В опытном цехе режимного завода проходил испытания первый серийный образец невиданного монстра для работ под водой на больших глубинах. Машина впечатляла. Два соединённых шара с шестью гребными винтами в поворотных насадках, гусеничный ход, два манипулятора и иллюминатор через который смотрели моно и стерео телекамеры. По условиям испытаний агрегат должен был отработать сутки без сбоев в работе. У пульта управления сидел дежурный инженер, а сам агрегат ползал по дну заводского испытательного бассейна. Инженер сонно посматривал на многочисленные шкалы и лампочки. Всё было в порядке. Пришёл военпред и начал вгонять различные системы в предельные режимы, и внезапно стрелки начали лихорадочно дёргаться, лампочки мигать, как на ёлке, включился ревун перегрузки. Пару секунд и всё отключилось.
Одна из модификаций "монстра" - .
Машину вытащили из бассейна и начали разбираться. Электрики валят на механиков, механики уверяют, что у них всё в порядке, валят на гидравликов, а гидравлики на телемехаников. Пару дней так поупражнялись, однако таракана так и не нашли. Было ещё несколько пробных погружений с таким же результатом. Совсем пригорюнились мужики, потом кто-то вспомнил, что систему управления разрабатывал парень, который побил горшки с директором и сейчас работает на другом предприятии. Пошли и уговорили его проконсультировать настройщиков. Возникла проблема, как на режимный завод, в особо режимный цех провести человека с улицы. И эту задачу решили. Парнишка часов шесть сидел в цеху над схемами и давал команды, где и что проверить и нашёл. В систему управления входил гироазимутгоризонт. Среди постоянных потребителей этого прибора завод не значился. Заводу изготовителю, по какой-то причине потребовалось поменять местами выходные клеммы от сигналов о величине крена и дифферента. Поскольку в градусах дифферент никогда не может сравниться с креном, небольшой крен агрегата воспринимался телемеханикой как аварийное состояние.
5 марта 2006 г.
Эх, дороги.
Уральск хороший город. Город хороший, только летом бывают периоды с температурой около сорока, когда глазам жарко. Зимой бывают морозы за тридцать, по две-три недели, но самое гнусное время в распутицу. Грязь в Уральске изумительная. Консистенция жидкой сметаны и повсеместной толщиной около пяти или десяти сантиметров. С началом сезона грязи всё население переходило на резиновые сапоги, а у казённых присутствий выставлялись бадейки и палки с тряпками для мытья сапог. Когда–то в городе была система арыков, но город разросся, разросся без системы ливневой канализации. Старые арыки заросли, новые не делали. Спорили что лучше, арыки или ливнёвка. Казахи стояли за арыки, а казачки за ливнёвку. Около завода была проложена асфальтированная дорога шириной около шести метров. На дороге не было освещения, и руководство завода поручило УКСу завода организовать работы по освещению улицы. На место работ вышел инженер УКС для разметки мест бурения под столбы. На обочине засохшие сугробы из сдвинутой во время грязищи земли. Отмеряли от асфальта два метра и начали бурить. Асфальт. Отмерили ещё два метра. Опять асфальт. В конечном итоге оказалось, что родная ширина асфальта на улице восемнадцать метров, если сгрести с дорожного полотна всю грязь.
В училище обменивались впечатлениями. Ростислав и Игнат Новый год встречали в Нахимовском (им это было легко — их родное Нахимовское было под боком, в Ленинграде). Борис подвизался на елке в школе, и ребята ему поднесли пионерский галстук. — А пионервожатая? — Что пионервожатая? — Выпросил у нее фотографию? — Довольно вам, черти! — озлился Борис. Но я был убежден, что фотографией он обзавелся. А вот с Фролом не хорошо получилось: решив остаться в училище, он разорвал увольнительную; но тут Платон передал ему приглашение Вадима Платоновича. Тогда Фрол воспользовался увольнительной Серегина — и попался. Большого преступления в этом не было: ему разрешили уволиться, но старшина должен быть примером для остальных. И Фрол получил крепкий нагоняй от начальника курса, да вдобавок его вызвал к себе Глухов. А Мыльников прочел ему нотацию, грубо и в таком унизительном тоне, что Фрол стал мрачен, как туча. Я хотел было друга ободрить, но он даже глаз не поднял от книги. А на класс посыпались, как из рога изобилия, всякие беды. Платон с Бубенцовым схватили двойки. Платона не оказалось на вечерней поверке. Бубенцов откликнулся за него, но его тут же разоблачили. Мыльников резко отчитал его перед строем. Досталось и Фролу. Мыльников опять был с ним груб и несдержан... После поверки Бубенцов исчез и был застигнут дежурным по курсу в кабинете Вершинина, где он спешно звонил по телефону Лузгину. Это было неслыханное событие! У нас давно уже не случалось самовольных отлучек. А укрывательство самоотлучника считалось столь позорящим честь курсанта проступком, что, казалось, о дальнейшем пребывании в комсомоле Бубенцова и Лузгина не могло быть и речи. Газета училища назвала наш класс «отстающим». На ротном бюро Фрол услышал много суровых и справедливых слов. Костромской сказал, что старшина, борясь за первенство класса, действовал грубейшими административными методами. — На военной службе воспитывать надо примером, — сказал Зубов, — а является ли примером Живцов? Нет, это показал его проступок в новогоднюю ночь. Живцов игнорирует комсомольскую организацию, вот результат — история с Бубенцовым и Лузгиным. Конечно, в этом виновата и комсомольская организация класса... но старшина должен понять свою неправоту...
— А он понять и не собирался! — бросил Мыльников. В свойственном ему пренебрежительном тоне, тоне полного , он заявил, что старшина не оправдал доверия партии, комсомола, командования. — Я доверял ему, а он распустил людей, — сказал Мыльников так, будто он один олицетворял и партию, и комсомол, и командование, — развалил дисциплину... Он сам распущенный, недисциплинированный, испорченный человек, которому в комсомоле не место. «Перехватил, — подумал я. — Разве можно говорить о Фроле такими словами? Распущенный! Испорченный! Это неверно! Что же никто не возразит Мыльникову?» А тот продолжал, с такой злобой глядя на Фрола, будто перед ним сидел враг: — Да, я считаю, что Живцову в комсомоле не место! Он должен лишиться комсомольского билета. Что же касается Бубенцова и Лузгина, то самый лучший выход из положения, — Мыльников состроил пренебрежительную гримасу, — избавиться от них навсегда... Как это просто! Фрола выгнать из комсомола, от Бубенцова и Лузгина избавиться навсегда! Тут уж меня взорвало. Я попросил слова и, позабыв о том, что Мыльников — начальник, старшина роты, заговорил: — И это говорит человек, который через полгода будет офицером! Вы и на флоте будете избавляться от беспокойных подчиненных, списывать их с корабля, а не воспитывать? Пусть, мол, воспитанием их займутся другие. Чтобы начальник пользовался любовью у своих подчиненных, он должен уметь помочь им исправить свои ошибки и быть им не только начальником, но и товарищем... — Полегче, Рындин, — угрожающе процедил Мыльников. Но во мне все кипело. Меня понесло. Я говорил о том, что Живцов не сумел найти пути к сердцу товарища, узнать, что ему мешает учиться, и за это Мыльников предлагает исключить его из комсомола. А сам Мыльников умеет найти пути к сердцу своих подчиненных? — Начальник не должен с пренебрежением относиться к ним, он должен быть скромнее, и тогда его больше полюбят. А вас мало любят, товарищ Мыльников, вы это хорошо знаете и знаете, чем эту нелюбовь заслужили... Глухов охладил бушевавшие страсти: авторитет начальника подрывать нельзя, каким бы ни был этот начальник, в нем разберутся партийная организация и командование и сделают свои выводы так же, как сделают выводы и о старшине класса.
— Конечно, об исключении Живцова из комсомола, — взглянул Глухов на Мыльникова, — не может быть и речи. Что же касается Бубенцова и Лузгана, попробуем последнюю меру: попросим командование вызвать Бубенцова и Лузгина на учебно-воспитательный совет... На учебно-воспитательном совете судьбу курсанта решают люди вдвое, а то и втрое старше его. Бубенцову и Лузгину предстояло суровое испытание. Костромской сказал: — И я предлагаю вызвать на заседание отца Лузгина. Предложение было принято. На другой день старшиной класса вместо Фрола был назначен Гриша Пылаев. Фрол страшно переживал, я переживал не меньше его. Я подошел к нему, но он отвернулся. Мы стали чужими. Утешительно было то, что Мыльникова заменили курсантом четвертого курса Смолиным, человеком тихим, немного даже застенчивым и совсем не похожим на прежнего старшину. Вечером я хотел поделиться радостью с Фролом, но он не откликнулся. — Фрол! — повторил я. Молчание. — Товарищ Живцов! — Я вас слушаю... Вы что хотели? — Нет, ничего... О прежней дружбе не могло быть и речи.
* * *
Я помог Грише подготовиться к экзаменам — они были нелегкие. Когда сдавали службу наблюдения и связи, вошел начальник училища. Приказав продолжать, он сел в сторонке, большой, плечистый и очень суровый на вид.
. Начальник ВВМКУ им. М.В.Фрунзе в 1954-1959 гг.
Я как-то встретился с ним в коридоре, и адмирал, спросив фамилию, поинтересовался: — Юрия Никитича сын? — Так точно. — Поблажек давать не стану, спрашивать буду вдвойне: сын должен быть достоин отца, — предупредил адмирал. — И вздраит, будь покоен, и не поморщится, — подтвердил Гриша, когда я ему рассказал о встрече. — Только держись! Курсанты старших курсов рассказывали, что начальник мог остановить в коридоре курсанта, потребовать показать носовой платок — чист ли, или снять ботинок — не порван ли носок. Осмотрев руки, давал пять минут на чистку ногтей. «Во время войны, в море, в бою, мы находили время, чтобы быть чисто выбритыми, одетыми по форме, в чистом белье, — говорил он неряхе. — Стыдно, курсант!» Если он обнаруживал вину интендантов — попадало и интендантам. На экзаменах — горе ловкачу, запасшемуся шпаргалками! Зато тех, кто отвечал без запинки и разбирался в предмете, а не зазубривал, как попугай, по учебнику, адмирал отличал и, раз отличив, не упускал из виду. Это не значило, что у него были любимчики. Любимчиков он не имел и крепко взыскивал с офицеров, которые обзаводились ими. Еще рассказывали, что адмирал воспитывает двух сыновей своих погибших товарищей. Я получил пятерку, и начальник училища одобрительно кивнул. По черчению мне достались трудные чертежи. Я их выполнил. Даже Борис подтянулся, не получил ни одной тройки. В воскресенье, забежав на Кировский рассказать об экзаменах, я заметил, как вдруг осунулась мама. Я встревожился: — Что с тобой, мамочка? — Мучают боли, — сказала она, сморщив лоб, — предлагают оперироваться немедленно. — А профессор? — Он все еще в Москве. А мне завтра утром надо ложиться в больницу, а то, говорят, будет поздно. Ты ничего не пиши, Никиток, отцу до тех пор, пока все не кончится. Пока все не кончится...
Она отвернулась к окну, за которым шел , густой, мокрый, лохматый. Ее плечи чуть вздрогнули. Потом она обернула ко мне бледное, искаженное мукой и тревогой лицо: — Ты знаешь? Я ужасно боюсь операции! И прижалась ко мне, спрятав голову у меня на груди, как бы ища у меня защиты. Милая мама! Если бы понадобилось отдать мою жизнь, чтобы ты снова была здорова и весела, я бы, не задумываясь, отдал ее! С тяжелым сердцем я возвращался в училище в этот вечер. Я шел пешком, забыв об автобусах и трамваях, и липкий снег залепил всю шинель, лицо, бескозырку...
Глава четвертая. ГОРЕ
«Все кончится благополучно», — утешал я себя. Я видел ее лицо, — с синими ясными глазами везде — в тетради, в учебнике, на классной доске и ночью — в полутьме кубрика. Я думал о ней, мысли путались в голове. Я несколько раз бегал к телефону и никак не мог ничего добиться. Наконец, сердитый хриплый голос ответил: «Рындина, говорите? Операция прошла благополучно». Вершинин спросил: — Вы, кажется, узнавали о здоровье матери, Рындин? — Да, товарищ капитан второго ранга. Операция прошла благополучно. — Ну вот и отлично, — сказал Вершинин с искренним участием.
В эту ночь мне , что меня вызывают в приемную. Мама, здоровая и веселая, идет ко мне навстречу: «Что же ты не пришел навестить меня, Никиток? Хотя теперь все равно, я здорова, спешу домой, я тебя не хочу отрывать от занятий. Ты беспокоился, милый?» — «Ужасно». — «Ты знаешь, что? Ничего не пиши отцу. Не будем его волновать. Все кончилось, приедет — расскажем». — Никита, ты бормочешь во сне! Гриша тряс меня за плечо. — Тебе нездоровится? Принести воды? — Нет, я пить не хочу. — Спи, Никита, до побудки еще два часа. Он подоткнул со всех сторон одеяло. На другой день я решил позвонить в больницу после обеда. Но между первой и второй лекциями меня вызвали к телефону. — Вас просят приехать в больницу имени Пирогова, — сказал женский голос. — Что-нибудь случилось? — Не знаю, я не в курсе дела, меня просил позвонить главный врач. По училищу дежурил Глухов. Я передал ему трубку. — Поезжайте немедленно, — сказал он и тут же выписал мне увольнительную.
Через сорок минут я входил в больницу. Пахло госпиталем, а я терпеть не могу запаха лекарств, эфира и особенно йода — я помнил, как пропах йодом отец в севастопольском госпитале, где лежал раненый во время войны. Главный врач был занят, меня просили подождать. По коридору провезли кого-то, покрытого простыней, на длинной тележке. — Пройдите, товарищ.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В одном НИИ, работавшем на флот, служил или дослуживал капитан 1-го ранга. Назовём его условно Генрихом Карловичем. Откуда станет ясно, что по национальности он был немец. Для понимающих ситуацию того времени людей добавим, что ВВМУ он закончил в 1945 году. Все анекдоты о немецкой дотошности и скрупулезности вполне вписывались в образ его мышления и действия. Его рабочий стол и письменный стол дома невозможно было представить без плана - схемы расположения в столе документов и вещей. И, конечно, всё и всегда было на своём месте и никогда не терялось. Группа мужиков из НИИ закончила работу в командировке и сидела в гостинице в ожидании времени выезда на аэродром. В составе этой группы был Генрих Карлович. Всем было известно, что он обожает свою жену Верочку. Периодически Генрих донимал окружающих рассказами о талантах и умелости своей жены. Мужики ухмылялись и терпели. Вещи были уложены, и народ забивал козла, а Генрих Карлович считал свои командировочные расходы, считал вслух.
И слышат мужики: Духи ….руб. ….коп., шарфик …стоимость, перчатки …стоимость, – Верочке. Проезд в городском транспорте…… питание…..билеты… презервативы, – мне (в Питере на тот момент были в дефиците). Кто-то из мужиков сказал: «Это вы неверно считаете, презервативы тоже Верочке». Генрих задумался и сказал «пусть хоть что-то будет мне».
Мозговой штурм.
Завод начал производство нового изделия. Изделие спроектировал НИИ, он же на своём опытном производстве изготовил образцы и провёл испытания. Как и где проводились испытания непонятно. Факт состоял в том, что заводу серия изделий была включена в план, а план во времена СССР это и зарплата и всё остальное. Сборочный цех забит собранными изделиями. Идут проверки и приёмка изделий ВП, и тут выплывает, что изделия не хотят работать так, как им положено. Проще говоря, выходят из стоя уже при проверке на заводе. До нового года остаётся около недели, а значит, годовой план загублен, с вытекающими последствиями. Доказывать, где был верблюд, на заводе или в НИИ, придётся долго и нудно. В кабинете у директора решают, что делать – главный инженер, главный конструктор, главный технолог, ведущие конструкторы КБ завода, военпред. Рабочий день давно закончился. Все молчат и внимательно рассматривают разложенные по столам чертежи. Директор подходит к входной двери и говорит: «В комнате отдыха холодильник с едой и напитками, там же гальюн. Диванов и кресел на всех хватит. Дверь я закрываю и охрану предупрежу, что не следует выпускать ни кого из моего кабинета. Как найдёте решение, позвоните мне домой». Мужики употребили директорские запасы. Разлеглись, кто где мог. Периодически раздавались возгласы «а если……..», тогда все собирались у стола с документацией и начиналось складывание ёжиков. Около трёх часов ночи появился возможный вариант решения задачи. Ёщё около часа просчитывали все плюсы и минусы решения. Позвонили директору, он тут же прибыл, выслушал и дал команду на производство. Решение проблемы было настолько простым, что один токарь и один фрезеровщик, за смену обеспечили деталями доработку всей партии изделий. В дальнейшем оказалось, что с этими изменениями изделия приобрели новые свойства, необходимые для их работы. Это было оформлено как изобретение, - как указано выше плюс директор.
Он встал, прошел несколько шагов, вернулся. — А в море вы вышли? — Вышли! Ох, и громили же фашистов! За все! За город наш, за погибших людей!.. Вот рассказал тебе, стало легче. Тяжело это носить все в себе! — скомкал Гриша выкуренную папиросу. — Ты знаешь, кто раньше всех понял, что творится у меня на душе? — Кто? — Глухов. Умеет понять человека... словно родной отец! Да, как родной отец, — повторил Гриша, — отца-то у меня давно нету...
* * *
Когда я пришел на Кировский, мама первым делом просила, где Фрол. — Мы поссорились. — Поссорились? Почему? Я рассказал ей о причинах размолвки. — Ну, что ж, Фрол в конце концов все поймет. — Ты думаешь? — Я уверена. Вы снова будете друзьями, как прежде, разве вы оба не комсомольцы?
Да, оба мы — комсомольцы. Но кто из нас виноват? Фрол? Конечно, он не сумел сплотить класс, он зазнался, он упрям и не хочет признать, что неправ и нарушает устав, но и я виноват не меньше его. Я, комсомольский руководитель класса, не сумел найти со старшиной общего языка и помочь ему так, как, наверное, помогает Глухов Вершинину. Вместо того, чтобы по-дружески вразумить его, я назвал его Мыльниковым. Глухов никогда бы такого себе не позволил... А потом — ведь и я отвечаю за класс, и каждый проступок, каждую двойку товарища поставить можно в вину не только Фролу — и мне... — Ты о чем задумался? — прервала мама мои размышления. — Да так, о делах комсомольских, мама. Ты ходила профессору? — Ходила. Но его нет в Ленинграде, он уехал Москву, на врачебный съезд, говорят, скоро вернется, а у меня опять ничего не болит... Ты придешь домой встречать Новый год? — Да! А можно, мама, позвать товарищей? — Конечно, сынок! Я хочу, чтобы тебе было весело.
Глава третья. НОВЫЙ ГОД
Встречать Новый год без Фрола? Но он не замечал меня, словно я был неодушевленным предметом. Я послал отцу, Антонине и Стэлле, позвонил Олегу и Юре, пригласил их на Кировский. Они с радостью согласились. Позвал Илюшу и Гришу. Мы сблизились с ним после разговора на набережной. Уже стемнело, когда меня вызвали в пропускную. Кто-то пришел ко мне. «Кто бы это мог быть?» — соображал я, спускаясь по лестнице. В полутемном проходе я увидел девушку в меховой шубке, в меховой, запорошенной снегом шапочке, из-под которой выбивались огненные кудри. Это была Хэльми, порозовевшая от мороза. Я немного смутился, вспомнив наше прощание на лестнице, но она воскликнула как ни в чем не бывало: — А, спаситель! — и, вытянув руку из пестрой вязаной рукавицы, крепко пожала мою. — Вот видишь, я выполнила свое обещание. Приехала прямо из Тарту с университетской экскурсией. Ты помнишь Лайне? Она тоже здесь и хочет посмотреть твои акварели. Ты знаешь, она ходила к большому художнику в Таллине, и он сказал, что она — талант, что она будет настоящей художницей. Ну что ж? Чехов ведь тоже врач, стал писателем! Можешь поздравить, — продолжала она, — я учусь на отлично. Как мама? Здорова? А Антонина, Стэлла? Они тебе пишут? Ты знаешь, Никита, мы хотим идти встречать Новый год в Дом культуры. Я сказала Лайне, что зайду за тобой и хочу, чтобы ты позвал и Олега. Вот билеты на всех! Но я ответил, что хочу встречать Новый год с мамой, на Кировском, — к нам придут и Олег, и Илюша, и Юра. Пусть она отдаст билеты кому-нибудь и проведет вечер с нами... — А что ж, это прекрасно придумано! А можно Лайне позвать? — Конечно. Нам будет с кем танцевать. — У вас тут есть телефон-автомат? Говори скорее свой адрес. Она вошла в будку и позвонила в гостиницу. — Лайне придет, — сообщила она. — Она очень рада. А билеты — бог с ними! Ну скажи, Никита, как мне повезло! — Подожди меня, Хэльми, я пойду оденусь и позову товарищей. — А Фрол? — спросила она, когда мы спустились с Илюшей и Гришей. — Где же Фрол? Разве он не будет встречать с нами Новый год? Я сказал, что Фрол дежурит.
— В новогоднюю ночь? Вот бедняжка-то! — Мой отец тоже писал, что, может быть, будет в дозоре в новогоднюю ночь. Такова наша служба. Через несколько минут, на заснеженной улице, Илико изображал в лицах, как его сватали. На Большом проспекте было шумно, светло, все спешили встречать Новый год, и не верилось, что не так давно, в такой же вот вечер тревожно выли сирены, дома рушились, а люди прятались в подвалах от бомб... Стоял легкий морозец и сыпал частый, сухой снежок, оседавший на густые ресницы Хэльми и ее меховую шапочку. — Ну, ты совсем снегурка! Не хватает Деда-Мороза! И как по заказу из ближайших ворот вышел Дед-Мороз, в поддевке, осыпанной бертолетовой солью, с длинной седой бородой. Мы так расхохотались, что прохожие стали на нас оборачиваться. А Дед-Мороз, перейдя улицу, вошел в ярко освещенную школу. Мы заглянули в окно и увидели елку. В зале было полно нарядных ребят. Подошли к нашему дому. Я пригласил гостей подняться по лестнице. Мама, в светлом платье, с чайной розой у пояса, отворила нам дверь; расцеловала Хэльми и огорчилась, что Фрол не придет. — А тебе авио от Антонины, телеграмма от Стэллы и дяди Мираба! Антонина писала: «Чего пожелать тебе? Самого лучшего! Успехов и радостей! Не забывай Антонину. Как я хотела бы быть с тобой в новогоднюю ночь!» — Вот уж никак Антонина не думает, что я встречаю Новый год с вами! — воскликнула Хэльми. — А какая чудная !
Разукрашенная елка касалась золотой звездой потолка. Пришли Олег и Юра. Они оставили в передней на столике палаши, разделись и шумно вошли в столовую. — Смотри-ка, Юра, ведь это Хэльми! — воскликнул Олег. — По-моему, да, она самая! — Ой, как вы выросли оба! — в свою очередь воскликнула Хэльми. Она забыла, что сама через три года будет врачом. — Олег, ты принес свою скрипку? — Принес! Кукушка прокуковала половину двенадцатого. — Где же Лайне? Наверное, заблудилась? — забеспокоилась Хэльми. Но раздался звонок. Сегодня Лайне еще больше походила на Снежную королеву, в белом вязаном платье с цветной каймой, в белой вязаной шапочке — она сняла ее, и по плечам рассыпались русые кудри. Олег и Юра уставились на нее с восхищением — для них появление Лайне было новогодним сюрпризом. Она попросила меня показать мои акварели. Я вынул папку. Лайне разложила рисунки на столе. — «Адмиралтейство в солнечный день», чудо, как хорошо... «Исаакий с Невы», «Сфинксы», «Памятник «Стерегущему», «Медный всадник»... У вас, Никита, большой талант... Мне стыдно дарить вам свою мазню...
Но ее «мазня» оказалась прекрасной акварелью: рыбачьи суда в маленькой бухте, сети на берегу и разноцветные домики. Я подарил ей взамен своего «Медного всадника». — За стол, за стол! — позвала нас мама. Чего только не было на столе! Мама хотела отпраздновать Новый год на славу. Лайне сидела между мною и Гришей, Хэльми — между Олегом и Юрой. Она по-прежнему была болтушкой, всех засыпала вопросами, и мы едва успевали ей отвечать. Кем будет Юра? Кораблестроителем? А Олег будет инженером? Морским? Замечательно! И он ходит в консерваторию? И все успевает? — Ну, и молодец ты, Олег! Кажется ты, Никита, рассказывал, что композитор Цезарь Кюи был инженер-генералом? Ну, а Олег будет инженер-скрипачом! Не обижайся, Олег, я пошутила! Ты приедешь к нам в Таллин и дашь концерт в театре «Эстония». — Нет, о концертах не может быть речи! Я буду моряком, не артистом. Но когда я приду на своем корабле к тебе в Таллин, я захвачу с собой скрипку и, если ты, Хэльми, захочешь, сыграю тебе и твоему отцу... — Смотри, не забудь! Завяжи узелок! Тут мама напомнила: — Никита, без пяти двенадцать. Я включил приемник. — Эх, жалко, нет с нами Фрола! — огорченно вздохнул Юра. — Да, очень жаль! — согласилась с ним Хэльми.
Стали бить . Уверенный, мерный звон! Он слышен повсюду, и все мысли людей в этот час обращены к Москве. — За тех, кто в море! — провозгласил Илюша. — За тех, кто в море! — подхватил тост Олег. — За Юрия Никитича Рындина! За Виталия Дмитриевича Русьева! Пили за будущих врачей, чокались с Хэльми и Лайне. Пили за будущих моряков. За моряков — ветеранов войны. Все потянулись с бокалами к Грише. Юра предложил выпить за наше Нахимовское. — И за нашего дорогого начальника! — подхватил Илико и, обращаясь к концу стола, произнес речь перед воображаемым адмиралом: — Спасибо за то, что учили, за то, что любили нас. Вы думаете, мы вашей любви не ценили? Ценили! Бывало, собираемся натворить что-нибудь, вдруг командуем себе: «Стоп»! Натворишь, подведешь начальника! Скажут: «У него невоспитанные нахимовцы». И за то, что папиросы у нас отбирали, спасибо, — поднял Илюша пачку «Казбека». — Выросли из нас благодаря вам моряки, а не дохленькие человечки! — Да, уж ты, Илюша, никак не похож на «дохленького человечка»! Было что вспомнить, и мы наперебой вспоминали и нашего славного Николая Николаевича, и Протасова, и Горича с Кудряшовым, и Забегалова с Бунчиковым, и наших тбилисских друзей... — Олег, сыграй нам, пожалуйста, — попросила Хэльми, — так хочется музыки! Сыграй Чайковского или Грига! Олег принес скрипку, Юра сел за пианино. Мама, закрыв глаза, слушала. Хэльми восторженно восклицала: — Как играет! Даже не верится, что это Олег! — А ты забыла, как он играл нам у Стэллы? — Тогда и теперь — небо и земля!
Но вот импровизированный концерт был окончен; снова включили радио и принялись . Я танцевал с Хэльми, с Лайне, с мамой. Мама была легка, словно перышко. Ей было весело. Она повторяла: — Какой замечательный Новый год! Он был бы совсем замечательным, если бы со мной была Антонина! И танцуя с Лайне и с Хэльми, я представлял себе, что танцую с ней, с Антониной, и на сердце становилось так радостно! Взявшись за руки, мы водили хоровод вокруг елки, играли в разные игры, и мама во всем принимала участие, словно она была нашей сверстницей. — Какая у вас чудесная мама, Никита! — оказала Лайне. — А ваша? — спросил я. — Моя давно умерла... Перед тем как разойтись — кукушка напомнила, что уже четыре часа, — Илико предложил никогда не забывать «нахимовского товарищества»: — Даже если нам придется служить на разных морях, мы найдем время встретиться, а если встретиться не удастся, будем писать друг другу, делиться радостями о выполненных заданиях! Обещаем, друзья? — Обещаем! — Отныне и Гриша — наш, правда? — Ну, — засмеялся Пылаев, — я-то уж слишком стар для нахимовца. Но раз вы хотите — вхожу и я в ваше товарищество! — Ура! — А нас вы забыли? — воскликнула Хэльми. — Вы эгоисты! — Нет, — отвечал ей Юра. — Мы никогда не забудем ни Хэльми, ни Лайне, ни этого чудесного вечера, который запомнится на всю жизнь! — Давно бы так! Вышли на Кировский. Морозило здорово. Окна, разрисованные узорами, в лунном свете .
Олег и Юра пошли провожать Хэльми и Лайне в «Асторию», где поселились студенты из Тарту. Гриша пошел в училище. Илюша решил ночевать у нас. Поскрипывал снег под ногами. — Ох, я устала! — призналась мама. — Если бы вы только знали, как весь вечер жали мне новые туфли! Но тем не менее она легко взбежала на четвертый этаж. Мы с Илико стали дурачиться: пожелали кукушке, куковавшей пять часов, счастья. Она — мне ровесница, куплена в тот самый год, когда я родился. — Спокойной ночи! — наконец, угомонила нас мама. — Спокойного утра! — поправил Илюша. Он с размаху кинулся на диван. — Илюша! — окликнул я друга. — А? — Спишь? — Сплю, генацвале! — А как ты думаешь, что ждет нас в Новом году? — Большое плавание, Кит! Гаси свет!
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
В коридоре заводоуправления встретились директор завода и военпред. Сначала разговор был на производственные темы, потом плавно перешёл на автомобильные. На тот момент в страшном дефиците были тормозные манжеты для автомобилей «». Директор похвастался, что его сын купил комплект манжет у какого-то умельца, и подарил одну манжету военпреду. Разговор плавно продолжается, а военпред по привычке осматривает и выворачивает манжету. Выворачивает и обнаруживает непровар резины, т.е. явная халтура и брак. «Пётр Саныч, военной приёмке в подарок, к тому же из рук директора, бракованные изделия! Спасибо, но это явный перебор!». Директор: «Вот стервец! С моего завода резину тащит. Наверняка, прессформы у нас изготовил. И мне же свою халтуру сбывает и ещё перед ВП позорит!» На том и разошлись. Примерно через месяц, в подвале одной из «хрущовок» милиция потрошила подпольную мастерскую умельца, что не смог соблюсти технологию.
Служили два товарища.
на Северный и Южный. Как было заведено, один ориентировался на социализм, другой на капитализм. И в том и в другом оказались советские советники. Появилась причина, и между южной и северной частью страны разгорелась война. Среди советников оказались два друга «однокашники», один на юге, другой на севере. Заварушка кончилась, арабы помирились, советники отслужили свой срок и вернулись в Союз. И вот в министерстве обороны встречаются два друга и естественный вопрос: «ты откуда?» – «Из Северного Йемена. А ты откуда?» – «Из Южного Йемена. Ну, как мы Вам начистили пятачок?» – «Да начистили вы нам пятачок знатно, только вот за вашу доблесть мне орден дали, а тебе?». – «А мне звание задержали за непочтение к туземному вождю».
Кадры решают всё.
Финская война. Декабрь месяц. В автомобильную роту прибыло молодое пополнение и командир роты, старший техник лейтенант, приказал старшине роты построить новобранцев. Нужно познакомиться, с личными делами можно будет разобраться потом в спокойной обстановке, если она будет, а пока важно выяснить уровень грамотности людей, чему и как учить. Командир роты командует: «С образованием десять классов шаг вперёд!» Из строя никто не выходит. – «С образованием семь классов шаг вперёд!» Ни одного человека. – «С образованием четыре класса шаг вперёд!» Строй не шевелится. Командир роты ужасно расстроен таким пополнением, подходит вплотную к строю и с грустью в голосе спрашивает – «Братцы, неужели вы совсем неграмотные?» Один из бойцов пополнения говорит: «Да не расстраивайся, старший лейтенант, мы все студенты пятых курсов Ленинградского Технологического и Физико-технического институтов. Этим командиром роты был мой дядька, в ту пору старший техник лейтенант.
