Место им было выбрано под восточным, довольно приглубым берегом Шалаурова, там же, где в 1924 году зимовал (30 октября 1950 года трагически погиб во имя спасения жителей Владивостока). Нужно сказать, что ледовая обстановка в этом районе в восточном направлении не была трудной. Сколько позволяла видимость (с купола острова днем видно было довольно далеко), море было покрыто коркой молодого льда, достигающего у борта «Колымы» не более 15 см. Только местами виднелись вкрапленными отдельные ледяные поля, которые «Колыма» могла бы обойти. Короче говоря, принятое капитаном решение встать на зимовку резко расходилось с мнением всего экипажа, считавшего необходимым пробиваться на выход. Но приказ капитана есть приказ. Не объясняя экипажу всей глубины своих соображений, В.П.Сиднев заявил: «Я - капитан, я — знаю...». Началась деятельная подготовка к зимовке. Прежде всего нужно было подготовить жилые помещения. Каюты, расположенные в кормовой части средней надстройки, оставались без использования. Все переселились в район кают-компании. Переборки сняли, коридоры в корму перегородили. В кают-компании установили железную печь, обогревавшую весь этот жилой «массив». Палубная команда оставалась в своем кубрике в кормовой надстройке. Там также поставили железную печь. Кочегары, машинисты, повара, пекарь и плотник размещались под полубаком, для чего были разобраны переборки, отделяющие от кочегарского кубрика каюты машинистов и боцмана, и устраивались дополнительные двухъярусные койки. Получилось помещение в виде буквы «П», довольно плотно населенное. Под этим помещением в носовой части твиндека грузового трюма №1 на левом борту была выложена кирпичная плита на четыре с духовкой для выпечки хлеба, вмазанным котлом и змеевиком в топке для подогрева воды.
На правом борту этой же части твиндека была установлена стальная бочка емкостью в одну тонну, связанная трубопроводами со змеевиком, встроенным в топку камбузной плиты. Тут же отгородили участок в полтора квадратных метра, предназначавшийся под баню. Площадь, оставшуюся до комингса люка трюма, установив поперек судна по комингсу теплую переборку, использовали под столовую команды и классную комнату для занятий. На этих работах выяснилось, насколько правильно была подобрана команда. Все оказались мастерами, все работы выполнялись не только добротно, но, по условиям судна, зимующего в Арктике, и красиво. Печи и трубы были изготовлены из кровельного железа в замок. Внутри их выложили огнеупорным кирпичом, с колосниковыми решетками, поддувалами, поворотными головками, заслонками и т.д. Такое устройство не требовало большого расхода угля, так как кирпичи, накаляясь, долго сохраняли тепло. Сделали и преотличный инструмент: гребки, совки, лопатки и прочее. Золотые руки были у машиниста Павла Лошкарева. Он, член ВКП(б) с 1920 года, еще мальчишкой работал в Сибири у хозяина жестяной мастерской и прекрасно знал это дело. А нам стоило только показать. Все сделанное безотказно прослужило до конца зимовки. Громадная работа была проведена по главной машине, вспомогательным механизмам, котлам и их арматуре, паровым и водяным трубопроводам, междудонным танкам. Главным условием сохранения нашего силового хозяйства было полное удаление воды — отовсюду, где только она могла быть. Все механизмы и трубопроводы заполнили конденсатом с содой. Для удаления воды разобрали все: цилиндры главной машины и механизмы, все клапаны и вентили котлов и систем, все трубопроводы. Даже набивку сальников главной машины и водяных цилиндров насосов, пропитанную водой, приходилось отдавать, так как под действием мороза все сальниковые коробки были бы разорваны. Котлы были продуты, вскрыты, почищены и законсервированы , так как всей машинно-котельной установке предстояло почти восемь месяцев.
В большой опасности находился главный кингстон. Его требовалось сохранить в целости во что бы то ни стало, так как его размораживание грозило затоплением машинно-котельных отсеков. Чугунную коробку кингстона закачали машинным маслом, а снаружи (в машинном отделении) завалили навозом от нашего «сельского хозяйства», который предусмотрительно накапливали, предвидя возможность зимовки. Вообще-то для этих целей нужен навоз конский, но лошадей, к сожалению, не было. Со скотом разделались просто: всех коров прирезали, а их туши развесили на вантах. Несколько отъевшихся свиней решили сохранить в надежде на приплод и поместили их в пустой трюм №2. В течение зимовки две свиньи опоросились, подарив нам по десятку поросят. Из птицы сохранили одного петуха: уж очень он заливисто подавал голос в положенное ему время. «Колыма» между тем все больше обмерзала, лед вокруг становился все толще. С борта за камни острова были заведены стальные концы, и судно стояло как отшвартованное в порту. На «причал» — лед с левого борта установили широкий крепкий трап, на правом борту гальюны. На твиндеке носового трюма — ледовый бункер. Было разработано и вступило в силу зимовочное расписание. Вся команда была разбита на пять групп. Первая группа - добывать пресный лед и доставлять его на судно; вторая — производить чистку всех печей, выносить шлак, «добывать» уголь из угольных ям и доставлять его к печам; третья — работать на камбузе в помощь поварам, кормить команду завтраками, обедами и ужинами, убирать и мыть посуду; четвертая - нести суточную вахту по топке печей, наблюдать за пожарной безопасностью, состоянием моря и окружающей обстановкой, будить поваров и третью группу; пятая — свободная, занималась стиркой и ремонтом своей одежды, ходила на охоту, отдыхала. Обслуживание капитана и кают-компании оставалось за буфетчиком и уборщиком. Помощники капитана несли суточную вахту, вели метеорологические наблюдения и следили за безопасностью людей, спустившихся с борта для околки винта и руля, давали разрешение (в зависимости от погоды) уходить на охоту, следили за соблюдением распорядка дня, наблюдали за окружающей обстановкой, вели судовой журнал.
Старший механик никаких особых обязанностей не нес, ведя общее наблюдение за состоянием машинного хозяйства и всего судна в целом. Каждая группа работала по неделе, по истечении которой переходила к обязанностям следующей группы. После недельного отдыха опять начинала с первой. Примерно каждые две недели устраивался аврал для разработки майны под кормой, чтобы очистить гребной винт и перо руля. Для этого имелись специальные ледовые одноручковые пилы с зубом высотой в два с половиной дюйма. Лед за две недели нарастал до одного фута, а иногда и больше. Так как гора льда вокруг кормы постоянно росла, то эта работа требовала не только ловкости, но и большой физической силы и большого числа людей. Пресную льдину красивого синеголубого цвета удалось найти не ближе трех кабельтовых от «Колымы», поэтому добыча и доставка льда на судно также требовала больших физических усилий, а во время полярной стужи, и особенно пурги - даже геройства. С первых же дней организовали школу, и вся молодежь училась. Занятия проводили в столовой команды после ужина. Машинист Чаусенко преподавал алгебру, матрос Бондаренко — геометрию, я — русский язык. (Оба мы весной 1927 года перешли на четвертый, последний, курс Владивостокского морского техникума, они — судоводительского, я — механического отделения, потому и могли быть преподавателями). Чаусенко очень много занимался сам. Такой усидчивости можно было только позавидовать. Вернувшись с зимовки, он сдал экзамены за два года института. Многие члены команды не имели почти никакой подготовки, начинали с азов, изучали арифметику, действия с дробями, учились писать. Так как ни киноустановки, ни радиотрансляции, никаких игр, кроме «козла», не было, то и о развлечениях нужно было думать самим.
В кают-компании имелся встроенный в правом углу громадный шкаф — какой-то старинный , но ни одной стоящей пластинки не было. Для начала изготовили партию шахмат. Стармех Пирожков очень любил шахматы, но страшно переживал проигрыш, и мы садились с ним играть, заранее договорившись между собой, что каждую третью партию ему нужно проигрывать. Не из подхалимажа — мы просто очень уважали нашего «деда» — прекрасного механика и слесаря. А вскоре он нас просто-таки удивил. Из музыкальных инструментов у нас были: баян, гитара, балалайка и мандолина. Играли, конечно, плохо, но со временем получались сносные концерты. Число желающих записываться в «ансамбль» росло, и вот тогда Пирожков, используя материалы от бочек из-под сливочного масла (бук) и ящиков от японского апельсинового сока (многослойная сосна) изготовил гитару и две домры. Струны у него оказались в запасе. Благодаря четкому распорядку, занятости людей работой, учебой, охотой, времени и места для уныний не оставалось, в экипаже царил бодрый, здоровый дух. Когда окреп лед и опасности провалиться не стало, началась охота на песцов. Все стали выходить на берег, облюбовывать места по своим соображениям и ставить капканы. Правда, не зря говорят - в семье не без урода. Уборщик Гречухин тосковал, отказываясь от участия в общественных мероприятиях. Вяло исполнив свои обязанности, он мог часами сидеть на одном месте, уставившись в одну точку невидящими глазами, или лежать на койке, разглядывая сучок на переборке. Никакие уговоры не могли его расшевелить. На палубу он почти не выходил.
Вид , которым мы все любовались, выводил его из себя. Он смотрел на красивейшие переливы радужных цветов дикими глазами, приходя в исступление. Мы уводили его в помещение и с трудом успокаивали. Лекарств он никаких принимать не хотел, а завидев доктора, начинал дрожать. В декабре, незадолго до наступающего нового, 1929 года, сорвался — лучшего слова, пожалуй, не придумаешь — южный ветер, быстро перешедший в ураган. Немудреный такелаж «Колымы» гудел, как орган. Капитан Сиднев надеялся отстояться у острова, для чего громадными усилиями на прибрежные камни были заведены дополнительные швартовые концы. Но неимоверной силы ветер оторвал береговой припай, а с ним и прочно вмерзшую «Колыму» — стальные концы лопнули как гнилые нитки, не удержал и якорь. Удивительно, как выдержал якорный канат и какова была сила ветра, утащившая в море «Колыму» с волочившимся якорем. В темноте полярной ночи, среди бушующей стихии, при 35 градусном морозе, когда вода на лету превращается в лед, «Колыму», окруженную ледяным полем, от которого то и дело отрываются огромные куски и тут же исчезают из видимости, совершенно беспомощную, без машины и руля, несло в неизвестность. Плотно слежавшийся на палубе снег непрерывно поливают волны бушующего и кипящего вокруг моря, все выше намерзали на палубе причудливые ледяные горы. «Машинная команда — в машину, к котлам! Быстро собирать все разобранное, разводить котлы! — Откуда взять воду для котлов? — Из-за борта, соленую. — Как взять? — Пожарным ручным брандспойтом...» Рискуя «сыграть за борт» с обледенелой палубы, кочегары и машинисты, пристроившись под трапом на спардеке, обливаемые забортной водой, начали подавать воду в правый котел. Остальные в это время с лихорадочной быстротой собирали главную машину, механизмы и болтали фланцы паровых и водяных магистралей. Как только в водомерном стекле правого котла показалась вода, при открытой еще горловине, в топках развели огни.
1 - паровой котел, 2 - краны, 3 - . Действие основано на принципе сообщающихся сосудов: уровень воды в водомерном стекле такой же, как и в котле.
Заполнив правый котел до минимального допустимого уровня, таким же порядком завели и левый котел. В это время палубная команда во главе со старшим помощником капитана И.Г.Эриксоном, привязавшись концами к релингам «Колымы», пилили, ломами и пешнями освобождали судно из ледовых тисков, главным образом корму, чтобы дать возможность работать винтом и рулем. За время стоянки под корпусом судна наросла ледовая чаша, теперь представлявшая собой одно целое с окружающим «Колыму» полем. Людям пришлось спуститься на лед. Внезапно в районе первого трюма обломилась льдина, как спичечную коробку унесло наш мощный трап. Полундра! Не мешкая, за борт выбросили несколько штормтрапов. Пока матросы поднимались на палубу, старпома Эриксона на обломке льдины стало относить. Спасла его самоотверженность матросов Паши Кернера и Миши Трунова. Рискуя оказаться в таком же положении, они кинулись в бушующую ледяную бездну и концом выхватили Эриксона на лед, еще державшийся у борта «Колымы». Заработала главная машина. Подали пар на брашпиль, выбрали якорь и «Колыма» получила возможность противостоять натиску урагана. Неделю носило нас по бушующему морю. Пароход представлял собой бесформенную глыбу льда. Скалывать его начали, когда ураган пошел на убыль. Измученные, но удовлетворенные результатами схватки с полярным Нептуном, мы оглядывались вокруг.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Кобахчольцы «куначили» с Лагодехцами не только на поприще «товар-деньги-товар», были и другие взаимовыгодные отношения. Во время войны Кобахчольцев одолевали дикие кабаны, выжирая и вытаптывая большие площади посадок кукурузы. Война с ними велась, начиная со времени достижения молочно-восковой спелости початков и до полной уборки. Вера исключала всякую возможность контакта со свиньями, поэтому использовался самый доступный для них способ шумового отпугивания. Вооружались ведрами, тазами, колотушками и барабанили по ним периодически днем и ночью, при этом орали, свистели, словом, шумели, как могли. Площади посадок были значительные, и обеспечивать круглосуточную и повсеместную какофонию было затруднительно, да и кабаны адаптировались к этим условиям и спокойно по ночам «под шумок» опустошали участок за участком. Выход был найден в один из базарных дней. Кобахчольцы пожаловались Лагодехским кунакам и пригласили поохотиться на свиней на территории их угодий. Лагодехские охотники с радостью занялись этим и в свободное от работы время устраивали засады или «гаяли» с помощью местных жителей. Отстрелянных свиней надо было дотащить и погрузить в телеги или машины, которые оставлялись на, дороге на окраине села. Кобахчольцы, от мала до велика, наблюдали за всем происходящим, но никто пальцем не притрагивался к убитым кабанам, только плевались и ругались: «донгуз», «шайтан» и т.п. Мне не довелось, а вот брат Вова добыл-таки там своего кабана.
А еще один эпизод, связанный с кунаками, мне не пришлось вспоминать, я его вычитал в собственном дневнике. (см. «Кое-что из дневника»)
РЕЧКА, ЗАПОВЕДНИК
В летнее время наиболее часто посещаемыми объектами для нас была речка и, конечно, заповедник. Купаться в жару ходили на нашу Лагодехскую речку, взрослые иногда, а мы ежедневно. Строили из камней запруды высотой до метра. Забивали их ветками с кустарников, создавая, таким образом, желаемый подпор, и плескались в этом рукотворном водоеме от души, до посинения. Наша речка, как и все горные речки, часто меняла русло и имела в предгорье довольно широкую пойму, сплошь состоящую из камней – от огромных валунов, до мелкого гравия, и местами песка. Летом камни раскалялись так, что нам босоногим приходилось добираться до речки только бегом. Мы очень наловчились это делать, а новичкам приходилось туго. Ближе к концу лета количество воды в речке заметно уменьшалось и купаться там становилось не интересно и тогда мы перемещались в заповедник, где примерно в 700 метрах от последнего на нашей улице дома Млокосевичей, был водозабор, или «шлюз», как мы его называли, который обеспечивал подачу воды в район «табаксырья». Вода там была холоднее, но зато было гораздо глубже, местами с головкой, и можно было поплавать и главное понырять.
Водозабор одного из ручьев в заповеднике.
По каждой Лагодехской улице, ориентированной с севера на юг протекали, да и сейчас протекают, безымянные ручьи, используемые главным образом для полива садов и огородов. У каждого хозяина дома имелся свой отвод от ручья в виде канавки вдоль северной (верхней) стороны участка. Когда надо было полить огород, основной ручей перекрывался с помощью тяпки, и часть воды устремлялась по канавке в огород и далее, таким же образом, по междурядьям. В детстве я очень любил заниматься этим делом. Было интересно управлять течением этой воображаемой реки. Похоже, не случайно подался потом в гидротехники. Перехват воды в эти ручьи осуществлялся в заповеднике из текущих там естественных ручьев, примитивными водозаборами . Эти мирные, едва слышные летом речки и особенно ручьи иногда по весне становились неуправляемыми и приносили немало хлопот жителям. Где-то в начале сороковых годов я был свидетелем очередного наводнения. Мы жили уже во втором доме, когда проснувшись от криков соседей и выбежав на улицу, обнаружили, что по ней сплошь течет вода. Наш ручеек вышел из берегов и по нему время от времени проплывали различные предметы домашнего обихода. А вот на третьей улице пострадали огороды, примыкающие непосредственно к пойме реки. Оказалось, что часть нашей речки отделилась, прорвалась где-то ниже Млокосевичей и разгулялась по второй и третьей улицам. А основное русло, вблизи малой горы мы наблюдали через день. Зрелище не для слабонервных. В таком состоянии я нашу речку не видел никогда. Стоял страшный рев, а по воде плыли с бешеной скоростью, сваленные где-то выше деревья или то, что от них осталось. Ударяясь о берега деревья, переворачивались вокруг своей оси, а иногда и вздыбливались, обнажая то корни, то сучья, то большие ветки. Нет худа без добра - предприимчивые люди в низовьях вылавливали эти деревья на дрова. Приблизиться к этому разгулу стихии ближе, чем на 10-15 метров никто не рискнул.
На дамбе
После войны в том месте, где речка имела обыкновение прорываться в город, были построены бетонные заградительные дамбы. С тех пор, как мне помнится, наводнений в городе больше не было. Бесплатный гравий, песок и крупные камни с речки использовались первопоселенцами не только в строительстве казарм, складов и других капитальных сооружений, но и в жилом строительстве, в частности при возведении экзотических каменных заборов. Такие заборы выкладывались из камней в сухую, без растворов, высотой чуть более метра и исключительно со стороны переулков или улиц. Между соседними участками таких заборов я не видел. А в нашем втором доме заборы, примыкающие к Рабочему переулку (Робакидзе) от нашей улицы и до самой речки были в то время с обеих сторон каменными. Как мне сейчас представляется, этот переулок наиболее коротким путем соединял казармы с речкой и далее с постами и появился он одним из первых в урочище (когда поселян еще не было). Скорее всего, вначале здесь проходила тропа, потом появилась просека, а затем и конная дорога параллельная Закатальскому шоссе. Первопоселенцы, когда получили наделы, построили свои заборы из самого доступного в те времена материала. Когда осваивались сады и особенно огороды, жители при копке грядок то и дело натыкались на камни разной величины и оставляя мелкие удаляли крупные и очень крупные. У нас в первом доме они частично складывались под балконную часть дома, а во втором шли на наращивание каменного забора по высоте.
Заповедник, вернее ту его часть, которая входила в междуречье от Млокосевичей до средней горы, мы исходили вдоль и поперек. Забирались и повыше. Всегда мечтали добраться по лезгинской тропе до высокогорных озер, о которых рассказывали наши кунаки, и взглянуть на Лагодехи с высоты, где кончается лес на среднем бугре. Эту мечту мне удалось осуществить лишь в 1970 году, но об этом ниже. Наиболее часто посещались водопад на Шромке и серные источники на нашей речке. Часто, потому как приходилось водить туда на экскурсии знакомых и родственников, приезжающих к нам погостить из Тбилиси. Под водопадом обычно купались, потом перекусывали и возвращались домой. Все это укладывалось по времени в 3-4 часа, от завтрака до обеда. Серные источники посещались реже, так как были не так доступны, как водопад. В те времена еще сохранились остатки сложенных из камней и оштукатуренных прямоугольных ванн-купален, которые были построены и функционировали во времена Демидовского правления заповедником. Для того, чтобы попасть на купальни, надо было в самом конце пройти какое-то расстояние по довольно страшному уступу, шириной, местами, менее двух метров. Нависающая над тобой с одной стороны высоченная скала, из которой сочится серная вода, и глубочайший вертикальный обрыв, с другой стороны, плюс мокрый и скользкий от серной воды уступ, мягко выражаясь, очень впечатляли. Еще одна достопримечательность находилась на нашей ближней «монастырской» горе, окаймляющей Лагодехи с востока. Где-то на высоте три четверти горы, на небольшой площадке, просматривались каменные остатки сторожевого поста, оставшиеся, как считали местные, со времен войны с Шамилем. Добираться туда было довольно трудно из-за крутизны. Выручали многочисленные кустарники, подтягиваясь за ветки которых, мы, пыхтя, вскарабкивались наверх. Зато открывающаяся панорама Лагодехи, того стоила. Это, скорее всего, был один из «секретов». С него хорошо просматривалась пойма реки, пересечь которую незамеченным, спускаясь с гор, было невозможно. Возвращение назад для нас было сплошным удовольствием. По толстому слою листьев съезжали с визгом на пятой точке.
ВИНО, ЗАСТОЛЬЯ
Михайловы, как и большинство первопоселенцев, быстро освоили виноградарство и виноделие. Со временем восприняли, а в следующих поколениях стали осваивать грузинские традиции застолья, внося в них немалую толику демократизма.
В нашей семье, уже при дедушке Николае Артамоновиче, в праздничных застольях употреблялось сухое или слегка крепленое вино. Обязательно был тамада, произносились тосты с соблюдением основных приоритетов и регламента. Водка (чача), как и во всей Грузии, производилась (не выбрасывать же мезгу), но употреблялась редко и исключительно в мужских компаниях, под настроение, или для согрева на охоте или рыбалке. Женщины в войну, да и после нее, использовали чачу для расчетов с наемными рабочими. За бутылку, во все времена, можно было решить массу мелких домашних проблем. Самый распространенный сорт винограда у русских был «изабелла». Как правило, им заплетали беседки во дворах, создавая под ними тенистые летние столовые. Перед войной в цокольном этаже дома Тандиловых (угол Закатальского шоссе и 26 комиссаров) продавалось вино в разлив и там же, во дворике, на импровизированных столиках-бочках частенько сиживали Калиновские старожилы. Мы жили рядом, и эти застолья были и на слуху, и на виду. Чего никогда не было, так это матерной ругани, ссор, драк, выпивающих в одиночку и сильно пьяных. И еще, никогда не слышал тостов типа «Ну будем», «Ну поехали» или «Ну давай». Просто шел застольный разговор за жизнь, и произносились тосты, были шутки, подначки, анекдоты и байки. Запомнилось, как один из завсегдатаев сказал: «Эти молодые, хвастаются друг перед другом, сколько бутылок выпили. Мы в молодости вино не бутылками, а ведрами мерили». Его молодость приходилась явно на 19 век. Мы, ребятня, легально приобщились к вину довольно рано, было нам тогда по 12-14 лет. В праздники за общим столом нам наливали в рюмочки подсахаренную изабеллу, и мы выпивали ее под тост за виновника торжества или за праздник, тост за родителей или благодарственный, когда пили за наше здоровье. Вскоре после этого нас чаще всего отправляли спать, исключением был Новый год, когда нам многое разрешалось.
И конечно в застольях всегда пели. Наряду с русскими песнями («Степь, да степь, кругом», «Ямщик не гони лошадей», «Бродяга» и др.), пели украинские («Распрягайте хлопцы кони», «Реве та стоне Днипр широкий» и др.) и конечно грузинские («Мохевис кало тинао, «Вайме чемо венахо», «Мравалжамиер» и др.) Обязательно пели под тост за Кавказ:
«За Кавказ мы поднимаем чаши И сердца соединяем наши Мы кавказской не уроним чести И до самой смерти будем вместе»
Эту песню много позже я слышал в исполнении Владимира Канделаки, а в то время на этот мотив пелись Тбилисские частушки. С удовольствием привожу те, что остались в памяти:
Самые теплые воспоминания сохранились о довоенных встречах Нового Года в Лагодехи.
.
Готовилось много всяких вкусностей. Елок тогда не было, но столовая украшалась разными самодельными и покупными гирляндами. Помню, развешивались елочные игрушки на лимонном дереве. Стояла в доме кадка с огромным кустом лимона, который регулярно плодоносил. Под этим кустом мы утром обнаруживали подарки, которые дед Мороз приносил ночью. За столом всегда было многолюдно и весело. Тамадой и заводилой всех игр, хороводов и домашних концертов с нашим участием была тетя Аня. Ну и конечно много пели и танцевали под патефон. Тогда старый год не было принято провожать, поэтому садились за стол за несколько минут до наступления Нового Года и с нетерпением ждали, когда наши старинные напольные часы с боем отобьют 12 раз. Конечно, как и все лагодехцы, салютовали наступившему Новому Году из охотничьих ружей, петард тогда не было, но эхо по ущелью от дуплетов, многого стоило. В последующие дни было принято наносить визиты всем родственникам и соседям и принимать визитеров у себя. В каждом доме неделю, а то и больше, на столе с праздничной скатертью всегда стояли вино и сладости (конфеты, печенье, чурчхелы, козинаки) и конечно фрукты. Визиты были, как правило, короткими – поздравляли с Новым Годом, произносили несколько тостов, выпивали, закусывали и уходили. Бывали и исключения, когда короткий визит плавно перетекал в капитальное застолье.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Десять лет назад трагически прервался полет Тимура Апакидзе. Его личность уникальна и прекрасна, Тимур Автандилович продолжает жить в сердцах близких и друзей, однокашников и сослуживцев. Мы помним о нем, значит он живет, он с нами. Мы хотим, чтобы и новые поколения знали о нем! О том, "каким он парнем был!"
"Хотелось бы, чтобы о своих Героях и о тех, кто воспитал Героев почаще вспоминала страна Россия. Чтобы мальчишки в детстве мечтали стать похожими на Тимура Апакидзе, а не на Сашу Белого, чтобы играли наши дети не в “черный бумер”, а в летчиков, моряков, героев…" - Галина Вабищевич.
Фотография 1999 года, Тимур Апакидзе - слушатель Военной академии Генерального штаба. Об этом периоде вспоминает Виктор Николаевич Сокерин - генерал-лейтенант запаса, заслуженный военный летчик России, в 2001-2004 годах командующий морской авиацией Балтийского флота: "... по его словам, питавшийся с семьёй только рыбными консервами, чтобы не голодать на нищенской зарплате слушателя, Герой России, Заслуженный военный лётчик, генерал-майор Апакидзе по ночам работал охранником в каком-то кооперативе, в помещении которого его запирали на ночь, а утром, получив, за прошедшую ночь, расчёт наличными, он ехал на занятия в Академию!"
Слава Героям нашего Отечества, позор и презрение ангигероям нашей истории.
Эталон поведения, камертон для проверки нормального человека и офицера - "рядовой" и весьма показательный, - в следующем эпизоде биографии Героя, его привела Галина Вабищевич в статье .
"Он не только знал дни рождения своих лётчиков и их жён, но и помнил по именам их детей и всегда интересовался тем, как живут эти семьи. Апакидзе прекрасно понимал, что от их благополучия зависит качество и безопасность работы каждого лётчика. Он считал, что залог успеха - это работа в команде. Поэтому уважал труд даже последнего палубного матроса. Мария Марковна была свидетелем одного неприятного случая. Некий лейтенант в присутствии Апакидзе позволил себе площадную брань в адрес матросов-срочников на палубе авианосца, обозвав их быдлом. Этот недостойный офицера поступок не остался без внимания. Он вскоре был уволен с корабля".
Никем не оспаривается высказывание : «Нет нигде и не может быть такого равенства перед лицом смерти, как среди экипажа подводной лодки, на которой либо все погибают, либо все побеждают».
На наш взгляд, мы солидарны с Т.А.Апакидзе, та же истина взаимоотношений относится и к команде авианосца, более того, в недалекой перспективе угроза общей гибели побуждает признать, все мы, граждане - команда своего Отечества. Наша, так называемая, самопровозгласившая себя "элита" этого не понимает, рано или поздно придется, надеемся, удастся ее вразумить. Как того "лейтенанта".
Со времени публикации в мае 2009 года сообщения прошло два года. Появились новые статьи и воспоминания о нахимовце, курсанте, российском офицере, генерал-майоре Апакидзе, главное же - стали доступны для чтения книги, написанные его мамой и супругой:
Будем помнить, будем рассказывать детям и внукам о Герое, будем равняться на него!
Верюжский Николай Александрович, Горлов Олег Александрович, Максимов Валентин Владимирович, Карасев Сергей Владимирович.
Командир соединения торпедных катеров капитан 1 ранга А.В. Кузьмин ставит задачу командирам катеров. Фото 1944 года. -
Вот как отец вспоминает обстоятельства, кстати, достаточно типичные для той поры, для военных моряков, обстоятельства, определившие судьбу сына:
"Утром следующего дня я отправился в Полярное (ныне город Полярный) к адмиралу А. Г. Головко. Арсения Григорьевича я не видел с 1940 года. Он заметно изменился. Густую волнистую шевелюру на висках посеребрила седина. От усталых глаз по лицу разбежались лучики морщин. Но, как и прежде, Головко был непоседлив, быстр в словах и движениях. Во время нашей беседы он, вдруг что-то вспоминая, вызывал к себе людей, звонил по телефону, не забывая то и дело прихлебывать горячий крепко, "по-морскому", заваренный чай, который всегда стоял на столе. Было видно, что в напряженной, кипучей, требующей то и дело каких-то решений жизни воюющего флота адмирал чувствовал себя уверенно. Со времени подписания приказа о моем назначении на должность командира бригады не прошло и двух недель, но Головко тем не менее встретил меня вопросом: -- Где это ты задержался? Я напомнил, что добирался сюда с Дальнего Востока. -- Ну хорошо, садись. Приехал с семьей? Самоуправство, конечно, но простительное. Сейчас пришло время, когда нам тут нет оснований беспокоиться о безопасности своих семей. Вот только Сашке (моему сыну было тогда 10 лет) негде будет учиться. А почему бы не послать его в нахимовское училище? Пусть продолжает кузьминский морской род! Да, захвати-ка, пока не забыл, будущему моряку... -- И Арсений Григорьевич протянул кулек с яблоками".
Еще несколько штрихов к характеристике неординарного человека и моряка. -
"... С приходом Александра Васильевича в наше ЧВВМУ заметно укрепилась дисциплина, больше внимания стало уделяться не только учебе, боевой подготовке, но и культурному воспитанию будущих офицеров флота. Кто бы мог подумать — в программе обучения курсантов появился танцкласс! Каюсь, я оказался самым бездарным учеником по данному предмету — вальс танцевать так и не научился. Зато писал стихи, возглавлял в училище литературный кружок. У нас была своя типография, где раз в квартал выходил литературный альманах "Море в сердцах" со стихами и рассказами курсантов. Инициатива этого издания принадлежала нашему адмиралу. Каким он был — адмирал Кузьмин? Сказать мне трудно. Во–первых, расстояние от курсанта до адмирала — как от Адама до Господа Бога. Во–вторых, я был в него по–мальчишески влюблен, а это исключает объективную оценку. Говорят, Кузьмин был непомерно жесток. Возможно. Помню, как он "без права на помилование" отчислил из училища курсанта, встретившегося ему ненароком на улице Севастополя в дождь под зонтиком. Основание: "Морской офицер не должен бояться воды". Говорили и о том, что он слишком либерален к подчиненным. На территории училища была знаменитая когда–то аллея роз. Приказом по ЧВВМУ адмирал Кузьмин разрешил отпущенным в увольнение курсантам, коль скоро им предстоит свидание с девушками, нарвать им в подарок букет. Знаю достоверно одно: помимо всего, Александр Васильевич был знатоком, ценителем русской поэзии. Он, кстати, состоял в родстве с Анной Горенко (Ахматовой), видно, это было у них в роду..."
Бриль Анатолий Тимофеевич родился в 1930 году. Сирота. После окончания ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Награжден медалью «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне». Атрощенко Евгений Евсеевич родился в апреле 1932 года в Ленинграде. После окончания ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Бабкин Иван Петрович родился в 1931 году. Переведен в 1948 году из Куйбышевского подготовительного ВМАУ, после ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе.
Малахов Юрий Петрович
Юрий Петрович Малахов родился в 1932 году в Кронштадте. После ЛНВМУ поступил в ТОВВМУ.
Его упоминает в своих воспоминаниях контр-адмирал в качестве лейтенанта, командира торпедной группы ПЛ "С-178". За успешное выполнение боевой задачи в период кризиса 1956 года вместе с экипажем получил благодарность командира, стакан спирта и глоток мутной зеленоватой воды. "Мы не воевали, но вышли победителями из 10-суточной схватки с неслыханным буйством океанской стихии. А у меня в 24 года появилась первая седина," - так заканчивает Владимир Георгиевич описание похода.
Михайлов Григорий Михайлович
Михайлов Григорий Михайлович родился в 1930 году, фронтовик, удостоенный медали «За отвагу», закадычный друг автора "Записок нахимовца". После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. По словам В.П.Иванова, службу проходил флотским интендантом.
Лебедев Виктор Михайлович родился в 1929 году в Ярославской области. После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Обухов Борис Александрович родился в 1931 году. Учился в ЛНВМУ с 1944 по 28 июня 1950 года. Ушел по состоянию здоровья. Симарев Юрий Иванович родился в 1932 году в Донбассе, г. Сталино. Отец погиб. Переведен в 1948 году из Куйбышевского подготовительного ВМАУ, после ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В. Фрунзе. Обухов Леонид Петрович родился в 1931 году в Воронеже. Переведен в 1948 году из Куйбышевского подготовительного ВМАУ, учился в ЛНВМУ до 24 июня 1950 года.
Можейко Альберт Петрович
Альберт Петрович Можейко родился в ноябре 1931 года в Ленинграде. После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В.Фрунзе. Фото из архива А.В.Корнилова.
Нарыков Виктор Васильевич
Нарыков Виктор Васильевич родился в 1931 году в Ораниенбауме. Учился в ЛНВМУ с августа 1947 по 1950 год. После окончания поступил в ВВМУ им. М.В.Фрунзе, которое закончил и службу проходил офицером ВМФ.
Вновь, не располагая подробностями о службе сына, можем и расскажем об отце. Сначала приведем справку из справочника Вячеслава Михайловича Лурье "Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР: 1946-1960." - М.: Кучково поле, 2007.
НАРЫКОВ Василий Михайлович [12.2. 1904, д. Пушкарное, ныне Обоянского р-на Курской обл. — 18.4.1961, Таллин, ныне Эстонская Республика]. Русский; контр-адмирал (3.11.1951; капитан 1-го ранга — 11.3.1957); в РККА с 1920 с перерывом, в ВМФ с 1923; член компартии (1928-1957). Окончил ВМУ им. М.В.Фрунзе (9.1925-9.1928), военно-мор. фак-т ВМА им. К.Е.Ворошилова (12.1932-4.1936). Участник Гражд. войны, подавления Кронштадтского восстания (3.1921). Матрос, рулевой (5.1923-3.1925), ком-р взвода Машинной школы УО МСБМ в Кронштадте (9.1928-5.1929), ком-р (5.1929-1.1931), д-на (1.1931-3.1932), д-на ОН ТКА (3-12.1932) МСБМ, ком-р 2-го д-на (5.1936-2.1937) БТКА БФ. Нач-к службы ТКА ВМФ (2.1937-6.1938). Ком-р ЭМ «Стерегущий» (6-7.1938), и. д. нач-ка ОБП штаба флота (7-10.1938), ком-р ЭМ «Карл Маркс» (10.1938-2.1939), нач-к штаба 1-й БЭМ (2-7.1939), ОЛС эскадры (7.1939-3.1940), в составе которого участвовал в Сов.-финл. войны 1939-1940. Нач-к ОБП штаба флота (3-5.1940), ком-р ЭМ «Сметливый» БФ с мая 1940. В Вел. Отеч. войну вступил в той же должности. Нач-к штаба эскадры (10.1941-4.1942) БФ. В период 23.10-6.12.1941 участвовал в операции по эвакуации войск с п-ова Ханко, командовал отдельн. отрядами кораблей. Ранен в апр. 1942. Ст. инспектор (7-12.1942), нач-к 1-го отдела (12.1942-9.1943), пом. нач-ка Упр. — нач-к 2-го отдела (подготовки маневренных соединений ВМФ) УБП ВМФ (9.1943-4.1944). Ком-р БСКР (4.1944-3.1945), 1-й Севастопольской БТКА (3-11.1945), нач-к штаба ОУК (11.1945-12.1946) ЧФ. Имя Н. отмечено в приказе ВГК. В распоряжении УК ВМФ (12.1946-2.1947). Ком-р ОВР Таллинского МОР (2-10.1947), ком-р ЛК «Октябрьская революция» (10.1947-5.1951), нач-к штаба эскадры (5.1951-8.1953), ком-р 19-й ди ОВР (8.1953-4.1956) 8-го ВМФ. Освобожден от занимаемой должности как неспособный навести порядок в соединении и зачислен в распоряжение УК ВМФ (4-5.1956). Уполномоченный Балтийской группы Госприемки кораблей ВМФ (5.1956-3.1957). Постановлением СМ СССР от 11 марта 1957 снижен в воинском звании до капитана 1-го ранга и уволен из рядов ВМФ 19 марта того же года за дискредитацию звания офицера. Находился в местах лишения свободы (12.1957-6.1959). С марта 1960 уволен по состоянию здоровья, в янв. 1961 судимость снята. Награжден орд. Ленина (1950), 3 орд. Красного Знамени (1943, 1944-2), орд. Ушакова II ст. (1944), Красной Звезды (1940), медалями. Похоронен в г. Ломоносове на городском кладбище. Сын: Нарыков Виктор Васильевич (род. 1931), офицер ВМФ. Лит.: Капица П. И. В море погасли огни. Л., 1972. С. 181; Кабанов С. И. Мы ушли непобежденными. Гангут. Сб. воспоминаний. Л., 1974. С. 333-334; Мы из Кронштадта. Сб. воспоминаний и очерков. Л., 1975. С. 104; Никитин Б. В. Катера пересекают океан. Л., 1980. С. 35, 68; Правиленко Г. Т. Корабли не умирают. Документальная новая история миноносца «Сметливый». Калининград, 1980. С. 134, 240; Левченко Б. П. ...В кильватер без огней. Л., 1981. С. 106,125; Освобождение городов. Справочник. М., 1985. С. 272; Моряки-балтийцы на защите Родины 1941-1945 гг. М., 1986. С. 279; Бережной С. С. Корабли и суда ВМФ СССР 1928-1945. Справочник. М., 1988. С. 31, 32, 35; Оборона Прибалтики и Ленинграда. Кн. 1. М., 1990. С. 140,141// Краснознаменный Балтийский флот в Вел. Отеч. войне сов. народа 1941-1945. В 4-х кн.; Боевая летопись Военно-морского флота 1941-1942. М., 1992. См. указ, им.; Георгий Жуков. Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и др. документы/ Под общей ред. акад. А. Н. Яковлева. М., 2001. См. указ. им.
Свидетельство об одном из боевых эпизодов командира Нарыкова.
«Сметливый» торпедировал подлодку.
"С первых дней войны балтийский эскадренный миноносец «Сметливый», на котором служил автор этих строк, старший инженер-лейтенант, вел активные боевые действия. Когда в ночь на двадцать второе июня сорок первого года над Ригой появились немецкие самолеты, корабельные зенитчики под руководством командира батареи лейтенанта Андрея Ильясова открыли интенсивный огонь. И под крики «Ура!» сбили двух воздушных пиратов. Эта маленькая победа вселила уверенность в боевые возможности членов экипажа. С этой уверенностью моряки уже на следующую ночь несли дозорную службу в Ирбенском проливе и ставили там якорные мины. А этот пролив представляет собой как бы «горлышко бутылки», закрывающее вход в Рижский залив. По данным разведки, на наших минах подорвались два корабля противника, пытавшихся форсировать пролив и затем подойти к Рижской военно-морской базе. На обратном пути эсминец атаковали немецкие пикирующие бомбардировщики. Причем их хитрую тактику сразу же распознал командир корабля капитан 2 ранга Василий Нарыков. Он понял, что самолеты заходили со стороны солнца, причем с выключенными моторами! Пытались сбросить бомбы прямо на верхнюю палубу. Корабль отбивался пулеметно-пушечным огнем. Но в критические моменты, когда сигнальщики докладывали об отрыве бомб от самолета, командир командовал: «Лево руля! Обе вперед, самый полный!» В следующий раз звучала команда: «Право руля!» И все бомбы падали в воду далеко от борта корабля. Немецким пиратам досталось крепко: один , охваченный пламенем, рухнул в воду, другой, оставляя за собой дымный шлейф, планировал к берегу, но вряд ли туда дотянул.
Боевой подвиг в то время совершили не только артиллеристы, сигнальщики, но и машинисты, другие специалисты: ведь корабль – оружие коллективное. И успех в поединке с врагом зависит от каждого члена экипажа, выполняющего долг на своем боевом посту. Когда случилась небольшая заминка в работе одного из агрегатов второго машинного отделения, старшины первой статьи Василий Смирнов и Николай Климашин быстро устранили неисправность. И командир корабля без перерыва мог командовать: «Полный вперед!» Эта команда еще не раз раздавалась при встрече с воздушным противником. И подводным тоже. Однажды при плавании в Финском заливе гидроакустики доложили об обнаружении шума подводной лодки. Капитан 2 ранга Нарыков приказал атаковать противника. Командир минно-торпедной боевой части, мой корабельный друг капитан-лейтенант Петр Иванов быстро определил необходимые данные, нажал на кнопки и выпустил две торпеды. Командующий Балтфлотом вице-адмирал В.Ф. Трибуц поздравил «сметливцев» с важной победой. А Петру Иванову вручили первую награду – орден Красного Знамени."
Два документа и одну интерпретацию разжалования и заключения также стоит привести.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Палуба наша представляла картину невообразимую. Свободного места — ни одного квадратного фута. Кроме ящиков, — грузов для Лены, - на палубе размещался скот. Вся кормовая часть левого борта палубы была занята дюжиной коров и быков, для которых в защиту от штормовых ветров и морской волны, свободно заливавшей корму даже при незначительной качке (мы были сильно перегружены), возвышались дощатые скотники. На самой оконечности кормы располагались свиньи, а на полуюте — клетки с гусями, утками и курами во главе с красавцем петухом огненно-красного оперения. На носовой палубе, подальше от дымовой трубы, в районе второго трюма, были уложены плиты жмыха и тюки сена - продовольствие для нашего «сельского хозяйства». Дело в том, что на «Колыме», как и на большинстве судов торгового флота того времени, не имелось рефрижераторной установки. Хранение свежего мяса, масла и других скоропортящихся продуктов осуществлялось в ледниках. Длительное плавание с необходимым запасом льда не обеспечивалось и такое «сельское хозяйство» было на всех судах Дальневосточной конторы Совторгфлота, надолго отрывавшихся от баз снабжения при плаваниях на Камчатку, Охотское побережье и другие пункты. Огромный сундук со льдом был установлен и у нас также в корме на верхней палубе, впритык к матросскому кубрику. Сохранность льда под палящими лучами летнего солнца не обеспечивалась, и уже на переходе до Петропавловска его не стало. Нам установили аварийную электростанцию, состоявшую из мотора «Кельвин», снятого с какого-то катера, и генератор мощностью пять киловатт. Генератор должен был приводиться ременной передачей от маховика «Кельвина». Поместили эту «установку» между дымовой трубой и средней надстройкой, построив, по существу, деревянный ящик с дверью, обшитой снаружи толем. Это делалось на случай зимовки для обеспечении радиосвязи, когда судовая паровая динамомашина (20 киловатт) из-за потушенных котлов работать не могла. Ящик сделали, а установку мотора и генератора заканчивали мы своими силами уже на ходу.
Кроме того, . В составе авиаотряда, насколько помню, были Э.М.Лухт, Е.М.Кошелев и Г.Побежимов. И, как венец всего этого нагромождения, плавкраном на фокмачте была установлена будка (марс), с которой потом, в Арктике, капитан Миловзоров, проводя «Колыму» во льдах, не сходил сутками. В составе экипажа были: второй механик Калмыков, третий механик Лун, машинисты А.И.Чаусенко. П.В.Лошкарев, Ерофеев; кочегары Р.Н.Карклин, А.П.Черницин, Е.С.Олин, И.Т.Литвиненко, Вольнец. Старшим помощником капитана был В.П.Сиднев, вторым - Я.Л.Спрингис, доктор П.З.Визер, боцман В.М.Володин, матросы П.Я.Кернер, Г.Р.Бондаренко, М.Трунов, Г.А.Ермолаенко и плотник Моргушко. Повара: Худяков, Титаренко, пекарь — Гречухин. Всего экипаж состоял из 39 человек, всех уже не вспомнить. Женщин не было ни одной.
Среди команды имелись старые опытные моряки, уже бывавшие в арктических плаваниях, а некоторые, как капитан П.Г.Миловзоров, уже и зимовали во льдах или на пароходе «Колыма», или на пароходе «Ставрополь», из года в год ходивших в Арктику. Окончательное решение о приеме моряков в состав экипажа на этот раз принималось капитаном и старшим мехаиком, беседовавшим с каждым моряком лично. Для этого в назначенный день и час все мы собрались на спардеке перед каютой капитана, а затем по очереди прошли эту последнюю проверку. Желающих было много. Набор людей для палубной и машинной команд Миловзоров и Фридвальд могли произвести, руководствуясь знанием людей, по своему усмотрению, без какого-либо нажима со стороны. Предварительно все желающие прошли специальную медицинскую комиссию и имели на руках справки о состоянии здоровья... Кочегарам вместо шестичасового рабочего дня устанавливался восьмичасовой (для сокращения экипажа), а стоимость содержания недостающей смены — начислялась штатным. Для закупки запасов фруктовых соков, фруктов и овощей предполагался заход в Японию. Экспедиция рассчитывалась на два года, поэтому все члены экипажа запасались охотничьими ружьями, капканами, боеприпасами на случай зимовки, возможного оставления судна и зимовки где-то на островах или берегу далекого полярного материка. Имелся также и судовой запас оружия и боеприпасов. В тот день, 22 июня 1927 года, во Владивостоке, вероятно, не было дома, в котором не обсуждался бы наш поход, и не затевались споры о том, как он будет завершен. Первый поход в устье Лены был действительно смелым и ответственным предприятием молодой еще Советской власти на Дальнем Востоке. Наиболее тяжелая работа предстояла кочегарам. От «пара на марке» зависело, как будет идти и по чистой воде, и особенно во льдах.
Среди кочегаров разгорелось соревнование. Итоги подводились путем сравнения оборотов машины и пройденных за вахту миль. Кочегары пользовались особым вниманием. Повара Худяков и Титаренко — замечательные специалисты и труженики — любовно готовили пищу, выполняя наши прихоти, а пекарь-кондитер Мадюля не только делал пирожные и торты, но и поил нас вкуснейшим квасом и соками, готовил освежающие напитки. А мы, кочегары, оправдывая эти заботы, буквально лезли вон из кожи и гнали свою «Колыму» в полную меру ее возможностей. Быстро промелькнули Япония, Курилы, Камчатка, и вот — Берингов пролив, мыс Дежнева, Уэлен — первые эскимосское и чукотское селения. Мне посчастливилось быть в числе гребцов шлюпки, на которой капитан Миловзоров выезжал на берег получить информацию о ледовой обстановке вдоль побережья на запад. Несмотря на отсутствие в то время радиотелеграфной связи и каких-либо пунктов наблюдения за поведением льдов, температурой воздуха, направлением и силой ветра все эти сведения действительно можно было (пусть не совсем точно) получить у чукчей, непонятно какими путями информированных об обстановке по побережью на протяжении 250-300 миль. Шел уже июль, «Колыме» нужно было торопиться, и капитан очень спешил. У берега шлюпка пробыла недолго. Но и за несколько минут мы, гребцы, успели обменяться любезностями с окружившими нас взрослыми чукчами и эскимосами, а также ребятишками, которых было множество. Нашему приходу местные жители очень обрадовались, это было видно по сияющим лицам, дружеским похлопываниям по плечу. Резко бросалась в глаза разница между эскимосами и чукчами. Первые — более подтянуты, чище, держат себя свободно. Вторые — грязные, многие с больными глазами, ниже ростом, держатся принужденно и как бы с некоторой опаской.
Яранги береговых чукчей. - Оказалось, что эскимосы и часть чукчей — морские охотники, а значит, бывалые, смелые, знающие себе цену люди. Опасная и трудная охота на китов, моржей, нерпу и постоянное общение с морем воспитали в них и смелость, и уверенность в себе, заставили приобщиться к культуре. Вторые — чукчи «оленные», постоянные жители тундры, кочующие со своими стадами оленей и ведущие, как мне позже удалось убедиться лично, почти первобытную жизнь. Морские охотники почти все под одеждой из шкур имели рубахи, а у кочевников одежда мехом внутрь была одета на голое тело, на котором слоями проступала самая обыкновенная грязь. Ребятишки и девушки лет 15-16 были чистенько одеты в красиво расшитые меховые комбинезоны и увешаны бусами. Некоторые девушки были даже красивые, как всякие девушки, с нами кокетничали. У некоторых на лицах имелись татуировки. Мы очень сожалели, что не привезли с собой ничего сладкого — у нас на судне было так много конфет и шоколада. В наших карманах оказались лишь папиросы и спички, и мы раздали их новым знакомым. Перед нашим выходом из Лены оба самолета ушли на Якутск, а оттуда на Иркутск. Перелет их завершился благополучно. Рейс «Колымы» к устью Лены за одну навигацию (мы вернулись во Владивосток в октябре 1927 года) доказал не только возможность таких плаваний, но и наличие в составе советского торгового флота моряков, способных и готовых преодолевать любые трудности ледовых походов.
Нужно отдать должное капитану П.Г.Миловзорову и старшему механику Э. А.Фридвальду, тщательно подготовивших «Колыму» к такому замечательному походу — они предусмотрели все до мелочей и сумели мобилизовать экипаж на ударный и самоотверженный труд. Большую роль сыграли партийная, комсомольская и профсоюзная организации. Секретарь ячейки ВКП(б) — машинист П.В.Лошкарев, предсудкома — матрос П.Я.Кернер постоянно поддерживали боевой дух среди экипажа и сами являлись образцом трудолюбия и мастерства. Я был секретарем ячейки комсомола. Еще до прихода во Владивосток большая часть команды решила: в случае организации на будущий год второго Ленского рейса непременно принять в нем участие.
Первая зимовка в Арктике
Весной 1928 года стало известно, что «Колыма» снова пойдет в Лену. За небольшим исключением собралась команда состава прошлого года. Меня перевели в машинисты. Повел «Колыму» капитан В.П.Сиднев, старшим механиком был С.И.Пирожков. Сменился и третий механик — пришел А.В.Оболенский, с которым я плавал на пароходе «Монгугай». Так же обстоятельно подготовили «Колыму» и в этом году. Самолетов не грузили, но зато на люках второго и третьего трюмов построили стапели с наклоном на противоположные борта для погрузки в Японии 100-тонной баржи, предназначенной для реки Колыма и состоящей из двух частей. Из Владивостока снялись также 22 июня. Теперь уже сомнений в успешности похода высказывалось меньше. И действительно, у м. Дежнева Ледовитый океан встретил «Колыму» более благожелательно, чем в прошлом, 1927 году.
Применяя тот же метод разворачивания ледовыми якорями, мы успешно продвинулись до . Но дальнейший путь становился все сложнее. Преобладали ветры северной четверти, и к берегам подогнало тяжелые многолетние льды, преодолеть которые «Колыме» было не под силу. Но уверенность в успехе нас не покинула, и, пользуясь малейшей разрядкой, мы продолжали продвигаться к цели... Оставив на Колыме баржу, двинулись дальше, к устью реки Лена. Был уже конец августа. Все ниже висело солнце. Погода хмурилась. Перегруппировки ледяного массива совершались прямо на глазах, но улучшения обстановки не предвиделось. Хуже того, имея безрадостную перспективу по ходу «Колымы», мы наблюдали не менее печальную картину и за кормой: свободной воды становилось все меньше и меньше. Пошел снег, видимость еще больше ухудшилась. С каждым днем становилось очевидным, что время упущено и устья Лены нам в этом году не увидеть. Сказалась, несомненно, и смена командования. Капитан Миловзоров, старый полярный «волк», неоднократно совершавший походы в Арктику, зимовавший в ее льдах, брал чутьем, «на нюх», если можно так выразиться. Он знал повадки Арктики и ее коварство, умел ей противопоставить упорство и силу команды, знал, что для успеха в борьбе со льдами Арктики прежде всего нужно иметь крепкие нервы, терпение и терпение. В.П. Сиднев этими качествами не обладал (). Нервы не выдержали, и в начале сентября «Колыма» повернула назад, на восток.
Это было поспешное и ошибочное решение — позднее мы узнали, что буквально через несколько дней с возникновением ветров южного направления льды отступили, и путь к устью Лены был открыт. Этим воспользовалась шхуна «Полярная звезда», обладавшая гораздо меньшими возможностями, чем наша «Колыма», но сделавшая переход из устья Колымы в Лену. До настоящего времени, почти через сорок лет после этого события, у участников похода осталась горечь невыполненного задания. Разгружались в устье реки Колымы с расчетом, что продовольственные грузы зимой на собаках будут доставлены жителям Лены. Настали холода. Температура наружного воздуха падала с каждым днем. Образовался молодой лед. В этих условиях выгрузка проходила с трудом, но, понимая создавшееся положение, нависшую угрозу неизбежной зимовки и недопустимость оставаться на зимовку в открытом море, команда сделала все возможное для быстрейшего окончания разгрузки. В конце августа «Колыма» двинулась дальше на восток. Еще теплилась надежда на возвращение во Владивосток в этом году. Машина работала с полной нагрузкой. Все чаще приходилось растаскивать льдины, разворачивать «Колыму», но старый лед, сковавшийся с вновь образующимся молодым, поддавался все труднее и труднее. На пороге октября, достигнув острова Шалаурова, опасаясь остаться без угля, основные запасы которого были уже израсходованы, Сиднев принял решение встать на зимовку.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
