Важное
На базе патрульного ледокола разработали арктический круизный лайнер
ЦНИИчермет создал 
|
Вскормлённые с копьяПлан основных мероприятий Совета Санкт-Петербургского Союза суворовцев, нахимовцев и кадет на 2012 год.09.02.201209:3809.02.2012 09:38:53
Мазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. Часть 20.09.02.201208:5309.02.2012 08:53:31
Утром 25 мая первые десять человек с пересадками (машина – вертолёт – самолёт) прибыли в Североморск, а там на самолёте командующего Северным флотом убыли в Ленинград. Получив на дорогу по большой палке колбасы и буханке хлеба (каждому персонально). Потом в самолёте мы смеялись: "Лучше бы поставили в салон самолёта несколько ящиков минеральной воды или пивка".
Ленинград встретил по-весеннему тепло. Самолёт Ту-104 вечером 24 мая 1968 года приземлился на военном аэродроме. Ещё из иллюминатора мы увидели вереницу санитарных военных машин. Их было свыше десятка, и это на десять человек! По лицам встречающих, мы поняли, что они удивлены: самолёт, десяток машин – и всего десять клиентов. Более того, перед этим со спецотделения, в которое нас предполагалось положить, в срочном порядке убрали тяжелобольных подводников, которые отравились в море ртутью. А здесь прилетели здоровые на вид парни, только немного заросшие да усталые. "Странные" больные. Тем более что многие врачи и медсестрички впервые столкнулись с поражёнными радиацией подводниками. Только спустя несколько дней все увидели, что она, эта радиация, собой представляет. Увидели по тем, кто прибыл первыми, особенно по ребятам-спецтрюмным. Расположились по желанию в двух машинах. От сопровождающих медицинских работников узнали, что им было дано указание "немедленно направить скорые машины в аэропорт для встречи тяжелобольных", а кого, откуда – им не сказали?!  Прибыли в , что находится на проспекте Газа, 2. Подъехали, как потом узнали, к 11-му спецотделению (это было одноэтажное здание, ещё со времён Петра Первого). Возле него стояла группа врачей и медсестёр отделения, начальник госпиталя –все в бахилах, противохимических костюмах. Ничего не спрашивая, повели в душ, забрали всю нашу одежду и развели по палатам, каждого в отдельную. Не знал, что более двух недель мы не будем видеть друг друга, не будем общаться, не будем знать, как там состояние здоровья у каждого. Медсёстры старались уходить от задаваемых вопросов. На следующий день в отделение прибыло ещё 14 моряков подводников во главе с офицером Домбровским Владом. Последние подводники, которые переоблучились 24 мая в море, поступили в госпиталь 29 мая 1968 года. Всего в 1-й Военно-морской госпиталь поступило 83 человека. Остальные моряки были направлены в госпитали Североморска и Москвы. Тогда же в госпитали ВМФ положили и всё командование корабля. Два старпома (двух экипажей) Томко Е.А., Воробьёв Ю.Н., два помощника Милованов В.Н., Сальников Л.Н., замполит Анисов В.В., все командиры БЧ. Командир второго экипажа Новицкий Г.Г. был направлен в госпиталь Североморска. В Гремихе при АПЛ остался командир первого экипажа Леонов П.Ф., который более полутора месяца работал в составе правительственной комиссии. И только после завершения ее работы был направлен в госпиталь в г. Североморск. Ему сообщили, что доза облучения составила свыше 300Р, как и практически у всех подводников, которые были ранее направлены в госпиталь. Со временем эту цифру уберут из медицинских книжек офицеров и сверхсрочников, и объявят, что все моряки-подводники получили годичную дозу облучения в пределах 50Р!!! О матросах и старшинах срочной службы и говорить нечего. Им никто и ничего ни о каких-либо дозах не сообщал.  В книге "Атомная подводная эпопея" (1994 г., 210 с.) контр-адмирал Мормуль Н.Г. пишет: "...Двадцать человек получили значительные (от 600 до 2000 Р) дозы облучения". Цифра близка к истинной, ибо такая доза могла повлечь смерть спецтрюмных, а десяток подводников около года вынуждены были проходить лечение в госпитале. Некоторым сразу же давали группу инвалидности. Откуда уважаемый адмирал взял такие данные, не могу судить, может от врачей госпиталя? Сегодня можно только предполагать. Через две недели, морякам (не всем) разрешили покидать палаты и выходить во двор госпиталя. Мы стали общаться со своими товарищами, которые лежали в другом корпусе, и которых не видели со дня убытия из Гремихи. Было одно препятствие: всем тем, кому разрешили ходить по госпиталю, категорически запретили заходить в палаты, где лежали крайне тяжёлые моряки. Но одно дело "запретить", второе – добиться выполнения. Конечно, хотелось увидеть Витю Гриценко, Сашу Петрова, Колю Лагунова, Вадика Куликова, которые лежали по отдельности в палатах, и к ним никого не допускали из членов экипажа, находящегося в госпитале. Первым, кого я увидел, был Виктор Гриценко. То, что я увидел, повергло меня в шок. И сегодня, спустя почти 42 года с того дня, всё стоит чётко перед моими глазами. Это был уже не Витя, сильный, красивый парень, который только вот пару месяцев как вернулся с отпуска.  Гриценко Виктор Алексеевич, спецтрюмный (1946-1968 гг.). Передо мною лежал человек, на теле которого не было ни одного живого места. Он только слышал и практически ничего не видел. Услышав, что кто-то вошёл в палату, он тихо спросил: "Кто это?" – Витя, это Слава Мазуренко. – А... Привет, Слава. Как ты? – Да ничего, – говорю. – А я, вот видишь, какой? Я ничего не ответил. Комок подошел к горлу, не мог говорить. Ведь я не ожидал такое увидеть. Слышу шёпот Виктора: "Ничего, скоро и я поправлюсь, мне врачи сказали, что через недели две всё будет нормально, потом поеду в санаторий и домой". Ответить я ему не успел, в палату зашла медсестра и, увидев меня, приказала уйти. День ходил как чумной, да и не только я один, то, что увидели многие, всех потрясло: как матросов, старшин, так и офицеров. Ведь это могло случиться с каждым из нас! Врачи отделения и всего госпиталя делали всё от них зависящее, чтобы спасти тех, кто уже был смертельно болен. С чувством благодарности вспоминаю врача Анну Сергеевну Сорокину – начальника госпиталя Титкова, медсестёр и нянечек. Но и врачи бывают бессильны. 07 июня 1968 года в 21.45. умирает штурманский электрик Володя Воевода, которого смертельная доза радиации застала в штурманской рубке 3-го отсека. А дальше ушёл из жизни Виктор Гриценко –спецтрюмный реакторного отсека (16.06.68 г. в 15.45.). Узнав о смерти своего товарища, остановилось сердце у спецтрюмного Вадима Куликова (18.06.68 г. в 18.07.).  В великому , я не располагаю на сегодня их фотографиями. Нет сведений и о их родных и близких. 24 июня в 5 утра уходит спецтрюмный Саша Петров. В 5-й палате спецотделения врачи борются за жизнь ещё одного спецтрюмного – Николая Логунова, который получил около четырёх-пяти смертельных доз!!! Если нам, выжившим, первые дни меняли кровь напрямую (сдавали курсанты военных училищ) по два–три раза, то спецтрюмным, в том числе и Логунову, – десятки раз! Десятки раз вливали костный мозг, который также сдавали курсанты. Врачи прямо сказали: "Мы всё сделали, что могли, всё теперь зависит от Логунова и от Бога". И Николай выжил! Всем смертям назло! Благодаря силе воли, его жене Маше, которая, бросив всё в Гремихе, с маленьким ребёнком приехала в Ленинград. Жилья не было, работы тоже. Но нашлись добрые люди, ведь Ленинград – это особый город, блокадный. И жители, пережившие блокаду, – особенные. Они помогли Маше с жильём, и она устроилась уборщицей. Сидела сутки возле Николая. Читала стихи, рассказы, играла на гитаре, рассказывала о новостях. Только молчала о том, что уже нет его друзей и товарищей. Более года проходил он лечение. Появилась надежда, что всё – он сможет жить полноценной жизнью. Увы, болезнь преследовала его все годы. Раны то открывались, то закрывались. Некоторые просто не заживали. В 1980-х годах ему ампутируют обе ноги, левая рука почти бездействует. Умирает Мария, жена. И Николай сдался. В январе 1995 года он скончался в возрасте 52-х лет.  . Хоронили тогда умерших в госпитале подводников под покровом глубокой секретности. На родине спецорганы предупреждали родителей, что их сыновья погибли при исполнении воинских обязанностей, и больше никаких комментариев. Было запрещено вскрывать гроб с телом. Автор записок только в 2007 году разыскал родного брата Виктора Гриценко, Ивана, в Луганской области (Украина) в одном из сёл. И тот, только спустя 40 лет!!! узнал правду о смерти своего родного брата. Родители так и ушли из жизни, ничего не зная о причинах гибели сына. Пройдут десятилетия и им, погибшим спецтрюмным АПЛ К-27, посвятит свое стихотворение поэт, военный моряк .   Июль 1968 года. Ленинград. Часть экипажа АПЛ К-27 после лечения в 1-м ВМОЛГ (госпитале). отзовитесь, кто узнал себя или своих родных, близких. Ну, а что же мы?! Оставшиеся в живых по воле Бога и врачей? В конце июля месяца 1968 года после лечения в госпитале, санатории многих выписавшихся моряков направили на ВВК, которое состоялось в г. Зеленогорск под Ленинградом. Больше это была формальная процедура в отношении моряков срочной службы. Зашёл. Прочитали: "ЗДОРОВ. ГОДЕН К СЛУЖБЕ НА АПЛ И К РАБОТЕ С РВ!» По прибытии в Гремиху отправили в отпуск домой, а осенью, записали всем тем, у кого закончился срок службы, "демобилизован на основании Приказа Министерства Обороны СССР!" Всё. Никаких бумаг, никаких записей в военный билет! Как будто и не было ядерной аварии на корабле, как будто никто из нас и не лечился длительно в госпиталях, никому не переливали кровь, не вливали костный мозг, не спасали от полученной дозы радиации. Врачи и до сих пор пытаются убедить общественность, что всё это не имеет отношения к тем событиям. Что сказать по этому поводу? Отвечу им словами моего друга и сослуживца, боевого офицера, который сам с десяток лет ползал "животом в реакторном отсеке", и является инвалидом 1-й группы. «Нет слов!!! А ещё кто-то будет пи…ь, что связи аварии на К-27 и нашего здоровья не существует. Х.. бы им всем в одно место!»  Саша Петров, спецтрюмный. Удостоверение погибшего А.И.Петрова. Что ж очень верно, и как говорят у нас на Украине, "смачно" сказано. Эти слова пришли к другу после того, как он посмотрел данные и увидел, что из десяти подводников, прошедших через ядерную аварию, ушли из жизни в последующие годы восьмеро, и все от онкологических заболеваний, в возрасте до 55 лет! Ради чего всё это было? Конечно, знаю, что мне ответят. Ради укрепления военного могущества государства. Ради научного прогресса. Ну, и что? Укрепили мы этим государство, которое тогда защищали? Чем это государство потом отплатило морякам-подводникам, жизнью и здоровьем которых там при испытании новых уникальных ядерных реакторов манипулировали? Да ничем! Заставили всех на три десятка лет закрыть рот, забрав у всех подписки о неразглашении государственной тайны. А потом через 25 лет подвергали их унижениям при получении льгот, которые они заслужили. Сколько пришлось "потопать" по судам, чтобы получить довольно скромные льготы тому же Агафонову, Корбуту, Милованову, Домбровскому, Фомину, Ткаченко, Литвиненко, Уланову, Раине, Щербине, Ивченко, Кудряшову, Миняеву знают они и сам Бог! Многие их не дождались – ушли в мир иной: Маркин, Спиридонов, Хутченко, Кулаков, Левченко, Козлов, Вовк, Погодин и многие другие. До сих пор не могут добиться льгот Николай Соя и Николай Мельник. Получаемые ими письма из в/ч 72190 (Москва) заставляют этих больных 70-летних людей месяцами ходить по местным чиновникам, собирать справки, давать запросы.  Алексей Фомин, химик-дозимитрист, Алексей Семенович Фомин. 2009 год. Евгений Уланов, турбинист. Продолжение следует Обзор выпуска 1955 года. Страницы истории Тбилисского Нахимовского училища в судьбах его выпускников. Часть 163.09.02.201208:4209.02.2012 08:42:56
Постарше ребята в баскетбол играли. Вот, пожалуй, и все из активных занятий для 10-12-летних пацанов. Ребята постарше были вовлечены в разные спортивные секции, кружки, самодеятельность.
 Волейбол - весело, азартно, напористо! Это уже вроде как окошко во внешний мир. Новые знакомства, контакты. К тому времени (в старших классах ведь уже были увольнения) уже были какие-то знакомства. Шесть лет в почти закрытой среде, один и тот же круг лиц общения с 11 до 17 лет, последние 2-3 года по субботам и воскресеньям, и то не всегда, возможность пошляться по городу. Пошляться, конечно, иногда с приятелем для задушевной беседы, а иногда и в одиночестве, в карманах то тишина. За весь питонский период два раза всего был в городе в кино, девочки осчастливили и билеты купили, один раз индийский фильм «Бродяга» с Раджем Капуром и один раз на «Тарзана» попал с Вайсмюллером. Фильмы и у нас показывали, только репертуар хлипкий – «Адмирал Нахимов», «Подвиг разведчика», «Константин Заслонов», «Чапаев», «Волга-Волга», «Кубанские казаки», «Свадьба в Малиновке», «Счастье хорошо, а правда лучше» и прочие из тех же колод, список позиций на 15, от силы 20. Так что эти фильмы смотрели раз по пять, а то и больше. Чтение (библиотека, похоже, типовая по тем временам, просоветская библиотека – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Лев Толстой, Чехов, Горький, Шолохов, лауреаты Сталинской премии, зарубежная литература соответственно – Шекспир, Шиллер, Диккенс, Теккерей, Стендаль, Флобер, Бальзак, Гюго, Твен, Лондон, Драйзер, Роллан, Грэм Грин, остальное несложно представить). К произведениям Достоевского, Лескова, Александра Грина, Есенина, Булгакова, Платонова, Замятина, Гофмана, Жорж Санд, Мопассана, Цвейга, Гамсуна и ко всему тому многоцветью, которое составляет современную культуру, мне посчастливилось прикоснуться лет в тридцать или даже позже. И, тем не менее, читать Бальзака, Флобера, Тургенева было для меня наслаждением, погружением в другой мир, от которого я и сверстники были отгорожены в течение тинэйджерского периода.  Со светлой памятью вспоминается заведующая библиотекой Ксения Александровна, позволявшая порыться в библиотеке и выбрать себе не обязательно рекомендованное. Более того, как-то дала книгу, попросив, чтобы я ее украдкой прочитал и никому ни слова, не то у нее будут неприятности. Проглотил эту повесть взахлеб и, конечно, полюбопытствовал, а что в ней такого непотребного. Она сказала, подрастешь, сам поймешь. Это были «Алые паруса» Александра Грина. Кстати, Достоевского она посоветовала до 25 лет не читать. И за этот совет очень ей благодарен – сохранил для себя автора. Обучение в мужской среде по тем временам было дело обычным. Кажется, до 1953 года по всему Союзу было – мальчики отдельно, девочки отдельно. Поэтому субботние или воскресные танцы были, конечно, праздничным событием, поскольку они освящались присутствием девочек из недалеко расположенных школ. Парным танцам нас обучали, через раз мы были ведущими (мальчиками) и ведомыми (девочками). Среди танцев – па-де-грасс, па-де-патинер, мазурка, полонез, вальс-мазурка и, король танца, вальс. Не знаю по каким соображениям приглашались девочки, но им тоже все эти танцы были ведомы. Знакомство с девочками, повторяю, было окошком в другой мир. Общие знакомые по самодеятельности или по спортивной секции пополняли эту устойчивую девичью когорту, предмет первых мечтаний, первых поцелуев и первых вожделений. Основное занятие – учеба. Кроме общевойсковой военно-морской подготовки, все остальное так же, как и в обычной школе. В Нахимовском училище была другая особенность – в большинстве своем преподавали мужчины, более того офицеры. Так что не только дерзить, но даже возражать или вступать в дискуссию казалось противоестественным. Знания вещались с амвона и принимались на веру, безусловную веру. Надо отдать должное тому, что многие преподаватели-офицеры прошли горнила Отечественной войны, и их требовательность была по-отцовски доброй, лень и шалости были снисходительно взыскуемы. Зло не присутствовало, его следы в достатке оставила война. Серов (математика), Медведев (физика), Мартиросян (математика), Жуковский (химия), Барыленко (литература) – зануд не было.  Экзамен по военно-морской подготовке включал проверку знания такелажного дела, флажного семафора и азбуки Морзе. Из сугубо гражданских учителей наиболее памятны мне Леонид Николаевич Потапов и Мария Давыдовна Хачапуридзе. Леонид Николаевич вел в младших классах рисование, а в старших – черчение. Привычке затачивать карандаш лопаточкой с возможностью проводить как тонкие, так и широкие линии, а также скрупулезно от руки делать аккуратную штриховку (вертикальную, горизонтальную, наклонную), конечно, обязан ему. Леонид Николаевич был, безусловно, мягкий и добрый человек, и не помню случая, чтобы он повышал голос. Так же, как и его дочь, Ольга, которая какое-то время вела химию и естествознание. Леонид Николаевич любил шутку, розыгрыши и не прочь был поделиться с детьми (ему тогда было за 60) свежим анекдотом. Мария Давыдовна – это, конечно, дама уникальная. Толстая, рыжая грузинка, ей тогда было за 50. Без тени иронии мы ее называли Афродитой. История Древнего мира – ее предмет. Осознав, что отвечать на уроке никому не хочется, она, закинув через плечо небрежным жестом шарф, пересказывает что-нибудь из произведений Аппиана, Буассье, Эберса, Флобера, Шекспира, о пирамиде Хеопса, боях гладиаторов, походах Александра Македонского, академии Платона или еще что-то. Мы не слушали, а внимали (не случайно же она была Заслуженным учителем Грузии). Нечастые вылазки на экскурсии к могиле Грибоедова, во Мцхетский монастырь или еще куда-нибудь всегда были в радость. Лет через 20 после последней встречи на выпускном вечере, оказавшись в Тбилиси, нежданно нагрянул к ней в гости. Мою фамилию она не помнила, но узнала меня, год моего выпуска и на какой парте я сидел. Я прихватил цветов и бутылку Твиши. Беседа шла легко и непринужденно, и о разном. Спустя некоторое время она сгоняла внука за бутылкой коньяка, и незаметно мы и ее потребили. Нельзя сказать, что мы болтали ни о чем или вели светскую беседу, мы взахлеб делились насущными проблемами. Меня поразила широта ее кругозора, который, по меткому выражению адмирала Макарова, есть функция высоты наблюдателя. Огромный на всю стену большой комнаты вмещал тысячи на полторы-две книг, литературу четырех поколений, включая и труднодоступные новинки, и раритет конца XIX – начала XX века.  Ушел ближе к полуночи, сердечно попрощавшись, с легкой и светлой грустью, шлялся почти до утра по ночному Тбилиси – в 60-х годах прошлого века это было так же безопасно, как и сейчас по ночному Парижу или Сиэтлу. Одну из других ночей провел в беседах со своим преподавателем математики Левоном Николаевичем Мартиросяном за шахматной доской. Учителя у нас были добрые и чуткие. Двоих, правда, не воспринимал, но на рожон не лез. Один из них очень уж был идеологизирован и бюрократичен. Что-нибудь спросить, язык не поворачивался. Начнет ковыряться, в связи с чем у меня возник такой вопрос, не рано ли мне интересоваться этими проблемами (кстати, вопрос не касался секса), хотелось бы с определенно грамотным человеком наедине поговорить о вере и веровании, о государственном устройстве, о необходимости партии и комсомола. О таком говорить с этим «педагогом» было опасно. Относительно другого иная картина, от кого-то услышал, что он колотит своих детей. И привет, человек для меня перестал быть человеком. Но это исключение, потому что все мои знания держались и достаточно долго, до четвертого курса Московского инженерно-физического института, на незыблемой вере в Учителя, человека, у которого других забот, кроме как передать все, чем он владеет, своим ученикам, нет. Позже такой аспект у меня трансформировался в следующую позицию – в науке управлять можно, только провоцируя интерес к тематике и конкретной проблеме, создавая окрест по возможностям теплую среду. Сугубо административными мерами ни систему образования, ни науку, ни армию, ни государство от развала не удержать. Особенным был летний период, полтора месяца лагерной жизни на берегу теплого Черного моря в Фальшивом Геленджике. На веслах и под парусом на шестивесельных ялах, футбол на большом поле, большие палатки, фильмы в базе торпедных катеров, куда бегали после отбоя. Много чего есть вспомнить.  Летний лагерный сбор. Военная игра "взвод в поиске". Фотографию предоставила Ирина Валентиновна Мартынова, дочь подполковника В.П.Николаенко. Возвращаясь к теме, что же есмь «нахимовец», нельзя обойти сопоставления с ленинградцами времени существования Тбилисского нахимовского и современного Петербургского нахимовского. Питерские питоны всегда свысока относились к тбилисцам и рижанам, полагая что они в большей мере пропитаны морскими традициями и более просвещенные. Обычное мнение для питерских жителей, города – центра культуры России (и трех революций тоже) и морской столицы, болезненно переживающего периферийность города последние четверть века. Такое отношение, к счастью, в меньшинстве и не от большого ума. С рижанами у нас, тбилисцев, взаимоотношения теплее. Нас ведь так немного, меньше тысячи человек за все менее чем двенадцатилетнее существование Тбилисского нахимовского военно-морского училища, а рижан и того меньше. А кто больше лепты вложил во славу русского флота – не хочется перечислять, история рассудит. У нас есть, кем гордиться. Конечно, жаль, что флот перестал быть элитой вооруженных сил, жаль, что судьба офицера и вся его жизнь, так дешево ценится государством, жаль что хранителей славного прошлого так немного. Но ведь объективно в своем самом продуктивном периоде жизни нахимовцы (в вооруженных силах или на гражданке) принадлежали среднему звену управления в государстве, тому звену, на котором государство держится (командиры БЧ или командиры подводных лодок, руководители отделов НИИ и КБ, главный инженер птицефабрики, главный редактор районной газеты, ученый, преподаватель вуза – перечисляю не из теоретического использования человеческого потенциала, а конкретно по судьбам своих братьев по Питонии. Прекрасно, что наше самочувствие крепче, чем у многих наших сверстников, и по внешнему виду можно увидеть крепкого, собранного и аккуратного человека. Прекрасно, что часы самоподготовки переросли в потребность ежедневного будничного труда – кого ни вспомнишь, все трудоголики. Прекрасно, что наша питонская жизнь стала нашим братством. Прекрасно, что мои братья – люди человеческой доброты и чести. Хотите определиться с кем-то во взаимоотношениях, скажите, что вы нахимовец.  Хотите узнать, что это значит, рискните заехать в и сказать незнакомому сверстнику (неважно, мужчине или женщине), что вы на Камо 52 учились в Нахимовском – реакция добавит вам годы жизни.  Финский, зыбь. Скоркин Олег Алексеевич, масло. Продолжение следует.  Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович О деньгах и цивилизациях. Константин Лукьяненко.08.02.201208:0308.02.2012 08:03:03
Никто не сомневается в том, что на нашей планете существует несколько цивилизаций, в чем-то отличных друг от друга. Поэтому бесчисленное количество авторов пишут, говорят, самовозвеличиваются, вдохновляются, нагло врут, фантазируют, призывают себе на помощь тени великих, чтобы в очередной раз попытаться ответить на один и тот же вопрос: чем западная цивилизация отличается от русской цивилизации?
Не буду перечислять то, что мне и вам давно известно, но скажу только одно: коренное различие наших цивилизаций заключается в том, что русская цивилизация никогда никого не грабила. Наша религия, культура, экономика и все прочее, что объединяется словом цивилизация, никогда на протяжении всей истории не строились на труде, богатстве, интеллектуальных и прочих ресурсах других цивилизаций. Тут я позволю себе краткий экскурс в историю. Чтобы далеко не ходить, начнем с европейского Ренессанса и посмотрим, какие экономические процессы ему сопутствовали. Я не имею в виду обычную торговлю север — юг или восток — запад, на перекрестье которой оказались итальянские города, где потом расцвело искусство. Я даже не имею в виду такие инновационные проекты, как плавание Магеллана, которое, несмотря на потерю кораблей, в экономическом плане было отмечено 6000% прибыли. Мое внимание привлекли такие нечаянные ошибки, как, например, заблудившийся крестовый поход, который вместо того, чтобы вновь освобождать святые места, вдруг оказался на подступах к Константинополю, и город пал. Вполне даже христианский город, причем, даже далеко находившийся от Святой земли. Кто платил корабельщикам, кто подкупал лидеров похода и какой прибылью это обернулось тем, кому потом было чем платить и художникам, и скульпторам, и тем, кого мы сегодня назвали бы учеными. Получается, что в основе неожиданного для многих захлебывающихся восторженных искусствоведов итальянскому Ренессансу предшествовал самый банальный международный грабеж и разбой. Спрос на человеческий гений появился потому, что были деньги, которые некуда было девать, и требовался новый товар, который не заставил себя ждать. Испанский Ренессанс основывается на американском золоте и особенно серебре, которого было так много, что оно пошатнуло все европейские экономические устои. Об этом, только еще выходя на научную стезю, писал Карл Маркс. Если шагнуть сразу в середину XIX века и позволить себе оказаться в Великобритании, то мы окажемся свидетелями весьма интересного общественного спора: спорили церковь и молодые люди, которые хотели, чтобы их воспринимали как ученых. Их критика была направлена против тех деятелей церкви, которые между своими основными церковными занятиями занимались наукой. Но у Великобритании уже было чем платить за новый товар в виде научных знаний, и возникает новая прослойка общества — ученые-профессионалы, которые за работу своей научной мысли получали твердое жалование. Эпоха энтузиастов типа Лавуазье, который вел научную деятельность на деньги, которые сам же и зарабатывал, закончилась. Научный труд стал востребованным товаром. Еще раньше промышленная революция произошла только потому, что Британия к тому времени сконцентрировала на своей территории огромные средства, поступавшие в ее казну из разных стран. Чтобы вы могли представить себе, что такое разбой и грабеж под патронажем государства, могу лишь напомнить, что когда королева Елизавета поднялась на борт корабля, принадлежавшего национальному герою англичан по имени Френсис Дрейк, то в трюмах лежало больше денег, чем во всей британской казне на тот момент. Королеве не оставалось ничего, как возвести пирата и убийцу в рыцарское достоинство: королеве хотелось денег. Денег и сегодня хочется многим, и не только королям и королевам. В принципе, это нормальное желание, но самое неприятное в этом вопросе то, что больше всего денег хотят именно те, кто их выпускает. Вводная часть на этом заканчивается, а продолжение, рассказывающее о том, в каком финансовом мире мы живем, и как на него должна реагировать внешняя политика России, я надеюсь, обретет свой окончательный вид не позднее, чем завтра. 7 февраля 2012 г.  Ранее опубликованное: Мазуренко В.Н. Атомная субмарина К-27. Триумф и забвение. Часть 19.08.02.201207:5308.02.2012 07:53:19
После службы на подводном флоте Воробьёв Ю.Н. устроился в гражданский флот, ходил в море. Не сложилась у него жизнь с первой женой. Они разошлись. Единственный в семье сын проживал у отца Юрия, в Запорожье. Спустя некоторое время Юрий Николаевич встретил женщину, с которой вступил во второй брак и прожил с ней более 27 лет.
Встретились мы с Юрием Николаевичем впервые после расставания спустя 31 год в марте 1999 года. После этого мы с ним встречались практически ежемесячно. Если во время моей службы старпом Воробьёв Юрий Николаевич был для меня командиром, начальником и не более, то спустя десятилетия он стал мне старшим товарищем и другом. 06 мая 2005 года он отметил своё 72-летие. 9 мая мы с ним в 10 часов, поздравив друг друга с Днём Победы, договорились встретиться 12 мая. А в 16.00. прозвучал звонок от его жены Клары Максимовны, которая сообщила печальную весть, что в 14.00. скоропостижно скончался Юрий Николаевич. 9 мая 2009 года. День Памяти Юрия Николаевича. Поговорил с Кларой Максимовной. Вспомнили Юрия Николаевича. Она и пришедшие друзья сходили на могилу, посидели за столом. Проводив гостей, Клара Максимовна зашла в дом, прилегла на свою кровать и тихо умерла. Шёл ей 80-й год.  Да, возможно, капитан 2-го ранга Юрий Николаевич Воробьёв, старпом АПЛ К-27 "не хватал звёзд с неба" во время воинской службы. Не стремился к высоким должностям и званиям. Но хочу сказать, что он, а таких офицеров-подводников были десятки, тысячи, честно, добросовестно служил своему Отечеству, и, если надо, готов был отдать за него свою жизнь. Глава 13. ПРИШЛА БЕДА НА ВСЕХ ОДНА Присяге верны оставались в тот час И делали всё, что возможно, В бессмертье вступили вы, помня о нас, Хотя было всё очень сложно… Т.Геращенко  В двадцатых числах мая далёкого 1968 года Запада сообщили, что в акватории Баренцева моря потерпела катастрофу советская атомная подводная лодка. Сообщения были одно "интереснее" другого. И то, что мы тонули, что потеряли более 44 человек экипажа от радиации, что на корабле был бунт, ну и много чего другого. Со стороны официальных лиц Советского Союза не последовало никаких комментариев. Да и не принято было тогда говорить об этом. Все трагедии и аварии на первых атомных лодках всячески скрывались и засекречивались на многие десятилетия. Хотя и сегодня, спустя 42 года после той аварии на моём корабле, нет официального подтверждения её со стороны руководства ВМФ России, как, кстати, и других трагических "ЧП" на АПЛ. Нет опубликованных списков моряков-подводников, которые переоблучились тогда на моём корабле. А это значит, что они НИКОГДА не получат компенсацию за потерю своего здоровья. По всей вероятности, чиновники ВМФ, Министерства Обороны России ждут, пока мы все вымрем, и проблема сама собой решится. Но вернусь к тем событиям, которые происходили на АПЛ К-27 24 мая 1968 года, участником которых мне, как члену экипажа, пришлось быть. До 1 мая был практически закончен весь мелкий ремонт на лодке, выход запланировали на 15 апреля 1968 года, но затем командование в очередной раз перенесли его на 21 мая в связи с указанием ФЭИ (Физико-энергетический институт имени А.И.Лейпунского) провести регенерацию сплава. И вот настал тот час, которого мы так долго ждали. Ведь все знали, что после контрольного пятидневного выхода в акваторию Баренцева моря, после возвращения в базу, экипаж несколько дней отдыхает и уходит в многосуточное кругосветное плавание (свыше 70 суток без всплытия).  В 1946 году вблизи станции Обнинское (Калужская область) для разработки ядерных реакторов основан . Ныне Государственный научный центр Российской Федерации — Физико-энергетический институт имени А.И.Лейпунского (ФГУП ГНЦ Российской Федерации — ФЭИ) — многопрофильная научная организация, ведущая комплексные исследования физико-технических проблем ядерной энергетики. 20 мая АПЛ оторвалась от коммуникаций и ночью 21 числа ушла в море, предварительно побывав на СБР (размагничивание корпуса). 22 мая экипаж приступил к испытанию уникальных ядерных реакторов с жидкометаллическим теплоносителем. В течение трёх суток реакторы испытывались на разных мощностях, при этом совершались многочисленные погружения и всплытия, скорость корабля командир доводил до максимальной. Нагрузки у моряков были колоссальные. Спали по три-четыре часа. Претензий со стороны науки к работе ядерных реакторов не было. И вот наступило 24 мая 1968 года. Утром в каюту командира лодки к Леонову зашли представители института. Он в это время играл с доктором Борисом Ефремовым в шахматы и был в хорошем расположении духа. Да и почему ему и не быть? Претензий к работе экипажа и ядерных установок не было. Наука попросила командира дать ещё определённое время на испытание ядерных реакторов. Время ведь до возвращения есть. И Леонов дал добро. В 09.27. АПЛ произвела срочное погружение. В 09.29. начались очередные испытания ППУ (паропроизводящей установки). Перед этим экипаж получил в который раз инструктаж с пульта. Подробности того, что происходило в эти часы на ГПУ реакторов, описал в своих воспоминаниях бывший командир реакторного отсека Матвей Офман, который был оператором левого борта в тот день. Как установила Правительственная комиссия, ядерная авария на корабле произошла в 11.35. Точное ли это время – судить не берусь. Но если это записано в Акте комиссии, будем исходить из этого времени. Что чувствовали мы в это время, когда произошла авария? Да ничего. Усталость, которая навалилась на всех после напряжённых суток. Кто-то нёс вахту, кто-то ходил по отсекам, кто-то "отдыхал" после смены. Напряжёнку мы увидели, когда к обеду началась беготня командира БЧ-5 Алексея Анатольевича Иванова, командира 1-го дивизиона Льва Пастухова и других офицеров с Пульта в центральный отсек.  При этом обратили внимание на поведение своего "бычка" (командира БЧ-5) Алексея Иванова. Он при прохождении отсеков всегда останавливался в каждом из них и уходил только после того, как пообщается с моряками, расспросит их о работе механизмов, о том какие есть вопросы. А здесь – пробегал с тревожным лицом, никому не задавая никаких вопросов, ничего не спрашивая. Это было не свойственно нашему командиру БЧ-5. Потом в отсек зашёл дозиметрист Лёша Фомин. Включив стационарный прибор, посмотрел, и мы заметили, как его лицо начало изменяться в выражении. Ничего не сказав, он быстро убежал в центральный отсек, где находилось всё командование. Потом мы узнаем, что все измерительные приборы просто зашкалило по всем радиоактивным излучениям, в том числе и по гамма. Как гласит запись командира Леонова, он в 12 часов получил доклад от начальника службы "Х", что на корабле все приборы показали высокий уровень радиации. На вопрос Леонова: "Много?", тот ответил: "Не знаю, много…" Не буду утомлять читателя подробностями того, что происходило на корабле до прихода его в базу (он может с этим ознакомиться в Приложении 1.). В 18 часов 24 мая 1968 года атомная подводная лодка вернулась в базу. Пирс, где обычно всегда стояла лодка, был пустой. Ревели и звенели, издавая тошнотворные звуки стационарные приборы по контролю радиоактивного фона в базе. Этот рёв был слышен и в посёлке Островном, и в самой Гремихе. Лодка прилично фонила, особенно в районе реакторного отсека. На рубке находились командир корабля Леонов, старпом Воробьёв и ещё ряд офицеров. На пирсе стояло несколько уазиков (наверно, прибыло начальство дивизии), машина скорой помощи. Леонов, после окончания швартовки корабля, дав указания старпому и помощнику, сошёл на берег, подошёл к командиру 17-й дивизии, о чём-то они переговорили, сели в уазик и уехали в сторону штаба.  Спустя годы в своей книге контр-адмирал Мормуль Н.Г. напишет, основываясь на присланных ему воспоминаниях бывшего начальника политотдела дивизии Поливанова, следующее: «Вслед за командиром на причал сошли замполит лодки Анисов В.В. и начальник медицинской службы майор Ефремов Б.И. Они доложили мне, что на лодке ненормальная обстановка, спецтрюмные едва ходят, больше лежат, травят. Короче, на лицо все признаки острой лучевой болезни.» Дальше бывший начальник политотдела 17-ой дивизии рассказывает, как всё было организовано. Все подводники, сошедшие с корабля, доставлялись автобусами в госпиталь, в помещения постоянного проживания. Что по прибытии АПЛ в базу, было принято решение немедленно личный состав с лодки убрать. Что посильную помощь оказывали корабельные врачи и в госпитале. Короче, организация по прибытии атомной подводной лодки, на которой произошла ядерная авария, если судить по воспоминаниям начальника политотдела, была на высшем уровне! Пусть это останется на совести политработника. А как же было на самом деле? Какая была организация? Из воспоминаний ст. 1-й статьи, шифровальщика (секретчика) на то время Николая Павловича Лабзуна:  «Леонов дал через меня телефонограмму командованию дивизии такого содержания: «Всплыли, идём на базу». О том, что произошла авария – ни слова. Если ты знаешь, нам добро на вход в базу не давали. Командир дивизии прислал указания – задержаться в районе острова Витте и ждать решения из Москвы. Я доложил Леонову содержание телефонограммы. В ответ услышал: «А, что будет, то и будет», и повёл АПЛ в базу. По прибытии я спросил командира: «Какие мои действия дальше?» В ответ: «Все в санпропускник». И сошёл на пирс. Пока я собирал документы, опечатывал рубку и вышел на верх, командира уже не было, он уехал с командиром дивизии контр-адмиралом Проскуновым. Отмывшись, мы произвольно, вне строя добирались до казармы (это около 2 км), навстречу выслали грузовик, который подбирал наших людей по дороге, некоторые сами уже не могли идти, им помогали сослуживцы. Часть подводников рвало на обочину дороги. По приходу в казарму я сразу же пошёл в штаб к своему флагманскому спецу капитану 3-го ранга Бородину Геннадию Ивановичу (хороший был мужик). Рассказал ему о том, что произошло на лодке и об оставленных там секретных документах. Геннадий Иванович говорит мне: «Подожди, Николай, сейчас будешь давать на шифровальной машине телеграмму в штаб Северного флота об аварии на К-27». Через 20 минут такая телеграмма ушла в Североморск. А утром 26 мая меня послали с автоматчиком на лодку, за секретными документами. Спустившись в центральный пульт, я увидел наших ребят без всяких средств защиты. Все были в парадной форме, как и я. (По всей вероятности, их не забыли, а просто нельзя было бросить работающие механизмы. Ждали смену. – авт.) Забрав тяжёлый железный сундук, и уже без мойки в санпропускнике, сел в машину и поехал в штаб. А спустя несколько часов нас начали партиями отправлять по госпиталям. Я сначала попал в Североморск, а потом в Ленинград. Заканчивая своё письмо, хочу сказать тебе, Слава, что, наверно, не стоит сильно ругать в книге Леонова.  Его самоуверенность, высокомерие, неумение или нежелание считаться с мнением подчинённых, возможно, и привели к таким тяжёлым последствиям. Но это было такое время. Он был человек той Системы, в которой мы жили и служили.» Когда Леонов уехал, свободные от вахты подводники стали выходить на пирс. Спецтрюмные и часть ребят действительно уже самостоятельно не могли выйти с лодки. Им помогали те, у кого были силы, посадили в машину, а значительная часть моряков после санобработки двинулась в сторону казарм. Многим было плохо. Добрались до кубрика, сил раздеться уже не хватило, так и ложились в койку. Встречаясь со старпомом Воробьёвым Юрием Николаевичем, мы часто говорили о том дне, когда лодка возвратилась на базу. Тогда он сказал, что на лодке остались только те, кто мог нести вахту, и там, где нельзя было оставить работающие механизмы без присмотра. В отсеках остались и продолжали вахту старшины Володя Газин, Иван Пыдорашко, Иван Панченко, Саша Миняев, мичман Иван Немченко, Виктор Котельников, Лёша Куст, Виктор Завизион, Виктор Тиняев, Виктор Балашов, Женя Уланов, офицеры Самарин Иван, Резник Владимир, Попельнух Григорий, Корбут Николай, Надточий Валерий и другие. Офицеры и мичманы, которые сошли на берег, получили, возможно, указание: "Немедленно, прежде чем уйти домой, посетить кубрик, проверить лично состояние моряков и, если что, – направлять их в местный госпиталь". Вечером автор книги оказался в госпитале. Поздно ночью нас, лежавших там, в госпитале, посетило начальство дивизии, но толком поговорить с моряками им не удалось, ибо все они были пьяны. Да-да – это был тот случай, когда морякам разрешали пить спирт, при этом дозы не очень-то и ограничивали. Вот и пили, сколько могли, закуски снабженцы подводникам не жалели... Ведь все думали, что спирт повышает сопротивляемость организма. Как потом скажет главный радиолог Министерства здравоохранения СССР : "Это была ошибка". Вот это и была вся помощь со стороны медицинского персонала военного госпиталя в Гремихе. Перед вылетом в Ленинград нас очень тщательно обследовали дозиметристы. Записав все данные и ничего не сказав, они исчезли. Наверное, полученные ими цифры пылятся в архивах и по-прежнему недоступны простым грешным.  Продолжение следует
|
