуполь – города с металлургическими заводами, где жила наша семья. По военному билету, отец числился как рядовой не обученный, беспартийный. За время войны был награждён тремя орденами и медалью «За оборону Сталинграда». Война застала нас в Сталинграде. Эвакуация с последним эшелоном, отец в составе подрывной команды на «Красном Октябре». Примерно в марте 1943-его года, он нас нашёл в Челябинске, и мы приехали в Магнитогорск. В Магнитогорске четырёхкомнатная квартира на четыре семьи. В каждой семье по четыре-пять человек. При таком плотном заселении я не припомню ни одного скандала между жильцами. Металл Магнитогорска воевал, и страна сносно кормила и одевала, город и комбинат. Наша семья не голодала, но питалась довольно скромно. Родители меня не пасли, и в пределах разумного позволяли проявлять самостоятельность. В 1947-ом году семья переехала в Мариуполь. Город восстанавливался, но две трети домов ещё были погорелками. Тёплое и ласковое Азовское море навеяло у меня желание посмотреть на другие моря, в результате чего я оказался в городе Калининграде, во «Втором Балтийском высшем военно-морском» училище. После училища был Северный флот, торпедные катера, сторожевые катера и тральщики. Последовал перевод на Балтику, а затем военным представителем на заводы где выполнялись заказы ВМФ. В боевых действиях не участвовал. О некоторых моментах жизни и службы узнаете из «Хихонек-хахонек» если хватит терпения их прочитать.
Кенигсберг – Калининград, годы учёбы, практики и стажировки.
Жемчужины из лексикона командиров рот в военно-морском училище.
После утреннего осмотра роты, перед строем следует изречение: « В Корее война, а у вас в тумбочках бардак». «Ботинки, товарищи курсанты, надо чистить с вечера, что бы надевать их утром на свежую голову».
Калининград. Всю территорию училища завалило снегом. На расчистку снега назначена рота курсантов. Командир роты привёл её на место работы и даёт задание – « Так вот товарищи курсанты, снег будите чистить от этого столба и до……..вечерней проверки».
Курсанты едут на практику. Едут пассажирским поездом, и везёт их один из командиров рот в звании капитана 3-го ранга. На одной из остановок, курсанты высыпали на перрон, и в их поведении что-то не понравилось одному из железнодорожников. Видя на перроне старшего офицера, железнодорожник обращается к нему и называет его майором. В ответ по всему перрону разливается ответ «если бы я был майором, то утопился бы в гальюне».
Художник погладил меня по голове и улыбнулся. У него были черные, ясные, совсем молодые глаза. — Сядьте, рассказывайте, — попросил он. — Когда вы приехали?
Мама рассказывала, а я разглядывал картины — , апельсиновые рощи, бульвары с пальмами, море, в котором борется с волнами корабль. Большая картина стояла на мольберте, завешенная серым холстом. — Сколько вы перенесли! Как много горя на свете! — сказал, выслушав маму, художник. — Проклятая война! Жена моего сына, Серго, тоже была ленинградкой. Анна приезжала к нам в гости. Когда началась война, она стала разведчицей. Однажды, когда она перешла линию фронта, гитлеровцы захватили ее... — Голос художника дрогнул: — Ее мучили и потом повесили... Осталась девочка... Ее привез сюда один летчик. Она в деревне, у родственников. Он умолк, мама тоже молчала. — Серго горячо подружился с Георгием, Нина. Они оба отчаянные головы, эти мальчики. Они командуют катерами и повсюду ходили вместе. Кое-что они мне рассказывали, — продолжал художник. — Один раз Георгий спас Серго жизнь. С той поры они стали братьями... Они приезжали ко мне, оставались до вечера и переворачивали весь дом. Ваш Георгий надевал на себя медвежью шкуру, кричал: «Берегись, загрызу! Я медведь!» А Серго гонялся за ним с пистолетом. Потом они принимались бороться на тахте, как мальчишки... Они и меня тормошили, — продолжал он. — Заставляли взбираться на Мтацминду. Вот поглядите в окно. Видите гору? Это Мтацминда. А ты фуникулер видишь, Никита? — Вижу. Синий вагончик с белой плоской крышей медленно поднимался по отвесной горе, заросшей кустарником; Другой спускался ему навстречу.
— Серго и Георгий катались вверх и вниз, как маленькие. А я помню время, когда не было . Это было очень давно. Я был тогда молод и карабкался на вершину, цепляясь за колючий кустарник. Я в этом доме родился и прожил шестьдесят девять лет... Тут и мой Серго вырос, тут и жена умерла и дочь... — Он задумался. — Когда Серго узнал все об Анне, Георгий обнял его, прижал к себе, и так они сидели всю ночь — голова Серго на груди Георгия... Вы знаете, я нарисовал их однажды, хотя они и получаса не могли постоять спокойно. Намучился с ними!.. Взгляните, в соседней комнате... Простите, что не могу проводить вас... — Может быть, вам помочь? — спросила мама. — Нет, благодарю вас. Я посижу тут. Мама отдернула занавес, и мы вошли в небольшую комнату с низкой тахтой, прикрытой красным ковром, с письменным столом и книжным шкафом, набитым книгами. — Мама, смотри! — схватил я ее за руку. Над тахтой висела картина: мой отец на балконе, обнявшись с моряком с густыми черными усиками. Оба смеются будто увидели что-то очень веселое. Лицо моряка мне показалось знакомым. Но где я встречал его, я никак не мог вспомнить... Но что это? Из красной с золотом рамы мне улыбалась та самая девочка; которую я видел в театре! Она сидела на перилах балкона и, держа в руке круглое зеркальце, гоняла по стене солнечных зайчиков. — Шалва Христофорович! — крикнул я в соседнюю комнату. — Скажите, пожалуйста: тут девочка с зеркалом, кто она? — Моя внучка. — Антонина?.. — Разве ты ее знаешь? — Конечно! Я встречал ее в Ленинграде. — Ну, ты опять ее скоро увидишь. Она сейчас живет в деревне, у моря, как раз там, где стоят катера.
.
Теперь я узнал моряка на картине! Он приходил в театр встречать Антонину. Ее отец — Серго Гурамишвили! — Вы, Нина, живите, прошу вас, в комнате Серго, — предложил художник. — Боюсь, правда, вам будет там неудобно. Тогда здесь, может быть... в этой комнате... Я переберусь... — Я очень благодарна вам, Шалва Христофорович, но мы сегодня уедем... — Куда? — К мужу. Ведь он так давно ждет нас! — А вы знаете что? Мы отправим Георгию телеграмму, и он сам приедет за вами. — Нет, нет! Мы так соскучились! — горячо возразила мама. — Каждый час кажется месяцем, а день — годом. — Боюсь, вы не застанете Георгия, — с грустью сказал художник. — Когда они приезжали в последний раз, я, каюсь, подслушал их разговор. Они опять собирались куда-то... и у них теперь даже нет адреса. Мама покачала головой. — Мы все же поедем... — На побережье дождь, Нина. Проливной, . Сплошное болото... Вам лучше подождать Георгия в Тбилиси. Но мама поднялась и сказала с сожалением:
— Нам пора... Я чувствовал, что она не хочет уходить из этого гостеприимного дома. — Не хотите послушаться старика! — огорченно проговорил художник. — Их, может быть, там уже нет. Вы напрасно поедете. — Нет, мы все же поедем. Не правда ли, сынок? — Да, я хочу скорей к папе. Художник сказал: — Ну, что делать. Будьте добры, передайте мне телефон. Мама подняла с круглого столика аппарат. Художник медленно, словно припоминая цифры, набрал номер. — Гомарджоба! — сказал он кому-то в трубку и продолжал разговор по-грузински. Потом он хотел положить трубку, но долго не попадал на рычаг. Я помог ему. — Вам, Нина, оставлены на городской станции билеты. — Я очень благодарна вам, Шалва Христофорович. — Вы посидите, Тамара сходит. — Нет, зачем? Я сама. — Считайте мой дом своим домом... Никита, приедешь на место, разыщи дом Ираклия Гамбашидзе. У Кэто Гамбашидзе, своей тетки, живет Антонина. Передай ей... передай, что я без нее скучаю и скоро пришлю за ней Тамару. Художник поцеловал меня в лоб. — А что передать Сергею Шалвовичу? — спросила мама.
— Что передать? — переспросил старик. — Боюсь, что вы его не увидите. Он ... Мы вышли на галерею. В окна был виден двор, на котором росли каштаны. Внизу, на лестнице, человек в роговых очках и в мохнатом пальто выговаривал Тамаре: — Зачем вы пустили гостей? Ему нужен покой. Я же предупреждал вас! Увидя маму, человек приподнял шляпу и продолжал раздраженным голосом: — Простите, пожалуйста, но я приказал к нему никого не пускать. Он тяжело болен. Я врач. — Они приехали из Ленинграда, — оправдывалась Тамара. — Так далеко ехали, как не пустить? — Из Ленинграда? — проговорил уже любезнее доктор и еще раз приподнял шляпу. — Дело в том, — продолжал он вполголоса, — что приблизительно год назад, когда война подошла вплотную к Кавказу, у Шалвы Христофоровича ослабло зрение — большое несчастье для человека, который пишет картины. Три дня назад он получил тяжелое известие: он узнал, что его сын Серго погиб во время боевой операции. И зрение, боюсь, оставило его навсегда. Мама побледнела и схватилась рукой за перила. — Что с вами? — спросил доктор. — Вам дурно? — Сергей Шалвович — товарищ моего мужа, — еле слышно проговорила она. — До свиданья! Доктор снял шляпу и долго держал ее перед собой на вытянутой руке. Мама шла молча, медленно, как будто нащупывая дорогу. «Они повсюду ходили вместе», — вспомнил я слова старика. Я совсем растерялся. Мне показалось, что она сейчас упадет. Я взял ее под руку. Твердый комок вдруг подкатил к горлу. Я старался не плакать, чтобы мама не заметила.
Глава шестая. САМЫЙ СТРАННЫЙ КОРАБЛЬ, КОТОРЫЙ Я КОГДА-ЛИБО ВИДЕЛ
В тот же вечер Мираб и Стэлла проводили нас к поезду. Город был , и во мраке люди толкали друг друга. Мы с трудом отыскали выход на перрон. На железнодорожных путях мелькали зеленые и красные огоньки и вполголоса гудели электровозы. Затемненный состав стоял у дальней платформы. В вагоне было темно лишь кое-где в отделениях теплились свечные огарки. В нашем купе сидели три морских офицера. Они поднялись и уступили место у окна маме. Мираб протянул сверток в желтой бумаге: — Это вам на дорогу, Нина. — Мираб Евстафьевич! Зачем? — Как зачем? Мальчик кушать захочет, сама кушать захочешь. Там курица, немного лаваша и сыра... Счастливого пути, Нина! Счастливо найти тебе мужа, приезжай, дорогая, к нам, будем рады. Он очень торопился сказать сразу как можно больше. И мне казалось, что я давным-давно знаю этого славного человека. — Ну, пойдем, Стэлла! — позвал Мираб дочку. — А то поезда привыкли нынче отходить без звонков. И мы уедем с тобой до самого Гори, а мама будет нас ждать до утра. — Приезжай поскорее! — сказала Стэлла и звонко чмокнула меня в щеку. Моряки засмеялись. — Ого! Вот как надо провожать друга! Но Стэллу смутить было трудно. — Приезжай, — повторила она. — Мы с тобой пойдем в Муштаид. А хочешь — в зоопарк или в цирк.
— Приезжай, — повторил за ней отец. — Вы пойдете с ней в , в зоопарк или цирк. Стэлла сунула что-то мне в руку и крепко зажала ее своими горячими пальцами. Они ушли как раз вовремя, потому что поезд тронулся без звонков и свистков и медленно отошел от темной платформы... Я разжал пальцы и увидел маленькую плюшевую собаку. Ее мне оставила Стэлла на память. Когда проводник отобрал билеты, моряки поинтересовались, зачем мы едем к морю зимой. Мама, стелившая мне постель, объяснила, что мы едем к отцу, офицеру. — Рындин? — повторили они фамилию. — Как же, знаем: Рындин с торпедных катеров. Они переглянулись.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Когда тела экипажа С-80 были преданы земле, точнее, вечной мерзлоте Оленьей Губы, кадровики совершили свой ритуал - в комнате для сжигания секретных бумаг предали огню удостоверения личности офицеров и мичманов погибшей лодки. На капитана 1-го ранга Бабашина легла ещё одна нелегкая обязанность: рассылать родственникам погибших подводников их личные вещи. Было куплено 78 одинаковых черных фибровых чемоданов. В каждый положили по новенькому тельнику, бескозырке... У кого сохранились часы - положили и их. Перетрясли баталёрки, нашли письма, книги, фотоаппарат. И поехали по всему Союзу фибровые чемоданы и цинковые гробы с "грузом 200". Потом, спустя четверть века, полетят над страной "цинки" афганцев в "черных тюльпанах". А тогда молча, скрытно, секретно хоронили моряков... С той поры прошло 36 лет. Не бог весть какая древность. Но за это время на флоте сменилось не одно поколение, так что узнать теперь что-либо о погибших чрезвычайно трудно. Лишь отрывочные сведения от тех, кто когда-то сам служил на С-80 или дружил с кем-то из экипажа. Вот что рассказал о капитан-лейтенанте Викторе Черничко его сослуживец капитан 1-го ранга в отставке Бабашин: "В памяти остался как весельчак, гитарист, лыжник, боксер. Нос, как у всех боксеров, был слегка кривоват, но это даже ему шло... Успеху у женщин эта его "особинка" не мешала. А вообще-то был добрый семьянин, отец двоих детей. Заядлый лыжник. Иной раз прибегал прямо к подъему флага, сбрасывал лыжи - и в строй. Высококлассный ракетчик, выпускник Севастопольского военно-морского училища имени Нахимова. Он уже получил назначение на большую ракетную подлодку 651-го проекта. Мог и не ходить в море, но взялся подготовить своего преемника - командира ракетной группы Колю Бонадыкова. "Последний раз, - говорил, - схожу, и все". Вот и сходил в последний раз..." Точные обстоятельства гибели С-80 не установлены и по сию пору. Есть лишь версии, более или менее убедительные...
Виктор Петрович Черничко - выпускник Тбилисского нахимовского училища 1951 года.
Беляев Василий Иванович
Фото из архива М.Д.Агронского.
Богочанов Павел Георгиевич
Капитан 1 ранга, окончил ВИТКУ ВМФ в 1957 г. Начальник станции безобмоточного размагничивания на БФ и ТОФ. СНС. Фото из архива М.Д.Агронского.
Выдача патронов. Слева третий нахимовец 4-го выпуска Е.Г.Боярский.
Окончил ВИТКУ ВМФ в 1957 г. Инженер-полковник, строитель, научный работник, награжден орденом "За службу Родине".
Бубеннов Владимир Фаддеевич
Владимир Фаддеевич Бубеннов - инженер-полковник, окончил ВИТКУ ВМФ в 1957 г. Служил и работал в строительных войсках и организациях на Дальнем Востоке, Байконуре и в Калуге. Фото из архива М.Д.Агронского.
Васильев Леонид Викторович
Фото из архива М.Д.Агронского.
Гриневич Владимир Васильевич (передал эти и другие материалы об однокашниках) и Васильев Леонид Викторович на юбилейной встрече.
Они были нахимовцами. Текст и фото Г. Майданова. ЯГАС БАЛСС. Вторник, 20 июля 1982 года.
Родители большинства из них погибли в годы Великой Отечественной войны. Родной дом, семью заменило им в 1945 году Рижское нахимовское военно-морское училище. Много с тех пор пройдено морей и океанов. Они стали морскими офицерами, военачальниками, инженерами, преподавателями военных училищ. А те, кто работает на заводах и фабриках, также с честью несут по жизни трудовую вахту, морскую выучку и дружбу. В минувшую субботу у здания Музея революции Латвийской ССР собрались бывшие рижские нахимовцы, их родственники, друзья, представители общественности. Они пришли на торжественную церемонию открытия мемориальной доски на здании музея. Оркестр исполняет гимны Советского Союза и Латвийской ССР. Митинг открывает заместитель председателя Кировского райисполкома Бирута Екабовна Лаце. Затем слово предоставляется бывшему выпускнику училища, ныне кандидату технических наук, лауреату Государственной премии СССР Леониду Викторовичу Васильеву. Он заверил присутствующих, что бывшие выпускники Рижского нахимовского приложат все силы для укрепления обороноспособности нашей Родины, ее экономической мощи, воспитания матросов и солдат в духе беспредельной преданности идеалам марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма. Снова звучит оркестр. Наступает торжественная минута открытия мемориальной доски. Надпись на ней гласит: «В этом здании с 1945 по 1955 год находилось Рижское нахимовское военно-морское училище».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
— Он ушел на фронт, когда фашисты бомбили Тбилиси, — сказала Стэлла. — Да, они раза два или три нас бомбили, — подхватил Мираб, — но не причинили большого вреда. Они хотели прорваться к нам через перевалы и наступить Грузии прямо на сердце! Уй, проклятые! Забрались на горы! А наш Гоги сам просился поскорее на фронт. И он медаль получил... Да ты кушай, дорогая! И ты кушай, мальчик. Тебя как зовут?.. Никита? Кушай, Никито, кушай! Как хорошо было тут, в теплой, светлой комнате, после холодных, темных поездов! Пока я с удовольствием ел, Стэлла продолжала меня разглядывать, хотя делала вид, что пишет. А Гурамишвили все угощал и требовал, чтобы все было съедено. Он открыл шкаф, достал два больших апельсина, ловко взрезал их острым ножичком и положил перед нами, словно два оранжевых цветка с распустившимися лепестками. Стэлла спросила меня: — Тебе сколько лет? — Тринадцать. — Не-ет! — протянула она удивленно. — Я думала, больше. Ленинград красивый город? Я читала у Гоголя «Невский проспект», у Пушкина «».
Я принялся рассказывать ей о Ленинграде, и она часто восклицала: «Не-ет!» Сначала я думал, что она мне не верит, но вскоре понял, что она говорит свое «не-ет», когда чему-нибудь удивляется. Она училась в шестом классе и показала мне свои тетради, где все было написано незнакомыми буквами — по-грузински. И она даже написала по-грузински «Никита», и я должен был ей поверить на слово, что написано именно «Никита», а не что-нибудь другое. Потом нам с мамой постелили на большом диване, прикрытом ковром, на котором, наверное, всегда спали хозяева, так как они легли на пол. Мираб назвал широкий низкий диван «тахтой». И как мама ни протестовала, и он и его жена настояли, чтобы мы воспользовались их гостеприимством.
Глава пятая. ДОМ ПОД ГОРОЙ ДАВИДА
Когда мы проснулись, в раскрытое окно ярко светило солнце и солнечные зайчики бегали по стенам. Было тепло, и не верилось, что на дворе — зима. Стэлла, заплетая косы, болтала без устали, и казалось — заставить ее помолчать невозможно. — Хочешь посмотреть на слона? — спросила она. — Мы пойдем с тобой в зоопарк, отец даст нам денег... Дашь? — обратилась она к отцу. — Конечно, дам, дорогая, — ответил Мираб улыбаясь. — Или мы с тобой сходим в цирк, — продолжала Стэлла. — Ух, и большой же у нас цирк. На одной стороне сидишь — другой не видно! А если хочешь, покатаемся на фуникулере. — А что такое «фуникулер»? — Не-ет! Он не знает!.. Пойдем на двор, покажу. Я оделся, и она потащила меня за собой. Мне показалось, что я нахожусь внутри огромного стеклянного колпака: весь дом окружали стеклянные галерейки. — Гляди! — показала Стэлла. По отвесной горе, за рекой, над городом, карабкалась белая букашка. Навстречу ей, сверху вниз, пробиралась другая.
Фуникулер в Тбилиси. .
— Рубль — туда, рубль — обратно, — сказала девочка. — Папка даст восемь рублей, и мы проедемся четыре раза на гору и обратно. Хочешь? В ворота вошел рыжий ослик, тянувший тележку. В тележке сидел мальчик в лихо сдвинутой на затылок пилотке. — Молоко, молоко, мацони! — закричал он пронзительно. Усатый разносчик с лотком на голове прокричал: «Зелень! Тархун! Цицмады!» На лотке были разложены редис, зеленый лук и какая-то трава, похожая на салат. Тетя Маро купила пучок травы и редис. Потом позвала завтракать. Мы сели за стол и ели редис, траву, простоквашу, которая называлась «мацони», и горячие ватрушки с сыром, залитые яйцом. Я сказал, что в первый раз в жизни ем такие ватрушки. — Не-ет! Он не ел хачапури! — воскликнула Стэлла. — Вкусно? — Вкусно. Стэлла продолжала болтать — о школе, подругах и книгах. Мама, отдохнувшая и повеселевшая, похвалила девочку. Гурамишвили расцвел и, казалось, готов был расцеловать всех, кто хвалит его любимицу-дочку. — Она даже в кино снималась, — похвастался он. — Да только не получилось ничего, к сожалению. Ее заставляли плакать, а она все время смеется. Когда мы позавтракали, Стэлла показала мне свои книги. — Ты все это прочла?
— Конечно! По нескольку раз. Возьму и пристану к папке: « жил на самом деле?» Папка смеется и говорит: «Никогда, дорогая, такого чудища на свете не было». — «Не-ет, как же так не было, когда Хома Брут увидел его и от испуга умер?» А папка говорит: «Твоему Хоме Вий приснился». Ну скажи, Никито, разве могут такие сны сниться? Нет, тут что-то не то, уж что-нибудь там такое было. Хотела бы я посмотреть своими глазами. Неужели писатели все выдумывают? И Тома Сойера тоже никогда не было? — Том Сойер — это сам Марк Твен, а Гек Финн был его другом. — Ну, вот видишь! Может быть, и Вий на самом деле существовал и его Гоголь увидел в одну темную ночь в старой церкви. Она вся просияла, и даже уши у нее покраснели. — А хочешь, пойдем в Муштаид? — Куда? — Не-ет, ты не знаешь? — удивилась она. — Это большой парк с . Я начальник станции, — объявила она гордо. — Я тебя посажу в вагон и дам сигнал отправления. Идем же!
Но Мираб, услышав наш разговор, сказал, что в парк мы пойдем в следующий раз, а сейчас он нас проводит к художнику. Он тут же сказал, что мы можем жить у них сколько захочется. Мама надела пальто и расцеловалась с тетей Маро. Стэлла кричала нам вслед: — Приходи, Никито! Приходи обязательно, слышишь?
* * *
Мы шли по удивительно узкой улице. На горах, возвышавшихся над домами, виднелись остатки крепостных стен и церкви с остроконечными серыми крышами. Было совсем тепло, и мальчишки кричали: «Подснежник! Посмотри, пожалуйста, свежий подснежник!» Они продавали букетики синих подснежников и розовых фиалок. На мосту стоял патруль — четыре моряка с автоматами. Глубоко под ногами бурлила коричневая река. — Кура, — пояснил Мираб. — Это наша Кура. — Разве она не замерзает зимой? — Она так быстра, что мороз не может в нее вцепиться!.. Мы поднимались все выше, и дома с открытыми настежь окнами очутились у нас под ногами. На крыше, в крохотном садике, две маленькие девочки играли в куклы. Мы пересекли широкий проспект, похожий на лес — так густо там росли пихты. По проспекту шли войска, мчались автомобили, троллейбусы и танкетки. Мираб повел нас по улице, круто поднимавшейся в гору. На горе, возле полосатой, замаскированной церкви, ветер раскачивал кипарисы.
— , — пояснил дядя Мираб. Балконы выступали над первыми этажами и висели прямо над головой. Мы порядком устали. Наконец, мы вошли в ворота. В глубине двора стоял двухэтажный дом с галереей. — Пришли, — сказал Мираб отдуваясь. Он одернул черную блузу и нажал кнопку. Нам пришлось подождать. Наконец, вышла пожилая, очень полная женщина в черном шелковом платье и черном платке. — Гомарджоба! — поздоровался дядя Мираб. — Гагимарджос, — ответила женщина густым, почти мужским голосом. — Я привел гостей, Тамара. — Шалва болен, Мираб. — Разве это простые гости? — убедительно сказал Гурамишвили. — Жена капитана, друга Серго... Капитана Георгия знаешь? Это его сын. — Жена Георгия? Его сын?! — воскликнула, словно испугавшись, Тамара. С удивительной легкостью подобрав длинные юбки, она убежала наверх, оставив раскрытой дверь. — Ну, я свое дело сделал, — сказал наш новый друг. — Теперь он будет беседовать с вами целый день, а мне пора на работу. Приходите, дорогие, как только освободитесь. — Спасибо, — сказала мама, пожимая руку сапожнику. — Я не знаю, как вас благодарить. Вы нас приняли, как родных... — Зачем говоришь такое? Тебе с сыном где оставаться? На улице? Разве можно на улице, — зима на дворе... Принял, не принял... Вечером приходите. Стэлла просила, жена... Запишите адрес. Гурамишвили продиктовал адрес, приподнял кепку и ушел.
сохраняется, в отличие от старой Москвы, физически невозможно втиснуть современные небоскребы. Берег реки Кура, самая центральная часть города.
— Входите, хозяин просит! — крикнула нам с лестницы Тамара. Мы поднялись на второй этаж. На широкой стеклянной галерее стояли пальмы и олеандры в кадках. Мы разделись. Тамара распахнула стеклянную дверь и сказала: — Они пришли, батоно! Комната, в которой мы очутились, была высока и просторна. Через огромные окна струился ровный зимний свет. На тахту, на которой мог бы свободно улечься великан, спадал со стены пушистый ковер. Над ковром висели оленьи рога. На золотых с черным узором обоях висели картины в тяжелых рамах и кинжалы в оправе. На круглых столиках стояли узкогорлые глиняные сосуды. На паркете распласталась бурая медвежья шкура. Посредине комнаты стоял черный овальный стол. У окна, в глубоком покойном кресле с высокой спинкой, сидел старик с серебристыми вьющимися и мягкими, как шелк, волосами и пушистыми усами. Лицо его было все в мелких морщинках. — Прошу прощения, что не мог выйти навстречу, — сказал он. — Прошу вас, подойдите ко мне. Мама подошла к художнику и протянула руку. — Я очень рад, дорогая! Вас зовут Ниной, не так ли? Георгий много говорил мне о вас. А где же Никита? — Никиток, — позвала мама, — подойди к Шалве Христофоровичу.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Важное
Важное
Важное
Важное
