И тут же добавил, врезавшееся мне в память навсегда: — язык наш — враг наш. Лучше бы он вкуса нам не давал... О спирте Поваров сказал: — Угощай, но понемногу, чукчи меры не знают и могут пить пока не упадут, знай, что им всегда мало. Выпив что есть, они пьют свою мочу, считая, что она содержит спирт. Так вот зачем приставала ко мне с чашкой жена Иттургена. Поваров рассказал мне такой случай — Когда я приехал сюда и мало-мало устроился, стали ко мне чукчи наведываться с разными делами. Ружье починить, кастрюлю запаять, примусы появились (американцы привезли), их наладить, да и просто по дороге обогреться, чаю выпить, а инструментом я себя обеспечил. И привезя с собой из Америки бутылку синих чернил, стоявшую без употребления на окне, писать мне было некому. Ходят чукчи и ходят. Вижу, что-то косятся на меня. Один из них как-то и говорит: «Хороший ты, Поваров, человек. Жить нам помогаешь, а вот жадный. - Что такое? — спрашиваю. — Да вот, стоит у тебя вино, а ты ни разу не угостил. — Вот, думаю, что же делать... Ладно, говорю, собирай своих чукчей и приходите ко мне, угощать буду.
Собрались чукчи, разлил я им по чашкам. Смотрю — выпили! Посидели немного и разошлись. А потом по всей тундре разговор долго был, что мол, были в гостях у Поварова, да так напились, что всех чем-то черным рвало... - Дети они были, да и сейчас еще детского в голове у них полно. Получив у Поварова наставления, в каком направлении ехать, чтобы какое-нибудь стойбище найти, я отправился в тундру. Но проплутав весь день между покрытых снегом сопок и не найдя никаких яранг, чтобы дать собакам отдых и покормить их, я, заехав за сопку от ветра, расположился на ночлег. Кукука у меня не было. Единственный имевшийся в запасе на «Колыме», Сергиевский мне взять не разрешил. Кое-как, завернувшись в овчинную шубу, я прилег на снег около собак. Проснулся я весь скрюченный, зуб на зуб не попадает, пальцы рук не гнутся. Сколько я спал — не знаю. Часов у меня не было. Больше не заснешь. Нужно ехать и искать стойбище. Побегав вокруг нарт и собак, согрелся немного, запряг собак и поехал. Через десять минут от меня уже шел пар, стало жарко. Езда на собаках нелегкая работа, требующая много движения и усилий. При таких условиях чукотская яранга, где можно было находиться в тепле, казалась раем.
В первом же стойбище удачно выменял две туши оленей. Встретил меня чукча Рультенвет, толстый, упитанный мужчина. Он, не спеша, вразвалку вышел из яранги и что-то приказал ныряющим вокруг мальчишкам. Те скрылись, а Рультенвет стал запрягать в нарты пару оленей, находящихся около яранги. Усадив меня, он поехал в тундру. Олени, широко разбрасывая ноги, легко несли нарты. Совсем недалеко я увидел громадное стадо оленей, точками усеявшее склон сопки и долину. Стадо двигалось на нас, направляемое пастухами, уплотняясь и превращаясь в текущую живую реку. Рультенвет махнул мне рукой, сказал «тагам» и мы на оленях вернулись к яранге. К ним тоже приближалось стадо. Рультенвет, оставив нарты, прошел в ярангу и вынес моток длинного черного ремня, перебирая его в руках, как делают матросы, приготавливаясь бросить выброску. Когда олени, задрав рогастые головы на легкой рыси, проходили мимо яранги, перестукиваясь рогами, от чего в нерушимой тишине тундры раздавался громкий, все нарастающий с приближением основной массы оленей, стук, похожий на кастаньетный, Рультенвет вдруг напружинился и с неожиданной силой выбросил свой аркан (по-чукотски чаат) в самую гущу стада. Просвистев, чаат петлей, образуемой пустой косточкой оленьего позвонка, лег на рога одного из оленей. Олень, задержанный в своем беге, вздыбился, но продолжать бег уже не мог. Рультенвет, упершись ногами в снег, крепко держал ремень, обмотав его вокруг левой руки. Другие олени, спотыкаясь о набитый как струна чаат, падали, перескакивали через него, всячески стараясь уйти от пойманного собрата.
И вот, когда заарканенный олень остался один, Рультенвет стал подбирать чаат к себе. , пригнув голову до колен, упирался. Но тянущая сила преодолевала его сопротивление и, мелко перешагивая, он подходил к нам все ближе и ближе. Признаться, мне было не по себе. А вдруг олень кинется вперед и раскидает нас своими мощными рогами? Подтянув оленя на три шага, Рультенвет подошел к нему слева и, как будто слегка, ткнул его вбок у передней лопатки. Я только потом увидел в руке Рультенвета короткий и узкий нож. Вздрогнув, олень, тяжело дыша, с налитыми кровью глазами продолжал стоять на раздвинутых ногах, как упирался, когда его тянул чаат. Из его левого бока струей хлынула алая кровь, под которую, быстро подскочившая чукчанка, подставила таз. Олень стоял как завороженный, ни малейшего движения, не меняя позы. Наполнившийся таз сменили вторым, Много крови у оленя. Потом кровь стала ослабевать, обе передние ноги оленя, как по команде, подогнулись и он встал на колени, уткнувшись мягкими губами в снег... Еще миг и олень рухнул на бок, — все было кончено...
Тут же три чукчанки с ножами и всякой посудой подскочили и начали тушу. Делать все нужно было быстро, так как мороз стоял градусов сорок. Разделка шла быстро. Ловко сняв шкуру, чукчанки вскрыли живот и, выбирая кишки, тщательно их очищали, выжимая содержимое и, не разрезая, целиком опускали в тазы с кровью. Отдельно были сложены сердце, легкие, язык, печень, почки. Пищеводы и желудок, наполненные пережеванным мхом, также были очищены, а содержимое, представлявшее собой зеленоватую массу, собрано в отдельную чашу. Голова с рогами и ноги до колен с копытами от туловища были отделены и унесены — они по чукотским верованиям продаваться не могли. Таким же порядком был пойман и приготовлен второй олень. Затем состоялось угощение. Довольные друг другом, мы угощались: чукчи — хлебом, консервами и чаем с сахаром, я — сырой и вареной олениной, без соли, горчицы и перца. В качестве гарнира к столу был подан извлеченный из желудка оленя мох. Помогли советы Поварова. Сырое мясо я просто глотал, а вареное было по настоящему вкусное. Сырое мясо не было нарезано ножом. Оно выглядело как розовая с белым вата. , готовя его, разбивал мороженый кусок каменным молотком.
Вареной олениной больше нигде меня не угощали. Рультевет показал мне, как проехать к острову Шелаурова самым коротким путем, минуя мыс Биллингса, тундрой, не выезжая на берег моря. Путь этот действительно оказался много короче. На другой день, не делая ночевки на снегу, я был дома с оленьими тушами. Помывшись и отдохнув два дня, я снова поехал в тундру, теперь уже уходя в сопки сразу от места зимовки «Колымы». Много совершил я таких поездок. Из последней возвратился первого мая 1932 года, когда на льду уже начали появляться лужи таявшего льда. Сырая оленина, прописанная доктором, всех поддержала и никто не умер, а я, живший по-чукотски, даже поправился, в поездках окреп и прекрасно выглядел. Но опять не обошлось без похорон. На встречу нового года приехали в гости два чукчи. Несмотря на строгое предупреждение не давать чукчам чистого спирта, кто-то из команды поддался мольбам Тайоургена. В результате заснув, он не проснулся. Хоронили его сами чукчи, без нашего участия. А потом, вдруг без всяких жалоб и видимых переживаний в одну из полярный ночей застрелился машинист Ф. Он был похоронен на острове — там же, где лежит Гречухин, Эттурген и матрос п/х «Ставрополь», умерший еще на зимовке в 1924 году. Интересный, талантливый народ чукчи. Не имея никакого механического оборудования, они делают замечательные вещи. Собачьи и особенно оленьи нарты — настоящее художественное произведение, поражающее изяществом и законченностью форм, и, главное, до мельчайших подробностей учитывающие требования суровой природы.
А яранга? Это настоящее инженерное сооружение. Как просто и как разумно сделан ее каркас из жердей и тончайших перекладин, выдерживающих большой вес покрывающих его шкур и напоры ураганных ветров. Айяк, каменный топор или нож — инструменты первобытного человека, они тоже изготавливались без применения механического оборудования. Взять тот же чаат. Как можно изготовить ремень шириной в половину дюйма, длиной сто — сто двадцать футов без единого узла? Оказывается, просто. В шкуре моржа по центру делается отверстие, а затем по расходящейся спирали вырезают весь ремень — чаат. Чем крупнее был убитый морж, тем длиннее получался чаат. Когда берешь его в руки, не находишь ни одной неровности, как будто он изготовлен на специальном станке, а не сделан вручную. Я не видел чукчей, ходивших на лыжах, но видел у них «воксхуягли» — изготовленные из фигурно изогнутой легкой деревянной рамки в форме вытянутого эллипса из брусков сечением в квадратный дюйм. Эта рамка переплетена тонкими кожаными ремнями, как решетка. Одевая воксхуягли на ноги, вы можете ходить и даже бегать по любому снежному покрову: на рыхлом снегу — не провалитесь, на твердом насте не поскользнетесь. Я пользовался воксхуяглями. Сошник для винчестера, для стрельбы с упора — точно и красиво изготовленное из костей оленя приспособление. Мы, на «Колыме» делали по этому образцу для себя сошники металлические. А собачья и оленья упряжь? А аккуратно скроенная и крепко сшитая одежда и обувь? Зачастую расшитая замысловатыми узорами из цветных бусинок? Скроенная ножом, шитая костяной иглой и жилами животных?
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
О Юрии Михайловиче Таирове мы рассказали ранее - см.
Тювелев Рев Иванович
Рев Иванович Тювелев родился в 1931 году. Часть сочинения на тему «Сталин и борьба за мир» изложил собственными вдохновенными стихами. После ЛНВМУ поступил в ВВМУ им. М.В.Фрунзе. (Фото из архива Земских)
Службу проходил на кораблях
(из альбома старшины 1 статьи в отставке В.Р.Беспалова). На нем капитан-лейтенант Р.И.Тювелев служил помощником командира.
Холостов Виктор Дмитриевич
Виктор Дмитриевич Холостов родился в 1931 году. Учился в ЛНВМУ с 1944 по 1945 год. Вновь делаем для него исключение для того, чтобы рассказать о его отце. Несколько эпизодов, документ, фото, фрагмент воспоминаний.
Так выглядели , по которым похоронные команды и штабы должны были определять биографические данные военнослужащего и его принадлежность к определённой войсковой единице.
О поверке наличия медальонов.
Установлено, что командиры соединений и отдельных частей не организовали систематический контроль в штабах и частях за выполнение Приказа НКО № 138 1941 г., в результате у большинства убитых и раненых бойцов и командиров отсутствуют медальоны, что лишает возможности установить их личность. Командующий войсками фронта приказал: 1. Командирам соединений, частей до 30.11.41 провести проверку наличия медальонов у всего личного состава, особо обратить внимание на правильность заполнения вкладных листов. Впредь каждого командира, бойца немедленно по прибытии в часть снабжать медальонами. Командирам соединений при установлении факта отсутствия у командира, бойца части медальона сурово взыскивать с виновных вплоть до предания суду. Штабам армий поверить наличие запаса медальонов в частях и на недостающее количество дать заявку к 20.11.41 фронтовому интенданту. 2. Командирам запасных частей и командирам батальонов выздоравливающих при направлении личного состава в части поверять у убывших наличие медальонов и в случае отсутствия - снабжать ими на месте, заполняя вкладные листы по документам, установленным Приказами НКО № 450 1940 г., № 138 1941 г., № 330 1941 г. За отправку людей без медальонов командиров запасных полков и командиров батальонов выздоравливающих привлекать к строгой ответственности... 4. Фронтовому интенданту до 01.12.41 по заявкам штабов армий, командиров отдельных частей и соединений полностью обеспечить войска фронта медальонами и вкладными листами...
Зам.начштаба ЛенФ генерал-майор Семашко Военный комиссар штаба ЛенФ бр.комиссар Холостов".
Ныне это проблема по иному, но по-прежнему актуальна, - . Их девиз - Все только говорят - мы делаем! Ведь не закончена война, пока не похоронен последний солдат.
Наконец, возможно, самый яркий момент жизни генерал-лейтенанта Д.И.Холостова. -
29 марта 1942 года, Дмитрий Дмитриевич Шостакович писал в газете «Правда»: «Почти вся симфония сочинена мною в моем родном городе Ленинграде. Город подвергался бомбардировкам с воздуха, по городу била вражеская артиллерия. Все ленинградцы дружно сплотились и вместе со славными воинами Красной Армии поклялись дать отпор зарвавшемуся врагу. В эти дни я работал над симфонией, работал много, напряженно и быстро…» И вот теперь Карл Ильич Элиасберг держал партитуру симфонии в руках. Нотные строчки захватили дирижера и одновременно испугали: где взять такой огромный оркестр? Восемь валторн, шесть труб, шесть тромбонов!.. Их просто нет. А на партитуре рукою Шостаковича написано: «Участие этих инструментов в исполнении симфонии обязательно». И «обязательно» жирно подчеркнуто. Да и только ли духовые инструменты! Чтобы исполнить симфонию, требовалось около восьмидесяти музыкантов! А в оркестре Радиокомитета их было всего пятнадцать… Давно ли, всего лишь в марте, были они, Элиасберг и инспектор оркестра Прессер, у начальника Управления по делам искусств Б.И.Загурского, вместе просматривали списки оркестрантов.
(его сын также учился в Ленинградском нахимовском училище с выпуском 1948 г.)
Двадцать семь фамилий в тех списках были обведены черным карандашом: эти артисты не пережили блокадной зимы. Примерно столько же фамилий обведено красным: этих людей нужно было искать по госпиталям и стационарам. Конечно, есть еще музыканты — в окопах, в траншеях, опоясывающих Ленинград двухсоткилометровым кольцом. Музыканты эти лежат сейчас у пулеметов, дежурят возле орудий, стоят на постах МПВО… Помочь могла только армия. Начальник Политического управления Ленинградского фронта генерал Д.Холостов, выслушав просьбу дирижера, грустно пошутил: — Бросим воевать, пойдем играть! — Но тут же по-деловому спросил:— Где находятся ваши музыканты? — Часть рядом,— ответил Карл Ильич,— в комендантском оркестре. Другие в передовых частях. — В каких именно? Этого дирижер не знал и пообещал выяснить. В Радиокомитете он собрал письма, пришедшие с фронта, списал номера полевых почт. По этим номерам найти воевавших музыкантов было уже не сложно. Вскоре в здание Радиокомитета на Малой Садовой стали прибывать рядовые бойцы, младшие и средние командиры. В документах у них значилось: «Командируется в оркестр Элиасберга»...
2-томный архив AVI, 1,24 Гб Продолжительность 1 час 30 мин.
И пришел день 9 августа 1942 года. 355-й день ленинградской блокады. И действительно на стенах домов появились афиши: «Управление по делам искусств исполкома Ленгорсовета и Ленинградский комитет по радиовещанию, Большой зал Филармонии. Воскресенье, 9 августа 1942 года. Концерт симфонического оркестра. Дирижер К. И. Элиасберг. Шостакович. Седьмая симфония (в первый раз)». За полчаса до начала концерта генерал Говоров вышел к своей машине, но не сел в нее, а замер, напряженно вслушиваясь в далекий гул. Еще раз взглянул на часы и заметил стоящим рядом артиллерийским генералам: — Наша «симфония» уже началась. А на Пулковских высотах рядовой Николай Савков занял свое место у орудия. Он не знал ни одного из музыкантов оркестра, но понимал, что сейчас они будут работать вместе с ним, одновременно. Молчали немецкие пушки. На головы их артиллеристов свалился такой шквал огня и металла, что было уже не до стрельбы: спрятаться бы куда-нибудь! В землю зарыться! Зал Филармонии заполняли слушатели. Приехали руководители Ленинградской партийной организации: А.А.Кузнецов, П.С.Попков, Я.Ф.Капустин, А.И.Манахов, Г.Ф.Бадаев. Рядом с Л.А.Говоровым сел генерал Д.И.Холостов. Приготовились слушать писатели: Николай Тихонов, Вера Инбер, Всеволод Вишневский, Людмила Попова… И Карл Ильич Элиасберг взмахнул своей дирижерской палочкой.
"Во время исполнения транслировалась по радио, а также по громкоговорителям городской сети. Ее слышали не только жители города, но и осаждавшие Ленинград немецкие войска. Много позже, двое туристов из ГДР, разыскавшие Элиасберга, признавались ему: Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть…
Позже он вспоминал: «Не мне судить об успехе того памятного концерта. Скажу только, что с таким воодушевлением мы не играли еще никогда. И в этом нет ничего удивительного: величественная тема Родины, на которую находит зловещая тень нашествия, патетический реквием в честь павших героев — все это было близко, дорого каждому оркестранту, каждому, кто слушал нас в тот вечер. И когда переполненный зал взорвался аплодисментами, мне показалось, что я снова в мирном Ленинграде, что самая жестокая из всех войн, когда-либо бушевавших на планете, уже позади, что силы разума, добра и человечности победили».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Достав из-под ребенка что-то непонятно черное и мокрое, выжала из этой штуки накопившуюся жидкость, расправила и снова подложила под тельце ребенка. Оказалось, что это заранее приготовленная и вычесанная оленья шерсть, заменяющая и пеленку, и вату. Когда девочка родилась ее выкупали в снегу, а затем поместили в этот комбинезончик, в котором она обречена находиться до того, как не начнет ходить, и мать сошьет ей комбинезон большего размера. Очень сожалею, что мне не удалось выяснить, как умерла старуха Новатькиргина: естественной смертью или по старому обычаю. Новатькиргин, рассказывая о смерти жены, смеялся. Он говорил примерно так: - хорошо умерла. Много удовольствия получила на пароходе, вернулась в ярангу и умерла. Это хорошо. Крайне нуждаясь в отдыхе, я покинул гостеприимного Новатькиргина и с разрешения Иттоургена направился в его ярангу, где разжег айяк, и как только стало тепло, лег и сразу уснул. Проснулся я от чьего-то прикосновения. Это была жена Иттоургена, совавшая мне какую-то посудину и говорившая что-то совершенно непонятное. Рассердившись, я прогнал ее, и больше никто меня не беспокоил. Выспавшись, я увидел Иттоургна, по-видимому, только что забравшегося в полог. Лицо его выражало высшую степень довольствия, а в холодной части яранги слышался плачь его жены. Выяснилось, что пока Иттоурген был занят разговорами с Новатькиргином, его жена уединилась с младшим сыном Новатькиргина. За это он ее не пускал в теплый полог. Когда он милостиво разрешил ей войти в полог, и из под откинутой шкуры, прикрывающей вход, показалась вползающая на четвереньках супруга Иттоургена, я ужаснулся. Лохматая, грязная, со свисающими через широкий ворот одежды тощими грудями, с измазанным и мокрым от слез татуированным лицом, она была похожа на кого угодно, только не на человека, не на женщину.... — Что ж ты плачешь? Ты же получила удовольствие? - так встретил ее улыбающийся муж. Считая, что мне пора двигаться дальше, на «Лейтенант Шмидт», я попросил, чтобы Иттоурген отвез меня на мыс Певек и стал одеваться.
Но перед прощанием меня ждало еще одно испытание. Иттоурген полез в угол полога и извлек из-под кучи шкур, что-то замотанное в тряпки и шкуры. " Разматывая этот сверток, он лукаво посматривал на меня. Оказалось, что это кастрюля с побитой эмалью, а в ней... жидко замешанная масса из подаренной мной муки... Иттоурген делал брагу?! Подув на поверхность, чтобы отогнать плавающую сверху шерсть, Иттоуген зачерпнул кружкой эту жидкость и протянул мне. Пришлось попробовать. Но пить я не мог. Укоризненно на меня посмотрев, Иттоуген выпил эту кружку, сладко причмокивая, затем выпил вторую, и мы вышли из яранги. Он запряг мне собак. Теперь у меня их было шесть, и предложил ехать, махнув рукой по направлению восточного крутого склона мыса Шелагского. — А ты? — удивленно спросил я его. — Моясыпичка...
То есть я должен ехать один, а . Я еще никогда самостоятельно на собаках не ездил, дороги не знал... Погода нисколько не улучшилась, дул холодный, колючий ветер, мело снегом. Темень — в десяти шагах не видно... Я растерялся. — Эттакай тагам — говорит Иттоурген. То есть собаки отвезут, понял я. Выхода не было. Принайтовав свой почти пустой мешок и крикнув собакам знаменитое «Тагам!», я поехал... Иттоурген тут же скрылся в яранге. Я знал, что мне нужно пересечь мыс Шелагский с морской восточной стороны на западную — берег Чаунской губы и только... Собаки дружно тянули. Где был крутой подъем я, соскакивая с нарт, помогал им, подталкивая нарты. Чем выше я поднимался, тем свирепее становился ветер, тем хуже различал я окружающую обстановку. В то же время я ожидал вершины перевала и уже готовил остов для сдерживания инерции нарт при спуске с перевала на берег Чаунской губы. И вот чувствую, собаки пошли веселее, нарты получили наклон вперед, — ага, значит все правильно, пошли на спуск. Вскоре спуск закончился. Собаки пробежали небольшое расстояние по ровному месту и .... Перед ярангой Иттоургена. Достигнув высоты перевала, они решили вернуться обратно, а я этого и не заметил...
Вызвав Иттоургена, и горестно разведя руками, я снова просил его отвезти меня. Отрицательно покачав головой, он развернул нарты и собак в нужное направление и я, снова один, опять крикнув «Тагам», отправился в путь. Менее чем через час я вновь оказался перед ярангой Иттоургена, но теперь я заметил на вершине перевала торчащий камень, от которого, как мне казалось, собаки делали поворот влево, а нужен был поворот вправо. В третий раз Иттоурген, не показывая никакого удивления, или возмущения моему неумению, отправил меня в дорогу. Теперь я уже не щадил лица и не прятал глаз от пурги, внимательно следя за дорогой, и, когда собаки, поравнявшись с запомнившимся мне камнем, сделали попытку к левому повороту, я, крича «подь по», «подь по», что значит по собачьи «вправо, вправо», заставил их повернуть вправо. Тут же начался и спуск. Спуск всегда опаснее подъема. Здесь вы рискуете свалиться с обрыва, в овраг, не удержав нарты, передавишь собственных собак и т.д. Поэтому, притормаживая нарты, я внимательно следил за склоном перевала. На мое счастье ветра с этой стороны не было. Вот и берег. Проехав немного, я увидел какое-то полузасыпанное снегом сооружение. Запахло дымом. Собаки, чуя жилье, прибавили хода, начали повизгивать. Лихо подкатив к этому сооружению, оказавшемуся домиком из консервных ящиков, собаки остановились, сели на хвосты и уставились на меня. Тут же в стороне стояли еще двое нарт, и на снегу лежали, свернувшись калачиком, штук двадцать собак. Хорошо, что не случилось обычной собачьей драки, а то мне, с ними, пожалуй, не справиться бы. Крепко забив остов, я вошел в «дом», еле держась на ногах от усталости. В единственной, тесной комнате, площадью два на два метра, за столом из ящиков сидело четыре незнакомых человека, топилась железная печурка и кипел чайник. Представившись, я попросил у них передохнуть, на что получил согласие. Выйдя, распряг собак, посадив их каждую , и снова вошел в дом.
Выпив кружку кипятка, я улегся под стол, вытянув ноги в стоящий напротив ящик, на котором сидел один из хозяев. По сторонам комнатки, вдоль стены домика места были заняты храпевшими каюрами — якутами. Сидевшие справа и слева, поставили свои ноги на меня. Засыпая, но, вслушиваясь в разговор за столом, я понял, что это какое-то начальство приехало обследовать какого-то местного начальничка. Досталось ему здорово. Как я догадался, это тот самый молодой рыжеватый парень, сидевший против входа. Он-то, вероятно, и был хозяином этого дома. Ругали его за неумение создать и организовать работу органов Советской власти среди чукчей. Особенно упирали на продолжавшиеся случаи умерщвления стариков (камака). Оправдываясь тяжелыми условиями, парень плакал. Слушать дальше я не мог. Я заснул. Проспал часа четыре. И проснувшись от холода (снизу сильно дуло), я сразу собрался ехать дальше. Разговор у хозяев продолжался. Приободрившись после сна, я спросил их, кто они такие. Как мне запомнилось, это были Петелин из хабаровского крайисполкома, пограничник Небольсин и представитель Анадыря — он же первый председатель райисполкома в Чукотке (фамилию не помню). С трудом внедрялся на Чукотке советский быт и законы. Некормленые собаки тронулись неохотно, но подбадриваемые моими чукотско-русскими выкриками, вошли в обычный для собак , и часа через три я был у борта «Лейтенанта Шмидта». Приняли меня хорошо.
Обстановка у них действительно сложилась нездоровая. Главная причина — женщины, застрявшие на судне из-за зимовки, и отказавшиеся выехать домой в Россию на собаках через Якутск со своими мужьями, работниками Комсевпути. На собрании я дал подробную информацию о порядках и жизни на «Колыме» и выступил в стенгазете с критическими частушками чуть ли не на каждого члена экипажа «Лейтенанта Шмидта». Небольшая разрядка у них наступила, и на третий день я отправился в обратный путь, набрав подарков для Иттоургена и Новатькиргина. С собаками я теперь обращался уже увереннее. Путь до «Колымы» прошел без приключений — тем более, что от Шелагского каюрил сам Иттоурген, не упустив случая посетить наш пароход. Иттоурген здорово помог мне в овладении искусством езды на собаках, проделав со мной несколько учебных поездок. Я узнал, что собаки, нарты и упряжь требуют большой заботы и постоянного наблюдения. На каждую должны быть сапожки с завязками для предохранения лап от порезов об острые снежные заструги; для каждой нужно иметь теплые меховые пояса для защиты паха от резкого встречного ветра; сбруя (алик) должна быть подогнана для каждой собаки индивидуально и подшита мехом, чтобы не сбивать плеч передних лап; кормить собак нужно только после работы, но не досыта, иначе, перекормленные, они не захотят работать. Нарты должны быть всегда исправны, полозья не должны иметь ни малейшего заусенца. Перед выездом, нагрузив нарты, их нужно поочередно переворачивать на правый и левый борт и поливать их рабочую поверхность пресной водой, то есть оледенить - это очень снижает сопротивление трения и сберегает силы собак. Так как собаки испражняются на ходу, нужно следить, чтобы полозья не наехали на теплые экскременты. Облипшие полозья будут драть дорогу как рашпиль, и собаки просто встанут. Нужно немедленно остановиться, очистить полозья, снова «навойтить» (оледенить), и можно следовать дальше. Если собаки в пути будут все время оглядываться назад, знай — что-то неладно, возможно, что как раз полозья-то и облеплены снегом, и они тебе об этом сообщают.
Если какая-то собака в начинает плохо тянуть, филонить, остальные сразу это заметят и начнут, подлаивая, переругиваться и кусать симулянта. Ты должен принять меры, наказав эту собаку на глазах товарищей. Привилегированное положение должны иметь вожаки — первая в упряжке елочкой пара: левый и правый, но не особенно, а то это может обидеть остальных работников упряжки... Обогатившись опытом езды на собаках, я начал поездки в тундру за свежей олениной, необходимой для поддержания здоровья экипажа, для борьбы с цингой. Первое путешествие через мыс Биллингс. Там жил русский старик Поваров. Еще до 1914 года Поваров эмигрировал из России в Америку (от войны), но, потеряв надежду выйти в люди, переселился на Чукотку, где и прожил к 1931 году уже восемнадцать лет. Приняв меня как родного, Поваров, дал мне много полезных советов: как себя вести с чукчами, как беречься в тундре и так далее. А цинга тронула и меня. Десны мои распухли, кровоточили, зубы шатались. Я слышал, что есть такое снадобье, стоит только помазать и все пройдет. На это Поваров задал мне вопрос: — Что ты взял с собой для еды? — Как что? Консервы мясные и рыбные, хлеб, масло, чай, сахар. А на случай, если не хватит и придется есть у чукчей сырое мясо — горчицу, перец и соль, немного спирта... — Эх ты, голова! Так у тебя цинга еще больше разовьется. Оставь у меня все, кроме хлеба, чая, сахара и спирта. А как только попадешь к чукчам, сразу ешь то, что едят они. А хлеб, чай и сахар понемногу отдавай им, как подарки. Противно тебе будет первое время сырое мясо есть, но ты его не держи на языке, а глотай, не разжевывая, потом привыкнешь, понравится.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Кое-как закончив пятый класс, я с нетерпением ждал поездки в Лагодехи на лето. И в это время нам снова помог папа, вернее добрая память о нем. В Лагодехи открылась «Военная школа отличных стрелков снайперской подготовки», и руководство дивизии предложило маме поработать в управлении этой школы какое-то время, до лучших времен. Радости не было предела и у меня и у мамы. 1942 год был для нашей осиротевшей семьи самым голодным из всех военных лет. Тетя Лиза тоже решила вывезти девочек в Лагодехи и продержаться там до возвращения дяди Ясона из армии. Добираться до Лагодехи было довольно сложно. Сначала надо было вечером дотащиться до железнодорожной станции трамваем, а потом еще и пешком с вещами, которых набиралось много. Уезжали на все лето! В Навтлуги садились на поезд Тбилиси-Цнори. В войну не садились, а брали с боем общие вагоны. Тут без провожатых было не обойтись. Женщины и дети налегке протискивались в вагон, а багаж через окна подавали провожающие мужчины. Состав состоял из нескольких общих или плацкартных вагонов закрытого типа и трех, четырех открытых вагонов (с крышей, но без окон) с лавками, размещенными как в теперешних электричках. От Тбилиси до Цнори поезд добирался всю ночь, со многими и продолжительными остановками. Местами полз так медленно, что можно было спрыгивать и запрыгивать на ходу. В одном месте, где дорога делала большую петлю, смельчаки выпрыгивали из вагона, перебегали поле и запрыгивали в состав, когда тот, преодолевая подъем, туда добирался. Однажды мне повезло. Ехал в открытом вагоне, когда кахетинцы везли в Тбилиси вино на продажу. В нашем вагоне было тихо, а в соседнем шел кутеж и, конечно, пелись кахетинские песни. Ночь, небо в звездах, тихо постукивают колеса, и звучит протяжное многоголосье: Гапринди шаво мерцхало и др. Это незабываемо. В Цнори пересаживались в автомобильный транспорт. Это были рейсовые автобусы Цнори-Лагодехи или Цнори-Белаканы. Здесь тоже без штурма не обходилось. И если везло и попадались наши Лагодехские грузовики, то добирались с ними в кузовах. Автобусы в войну ходили открытого типа, так что было все едино, пыли наглотаешься одинаково. В кузове не так комфортно, но зато гораздо быстрее. Дорога до моста через Алазань была на редкость пыльной. В безветренную погоду ехать цугом было практически невозможно. После моста пыли становилось меньше, но зато количество остановок по требованию по мере приближения к Лагодехи возрастало многократно. Сорок километров до Лагодехи преодолевались за полтора, два часа, а если с поломками, то и того больше. В войну весь автобусный и грузовой транспорт был изношен, бензин некачественный, резина никудышная, поломки были частыми. По этой причине обслуживался этот транспорт экипажем их двух человек: водителем и помощником. В обязанности последнего входило, главным образом без конца запускать машину заводной рукояткой, быть на подхвате при поломках, ну и как в то время водилось собирать мзду с подсаживающихся пассажиров. Наконец, после форсирования Шромки (моста тогда еще не было) мы въезжали как всегда с замиранием сердца в наш родной Лагодехи.
Так весной 1942 года сестры Михайловы снова собрались в отчем доме. Не известно, на какой срок.
ДАРЫ ПРИРОДЫ
Наступило голодное время, а в Лагодехи было легче прокормиться, одни дары природы чего стоили. Так же как и вся Лагодехская ребятня, мы добывали эти дары в меру своих сил и возможностей. На полях, южнее Калиновки, после уборки урожая зерновых собирали колоски. Набивали ими мешки, из веревок делали лямки и тащили на себе эти туго набитые самодельные рюкзаки домой. Все это конечно босиком, и по стерне, и по каменистой дороге. Дома колоски «молотились», а зерно дядя Лева отвозил на мельницу.
В тех же местах собирали грецкие орехи. Колоски с полей добывали не только мы, но и дикие голуби, горлинки и витютни. В первую половину дня они прилетали на отдельно стоящие в полях деревья грецких орехов, оглядывались, и если все было спокойно, слетали на поля для кормежки. Время от времени, если их что-то спугивало, садились снова на деревья и через несколько минут опять слетали на поле. Так продолжалось до наступления полуденной жары, когда они улетали в заросли кустарников, где были родники и прохлада. Вечером, до заката солнца, все повторялось. Мы все это знали и использовали в своих охотничьих целях. Под деревьями устраивали засады в виде небольших шалашиков, усаживались в них и терпеливо ждали начала птичьей кормежки. Обычно безотцовщина использовала родительские ружья, которые почти в каждом Лагодехском доме имелись. У нас была, кроме двуствольной «Тулки» 16 калибра, еще и мелкашка ТОЗ, что давало определенное преимущество, так как можно было сбить голубя на одной ветке, а на другой остальные продолжали невозмутимо сидеть. А выстрел из дробовика распугивал голубей надолго. Мелкашка требовала большого мастерства, вероятность промаха многократно увеличивалась, но мы очень быстро поднаторели и, как правило, приходили домой с добычей. В полях в это время было самое время охоты на перепелов, которые тоже лакомились колосками. На них охотился с двустволкой и собакой мой брат Володя. Я в это время подстреливал голубей, а девчонки на соседнем поле собирали колоски. Так осуществлялся принцип разумного распределения труда. Мой охотничий опыт сгодился через несколько лет. Учась в Тбилисском Нахимовском училище, я занял первое место в городских соревнованиях по стрельбе из мелкашки.
Любили ходить на рыбалку, главным образом на форель, которую добывали, чаще всего, на нашей речке, а иногда хаживали на Мазымчайку с ночевкой. Форель рыба хитрая и очень чуткая. Что бы ее поймать, надо было создавать у нее иллюзию свободно и независимо проплывающей наживки. Если после двух - трех забросов с одной стоянки поклевки не было, значит, обмануть не удалось и не удастся, сколько бы ни забрасывали. Следовало переходить к следующему водосливу. Поэтому рыбалка проходила в постоянном движении снизу вверх против течения реки. Если рыба долго не клевала, обычно проверяли, не идет ли впереди тебя другой рыбак. Если таковой обнаруживался, то следовало сделать одно из двух: либо переждать какое-то время, пока рыба не забудет об опасности, либо незаметно обогнать идущего впереди рыболова, с риском получить нахлобучку. Иногда это удавалось. На обратном пути все повторялось, только сверху вниз. Далеко не забирались, так как перепрыгивание босиком с камня на камень сильно утомляло, а надо было еще добраться до дома. Здесь тоже осуществлялось разделение труда. Вверх Вова с удочкой, а я за ним с куканом, а вниз наоборот. На нашей красавице, малой горе, и в ее предгорьях, вдоль тропы на Рачисубани и Мацыми, собирали дерезу, кизил, панту, орехи. Из этого же леса таскали регулярно хворост на дрова. Когда нам выделили земельные участки, то мы были главными подбивальщиками посадок кукурузы. В ходили за грибами и каштанами. Родители, занятые на работе, отпускали нас 12-15 летних пацанов одних, конечно, волновались, но обстоятельства вынуждали.
В один год нам дали участок земли недалеко от Рачисубани и наши родители посадили там кукурузу, а также небольшую бахчу. Все взрослые работали и охрану участка в период созревания посадок осуществляли мы – Вова и я. Дядя Лева соорудил нам на разлапистом дереве шалаш на высоте около трех метров от земли. В шалаше мы спали и хранили свои вещи, а все остальное время проводили на земле. Забирались в шалаш по приставной самодельной стремянке, которую на ночь убирали наверх. Первые дни дядя Лева по вечерам после работы ежедневно ночевал с нами. А когда на соседнем участке, также обосновались сторожами двое наших сверстников, мы несли круглосуточную вахту самостоятельно. У нас и у соседей было по охотничьему ружью, патроны с мелкой дробью и несколько штук с жаканами, от зверей. Людей, как ни странно, тогда не боялись. Мы очень гордились своей миссией и хорохорились, а по ночам конечно трусили. Особенно когда начинали «плакать» шакалы. Поначалу распугивали их криками или холостыми выстрелами, а потом привыкли и, как говорится, дрыхли без задних ног. Когда арбузы начали созревать, наши соседи, шутки ради, стащили у нас арбуз и вечером нас же им угостили. Потом все рассказали. Мы в долгу не остались и вскоре повторили их шутку. Эта игра оказалась очень увлекательной и, главное, полезной, так как бдительность у обеих сторон многократно усилилась.
БАБУШКА
В 1942 г. Умерла наша бабуля Анна Петровна. Последние годы она страдала гастритом, возможно у нее была язва, но она как-то очень неожиданно и тихо ушла из жизни. Хоронили ее с оркестром дяди Левы. Гроб везли на грузовой машине с откидными бортами. Все шли за машиной, Рита и Нелли ревели в кабинке, а мы с Вовой на подножках машины, составив таким образом траурный эскорт. Похоронили бабушку на кладбище в Калиновке рядом с дедушкиной могилой, недалеко от южной ограды кладбища. В последующем все Михайловы и Калишуки хоронились в этом месте.
Последняя фотография бабули. Анна Петровна в 1941 г.
О бабушке, о ее судьбе собираюсь написать больше и подробнее для потомков. Здесь же ограничусь несколькими запомнившимися эпизодами. Днем, когда взрослые уходили на работу, а тетя Лиза, как всегда, занималась уборкой и готовкой, основная тяжесть заботы о нас ложилась на бабушкины плечи. Ей приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы заставить нас отвлечься от шумных игр на плацу. Как-то она придумала игру в ресторан. Между завтраком и обедом бабушка устраивала нам перекус с обязательным стаканом молока и бутербродами по заказу. Для этого выходила за калитку на плац в переднике, изображая официантку, и спрашивала, кому какой приготовить. Мы с Ритой хором кричали: «С хлебом и маслом», Нелли добавляла: «И с сыром», а Вова на правах старшего подводил черту: «А мне с хлебом, с маслом, с сыром и с медом». Бабуля красиво сервировала стол под беседкой и приглашала нас. У каждого в тарелочке лежал свой бутерброд с мягким теплым хлебушком и стакан молока, а кроме того ставилось масло, сыр, мед или варенье.
В другой раз бабушка обучила нас игре в «колокольный звон» на четверых. Самый низкий голос, это был, конечно, Вова, должен был через равные промежутки времени громко и протяжно произносить «Блиииин», пауза, «Блиииин» и т.д. В интервале между первым и вторым «блином» второй участник, это была Нелли, должен был уместить два раза «Пол блина», мне доставалось уместить в этот интервал свои четыре «Четверть блина», а Рита за это время должна была восемь раз пропищать «Блинчики». Какое-то время нам очень нравилась эта игра, тем более, что роль метронома исполняла бабушка, задавая темп Вовиным «Блинам», слегка постукивая рукой по столу. Помню, до войны у бабушки была молодая буйволица, которую она по утрам выгоняла в стадо пастухам около нашего дома. Приехав в очередной раз в Лагодехи на лето, мы быстро подружились, а потом и объездили ее, катаясь верхом по двору под ахи и вздохи родителей. Потом созрел план встречать буйволицу вечерами в конце 3-ей улицы и тайно от взрослых по очереди на ней кататься по дороге домой. Бабушка быстро «вычислила» истинную цель столь неожиданного коллективного рвения, но лишать нас такого удовольствия не стала и несколько дней сопровождала нас в этой авантюре, пока не убедилась в безопасности.
А больше всего мы любили бабушкино чтение вслух. Хорошо помню, как горько плакали, когда бабушка читала нам (). В том, что мы, придя в школу, уже умели читать, была бабушкина заслуга.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Первая попытка произвести взрыв льда с помощью аммонала в корпусе разряженного огнетушителя, сделанная старпомом Козловым, окончилась неудачей. Он пристроил очень длинный шнур, все намокло и утонуло безрезультатно. Я предложил производить взрывы гранатами, изготовленными из бутылок со шнуром длиной в три дюйма, и, идя по льду впереди «Колымы», спускал их в трещины с зажженными шнурами. Результаты оказались благоприятными, лед от взрывов раздавался, и «Колыма» все дальше и дальше залезала в тяжелый лед. Так в дальнейшем и поступали.
Обстановка все ухудшалась, начались крупные подвижки льдов, , образующие горы льда, по высоте достигающие полуюта «Колымы». Особенно сильные сжатия испытывала «Чукотка», находившаяся мористее, но в пределах видимости. Поняв опасность положения, капитан Сергиевский старался выйти из зоны сжатия, пробиваясь поближе к берегу, где лед имел большую разреженность, и где позади нас отстаивался Миловзоров на «Лейтенанте Шмидте». «Колыме» это удалось и, погнув перо руля, мы из зоны сильного сжатия вышли. Такие же рекомендации Миловзоров по радио давал и шхуне «Чукотка», но последовать им Фонарев не мог — шхуна оказалась в районе самой интенсивной подвижки льдов. Наконец Фонарев запросил помощи. Но ни «Колыма», ни «Лейтенант Шмидт» при всем желании подойти к ней не могли. Тогда Миловзоров и Сергиевский решили послать людей, чтобы оценить положение и оказать посильную помощь. «Колыма» находилась ближе к терпящей бедствие «Чукотке», поэтому и люди пошли от нас. На «Чукотку» направились: старпом Козлов, я и матрос Штепенко. Переход по плотно сжатому льду мы совершили довольно быстро, и даже не замочили ноги, а ведь был август и солнце грело во всю силу, не уходя за горизонт ни днем, ни ночью.
Шхуна "Чукотка" в объятиях льдов.
«Чукотка» находилась действительно в крайне опасном положении. Плотно зажатая с бортов, с креном в 15 градусов и подпертая громадными торосами с кормы и носа, она была совершенно беспомощна. Начали передавать свой опыт, оценивая обстановку с капитаном Фонаревыми, старпомом Белухой, с Лежавой и Дьяковым. «Чукотка» имела очень дорогостоящий груз — охотничьи ружья, боеприпасы, продовольствие, колониальные товары и одежду, предназначавшиеся для населения колымского побережья. Нужно было принимать меры, но, по-видимому, подходящий момент был упущен, и оставалось только ждать, что скажет сама Арктика. Приготовили концы, кошки (ледяных якорей не было) на случай, если удастся развернуться или протянуться на более свободное место. Тем временем разыгрался ураган, и «Чукотка», выжимаемая на поверхность льда чуть ли не до киля, с шумом съезжала по льду, оставляя за собой красный след, окрашенной суриком подводной части. «Колыму» отодвинуло и мы ее больше не видели. Но тут, впереди по носу, образовалось что-то похожее на намечавшиеся разводья. Быстро вышли на лед, закрепили одну из кошек, начали подтягивать «Чукотку» на эту слабину. Маневр удался, шхуна почувствовала освобождение, крен выровнялся. Но тут же с левого борта начал движение, как-то вдоль и одновременно к борту «Чукотки», громадный, как бы срезанный ножом, ледяной уступ. Скрыться от него было некуда. Оставалось ожидать. С правого борта стояла стеной такая же , срезанная под прямым углом.
Казалось, что оба этих ледяных поля представляют одно целое и были на время разделены. «Чукотка» попала в эти клещи. К неимоверному шуму ломающихся со звуком пушечных выстрелов льдов присоединился и треск корпуса «Чукотки». Корпус дал течь. Запустили все имеющиеся водоотливные средства, пытались конопатить разошедшиеся пазы деревянной обшивки корпуса. Течь удалось прекратить, поступающая вода поддавалась откачке, но затем новое сжатие и вся наша работа оказалась бесполезной. О возможной гибели судна никто не думал. Несмотря на явно безнадежное положение, теплилась какая-то надежда, что шхуну можно удержать на плаву, а затем, выводя на мелкое место, заделать места течи и снова ввести в строй или, как крайний случай, хотя бы спасти ее груз. Такая напряженная работа продолжалась одиннадцать суток. Несколько раз «Чукотка» оказывалась как бы свободной от сжатия. Пытались даже работать дизелем, но надломленный старый гребной вал отвалился вместе с винтом. Руля не было уже после первого сжатия. Наконец, после одного из затиший, началась подвижка льда. лезли одна на другую, на глазах меняя свой облик.
Раздался страшный треск.... Начали сближаться борта, вода хлынула внутрь и шхуна стала медленно оседать. Выбросив на лед подготовленное продовольствие, мы покинули шхуну. Вероятно, урагану и океану нужна была жертва, так как после того как шхуну раздавило, ветер стал стихать и сжатие прекратилось. Освобожденная от ледяных клещей «Чукотка» начала уходить под лед, спокойно наплывавший на ее палубу. Спасти ничего не удалось. Несколько часов надо льдом торчали ее мачты, а вскоре и они скрылись в ледяной пучине. Пользуясь компасом, Фонарев повел людей по льду по направлению к берегу, то есть к мысу Ванкарэм, на траверсе которого погибла Чукотка. На этом переходе при перелезании через торосы от разрыва сердца скончался матрос «Чукотки» Лайт... Южный ветер, сменивший северный еще во время гибели «Чукотки», на переходе по льду овеивал нас буквально горячим дыханием. Не знаю, наблюдал ли кто-нибудь такое явление в Арктике ранее? Этот южный ветер был горячий... На другой день, пользуясь образовавшимися разводьями, к нам подошла «Колыма» и подобрала всех участников печальной гибели «Чукотки». С экипажем «Чукотки» мы распростились в Ванкарэме, где похоронили Лайта. Южный ветер позволил и «Колыме» и «Лейтенанту Шмидту» продолжить продвижение к цели.
Последний экипаж шхуны «Чукотка».
Путь этот теперь хорошо известен многим полярникам, да и я, в силу своих возможностей, описал его выше. Выгружались мы в Колыме. Частично на баре, а затем поднялись до Нижнеколымска и сдали все, что осталось в трюмах. Обратный путь оказался еще более тяжелым. Ни нам, ни «Лейтенанту Шмидту» выйти в этом же 1931 году из Арктики не удалось, и оба судна стали на зимовку. «Лейтенант Шмидт» — у мыса Певек в Чаунской губе, выбранном Миловзоровым как гарантированно спокойное место, а мы у острова Шалаурова, восточнее Чаунской губы, примерно на том же месте, где зимовали в 1928-1929 годах в прошлый раз. Все повторилось, весь процесс подготовки, такое же размещение людей, такой же распорядок. Не повторился только декабрьский ураган и «Колыма», вмерзнув в октябре 1931 года, освободилась из ледового плена в июле 1932 года. Во Владивосток мы пришли в октябре 1932 года. Однако эта зимовка протекала не так удачно. Плохо было с продовольствием. Мяса не было. И хотя повара (китайцы) старались вовсю, но дать витаминную пищу не могли. В начале зимовки началась цинга, Сначала симптомы, а затем многие заболели по-настоящему. Встал вопрос об обеспечении экипажа сырым мясом. Приобрели ездовых собак, нарты, и на мою долю, как немного «знающего» чукотский язык, выпала обязанность ездить в тундру за свежей олениной. Этому предшествовала моя как бы пробная поездка на пароход «Лейтенант Шмидт» в Чаунскую губу, вызванная необходимостью влить в их «несложившийся» быт живую струю. Довести меня взялся проезжавший мимо нас чукча Варрава, чем-то очень озлобленный человек, что я заметил, когда было уже поздно.
На пути к «Лейтенанту Шмидту» нужно было обогнуть с моря мыс Шелагский, мрачным массивом нависавший над наторошенными льдами замерзшего океана, проехав около ста миль. На траверсе Шелагского, лавируя между торосами, нарты вдруг остановились. Так как дул сильный восточный ветер, мело острым колючим снегом, бившим больно в лицо, я сидел по ходу спиной. Соскочив с нарт, сквозь пургу и темень, я увидел Варраву, стоявшего на краю ледяной пропасти. Собак не было видно, но откуда-то слышался их лай. Подойдя к краю пропасти, проваливаясь в снегу, я разглядел, висевших на потяге собак. Глубина этого ледяного обрыва составляла по меньшей мере 20-25 футов. Не обратив на меня никакого внимания, Варрава сбросил с обрыва нарты и спрыгнул за ними сам. Тепло одетый, неповоротливый я не решился сделать то же самое, а, приметив в стороне пологий спуск в этот провал, тоже скатился вниз. Когда я, отряхнувшись, осмотрелся, то увидел черную точку, удаляющуюся в сторону черного мыса. Сообразив, что Варрава просто меня бросил, я, выхватив револьвер, послал несколько пуль ему вдогонку, сам в то же время, напрягая все силы, с возможной быстротой, увязая в снегу выше колен, старался выбраться из этого гиблого места по направлению удаляющейся точки. Услышав выстрелы, Варрава остановился. Добравшись до него, весь мокрый от пота, я показал ему револьвер. По выражению моего лица Варрава понял, что я не шучу. Поправив нарты, мы двинулись к берегу. На берегу встретились две яранги, лаяли собаки. Варрава показал мне жестом, что нужно войти в одну из них. Не зная о его намерениях, я вошел в ярангу. Вскоре, подождав немного Варрава, я вышел наружу и обнаружил, что его нет. На снегу валялся мой мешок с продуктами. Пришлось войти в ярангу за полог и выяснять, куда же и к кому же я попал. Оказалось, что это яранга моего старого знакомого Иттоургена. Он спал, но разбуженный, очень обрадовался моему появлению. Когда мы только стали на зимовку Иттоурген приезжал к нам. Жал всем руки, приветствовал нас как родных и я, купив у артельщика, подарил ему мешок ржаной муки. Ничего другого капитан дать не разрешил, у самих есть было нечего. Обрадовался и я. Теперь я вне опасности. Я знал, что на Иттоургена положиться можно. Устав от трудной дороги и пережитого волнения, я расположился как у себя дома. Жена Иттоургена разожгла айяк — выдолбленная из камня продолговатая лодочка с нерпичьим жиром и мхом, освещающая и обогревающая яранги — повесила на крюк большой чайник с водой.
На айяке можно быстро вскипятить воду и одновременно сделать тепло как в бане, если придвинуть плавающий в жире мох и дать ему вспыхнуть. Можно создать столб пламени. Иттоурген рассказал мне, что вторая яранга Новатькиргина, на днях вернувшегося из гостей с парохода «Колыма», где он был у нас со старухой женой и, что эта старуха вчера «камака», то есть умерла, что в той же яранге жена старшего сына Новатькиргина родила девочку и, что все этим очень огорчены. - Меркечки - сказал Иттоурген. Я уже знал, что это чукотское ругательство. Разобравшись во всех этих сообщениях, я одновременно обогатил свои знания в чукотском языке и соображал, как же мне поступить. Хозяйка, между тем, доставала чашки, упакованные по чукотским правилам между грязных тряпок в деревянном ящике, на случай кочевки на другое место, чтобы не разбить, и явно готовила чай. Пришлось развязать свой мешок, так как у Иттоургена едва ли что могло быть подходящего к чаю. Когда я уже приготовился растянуться на отдых, Иттоурген вдруг предложил пойти в соседнюю ярангу. Зная, что от него не отвяжешься, понимая, что я действительно обязан как-то реагировать на события, произошедшие у соседей, я согласился. Пришлось почти совсем распотрошить свой мешок. Отнес роженице булку белого хлеба, несколько банок консервов и маленькую бутылку спирта, рассчитывая, что до «Лейтенанта Шмидта» уже недалеко, как-нибудь я доберусь, а там меня снабдят всем необходимым. Нечего и говорить, что Новатькиргинцы были крайне обрадованы и моему приходу, и подаркам, которые я вручил лично молодой матери. Она показала мне свою девочку, одетую в маленький меховой комбинезончик без единой хоть какой-нибудь пеленки.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
