Вторым отсеком в начале 1980-х командовал один «пятнадцатилетний» капитан-лейтенант Вовчик. Стянули у него кувалду с аварийного щита.
Достал новую, повесил на штатное место. Стянули опять. Вова психанул и, помня анекдоты о деревянных якорях, через корешка на ПРЗ (плавучий ремонтный завод, но мы его звали посудоремонтный завод из-за «очень высокой» квалификации мастеровых) изготовил кувалду полностью из свинца, да еще рукоятку свинцовую присобачил. Втроем не поднимешь! При первой же швартовке в лепешку ее превратила носовая швартовная команда. Недолго переживал Володя. Следующую кувалду он изготовил из дерева! Покрасил кузбаслаком и аварийкой так, что от настоящей не отличишь. Все стало хорошо – никто не воровал ее. Однажды при сдаче задачи № 1 флагманский по живучести проверял щит с аварийным инструментом во 2-м отсеке. Думая, что снимает кувалду со щита, он страшно удивился, почему она взлетела вверх!?
«Что, ебт….!!! Плотники-столяры в отсеке завелись – киянки появились? Где же тогда рубанок?» – это уже кричал он потом на разборе полетов.
Зимой 1981 г. случилось непоправимое: в Ленинграде, при взлете, разбился военный самолет с офицерами и адмиралами Тихоокеанского флота. Среди них были и наши однокашники — контр-адмиралы Вадим Коновалов и Джемс Чулков.
Джемс Чулков в качестве ассистента стоит справа от знаменосца Юрия Назарова. - В.Брыскин «Тихоокеанский Флот». - Новосибирск, 1996.
А.Спиридонов
КОЕ-ЧТО ИЗ ДНЕВНИКА ВИТАЛИЯ ЛЕНИНЦЕВА
В конце 1952 г. в 1-е Балтийское пришла группа «фрунзаков», горячо желавших стать подводниками. Среди них был и Виталий Ленинцев. Лет 35 спустя Виталий вручил составителям этого сборника 12 тонких школьных тетрадей, исписанных от корки до корки. «Это мой дневник с февраля по декабрь 1953-го. Быть может, он вам пригодится? Делайте с ним что хотите». Мы захотели прочесть. Потом захотели отпечатать — получилось 135 машинописных страниц. А теперь хотим взять ножницы и выстричь для нашего сборника несколько фрагментов из этого замечательного дневника — что поделаешь, возможности у нас ограниченны. Читая Ленинцева, к Подготии, казалось бы, отношения не имевшего, вы еще и еще раз убедитесь, что «Подгот — категория не административная, а морально-психологическая... Ты подгот, если сам себя считаешь подготом, и подготы считают тебя подготом».
И нахлынут на вас светлые воспоминания.
20 ФЕВРАЛЯ 1953 г. Елы-палы, уже конец февраля! Через несколько месяцев на моих плечах заблестит н-ное количество звездочек... Почему «н-ное»? Предполагаю, что за оставшиеся месяцы я что-нибудь выкину. Я могу, это точно. А значит, может уменьшиться и количество причитающихся мне звездочек. Даже смешно становится: я — и вдруг офицер! Ведь совсем недавно меня выгоняли из школы, постоянно с кем-нибудь дрался, целыми днями гонял в футбол. И все-таки это правда — я стал моряком. Считаю, что уже могу называть себя этим почетным словом. В штормах побывал, разбивался, прыгая с борта в воду, документы мои тонули, грыз «морские» сухари, ходил в незашнурованных «гадах», чай на клотике пил — чего же еще? А если всерьез, то море я действительно люблю, романтика ли это или истинная любовь — не имеет значения. Как хочется скорее ступить на палубу «своего» корабля! Всё равно, на какой меня пошлют, важно что это будет мой корабль, который я, как штурман, должен водить «по морям, по волнам». Я буду доволен любым назначением, на любой флот, хотя мне и хочется больше на Северный.
Когда думаю о предстоящей встрече с подчиненным личным составом, возникает ощущение, похожее на то, с каким садишься в вагонетку — хочется скорее тронуться, хотя и страшновато. Ведь если не завоюешь авторитета сразу, потом потребуются годы. Отсюда мораль: надо следить за собой, особенно в первые дни самостоятельной службы. Вот этого-то я и боюсь, уж больно у меня несерьезный и неуравновешенный характер. А теперь ближе к жизни. Какое блаженство ожидает нас послезавтра — увольнение на три дня! Днем буду выгуливать себя и собаку, вечером — «дом родимый», сиречь «Мраморный»... И обязательно надо сходить всей семьей на «Максимку», уже давно мы вместе никуда не ходили. Когда думаю о скором выпуске, становится грустно, что скоро расстанусь с папой, с Маргариточкой, с мамулей и буду видеть их лишь иногда, во время отпусков. 6 МАРТА Мы проснулись раньше времени. За десять минут до подъема в кубрике раздался голос диктора. После первых же слов, еще не услышав самого ужасного, сердце буквально остановилось. Хотелось спрятать голову под подушку, закрыться с головой одеялом и зажать уши, чтобы не слышать голоса, который принес страшную весть. Самый гениальный человек, человек, создавший так много... Нет! Я не могу произнести этого слова. Мне не верится, что Его нет. Это ошибка! Кошмарный сон! Звуки траурных мелодий льются из репродуктора, значит, это правда. Писать не могу. Хочется сделать что-нибудь такое, отчего все было бы по-прежнему, по-старому, чтобы Он жил.
9 МАРТА Все... Он лежит рядом с тем, с кем построил наше государство, отстоял его в годы интервенции и гражданской войны... Митинг с Красной площади (его транслировали в клубе) было невыносимо тяжело слушать. У многих я видел слезы в гяазах, да и у меня иногда расплывались сцена и занавес с большим портретом Его... До сих пор не могу произносить Его имя. Мне кажется, если я произнесу, — всё окажется правдой, а если нет, — всё рассеется, и я услышу из репродуктора, что здоровье улучшилось, температура нормальная, пульс спокойный, дыхание ровное... Не хочу! Не хочу! Не хочу верить! 11 МАРТА Вызвал Щёголев. Окончательное решение: в подводники по здоровью не гожусь. Спрашивает: «Куда теперь? На чем хочешь служить?». Упрямо стою на своём — только ПЛ! Записывает меня помощником на большой охотник. Но я не сдамся! В санчасть уже не пускают, так я надоел всем, от начальника до сестричек из лазарета. И все-таки я добьюсь перекомиссии. И Щёголев это же советует мне и ещё четверым «негодникам». 12 МАРТА Был у начальника санчасти. Безрезультатно. Сказал: «Зайдите завтра». Ну что ж, завтра я ему не завидую. Последняя схватка, потом будет поздно — документы отправляют в Москву. 13 МАРТА «Всколыхнул морские тропы ветер Балтики седой...» — слова из песни о подводниках, которая называется «Наш марш». Теперь это и мой марш! Долго длился разговор с начальником санчасти. Он старался доканать меня хитрыми латинскими терминами, а я поставил непробиваемое заграждение из слов: «Только ПЛ! Только ПЛ!» Начальник смотрел тоскливым взором и укоризненно бухтел: «Виталий Николаевич, Виталий Николаевич...» Потом почесал нос и, словно очнувшись, совершенно другим, живым голосом произнёс: «Уж больно фамилия у Вас хорошая — Ленинцев. Против такой фамилии никакие циркуляры не устоят!» С этими словами он взял красный карандаш и большими буквами, наискось, через весь лист медосмотра начертал: «Подводный флот». Подмигнул мне: «Видал?». Я только кивнул, так как говорить не мог — дыхание перехватило. Он улыбнулся: «Ну теперь беги». И я побежал!..
Дома, конечно, расстроятся. В прошлое увольнение все, как сговорившись, желали мне «засыпаться на перекомиссии». Ну ничего, выскажут свои соображения о подводном флоте (они у всех родителей одинаковые), а потом будут гордиться, что сын стал офицером-подводником. Милые мои, дорогие родители, если бы вы знали, как я счастлив! 17 МАРТА Ура, ура, ура! «День Военно-Морского Флота». Иначе сказать — день получки. В руках захрустели новенькие и зашуршали старенькие двадцатипятирублёвые бумажки. Как грустно, что вместе с этим великолепным событием приходят мрачные и даже свирепые мысли. Получив деньги, ужасно хочется их сохранить, удержать до ближайшей субботы. Но те, кому ты должен, уже ходят вокруг, держатся поближе, разговаривают только с тобой. А ты, естественно, ходишь подальше от них, держишься на расстоянии, разговариваешь с кем угодно, но не с ними... У этой игры в кошки-мышки конец известен — отдаёшь деньги одному и тут же занимаешь у другого, до следующей получки. А в понедельник переворачиваешь весь кубрик в поисках закатившейся куда-то трёхкопеечной монеты, необходимой до зарезу: стоит 42 копейки, а налицо 39...
26 МАРТА Медленно, но верно из нас делают подводников. Вчера опять были в бассейне, и случившаяся со мной маленькая неприятность показала, что мы уже не те, какими были во время первого посещения, когда по малейшему пустяку выскакивали наверх с вытаращенными глазами. Когда я находился в самой глубокой части бассейна, во время промывки отказал байпас. Я подумал, что мешок всё-таки наполнился и со спокойной душой выпустил остаток воздуха через нос. Затем вдохнул и... брыкайся-не брыкайся, а на поверхность с грузом не выскочишь! Если бы это случилось на первом занятии, я бы, наверное, помер от страха. А теперь я поковырялся в приборе (может быть, вентиль баллона плохо открыт?), да и пошел спокойненько на мелкое место. Правда, пришлось все-таки «выпрыгнуть» метра за 2—3 до мелководья. Но при этом впускной клапан был мною закрыт по всем правилам и глаза, надеюсь, были не вытаращенные. Конечно, можно было сбросить груз и всплыть сразу, но это было бы не интересно. До сих пор не верится, что я в другом училище, что стал подводником, что через несколько месяцев буду офицером. Но почему-то стал побаиваться выпускных экзаменов. Раньше со мной ничего подобного не случалось, взрослею что ли? 27 МАРТА Говорят, когда мужчина смотрит на женщину — дьявол одевает ему на глаза розовые очки. Сущая правда! Вчера опять убедился в этом. После дневного сна, ещё не очухавшись, побрёл в класс, но почему-то очутился в буфете.
Мужественными шагами двинулся к месту, где стояла ваза с печеньем. Ценника на вазе не оказалось, спрашивать у очаровательной буфетчицы что почём счел неудобным. Прикинув в уме, решил, что смогу обрести счастье примерно за три рубля. Милая девушка предложила ещё что-то. Я кивнул. Она улыбнулась и своевольно добавила бутылку лимонада. Затем с необыкновенным изяществом перекинула туда-сюда костяшки счётов: «Одиннадцать двадцать»... Где и как пришлось занимать эти сумасшедшие деньги не пишу — в жизни и без того много трагичного.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Должности боцманов на многих лодках занимали сверхсрочники, и среди них были лихие ребята. Одним из самых популярных боцманов-свехсрочников нашей бригады был Толя Буряченко. Я как-то не придавал значения ордену Славы, который красовался у него на груди во время праздничных построений. И только позже мы узнали, что во время войны наш товарищ был сыном полка, а орден получил за то, что однажды трое суток отстреливался от немцев, засев в подбитом танке на «ничьей» земле.
А.К.Михеев
Отметим одну деталь из казённой биографии нашего героя: по малолетству участие в войне не включали в официальный военный стаж. А боцман нашей лодки – Саша Михеев («Михеич») был моряком срочной службы. Обстоятельный парень исправно следил за всем корабельным хозяйством, спокойно и уважительно решал все строевые вопросы с назначениями моряков в многочисленные наряды и дежурства (я не припомню обид и претензий по этой части), а в искусстве рулевого-горизонтальщика вполне мог поспорить с бывалыми сверхсрочниками. И ещё мне хочется, чтобы читатель просто посмотрел на фотографию нашего командира отделения рулевых (второго «горизонтальщика») – Коли Чеснокова да приметил трудовую медаль у молодого парня.
Н.Т.Чесноков
К сожалению, у меня не сохранилось снимков нашего радиста Черкашина – моего негласного любимца родом из Красноярска – в высшей степени достойного моряка. Держать связь с помощью допотопной аппаратуры, которая стояла на наших лодках, было очень непростым делом. Для этого нужно не только досконально знать свою технику, но и постоянно поддерживать тонкое умение работы на «ключе», что, к слову, плохо совмещается с физическими нагрузками, постоянно выпадающими на долю всех подводников. Надо сказать, что радисты (и подводники, и специалисты узла связи) составляли особое профессиональное братство, несомненную роль в сплочении которого играл флагманский связист дивизии капитан 1 ранга Водолазкин – сам бывший радист военных времён, позже он погиб с женой при катастрофе «Ту-104». В своих отношениях с подчинёнными и просто окружающими его людьми этот офицер был похож на Павла Григорьевича Сутягина, а такое удаётся далеко не всякому человеку. Разумеется, не все в экипаже были крепкими, способными и волевыми ребятами.
Ф.Ю.Дудко
Но и к менее выносливым никто не относился свысока или оскорбительно. Одним из таких «тихих» моряков у нас был гидроакустик Федя Дудко. Согласно расписанию он являлся моим оповестителем (я упоминал, что изобретение телефона не «дошло» до наших ДОСов). По тревоге он прибегал за мной и, пока я пять минут собирался, о чём-то беседовал с маманей, заодно она угощала гостя домашней снедью. Потом мы вместе с оповестителем рысью возвращались на корабль. У Феди была слабость – он нестойко переносил спиртное. Другие моряки могли «принять» в увольнении пятьдесят или сто граммов и пройти мимо дежурного незамеченными, но наш гидроакустик пару раз «горел» на таких пустяковых прегрешениях. Его ругали и наказывали, но сам грешник искренне удивлялся, как это всё нескладно получилось. И только благодаря одному несчастному случаю выяснилось, что причина «прогаров» – не только низкий «моральный уровень» белорусского паренька. В летнее время мы стояли в доке Морского завода в Находке, который размещался на противоположном от бригады берегу бухты. В программу доковых работ входит очистка и покраска суриком цистерн главного балласта. На «малыше» внутренность этих цистерн представляет собой узкое полуметровое пространство между прочным корпусом и наружной обшивкой, вдобавок разделённое для прочности множеством перегородок. Естественно, выполнять тяжёлую работу в цистернах приходилось морякам минимальных размеров. Безответный трудяга Дудко как раз и относился к их числу. Вдобавок, к упомянутым «геометрическим» трудностям очистки и покраски цистерн летом добавляется жара: под лучами субтропического солнца корпус вытащенной из воды лодки раскаляется до сорока и более градусов. Однажды, во время этого докового ремонта я сидел во втором отсеке с какими-то бумагами и явственно услышал через сталь прочного корпуса довольно-таки длинный реферат на матерном языке. Первая моя реакция была примитивной – я послал вахтенного прекратить ругань. Но, прислушавшись к доносившимся из цистерны непотребным звукам, скоро понял, что дело плохо: в грамматическом строе матерных речей отсутствовал какой-либо порядок. Строго говоря, это была не речь, а набор непристойных слов, очевидно, все они компактно «лежали» в какой-то части мозга говорившего. Быстренько собрав людей, мы принялись за извлечение Дудко (именно он оказался «оратором») из цистерны. Но нам не сразу помог ни страховочный конец, ни сжатый воздух, в изобилии подаваемый для вентиляции. Федя плёл свои речи и не хотел вылезать из цистерны. С большим трудом два самых ловких моряка извлекли его на свет Божий, избежав при этом телесных повреждений у самих себя и пострадавшего. А причина была достаточно простой: к нам начала поступать неведомая ранее искусственная олифа («оксоль»), и пары её одурманили нашего гидроакустика. Даже через час после происшествия на переходе катером в бригаду его ещё приходилось крепко держать двум дюжим морякам... Как и в других экипажах, были и среди нас ребята, «прикатанные» нелёгкой жизнью городских окраин. К примеру, наш моторист Коля Джулай – бывший житель Владивостока – ничего доброго от окружающих никогда не ожидал и, по-моему, всякий раз удивлялся обычным бескорыстным поступкам своих товарищей.
Ф.И.Левченко
Запомнилось, как однажды, наспех выйдя в море по тревоге, мы забыли ключи от одного из секретных сундуков. Моряки тут же притащили во второй отсек Джулая. Хмурый «специалист» попросил всех удалиться, и через четверть часа железный ящик был открыт. Расспрашивать моряка, откуда у него такие навыки, мне не захотелось. Были в нашем экипаже и сверхсрочники. О старшине команды трюмных Пенькоше я уже рассказывал при описании своих автомобильных историй. А старшиной команды электриков был Миша Кравчук, тот самый, который ещё на срочной службе чуть было не закормил насмерть своего китайского коллегу на «М-280» в Циндао. Самым пожилым моряком в нашем экипаже был старшина команды торпедистов мичман Фёдор Иванович Левченко. Он служил на ТОФе с незапамятных времен, в конце пятидесятых годов ему было за сорок, и нам он казался стариком. В начале хрущёвской эпохи наш старина дрогнул и решил попытать счастья у себя на Украине. Однако скоро выяснилось, что колхозная жизнь и без Сталина всё-таки менее привлекательна, чем служба на привычном месте, и мичман вернулся в Находку. Однако злопамятная государственная машина не захотела прощать колебаний своего служаки и лишила его части привилегий, положенных при непрерывной службе. Сколько мне помнится, чуть ли не все три года службы на «малыше» я писал под диктовку комбрига всяческие бумаги для восстановления злополучной «непрерывности». Сам по себе Левченко был добрый дядька. Грамотности у него было явно маловато, но любопытства к непонятным природным явлениям он и к своему возрасту не утратил. Например, в приватной беседе он рассказал мне, что долго не верил во взрывоопасность смеси водорода с воздухом (точнее, – с кислородом воздуха), которая образуется при зарядке аккумуляторов электрических торпед. Чтобы убедиться в справедливости непонятных пунктов наставлений по торпедному делу, Фёдор Иванович выбрал подходящий момент во время дежурства в торпедных мастерских, выключил вентиляцию у заряжающейся батареи аккумуляторов и поднёс спичку к одному из них. Физические законы не потерпели надругательства со стороны еретика, а сам естествоиспытатель отделался потерей бровей и больше в правоте инструкций не сомневался. Непосредственным начальником мичмана был командир БЧ-III А.С.Мельников – вялый перманентный «грешник» из числа наших офицеров. А Левченко, как представитель трудового народа, был у нас секретарём партийной ячейки, в ней, кроме меня и двух названных героев, состояло ещё несколько человек. Такая расстановка фигур в нашем маленьком коллективе создавала ряд забавных коллизий при разборе грехов минёра, но партсобрания похабно-дознавательского характера всё же не принимали. Минёр был беззлобным человеком, но кое-какие ответные розыгрыши по отношению к своему пожилому подчинённому допускал. У Саши Мельникова – отличного механика и радиолюбителя – был редкий в те времена ламповый который мы по общему согласию брали с собой на рейдовые сборы. Здоровенный ящик стоял под столом в малюсенькой кают-компании и забавлял нас популярными мелодиями.
Но у магнитофона были и попугайские способности, которые широко использовались в воспитательных целях. Так однажды Левченко был спровоцирован на высказывания о процессе восстановлении злополучной «непрерывности», а потом ему дали послушать запись собственных тирад. По-моему, в дальнейшем речи мичмана на эту тему стали более сдержанными. Чтобы читатель не подумал, что магнитофонные розыгрыши были направлены только в сторону подчинённых, расскажу и о других случаях «магнитофонной терапии». Один из флагманских специалистов бригады, находясь у нас во время зимнего рейдового сбора, очень не любил просыпаться спозаранку вместе с экипажем и участвовать в приготовлении корабля к выходу. В общем-то, это нас особенно не трогало, но тело штабного офицера перекрывало доступ к рундукам с продуктами, а это уже не лезло ни в какие ворота. Разозлившись, мы подложили микрофон к сонливому офицеру и записали все его разговоры в период борьбы провизионщика за доступ к рундуку. А потом невинно включили запись во время завтрака. Впоследствии соня продолжал своё недостойное поведение, но прежде чем начать ругань с хозяевами, предусмотрительно шарил возле себя в поисках подлого микрофона... Как и все старшины торпедистов, Фёдор Иванович ведал нашей провизией, и здесь его хозяйские способности были особенно к месту. Когда мы уже собирались уходить из Корсакова в Находку, мичман разбудил меня заполночь перед выходом и в сильном возбуждении сообщил, что мой однокашник – командир транспорта Игорь Махонин – разрешил взять для подводников несколько мешков картошки – бесценного продукта в наших краях. Я разрешил воспользоваться подарком, но не в ущерб боеспособности. Куда там: наутро, обходя корабль, я увидел мешки и мешочки во всех закутках. Самые нетерпимые из них мы переместили в надводный гальюн, надеясь, что на переходе лодке не придется погружаться. А удифферентовались мы перед выходом с аптекарской точностью: погрузившись в воду только по уровень верхней палубы. Первые два или три дня нудного перехода с Сахалина были спокойными, американские «Нептуны» (самолёты патрульной авиации) не появлялись, и мы шли в надводном положении. Жареная картошка потреблялась экипажем в неимоверных количествах, Левченко только успевал вздыхать о неплановом расходе жиров на её приготовление. Но частота полётов американцев над Японским морем была достаточно «плотной», и нам пришлось всё-таки при появлении хоть и мирного супостата нырять от него на глубину. Погрузившись, я не забыл «поздравить» Фёдора Ивановича с потерей картофеля, оставшегося в надводном гальюне, его и вправду потом не стали есть даже свиньи: морская вода проникла на всю глубину клубней. Однако тотчас же выяснилось, что наши потери от встречи с «американцем» не ограничиваются только дармовым продовольствием: я оставил на мостике свой личный бинокль, с большим трудом собранный из списанных деталей за два года. Так что никогда не злорадствуйте над ближним, даже в шутливой форме... К слову, о «Нептунах». Сейчас все как-то забывают, что в деле раздувания «холодной войны» у нас были достойные партнёры. Когда я имел возможность с помощью самодельного телеобъектива фотографировать нахального заокеанского «гостя» (смотри приведённый снимок), сомнений в необходимости держать ухо востро не возникало.
Наверное, мне нужно кончать записки о нашем дружном экипаже, хотя признаюсь – дело это мне очень нравится, я сразу помолодел на тридцать пять лет. Давайте на прощанье ещё раз посмотрим на случайный групповой снимок во время какого-то летнего праздника 1960 года.
Возле меня, как водится, верные помощники: Вася Кравцов и «комиссар» – Фёдор Иванович. Серьёзные боцман Михеев и Ваня Фаст сидят внизу. Пенькоша – на левом фланге снимка. А фамилий остальных моряков я не помню, хотя когда-то наизусть знал все подробности их биографий и (в деталях) содержание книжек «боевой номер», которые определяли обязанности подводников на все случаи жизни.
Ну что ж, ещё раз попрощаемся, друзья мои...
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Ну наконец-то вроде все, что положено принято, что необходимо – погружено, что надо – выполнено, разрешение на выход получено. Отдав швартовы, мы вышли из Авачинской губы, оставив за кормой бухту с нежным названием Сероглазка, миновали мыс Поворотный, повернули налево и, пройдя немного, встали на якорь на Халактырском рейде. Сопровождающий нас тральщик, выполняющий функции корабля охранения, тоже встал на якорь и включил якорные огни. Я дал команду «Вахте заступить по-якорному» и разрешил выход наверх по два человека из отсека. На мостик стали подниматься мои матросы, усталые, грязные, замотанные до предела. Почти четыре недели мы были в море на флотском учении, потом три дня шла подготовка к выходу на боевую службу вместо положенных двух месяцев, а впереди - много дней плавания. За эти три дня надо было загрузить полный боезапас, в том числе специальный, пополнить запасы топлива, воды, провизии, патронов регенерации воздуха, выйти в море для замера физических полей, провести контрольный выход и выполнить массу других важнейших мероприятий, на которые времени практически не оставалось… Команда работала днем и ночью без отдыха. Все понимали ответственность момента. Я вспомнил утро прошедшего дня, когда на лодку прибыл для проверки готовности к выходу и передачи документов на поход заместитель командующего Тихоокеанским Флотом контр-адмирал Ярошевич.
Пройдя по заваленным ящиками, коробками и разным имуществом отсекам и посмотрев на серые лица матросов и офицеров, он сказал: «Знаю, что устали, знаю, что тяжело, знаю, что не было времени даже помыть людей в бане перед походом, но есть приказ выйти в море в установленное время и он должен быть выполнен». Приказ мы выполнили. Мытье команды перед дальним походом в береговой бане или в бане на плавбазе - эту установленную традицию, которую все всегда старались соблюдать, в этот раз выполнить не удалось. А в море, в походе на дизельной лодке, о бане можно только мечтать. Запас пресной воды на таких лодках ограничен, ее, как правило, хватает только на приготовление пищи. Обычно в дальних походах в качестве утреннего умывания и перед приемом пищи (правда, не всегда), доктор обходит все отсеки с алюминиевой миской, в которой в растворе спирта и воды плавают марлевые тампоны. Эти тампоны по одному выдаются каждому матросу и офицеру, при этом доктор лично следит, чтобы их использовали для протирки лица и рук, а не по другому назначению. Забортной соленой водой не помоешься, мыло, как известно, в ней не мылится… Правда, на лодке имеется опреснительная установка, но она потребляет слишком много электроэнергии, а ее надо беречь… … Я стоял на мостике в окружении своих подчиненных. В темноте мелькали огоньки сигарет. «А что, если…», подумал я и приказал сигнальщику передать на тральщик семафор прожектором: «Есть ли у вас возможность помыть в вашей бане команду. Плавсредств у нас нет. Командир». Я не сомневался, что флотская выручка поможет и здесь. Так оно и получилось. Вскоре мы получили ответ с тральщика: «Сделаем все, что можем. Шлюпка подойдет к вашему борту через двадцать минут. Готовьте людей» Команду по лодочной трансляции: «Личному составу приготовиться мыться в бане», многие восприняли как неуместную шутку. Я уж не помню, сколько раз обычный шестивесельный ял тихо подходил к борту лодки, забирал очередную партию наших ребят, доставлял их на тральщик и отвозил обратно на лодку. С последней партией в нарушение всех инструкций отправился на тральщик и я, захватив с собой бутылку спирта и две банки тарани. На тральщике, несмотря на глубокую ночь, весь экипаж был на постах: кто-то страховал поднимающихся по трапу, кто-то провожал до бани, кто-то провожал обратно. Командир тральщика – капитан-лейтенант, и его команда смотрели на нас, как на убывающих на другую планету.
Два рослых старшины помогли мне подняться на борт и проводили до бани. Я быстро помылся и прошел в каюту командира. Мы выпили налитое одним глотком и закусили бутербродом с красной икрой-пятиминуткой. Ее на тральщике готовили умело. Командир проводил меня до трапа, я поблагодарил его и команду тральщика и, пожелав друг другу счастливого плавания, мы расстались. Как его звали и фамилию я не запомнил. Перед отходом шлюпки он спросил меня: «Надолго?», «Не спрашивай», хмуро ответил я и отвернулся. Была еще полная темнота, лишь на востоке начали появляться первые признаки рассвета, когда мы снялись с якоря и начали движение по заданному маршруту. Нас молча провожал весь экипаж тральщика, выстроенный вдоль борта во главе с командиром… Отойдя немного, мы погрузились на глубину 60 метров. « Подвахтенным отдыхать. В отсеках соблюдать тишину», распорядился я, пусть ребята отдохнут от всей этой береговой суеты и неразберихи. Им еще многое предстоит впереди. Только я и замполит В.Д.Рыкалин читали боевое распоряжение и знали, что нам предстоит поход на полную автономность 90 суток и только до района боевой службы надо топать больше месяца. Перед погружением я вызвал командира группы радиотехнической разведки, прикомандированной на выход к нашей подводной лодке и ведущей наблюдение за радиопереговорами «вероятного противника» с момента выхода из базы. «Что слышно в эфире?» - спросил я. «Пока все тихо, как обычно»,- ответил он. «Два самолета базовой патрульной авиации США «Орион» ведут боевое патрулирование на противолодочном рубеже Мидуэй (Гавайские острова) - Кадьяк (Алеутские острова) с задачей поиска наших подводных лодок, идущих в сторону западного побережья Америки и два таких же самолета ведут поиск в Беринговом море севернее Алеутов. Юго-западнее Гавайских островов авианосно-ударная группа США в составе авианосца и восьми кораблей охранения направляются в Японию в Йокосуку на отдых после несения боевой службы. Офицерский состав просит на время отдыха заказать номера в лучших отелях города и вызвать из Штатов семьи. Для рядового состава запланировать ряд мероприятий в увеселительных заведениях на берегу. На смену этой авианосно-ударной группе из базы Сан-Диего вышла другая в составе девяти кораблей. На аэродроме острова Шемия (Алеуты) к вылету готовится очередная группа из четырех противолодочных самолетов «Орион». Не с ними ли нам придется встречаться?», - сказал он и улыбнулся. После погружения я прошел по лодке. Все загруженное имущество было уложено на свои штатные места и закреплено. Вахтенные отсеков с красными после бани глазами, увидев меня, тихо подходили и шепотом докладывали о состоянии отсека. Команда отдыхала.
Подготской юности прекрасная пора
Ленинград, ЛВМПУ, 2 февраля 1948 года. 211-класс. Слева направо. Первый ряд: Юра Назимов, Саша Згурский, Гена Мартынов, Валя Булатов, Толя Андреев. Второй ряд: Володя Воронцов, Юра Гашков, капитан-лейтенант Кузьмин, капитан Попов, Костя Макаров, ?, Толя Стефанович. Третий ряд: Юра Гладких, Рудик Кистанов, Владлен Гольдберг (Шумилин), Мануил Кириллов, Саша Савинский, Игорь Жильцов, Юра Макаров, Витя Хмарский. Четвёртый ряд: Викентий Викторов, Боря Смельяков, Игорь Краснёнок, Юра Фёдоров, Гена Дзержинский, Володя Евграфов, Гелий Верховцев, Серёжа Крюков
(фото из книги "О времени и наших судьбах". Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 6. СПб, 2005. (Автор проекта, составитель и редактор сборников Ю.М.Клубков)
В юбилейный день рожденья Саше наши поздравленья! Скажет Флот: Савинский Саша - Наш оплот и гордость наша!
10.12.2010. Подготы-первобалты "49-53"
Поздравления и пожелания здоровья, счастья и благополучия от питонов.
Стоим в Полярном на ремонте. Воскресенье. Мой лучший корешок Валера заступил дежурным по ПЛ. Я старший на борту. Вечером сходил в город, купил кофе и коньячку (кто же кофе пьет без коньяка – сначала коньяк – потом кофе), вернулся обратно. тогда выходил на арену. Шутка с того времени пошла гулять : «Выпил пол-литра «Аиста» и пошел на бреющем!».
Ищем закуску. Открываем холодильник в кают-компании и видим там две да еще и с икрой. Не такие мы и большие интеллигенты, и селедкой можем коньячок закусить. Посидели, послушали радио, покурили, поболтали и отдыхать до утра легли. Утром на подъеме флага командир второго отсека опрашивал всех, не брал ли кто его селедку, с таким трудом купленную в полярнинском военторге. Конечно, никто не брал. Убедили старлея, что это крысы-мутанты прогрызли жесть холодильника и утащили его селедку. Они всегда жрать хотят! Ты следи за матчастью в отсеке, а не бегай за продуктами.
