Косинские озера – жемчужины природы Москвы, находятся под постоянным наблюдением юных исследователей Экологического центра, созданного на базе Косинского детского морского клуба.
Кропотливая и систематическая работа по сбору данных о состоянии озер, проводившаяся в течении всего лета под руководством опытных педагогов, незамедлительно принесла свои результаты. На состоявшемся 12 февраля 2014 года Московском юниорском водном конкурсе старшеклассников победителями вышли косинские испытатели природы.
Проект Харченко Екатерины – члена Косинского морского клуба и ученицы ГБОУ СОШ № 2035 «Оценка ресурсов природно-исторического парка «Косинский» для прокладки экологических троп» под руководством Головнева Анатолия Васильевича уверенно получил первое место. В борьбе за первенство шла среди 20 проектов лучших средних образовательных школ Москвы. Тем не менее, проект Екатерины получил высокую оценку жюри не только за глубину и проработанность материала, но и за его своевременность. В районе «Косинно-Ухтомский» по инициативе Косиского морского клуба уже давно ведется работа по разработке экологической и историко-просветительской тропы вокруг озера Белое. В разработке тропы участвуют преподаватели биологии среднеобразовательных школ района, члены Экологического центра, специалисты по особо охраняемым территориям ВАО города Москвы. Готовы подключиться учителя истории и краеведы-любители – жители района. В целом, получается настоящий народный проект.
Координирует эту работу руководитель Косинского экологического центра Головнев Анатолий Васильевич. За его плечами огромный опыт научно-исследовательской работы в разных уголках нашей страны и не меньший опыт преподавательской деятельности. Поэтому не случайно, что все проекты под его руководством в последние годы занимали призовые места на российских и международных конкурсах. В знак признания большой подвижнической деятельности Анатолия Васильевича по сохранению природы Москвы и Подмосковья, он награжден медалью Неправительственного экологического фонда имени В. И. Вернадского.
Но не в характере косинских юных исследователей останавливаться на достигнутых рубежах. Им дано право представлять интересы всей столицы на предстоящем Всероссийском юниорском конкурсе, который состоится в Москве в конце апреля. Косинские экологи выйдут на него со своей доработанной программой «Проект улучшения экологического состояния Косинских озер». Победители этого конкурса будут представлять свои проекты в столице Швеции, в Стокгольме в начале сентября этого года на Международном водном юниорском конкурсе.
Сколько лет прошло, а вспомнишь июнь сорок первого и вновь думается прежде всего о Либаве. Для всех было трудным начало войны, вроде бы ожидавшейся, нависавшей над нами, и всё-таки нагрянувшей неожиданно. Но для гарнизона Либавы — особенно тяжёлым. Большинство балтийцев реально ощутило войну ещё не с первого дня, а либавцам надо было сражаться с первого её часа. И всё началось не с удара с моря, не с десанта, к отражению которого тут готовились, а с прорыва врага по суше. Остановить его здесь не смогла развёрнутая у приморского участка границы 67-я стрелковая дивизия. Ворваться в Либаву с ходу гитлеровцам не дали, однако задержать их удалось только на ближних подступах к городу. За событиями под Либавой, передовой базой флота, взволнованно следила вся Балтика. А для нашей бригады это была её база. Там находились два наших дивизиона и лодки, стоявшие в ремонте, а также хозяйственные службы. О том, что происходит в Либаве, мы узнавали из кратких радиодонесений, передававшихся с берегового узла связи бригады на «Иртыш». Клевенский держал связь со штабом флота, и ему было не до того, чтобы посылать оперсводки и в Усть-Двинск. Многое доходило до нас с опозданием, полная картина событий вырисовывалась, как правило, задним числом. Но сразу стало известно, что моряки сражаются на суше плечом к плечу с армейцами, что командир 67-й дивизии генерал-майор Н.А.Дедаев и командир военно-морской базы действуют в тесном контакте.
Командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Н.А.Дедаев. Либава, 1941 год
На подступах к городу они создали и заняли наличными силами три участка обороны. Южный участок между морским побережьем и Либавским озером был вверен сводному отряду моряков-подводников, сформированному из подразделений нашей береговой базы и команд тех ремонтирующихся подлодок, вывести которые не представлялось возможным. Вошли в него также проходящие практику курсанты-выпускники, будущие подводники. Отряд, насчитывающий около четырёхсот бойцов, возглавили командир береговой базы бригады техник-интендант 1-го ранга К.П.Павлов и его заместитель по политчасти старший политрук С.Л.Соколов. Павлов был хорошим хозяйственником, а теперь проявил себя и как боевой командир. Именно на южном участке обороны немцы попытались 23 июня ворваться в город, но были остановлены и оттеснены. Моряков поддерживала 27-я береговая батарея, недавно установленная для защиты Либавы со стороны моря. Артиллеристы успели приспособить свою технику для кругового обстрела и смогли вести огонь по суше. Сo следующего дня Либава находилась под обстрелом немецкой тяжёлой артиллерии, бившей также по порту, по гаваням. 25 июня был убит генерал Н.А.Дедаев, старший на этом участке фронта сухопутный начальник, которому в отношении действий на суше подчинялась военно-морская база. Его заменил начштаба дивизии, а оборона непосредственно города и порта всё в большей мере управлялась с командного пункта базы, удобно расположенного, хорошо обеспеченного связью. Это засвидетельствовали оставшиеся в живых участники боёв и подтвердили потом военные историки. Ha KП у моряков находился секретарь Лиепайского укома партии Л.Я.Врублевский. Здесь изыскивалось оружие для рабочих отрядов, которые формировали горком и уком. Эти отряды распределялись по участкам обороны, куда уходили и все моряки, ещё остававшиеся в порту. Клевенский был моряком до мозга костей. Однако он и на суше действовал смело, инициативно, напористо. В историю короткой, но героической обороны Либавы, вошла листовка с темпераментно написанным им обращением к защитникам города. Обращение заканчивалось как приказ, где с характерным для Михаила Сергеевича лаконизмом были сформулированы в пяти пунктах основные требования к участникам обороны:
1. Зарыться в землю. Окопы во весь профиль. 2. Беречь патроны и стрелять только с действен- ной дистанции. 3. Держать связь со своими соседями и знать их лично. 4. Артиллерии держать связь с пехотой. Связь осуществлять пехоте. 5. Держаться мужественно!
Наряду с Михаилом Сергеевичем Клевенским, одним из организаторов Либавской обороны стал его заместитель по политчасти Павел Иванович Поручиков. Он не дожил до дня, когда, оставаясь на том же посту, стал бы официально не замполитом, а комиссаром. Но на деле был именно комиссаром, умевшим сплотить, воодушевить сражавшихся бойцов горячим словом и личным бесстрашием. Знаю, что он поднимал моряков в контратаки у завода «Тосмаре», был ранен, но остался в строю, повёл людей на прорыв из замыкавшегося вражеского кольца на северном направлении и погиб там в бою. Погиб в боях за Либаву и политработник сводного отряда подводников, тоже фактический его комиссар, старший политрук Серафим Леонидович Соколов. Сложил там голову и командир отряда Константин Павлович Павлов.
У нас большие потери
Положение в районе Либавы быстро ухудшалось. И его нельзя было выправить без переброски сюда крупных сил, чего не мог сделать Северо-Западный фронт, а тем более флот. Войск не хватало и на других участках. Расчётливо используя имевшиеся боевые средства и людские ресурсы, капитан 1-го ранга Клевенский трезво оценивал обстановку. Он не мог не осознавать своей личной ответственности за то, чтобы ни один корабль, пусть неспособный сейчас плавать или даже полуразобранный, стоящий на стенке, не попал в руки врага.
Подводная лодка С-1 взорвана экипажем в Либаве у стенки завода «Тосмаре»
И потому, скрепя сердце, отдал приказ, когда этот приказ ещё мог быть выполнен, взорвать корабли, которые нельзя вывести. Это касалось одного старого эсминца и пяти подводных лодок: краснознамённой С-1, двух «Малюток» и двух бывших латвийских лодок, стоявших в капитальном ремонте. Так наша бригада, не начав ещё боевых действий в море, понесла первые потери в кораблях. А за ними скоро последовали другие. Трём «Малюткам», развёрнутым вблизи Либавы, командир бригады по радио приказал следовать в Усть-Двинск. Держать эти лодки в дозоре перед базой стало бесполезным. Командиры «Малюток» предупреждались: «В Либаву не заходить». Две лодки — М-79 и М-81 благополучно прибыли в Усть-Двинск. Третья — М-83, идти туда не смогла, — отказал единственный дизель, треснула крышка одного из цилиндров, а заряда аккумуляторной батареи не хватало, чтобы дотянуть на электромоторе хотя бы до Виндавы. Командир лодки старший лейтенант П.М.Шалаев решил возвращаться в Либаву, надеясь, очевидно, что, как ни сложна там обстановка, на заводе «Тосмаре» ещё смогут отремонтировать дизель. В ответ на его донесение об этом последовал повторный приказ: «В Либаву не заходить», но на «Малютке» уже закрыли радиовахту, поскольку она входила на рейд аванпорта. Либава была под огнём, и лодка, не дойдя до гавани, получила новые повреждения. Ни о каком ремонте уже не могло быть речи. М-83 ошвартовалась у стенки канала, близ моста, и это место стало её последней боевой позицией. У Клевенского не пропадала даром ни одна огневая точка. Скромное орудие «Малютки» также было включено в общую систему огня и начало получать целеуказания. На автомашине подвезли со склада боезапас. Расчёт лодочного 45-миллиметрового орудия выпустил по врагу все снаряды. Когда приближавшиеся гитлеровцы стали видны невооружённым глазом, экипаж взорвал свой корабль и присоединился к морякам, сражавшимся на берегу. Из девятнадцати членов экипажа М-83 вернулись в бригаду только трое: тяжелораненый штурман лейтенант Е.Антипов, старшина П.Таратанов и краснофлотец Алейник. Все они плавали потом на других подлодках. Командир «Малютки» коммунист Павел Михайлович Шалаев погиб в сухопутном бою вместе со своими подчинёнными. Бывалый моряк-подводник, он ещё до поступления в военно-морское училище проплавал восемь лет на «Барсах» и первых «Ленинцах» краснофлотцем-рулевым, командиром отделения, боцманом. Ещё более трагично сложилась судьба подводной лодки С-3 капитана 3-го ранга Н.А.Костромичёва. Она не закончила заводского ремонта, но никак не относилась к кораблям, на которых в сложившейся обстановке приходилось ставить крест. На лодке успели собрать дизеля, и она, хоть и неспособная погружаться, могла развивать надводный ход до 18 узлов. Командир базы Клевенский приказал её командиру следовать в Виндаву. Обеспечить лодке авиационное прикрытие база не могла, не располагал Клевенский и кораблями для её конвоирования. Надеялись, что самый опасный участок маршрута лодка пройдёт за относительно тёмные часы. Да и не считали её беззащитной: на лодке типа «С» довольно сильная артиллерия. Но прозрачная, как назло, бестуманная июньская ночь не укрыла крупную лодку от прорвавшихся в этот район немецких торпедных катеров. Они атаковали С-3 вблизи маяка Ужава. Бой видели с берегового поста службы наблюдения и связи (СНиС). Оттуда мы и получили по телефону донесение, без которого никто бы не знал, что произошло с лодкой.
Командир подводной лодки М-83 Павел Михайлович Шалаев
По наблюдениям связистов, торпедных катеров было три. Подводники отбивали их атаки всеми огневыми средствами корабля, одновременно уклоняясь от вражеских торпед маневром. Но огонь лодки слабел, её орудийные расчёты попадали под очереди катерных автоматических пушек. По-видимому, командир решил выбросить лодку на отмель, однако ему не хватило каких-то минут: в борт попали торпеды и разломили лодку. Кормовая часть некоторое время держалась на воде, и один из немецких катеров пытался взять этот отсек на буксир. Другие катера расстреливали из пулемётов плававших вокруг людей... С потопленной лодки не спасся никто. И погибли на ней не один, а два экипажа. Уходя из Либавы, С-3 приняла на борт команду взорванной экипажем на заводе подводной лодки С-1 во главе с командиром капитаном 3-го ранга И.T.Моpским.
Подводная лодка ведёт артиллерийский бой с катерами противника
Не дошла до Усть-Двинска также следовавшая из Либавы подводная лодка М-78, на которой находился командир дивизиона «Малюток» капитан-лейтенант С.И.Матвеев. Тогда мы предполагали, что она подорвалась на немецкой мине. Только после войны было установлено по трофейным документам, что её потопила фашистская подводная лодка U-144.
Командир подводной лодки С-3 Николай Александрович Костромичёв
С-3 и М-78 стали первыми потерями, понесёнными бригадой в море. Я не успел познакомиться ни с Костромичёвым, ни с Матвеевым, но знаю, что оба пользовались уважением сослуживцев, были опытными подводниками. На войне без потерь не обойтись, но как тяжело терять корабли! А в первые дни Великой Отечественной войны на Балтике понесла потери в кораблях не только наша бригада. Погиб, подорвавшись на немецких минах, эскадренный миноносец «Гневный». Новый крейсер «Максим Горький» получил, тоже в результате подрыва на мине, большие повреждения и надолго вышел из строя. Тяжело было сознавать, что коварный враг сумел в чём-то нас провести. Не доглядели вовремя, не раскрыли его минные постановки, производившиеся ещё до 22 июня...
Командир подводной лодки М-78 Дмитрий Леонтьевич Шевченко
В море уже действовали наши подводные лодки. Л-3 капитана 3-го ранга П.Д.Грищенко, находившаяся сперва вместе с «Малютками» на боевой позиции под Либавой (на случай подхода кораблей с десантом), была прямо оттуда послана ставить мины у берегов противника. О ней и о других лодках, вышедших в первые боевые походы, пойдёт речь дальше. А сейчас я должен закончить рассказ о Либаве.
Защитники Либавы держались мужественно
Судьба её решалась не только на подступах к городу, где становилось всё труднее отбивать атаки врага. Исход борьбы на либавских рубежах очень зависел от общего положения фронта, сдвигавшегося на восток, к Риге. Уже в ночь на 25 июня фашистские войска, обойдя Либаву, вышли на побережье севернее города, и он оказался отрезанным с суши. Блокировались и морские подходы к порту. Не удалось эвакуировать морем даже раненых: вывозивший их санитарный транспорт был потоплен фашистскими самолётами, несмотря на имевшиеся на нём опознавательные знаки. Вечером 26 июня поредевшие части 67-й дивизии получили приказ фронта оставить Либаву и пробиваться в расположение сил своей 8-й армии. Клевенскому командующий флотом по радио приказал организовать совместный с армейцами выход личного состава военно-морской базы из окружения, после чего флотским подразделениям следовать в Виндаву. Об этом мы ещё не успели узнать, когда днём 27-го на «Иртыше» была принята с бригадной береговой станции в Либаве радиограмма открытым текстом, составленная самим вахтенным радистом: — Вижу немцев. Вахту закрываю. Прощайте, товарищи!.. Потом стало известно, что остатки отряда моряков-подводников прикрывали прорыв других подразделений. Лишь немногие бойцы отряда вышли из окружения. Из сражавшихся в его составе сорока курсантов-фрунзенцев остались в живых трое. Днём 28 июня к борту «Иртыша», стоявшего уже не в гавани Усть-Двинска, а на рейде (мы готовились к переходу в Финский залив), стремительно подошёл торпедный катер. Выйдя на палубу, я узнал среди находившихся на нём моряков капитана 1-го ранга Клевенского. Почему-то запомнилась его перекрашенная в чёрный цвет летняя фуражка (с началом войны моряки перешли на тёмные бескозырки и фуражки, а у кого их не оказалось под рукой, перекрашивали белые). — Где «Вирония»? — крикнул Клевенский, даже не поздоровавшись, что, как и голос Михаила Сергеевича, свидетельствовали о его крайней возбуждённости. Он хотел увидеться с контр-адмиралом Трайниным, для этого, очевидно, и заскочил из Виндавы в Рижский залив. Но «Вирония» со штабом Прибалтийской военно-морской базы уже ушла из Усть-Двинска. На борт «Иртыша» Клевенский не поднялся, спешил в Таллин докладывать командованию флота о событиях последних дней и узнавать свою судьбу. Чувствовал, видимо, что над ним сгущаются тучи, хотя при сложившихся тяжёлых обстоятельствах, думается, он сделал всё, что мог. Из Либавы Клевенский вышел в четвёртом часу утра 27 июня. Ровно пять суток длилась для него страда неравных боёв за город и базу. А отряды либавских рабочих вместе с отставшими от своих частей бойцами продолжали борьбу и после этого. Ушёл он не по суше с войсками, а морем, потому что имел приказание вице-адмирала Трибуца быстро перейти со своим штабом в Виндаву, развернуть там КП и установить контакт с сухопутными частями. Штабная группа шла на двух торпедных катерах. В районе маяка Ужава им пришлось принять бой с немецкими катерами, — там же, где была перехвачена С-3. Один наш катер в этом бою погиб, но почти все находившиеся на нём добрались до близкого берега. А в Виндаве Клевенский не застал практически никаких наших частей. В тот же день этот город заняли немцы. Решив, что там ему делать нечего, он пошёл на том же торпедном катере дальше.
Контр-адмирал Михаил Сергеевич Клевенский. 1904–1954
До нас доходило потом, что бывшего командира Лиепайской военно-морской базы отдают под трибунал. Время было тяжёлое, нервное, и подчас слишком торопились объявить кого-то конкретным виновником первых военных неудач, имевших много причин. Но у Клевенского всё кончилось не наихудшим образом. Полностью реабилитированный и восстановленный в звании капитана 1-го ранга, которого ненадолго был лишён, он в сентябре стал командиром дивизиона кораблей на фронтовой Ладоге. В дальнейшем воевал в Заполярье, командовал бригадой. В конце войны его имя дважды прозвучало в победных приказах Верховного Главнокомандующего. Казалось, война пощадила его. Но пережитое не прошло бесследно для эмоционального Михаила Сергеевича. В 1954 году, в возрасте, далёком от старости, контр-адмирал Клевенский скоропостижно скончался в учебном походе на Тихом океане, закончив службу там, где так блистательно её начинал. Недавно я прочёл в одном сборнике очень точную характеристику М.С.Клевенского, данную ему старшим начальником в служебной аттестации за год до войны: «Энергия выдающаяся. Решает быстро, без колебаний. Решения смелые, незаурядные. Ум живой. В любой обстановке быстро и уверенно ориентируется. Прямой и правдивый человек». Все эти качества ярко проявились в его действиях в первые дни войны. Непродолжительная Либавская оборона оставила в нас и боль, и гордость. Сперва боль, горечь заглушали всё остальное, — так быстро потеряли передовую базу, крупный порт и не поддававшиеся выводу оттуда корабли... Но боль притуплялась, и росла гордость за самоотверженность и мужество защитников Либавы. Первыми на Балтике встретившись с врагом, они не дали ему застигнуть себя врасплох, и сражались так, что по ним можно было равняться. Именно с Либавы начались те массовые проявления героизма, которые принесли потом балтийским морякам и победы над грозным врагом, и немеркнущую славу. Теперь пора вернуться немного назад, чтобы рассказать о других событиях, которыми памятны те дни.
Боевые действия Л-3 и С-7
Война гигантским пожаром разгоралась на суше, охватывая всё новые пространства. А на Балтийском море рыскали, достигая наших прибрежных вод, вражеские торпедные катера, приближались к нашим берегам и немецкие подводные лодки (далеко не всегда обнаруживаемые), действовала над морем фашистская авиация. Однако большие надводные корабли противника не показывались. Исчезли и транспорты с тех морских коммуникаций, где отмечалось интенсивное их движение до последнего мирного дня. Враг переключал свои морские перевозки на прибрежные фарватеры, в том числе в водах нейтральной Швеции, в шхерах Финляндии, которая присоединилась к германской агрессии не сразу, а на третий день. В юго-восточной части моря, куда была послана С-4, а вслед за нею С-10, на подходах к Ирбенскому проливу, куда пошли С-101 и С-102 (самые новые лодки бригады, только что вступившие в строй), целей для атак не обнаруживалось. Далёких западных районов Балтики наши лодки в первых боевых походах не достигали. К тому же в то время бригада практически не получала данных воздушной разведки. Флотская авиация была нацелена в основном на содействие сухопутным войскам. К слову сказать, взаимодействие с авиацией являлось слабым местом в довоенной боевой подготовке балтийских подводников. Этому уделялось мало внимания. Первый боевой поход каждой лодки много значил для привыкания людей к военному морю, таившему в себе бесчисленные опасности, требовавшему в плавании, особенно под водой, предельной собранности, безупречной точности действий. Море заполнялось минами, и не только немецкими, ставил заграждения и наш флот. Гидрографы снабдили корабельные соединения лоцией военного времени и путевыми картами с нанесёнными на них военными фарватерами. Не сбиться с этих фарватеров стало в ряде районов первым условием благополучного плавания. Привыкать надо было и к глубинным бомбам: не побывать в походе под их разрывами становилось редкой удачей. Экипаж Л-3, как только она подошла к Мемелю, сразу испытал там первую бомбёжку. Хотя, судя по всему, лодка осталась необнаруженной, немецкие катера бомбили выходной фарватер порта, так сказать, профилактически. Некоторые бомбы рвались довольно близко, однако у «Ленинцев» корпус надёжный. Не было сначала замечено и повреждений механизмов. А некоторое время спустя, вдруг отказало управление кормовыми горизонтальными рулями, без которых нельзя удерживать лодку на нужной глубине. Выяснилось, что дело в одном стяжном болте на рулевом приводе. При разрыве бомбы за бортом болт мог треснуть, а затем, не выдержав рабочей нагрузки, сломался. Устранить такое повреждение не так уж сложно, но работать нужно внутри балластной цистерны, через которую проходит привод, и обязательно, когда лодка находится в надводном положении. Подводникам не требуется объяснять, что в случае внезапного появления противника, командир не может промедлить со срочным погружением... Необходимость производить в море аварийно-ремонтные работы, связанные с рискованным пребыванием членов экипажа в балластных цистернах, откуда особенно быстро не выберешься, возникала впоследствии на наших лодках не раз. И всегда на опасное дело находилось больше добровольцев, чем требовалось. Так было и тогда на Л-3. Командир лодки Пётр Денисович Грищенко рассказывал, что работать в цистерне просился даже лекпом. А инженер-механик М.А.Крастелёв (будущий вице-адмирал и начальник одного из военно-морских училищ) заявил командиру, что произведёт ремонт сам лично с помощью двух умелых старшин. И командир с этим согласился.
Инженер-механик подводной лодки Л-3 Михаил Андроникович Крастелёв
Работа продолжалась около двух часов. Орудийные расчёты и пулемётчики стояли на своих боевых постах, велось усиленное наблюдение за морем и воздухом. Командир держал лодку так, чтобы волны меньше захлёстывали открытую горловину цистерны, но всё равно люди, находившиеся там, были по пояс в воде. А когда они уже устранили повреждение, случилась новая беда. О ней упоминаю ради того, чтобы показать, от каких мелочей могут зависеть боеспособность и само существование подводной лодки. Перед тем как вылезти из цистерны, подводники передавали наверх инструменты. Лодку покачивало, и выскользнувший из чьих-то рук ломик провалился сквозь решетчатую палубную надстройку, причём упал так неудачно, что заклинил рулевой привод в другом месте. Ни одному из работавших наверху моряков не удавалось дотянуться через узкое отверстие в надстройке до застрявшего лома. Тогда вспомнили, что самый «тонкий» на корабле человек — помощник командира старший лейтенант В.К.Коновалов. Ему и пришлось доставать злополучный лом, а самого Коновалова вытаскивали из надстройки за ноги.
Командир подводного минного заградителя Л-3 Пётр Денисович Грищенко
Об этих происшествиях, как и о других обстоятельствах боевого похода, в штабе стало известно, конечно, лишь после того, как лодка уже в июле вернулась в базу. С моря доносили лишь о самом важном. Капитан 3-го ранга Грищенко тогда донёс, что мины поставлены там, где было приказано. И на картах, которыми пользовался флот, появилась соответствующая отметка. После этого похода Л-3 мы отступили от первоначального правила, по которому точное место минной постановки определялось ещё до выхода лодки в море. Грищенко доказал, опираясь на наблюдения, произведённые в районе Мемеля, что ставить мины было выгоднее несколько в стороне от назначенного ему места. И в дальнейшем командирам подводных минзагов предоставлялось в этом отношении больше самостоятельности. Свои уроки извлекались и из похода С-7, подводной лодки капитан-лейтенанта С.П.Лисина, которая вышла в море ещё в предвоенные дни, когда усиливались дозоры мирного времени, а затем стала нести на подходах к Ирбенскому проливу боевой дозор.
Командир подводной лодки С-7 Сергей Прокофьевич Лисин
На третьи сутки войны, ночью, у неё произошло соприкосновение с противником, едва не окончившееся плохо. Были обнаружены торпедные катера, которые Лисин сперва посчитал своими, потому что неприятельские в этом районе ещё не показывались. Сигнальным фонарём запросили опознавательные, и с головного катера последовал правильный ответ. Это могло произойти в результате захвата гитлеровцами сигнальных таблиц на каком-нибудь береговом посту в районе Либавы, о чём, однако, оповещений не давалось. И на лодке окончательно успокоились: «Свои!» Между тем приближавшийся катер выпустил по лодке две торпеды, от которых Лисин успел уклониться, и они прошли вдоль бортов: одна справа, другая слева. Скорость у торпедных катеров большая, и по лодке, прежде чем она успела погрузиться, полоснули автоматические пушки и пулемёты. Под водой дали знать о себе полученные повреждения, к которым прибавлялись новые от разрывов глубинных бомб. На счастье подводников, в том месте была не обозначенная на картах выемка дна. Не знавшие о ней фашистские катерники задавали своим бомбам разрыв на гораздо меньшей глубине, чем та, на которой лодка легла на грунт.
Подводная лодка С-7 вернулась в Кронштадт из первого боевого похода
Лисин решил вылежать там подольше, — пусть гитлеровцы думают, что лодка потоплена. Сообщение о потоплении советской подводной лодки в этом районе немцы действительно не замедлили передать, и оно быстро дошло до нас в сводке радиоперехвата. На С-7 были выключены все механизмы, вплоть до гирокомпаса, по проходам отсеков раскинули бушлаты, чтобы поглощать звуки шагов. Когда же командир собрался всплывать, сделать это обычным способом не удалось. Сперва не могли понять, в чём дело, и только потом выяснилось, что при обстреле пробиты в надстройке трубы вентиляции носовых балластных цистерн. Лодку подняли на поверхность аварийным продуванием главного балласта, израсходовав весь запас воздуха высокого давления. Ещё под водой объявили артиллерийскую тревогу, и первыми, вслед за командиром, наверх выскочили расчёты орудий и пулемётчики, а за ними группа краснофлотцев, вооружённых ручными гранатами. Однако вести огневой бой не понадобилось: немецкие катера уже скрылись. Судоремонтники ещё находившейся тогда в наших руках Виндавы, куда зашла С-7, отозванная из боевого дозора, устранили на лодке наиболее опасные повреждения. А потом потребовался ремонт более основательный.
Эвакуация из Риги
Ещё держалась Либава, когда в непосредственной опасности оказалась Рига. Совсем недавно представлялось почти невозможным, чтобы враг дошёл до Риги по суше от границы. А теперь становилось очевидным, что если на фронте не произойдёт быстрого и решительного перелома в нашу пользу (на что всё ещё хотелось надеяться), то долго базироваться на Усть-Двинск не придётся. Ежедневно над Ригой и нашей базой появлялись фашистские самолёты, правда, не очень большими группами. Бомбили они больше Ригу, аэродром, а на подходах к Усть-Двинску по ночам сбрасывали на парашютах мины. Ночи стояли светлые, наблюдение за постановкой мин было уже налажено, и места их приводнения фиксировались. Ни один наш корабль на этих минах не подорвался. В связи с приближением фронта, встал вопрос об эвакуации наших семей, только недавно сюда приехавших. Из Либавы семьи командиров и сверхсрочников были эвакуированы 23 июня. Я посадил жену и маленького сынишку в повреждённую, как видно, уже попадавшую где-то под бомбёжку, теплушку. Начальником эшелона назначили возвратившегося из отпуска лекпома с подлодки капитана 3-го ранга И.Т.Морского (он единственный уцелел из её экипажа). Этот медик, как потом до нас дошло, приложил немало усилий, чтобы добиться изменения маршрута и добыть паровоз, когда состав чуть не застрял перед захваченным немцами Дayгавпилсом. Примерно через месяц стало известно, что наши семьи благополучно добрались до Москвы. 26 июня в Усть-Двинске неожиданно для нас побывал вице-адмирал В.Ф.Трибуц, прибывший из Таллина на автомашине. Сперва он направился на крейсер «Киров», — флагманский корабль Отряда лёгких сил, а оттуда — к нам на «Иртыш».
Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.Ф.Трибуц
Командующий был в комбинезоне без знаков различия. Выглядел он хмурым, утомлённым, но держался спокойно. Выслушав в моём присутствии доклад Египко о состоянии бригады и действиях лодок, вкратце познакомил нас с положением на Северо-Западном фронте (весьма неутешительным) и приказал в течение двух суток изготовиться к перебазированию. — Пойдёте в Палдиски или в Таллин, — сказал командующий, и мы поняли, что новое место базирования бригады окончательно ещё не определено. Из Усть-Двинска должны были уйти и корабли Отряда лёгких сил. Обеспечить командующему разговор с Либавой (это был последний день организованной её обороны) нашим связистам не удалось: там никто не отзывался. Телефонная связь с береговой батареей на южной, материковой стороне Ирбенского пролива имелась, и Трибуц из каюты Египко приказал её командиру: — Батарею взорвать. Личному составу перейти на остров. Имелся в виду остров Сааремаа, бывший Эзель, где стоял флотский гарнизон. Командующий пробыл у нас минут сорок. Он торопился в штаб фронта, который ему ещё предстояло искать: в тот день штаб отбыл из Риги, а куда, точно известно не было. Со следующим после этого днём (тем, когда была принята последняя радиограмма из Либавы) связано ещё одно воспоминание, не имеющее, правда, отношения к делам бригады. На палубу нашей плавбазы поднялся коренастый мужчина лет сорока в кожаной куртке и кожаной фуражке, с маузером на боку. На хорошем русском языке, но с латышским акцентом он сказал: — Я привёл рабочий батальон из-под Лиепаи. В Риге мы не нашли к кому обратиться. Нам нужно оружие. И нужен приказ, что делать, куда идти. День был тревожный. Подступали вражеские войска. И были основания считать, что в городе, у которого мы пока стояли, притаились враги, вроде молодчиков из айзсаргов — военно-фашистской организации, существовавшей в буржуазной Латвии. Должно быть, это они начали стрелять с чердаков, когда трогался состав с нашими семьями. Но вот пришёл этот одетый в кожу крепыш, ищущий оружия и места в боевом строю для рабочего батальона, готового сражаться за Советскую власть, — и легче стало на душе. Вспомнились красные латышские стрелки Гражданской войны, доблестные солдаты революции. Жизнь свидетельствовала: есть у них наследники! Мы объяснили командиру рабочего батальона, что стрелковым оружием, к сожалению, не располагаем. И посоветовали переходить на правый берег Даугавы, где сосредоточивались наши войска. В тот же день к нам на «Иртыш» явился командир 180-миллиметровой железнодорожной артиллерийской батареи капитан В.П.Лисецкий и доложил Н.П.Египко, как старшему морскому начальнику, что он прорвался с материальной частью и личным составом из района Либавы. Капитан просил указаний о дальнейших действиях. Исходя из обстановки, комбриг приказал ему немедленно, пока не перерезана железная дорога и цел мост, следовать в Т аллин. Приятно потом было узнать, что батарея капитана Лисецкого, одна из новейших в береговой обороне флота, отлично себя показала при обороне Таллина. Вечером 28 июня я по поручению комбрига обходил на катере рассредоточенные по Даугаве корабли бригады, удостоверяясь в их готовности к назначенному на ночь выходу, объяснял командирам порядок движения. Рига, такая оживлённая неделю назад, представляла мрачную картину даже с реки. На набережных ни души. Над аэродромом багровело зарево, горели и склады в порту, время от времени слышались взрывы. Что-то уничтожали, чтобы не досталось врагу... Переход нам предстоял не дальний, но передислокацию корабельного соединения (а кроме подлодок, должны были идти и «Киров» с эсминцами) в зоне боевых действий трудно произвести скрытно, особенно когда так светлы ночи. А дать воздушное прикрытие штаб флота не смог, — на это самолётов не хватало. Вместе с двумя плавбазами из Усть-Двинска уходили семь подлодок. Наши минзаги из дивизиона Аверочкина, кроме Л-З, находившейся на позиции, были ещё раньше направлены в Таллин за боезапасом без захода в Рижский залив. Пошли двумя колоннами. Впереди три приданных бригаде малых тральщика из бывшего латвийского флота с нашим флагмином капитаном 3-го ранга С.И.Иодковским на головном. Эти тральщики не были должным образом оснащены и выполняли свою роль по существу символически. Шли как заслон, готовый принять на себя внезапный удар из-под воды. Запомнилась встреча на рейде Куйвасту по выходе из Рижского залива, где сосредоточилась группа транспортов, переполненных эвакуируемыми жителями прибалтийских городов. Кажется, они ждали указаний, куда следовать дальше. Выяснилось, что у них плохо с продовольствием: выходили в спешке и не успели им запастись. Комбриг приказал передать на транспорты с наших плавбаз всё, чем можно было поделиться. Тут же с «Иртыша» временно перегрузили на баржи разное техническое имущество, чтобы уменьшить осадку плавбазы перед форсированием Моонзунда, пролива между западным побережьем Эстонии и островами, с которыми связано много событий морской истории. Основной, глубоководный фарватер пролива был уже перекрыт нашим оборонительным минным заграждением, а по мелководному запасному могли свободно пройти лишь «Смольный» и подлодки. «Иртыш», даже облегчённый, прошёл с трудом, проскрежетав кое-где по камням. Мы с комбригом не сходили с мостика, зная, что командир «Иртыша» капитан 3-го ранга Доронин, будучи неплохим организатором базового обслуживания подлодок, в кораблевождении недостаточно опытен. А застрять здесь на мели было бы большой бедой. В устье Финского залива нас встретили высланные из Таллина торпедные катера. Предосторожности ради, они сбросили впереди по нашему курсу несколько глубинных бомб. Тут было одно из таких мест, где нас могли подкарауливать немецкие подводные лодки. Но опасность подстерегала немного дальше, и не от подлодок, а от мины, очевидно, донной, неконтактной и притом такой, которая срабатывает не под первым, прошедшим над ней кораблём, а каким-то «энным» по счёту, как её механизму задано. Когда отряд миновал остров Вормси, за кормой «Иртыша» раздался взрыв, и взметнувшийся широкий столб воды заслонил шедший за нами «Смольный». В то мгновение показалось, что подорвалась именно эта плавбаза, но вот водяной столб осел, и мы увидели: «Смольный» цел, а недостаёт одной «Малютки». Там, где она только что находилась, клокотал вырывающийся на поверхность воздух. Погибла М-81, — лодка капитан-лейтенанта Ф.А.Зубкова, одна из тех, которые начали войну боевым дозором под Либавой. Схватив мегафон, я крикнул с мостика: — На корме! Рубите буксир! На буксире шёл за плавбазой посыльный катер с командой на борту. Он мгновенно оказался там, где исчезла подлодка. Через несколько минут доложили: из воды подняты командир лодки без признаков жизни и трое живых подводников.
Командир подводной лодки М-81 Фёдор Антонович Зубков
Спаслись лодочный механик старший инженер-лейтенант Б.В.Ракитин, старшина мотористов Сомов и штурманский электрик Преображенский. Все имели ранения, Ракитин — очень тяжёлое. Т ех кто вместе с командиром нёс службу на мостике, не осталось в живых никого, а посчастливилось трём морякам, оказавшимся наверху случайно, — может быть, просто вышедшим покурить. Скажу тут же, что эти три подводника после госпиталя продолжали службу. Но Ракитину, признанному негодным для плаваний, пришлось пойти на завод военпредом. Сомов и Преображенский были в числе подводников, ушедших в самое трудное для Ленинграда время в морскую пехоту. По наведённым справкам, Сомов погиб на Волховском фронте, а Преображенский закончил войну заместителем командира полка по политической части в звании подполковника. В 60-е годы подлодка М-81, разломившаяся при взрыве надвое, была поднята, и останки моряков её экипажа с воинскими почестями преданы земле в Таллине. В ту же братскую могилу перенесли тогда с таллинского кладбища и прах её командира капитан-лейтенанта Ф.А.Зубкова. Переход продолжался. Когда прошли уже остров Осмуссаар, этот страж Финского залива, стоящий почти на одинаковом расстоянии от его берегов, вахтенный сигнальщик «Иртыша», не отрываясь от стереотрубы, крикнул: — Слева по борту торпедные катера!.. Их было девять. Поднимая белопенные бурунчики, неслись прямо на нас со стороны Финляндии. Чьи они? Разве разберёшь это издали! Сыграли на всей нашей эскадре артиллерийскую тревогу. Наиболее беззащитным в данном случае был «Иртыш»: отбиваться от атаки катеров нечем... Однако сблизившись до полусотни кабельтовых, головной катер в ответ на наши световые запросы дал правильные опознавательные. Это были катера, базировавшиеся на Ханко. Не знаю, было ли известно их командованию о переходе группы подводных лодок и плавбаз, но мы никаких предупреждений о возможном появлении в этом районе советских торпедных катеров не получали. Война уже идёт вторую неделю, однако оповещение флота о действиях его же сил ещё не наладилось, и подчас это ставило командиров в трудное положение. В городке Палдиски, расположенном у небольшого заливчика западнее Таллина, мы нашли недооборудованный, неохраняемый и совершенно пустой порт. Случись ночной прорыв торпедных катеров, корабли могла защитить разве что стенка нового пирса, за которой между ним и берегом и были поставлены лодки и плавбазы. В городке, который мы обошли с флагтурманом А.Н.Тюренковым, пахло гарью. Тут торопились что-то сжигать. Никаких военных властей разыскать не удалось. После моего доклада об обстановке, комбриг радировал командующему флотом, что пребывание подводных лодок в Палдиски представляется небезопасным.
2 августа в 6.00 по трансляции прозвучало: «Команде вставать, койки вязать!». Быстро «связали» подвесные койки в аккуратные цилиндры высотой 1 м 15 см и поставили их в отведенные гнезда. Тщательнее чем обычно скатили и пролопатили верхнюю палубу. Проглотили завтрак и в 7.50 построились по обоим бортам на подъем Военно-морского флага. Сразу после подъема флага на корабль прибыл комендант Кронштадтской крепости вице-адмирал И.И.Байков. Он обошел строй и сказал короткую речь с пожеланием с честью пронести Военно-морской флаг Советского Союза по морям и океану. Два рейдовых буксира нетерпеливо пыхтели у борта. Как только высокое начальство покинуло корабль, Началась съемка с якоря и швартовых. Курсанты в этих мероприятиях не участвовали, стояли в строю и с удовольствием наблюдали, как на стоящих в гавани боевых кораблях взлетают вверх и трепещут на ветру флажные сигналы с пожеланием: «Счастливого плавания!». Наш оркестр, построенный на юте, заиграл марш «Прощание славянки». Перед нами открылась панорама Красногорского рейда. По бортам как бы проплывали легендарные форты Кронштадта. Вытащив нас на рейд, буксиры коротко свистнули и побежали в Купеческую гавань.
«Седов» отдал якорь и замер на зеркально гладкой поверхности воды. В этих идеальных условиях было проведено два учения. Первое – подъем по вантам до «Марса» и «Салинга» первого грота и спуск с противоположного борта. После распределения по мачтам и реям, инструктажа по мерам безопасности и раздачи страховочных поясов – второе учение, под руководством командиров мачт: подъем по вантам до своего рея, расхождение по пертам до своего места на рее и спуск в обратном порядке. Такие учения, но уже с установкой и уборкой парусов неоднократно повторялись на ходу. Погода этому благоприятствовала – был полный штиль. Шли, используя механический двигатель. Машина обеспечивала ход – 5 узлов. Экипаж «Седова» и наши училищные преподаватели сделали все возможное, чтобы курсанты не чувствовали себя «экскурсантами». Несение вахты, различные занятия, приборки по корабельному распорядку не оставляли свободного времени, за исключением «адмиральского часа». Перерыв на обед и послеобеденный отдых – святое дело, но если не стоишь на вахте (парусной, сигнальной, рулевой). Занятия были самые разнообразные: по изучению вооружения судна (рангоута, стоячего и бегучего такелажа и парусов); по морской практике (изучение шлюпки, такелажного дела, организации покрасочных работ и т.д.). Эти занятия проводились под руководством командиров мачт и главного боцмана мичмана Калинина.
Курсант Лавров принимает семафор, передаваемый товарищем с полубака. «Седов». 1955 г.
Училищные преподаватели руководили ведением навигационной прокладки, занятиями по астрономии (днем и ночью), занятиями по гидрометеорологии и т.п. Для ведения навигационной прокладки на люках устанавливались оригинальные штурманские столы в виде раскрытых чемоданов. Внутри раскладывалась навигационная карта и навигационный журнал. Данные для прокладки курсанты добывали сами (курс у рулевых, отсчеты лага на юте, пеленги с репитеров, установленных в разных местах корабля). Сразу было объявлено, что для получения зачетов в конце практики надо будет представить 100 решенных задач по определению места корабля по солнцу и звездам.
Парусная вахта ставит фор-бом-брамсель. Фото август 1955 г.
Балтийское море прошли без замечаний, часть пути – под парусами. При хорошей погоде и умеренном ветре курсанты получили первичные навыки в работе с парусами, как на палубе, так и непосредственно на реях.
Курсанты убирают нижний и верхний брамсель второго грота. Фото сентябрь 1955 г.
Подошли к Датским проливам. Убрали паруса. В узких и запутанных фарватерах проливной зоны при интенсивном встречном движении затруднено управление судном. Прошли проливы Зунд и Каттегат. Датские паромы пересекают проливы, никому не уступая дороги, но при этом не забывают приветствовать наш Военно-морской флаг.
Датское судно приветствует УПС «Седов», приспуская свой флаг. Фото август 1955 г. Проливная зона.
В проливе Скагеррак ветер – как в трубе. Маяк на мысе Скаген шлет свои сигналы, предупреждая об опасности. «Седов» держится ближе к норвежскому берегу. Вышли в Северное море. Курс прокладывается так, чтобы подойти к берегам Великобритании в районе приметного мыса Флемборо-Хет. Все это время на мостике рядом с вахтенным офицером была видна высокая сухощавая фигура командира корабля капитана 2 ранга П.С.Митрофанова. Трое суток потребовалось, чтобы пройти Северное море. Шли под парусами. На траверзе Дувра с заходом солнца ветер совсем стих. Было принято решение убрать паруса. Сыграли аврал – курсанты побежали по вантам, торопясь свернуть и закрепить паруса на реях до наступления полной темноты. Я был расписан на втором гроте. Не успев добежать до бом-брам-рея, остановился пораженный: солнце, которое зашло минут 15 назад, снова появилось над горизонтом, и его полный яркий диск освещал ослепительно белые отвесные меловые скалы Дувра, на вершине которых зловеще чернел древний замок. Позднее я где-то прочитал, что в интерьерах этого замка гениальный Шекспир поместил своих героев одного из своих произведений. А тогда я просто замер, не слыша не совсем дипломатичных выражений тех, кто стоял на вантах ниже меня. Все объяснялось просто: увеличилась «высота глаза наблюдателя», следовательно, увеличилась дальность видимости горизонта. В эти сутки я дважды наблюдал заход солнца. Убрав паруса, шли под двигателями, но скорость была более пяти узлов. Помогало сильное отливное течение в Английском канале. Убедились в этом с подсказки преподавателя, который посоветовал рассчитать истинную скорость и поправку лага по обсервациям (определение места корабля по пеленгаторам). Траверз мыса Лизард, крайней юго-западной точки Англии, прошли в полной темноте, пеленгуя вспышки маяка. Восход солнца встретили уже в Атлантическом океане. Курс – в Бискайский залив.
В Бискайском заливе, славившемся своими штормами, нас встречает самое худшее, что можно придумать для парусного судна, – это полный штиль и крупная мертвая зыбь, накатывающаяся с океана. По зеркально гладкой поверхности как бы вспухающего океана судно поднимается на высоту пятиэтажного дома. А затем скользит в пропасть, которая образуется между двумя гигантскими валами. Изматывающая душу болтанка выворачивает все внутренности. Заблеваны гальюны, шпигаты, палуба. Страдают не только люди. Но и свиньи. На них больно смотреть. Когда судно, заваливаясь на борт, скользит к подошве волны, хрюшки, упав на коленки, тоже скользят по заблеванному загону, сбиваются в кучу у борта и орут «нечеловеческим голосом». Холодок страха забирается в душу, когда осознаешь, какие нагрузки испытывает судно. В вахтенном журнале зафиксирован максимальный крен – 400. Но ведь и при меньших значениях крена можно себе представить амплитуду размаха мачт 50-метровой высоты и возникающие при этом силы инерции. В таких условиях можно легко потерять стеньги и верхние реи. К счастью, мы не остались без хода. Наш, хоть и маломощный, двигатель своей безотказной работой обеспечил управляемость судна. А опыт людей, управляющих кораблем, и, прежде всего, командира капитана 2 ранга Митрофанова, позволил выбрать оптимальный курс, чтобы избежать попадания в гибельный режим резонансной качки. Сколько по времени это продолжалось, память не сохранила. Но точно помню, что поспать в эти сутки не удалось никому: из подвесных коек просто выбрасывало, а о том, чтобы примоститься на рундуке, и говорить не приходилось. Наконец, зыбь начала стихать. Подул ветер от зюйд-веста и принес туман, стелящийся над водой. Однако в разрывах полосы тумана удалось увидеть маяк Финистерре, установленный на обрывистых скалах мыса с тем же названием. Вышли из Бискайского залива вполне оморяченные. Ночью на траверзе мыса Сан-Винсент, юго-западной оконечности Пиренейского полуострова, налетел шквал с хорошим проливным дождем. Затем установился уверенный норд-ост – именно то, что требовалось для выполнения программы похода. Подгоняемый этим благоприятным ветром «Седов», имея ход 7-8 узлов, под парусами вошел в полосу субтропиков. День – ослепительно солнечный, небосвод – ярко голубого цвета, и ни одного облачка! В прозрачной бирюзовой воде за бортом просматриваются гигантские медузы. Из воды вылетают непонятные существа и, перелетев поперек палубы, плюхаются в воду с другого борта. Те, которым не повезло, втыкаются в паруса или рангоут и падают на палубу. И тут мы понимаем – это летающие рыбки! Все это воспринимается как награда за испытания, выдержанные нами в Бискайском заливе. А вечером – еще одна награда: музыкальный концерт-лекция. Лекцию, посвященную творчеству Н.А.Римского-Корсакова, читал начальник нашего училища контр-адмирал К.А.Безпальчев, а оркестр под управлением военного дирижера подполковника Докшицера «иллюстрировал» лекцию исполнением отрывков из произведений великого композитора. Представьте себе теплую южную ночь на широте Гибралтара или чуть южнее. Опрокинутый купол неба, словно из черного бархата, усеян яркими крупными звездами. И тишина (идем под парусами), только легкое журчание вдоль борта. Да светящийся планктон в кильватерной струе. Все свободные от вахты собрались на юте. Расположились на люках, на разножках и просто на прогретой солнцем палубе. Лица музыкантов слабо освещены лампочками на пюпитрах. Такая же маленькая лампочка освещает трибунку адмирала.
Контр-адмирал Безпальчев К.А.
Спокойным глуховатым голосом он знакомит нас с биографией Николая Андреевича, выделяя период, когда он после окончания Морского корпуса совершил кругосветное плавание на клипере «Алмаз». Пауза… и вдруг зазвучала музыка! Что мы, дети войны, знали о классической музыке? В эвакуации музыкой считались разухабистая гармонь да частушки с матерком. Когда из черной тарелки репродуктора звучало что-то другое, я говорил маме: «Выключи эту симфонь». А тут, в бескрайнем море, полилась музыка, которая сразу взяла за душу. Смолк оркестр. Снова зазвучал голос адмирала: «Вы прослушали отрывок из сюиты “Море”, написанной композитором в период кругосветного плавания». Далее звучали отрывки из опер «Садко», «Сказка о царе Салтане» и других произведений. Меня поразило, как композитор смог оркестровыми красками изобразить море. После концерта не мог уснуть: что-то большое и светлое вошло в мою жизнь. В 4.00 заступил на вахту. После этого концерта в тех случаях, когда ощущал потрясающую красоту океана, страшно переживал свою бездарность. «Ну почему всю эту прелесть, которую вижу, я не могу передать, донести до других в музыке, стихах, отобразить в картине?» – думал я. Однако известно, что жизнь – как тельняшка моряка: полоска белая, полоска черная. За какую-то провинность я обратил на себя неблагосклонное внимание боцмана Калинина и схлопотал наряд вне очереди – на хлебопекарню. Такая же «кара» была уготована и Арно Паркелю. К назначенному часу мы пришли на пекарню и представились главному пекарю – на полтора-два года старше нас по возрасту и старшему матросу по званию. Пришли в форме, объявленной по кораблю: босиком, в брюках от рабочего платья и с белым чехлом от бескозырки на голове. На палубе была жара 35-36 градусов, в пекарне, видимо, за 40, хотя электрические печи еще не были включены. Проинструктировав нас по технике безопасности, пекарь велел раздеться до трусов, то есть снять брюки, и показал «фронт работ». В продолговатом ящике подходило тесто для выпечки черного хлеба, а в двух дежах – для белого. Задача: замесить тесто для черного и белого хлеба, разложить по формам и поставить в печи, по его команде вытащить формы и сложить хлеб на стеллажи. Мы бодро приступили к работе и довольно быстро справились с замесом черного хлеба, периодически вытирая лицо белыми чехлами, стараясь, чтобы пот не попадал в тесто. Затем начали месить белое тесто. Паркель был посильнее меня, сопел, но справлялся. Я же, погрузил по локоть одну руку, а затем и вторую, не мог их вытащить и согбенно застыл над дежой. Пекарь принес ведро воды, помог мне «вытащиться» из теста, велел смочить руки по локоть и месить тесто до тех пор, пока оно не будет прилипать к рукам. Я продолжал месить тесто, весь мокрый от пота, который стекал прямо в дежу. Искры сыпались из глаз. Руки онемели, болела поясница, а тесто все прилипало и прилипало. К тому же были включены электропечи, и температура в пекарне поднялась выше 50 градусов. Наконец, пекарь прекратил эту пытку. Велел обмыть пот в ведре с водой. Еще раз попробовав рукой белое пышное тесто, сказал, что оно густовато, и вылил в тесто ведро воды, в котором мы только что обмывались. Не разрешив нам перекурить, велел раскладывать тесто в формы, а сам, надев брезентовые рукавицы, ловко забрасывал эти формы в раскаленный зев печи. Мы с Паркелем, пошатываясь, выбрались на палубу. Всходило солнце. Океан был спокоен и величествен. К подъему хлеб был готов и извлечен из печи. Уложенный на лотки в хлеборезке, он источал непередаваемо вкусный аромат. Перед завтраком за ним выстроились в очередь бачковые. Я же недели две не мог есть белый хлеб. Потом все забылось, кроме заповеди: тесто нужно месить до тех пор, пока оно не перестанет прилипать к рукам.
Стайка дельфинов. Фото август 1955 г. Атлантический океан
В конце августа «Седов» приближается к острову Мадейра. Стайка дельфинов долго сопровождает нас по правому борту. Вдали наблюдаются живописные горы, просматриваются величественные ущелья, угадываются горные потоки, срывающиеся с отвесных скал в океан. Пик Рунво (высота 1845 м) теряется в облаках.
Остров Мадейра. Фото август 1955 г. Атлантика
Тепло, поначалу приятное, переходит в жару, далее – в изнуряющую жару. Форма одежды – голый торс, босиком и белые чехлы на голове.
На полубаке «Седова» курсанты: Бондаренко, Соколов, Лавров. Вдали – скалистые берега острова Мадейра. Фото 09.08.1955 г. Атлантический океан
Штаб бригады, хотя он и не имел некоторое время постоянного начальника, оказался слаженным, дружным. Обязанности заместителя начальника штаба, которого по штату не полагалось, в какой-то мере, так уж это сложилось, исполнял флагманский штурман капитан-лейтенант А.Н.Тюренков, человек компетентный и обстоятельный, сразу ставший для меня надёжной опорой. Легко нашли мы общий язык и с моим коллегой по первой флотской специальности — флагманским минёром С.И.Иодковским, да и с другими специалистами штаба. Знакомиться с кораблями и людьми очень помогли мне хорошо знавшие их флагманские специалисты штаба, а также работники отдела политической пропаганды, который возглавлял бригадный комиссар Г.М.Обушенков. Почти весь командный состав бригады уже имел квартиры в городе. У нас с комбригом семей тут не было, и мы редко отлучались из расположения соединения. По вечерам Египко обычно приглашал меня к себе, в просторную флагманскую каюту под ходовым мостиком «Иртыша», и мы обменивались впечатлениями дня, обсуждали наши дела. Став начальником и подчинённым, мы не перестали быть добрыми товарищами. Оставшись вдвоём, говорили друг другу, как привыкли в академии: Николай Павлович и Лев Андреевич.
Группа командного состава штаба (флагманские специалисты) 1-й бригады подводных лодок. Слева направо. Первый ряд: Яковцев, В.П.Чалов, С.И.Иодковский, И.А.Краснов. Второй ряд: Б.В.Иванов, Поздняк, А.Н.Тюренков, И.Е.Залипаев. Либава, начало июня 1941 года
Работать с Египко было легко. Как правило, у нас совпадали оценки людей и явлений, мнения о том, как решать ту или иную задачу. Мы сознавали, что нам вверены лучшие на Балтике подводные лодки. Во 2-й бригаде лодок было почти столько же, однако в основном «Щуки», уступавшие по боевым возможностям преобладавшим у нас «эскам». Подводные лодки новейших типов и серий, в том числе крейсерские типа «К», входили в бригаду строящихся, и это была ещё не сегодняшняя, а завтрашняя боевая сила.
Боевая готовность вызывает озабоченность
Лучшие на Балтике подводные корабли, достаточно опытные командиры, хорошо укомплектованные экипажи... Всё это было так. Но боевая готовность соединения, о вступлении в командование которым капитан 1-го ранга Египко телеграфно донёс в Таллин, не могла не вызывать озабоченности. Как мы понимали, боеготовность подводных лодок (не только нашей бригады) весьма заботила и командование флота. Из всех подлодок, которыми располагал Балтийский флот, лишь несколько официально числились в мае 1941 года кораблями первой линии. Остальные ещё не отработали и не сдали ряда курсовых задач, прежде всего, — огневых. Иными словами, многие командиры не подтвердили, что обладают достаточными навыками применения торпедного оружия, выполнения дневных и ночных атак. Некоторые командиры, командуя данной подводной лодкой менее года (быстрый рост подводных сил обусловливал частые перемещения командного состава), вообще ещё не выходили в торпедную атаку на том корабле и с тем экипажем, которые были им сейчас вверены. За десятилетия базирования всех кораблей в замерзающем надолго восточном углу Финского залива, на Балтике привыкли плавать только летом. Перед ледоставом подводные лодки укрывались за гранитными молами Кронштадта или становились на ремонт к причалам ленинградских заводов. И никаких походов до весны! А весной, чтобы восстановить утраченные за зимнюю стоянку навыки, всё начинали сначала, с первых задач курса боевой подготовки... Тем более что за это время изменялся и состав экипажей, уходили отслужившие свой срок, приходили молодые. До торпедных стрельб дело доходило обычно лишь во второй половине летней кампании. И сами торпедные стрельбы проводились, как выяснялось, большей частью в упрощённых условиях: обычно по тихоходным кораблям, идущим постоянным курсом. Быстроходные корабли предоставлялись в качестве мишеней редко. На Дальнем Востоке, где оборона морских рубежей налаживалась в обстановке нависшей военной угрозы, сама жизнь заставляла активнее изживать упрощенчество и, как я уже говорил, многое в боевой подготовке обстояло иначе. Молодой Тихоокеанский флот с самого его зарождения плавал круглый год. Вести себя по-другому не позволяла обстановка. Здесь же одного года, прошедшего после того, как балтийцы получили незамерзающие базы в Либаве и на Ханко, и ненадолго замерзающий Таллин, оказалось недостаточно, чтобы изменить устоявшийся, привычный порядок. И даже опыт финской кампании, когда лодки вели боевые действия в зимних условиях, и даже плавали подо льдом (тихоокеанцы делали это ещё раньше), оставался пока опытом немногих экипажей, не успел широко распространиться. Конечно, и на Балтике уже не всё было, как прежде. Как я узнал, например, в дивизионе «Малюток», которым командовал капитан 2-го ранга Е.Г.Юнаков (дивизион этот входил в расформированную 3-ю бригаду подводных лодок, а теперь перешёл во 2-ю), в середине мая уже проходили курс торпедных стрельб, отработав предшествующие задачи в зимние месяцы.
Командир дивизиона «Малюток» Евгений Гаврилович Юнаков
С Евгением Гавриловичем Юнаковым я познакомился в прошлом году во время академической стажировки и вспоминал этого опытнейшего подводника с глубоким уважением. Правда, его дивизион базировался на Ханко, где имелись удобные для отработки торпедных атак полигоны, а в Либаве с этим обстояло хуже. Между тем, именно на огневую подготовку следовало, как говорится, нажать. Поэтому при первой же поездке в Таллин для доклада командующему флотом капитан 1-го ранга Египко поставил вопрос о том, что боевую подготовку наших подлодок целесообразно перенести в Рижский залив. Это было наше общее с комбригом мнение. Решение в Таллине сразу не приняли, и мы возвращались к этому вопросу вновь и вновь. Имелись и другие причины на то, чтобы вывести из Либавы хотя бы часть бригады. Либавская военная гавань и акватория судоремонтного завода «Тосмаре» были буквально забиты различными кораблями. Такое сосредоточение их в самой западной базе Балтийского флота, к тому же ещё недостаточно защищённой с воздуха, представлялось не очень оправданным даже при спокойной международной обстановке. А тогдашнюю обстановку никак нельзя было считать спокойной: в Европе шла война. Из мемуаров Николая Герасимовича Кузнецова теперь известно: мысли о том, что Либаву надо разгрузить, возникали не только у нас с Египко. Но вопрос был сложнее, чем нам тогда казалось, и он не мог быть запросто решён даже наркомом. Перебазирование, хотя бы и частичное, крупного корабельного соединения не скроешь от посторонних глаз, и высшее руководство страны стремилось избежать любых передислокаций, которые могли быть истолкованы по-разному. И всё же во второй половине мая приказ о перебазировании был получен. Т огда подумалось: возымели всё-таки действие наши настойчивые телеграммы в штаб флота, сработали излагающиеся в них доводы. Однако как понимаю теперь, заслуга тут была в основном не наша.
«Эски» перешли в Усть-Двинск
Из Либавы уходили командование и штаб бригады, обе наши плавбазы «Иртыш» и «Смольный» и два дивизиона подводных лодок, — все «эски», кроме двух ремонтировавшихся. Оставались в Либаве два других дивизиона: подводные минзаги и «Малютки». И, конечно, службы береговой базы соединения, которая отнюдь не свёртывалась. Старшим в либавской группе бригады комбриг назначил капитана 3-го ранга А.К.Аверочкина. Нашей новой базой становилась Даугавгрива, иначе Усть-Двинск, как мы и называли этот небольшой населённый пункт на левом берегу Даугавы у впадения её в залив, по существу предместье Риги. И снова верилось, — тут обоснуемся надолго! Николай Павлович Египко, надев ордена, отправился к председателю Совнаркома молодой Латвийской ССР. Им был тогда известный латышский писатель Вилис Лацис. Представился, рассказал о нуждах соединения.
Выдающийся латышский писатель и государственный деятель Вилис Лацис
Лацис отнёсся к прибывшим подводникам очень внимательно. В числе прочих, был решён вопрос о жилье для семей комсостава и сверхсрочников. Мы с комбригом тоже выписали в Усть-Двинск наши семьи. Но, конечно, не эти заботы были на первом плане.
Выполнение практических торпедных стрельб
Не дожидаясь, пока всё наладится на новом месте базирования (в гавани Усть-Двинска, которую только начали для этого оборудовать, неудобств хватало), стали форсировать боевую подготовку. Для обеспечения торпедных стрельб штаб флота прислал эсминец «Энгельс», служивший отличной быстроходной целью, и бывший латвийский тральщик «Иманта». Другой эсминец «Артём» обеспечивал на соседних полигонах стрельбы подлодок 2-й бригады, пришедших в Рижский залив со своей плавбазой «Полярная звезда», бывшей царской яхтой, знаменитой тем, что на её борту работал Центробалт — большевистский штаб балтийцев и проходил в предоктябрьские дни съезд революционных моряков Балтфлота.
Плавбаза подводных лодок «Полярная звезда»
«Учиться тому, что нужно на войне», — это требование подчёркивалось в приказах наркома Военно-Морского Флота. Дальнейшее, правда, показало, что при проведении торпедных стрельб мы тогда ещё далеко не в должной мере учитывали вероятную обстановку и условия настоящего боя. Ближайшая задача виделась в том, чтобы в максимально короткий срок поднять боеготовность всех подлодок, переведённых в Рижский залив, до уровня, необходимого кораблям первой линии. Отрабатывались дневные торпедные атаки — под перископом, и ночные — в надводном положении. Комбриг или я, находясь на борту корабля-мишени, назначали его курс, скорость, характер маневрирования с таким расчётом, чтобы для командира выходящей в атаку подлодки было не так уж просто поразить эту цель. Маневренные возможности эсминца позволяли делать это, а командир «Энгельса» капитан 3-го ранга В. П. Васильев, понимая дела подводников, свою роль в стрельбах играл активно. Результаты стрельб бывали разными. Что-то приходилось отрабатывать повторно, и это делалось настойчиво, неотступно. Те полигонные недели в Рижском заливе, неполные четыре недели перед самой войной, стали учебно-боевой страдой, державшей в напряжении командиров и экипажи стрелявших лодок, комдивов и специалистов штаба, словом, всех. И чего-то мы достигли. До приказа командующего о переводе подлодок в первую линию дело не дошло: выполнить всё необходимое для этого не хватило времени. Но становилось всё ощутимее, что люди и корабли уже не такие, какими пришли из Либавы. Особенно это касалось лодок, вступивших в строй позже других.
Эскадренный миноносец «Энгельс» типа «Новик» выполнял роль цели при отработке торпедных атак подводных лодок
Могли ли мы сделать за эти недели больше? Тогда казалось, — делаем максимум возможного, уплотняя каждый учебный день. Вокруг происходило уже немало такого, что заставляло поторапливаться. И всё же, видя остававшиеся недочёты, недоработки, верили, — ещё успеем устранить их, ещё будут учебные выходы в море, в которых отшлифуется командирское и всех подводников мастерство. Знай мы все, как мало у нас на это времени, наверное, сумели бы напрячь силы так, чтобы достигнуть большего.
Обстановка накаляется
В академии я привык к тому, что Египко редко заговаривает об Испании, о том, что повидал и пережил там. Сдержанность в этом отношении проявляли, впрочем, и другие сражавшиеся за Пиренеями добровольцы. Так было принято — о «спецкомандировках» особенно не распространялись, хотя все знали, где человек побывал. Но в Усть-Двинске Николай Павлович, оставаясь со мною наедине, всё чаще стал вспоминать Хихон, Картахену и то, что происходило там три-четыре года назад. И начинал вслух размышлять о повадках фашистов, их тактических приёмах, о том, чего от них можно ожидать. Эти его воспоминания и раздумья явно были навеяны происходящим вокруг сейчас. На Балтике становилось неспокойно. Штаб флота информировал командование соединений о том, что видят в море корабельные дозоры и лётчики. Наблюдалось, например, довольно интенсивное движение немецких транспортов в порты Финляндии, причём нередко они шли с грузом в охранении лёгких боевых кораблей. А возвращались оттуда в балласте. Закономерно возникал вопрос: что перевозят немцы в Финляндию? Не войска ли? Так оно и оказалось. Какие-то, неизвестно чем занимающиеся суда, обнаруживались в устье Финского залива, на дальних, а то и не очень дальних подступах к нашим базам. Учащалось появление над советской территорией или нашими территориальными водами, в том числе вблизи военно-морских баз, неизвестных, а иногда, безусловно, немецких самолётов. В ряде случаев были все основания полагать, что они производят фотосъёмку. Однако открывать по ним огонь, хотя бы для отпугивания, запрещалось. Тут действовала формула: «не поддаваться на провокации». Помню, как Египко в первый раз прямо, со спокойной убеждённостью высказал то, что так упорно лезло в голову, но от чего всё ещё хотелось отмахнуться: — Слухи слухами, пакт пактом, но, кажется, война в самом деле не за горами. Пожалуй, может начаться вот-вот... И, очевидно, надо исходить из этого во всём. Он стал говорить, что всю стратегию и тактику гитлеровцев пронизывает идея внезапного удара. Удары с воздуха, уничтожение авиации противника на земле, неожиданные воздушные десанты, — так они начинали вторжение в страны Европы. Вероятны, считал он, и морские десанты.
Командир 1-й бригады подводных лодок КБФ Николай Павлович Египко
— Они не остановятся ни перед каким вероломством, — входили же в норвежские порты под британским флагом! — Т ак закончил свои тревожные раздумья Николай Павлович. Всё это легко было себе представить, так как за событиями на Западе мы следили внимательно. Правда, газеты освещали их как-то слишком нейтрально, слишком дипломатично, избегая называть агрессию агрессией. «А в академии, — думалось мне, — нам почти ничего не говорили о тактике самого вероятного противника, о том, с чего он может начать, к чему надо быть готовыми. Что-то отставала тут от жизни наша военная наука. Или не решалась об этом говорить?» Исходить из того, что война близка, означало для нас прежде всего ускорять боевую подготовку, отработку огневых задач, что мы и старались делать. Думали и о том, как ускорить строительство причалов и прочих сооружений в нашей новой базе, чтобы было удобнее ею пользоваться в военное время. За саму эту базу особенно не беспокоились. И что можно будет отсюда посылать лодки в боевые походы, тогда не сомневались. В Рижский залив немцы не прорвутся. Ирбенский пролив перекрыт минными заграждениями... О том, что враг способен дойти до Риги по суше, ещё не было и мысли. А кто поверил бы в то время, что он дойдет до Ленинграда? Мы прочно усвоили: бить врага надо на его территории, своей земли не отдавать ни пяди!.. И хотя я не мог знать, например, о том, насколько отстаёт по своим боевым возможностям наша авиация (новые, более совершенные самолёты только начали поступать), почему-то верилось, что отбить нападение на Советский Союз удастся относительно малой кровью. Ведь так нас учили. Такие взгляды на войну с империалистами были, можно сказать, официальной точкой зрения, которая постоянно высказывалась многими высокими военачальниками. Даже после трудной финской кампании у нас ещё не выветрились упрощённые представления о будущей войне.
Начальник штаба 1-й бригады подводных лодок КБФ Лев Андреевич Курников
Но за Либаву мы тревожились: она на переднем крае. И в Первую мировую войну флот, как известно, не смог предотвратить захвата её кайзеровской Германией. Либава находилась совсем близко от германской территории, от захваченного гитлеровцами два года назад Мемеля (ныне Клайпеда). Но казалось, что уязвимее всего она с моря. Хватит ли установленных там береговых батарей, чтобы отразить высадку десанта? Комбриг требовал от флагманского механика сведений по каждой ремонтировавшейся в Либаве подлодке: что ещё осталось сделать и сколько это займёт времени? Ускорение ремонта зависело не от нас, но меры к этому, как мы знали, принимались. Пока мы проводили в Рижском заливе торпедные стрельбы, в Либаве побывал командующий флотом. Е го, конечно, заботила готовность передовой военно-морской базы ко всяким возможным неожиданностям. В Усть-Двинске, совсем недалеко от «Иртыша», стояла у причала многопалубная «Вирония» — мобилизованное пассажирское судно, на котором разместился со своим штабом контр-адмирал П.А.Трайнин, командир нового оперативного объединения — Прибалтийской военно-морской базы.
Командир Прибалтийской военно-морской базы Павел Алексеевич Трайнин
Насколько я знал, она создавалась для управления через неё всеми базами, развёрнутыми в новых советских республиках, но пока это объединение существовало практически номинально, находясь в начальной организационной стадии. Не был укомплектован даже штат, а «Виронию» ещё не успели оснастить средствами связи, и Трайнин пользовался радиостанцией «Иртыша».
Пассажирский пароход «Вирония». Балтийское море, 1941 год
Живой, общительный Павел Алексеевич бывал частым гостем на «Иртыше». Он работал в тесном контакте с сухопутным командованием, почти ежедневно посещал штаб Прибалтийского особого военного округа и нередко, возвратясь из Риги, подъезжал на машине сразу к нашему трапу, чтобы поделиться известиями, которые получал от армейских разведотдельцев. К середине июня эти известия стали особенно настораживающими. Через Трайнина мы узнавали раньше, чем по другим каналам, о новых случаях вторжения немецких разведчиков в советское воздушное пространство, о том, что продолжается сосредоточение гитлеровских войск у наших границ, в том числе под Либавой. Из штаба флота поступали предписания повысить бдительность всех вахт и дежурной службы, усилить наблюдение за воздухом и водой. Продолжалось рассредоточение кораблей флота. В Усть-Двинск уже перешёл Отряд лёгких сил (ОЛС) во главе с крейсером «Киров».
Краснознамённый крейсер «Киров»
В такой обстановке 19 июня был получен приказ командующего: перейти на повышенную оперативную готовность, готовность номер два. При складывавшихся обстоятельствах приказ не явился неожиданным. Просто стало ещё яснее, насколько серьёзно положение. Проводить боевую подготовку так, как велась она в последние недели, стало уже нельзя. Что успели сделать, то успели, а учиться боевому мастерству не перестают ведь и на войне. Пока же лодкам надо было срочно принимать боезапас, топливо, продовольствие и всё остальное, что должно быть на борту в боевом походе. Увольнение краснофлотцев в город было прекращено, связь с берегом ограничена. Из Либавы Аверочкин донёс, что и там это делается, как положено, что три «Малютки» из дивизиона Матвеева, а также Л-3 готовятся к выходу в дозор. Этим распоряжался Клевенский, получавший приказания от командования флота. А Аверочкин со своей группой лодок подчинялся командиру Лиепайской военно-морской базы в оперативном отношении. Для усиления дозоров мирного времени, которые неслись постоянно, нам было приказано направить в район западнее Ирбенского пролива одну из находившихся в Усть-Двинске «эсок». Решили послать подводную лодку С-7 капитан-лейтенанта Лисина. Снаряжена она была как для боевого похода. Люди уходили, зная, что в море надо быть готовыми ко всему. И всё же как-то не верилось, что война может застать лодку вот в этом дозоре. А немецкие подлодки уже начинали ставить мины в устье Финского залива, но мы этого не знали. Ещё одна подлодка — С-4 капитан-лейтенанта Абросимова, тщательно проверенная флагманскими специалистами штаба, заступила на дежурство в одночасовой готовности к выходу в море на полный срок автономности. Настал вечер 20 июня. После моего доклада комбригу о сделанном на бригаде за день, мы уточняли, что надлежит выполнить завтра. К трапу плавбазы подъехала машина, и на борт «Иртыша» поднялся контр-адмирал Трайнин. Он был мрачен и заметно взволнован. Торопливо поздоровавшись, Павел Алексеевич сообщил, что он прямо из штаба округа, где получил такую информацию: перебежчик с германской стороны, перешедший границу сегодня, рассказал, что немецкие войска готовятся напасть на нас в ночь на 22 июня. Верить или не верить? В слухах о близкой войне, ходивших в Прибалтике, упоминались разные сроки её начала, и некоторые из называвшихся сроков уже остались позади. Но и отмахнуться от такого известия было невозможно. Неспроста же флот перешёл на повышенную оперативную готовность. Ясно было одно: надо ещё энергичнее, не теряя ни часа, делать то, что мы уже делали, — готовить бригаду к войне. Информацией Трайнина мы поделились с бригадным комиссаром Обушенковым, с комдивами и двумя-тремя работниками штаба с тем, чтобы никуда дальше она не пошла. На большее не имели права. Следовало полагать, что показания перебежчика уже известны штабу флота. Мы ждали, не дадут ли оттуда тем или иным способом понять, как относиться к этим сведениям. Но ничего, вносящего ясность, не последовало. Штаб флота лишь удостоверялся в том, что готовность номер два действует. Поступали привычные уже разведданные об интенсивном движении судов на коммуникациях, ведущих к финским портам. Только теперь транспорты под флагом со свастикой следовали преимущественно с востока на запад и шли незагруженными. Не совсем обычными были наблюдения, о которых в последний мирный день донёс в штаб флота (до нас это дошло, позже) командир дозорной «Малютки» из 2-й бригады капитан-лейтенант А.И.Маринеско, очень известный впоследствии балтийский подводник. В ночь на 21 июня мимо его позиции прошло более трёх десятков транспортов, в основном немецких. Когда стало рассветать, на некоторых судах заметили подводную лодку, и на палубах начиналась суматоха, кто-то даже бросался к спасательным шлюпкам, их готовили к спуску на воду... Такого ещё не наблюдалось на мирной Балтике! 21 июня проходило в томительно-напряжённом ожидании какого-то прояснения обстановки. А внешне всё было спокойно. Стояла хорошая погода, в городе заканчивалась трудовая неделя, и люди, наверное, заранее радовались тёплому летнему воскресенью. С «Иртыша» было видно, как спешат по домам рабочие порта и строители, занятые оборудованием базы. Порой представлялось просто невозможным, что вся эта мирная жизнь вот-вот оборвётся. И вопреки всему, что уже знал и как будто успел осмыслить, хотелось думать: может, ещё обойдётся? Может быть, это действительно какие-то местного значения провокации, о которых нас предупреждали? Ведь и на Дальнем Востоке сколько раз казалось, что стоим накануне войны. Как-то успокаивали московские радиопередачи: шла обычная информация о трудовых буднях страны, приятная музыка... Весь день все были заняты своим делом. Готовность номер два не отменяла полностью субботнего распорядка, и вечером на плавбазах демонстрировались кинофильмы. Часть командного состава получила разрешение провести вечер с семьями, заночевать дома. Система оповещения на квартирах была уже отработана и позволяла быстро всех собрать, если понадобится. Тем более что многие командирские семьи поселились компактно, в пригородном посёлке, куда ходил бригадный рейдовый катер. Николай Павлович Египко дал понять, что домой не собирается. Оставался на плавбазе и я. Не отпрашивался на берег, к семье, никто из моих ближайших помощников по штабу. Потом я узнал, что так было в тот вечер и в других соединениях. Для всего последующего оказалось важным, наверное, не только само присутствие командиров и штабистов на своих постах, у средств связи. Сыграло свою роль, думается, также и то, что мы, находясь ещё в неизвестности, уже были внутренне готовы к самому грозному. Телеграмма командующего флотом, помеченная серией ВВО — «вне всякой очереди», продублированная по всем каналам связи, поступила незадолго до полуночи. Это был приказ немедленно перейти на оперативную готовность номер один — полную боевую. И очень скоро мы смогли донести о выполнении приказа, потому что для этого оставалось сделать уже немного. По сигналу боевой тревоги весь личный состав подводных лодок перешёл на свои корабли, быстро вернулись ночевавшие дома командиры и сверхсрочники. Лодки, имея на борту необходимые запасы, рассредоточились в гавани и по причалам на Даугаве. Куда кому встать, командиры уже знали. Заняли свои боевые посты расчёты зенитных орудий и пулемётов. Всё делалось организованно, слаженно. Чётко звучали доклады. На «Иртыше» их принимал уже не дежурный по штабу, а заступивший на первую четырёхчасовую вахту оперативный дежурный по флагманскому командному пункту (ФКП) бригады. Если бы наше соединение управлялось с берега, ФКП полагалось бы развернуть в каком-то укрытии, например, в оборудованном для этого подвале. На плавбазе переходить нам было некуда, и все оставались на своих местах. Флагманским командным пунктом автоматически становилась совокупность помещений, расположенных в корабельной надстройке: рубка оперативного дежурного, каюты комбрига и моя, радиорубка, некоторые другие отсеки и каюты. Очень спокойно держался Николай Павлович Египко, и это передавалось окружающим. О том, война это или не война, никто на ФКП не спрашивал. Становилось очевидным, что это — война. Но в экипажах лодок, вероятно, ещё могли принимать всё происходящее за учение, а сказать всем, что это не так, у нас пока не было оснований. Чувствовалось, как ждут все на бригаде какой-то информации, разъясняющей положение. Но так же напряжённо ждали её и мы с комбригом. Запрашивать о чём-то Таллин считали неуместным. Не сомневались, что всё необходимое сообщат и так. Ждать пришлось не особенно долго. Пришла новая телеграмма командующего, излагавшая, как теперь известно, то, что сообщил на флоты лично нарком ВМФ. Она предупреждала, что сегодня ночью возможно нападение Германии или её союзников, и это нападение приказывалось отражать всей силой оружия. Однако была и оговорка: нападению могут предшествовать провокации, поддаваться на которые не следует... Как отличить провокации от самого нападения?.. В Рижском заливе провокации были маловероятны: здесь всё-таки ещё не граница. Ну а в Либаве?.. Как бы там ни было, теперь мы уже могли сориентировать в обстановке личный состав кораблей, что и сделали без промедления. И это был лучший способ обеспечить общую высокую бдительность, общую готовность выполнить любой приказ. Ночь стояла тихая, очень светлая, как и полагается на Балтике в это время года. Ближе к утру над заливом стал подниматься лёгкий туман. Мы поддерживали связь со штабами Трайнина и Отряда лёгких сил, с другими соседями по базе. Ничего необычного никто не замечал. Долго были спокойными и доклады с береговых постов в устье Рижского залива. До пятого часа утра ничего не происходило и в районе Либавы.
Война началась
О начале войны мы узнали в шестом часу утра 22 июня, когда Военный совет флота оповестил балтийцев:
«Германия напала на наши базы и порты. Силой оружия отражать нападение противника!»
И сразу же была принята немного запоздавшая радиограмма, переданная с нашей береговой базы в Либаве о том, что немцы бомбят город, а на суше идёт бой у Паланги. Клевенский успел донести о том же в штаб флота чуть раньше. Так всё стало окончательно ясно. Капитан-лейтенант А.Н.Тюренков, дежурный на ФКП, начал вести новый оперативный документ — «Журнал боевых действий бригады». Одна из первых записей, сделанных в нём, касалась подводной лодки капитан-лейтенанта Лисина, которая находилась в дозоре западнее Ирбенского пролива, и должна была, если бы ничего не произошло, возвратиться в этот день на базу. Теперь командиру С-7 было передано по радио: «Началась война с Германией. Перейти на дозор военного времени». Вскоре Аверочкин радировал, что три «Малютки»: М-79, M-81 и М-83, а также мощная Л-3, назначенные раньше для усиления дозоров мирного времени, по приказу командира военно-морской базы Клевенского выходят на позиции к западу от Либавы с задачей не подпускать к ней неприятельские корабли. Считалось вполне возможным, что гитлеровцы попытаются высадить там морской десант. Врывались же они в Норвегии прямо в порты!..
«Эска» идёт воевать
А из Усть-Двинска первой выходила в боевой поход подводная лодка С-4 капитан-лейтенанта Абросимова, находившаяся уже третьи сутки в часовой готовности. Поскольку на Балтике имелось две боевые бригады подлодок, действовавших независимо одна от другой, Военный совет в директиве, подготовленной на случай войны, разделил между ними морской театр по параллели, проходящей через южную оконечность острова Готланд. В операционную зону нашей 1-й бригады входила акватория к югу от этой параллели, а 2-й бригады — северная часть Балтийского моря и Финский залив. Командир бригады решил направить первую лодку в район Мемеля и западнее, где должны были пролегать прибрежные коммуникации противника, питающие фронт. Штаб флота с этим согласился. К разработке боевой документации были привлечены флагманские специалисты: штурман А.Н.Тюренков, минёр С. И. Иодковский, связист Тарутин и его помощник Наумов. В приказе, вручаемом командирам, характеризовалась оперативная обстановка на море и в назначенном для боевых действий районе, как она представлялась нам в штабе, и ставилась задача: уничтожение кораблей и транспортов противника. В приказе боевые корабли стояли на первом месте прежде всего потому, что считался вероятным вражеский десант, а он, конечно, не мог бы высадиться без поддержки артиллерии именно крупных кораблей. К выходу в море готовились и другие подлодки. Покидали рейд Усть-Двинска наши соседи по базе — надводные корабли Отряда лёгких сил. Командование флота привлекло эскадренные миноносцы к постановке оборонительных минных заграждений, создававшихся, чтобы преградить противнику вход в Финский и Рижский заливы, прикрыть наши базы. Из того, чему учили нас в академии, следовало, что это не лучшее использование быстроходных эсминцев, способных ставить не оборонительные заграждения вблизи своих берегов, а активные, — у берегов противника. Но на Балтике не хватало минзагов, как и тральщиков, имелось всего два надводных заградителя и один приспособленный для постановки мин транспорт. Обидно было, что Балтийский флот, так выросший за последние годы, не успел к началу боевых действий сбалансироваться по классам кораблей. Нет, пожалуй, другого морского театра, где минное оружие могло быть применено столь широко, как на Балтике. И гитлеровцы делали на него очень большую ставку с самого начала. Масштабы их минных постановок прояснились для нас, конечно, не сразу, но уже в первый день войны штаб флота оповестил соединения о минах, обнаруженных в самых различных районах: и на кронштадтском фарватере, где они сбрасывались с воздуха, и на подходах к Таллину, и в других местах. Минная опасность становилась грозным фактором военной обстановки на огромном водном пространстве. И ещё никто не знал о немецких минах, уже поставленных вблизи Либавы и Виндавы (Вентспилс), а также в устье Финского залива, чего не заметили флотские дозоры. Не успели мы ещё узнать и того, что враг вводит в действие мины совершенно новых типов, которые нельзя обезвреживать обычными тральными средствами. Ещё до полудня, когда из выступления по радио заместителя председателя Совнаркома В.М.Молотова вся страна узнала о нападении фашистской Германии, немецкие бомбардировщики дважды налетали на Ригу, на её аэродром. Гавань и рейд Усть-Двинска они тогда не бомбили. При втором налёте корабельные зенитчики открывали огонь, однако без видимых результатов: поражать фактические воздушные цели тоже ещё надо было учиться. Но самым тревожным было положение в районе Либавы. События там развивались настолько стремительно, что получаемые донесения могли не соответствовать обстановке уже через час. Ясно определилось намерение врага овладеть Либавой ударом с суши. Захватив Палангу, немцы продвигались к Либаве по приморскому шоссе. Фашистская авиация продолжала бомбить военно-морскую базу и город. В таких условиях становилось невозможным дальнейшее нахождение в Либаве оставленных там подлодок. Туда пошла радиограмма с приказанием комбрига капитану 3-го ранга Аверочкину немедленно отправлять в Усть-Двинск с возможным заходом в Виндаву все лодки, находящиеся на плаву и способные драться. Так началась для нас военная страда. В первые же её часы произошло много непредвиденного, и не всё ещё толком укладывалось в голове, особенно такой быстрый прорыв немцами обороны на сухопутной границе под Либавой. Но я видел, в каком боевом настроении уходил в море экипаж капитан-лейтенанта Абросимова, видел, как готовятся к выходу на позиции моряки других лодок. Навалившиеся события ни у кого не вызвали растерянности, подавленности. Очень сильно чувствовалась общая решимость самоотверженно выполнить свой долг. Глядя на тот тяжкий день из нынешнего далека, я прежде всего вспоминаю именно это. И с ещё большей убежденностью говорю: если внезапное нападение врага и поставило нас тогда перед большими трудностями, ошеломить наших людей ему всё равно не удалось. А это значило немало...
Большая подводная лодка — минный заградитель второй серии типа «Ленинец»
Лавров Валерий Николаевич – капитан 1 ранга в отставке, кандидат военно-морских наук, доцент. Из 38 лет службы в ВМФ 15 лет прослужил на дизельных и атомных подводных лодках («С-69», «С-28», «К-135»). Принимал участие в 9 боевых службах. В должности старшего помощника участвовал в походе атомной подводной лодки «К-135» на Кубу в 1970 г. Подводный крейсер, вооруженный крылатыми ракетами, скрытно преодолел все рубежи противолодочной обороны США, всплыл у границы кубинских территориальных вод и, встреченный кубинскими МПК, прошел в порт Съенфуэгос. Учился в Военной академии тыла и транспорта. Закончил её с Золотой медалью и был назначен заместителем командира 37-й дивизии подводных лодок КБФ по тылу. Затем длительное время преподавал в Военно-Морской Академии им. Адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова и вел большую научно-исследовательскую работу. Им выполнены более 40 научных трудов. С 1988 по 1991 гг. находился в Ливийской Джамахирии, где занимался подготовкой командного состава Ливийских ВМС. Во время военных действий США в Ираке в ходе операции «Буря в пустыне» был военным советником. Командировка в Ливию стала последним эпизодом военной биографии В.Н. Лаврова. В феврале 1992 г. он уволился из рядов ВМФ. Автор многих статей, очерков, рассказов, опубликованных в разное время в журналах и газетах. В 2006 г. в издательстве «Судостроение» вышла его книга «Первые российские подводные плаватели», посвященная 100-летнему юбилею подводного флота России. В конце 2013 г. то же издательство выпустило в свет его вторую книгу на эту же тему – «Первопроходцы российского подводного флота», представляющую собой второе издание первой книги, дополненное главой «Покорители фантастических глубин» – о создании и судьбе первой в мире боевой подводной лодки, способной погружаться на глубину 1000 м. В соавторстве с известным питерским историком-краеведом Галиной Бунатян Лавровым написаны две книги: «Пригороды Санкт-Петербурга» (2003 г.) и «Царское Село. Здесь жили цари и поэты» (2011 г.). Обе вышли в свет в издательстве «Паритет». В настоящее время В.Н.Лавров пишет книгу «Фамилия», предназначенную для его детей и внуков. Предлагаемые выдержки из этой книги повествуют о том, как для курсантов 2-го Высшего Военно-Морского училища подводного плавания (г. Рига) было организовано ежегодное практическое обучение (после каждого курса теоретического обучения), включая итоговую стажировку выпускников на подводных лодках в качестве дублеров командиров групп (1955 – 1958 гг.)
Использованы фотографии из личного архива В.Н.Лаврова, а также из книги В.П.Митрофанова «».
-
Дальний штурманский поход на УПС «Седов» (02.08. – 02.10.1955 г.)
Ранним утром одного из последних дней июля 1955 г. курсанты 2-го Высшего Военно-Морского училища подводного плавания выгрузились на Балтийском вокзале в Ленинграде и построились в колонну по три. На левом рукаве бушлатов все еще красовалась одна курсовка. Форма-3 и другие личные вещи были уложены в морские чемоданы, называемые кисой, которые вместе с картами, приборами и учебными пособиями были погружены на два грузовика. Автомашины с сопровождающими груз мичманами отправились в Ломоносов, чтобы оттуда на пароме переправиться в Кронштадт. Колонна курсантов пошла пешком к Сенатской площади (пл. Декабристов), где у дебаркадера нас ожидал морской буксир. Многие попали в Ленинград впервые, поэтому то и дело раздавались возгласы восхищения, задавались вопросы курсантам-ленинградцам. Офицеры не обращали внимания на эти вольности в строю, так как в этот ранний час улицы были совершенно пустынны. Не обошлось и без смеха. На Невском проспекте рядом с известным кафе «Север» был не менее известный ресторан «Нева» (сейчас там книжный магазин «Буквоед»). Эту вывеску прочел курсант Арно Паркель. Почему-то посчитав, что вывеска написана латинскими буквами, он громко изрек: «Смотрите, ребята, иностранный кабак “ХЕБА” (НЕВА)».
После погрузки на буксир шли Невой, каналом. Издалека увидели купол Морского собора в Кронштадте. Высадились на стенку Усть-Рогатки, рядом с ошвартованным кормой к стенке красавцем четырехмачтовым барком «Седов». Командиры рот поднялись на борт по трапу, установленному с кормы «Седова». Мы же со стенки с удовольствием рассматривали корабль, которому предстояло на два месяца стать нашим домом. Одно из самых крупных парусных судов, четырехмачтовый барк был построен немецкой фирмой Крупа на верфях в Киле и спущен на воду 14 февраля 1921 г. Судно нарекли «Магдалена Винен» (по имени жены судовладельца).
Главные размерения барка:
Водоизмещение – 6 500 т. Длина наибольшая – 117,5 м Ширина на миделе – 14,7 м Высота надводного борта – 7 м Осадка в полном грузу – 7,5 м Количество мачт – 4 Наибольшая высота мачты (второго грота) – 57 м Общее число парусов – 32 Общая площадь парусов – 4 192 кв.м
Немного из истории. Судно вышло на океанские просторы в роли «Винджаммера» – парусного гиганта коммерческого назначения, то есть , приспособленного для перевозки, так называемых, медленных грузов.
К середине 30-х годов прошлого века разорившаяся судоходная компания продала барк Северогерманскому Ллойду – страховой компании, владевшей большим количеством судов и занимавшейся подготовкой кадров для торгового флота. Барк был переоборудован в учебно-парусное судно и получил новое имя «Коммодор Йонзен». Система подготовки кадров была продумана так, чтобы судно приносило прибыль. Практиканты, исполняя матросские обязанности, не получали жалованья. Кроме того, за свое обучение и питание они вносили плату. При этом в маршрутах и характере перевозимых грузов существенных изменений не было. Таким образом, расходы по содержанию судна снижались, а прибыль увеличивалась. С началом 2-й Мировой войны судно было мобилизовано и использовалось на Балтике для доставки снабжения в порты вблизи «восточного фронта». После Победы над фашистской Германией при распределении ее флота между союзниками «Коммодор Йонзен» был передан Советскому Союзу и получил имя «Седов». В первое плавание под советским флагом барк вышел после выполнения большого объема восстановительных работ в июне 1952 года под командованием большого энтузиаста парусного дела капитана 2 ранга Митрофанова Петра Сергеевича. Наш поход был шестым дальним плаванием «Седова» и вторым – в 1955 году. Несколько позднее стали известны сроки и маршрут похода: – плавание с 2 августа по 4 октября 1955 г.; – по южной схеме – Кронштадт, Балтийское море, проливная зона, Северное море, Английский канал (проливы Ла-Манш и Падекале), Бискайский залив, остров Мадейра, Азорские острова. – возвращение – Центральная Атлантика, Северное и Балтийское моря и Кронштадт. Но пока – подготовка к плаванию. Огромный парусник уподобляется «Ноеву ковчегу». На его борту собираются курсанты двух училищ (Рижского и Архангельского), гидрографическая партия, группа молодых офицеров – слушателей каких-то курсов переподготовки, группа радиоразведки, оркестр нашего училища, несколько корреспондентов и. разумеется, штатная команда «Седова» – всего около 400 человек. В трюмах этого «Ноева ковчега» скрываются двухмесячные запасы продовольствия и пресной воды на эту массу людей, запасы топлива для двигателя и дизель-генератора, запасные паруса и тросы, краска и моющие средства, тысячи морских карт по всему маршруту и сотни таблиц, пособий и навигационных журналов для ведения прокладки курсантами, десятки секстанов и комплектов штурманского прокладочного инструмента, специальное оборудование для гидрографов и радистов и многое другое. Веселое оживление вызвала погрузка двух десятков хрюшек, для которых устроили загон на шкафуте по левому борту. Только повзрослев, мы поняли всю сложность организации подготовки и успешного проведения такого похода с максимальной пользой для будущих офицеров флота. Значительно позднее мы оценили опыт, мудрость и громадную ответственность руководителя похода – начальника нашего училища контр-адмирала Безпальчева Константина Александровича. А ведь ему уже шел шестидесятый год!
Контр-адмирал Безпальчев Константин Александрович (1896 – 1973 гг.) Фото 1953 г. Рига
С окончанием погрузочных работ и размещения личного состава нас уволили в город Кронштадт. Не помню организацию увольнения (кого и до какого часа), но в городе я оказался один. Кронштадт тогда был закрытым городом с мощным судоремонтным заводом и другими предприятиями. Кажется, это был будний день. В Петровском парке встречались только молодые мамы с колясками, на улицах – редкие прохожие, спешащие по своим делам. Я постоял у памятника Петру I, расположенному напротив Усть-Рогатки. На тыльной стороне постамента прочитал его наказ «Оборону Флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело».
открыт в 1841 г. Скульптор Т.Ж.Н.Жак. Отливка П.К.Клодта. Надпись выполнена позднее – в 1881 г.
Невольно подумалось о том, что если бы потомки не выполнили этот наказ, то и Ленинград не устоял бы в течение страшной 900-дневой фашистской блокады. Выйдя из парка, пошел по уютным и чистым улицам города – колыбели Балтийского флота. На якорной площади полюбовался великолепным Морским собором и прекрасным памятником Адмиралу Степану Осиповичу Макарову. Спустя много лет, в разных гарнизонах подводников-североморцев я встречал надпись-завещание великого флотоводца, высеченную на этом памятнике: «Помни войну!». Думаю, что это завещание актуально и сегодня.
Морской Собор в Кронштадте. Построен по проекту архитектора В.А.Косякова в 1903 – 1913 гг. Памятник С.О.Макарову. Скульптор Л.В.Шервуд.1913 г.
Погуляв по городу какое-то время, оказался у кинотеатра, который тогда назывался «Три эсминца». Зашел в магазин. На все оставшиеся деньги купил полтора или два килограмма конфет «Соевый батончик». С этим кульком я отправился на корабль. Вступив на верхнюю площадку трапа, отдал честь Военно-морскому флагу и вдруг осознал, что я уже год ношу флотскую форму, но впервые в жизни возвращаюсь с берега на корабль, на свой корабль, который уже завтра должен выйти в море! В носовом кубрике, куда я спустился, несколько курсантов занимались подготовкой к завтрашнему дню. Я последовал их примеру. Переоделся в чистое рабочее платье. Завернул в непромокаемую кальку Служебную книжку (удостоверение личности курсанта), комсомольский билет, фотографию мамы и почти незнакомой мне девушки с красивым именем Лариса, что в переводе с испанского означает «чайка». Все это спрятал в бумажник, который зашил в кармане формы-3, уложенной в рундуке.
