Форму свою мы любили и носили ее с гордостью и большой аккуратностью. Брюки, фланелевка, «гюйс» всегда чисты, подогнаны и выглажены. Бляхи на ремнях, пуговицы и ботинки начищены до блеска. В Куйбышеве был прекрасный оперный театр. Труппа состоял в основном из московских артистов. Наш командир взвода С.Л.Паперный часто водил нас на спектакли. Он посвящал нас в историю их создания, рассказывал о жизни и творчестве композиторов и актеров. В спецшколе была хорошо организована художественная самодеятельность. Еще в Ачинске наши «спецы» выступали в госпиталях и перед уходящими на фронт солдатами. Ставили и пьесы. Были у нас и талантливые музыканты: Ефим Колотухин, Май Кузнецов, Володя Русских. Кстати, два последних сочинили марш 1-й Московской военно-морской спецшколы. Может быть, слова и музыка, с точки зрения профессионалов, были наивными и несовершенными, но нам нравились, и мы с гордостью пели:
Военно-морская московская школа Готовит для флота командный состав, И многие первой спецшколы питомцы Погибли, за Родину жизни отдав.
Особенно захватывал нас припев:
Вперед же, Первая! Вперед, Московская! Морская школа, ждет тебя простор морей, Где чайки вьются, где волны бьются В борта советских грозных кораблей.
Комсоргом у нас был Жора Лазарев. Увлекался политикой и философией. Из-за пристрастия к этим наукам его прозвали «человеком, утопшим в изучении утопического социализма». Однако ничего утопического Жора не делал, а обязанности свои выполнял добросовестно и честно. В армии к этому времени установили единоначалие, упразднив институт военных комиссаров. Заместителем командира батальона к нам прибыл после ранения капитан береговой службы ВМФ Житкомлинов, еще прихрамывающий на левую ногу. Был он человеком справедливым, выдержанным и, как ни странно для политработника, немногословным. Говорил только по существу. Выходило убедительно. Нас называл — «товарышы». В отличие от латыша военрука капитан-лейтенанта Эндзелина вместо «и» Житкомлинов говорил «ы», военрук же наоборот: вместо «ы» произносил «и». В общем, замполит нам пришелся по душе, скорее всего, именно тем, что не считал нас детьми, а если и считал, то не показывал, обращался как с равными. Были и печальные, трагические события в жизни наших «спецов»: у кого-нибудь на фронте погибал родственник или близкий. Получивший письмо никогда не плакал, во всяком случае на людях. Чаще всего сидел, молча глядя в стенку. Его не утешали, а старались дать побыть одному...
...Зима 1942/1943 года наступила рано. Морозы стояли трескучие. По замерзшей Волге мела колючая . Естественно, даже при большой экономии топлива не хватало — нефть и уголь нужны фронту. Вот нас и направили принести, именно принести — везти не на чем — то, что когда-то заготовляла третья рота. На противоположном берегу Волги — от школы километров семь — вмерз в воду огромный плот. Бревна — сантиметров тридцать в поперечнике — скованы намертво льдом, из которого их можно вырубить только ломами. Затем нужно было перетащить их на себе на школьный двор. Норма — два бревна на человека. На следующий день после такой работы поднимались с постелей с таким ощущением, словно по тебе прокатил гусеничный трактор. Но в результате наших усилий топлива хватило до конца зимы, а оставшееся отдали городу. Весной начались экзамены. Сдали их успешно: командование премировало большинство учащихся коричневыми свитерами — подарок Великобритании. Вскоре роту приказано было отправить по Волге и Каспию в Баку — это вместо Москвы-реки. Почему, пока неизвестно, нам оставалось только предполагать. Началось с переодевания. Флотскую форму, которой мы так гордились, отобрали. Обрядили нас весьма странно. После широченных клешей — брюки цвета хаки. В брюки заправлена такого же цвета, похожая на флотскую, рубашка, подпоясана брезентовым ремнем с бляхой — на ней якорь и звезда. (Тельняшки и гюйсы мы себе оставили.) На голове... пилотка со звездочкой. Погон нет.
Этот маскарад нам пришелся не по вкусу. Мы уже собирались выразить свое несогласие, но появился Житкомлинов. Постоял молча, откашлялся и сказал: — Надо, товарышы! Надо! Какая все же сила была в этом коротком слове! Мы удивились, как это до нас сразу не дошло, что действительно надо. Стране трудно. Морская форма понадобится тем, кто придет нам на смену. Претензии показались столь мелочными, что стало стыдно. Парадным шагом с оркестром и знаменем мы прошли по шелестящим листвой улицам, прощаясь с городом. На берегу толпы провожающих: авторитет у нас в Куйбышеве был солидный. Правда, в основном прощаются с нами девчонки-школьницы. Замполит дает последние указания. В речи, как всегда короткой и четкой, предупреждает нас о наличии «мын», разбросанных в изобилии самолетами в низовьях реки, и что следует соблюдать «бдытельность». Прогремела мелодия «Варяга». Складывают инструменты трубач Мишуев, тромбонист Катаев, альтист Закс и барабанщик Чернов. Знаменитый спецшкольный духовой оркестр теряет лучших музыкантов. Сходни убраны. Пароход дает три гудка и отчаливает. На борту запевают:
На родном борту линкора В небо смотрят мачты. Я вернусь, подружка, скоро, Не грусти, не плачь ты...
Наш шлепает не спеша, как гусь лапками, оранжевыми плицами колес по гладкой, припахивающей нефтью воде, попыхивает черным дымком из длинной трубы. В Куйбышев никто из нас больше не вернется. Поплачут подружки да забудут лихих морячков. Другое дело командиры и преподаватели. Смахивают слезы Таптыков, Эндзелин, Колпаков, Паперный, Скубко, Синявский, Блитштейн и другие. Эти нас не забудут. Мы их тоже. Они не только помогали нам преодолевать тяготы и невзгоды, делились тем, что знали сами, но и учили добру, справедливости, незыблемой вере в победу... На судне мы расположились в двенадцатиместных каютах второго класса. Первого и третьего вообще нет. Койки в два яруса, полужесткие. Готовить пищу будем на судовом камбузе. В нашем жилище — помкомвзвода Юрий Мессойлиди и мы — одиннадцать «спецов». За кормой вьются с криками чайки. Падают круто в воду фиолетовые утесы Жигулей. Темнеет. Выходим на простор большой Волги. Огоньки города скрываются за мысом. Нам немного грустно... С побудкой выскочили на палубу. Она блестит от росы и пахнет мясляной краской. Вода словно обсыпана мелкой рыбьей чешуей. Небо пронзительно синее. Встречных судов мало. Скоро Заволжье. Перед обедом у нас теперь политинформация. Проводит ее под руководством замполита Вася Голубев из третьего взвода. Спозаранку он слушает радио и записывает все сводки. В один из дней лицо Васи светится от удовольствия. Разложив листки, он поднимает голову и выпаливает одним духом: — Противник на Курской дуге остановлен. Повсеместно контратаки наших войск. Советские части теснят гитлеровцев на всех направлениях. Нами освобождены...
Васе не дало договорить громогласное «ура!». Ребята повскакали с мест, начали качать своего политинформатора. Однажды замполит дает нам команду построиться на пристани. Выясняется: на берегу скопилось много зерна. Его срочно надо доставить на мельницу — в области нет хлеба. Минуту спустя ребята взобрались на косогор и потянулись вереницей вниз с мешками на плечах. Нашлись и тачки. Работали сноровисто. Началось соревнование, кто больше перетаскает. На листе фанеры писали фамилии отличившихся. К обеду стоящая рядом с нашим пароходом баржа полна под завязку. Почти тотчас за ней приходит буксирчик, но не один — волочет за собой другую баржу, еще вместительнее первой. Ее тоже нужно наполнить: зерно наверху еще осталось. Что ж, если надо для фронта, то сделаем, хотя спины, ноги и руки гудят, а в глазах уже туман. Заканчиваем за полночь, а на рассвете снимаемся со швартовых. В сумерки подошли к Саратову. Встали в затоне. По корме два бронекатера с танковыми башнями. Отправляемся посмотреть. Маленьким корабликам досталось изрядно: они сражались под Сталинградом. В бортах и на палубе зияют пробоины от пуль и осколков. Мачты наполовину снесены, краска обгорела. Моряки рассказывают, что вели бои до самого ледостава. Теперь скоро закончат ремонт и бронекатера перебросят по железной дороге на Днепр и Дунай. Матросы смеются: мы еще Берлин брать будем!
Бронекатер — труженик Волжской военной флотилии. Они были способны снабжать даже самые мелкие плацдармы в Сталинграде. - Ночью покинули Саратов, а утром причалили в Камышине. В стороне у причала — госпитальное судно. На верхней палубе две счетверенные пулеметные установки. Вокруг них хлопочут девушки лет по восемнадцать-девятнадцать: коротко подстриженные, худенькие и стройные. Форма аккуратно подогнана, ремни крепко затянуты. Идет учение. Младший лейтенант прохаживается у капитанской рубки и время от времени командует: — Самолет! Прямо на носу! Огонь короткими! Нам явно не по себе: девчонки воюют, а мы бьем баклуши. После учения завязывается беседа. Оказывается, девушки — студентки, и откуда? Из Москвы! Землячки, почти родственники. Девчата приглашают нас на чай. Мы согласны. На ужин нам выдают по двести граммов черного хлеба и по кусочку конской колбасы. Вместо сахара получаем по прянику. Сладкое мы не едим, а складываем в пакет — зенитчицам. Прихватываем и пару самых спелых и крупных арбузов, которые успели выменять на туалетное мыло. Нашему появлению девушки искренне рады. Приносят чайник с кипятком, подкрашенным сушеной морковкой. Разговор взахлеб о Москве. Затем зенитчицы поведали, что это их второе судно, предыдущее подорвалось на мине. Погибли две подруги. Показывают нам фотографии...
Утром на месте не обнаруживаем — ушел вверх по течению. Храни вас судьба, землячки! В полдень отчаливаем и мы. Житкомлинов предупреждает: скоро прибудем в Сталинград. На местах боев полным-полно мин, снарядов, бомб и прочего боезапаса. С приближением Сталинграда мы все высыпали на палубу. Молчание. Пальцы судорожно вцепились в поручни, взоры устремлены туда, где сейчас появится из-за откоса город славы... У нас перехватывает дыхание. Но никакого города нет. Обрывистый, подмытый, глинистый берег изрыт норами, словно их надолбили стрижи. Тут укрывались наши бойцы, когда гитлеровцы пытались прорваться к Волге. Выше нагромождение закопченных руин, остовы опаленных огнем зданий, выщербленные и зазубренные осколками и пулями пустые искрошенные коробки домов... Вокруг могильная тишина. Панорама наплывает медленно и навечно запечатлевается в памяти. Груды битого кирпича, обломков, обугленных балок. Траншеи, окопы, ржавая проволока, остовы сгоревших танков, разбитые машины, орудия, искореженная арматура. И запах. Тяжелый смрад залитого пожарища и трупов. Боевые действия кончились зимой, убитых прикрыл снег, а потом растаял, и все обнажилось, начало гнить... Мы потрясены. Пароход мягко касается сбитой на скорую руку пристани, и мы невольно пятимся, не веря своим глазам: на груде неошкуренных бревен сидят... фрицы. Самые настоящие. Равнодушно смотрят на нас. У гитлеровцев — это пленные,— вероятно, перекур. Среди наступившей тишины прозвучал чуть хрипловато голос Житкомлинова: — Вот оны волкы... С выдраннымы зубамы. Позбывалы ым спесь... сталы овечкамы.
Лицо его побледнело, губы подергивались. У замполита на оккупированной территории гитлеровцы уничтожили всю семью: повесили отца, а остальных сожгли живьем в собственной хате... После обеда отправляемся на священную землю Сталинграда. Нигде ни травинки, ни кустика. Огромное количество касок, все больше немецких. Пробитые пулями, расколотые, разорванные. Есть и целые,, сваленные горами или вдетые одна в одну словно миски. Разбитые повозки, останки лошадей, смятые автомашины. Много неподобранного оружия, россыпи снарядов, патронов, солдатский скарб: ранцы, баулы, мешки. Из глубоких черных пастей блиндажей и дотов тянет зловонием и чем-то страшным. Некоторые сооружения, видимо после прямого попадания, вдавлены в землю. Видя все это, нетрудно представить, какой тут творился ад кромешный.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Гавренков Владимир Михайлович (Саратовское Училище. Затем 4 взвод 2 роты ТНВМУ).
Владимир Михайлович Гавренков - контр-адмирал, командовал 42-й отдельной бригадой подводных лодок, 35-й дивизией подводных лодок (1977-06.1982), служил в Балтийской группе Постоянной комиссии Государственной приемки кораблей ВМФ.
Аркадий Петрович Михайловский в своей книге "Цена успеха: записки командующего флотом" (Санкт-Петербург: Наука, 2006.) дал описание деятельности контр-адмирала В.М.Гавренкова в должности начальника штаба флотилии.
Уяснение задачи завершилось уточнением некоторых вопросов путем личного общения командующего и начальника штаба флотилии с автором оперативной директивы контр-адмиралом Лебедько. Подобное общение с представителем вышестоящего штаба, на мой взгляд, вполне законно. Хуже если будет наоборот. Думать нужно до того, как... Затем начальник штаба флотилии контр-адмирал Гавренков доложил своему командующему расчет времени, необходимый для подготовки операции. Это время представляло собой сумму периодов, потребных для принятия решения, планирования операции, разработки боевых документов, постановки задач подчиненным силам, организации взаимодействия и управления, подготовки командования, штабов и сил, контроля их готовности. Отдельно учитывалось время, необходимое для оперативного развертывания сил, доразведки противника, поисковых действий и слежения, а также на упреждение противника в намерениях. Времени, как всегда, оказалось недостаточно. Касатонов принялся было чесать в затылке и поглядывать в мою сторону, надеясь на поддержку, но получил лишь напоминание о том, что любому военачальнику сил, средств, ресурсов и времени всегда не хватает, а искусство как раз и заключается в умении изыскивать скрытые возможности и сосредоточивать их там, где надо. Контр-адмирал Касатонов все понял мгновенно и потребовал от окружающих его офицеров не мешкая приступить к оценке обстановки, однако нарвался на очередное замечание: когда времени не хватает командующему это, дескать, еще полбеды, но если подобный дефицит проявится у подчиненных — будет совсем худо.
Вице-адмирал (позднее — адмирал) Аркадий Петрович Михайловский. Специальный выпуск альманаха "Тайфун" (2001 г.) посвящен 40-летию со дня образования 3-й дивизии ПЛ СФ.
— Лично Вы и окружающая вас группа руководящего состава задачу уяснили неплохо, — говорил я Касатонову, — но все остальные офицеры штаба и, главное, командиры подчиненных соединений директиву не читали и до сих пор остаются в полном неведении. Надо их сориентировать! Такое заблаговременное ориентирование, кстати сказать, является одним из способов накопления резерва времени. Касатонов хлопнул себя по лбу, поручил Гавренкову провести оперативное ориентирование офицеров штаба, а сам уселся за телефоны, чтобы связаться с каждым из командиров подчиненных соединений и оповестить их о характере, вероятных сроках начала и возможной продолжительности предстоящих действий. Лишь завершив эту работу, командующий флотилией приступил к заслушиванию докладов специалистов по оценке сложившейся обстановки. Аркадий Петрович Михайловский в своей книге "Цена успеха: записки командующего флотом" (Санкт-Петербург: Наука, 2006.) дал описание деятельности контр-адмирала В.М.Гавренкова в должности начальника штаба флотилии. Окончание.
Начал, как всегда, с начальника разведки, который доложил учебную обстановку по силам противника, весьма близкую к той, что может реально сложиться в Баренцевом море при возникновении конкретной военной угрозы. Он оценил состав, состояние, обеспеченность и оперативное положение группировок сил противника, систему управления ими, степень обороны и защиты каждой, сильные и слабые стороны, предполагаемый замысел и вероятный характер их действий. Затем начальник оперативного отдела примерно по такой же схеме доложил о составе, состоянии и сроках готовности собственных, приданных, оперативно подчиненных и поддерживающих сил, выделяемых для участия в операции. Не оставил без внимания складывающееся соотношение своих сил с силами противника. Оценил это соотношение по составу, по боевым возможностям, по степени защищенности и обеспеченности, по боевому духу и моральному состоянию людей. Не забыл показать сложившееся соотношение сил в различных районах оперативной зоны и возможное соотношение сил при решении вероятных задач. Мне понравилось, что от внимания командующего флотилией не ускользнули такие важные элементы обстановки, как физико-географические, социально-политические, демографо-этнические особенности района предстоящей операции, элементы оперативной инфраструктуры, наличие выраженных операционных направлений. Кроме того, навигационно-гидрографические и гидрометеорологические условия, положение кромки льда, состояние погоды, ветра, волнения, освещенность, зрительная и радиолокационная видимость, гидроакустическая слышимость — все это рассматривалось не только с особым пристрастием, но и оценивалось по степени влияния этих факторов на характер предстоящих действий сил сторон, возможность применения тех или иных типов кораблей, самолетов, вертолетов и их оружия. Окончив слушать доклады специалистов, контр-адмирал Касатонов хотел было распустить офицеров по своим рабочим местам, но я напомнил, что он обязан не только лично сформулировать краткие выводы из оценки обстановки, объяснить их руководящему составу, но и убедиться в согласии с ним всех присутствующих. Не дай Бог, вдруг окажется, что начальник штаба или, к примеру, начальник оперативного отдела, а еще хуже если член Военного совета оценивает обстановку иначе, нежели командующий! Предельно короткие и ясные выводы должны отражать степень готовности противника к агрессии, наличие и продолжительность угрожаемого периода, вероятные сроки начала и характер боевых действий, соответствие этих сроков расчету времени на подготовку операции, способность флотилии решить поставленную задачу выделенными силами.
Пошушукавшись в течение нескольких минут с контр-адмиралами Гавренковым, Сычевым и начопером Турыгиным, подобрав приемлемые формулировки и повычеркивав лишние слова, объявил свои выводы, которые показались не только мне, но и контр-адмиралу Лебедько убедительными и соответствующими той оперативной обстановке, которая создавалась для проведения учения «Фланг-83».
Горбатов Владимир Николаевич. - МЫ РОСЛИ ВМЕСТЕ. Л.Димент.
Владимир Николаевич Горбатов закончил училище с серебряной медалью. Из Раменского. Гордо доказывал: «Раменское – это Москва». Спор тогда завершился в его пользу. И зря сегодня профессиональная футбольная команда «Сатурн» пытается опровергнуть эту истину. Я верю Вовке. Этот, компанейски всё легко схватывающий, весёлый, общий друг был, талисманом взвода, эпицентром улыбок, добрых шуток и бодрящего разгильдяйства. Вокруг него всегда была некая зона коллективного товарищества, миролюбия, братства. Я не психолог и не уфолог. Но полагаю, что здесь не без мистики. Пришелец? Ну, что вы! Противовес Бермудам? Едва ли. Но, может, попросить Перельмана просчитать, где втыкается диаметр из того треугольника через центр планеты? Вовка всё успевал - и отлично учиться, и быть непременным бойцом полувидимого для начальства фронта. По зрению он оказался в ВИТУ. Но умудрялся навещать нас в «1-м Балтийском». Однажды ночью, возвращаясь с другом из самоволки, он вдруг исчез. Кореш, обернувшись, услышал отдалённый голос. Но никого не было рядом. Не сразу, «градуированный под 40», товарищ обнаружил, что голос раздаётся из люка, чугунная крышка которого, приветливо, как снятый картуз («Добро пожаловать!»), лежала рядом. Вовремя протянутая рука морского братства, не позволила Владимиру проверить, что там, на Бермудах. И это было правильно. Старая дружба не ржавела. Он приезжал ко мне в Горький. Встречались и в Москве. Работал в строительной сфере. Недавно передал привет через Игоря Шишкина. Думаю, Вовка теперь важная шишка, раз в качестве посредника выбрал друга, человека, между прочим, занятого важной научной работой; а сам лично погнушался. Помню - он собирал и клеил в толстую тетрадь вырезки из «Советского Спорта». Перешёл ли к филателии? Или к нумизматике?
Дакин Василий Никифорович. - МЫ РОСЛИ ВМЕСТЕ. Л.Димент.
Василий Никифорович Дакин из г. Кузнецк Пензенской области. Крепкий, отлично сложенный, шустрый, в меру шаловливый и весёлый, компактный симпатяга. Часто участвовал в наших «акциях». Но никогда не забывал о службе и учебе. Не решусь назвать его «душой общества», но к коллективной этой душе вполне вправо его причислить, побольше бы таких товарищей!
Дворкин Виктор Лазаревич. - МЫ РОСЛИ ВМЕСТЕ. Л.Димент.
Виктор Лазаревич Дворкин из Баку. Переведен в 1 взвод в 1951 г. Его я «включил» в наш взвод «ПОСТскриптум», вспомнив в последний миг, по почти потерянной фотографии. И хоть о нём где-то в полузасохших извилинах что-то разок – другой мелькало, но я считал, что это ложные посылки памяти. Был дружен с Федосеевым, Карабековым, Габидовым, Сидоренко, Балахниным. Высокий, спокойный, он и дружил с соответствующими ему. Когда перевели его из нашего взвода, могу ошибиться.
Демченко Сергей Петрович. - МЫ РОСЛИ ВМЕСТЕ. Л.Димент.
Сергей Петрович Демченко из Ленинграда, закончил училище с серебряной медалью. До посещения его в училище матерью, был Катющенко и Иванович. Спокойный, Малоконтактный, серьезный, неконфликтный. Учился на 4 и 5. Рывок в последний год, позволил ему опередить многих из тех, от кого ждали большего. Упорный труд (или везение) в условиях моральной дрожи педагогов, испугавшихся высокой комиссии ВМУЗ ВМС на выпускных экзаменах, в любом случае, - молодец, заслужил.
Джанелидзе Зураб Абрамович
Приведем еще одну групповую фотографию из архива Леонида Давидовича Димента. «Старички» нашей роты (1943-1945 гг.) Сидят: ?, ?, ?, Доможиров, ?, ?, Сисаури, Александров. 2 ряд: Валиев, Морской (?), Гальдык, Титарчук, (?), Богаченко, Федосеев, Лоладзе, Юдин (?), Джанелидзе. Над ним Семёнов(?). 3 ряд: Курако (отдельно), Асатиани, Карякин, Иванов, ?, комроты Николаенко, ст. 1 ст. Бруснигин, Шевченко, ?, Гуттовский. 4 ряд: Мельников, Кантарович (?) Драпушко, Зайцев, Обидко, ?, ?, Синицын (?). Автор надеется, что кто-нибудь сможет прояснить недостающие фамилии.
Леонид Давидович Димент так описывает Зураба Джанелидзе: кряжистый, мощный Джанелидзе (внук великого хирурга, имя которого и ныне носит НИИ в Санкт-Петербурге). Он, хоть и был сердечником, но слыл очень сильным.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
До учебы в спецшколе рыли до кровяных мозолей противотанковые рвы и эскарпы, попадали под бомбежки, артиллерийские и пулеметные обстрелы. Кое-кто, оказавшись в окружении, прорывался к своим. В Москве, как все наши сверстники, гасили на крышах зажигалки, тушили пожары, откапывали заваленные убежища. Поздней осенью, когда мы уже были спецшкольниками, поступил приказ: нашей и другим спецшколам эвакуироваться из столицы. Уезжать никто из нас, конечно, не хотел, но приказ есть приказ. Пришлось скрепя сердце подчиниться. Через несколько дней с вещами мы были уже на вокзале. Разместились в теплушках, по два взвода в каждой. С нами поехали многие преподаватели во главе с новым директором Дмитрием Николаевичем Таптыковым, бывшим завучем. Трудная выпала на его долю задача — не только нас, учеников, и имущество школы доставить к месту нового назначения в целости и сохранности, но довезти туда все наше денежное содержание, выданное на несколько месяцев вперед. Даже в большой чемодан не положишь — не влезет (деньги все были мелкими купюрами). Думал Дмитрий Николаевич, как ему поступить, и придумал: сложил деньги в матрац, зашил его, да так всю дорогу и не сходил с него. Никто, конечно, не догадывался о причине такой «усидчивости», лишь удивлялись, почему он из дома матрац взял. ...С темнотой состав отправляется в путь. Наш поезд выскакивает в подмосковные леса, вокруг ни огонька, ни искорки, словно несемся в черном туннеле. Неожиданно где-то далеко-далеко впереди и чуть справа поднимается кровавая зарница, слышны глухие удары. На рассвете прибываем на какую-то станцию неподалеку от Рязани. На путях разбитые товарные вагоны, перекореженные рельсы, разбросанные шпалы, еще дымящиеся воронки: фашистская авиация накрыла эшелон со снарядами, и всю ночь они рвались. Наш состав медленно по единственному восстановленному полотну ползет вперед. Началась многодневная жизнь на колесах — с будничными заботами о получении пайка на продпунктах и приготовлении пищи. Узнали мы вкус черных сухарей и каши из концентратов, оценили обжигающую сласть крутого станционного кипятка. Но первым делом на стоянках было узнать свежую сводку о положении на фронтах.
Состав наш движется медленно. Часто стоим. Навстречу один за другим мчатся на запад с бойцами и техникой. Нередко нас обгоняют молчаливые санитарные поезда... ... За Новосибирском артиллерийские спецшколы стали распределяться по местам эвакуации. Затем и мы добрались до небольшого городка Красноярского края на реке Чулым. Ачинск — пункт назначения — нас не принял, пришлось через несколько дней перебазироваться в село Большой Улуй. Машин нам тоже не дали, и мы добирались своим ходом. Вышли в 9 часов утра всем батальоном; вначале шли строем, делая каждый час привал. Затем колонна растянулась. Более 50 километров мы преодолели за десять часов и ни одного отставшего не имели! Конечно, условий для нашей учебы в селе не оказалось. Только после поездки Д.Н.Таптыкова в Красноярск и нескольких телефонных разговоров с Москвой ачинские власти нашли помещения для спецшколы. Возвратились в Ачинск уже зимой. Отсюда бывшую вторую, теперь старшую роту отправили на подготовительный курс при Высшем военно-морском училище имени Фрунзе. Рады были за них, но провожали с тоской. Командир нашей роты Сергей Алексеевич Колпаков по-прежнему преподавал физкультуру, делал все, чтобы мы быстрее мужали. При этом не забывал нас чаще подбадривать, шутил с нами. Делая упражнения на перекладине или на брусьях, мы всегда помнили его предостережение: «Соскок на черепок с выносом на носилках». С.А.Колпаков человек не военный, но руку к «пустой» — без головного убора — голове не прикладывал, что иногда бывало с другими преподавателями. Он маленького роста, и это нас с ним почти уравнивало. Миновала зима. Мы приняли надлежащий для спецшкольников вид, чем вызвали жгучую зависть ачинских огольцов. Жить и учиться стало веселее. Вот если бы еще дела на фронте шли лучше, но вести оттуда доносились пока неутешительные...
Весна в Сибири в сорок втором была ранняя и дружная. Чулым нес грязноватые льдины и бурлил. Вторила ему протекавшая через Ачинск шустрая речонка Тептятка, по названию которой местные жители дразнили нас «тептятской флотилией». Здешняя мелюзга повалила к нашему командованию и слезно умоляла принять их в «матросы». Кое-кому удалось поступить в нашу спецшколу, остальных вернули домой. После экзаменов нам преподнесли сюрприз: школу переводят в Куйбышев. Максималисты, а ими были почти все, взроптали: почему не в Москву?! Однако быстро успокоились: понадобится — так от Самары и пешочком доберемся. Сборы много времени не заняли. Прощай Ачинск, Чулым и Тептятка, не поминайте лихом!.. В Уфе произошел небольшой казус. Ребята, как обычно, высыпали на перрон. За будкой с надписью «Кипяток» колготился, отплевываясь семечками, горластый базарчик. Какая-то бабуся, торговавшая печеной картошкой, увидев нас, всплеснула сухонькими ручками и заголосила: — Осподи! Куда же малых-то гонють? Неужто окаянный германец уже всех мужиков наших перевел? Скорбя, начала задарма раздавать нам свой товар. Меры, чтобы подобных эксцессов не повторялось, были приняты: категорически запретили выходить из вагонов низкорослым — из окошек любуйтесь. На каком-то полустанке Вовка Костко притащил газету. В ней были опубликованы советско-английское и советско-американское коммюнике. Высокие стороны договорились открыть второй фронт в Европе в текущем году. Мы загалдели. Это ж надо, врезать Гитлеру с двух сторон и войне конец! В Куйбышев прибыли утром. По широкой, обсаженной тополями улице Льва Толстого в колонне по четыре с оркестром и развернутым военно-морским флагом, четко печатая шаг, мы двинулись к центру. По обе стороны улицы, на тротуарах, собрались жители, откровенно восторгавшиеся нашим бравым видом и формой.
1 февраля 1942 года ... В Куйбышеве решено открыть троллейбусное сообщение. - Здание школы, которое нам отвели, было просторным и светлым. На первом этаже — столовая, кладовые, учительская, служебные кабинеты и квартиры начальства. У подъезда справа, за стеклянной дверью, на небольшом коврике — часовой с винтовкой. Назначали на этот пост самых рослых и представительных. На втором этаже — учебные классы. Химических, физических и прочих кабинетов нет, но мебель и пособия для них имеются. Обустраивались и размещались всего два дня. На третий отбыли в летний лагерь на Поляну Фрунзе. Добравшись туда вместе с третьей ротой, быстро натянули двенадцатиместные брезентовые палатки. Обложили их свежим зеленым дерном. На нары положили набитые соломой тюфяки и подушки. Построили столовую — десяток столов и длинных лавок под навесом. Поставили две походные кухни. Вдоль палаточных рядов утрамбовали и оконтурили половинками кирпичей, окрашенных известью, парадную линейку. По ее концам — посты для часовых, а в середине — мачта с флагом. Волга метрах в пятистах внизу, за орешником и сосновым бором. Палатки в дубраве. На берегу, под нависшей над водой кручей, песчаный узкий пляж. У двух деревянных бонов (мостков), изготовленных под руководством боцмана Ф.Ф.Цисевича, отшвартованы наши плавсредства, в том числе две яхты; последними распоряжаются общепризнанные парусники Слава Степанов, Дима Погудин и Федор Рудченко. Началась лагерная жизнь. Подъем в шесть. Форма одежды на физзарядке в любую погоду «трусы — ботинки». Пробежка на Волгу, купание, независимо от метеоусловий. После завтрака занятия: морское дело, изучение материальной части винтовки и пулемета, метание гранат, строевая подготовка и самое тягостное — полевые учения «взвод в обороне и наступлении». На учениях рыли окопы, а потом их же засыпали. Ползали по-пластунски. Передвигались мелкими перебежками, маскируясь в складках местности. Во всех этих делах не знал себе равных командир взвода И.А.Кириллин. Ну и гонял же он нас! Кроме всего прочего учил наматывать портянки, делать из шинелей скатки, овладевать ружейными приемами и многому другому, что необходимо будущим воинам. Был он беспощадно требователен, но без тени самодурства. Давая какое-либо задание, говорил: — Сделаете хорошо — выкупаю в Волге, плохо — в поте.
Купаться в поте не хотелось, гораздо выгоднее все исполнять добросовестно. Что мы и делали. Командир убеждался — мы маневр освоили, выполняем четко и слаженно. Звучала команда купаться, и мы летели сломя голову к воде. Минуту спустя усталости как не бывало. Так прошли день за днем июнь и начало июля. Затем нас отправили в колхоз убирать сено. Сначала мы обрадовались — хватит ползать на пузе и играть в войну. Однако метать стога оказалось куда тяжелее. В августе старшую роту перебросили на лесозаготовки, а нас километров за сто на колхозные поля спасать урожай. Колхоз, куда мы прибыли, был невелик, но хлеба на бескрайних полях уродились отменные. Мужчин в хозяйстве двое: председатель без ноги и тракторист дед Егор без глаза. А машин тоже две: колесный СТЗ и гусеничный ЧТЗ. Комбайнов нет и в помине, одна широкорядная косилка, вот и вся техника. В средней школе я занимался в автокружке и умел водить автомобиль. «Тебе и карты в руки»,— сказали мне и определили на «сталинец». Вовку Радюшкина — на «челябинец», который больше ремонтировался, чем работал. Приступили к уборке. Остальные лопатили собранное зерно. Кажется, чего проще, ходи себе и перемешивай хлеб. Но когда машешь лопатой не час-другой, а от зорьки до зорьки с небольшим перерывом на скудный обед, становится тяжко. Спина, плечи, ноги и руки немеют. В горле першит, в глазах туман. Роба от пота насквозь мокрая.
С дедом Егором начали работать попеременно. Но на поле оба. Один за рулем, другой или чинит ножи, или спит здесь же. Ножи, будь они неладны, ломаются часто. Полетит нож — останавливаемся и ставим запасной, а он единственный. Сломанный Егор Кузьмич несет сваривать в кузницу: раскаляет концы, накладывает один на другой и гвоздит по ним молотом. И такая круговерть без конца. Кроме того, едешь и боишься: как бы трактор не заглох. Заводится он на бензине, а потом переключается на керосин. А бензина кот наплакал. Обед нам приносит Даша, дедова сноха, тихая, застенчивая. Муж погиб в начале войны. Остались двое детей, девочки четырех и пяти лет, белоголовые, словно отцветшие одуванчики. Они помогают матери — несут на палке бидон с водой: половина для нас, половина для трактора. Обед — пучок зеленого лука с крупной серой солью и пшено с водой. Хлеба трактористам положено по полбуханки в сутки. Это по тем меркам очень много, и мы делимся им с детьми. Когда я спрыгиваю с железного сиденья, чтобы поесть, качает так, будто земля ходит ходуном. Весь я серый от густой пыли, ложка прыгает в пальцах, да и сам я трясусь, словно от лихорадки, после многочасовой трясучки на жестком сиденье трактора. Пока обедаю, за рулем дед Егор. В небе заливаются жаворонки. Жара. Все время хочется пить. В деревню ходим редко, спим прямо на снопах. Работать ночью мы не можем, и не потому, что не хватает сил, просто нет лампочек для фар, а темень — глаза выколи. Наконец, урожай собран. Сложен в амбар. Накачав мускулы, обгорев, как головешки, и проникнувшись глубоким уважением к труду землепашцев, возвращаемся в начале сентября в город.
Едва переступаем порог, нас встречает Юрка Малкин из первого взвода. Он дежурит по школе. Интригующе усмехаясь, выпячивает нижнюю челюсть и басит: — А третья-то рота укатила в Москву. — Мы же теперь старшие на «рейде»! — восклицает Игорь Вахрамеев.— Старше нас нет никого! Это действительно так. Но и младше нас пока тоже никого. Какой же прок от старшинства, если некем командовать? Вскоре начались занятия. Каждый взвод, а всего их шесть, имел свой класс и свою спальню — «кубрик». Там стояли двухэтажные железные койки и тумбочки — одна на двоих. Матрацы и подушки набиты сеном, но все чисто и аккуратно. У двери вешалка. Больше никакой мебели, кроме трех табуреток. В классах обычные парты, стол для преподавателя, стул и шкаф для учебников. В середине сентября прибыла пятая рота: спецшкола снова пополнилась. Для всех распорядок дня следующий: подъем в семь, физзарядка. После завтрака уроки до обеда и после него — до ужина. Затем самоподготовка в классных помещениях — хочешь не хочешь — учи, заниматься посторонними делами не дадут. Потом вечерняя поверка и отход ко сну. Тетрадей и учебников не хватало. По одной книге занималось несколько человек. Бумага была желтой, топорщилась соломой и щепками. Чернил и карандашей в обрез. Но как-то выходили из положения и учились, надо отдать должное, не плохо. Заслуга в этом, пожалуй, отлично подобранного преподавательского коллектива. Огромной популярностью пользовалась у нас «радио-роман-газета». Во время обеда на радиоузле появлялись Жорка Закс и Вовка Чернов. Первый очень выразительно читал какое-нибудь художественное произведение, чаще всего книжную новинку. Мы жадно слушали, нарушая принцип: «Когда я ем, я глух и нем». Жорка обрывал чтение, как и положено, на самом интересном и никому никогда не говорил, что будет дальше: узнаете, мол, завтра. Естественно, мы с нетерпением ждали. Такая литературная добавка к пище не только обогащала нас интеллектуально, но и отвлекала от мыслей о мизерности наших порций. Выступления Чернова были «на злобу дня». Некоторые их побаивались — уж больно едки и беспощадны. Попасть в эту передачу — не приведи господь! По радио передавались также сводки Совинформбюро.
Вечерами перед сном тот, кто читал какую-нибудь книгу, начинал рассказывать ее содержание всем. Я бойко пересказывал , Славка Солонев знал почти наизусть «Наполеона» Тарле. На этом завоевателе парнишка буквально помешался. Даже выходя к доске доказывать теорему, он начинал приблизительно так: «Прежде чем приступить к доказательству, я коснусь одного из сражений Наполеона в Африке».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Мне повезло в жизни. В нахимовском училище я узнал настоящую дружбу, дружбу на всю жизнь. Именно в училище у нас возникла дружба между мной и воспитанником нашей роты Колей Репниковым. Я в виду малого в то время роста и веса был в 24-м классе, а Коля уже тогда был рослым и сильным, спортивным мальчиком в – 21-ом, где у нас были высокие ребята. Спортом Коля начал заниматься с первых дней зачисления в училище. Возможно, этому способствовала семья Коли. Его отец по образованию был историком и работал инструктором обкома ВКПБ города Ленинграда. Для Николая отец был образцом. Он всегда равнялся на него. Отец в качестве политрука боевого подразделения погиб под Сталинградом. В то время политруки шли в бой первыми и поднимали за собой красноармейцев в атаку. Коля всегда отцом.
Занятия физкультурой приносили первые успехи. Уже в первые дни нашего пребывания в училище, на озере Суоло-ярви (позже озеро Нахимовское) он показывал прекрасные результаты по легкой атлетике. Удивительно, но в отличие от других спортсменов, отличающихся обычно «свободой» духа, низкой дисциплиной, Николай был собранным, дисциплинированным воспитанником. Его исполнительность, неподверженность заразе «вредных привычек» и скромность удивляли. Начальники любых рангов знали, что на Репникова можно положиться. При том он никого никогда не «закладывал» и оставался надёжным товарищем, что почиталось, поскольку преданность товариществу во всех ипостасях считалась одной из основных заповедей знаменитого духа нахимовского товарищества. Играл за сборную роты в баскетбол и шахматы. Однажды, когда рота строем возвращалась с парада, Коля сопровождал строй с флажком. Он подошёл к левому краю шкентеля, где шагали самые маленькие ростом, и обратился ко мне: «Давай дружить». Я не знаю, чем он руководствовался. Обычно это необъяснимо. Наверное, он просто понял, что должен помочь мне. Тут необходимо пояснить, каким был я к весне 1946 года. Не только по росту меньше меня не имелось никого в роте, но и по возрасту младше не было. То же относилось к моей массе и физической силе. Я без колебаний принял предложение, так как он мне был симпатичен, мы оба увлекались чтением и игрой в шахматы. Летом в лагере Колю назначили дежурным , в помощники он взял меня. Целыми днями мы прочёсывали выделенные нам участки леса. В 14-15 лет обсудить все мировые проблемы с начитанным и мыслящим погодком неслыханно полезная удача.
Коля не на словах, а на деле помогал мне выжить. Вот несколько эпизодов из нашей жизни: Перед тем, как идти в столовую, объявлялось общее построение. В длинном коридоре здания на Петровской набережной рота выстраивалась в две шеренги. Валька Розов, из 21 класса, по прозвищу «Кобыла», подскочил ко мне и, подняв перед строем за ремень, повесил на крюк, торчавший из стены, метрах в полутора от пола. Я беспомощно повис, удерживаемый собственным ремнём. Все смеялись, пока не пришел Коля и не освободил меня из плена. В одну из первых годовщин нашего выпуска с группой друзей мы пытались отыскать злополучный крюк, но он исчез. Впрочем, как и Кобыла! Что пройдёт то будет мило. Однажды я зашёл в класс друга. Он стал показывать свои стихи. Подходит Кобыла, ткнул в меня и сказал: «Уходи». Коля ему: «Он пришёл ко мне». Кобыла ударил Колю кулаком в лицо. И тут Коля встал. От его удара Кобыла отлетел в другой угол комнаты метров на пять, пока Коля к нему подходил, Кобыла успел вскочить. И Коле пришлось добавить драчуну, да так, что полёт продолжился ещё на шесть метров. Выяснилось – Коля впервые пускал кулаки в ход. Как-то Колю оставили за старшину роты. У меня с Юрой Закиматовым произошла перепалка. Ему Коля дал один наряд вне очереди, а мне – два. Я взъерепенился: «За что мне два». Тебе, как другу, положено больше. Этот урок ношу с собой до сих пор. Коля подарил мне своё фото. Я попросил надписать, читаю: «Не украдено». Я оскорбился. Кому, кроме друга, можно сделать такую надпись? Я очень уважал и любил своего друга. Он же по-прежнему заботился обо мне. В 1948 и 1949 годах рота жила и училась на крейсере «Аврора».
На «Авроре» мы готовились к экзаменам на аттестат зрелости. На корабле для матросов ежедневно показывали кино. Я не пропускал ни одного кинофильма. Коля на правах друга потребовал, чтобы я сдал все экзамены на пять, поскольку считал, что если я затрачу, хотя бы 10% усилий, тратившихся им, то у меня всё получится. И ещё потребовал, чтобы перед экзаменами я не ходил в кино. Увидит – перестанет со мной разговаривать. В кино он меня застукал. Слово своё он умел держать. Я потерял друга. Но надеялся, что такая дружба не может быть потеряна. Я страдал по-своему, по-мальчишески, но не делал никаких шагов по сближению. В то время я еще не научился дорожить дружбой. Коля же продолжал заниматься спортом. Он подавал большие надежды в лёгкой атлетике и ему разрешали ходить на специальные тренировки. Он достиг высокого физического совершенства. В том числе поражала его мгновенная реакция, на которую я обратил внимание ещё при игре в баскетбол.
В 1948 году состоялась Первая спартакиада воспитанников Суворовских и Нахимовских училищ в городе Москве. Как один из лучших спортсменов Репников принял в ней участие, добился отличных результатов и получил три диплома.
Спортивные грамоты воспитанника Николая Репникова. Слева грамота, полученная на спартакиаде суворовских и нахимовских училищ в 1949 году за тройной прыжок. Справа показана грамота баскетбольной команде 1-й роты ЛНВМУ, занявшей первое место в спартакиаде училища. Коля Репников был капитаном баскетбольной команды.
В 1948 году проводилась городская олимпиада школьников на тему "О Спартаке". Репников написал прекрасное сочинение, занявшее одно из первых мест в Ленинграде. Некоторые его высказывания были новы и оригинальны. Он был приглашен на подведение итогов и получил билеты во Дворец Пионеров. Неожиданно Коля подошёл ко мне и пригласил во Дворец. Пойдёшь? Я был убеждён в его победе, но все таки волновался. И вдруг первое место присуждено Репникову. За новую трактовку действий Спартака, которой заинтересовались даже учёные. Из-за проблем со зрением (недостатки бокового зрения, что недопустимо для вахтенного офицера), Николаю после окончания ЛНВМУ пришлось идти в ВВИТУ (Высшее военно-инженерное техническое училище), которое готовило инженеров строителей береговой службы флота (строительство портов, береговых сооружений, фортификационных сооружений). Но душой он оставался с флотом, с нами. Скучал по товарищам, много знал о судьбах наших ребят, но, к сожалению, ничего не записал. С боевой подругой Генриеттой Павловной Коля познакомился, будучи еще курсантом, и они прошли рука об руку более 50 лет (!). Он всегда гордился ею, и уважал. Это редкий случай в нашей среде и свидетельствует он об удивительном, стабильном характере Николая Репникова.
Алексей Наумов
Николай действительно скучал по своим товарищам по ЛНВМУ. Мы в большинстве своем сроднились за годы учебы, стали ближе друг другу, чем родственники. Единство воспитательного процесса обусловило и какую-то похожесть, и близость между нами. К сожалению, в нашем архиве сохранилось немного фотографий Репникова. Большинство из них касается наших встреч. Коля почти никогда не пропускал наши периодические встречи, начиная с 24 июня 1978 года. Приходил Коля и на наши «фрунзенские» встречи.
Участники юбилейной встречи в часть 30-летия окончания ВВМУ им М.В.Фрунзе. На снимке слева направо: нижний ряд: наш баталер в Нахимовском училище Чижов, Никонов Борис Иванович, Лебедев Алексей (Александр) Иванович, Авербах Александр Михайлович (не закончил училище); верхний ряд: Черный Руслан Матвеевич (ТНВМУ), Репников Николай Леонидович (окончил ВВИТУ).
Был Николай и на нашей предпоследней юбилейной встрече в честь 60-летия создании ЛНВМУ в июне 2004 года.
Мы в начале встречи в садике у училище. Слева направо: Репников Николай Леонидович, Левковский Юрий Львович, Наумов Алексей Петрович, Бакуров Геннадий Иванович, Зименков Илья Петрович, Мусин Евгений Абрамович, Кацнельсон Анатолий Ильич, Бондовский Евгений Венедиктович; стоят в заднем ряду, случайно отвернувшись от объектива: Губачев Юрий Михайлович, Ковалев Эрик Александрович, Зеленцов Юрий Иванович, Кудряшов Евгений Георгиевич.
Нам кажется, Коля трагически погиб на посту. Инфаркт случился на заседании Совета представителей Суворовских и Нахимовских училищ в помещении лаборатории военно-морской кафедры Электротехнического университета (ЛЭТИ им. Ульянова В.И.). Спасти его не удалось.
Розов Валентин (Валерий) Иванович
Розову Валентину - Кобыла -
Наверно что-то в этом было... Коль Валя Розов стал «кобылой». Не задавайте мне вопросов, На них ответит Валя Розов.
В.Солуянов
Розов Валентин Иванович родился в июле 1929 года в Вышнем Волочке. Участник Великой Отечественной войны, с гордостью носил медаль «За оборону Ленинграда». Окончил ВВМУ им. М.В.Фрунзе в 1953 году, службу проходил на КСФ в соединении ОВРа.
Парадный батальон, минутная передышка. В в задних рядах мы фотографируемся для истории: Руслан Черный, Алексей Наумов, Валька Розов (Архив А.П.Наумова, ЛНУ, выпуск 1949 года).
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Все, что нам говорил лейтенант, сбывалось в точности. По утрам начинался минометный обстрел. Мины ложились последовательно, квадрат за квадратом. На выпавшем снегу они оставляли круглые черные пятна и жуткую вонь, которая долго не проходила. Сначала мы и в самом деле перебегали от пня к пню. Потом привыкли. По вою мины научились определять, куда ее несет.
Как-то раз мины начали ложиться совсем рядом. Товарищ мой занервничал и стал показывать на новое место в стороне, где был громадный пень. Я уже было согласился перебежать туда, но вдруг мина угодила прямо в тот пень. Не успели мы под свою смерть подставиться. Лейтенант потом сказал: «Долго жить будете». А сам прожил совсем немного... И все-таки одна мина совсем рядом с нами упала. Вдребезги рассыпалось наше укрытие, оглушило нас. Мой товарищ отделался испугом, а у меня от сильного удара перестал видеть глаз. Жаловаться побоялся: могли отправить в тыл... Когда наши части вынуждены были отойти на несколько километров в сторону Кубинки, начальство приняло решение: отряд, в котором я находился, оставили в лесу. Так мы оказались в тылу врага. Как ни старались мы выполнить задание, но не сделали и сотой доли того, что нам было поручено. Одна из причин этого — недостаточная подготовка бойцов отряда. Но главное то, что мы вскоре остались без командира. Положение наше чрезвычайно усложнилось. Всё варианты боевых маршрутов, задачи и пункты их выполнения, наконец, пропуска на неделю вперед для перехода через линию фронта — все это знал только он один. Что же делать? Спор был решен старшим из нас. Его решение командование потом признало правильным. Мы пошли на прорыв. Я нес на спине снаряжение весом около 30 килограммов, и, кроме того, у меня был ручной пулемет с полным диском — еще 10 килограммов. Наверное, это многовато для 16-летнего парнишки, поэтому я скоро устал и попросил немного отдохнуть. — Ах ты нытик,— с непонятной ненавистью ответил мне старший,— это тебе не песни петь и строевой подготовкой заниматься. Шагай, шагай! Намек-то уж очень был обидный: во время подготовки в Москве мне, как старшине из спецшколы, было поручено все строевое и песенное дело. Из леса мы вышли на шоссе. Спустя несколько минут в нашу сторону полетели розовенькие трассы, засвистели пули. Нас заметили. ...Сколько можно беспомощно валяться на снегу в придорожном кювете? Рано или поздно надо подниматься. И снова свист пуль, и снова в канаву.
Был у нас в отряде боец — по сравнению с нами старик, лет за сорок. В полушубке с пулеметной лентой он был похож на комиссара времен гражданской войны, мы так и прозвали его Комиссар. Подползает он ко мне и говорит: «Дай-ка отсюда, а я стрельну чуток с другого места» (у него была самозарядная винтовка). Высунул я свой левый здоровый глаз, присмотрел шевеление вдали и высадил по дурости туда весь диск. Слышу, Комиссар и кто-то еще защелкали одиночками. Комиссар кричит: «Перебежками к лесу!» Немцы дали нам не больше минуты. Снова свист, снова падаем. Теперь они уже стреляют и из миномета, а впереди — несколько рядов колючей проволоки. Бежим, падаем, встаем, снова бежим. Как далеко спасительный лес! Сил бежать дальше нет. Пулемет волочу за ремень по снегу. Еще секунда, и лягу на этот снег, даже если меня минует пуля. Комиссар кричит: — Стреляй же, ложись! Чего бежишь-то? Ведь убьют! Стрелять нечем: диск расстрелян, запасные диски у моего напарника. Разнесло нас в разные стороны при перебежках. Комиссар выкрикивает ругательство с прибавлением «Эх, вояки!» и выпускает несколько пуль из самозарядки. На колючей проволоке изорвались, но прошли: помогли могучие рукавицы, которые мы получили на складе теплых вещей, собранных населением. Спасибо нашим добрым людям! На белом снежном фоне повисшие на колючей проволоке мы были бы отличными мишенями. Думаю, что непрокалывающиеся рукавицы и решительность Комиссара спасли нас тогда. После долгих мытарств мы все-таки добрались до наших и пришли в Кубинку, где нам ничего не сказали, посадили в машину и повезли в .
Там нас вызвали в Красногвардейский райотдел НКВД. Очень серьезный мужчина задал мне несколько вопросов и сказал, чтобы я сдал оружие в райкоме комсомола и шел на сборный пункт, где собирают отставших спецшкольников. По моей просьбе меня направили в Московскую военно-морскую спецшколу: еще до войны мечтал о службе на море. В те времена я много думал о превратностях судьбы и о людях, которые продолжали самоотверженно сражаться за нашу Родину. Я не причислял себя к тем, кто имел отношение к этому святому делу.
Борис Семенович Никитин после спецшколы закончил военно-морское училище, прослужил на флоте более четверти века. После увольнения в запас написал книги для молодежи: «Победа Бетховена» и «Чайковский. Старое и новое», .
В.Николаев. ВАЖНЕЕ БЫЛО — «НАДО!
Комсомольцы и молодежь Москвы в связи с начавшейся войной направлялись на выполнение специальных заданий. Мы оказались в Смоленской области, Издешковском районе. Мы рыли противотанковый ров. Ров тянулся вдоль левого берега Днепра, параллельно ему; где были его начало и конец, мы не знали. Был он для нас бесконечен, как и сама река, метра четыре шириной и два глубиной. Мы начали рыть влажную землю. Большинство — впервые в жизни. Задание, которое было дано на смену каждой группе, состоявшей из нескольких человек, казалось чудовищным, невыполнимым, но нам объяснили, что это обычная норма для такого рода земляных работ. К середине первой смены загудели, затекли спины, почти у всех стерлись ладони, а яма наша заметно углубилась и удлинилась. Потом, через несколько дней, к нашему удивлению, оказалось, что необходимые в этом деле навыки приходят быстро. Мы стали выполнять норму и перевыполнять ее. Непривычно было работать в ночную смену, зато день после нее казался полноценным выходным.
Работали мы у самого моста через Днепр. Шоссейная дорога была перед глазами. Ни днем, ни ночью движение на ней не прекращалось — в обе стороны, на запад и на восток. Наше внимание больше привлекали те, кто шел и ехал с запада. Измотанные и какие-то притихшие солдаты. Мы жадно расспрашивали их, как там, на фронте, дела. Мы были уверены, что фронт еще далеко от нас, от Днепра, и не знали, сколь стремительным было наступление фашистских войск. По ночам фашисты то и дело бомбили мост. Мы жили в сарае совсем неподалеку от него, и под нами земля вздрагивала от разрывов тяжелых бомб. А однажды утром, проснувшись, мы с удивлением обнаружили, что угол нашего сарая прошит крупнокалиберным пулеметом. Вероятно, фашист стрелял на бреющем полете... В свободное время мы много говорили, чаще всего перед сном. Это были по-настоящему серьезные разговоры. И главное — искренние. Воспитанные в духе «всех шапками закидаем», мы впервые сами увидели войну не в кино, а наяву. Разительный, вопиющий контраст между нашими представлениями и действительностью! И в спорах, разговорах мы искали выход из густой чащи недоуменных вопросов, которые вдруг встали перед нами. Прийти к чему-то определенному, найти хотя бы полуобъяснение происходящему мы, конечно, не могли... Однажды утром, когда мы собрались, на работу, объявили общее построение. Один из наших начальников сказал несколько слов, суть которых сводилась к следующему: работы прекращаются. Всем велено было разбиться на группы по три-четыре человека и немедленно идти в восточном направлении по шоссе, на Москву. Если невозможно будет двигаться по шоссе, идти параллельно ему, все время на восток. Не было и намека на панику. Сыграло свою роль полное отсутствие достоверной информации о положении на фронте. Мы спокойно, даже весело пошли вдоль шоссе, по обочинным дорожкам и тропинкам: само шоссе было .
Нас поразила первая же деревня на пути. Почти все жители оставили ее. Значит, опасность была уже так близка?! Пожалуй, впервые мы немного растерялись. Большая деревня без людей! Среди бела дня пустынно, как ночью. Так шли мы вдоль шоссе, и вдруг — затор. Говорят, впереди высадился немецкий десант и перерезал дорогу. Тут же откуда-то налетели самолеты, начали бомбить и расстреливать шоссе из пулеметов. Куда идти? Вперед? А десант? Отошли по лесу от дороги. Внезапно над нашими головами раздался пронзительный свист бомбы. Он нарастал и нарастал, как будто ввинчивался в наши макушки. Наконец, через какие-то мгновения он и вовсе оглушил нас. Но взрыва мы не услышали. Вдруг стало тихо-тихо, только треснули ветки и посыпались листья. В нескольких метрах от нас стояла торчком, воткнувшись в землю, бомба ростом с человека. В густом кустарнике она выглядела, помнится, серо-зеленой... Ночевали в поле, в сене. С утра двинулись дальше. Бомбить и обстреливать с воздуха стали чаще. Мы отбегали от дороги, в лес или кустарник, отсиживались там и потом продолжали путь. То и дело наталкивались на такие же группки московских школьников. Узнавали о первых жертвах, убитых и раненых ребятах. Похоже было, что мы избежали главной опасности, не застряли в тылу наступавших острыми клиньями фашистских войск. Встречавшиеся нам рассказывали, что многие школьники из других строительных районов не успели выскочить так же благополучно, как мы, и оказались в тылу у немцев. Когда мы вернулись в Москву, то сразу же направились в школу, где нас зачислили в отряд противовоздушной обороны. Жили мы все рядом со школой и должны были теперь по тревоге бежать туда.
Ночами сидели мы когда на крыше, когда на чердаке, в зависимости от погоды. Однажды тяжелая бомба прошила насквозь подъезд многоэтажного дома метрах в ста от нас... В одно из дежурств нам повезло. Снова где-то ухали бомбы, громыхали зенитки, трещали зенитные пулеметы. И вдруг раздался такой же вой, что и на шоссе на Смоленщине. Он так стремительно нарастал, но тишиной не оборвался. Разодрав уши, вой потонул в грохоте взрыва и скрежете железной крыши. Похоже было, что она приподнялась и снова опустилась на прежнее место. Страшная пыль, поднявшаяся с чердачного пола, закрыла от нас все и мгновенно забила горло, нос и глаза. Мы оглохли и ничего не могли разглядеть. Показалось, что здание качнулось. Бомбой оторвало угол нашей школы, а около стены, на заднем дворе, образовалась большая воронка. Если бы мы разбились на две группы, расположившись по краям чердака, то одна, несомненно, погибла бы. Так меня миновала моя вторая бомба. Наступила осень 1941-го. На крыше полуразрушенной школы дежурить было уже невозможно. Я пошел в военкомат. На фронт меня не пустили, и тогда я снова отправился в Московскую военно-морскую спецшколу. Год назад меня «забраковали» строгие врачи. На этот раз приняли. Через несколько дней я был, наверное, одним из самых счастливых москвичей, потому что только-только начал ходить в новенькой с иголочки военно-морской форме...
И.Подколзин. ПОПОЛНЕНИЕ СОРОК ПЕРВОГО ГОДА
Пока наши десятиклассники — теперь курсанты военно-морских училищ — участвовали в боевых действиях, а вторая и третья роты, вернувшись с Валаама, занимались военной подготовкой в Сельцах, начался набор четвертой роты. Она, многострадальная, самая младшая по возрасту, хлебнула сполна всего, что выпало на долю спецшколы. Если те, что постарше, успели уже как-то обтесаться в строевом отношении, привыкнуть к дисциплине, к военному и скитальческому укладу, то мы еще не научились, как сказано в уставе, безропотно переносить тяготы боевой и походной жизни, хотя и не числились в «маменькиных» сынках.
Четвертая рота, набор 1941 года (июнь-август). Москва, сентябрь 1990 г. 50-летие Военно-Морской Спецшколы.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
