На Сахалине растет замечательная ягода – Не знаю, почему так, но коренные жители называют её «клоповкой» за специфический запах. Клопов я видел очень давно, еще будучи практикантом, на крейсере «Михаил Кутузов» в 1970 году. Там они жили в матросских кубриках в деревянных рундуках. По ночам выходили из щелей и кусали нещадно. Пахнет ли красника клопами, не знаю, поскольку особенно к этим кровососам не принюхивался. Тем более, узнав о неприятном соседстве, мы - первокурсники военно-морского училища, вытащили свои пробковые матрасы на верхнюю палубу и стали ночевать там.
Так вот. Красника действительно уникальная и ценная ягода. Уникальна она тем, что растет только на Дальнем Востоке и только на гребнях крутых сопок, куда еще надо суметь подняться. А ценна красника тем, что отлично снимает похмельный синдром и понижает давление. Учитывая факт, что редкое русское застолье в праздник обходится без спиртного, а праздников на Руси тьма-тьмущая, такая ягода на Сахалине была в каждом доме. Засыпанная сахаром, красника выделяет сок, который и используется сахалинцами в утренние послепраздничные часы. Красничный сироп добавляют в чай или просто в воду, пьют, оживают, трезвеют и идут на работу. Я служил в бригаде охраны водного района или сокращенно ОВРа, на юге Сахалина, и в погожие осенние деньки командование бригады организовывало для семей офицеров и мичманов морские путешествия за клоповкой. Свободные от вахты офицеры, мичманы и их домочадцы грузились в порту Корсаков на малый десантный катер, и он потихоньку шлепал к мысу Анива. Там группа с ведрами высаживалась на берег и совершала подъем на самую высокую точку Сахалина – гору Крузенштерна. Как-то, в конце сентября, назначили меня старшим над всей этой компанией, и мы ранним утром отправились на катере за ягодой-клоповкой. Был полный штиль. На востоке, из-за сопок, выползало огромное желтое солнце, цепляясь первыми своими лучами за синюю бухту и далекие скалы мыса Крильон. Японское море ласково расступалось перед МДК и тихо шуршало вдоль бортов.
В пункте высадки, на полпути к вершине находился армейский дивизион ПВО. Места совершенно дикие, полное бездорожье. Только глубокая колея от колес тягача вела сверху от дивизиона к морю. Продукты личному составу доставляли морем или выбрасывали с вертолета раз в месяц. Крупа, картошка, мука, масло, овощные консервы – ассортимент продуктов невелик. Не ресторан, конечно, но жить можно. Иногда, по безалаберности, или от великой занятости, а может нелетной или штормовой погоды, харч на пост не доставлялся, и солдатики вместе с офицерами переходили на подножный корм, то есть на грибы, ягоды и рыбу. Правда, от горбуши, кеты, красной икры их уже тошнило. Огромными косяками дальневосточные лососи – кета и горбуша в течение лета заходили на нерест в близлежащие речки и ручьи, впадающие в море. Рыбу жарили, варили, солили и коптили. Зернистую икру солили, упаковывали в деревянные бочонки и с оказией передавали, в качестве презента, на «большую землю» в штаб армии, снабжали свои семьи. Когда оба катера уткнулись в каменистый берег и откинули на него аппарели, я доложил о прибытии по катерной радиостанции в штаб бригады. Вот тут ко мне и подошел командир одного из катеров мичман Гребенюк. - Товарищ капитан третьего ранга, - попросил он меня, - возьмите с собой за клоповкой двух моих матросов. Очень просятся на берег. Я не могу покинуть корабль, а они мне заодно наберут ягод. Комбриг строго-настрого приказал не отпускать команду катера на случай необходимости выхода по распоряжению флота. Гребенюк это прекрасно знал. - Нет, не разрешаю, - сказал я, - потом поделимся, скинемся тебе на ведро. Десант с ведрами уже стоял на берегу и ждал моей команды на штурм вершины Крузенштерна. Кроме десяти мужчин здесь были еще женщины и дети. Было семь часов утра по сахалинскому времени. Я проинструктировал всех, чтобы держались рядом и не разбредались по сопкам. - В четырнадцать часов начинаем спуск, никаких опозданий, - сказал я народу. На вершину поднимались по крутой и извилистой тропе примерно два часа. Наконец, вышли на гребень горы и замерли в восхищении от увиденной панорамы. Позади нас был залив Анива, а впереди Охотское море, омывающее восточный берег Сахалина. Ширина гребня составляла всего лишь несколько десятков метров, а затем шел спуск к морю. И сразу же наткнулись на целую поляну красники.
Кустики у неё маленькие, высотой не более двадцати сантиметров, а под листочками прячутся ягоды, похожие на маленькие вишенки. Ползком и на четвереньках, мы накинулись на ягоду. Надо было успеть набрать по два ведра ягоды, чтобы не опоздать к отходу катеров. Все ведь строго регламентировано. Время отхода и прихода каждого плавсредства под контролем дежурной оперативной службы и флотских постов наблюдения и связи. Наконец, мой отряд, с ведрами полными красники, собрался в точке сбора и столпился у тропы ведущей вниз. Я тоже успел собрать два ведра ценной ягоды. Проверил всех по списку. Все были на месте. Время выхода в базу уже поджимало, и мы потихоньку начали спуск. Вниз идти было нелегко с полными ведрами, но часа через полтора группа была уже внизу. - Гребенюк, запрашивай «добро» в базу, все в сборе - дал я команду командиру десантного катера. Мичман молча смотрел на меня и никак не реагировал на мои слова. - Чего, смотришь, выполняй приказание! Время вышло, пора, – сказал я Гребенюку. Тот топтался на месте. По всему было видно, что он не решается мне что-то сказать. - Говори, что случилось, катер в строю? - Катер в строю, личный состав на месте ... за исключением матросов Телегина и Степанова, - наконец признался мичман. - А где они? – я начал уже закипать. - Куда они делись с катера? - Я их отправил за клоповкой. - Товарищ мичман, я же запретил покидать катер, какое право вы имели нарушить приказание?– перешел я на официальное «вы». Мичман подавленно молчал, не зная, как оправдаться.
В беседе с его подчиненными выяснилось, что жадный Гребенюк дал Телегину и Степанову по два пятнадцатилитровых пластиковых ведра и отправил их за ягодой через полчаса после нашего ухода. Приказал не попадаться никому на глаза и вернуться пораньше, чем остальные пассажиры. - Вот-вот должны вернуться, - виновато заверил меня Гребенюк. Запросили «добро» на перенос выхода МДК у оперативного дежурного бригады ОВРа капитана 3 ранга Новосёлова. - Что там у вас? – поинтересовался оперативный. - Да ничего страшного, ждем еще двоих человек, задержались на сопке. - Ладно, переносим выход на восемнадцать ноль-ноль, - разрешил Новоселов. Отправили трех человек наверх поаукать пропавшим матросам еще. Никто не отозвался. На часах стрелки показали шесть часов вечера. - Ну, что там у вас? – начал нервничать оперативный дежурный. - Пока не вернулись, ждем, - ответил я ему, - наверно заблудились. - А кого нет? - Нет матросов мичмана Гребенюка. Без моего разрешения он отправил их за ягодой и они, видимо, заблудились. - Он, что? О....л? – интеллигентный Юра Новоселов всегда был сдержан в выражениях, но тут не сдержался. – Все, ребята, мне надо докладывать комбригу. На связь с катером вышел командир бригады Терещенко и кратко, по-флотски, дал устную характеристику мичману Гребенюку. Характеристика состояла из двух десятков непечатных слов, выданных ему в ушные раковины. Потом подозвал к рации меня. - Организовывай поиск, живыми или контуженными эти оболтусы должны быть на вашей галоше. Вы что убить меня хотите, зарезать? Или мне тут самому совершить суицид? Через четыре часа мне придется докладывать на флот, что у нас ЧП. Ну, что ж, начали поиск. Собрал всех мужиков, захватили пару фонарей, найденных на катере, потому, что уже начало смеркаться, и цепочкой двинулись по тропе на злополучную гору. Всю дорогу орали и светили во все стороны фонарями. Всё напрасно, только охрипли. На обратном пути зашли на пост ПВО. - Это вы там веселитесь? – спросил нас начальник поста худой заросший волосами капитан - Что, никак спиртиком заправились и гуляете на природе?
- Какой спирт, какое гуляние? У нас два моряка - ответил я за всех, - вот ищем, не видели случайно? - Да нет, не видели, - ответили мне, - а может, они вообще от вас сбежали? Может они у нас, где-нибудь, прячутся? - Куда им с острова бежать? – посмеялись мы. - Разве только вплавь через пролив Лаперуза в Японию? Ну, давайте у вас поищем. Вышли во двор, там были несколько сарайчиков и дощатый туалет на отшибе. В хозпостройках горели лампочки – электричество подавалось от небольшой дизельной электростанции. Обшарили все закоулки, заглянули в сортир. Густой запах клоповки перебивал неприятное амбре человеческих отходов. Красничный похмельный сиропчик у пэвэошников явно был в ходу. Осмотрели помещение дизельной электростанции, заглянули в ящики для угля и дров. Ни с чем вернулись на побережье. Теплилась надежда, что Степанов и Телегин уже на борту и мы тронемся в обратный путь. Не было ни того, ни другого. Всё. Чрезвычайное происшествие! - Докладывай, Гребенюк, не нашли твоих бойцов, хрен их знает, куда они подевались, - сказал я мичману, - принимай ушат помоев, сам виноват. И началось. По цепочке от нашего оперативного, через оперативного дежурного Сахалинской флотилии оперативному Тихоокеанского флота пошло сообщение, что на Сахалине, у какого-то безмозглого мичмана Гребенюка с десантного катера ушли и не вернулись матросы. Флот встал на уши. - Искать! Терещенко! С утра искать, найти и доложить! Понятно вам? – штаб флота, как растревоженный пчелиный рой, жалил бедного нашего комбрига. - Есть! Так точно! Виноват! Так точно! С утра возобновим поиски! – отвечал командованию Терещенко. Кое-как перекантовались на катере до утра. Трех дошкольников уложили спать в маленьком матросском кубрике, благо было место. Женщины ночевали в каюте командира и механика. Мужчины спали в сидячем положении, кто-где. В пять утра подошел еще один десантный катер, забрал детей и женщин и ушел в Корсаков. На усиление поисков прибыл и стал на якорь базовый тральщик. С него на шлюпке высадилась группа – офицеры штаба бригады флагманский штурман Сергей Можаев, флагманский минёр Сергей Вяткин, досрочно сменённый с дежурства начальник отдела кадров Юра Новоселов. Кроме них, комбриг Терещенко прислал караул с автоматами Калашникова, УКВ-радиостанции, мегафоны, различную экипировку – ракетницы, фонари, капроновые лини, топорики, а так же продукты – тушенку, рыбные консервы и хлеб.
Поиск возобновился. Мы шли широким фронтом по вершинам сопок мыса Анива от самой его южной части, где стоял маяк, и на север, сколько можно было идти. «Идите от юга и пока не найдете» - совместил пространство и время комбриг. Впереди шли автоматчики, потому что в зарослях низкорослого, густого бамбука водились крупные медведи. Они здесь были единовластными хозяевами. Зарубки своими когтями они делали высоко на редких деревьях. Так они метили свою территорию и никого к себе не допускали. Юра Новосёлов прихватил с собой компас, чтобы не сбиться с пути. Заблудиться было несложно – и справа, и слева были склоны мыса и море. Ночью или в тумане можно ошибиться в направлении и выйти не на то побережье. Так потом с нами и получилось – не помог и компас, потому что там была магнитная аномалия. Наши мегафоны подняли бы и мертвых, не то что медведей! Но на призывы никто не отзывался. Прошли мы километров десять и в полной темноте подошли к какому-то глубокому ущелью. Откуда-то сверху текла река и падала вниз к морю пенистым водопадом. - Тут не должно быть никакой реки, - остановился в замешательстве штурман Гранкин, - куда это мы пришли? - Кто здесь штурман, я или ты? – ответил я ему, глядя в провал. - Давай Сусанин, выводи нас в залив Анива. Кушать хотца и баиньки уже пора. Все мы уже устали. Матросы, как сквозь землю провалились и дальнейший поиск поиск стал бессмысленным. К берегу пробиться теперь было невозможно – мы вышли на крутые обрывистые берега мыса. Самим бы спуститься живыми и не разбиться. К морю можно было попасть только по ущелью, и мы на общем совете решили вязать веревки, какие есть, привязать к крепкому дереву и ползти вниз к заливу Анива по водопаду. Ребята! Кто любит экстрим? Спуститесь глухой ночью по тонким скользким веревкам неизвестно куда, в провал, метров двести, в потоке холодной воды. Да еще не зная, что там ждет ниже – берег моря или подземный тоннель, пробитый водой. Первые спустились в кромешной темноте. Остальные ползли по веревке уже при свете сигнальных ракет, пускаемых с берега первопроходцами.
Минёр Вяткин доложил по рации, что мы находимся примерно в пяти-шести милях на берегу (фото В.Боброва) севернее от точки стоянки наших кораблей. - Вас понял, поиск прекратить, матросы нашлись, ждите катер, - лаконично ответил чей-то неразборчивый голос. - Ура, матросы нашлись! Они уже на катере! – радостно завопил Вяткин. Все шумно выразили свой восторг. Наконец закончились наши мучения! Нашли веток, развели костер, чтобы согреться. Все насквозь были мокрые, к тому же стало довольно прохладно. Через два часа ожидания начался прилив. И без того узкая полоска каменистого берега стала заполняться водой. Мы вглядывались в море, но никаких огней не было видно. По нашим расчетам десантный катер, даже самым малым ходом уже должен был показаться. Уже в полночь, когда прилив достиг своего апогея и поисковая группа стояла по колено в воде, прижатая к отвесному берегу, получили сообщение по УКВ, что мы все дураки, балбесы и идиоты. - Какого хрена вы делаете на восточном побережье?- вопил базовый тральщик. - Кто приказал вам идти туда!? Никто нам не приказывал. Наши штурмана Можаев и Гранкин – славные потомки Ивана Сусанина – вывели нас к Охотскому морю. Потом сказали, что мол, не учли, что здесь магнитная аномалия, и стрелка компаса вместо запада, куда нам надо было, показывала строго на восток. За вами идет начинайте движение, он обогнет мыс и станет у рыбацкого причала в четырёх милях южнее.
Нашли мы на карте и наш водопад, и причал на восточном побережье. Четыре мили - это по морю. А по берегу, по приливу, по скользким валунам в темноте – это около восьми километров. Не буду рассказывать о нашем самочувствии, когда под утро мы добрались до рыбацкого причала, заползли на тральщик, выпили спирта, и упали, чуть живые, на койки. Проспали до обеда и стали приводить себя в порядок. У меня оторвалась подошва на ботинке и лопнула по всему шву левая штанина. Ноги были все в ссадинах от камней и ракушек. У других внешний вид был не лучше моего. Я пошел выяснять обстановку, узнать, где нашли матросов. - Японские шпионы связаны и сидят под замком, - сказал мне командир тральщика капитан третьего ранга Чубенко, - пойдут под трибунал. - А, почему «японские шпионы»? – спросил я у Чубенко. - Так, они мать их так, решили в Японию убежать на какой-нибудь японской шхуне, - рассказал мне Чубенко, - вон их, сколько в наших водах браконьерничает, краба промышляют. Наши придурки запаслись тушенкой, хлебом, взяли с собой две бутылки водки и с преступного благословения мичмана Гребенюка отправились на восточное побережье ждать оказию на Хоккайдо. Мы вызвали погранцов с овчаркой и если бы не они, хлопчики, до сих пор сидели бы в уютной трещине под скалой. Собачка их живо из щели вытащила. - Жюль Верна начитались, - сплюнул Чубенко, - Клондайк капиталистический им подавай, будет им золотой Клондайк и Эльдорадо в дисбате на острове Русском.
Остров
Заснеженный на рыбу похожий, Упрямо на север плывет, непоседа! Здесь люди душевнее, сердцем моложе И двери открыты – входите соседи!
Входили друзья, приносили горбушу, Мы лучше закуски под пиво не знали. Ножом нарезали брюшко её туши И жигулевским пивком запивали.
Под пиво решали – когда на рыбалку? Зубатка* пошла, а наваги, как грязи - Тащить тяжело и выбрасывать жалко, В снегу бесконечном до берега вязнем.
А солнце играет в зеленых торосах, Глазам тяжело от блестящего снега. На Сахалине крутые морозы, Но старожилам они не помеха.
Остров, мой Остров! Мне снятся опять Озера твои, и хрустальные речки, Сопки в снегу, россыпь нежных опят, Охотничий домик, уют теплой печки.
Не часто, конечно, все это бывало - Охота, рыбалка, грибное раздолье, Ведь времени много нам всем не давала Служба морская в просоленной ОВРе *
Как вы далёки тайфуны шальные, Лиственниц запах, уха из тайменя, Просторы морские, богатства лесные… Как вы далеки, и нет вам замены!
* Крупная азиатская корюшка * ОВРа – охрана водного района
А об участнике парада Победы во Владивостоке, гвардейце Пете Коробкине мы узнали из газеты «Красное Знамя» за 23 ноября 1945 года. Статья о мальчишке-сироте, участнике боев с Японией, большая, но зацепиться было вроде не за что. Помогла одна фраза о том, что во Владивостоке он разыскивал сестру, которая училась на штурмана. Помогла штурман дальнего плавания, бывшая юнга п/х «Ильич» Алла Ефремовна Резнер. Она подсказала, что в их группе действительно училась Коробкина, у нее был младший брат и искать надо, скорее всего, в Находке. Петра Петровича нашли, состоялись встречи с ребятами.
Кудрин Николай Михайлович
Хочу рассказать о моем друге, Николае Михайловиче Кудрине. Мало кто знает, что он был не только композитором, но и моряком. В качестве юнги-рулевого принимал участие в Великой Отечественной войне, потом еще три года отдал морям и океанам, пока не вернулся в Новосибирск из-за болезни родителей. Николай Михайлович был очень скромным человеком, говорить о себе не любил. Мне известна его морская биография, потому что он входил в Сибирский рекомендательный совет юнг огненных рейсов 1941-1945 гг., который я возглавляю. Мы с ним в этом совете так сдружились, что вместе написали (он - музыку, я - слова) песню "Нас море крестило", ставшую, по существу, гимном юнг, которые во время Великой Отечественной войны плавали в союзных морских конвоях (их называют юнгами огненных рейсов). Это было в 1944 году. Приехавший из Новосибирска по путевке комсомола на Дальний Восток Николай Кудрин после кратковременной учебной подготовки на семнадцатом году жизни был зачислен в команду океанского торгового корабля С нетерпением ждал он отправки в дальнее плавание. Когда же этот день наступил, оказалось, что фамилия Николая в списках таможенной службы указана с искажением. По этой причине, как он ни просил, его не пустили в заграничное плавание. Кудрин плакал от обиды. Вскоре стало известно, что "Сухона", груженая канадской пшеницей, при возвращении в Советский Союз была торпедирована немецкой подводной лодкой и вместе с командой пошла ко дну.
- Вот видишь, юнга, как оно получилось-то! - сказали Николаю в управлении Дальневосточного морского пароходства. - Видно, в рубашке ты родился! Ошибка в списках спасла тебя от смерти. Так что зря ты слезы лил. А поплавать и на другом судне успеешь. И направили Кудрина рулевым на один из лучших в пароходстве теплоход "КИМ", доставлявший из США оборонные грузы. На нем Николай совершал рейсы через Тихий океан в Портленд, подвергаясь вместе с командой корабля опасности нападения японских и немецких подводных лодок и самолетов. Во время заграничного рейса, у берегов США, Николай и встретил День Победы над фашистской Германией. Потом были рейсы в Канаду, Латинскую Америку, Японию, Корею и другие страны, откуда теплоход доставлял в Россию пшеницу, рис, фрукты, различную технику. Свободное от вахты время Кудрин уделял музыке. Тяга к ней у него появилась в раннем детстве. Несмотря на то, что в семье музыкантов не было, Николай в шестилетнем возрасте с помощью соседей научился играть на гармони. И отцу пришлось покупать ему инструмент, выделив для этого два пуда ржи из своего небогатого крестьянского хозяйства. Жили они тогда в селе Вассино Тогучинского района Новосибирской области. Когда Николаю было десять лет, его семья переехала в Новосибирск. И тут он освоил баян, ставший любимым музыкальным инструментом на всю жизнь. Во время плавания на "КИМе" Кудрин уже так хорошо играл на баяне, что слава о его музыкальной одаренности распространилась и среди моряков других кораблей. Весной сорок восьмого года Николаю пришлось оставить службу на флоте. Из Новосибирска сообщили, что мать Кудрина парализована. И здоровье отца, раненного, контуженного на фронте, тоже резко ухудшилось. Вернувшись в свой город, Николай сначала работал баянистом в Государственном Сибирском народном хоре. А с пятьдесят первого года перешел в Новосибирскую государственную филармонию, с которой и связал свою последующую жизнь. Тут у Николая Михайловича проявился талант не только музыканта-исполнителя, но и композитора.
Одной из первых популярных песен Кудрина стала "Перепелка", написанная им на слова Николая Палькина. Благодаря своей необыкновенной лиричности, задушевности она получила широкую известность в России. А потом шагнула и далеко за ее пределы. Особенно хорошо, проникновенно исполняет эту песню бывшая солистка Государственного Сибирского народного хора, заслуженная артистка РСФСР Галина Меркулова. Слушаешь ее, и песня просто за душу берет. И ведет куда-то далеко-далеко в просторы русских полей, где среди зреющих хлебов на вечерней заре призывно кричит перепелка. Позднее у Николая Михайловича появились такие замечательные песни, как "Деревенька моя", "Хлеб - всему голова", "Сапожки русские"... Они настолько известны, любимы народом, что говорить о них нет надобности. Лучше послушать запись этих песен в исполнении той же Галины Меркуловой, народной артистки СССР Людмилы Зыкиной, народных артисток РСФСР Ольги Воронец, Нины Пантелеевой... Во время одной из наших встреч Кудрин рассказал, как у него рождались эти песни. "Деревеньку" он написал, как говорится, с ходу. Когда выезжал с концертами в Кыштовский район Новосибирской области, случайно увидел напечатанные в тамошней районной газете стихи Владимира Гундарева. Своей поэтической образностью, лиричностью они сразу привлекли к себе внимание Николая Михайловича, вызвали творческое вдохновение. И в душе у него зазвучала чудесная мелодия... Правда, бесхитростная простота слов песни "Деревенька моя" не сразу дошла до сердца прославленной столичной певицы Вначале они показались ей чересчур провинциальными. Николаю Михайловичу пришлось кое-что разъяснить певице при встрече. В конечном счете, Ольга Воронец по достоинству оценила "Деревеньку" и стала ее исполнять, прислав композитору из Москвы телеграмму с благодарностью за создание хорошей песни.
А вот песня "Хлеб - всему голова", наоборот, рождалась долго, в содружестве с поэтом Владимиром Балачаном. После множества написанного он только на второй год выдал то, что было нужно Кудрину. В результате появилась еще одна прекрасная песня. И ее тоже стала петь Ольга Воронец. А Людмиле Зыкиной так по душе пришлась "Перепелка", что она ее вслед за Галиной Меркуловой включила в свой репертуар, придав песне просто чарующее звучание... Работая в филармонии, Николай Михайлович совершал поездки по своей области и другим регионам Сибири, общался с народом. Это наполняло богатыми впечатлениями его чуткое, отзывчивое сердце. И он создавал все новые и новые музыкальные произведения. Особенно плодотворными были его гастроли с бригадой "Встреча с песней", которую он возглавлял в восьмидесятые годы. В это время его творчество достигло наивысшего расцвета. Он был награжден орденом Дружбы народов, получил звание заслуженного работника культуры РСФСР, позднее стал также заслуженным деятелем искусств России. А в 1996-м - по решению мэрии был объявлен в Новосибирске "Человеком года". К текстам для своих песен Кудрин был очень требователен, в чем я убедился на собственном опыте. На общероссийском слете нашей организации, плававших в союзных морских конвоях юнг Великой Отечественной войны, состоявшемся в подмосковном городе Монино в октябре 1992 года, шел разговор о необходимости создания своей песни - песни юнг огненных рейсов. Вернувшись со слета в Новосибирск, я рассказал об этом Кудрину. Николай воспринял наш разговор как близкий сердцу "социальный заказ". Загорелся идеей создания песни и потребовал от меня для нее такой текст, слова которого бы "доходили до самого сердца". Я приносил ему стихи, написанные известными поэтами, членами Союза писателей. Но он браковал их и ругал меня за то, что я даю ему "дежурную штамповку". Особенно не нравились Кудрину напыщенные, победно-маршевые вирши. По натуре он лирик, поэтому парадных, трескучих слов терпеть не мог.
Огненные походы: Мурманское морское пароходство в годы Великой Отечественной войны: — Мурманск: Кн. изд-во, 2005.
Дело кончилось тем, что автором текста песни пришлось стать мне самому. Будучи юнгой во время Великой Отечественной войны, я начал служить на Тихоокеанском флоте, ходил на боевых кораблях в союзных морских конвоях в Атлантике, арктических морях, побывал в США, Канаде, Англии, воевал против немецких подводных лодок на Северном флоте. Так что мне не понаслышке известна жизнь юнг военного времени. Исходя из этого, Николай потребовал, чтобы я сам написал слова для юнговской песни. Мои ссылки на то, что я никогда раньше стихов для песен не писал и вообще не считаю себя стихотворцем, Кудрин не захотел слушать. - Не отговаривайся. Память о море, о юнгах у тебя в душе сидит, - сказал он мне. - Выдавай это на бумагу и все получится как надо. Только не мудри, не усложняй текст. Бери пример с нашей русской народной песни "Раскинулось море широко", чтоб все было просто и близко сердцу. Если смотреть со стороны, то кажется, что достигнуть простоты в песне очень легко. На деле же это дается с большим трудом, если пишешь слова для настоящего композитора. Николай придирался не только к каждому слову, но и к каждому слогу текста, добиваясь наибольшей мелодичности, выразительности звучания. Картины грохочущего морского боя он категорически отверг. Тогда я предложил начать нашу песню с самого простого, обыденного для связанного с морем и подолгу находящегося в нем человека: "Плывут в океане рассветы, закаты, а юнга на вахте стоит у руля"... - Так это же я, я в своей юности! - воскликнул Куприн и вскочил со стула, взял в руки свой многорегистровый концертный и стал нащупывать, подбирать мелодию на эти слова. До этого он в связи с простудой чувствовал недомогание, был вялым, скучным. А тут так оживился, что и про болезнь забыл. Начал тормошить меня, требовать немедленного продолжения текста песни. - Но я не могу, Коля, так сразу выдать все, - отвечал я ему. - Дай мне время.
- Я тебе для продолжения текста песни "рыбу" даю, то есть ее мелодию. Вот слушай!.. - И Николай проиграл эту мелодию на баяне. Хотя она еще не была отработана до конца, но в ее чудесном лиричном, вальсирующем ритме вместе с задушевностью чувствовался и рокот волн на океанском просторе, что захватило меня и помогло, как и автору "рыбы", перенестись в свою далекую морскую юность. Когда я написал весь текст песни, Николай его одобрил. Но спросил: - Только где же тут мама? - Какая "мама"? - не понял я его. - Которая "ждет сына домой"... "О, святая простота Кудринской души!" - подумал я и улыбнулся. - Чего ухмыляешься?! - насупился он, заметив это. - В нашей песне говорится про дом родимый, который мы в сердце свято хранили. Но что же это за "дом родимый", где мать не ждет сына?! Да и для сына дом этот дорог прежде всего тем, что его там ждет мать родная. Разве ты в море не думал о ней? - Все время думал, никогда не забывал! - Кроме того, в отличие от песни "Раскинулось море широко" наши мамы нас с тобой, Коля, дождались. Так что нам нет надобности повторять то, о чем говорится в этой песне. Да и вообще обезьянничать нехорошо... - Получается вроде бы так, - начал сдаваться Кудрин. И согласился окончательно, когда мы по старой флотской традиции выпили по чарке водки за тех, кто в море.
Так у нас с Николаем Михайловичем Кудриным родилась песня, которую мы назвали "Нас море крестило". Вот ее текст:
Плывут в океане рассветы, закаты, А юнга на вахте стоит у руля... И волны, вздымаясь, все катят и катят; Далеко осталась родная земля. Нас море крестило соленой волною - Со штормом суровым мы стали дружить. Дороги тех рейсов военных конвоев, Тех огненных лет нам вовек не забыть. Седой океан мы не раз бороздили Под небом бескрайним в далеком краю, Но дом свой родимый мы в сердце хранили И свято любили Россию свою. Так выпьем, товарищ, за синее море, Где дальние дали когда-то прошли, За нашу дорогу в тревожном просторе, Где юнгами вместе вели корабли.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
СВВМИУ. Сдаем физо – бег на пять километров. Делов-то – пробежать на время вокруг здания нашего училища, а оно второе в Европе по длине, да и значимости, три с чем-то круга. Побежали. С Игорем Садыковым на первом же круге сходим и в кустах залегаем. Перекуриваем и считаем примерно по времени, когда выбегать и присоединяться к нашим бегущим, чтобы затем финишировать в общей толпе.
По нашим подсчетам выскакиваем и бежим, но почему-то никого из бегущих не наблюдаем – из-за угла здания так никто и не показался. Мы первыми коснулись финишной ленточки. Преподаватель физо торжественно объявил: «Поздравляю с побитием мирового рекорда на 7 минут!» Не рассчитали мы время и выскочили намного раньше, чем надо было.
САДЫКОВ Игорь Закиевич. После выпуска из Севастопольского ВВМИУ с 1975 по 1981 года проходил действительную военную службу в должности КГДУ ДД БЧ-5 на атомной подводной лодке проекта 667Б К-523 21 ДиПЛ 4 флотилии Краснознаменного Тихоокеанского флота. С 1981 по 1985 года – командир дивизиона живучести БЧ-5 РПК СН К-523. С 1985 по 1996 года – старший преподаватель-командир роты 11-го Учебного Отряда Подводного Плавания Краснознаменного Черноморского флота. В мае 1996 года уволен в запас по достижении предельного возраста пребывания на военной службе. С 1996 по 2002 года работал в различных гражданских организациях г.Твери и г.Москвы. С 2002 года по настоящее время – оперативный дежурный в группе компаний «Антэк» г.Твери. Капитан 3 ранга запаса, ветеран-подводник ВМФ, участник 7 Боевых Служб. Награжден медалями «300 лет Российскому флоту», «100 лет Подводному Флоту России», «За службу в Подводных Силах ВМФ», «Ветеран «холодной войны» на море», «70 лет ВС СССР», «80 лет ВС СССР», «За безупречную службу в ВС СССР» 1, 2 и 3 степеней. Жена: Людмила, работает в в системе РЖД г.Твери, дочь: Виктория, кандидат политических наук, работает в г.Москве, сын: Дмитрий, живет и работает в г.Твери.
Само боевое траление представляло собой нудное и тяжёлое занятие. Определив с помощью фазовой радионавигационной системы своё точное место (без этого вся работа теряла смысл), наши корабли выстраивались в строй фронта, вытравливали электромагнитные тралы (их на плаву поддерживают специальные резиновые поплавки) и принимались за свою «пахоту». По тралам периодически пропускались импульсы большого тока для подрыва возможно находящихся поблизости мин. При этом в любую погоду нужно было выдерживать согласованный строй. Постоянная качка и выхлопные газы дизелей, которые заносило даже во внутренние помещения, создавали условия для испытания на выносливость экипажей. Нам то что, через несколько недель мы с оказией убыли в Полярный, а траление продолжалось до осени. В нашу смену мин не обнаруживалось, а другие курсанты застали и подрыв опасного наследства войны. Плавание на «Амиках», среди прочего, подарило мне знакомство с ещё одним замечательным человеком – Юрием Михайловичем Корнеевым, он был руководителем практики в нашей группе. В относительно молодом для преподавателя возрасте и воинском звании капитан-лейтенанта он читал мореходную астрономию, но, по-моему, в училище мне его занятий посещать не довелось.
Ю.М.Корнеев на мостике тральщика.
Помню только, что в определённом контрасте со своими более пожилыми коллегами, Корнеев контактов с курсантами не терял и по вечерам, в частности, – азартно играл вместе с ними в диковинный тогда хоккей. Сам я в этом деле не участвовал и не могу с точностью определить, был ли это хоккей с шайбой или русский – с мячом. До училища Юрий Михайлович поплавал на гидрографическом корабле на Дальнем Востоке. Всем своим видом, выдержкой, рассудительностью и смёткой он был для нас примером настоящего моряка. Кстати, командир нашего тральщика, снятый с должности после пожара, был его однокашником и другом, и мы запомнили, как Корнеев сопереживал неудаче товарища. А Мише Лезгинцеву и мне Юрий Михайлович «подарил» прекрасного поэта Петефи. Придя по какому-то делу в его каюту, мы услышали памятные стихи:
Диван мой разлюбезный, Удобный ты такой. Нет, кто тебя придумал, Он был силён башкой...
Ну, конечно, и много другого, более серьёзного. И когда бы впоследствии я не брал в руки книжку Петефи, я всегда вспоминаю это первое чтение и весь облик своего замечательного наставника... В практике 1951 года был и «перекур». Нашу группу на несколько дней зачем-то поместили на сторожевик «Пурга», уже выведенный из боевого состава. Внутренние помещения по-спартански устроенного корабля из-за дополнительных наспех сколоченных досчатых переборок вполне могли служить декорацией для постановки горьковской пьесы «На дне». Преферансисты ликовали, им нужно было только не прозевать редкие визиты командира роты. В карты я играть не умею, но зато напросился с моряками на рыбалку. На шлюпчонке с много раз глохнущим мотором типа «Балиндер» мы вышли на середину Кольского залива. Сплошной полярный день позволял с малой высоты от поверхности моря рассматривать расстилающиеся вокруг гранитные красоты, хотя часы показывали ночное время.
Корабли фотографировать категорически воспрещалось. Но такой снимок делали все, кому не лень.
Ещё при выходе я подивился взятому с собой снаряжению: для рыбы припасли два больших бочонка, а особых снастей не наблюдалось. Объяснение последовало на месте лова: сквозь прозрачную воду можно было наблюдать кишмя кишащую треску и пикшу. Ловили мы огромных рыбин «на поддёв», то есть просто стравливали в воду на пять-шесть метров довольно-таки толстые шкерты с закреплёнными на концах огромными крюками и после нескольких вертикальных движений вытаскивали добычу, проколотую, где попало. Всё это больше походило на простую работу без всякого спортивного элемента. Назад перегруженная шлюпка с трудом дошла на вёслах: двигатель заглох окончательно. На следующий день на «Пурге» был сплошной рыбный «жор»... Возвращались мы с севера полные впечатлений и немножко заматеревшие. Мы не загорели и вряд ли прибавили в весе. Никто об этом вслух не говорил, но всем понравились матросы и офицеры Северного флота: никто из них не одевался в белые штаны, но здесь никто никого и не унижал без дела. Все делали свою тяжёлую работу... По дороге в Ленинград никаких фруктов на станциях не продавали, в окружающей мурманскую дорогу пустынной холодной местности ничего не росло. Для «сугреву» мы выпили спирт, подаренный на прощание штурманским электриком. В подозрительную жидкость было добавлено немножко бензина, поэтому после такой выпивки изо рта несло, как из выхлопной трубы автомобиля. Рельсы на северной дороге были уложены отвратительно, при движении поезд трясло и раскачивало неимоверно. Казалось, что какой-то здоровый зверь схватил вагон и норовит вытрясти из него душу. Даже во сне нужно было крепко держаться нары. Зато расстояние от Мурманска до Ленинграда было поменьше, чем от Севастополя... После этой памятной практики в нашей курсантской судьбе произошло два важных события. По возвращении из отпуска нас разделили на факультеты, и я продолжал своё образование уже как специалист-штурман. Больше того, среди курсантов нашего курса образовалось нештатное объединение будущих подводников во главе с энергичным Юрой Гашковым. Наверное, не без помощи сочувствующего этой затее начальства последнюю практику после третьего курса самозванных подводников определили именно на подводные лодки и в небольшом количестве на каждую. Перед началом рассказа об этой последней (и поэтому особенно памятной мне) практике хотелось бы немного поговорить о той новой атмосфере перемен и строительства большого флота, которую мы застали на Севере летом 1952 года. Уже в Североморске, который только-только начинал строиться на территории какого-то посёлка близ Мурманска, мы увидели новый причал с ошвартованными к нему эсминцами проекта «30-бис». Увы, то, что происходило возле этих кораблей, не радовало глаз. Во-первых, новый причал был «завален»: чем дальше от берега, тем с большим наклоном он спиралью уходил в воду. Уже потом, от родственников одного из курсантов, мы узнали, что в спешке при строительстве не до конца были исследованы свойства грунта. Дальше – больше. «Завалился» не только причал. Офицеров на Севере стали поспешно повышать в воинских званиях (чуть ли не каждый год), а это, как я теперь достоверно знаю, к добру не приводит. Возле «тридцаток» мне пришлось наблюдать развод, на котором матросы спокойненько курили в строю. А командир одного из этих кораблей в звании капитана 3 ранга через иллюминаторы (!) с пирса за что-то разносил своих подчинённых. Всё это не только выступало вопиющим контрастом, например, с Черноморским флотом, но и не укладывалось ни в какие рамки самых либеральных представлений о воинской дисциплине. Правда, на базе подводных лодок в Полярном, где собственно мы и стажировались всё лето, была нормальная обстановка с дисциплиной (под-стать той, которую я подметил у катерников, только без катерной «лихости»). Хотя офицеров и здесь аттестовали чаще обычного. Возле одного из пирсов под охраной не матросов, а особых солдат с синими погонами МГБ, уже стояли две лодки сверхсекретнейшего тогда 613-го проекта (нам их, конечно, не показали). Эти лодки составили эпоху в истории нашего подводного флота, и я потом постараюсь описать их поподробнее. А тогда я запомнил неприступных охранников в добротном обмундировании да диковинное артиллерийское вооружение новых кораблей: 57-миллиметровую спаренную установку спереди и 20-ти миллиметровую – сзади. Мы попали на подводную лодку довоенной постройки типа «Сталинец» – «С-15», причём из штурманов в группе оказался один я (всего нас было четверо).
«Сталинец».
Средние подводные лодки «Сталинец» имели надводное водоизмещение около девятисот тонн, вооружены они были четырьмя торпедными аппаратами в носу (с возможностью перезарядки торпед из запаса в первом отсеке) и двумя неперезаряжаемыми – в корме. Кроме того, на палубе имелось довольно-таки мощное стомиллиметровое орудие и допотопная зенитная сорокапятка в задней части мостика. Как я уже говорил, построены были эти лодки перед самой войной по немецким чертежам, полученным нами по договору 1939 года. Факт этот, естественно, не афишировался, но как только мы принялись за изучение корабля, обнаружилось, что шпангоуты у него пронумерованы по-немецки – с кормы (при постройке лодки спускают на воду именно кормой). В очередной раз и справедливости ради следует заметить, что немецкий опыт и культура подводного кораблестроения, безусловно, достойны уважения. Все механизмы и системы корабля поражали своей рациональностью и той простотой, которая даётся только большим опытом создания и боевого использования оружия и техники. Важно отметить хорошие мореходные качества лодок этого типа (во времена их создания «шнорхель» ещё не применялся, и надводное положение занимало большую часть времени боевого похода). Осмелюсь, например, предположить, что это свойство «Сталинцев» сыграло свою роль в легендарных успехах А.И.Маринеско, Г.И.Щедрина и других героев. Читателю предлагается полюбоваться на троих из нас вместе с командиром лодки капитаном 3 ранга Грековым (Юра Филин на снимок не попал).
Я, Костя Курочкин, командир «С-15» Василий Савельевич Греков и Женя Сотников. Представить себе такую фотографию с командиром крейсера я не способен.
На боевом счету «С-15» числилась одна победа (лодку перевели на Север с Каспия в 1943 году, и она успела совершить только шесть боевых походов). К стыду своему должен сказать, что за время нашей практики никто об истории корабля не вспоминал, и мы не узнали имён командиров и членов экипажа военной поры. О подвигах свидетельствовала только звезда на рубке с упомянутой цифрой 1. Это ещё раз характеризует качество работы наших тогдашних политических воспитателей. В целом, ни на что другое, кроме пустозвонства и шумных кампаний большинство из них оказалось неспособными (о совсем неприглядных делах этого сословия я вспоминать не буду). Большие подробности о боевом пути памятного и для меня корабля удалось разузнать только в наше время с помощью племянника – Саши Синицына, который стал подводником и после командования лодкой служит сейчас в Москве. Прочитав справку из Военно-морского архива о шести боевых походах за два года участия в войне, я вообразил себе связанный с ними труд и лишения и сопоставил их с цифрой 1 на боевой рубке. Для справки: с учётом автономности средних лодок общая длительность шести выходов в море скорее всего не превысила 4-5 месяцев, и не забудем, что пребывание у пирсов в Полярном включало, кроме всего прочего, налёты немецкой авиации. Мне бы очень хотелось, чтобы читатель на этом примере вспомнил о «кирпичиках», из которых складывалась Великая Победа. И чтобы труд работников архива не пропал даром, я воспроизведу здесь хотя бы сведения о командирах «С-15» военной поры. Лодкой командовали капитан-лейтенант Мадисон Александр Иванович, 1909 года рождения (24.05.41 – 29.02.44) и капитан 3 ранга Васильев Георгий Константинович, 1916 года рождения (29.02.44 – 14.09.45). А подробностей об единственном боевом успехе «С-15» в справке из архива нет... Но на перечисленных фактах, так сказать, общего значения счастливые совпадения нашей практики 1952 года не кончились. Штурманом «С-15» оказался Юра Маклаков (помните, он отнял у меня брючной ремень в 1946 году), который к этому времени уже отплавал две кампании и имел все исходные данные для роли «ведущего» в мореходных науках.
Ю.Н.Маклаков. 1952 год.
Таким образом, я не только оказался единственным стажёром-штурманом (в тесной лодке даже двое мешали бы друг другу), но и получил исключительно толкового и дружески расположенного ко мне учителя. Для начала всех нас поселили в офицерскую каюту береговой базы и тем самым сразу как бы «отсекли» от подводников срочной службы в бытовом отношении. Никакого преждевременного панибратства с офицерами лодки (все они оказались замечательными парнями) я не припомню, хотя, например, мы постоянно подпитывались консервами из офицерских дополнительных пайков в подкрепление жидковатого берегового питания; молодые офицеры сочувственно относились к неутолимому курсантскому аппетиту. В качестве материалов для первого подвига в духе Геракла мне была вручена стопка секретных морских карт листов эдак на двести или триста и порядочная пачка извещений мореплавателям (это такие периодические издания текущих поправок к различным сведениям на морских картах, которые следовало вручную нанести тушью на соответствующие листы). Ремесленная работа никогда не страшила меня, а тут я вдобавок рассматривал морские карты в оперативном радиусе «Сталинца», а он составлял не одну тысячу миль и охватывал всю северную Атлантику. Так что береговой период практики я запомнил как круглосуточное нанесение значков на карты вперемежку с поглощением трески в прованском масле из упомянутых доппайков. Конечно (как всегда), я всё преувеличиваю: были и зачёты по устройству лодки, и другие поручения, но самые замечательные события этого лета были связаны с выходами в море. А выходы (на мое счастье), в том числе и на значительное время, случались часто. Штатного младшего штурмана (командира рулевой группы) на лодке не было, и я по существу принялся выполнять его обязанности, неся вперемежку с Юрием Николаевичем штурманскую вахту. Маклаков научил меня тем практическим тонкостям штурманского дела, которые никак не представлены в самых совершенных береговых кабинетах: умению «цепляться» за нечётко наблюдаемые приметные высоты на далёком берегу (маяки на Севере в редкость), работать с радиопеленгатором в высоких широтах (эфир в полярный день безобразно «шипит»), делать астрономические обсервации в штормовую погоду, когда тебя самого, да и твой «нежный» инструмент обдает холодной солёной водой, – всего не перечислишь.
«С-15» в море.
В надводном положении я постоянно носился с мостика в центральный пост и обратно и, наверное, навсегда приобрел комплекс инстинктов для прохождения этого маршрута почти на одних руках (для неморских людей: на пути с мостика в ЦП нужно преодолеть ещё два люка, хоть и с открытыми крышками). Как мне кажется, моё поведение нравилось не только непосредственному наставнику, но и другим членам экипажа. Правда командир, увидев роспись старшины 2-ой статьи (то есть меня) за вахту в навигационном журнале, сказал Юрию Николаевичу: «Чего-то у Вас курсант расписывается за штурмана?», но в его голосе мне послышались и одобрительные оттенки. Формальная же сторона с подписями была улажена. Харчили мы вместе с моими друзьями-минёрами и штатными моряками в первом отсеке, там же я и спал, хотя уже и не помню, спал ли я вообще, так как воспоминания об этих первых настоящих походах на подводной лодке в штормовой океан, да ещё и с практической стрельбой, и тогда (да и сейчас) воспринимались как радостный праздник начала любимого дела (хотя такие возвышенные фразы по тем временам не приходили мне в голову). Как чуть позже узнает читатель, мне не привелось быть мичманом-стажёром после окончания теоретического курса училища, такая полугодовая стажировка предусматривалась существующим тогда регламентом обучения, но кто в России выполняет регламенты? Поэтому фактически летом 52-го я заранее прошёл такую стажировку, за что останусь навсегда благодарным и Юрию Николаевичу, и командиру Грекову, и всем другим моим товарищам по недолгой службе на «С-15». По прошествии сорока трёх лет я, конечно, забыл их имена и фамилии, да, наверное, это не так уж и важно. Но, вглядываясь в маленькие любительские снимки (вдобавок сделанные тайком, так как объектив фотоаппарата никогда не был желанным предметом советского строя), продолжаю гордиться, что, хоть и немного, служил вместе с этими замечательными людьми...
Командир БЧ-5 (старший инженер-механик) «С-15» и его подчинённый.
Последний раз нас везли с Севера не в теплушках, а в списанных пассажирских вагонах, наверное, спартанские условия перевозок являлись непременным условием для воспитания тогдашних военных. Эти вагоны тоже трясло на негодных рельсах: но вывалиться из них на ходу уже было затруднительно. Как это часто бывает в жизни, я ещё не знал, что мне уже больше не суждено выходить в море в качестве безответственного курсанта, и я больше никогда не увижу славного Северного флота и его прекрасных моряков.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Тихорецк... Мой маленький степной городок, моя малая родина, мой родной причал. Как быстро летят, шурша падающими осенними листьями годы! Куда ушли моё наивное детство и бесшабашная юность? Куда делись пацаны с моей улицы – Витька Мозговой, Павлик, Сережка и Сашка Чмыревы, Сергей и Володя Бейманы, Мишка Халанский, Лешка Попов, Витька Беликов, Генка Аксенов? И единственная девчонка из нашей компании - Любка Попова? И куда делся я – худой, черноволосый мальчишка Юрося Ткачев?
Мы живем, но мы живем в иных измерениях. Мы стали другими, седовласыми, умудренными, прагматичными. Стали старше в пять раз от тех, с кем бегали по улицам, гоняли мяч, купались в городском пруду, стреляли из «дробанов» по консервным банкам в лесопосадках. Отгородились друг от друга заборами, стенами, семьями и домашними заботами. По улицам нашего детства бегают другие мальчишки и девчонки, у них иные интересы, другие игры. Они почти не читают художественных книг, зато знают, что такое компьютер, смотрят глупые, на наш взгляд, телепередачи и вовсю пользуются мировой паутиной – Интернет. Другие времена – другие увлечения. А мой город никуда не ушел, он стоит на том же месте, вокруг перекрестия железных дорог, только вот внутри него постоянно что-то меняется, уходит старое, и чуточку жаль, что того Тихорецка уже не вернешь. ...Тихорецк конца пятидесятых – начала шестидесятых. Перекличка паровозных гудков на железной дороге, дым заводских труб и шестидневная рабочая неделя. Наши отцы и матери не пользовались будильниками – их будили заводские гудки. Ревел и звал людей на работу завод «Красный Молот», где работала треть жителей Тихорецка. Вторили «Красному Молоту» механический завод и паровозоремонтное
Символ города
На улице Садовая, где я жил, между улицами Энгельса и Меньшикова была большая конюшня, оттуда рано утром выезжали к городской хлебопекарне запряженные лошадьми деревянные фургоны - хлебовозки. Горячий душистый хлеб грузился и развозился в магазины. Хлеб тогда выпекался трех сортов – «черный», «серый» и «белый» соответственно по цене 14, 16 и 20 копеек. Пока несешь его домой - не удержишься, чтобы не откусить кусок душистой горбушки. Наш дом стоял на углу улиц Пролетарской и Садовой, а на следующей улице – Фронтовой жили мои дедушка и бабушка. Несмотря на свою трудную жизнь - гражданская война, коллективизация, репрессии, Великая Отечественная война – они умудрились родить и вырастить шестерых детей, моих будущих маму, теток и дядю. В 1933 голодном году, рассказывала мама, когда совсем нечего было есть, глубокой осенью они ходили в степь и копали сусличьи норы. Сусликам, в отличие от людей, разрешалось собирать после уборки пшеницы колоски на полях. Вот их зимними припасами и спасались от голодной смерти. Дедушка Антон почти всю свою жизнь работал в Тихорецком зерносовхозе. Сейчас это современный красивый поселок Парковый. Там, где сейчас стоят жилые пятиэтажки, коттеджи и начальная школа № 18, были совхозные яблоневые сады и виноградники, обнесенные по периметру колючей акациевой, живой изгородью. Мы, мальчишки, все равно находили проходы в этой стене, продирались через колючки и забирались на деревья.
В густой яблоневой кроне мы набивали полные пазухи красивых и там нас не могли увидеть бдительные сторожа – объездчики. Они ездили вокруг сада на конях и были вооружены нагайкой. У некоторых имелись берданки заряженные солью. Попадаться этим всадникам нам как-то не хотелось. Бабушка Ульяна, в отличие от строгого и немногословного дедушки, была добрейшей души человеком. Она не работала, получала какое то мизерное социальное пособие и все его тратила на гостинцы для своих многочисленных внучат. Бабушка пекла в русской печи сладкие сдобные крендели и пирожки с курагой и угощала нас детей. А дедушке варила вареники со шкварками из сала, которые он обожал. Я и сейчас представляю этот огромный деревянный ларь в прихожей. В нём, кроме муки, хранились различные крупы, соль, сахар и лукошко с яйцами. Дети называли своих родителей уважительно: «папаша» и «мамаша». Авторитет дедушки был непоколебим. По улице Фронтовой, гоняли коров на пастбище. Тогда, в конце пятидесятых, во многих дворах держали живность – коров, свиней, гусей и кур. Пастух гудел в свой рожок и хозяева выводили своих коров в стадо. Пастбище было недалеко – в районе Тихорецкого элеватора. Тогда еще за улицей Передовой не было других улиц, не было Черемушек, не было пшеничных полей - там простиралась ковыльная степь. Кто в наше время видел ковыль, эту серебряную степную траву? Война жестоко прошлась по моему городу – его взрывали, бомбили и грабили отступающие германские войска. Вдоль железной дороги от Волгоградского до Кавказского переезда располагались немецкие склады с боеприпасами. При отступлении немцы их взрывали. Моя мама рассказывала, что немцы-постояльцы из их хаты предупредили хозяев об этом заранее. Не все, оказывается, оккупанты были зверями. Вся семья укрылась в погребе и, поэтому, осталась жива. Фронтовая, Передовая, Гвардейская, Красноармейская, Победы, Краснознамённая – названия наших улиц хранят в себе отзвук тех военных лет. А сколько их носят имена героев той войны! Ватутина, Толбухина, Панфилова, Чкалова, Гастелло, Жигуленко, Зои Космодемьянской ...
Мемориальный комплекс на площади Маршала Жукова
Сполна хлебнули тихоречане, а вместе с ними и мои родители, горя и бед в военные годы. Отец вернулся с войны только в октябре 1945 года – был контужен взрывом авиабомбы уже перед самым Берлином. В немецком госпитале он лечился полгода после Победы. А наш город залечивал военные раны до конца 1950-х годов. Сухие факты и цифры прекрасной книги Е.Сидорова «Земля Тихорецкая» расскажут об истории нашего города и района дотошным и пытливым читателям. А я просто хочу донести до молодых читателей представление и, может быть, даже дух того времени, как говорят - «в стиле ретро». А заодно со своими ровесниками, родившимися в начале 1950-х, снова вспомнить наше босоногое детство. Да, тогда не было компьютеров, черно-белые телевизоры были тоже большой редкостью. Поэтому мы не сидели, уткнувшись в мониторы или экраны телевизоров, мы играли летом в футбол, а зимой в хоккей на коньках-«снегурочках», «дутышах». Изобретали другие игры, бегали с «плётками» из белой акации за бабочками: «корольками», «зонтиками», «лимонницами». Играли в «Чилику», «Печника». Всё это на свежем воздухе и с великим азартом. Куска хлеба с маргарином, а ещё лучше со свиным жиром –смальцем, хватало на весь день. Попробуйте сегодня предложить своему чаду подобный бутерброд! Корм нынешней молодежи – чипсы, пепси и попкорн. Кстати, не в осуждение парней и девушек, а просто констатирую как факт того времени – курящий четырнадцатилетний пацан и, тем более девочка, были в диковинку. И никогда не резала слух матерная речь из девичьих уст. Конечно, мы тоже не были паиньками, хулиганили, отчаянно дрались с «вражескими» группировками – «Козляткой», «Балтикой», «Нахаловкой», прыгали с крыш или, как модный тогда Тарзан, раскачавшись, перелетали с дерева на дерево. Мы постепенно взрослели, и город наш менялся вместе с нами. В 1960 году начали электрифицировать железную дорогу, и мы второклашки школы № 28 (сейчас школа №1) бегали смотреть, как электрики тянут высоковольтные провода между опорами. Моя школа по улице Кирова находилась и поныне находится рядом с проходной завода «Красный Молот». Директор школы Титаренко Прокофий Иванович – ветеран Великой Отечественной войны – старожил нашего города. Я помню, как он вручал мне в клубе «Красного Молота» в далеком 1960 году Похвальную грамоту за отличное окончание 1 класса. Мать давала в школу мне один дореформенный рубль на пирожки. Таких пирожков с ливером сейчас не купишь! Иногда мы с одноклассниками вместо пирожков тратили деньги на кубик прессованного какао или кубик кофе и грызли сладкое лакомство на переменках. В 1961 году в стране произошла реформа денежных знаков. До этого бумажные деньги были большого размера и выглядели солидно. Помню, как отец принес первую зарплату новыми деньгами и мы все удивленно смотрели на тощенькую пачечку маленьких рублей и трёшек. До революции 1917 года в нашей школе располагалось заводоуправление и квартира владельца завода. Это одно из самых старых зданий нашего города. В этой школе учились и мои братья Геннадий и Виктор.
Как сейчас помню наш железнодорожный вокзал. Это было величественное и красивое здание. Внутри него всё сияло, работали буфеты и ресторан. Были комнаты матери и ребенка, два пассажирских зала со скамьями. В огромном холле друг против друга стояли две огромных статуи – Ленин и Сталин. Потом, в 1962 году, Сталина внезапно демонтировали, и Ленин остался один. Когда-нибудь, обшарпаный и бесхозный ныне, вокзал станции Тихорецкая найдет себе рачительного хозяина и снова превратится в удобный дворец для пассажиров. Мне хочется в это верить. А какой был наш колхозный рынок или, как его называют тихоречане, «базар»! Люди везли все излишки своей сельской продукции и чего там только не было. Живые куры, утки, гуси, поросята, козы, овцы. Продавали тёлочек и бычков. Шорники выставляли свою продукцию – все атрибуты для управления лошадью – хомуты, уздечки... В углу рынка продавался фураж – овёс, сено. Вообще о тихорецком «базаре» можно рассказывать часами. Во все времена он был местом встреч знакомых и друзей, своеобразным культурным центром Тихорецка. Здесь общались, спорили, травили байки, лузгали семечки, взрослые пили пиво. Тогда пиво было одного сорта – «Жигулевское» и наливали его из дубовых бочек. Во втором или в третьем классе все мы мальчишки увлеклись разведением аквариумных рыбок. А когда наши меченосцы и гуппи давали приплод, мы выносили их на рынок продавать. Многие пацаны разводили голубей и тоже торговали ими на рынке. Там где сейчас расположилась школа № 6 было продолжение «базара». Здесь стояли магазинчики – бакалея, книжный, хозяйственный. Тут же находился подвал, где продавали на разлив керосин. Тогда в Тихорецке не было природного газа, весь частный сектор отапливался углем. А на хозяйки летом готовили еду. Зимой же обеды варили в домах на печках – голландках. Покупать керосин было моей прямой обязанностью. Я брал восьмилитровый бидон, заткнутый кукурузной кочерыжкой, и шел на рынок. Спускался по ступенькам в пропитанный запахом керосина подвал. Там сидела пожилая женщина и медной литровой кружкой с длинной ручкой наливала в мою посудину керосин. Как она могла существовать в такой удушливой атмосфере и сейчас для меня загадка. Видимо, люди ко всему привыкают. Позже керосин стали развозить по городу в автоцистернах. Водитель давил на клаксон, извещая о своем приезде, и народ с канистрами и бидонами выстраивался в очередь у машины.
А по улицам на телегах, запряженных лошадьми, ездили старьевщики – хозяйки выносили старое тряпьё, а взамен получали пачку «синьки» для подсинивания белья при стирке. Почему-то этот порошок был в дефиците. Кроме тряпок принимались косточки от абрикосов и жердел (дикие абрикосы). Косточки в огромных количествах оставались в каждом дворе после лущения этих фруктов на сушку. Не знаю, для каких целей все это собиралось, но мы мальчишки сдавали косточки, а взамен получали глиняную свистульку, воздушные шарики и были просто счастливы. Тротуары были только в центре города. Поэтому, после дождя, по нашим окраинным улицам ходить было невозможно. Липкий чернозем засасывал нас, детей, вместе с сапогами. Мне тоже нередко приходилось обращаться за помощью к прохожим: «Дяденька! Вытащи меня!». «Дяденька», кряхтя вытаскивал из грязи сначала меня, потом мои сапоги. Я ходил во второй класс, когда в космос полетел Гагарин. Помню всеобщее ликование людей при этой вести. В тот день 12 апреля 1961 года я пришел в школу и наша учительница, Надежда Яковлевна, сказала, что в стране праздник, и мы можем идти домой, занятия отменяются. Все малыши дружно крикнули «Ура!!!», конечно, обрадовавшись больше тому, что можно не учиться. На западной окраине Тихорецка, там, где сейчас расположились корпуса мясокомбината «Тихорецкий» был аэродром. Не военный, а гражданский. Отсюда летали рейсовые самолеты Ан-2 в Краснодар. Мы бегали смотреть, как они взлетают и садятся и очень завидовали пассажирам. Потом, когда началось строительство мясокомбината, эти полеты прекратились и так до сих пор и не возобновились. В праздники – 1 Мая и 7 ноября над городом летали «кукурузники» и разбрасывали разноцветные листовки с поздравлениями, и вся детвора ловила их, а потом обменивалась друг с другом. После разбрасывания листовок из самолетов прыгали парашютисты. Уже не помню, была ли в Тихорецке вышка для тренировочных прыжков с парашютом, но тогда эти вышки были обычным аттракционом в городских парках нашего края. Город благоустраивался и хорошел. На углу улиц Октябрьской и Энгельса построили детский парк с аттракционами. Качели – лодочки, карусели и самая главная достопримечательность парка – После уроков мы с друзьями любили кататься на этом колесе.
Сверху весь город был как на ладони. Мой друг Витя Беликов уронил с самой верхней точки свой первый отечественный портативный магнитофон. По его словам, он стал после этого работать намного лучше (как все наше родное – пока не ударишь – не заработает). Магнитофон, конечно, был роскошью для 1960-х годов, но у многих появились первые транзисторные приемники. Работали они на коротких, средних и длинных волнах. По радио в начале шкалы можно было послушать местных «радиохулиганов». Они изобретали передатчики, сочиняли себе позывные и крутили песни Высоцкого, Галича, Окуджавы. Запомнились позывные одного из «радиохулиганов»: «Внимание, внимание, внимание! Говорит Директор Кладбища!..». Этих отчаянных парней и девушек, в момент выхода в эфир, засекала и ловила милиция на машинах оборудованных радиолокаторами. Милиция отлавливала и «стиляг» - неформальную молодежь, которой хотелось чем-то выделиться от своих сверстником. Тогда с «тлетворного» Запада пришла мода на очень узкие брюки. В штанину нога пролазила только в намыленном состоянии. Борьба властей заключалась в распарывании таких брюк – «дудочек». В 1964-м году мода перешла на клёш и просуществовала почти два десятилетия. Особой борьбы с такой модой не было, хотя в школах клеймили позором тех из нас, кто вшивал в клеши всякие бубенчики, разноцветные пуговицы и прочую бижутерию. Тихорецк строился. По улице Октябрьской у вокзала выросли новые четырехэтажные дома, были посажены саженцы деревьев. Сейчас это огромные ели и берёзы, красиво подсвечиваемые снизу цветными фонарями, а в одном из тех домов живу сегодня я. Конечно, самым красивым местом Тихорецка была центральная площадь с памятником защитникам Родины и магазином по прозвищу «Штыковой». Наверху крышу магазина венчал высокий шпиль, напоминающий штык. Отсюда и название. Когда построили универмаг «Маяк», «Штыковой» снесли. А стоял он справа от площади, напротив редакции газеты «Ленинский путь», так тогда назывались На площади на Новый Год устанавливалась живая елка и мы, дети, проводили тут все новогодние каникулы. Зимы в 1950-1960-х годах были довольно суровые, и снег был почти все зимние месяцы. На улице, с помощью взрослых, заливался каток. Мы привязывали сыромятными ремешками к валенкам коньки «Снегурочки», с закругленными полозьями и играли в хоккей. Клюшку каждый делал себе сам. Ещё ходили на насыпь у «кавказского» переезда кататься на самодельных лыжах. Летом в районе этой насыпи мы собирали желтые макаронины немецкого артиллерийского пороха и делали «ракеты», обернув их фольгой. Такая штука летела в непредсказуемом направлении, что у нас вызывало восторг. Когда мы чуть не сожгли сеновал у одного из соседей и получили ремня по мягким местам, то прекратили это баловство.
Вечерний Тихорецк
Любимым местом отдыха тихоречан был городской пруд и мы, мальчишки, там купались, загорали и ловили рыбу. Там водилась щука, окунь, плотва. На дамбе нашего пруда, я поймал свою первую рыбешку. Рыбалка для меня осталась любимым увлечением на всю жизнь. В начале 1960-х годов пруд чистили специальной техникой, а ил, в качестве удобрения, вывозили в поля. Тогда же были высажены саженцы липы, акации, тополя, ивы. Теперь это место называется Зеленая Роща. Жалко только, что купаться в нашем пруду сегодня нельзя – городские сточные воды грозят купальщикам инфекционными заболеваниями, да и не чистили его после ни разу. Мы рыбачили не только на пруду, на велосипедах ездили с ночевкой на окрестные речки – Тихонькую, Челбас, Терновку, Ею. Родители нас безбоязненно отпускали, тогда не было наркоманов и бродяг. На реках ловилась рыба посолиднее – сазан, крупный карась, лещ, линь. На ночевку брали с собой сало, хлеб, для ухи – луковицу, морковь, картошку. До темноты ловили рыбу, а потом ложились вокруг костра, рассказывали всякие «страшилки» и засыпали под яркими южными звездами. С каждым годом Тихорецк становился все краше и краше. Появилось первое высотное здание – девятиэтажка на углу улиц Октябрьская и Ленинградская, построили современный по тем временам кинотеатр «Россия», распоряжением главы города в частном секторе у домов стали высаживать только фруктовые деревья. Весной весь город утопал в бело-розовых цветах. Так получилось, что сразу же после школы я поступил в высшее военно-морское училище и уехал из родного Тихорецка более чем на четверть века. Но где бы я ни был - Камчатка, Владивосток, Сахалин, - мой городок всегда был со мной. И в очередной короткий отпуск, когда ночной поезд мчал меня на родину, когда в окно выгона врывался запах укропа, сельдерея или – весной - цветущих жердёл и абрикосов, я вглядывался в черное окно, мелькающие за ним поля и посадки, с нетерпением ожидая встречи со своим Тихорецком, своими родными и друзьями.
Сейчас, Тихорецк, конечно, стал намного современнее того городка моего детства - чище и благоустроенней. Появились фонтаны, тротуары из цветной плитки, клумбы с красивыми цветами, построены новые магазины, отделанные современными строительными материалами... А, все-таки, немного жалко того милого сердцу прошлого, того Тихорецка из моего детства, который уже никогда ко мне не вернётся.
