Штаб бригады, хотя он и не имел некоторое время постоянного начальника, оказался слаженным, дружным. Обязанности заместителя начальника штаба, которого по штату не полагалось, в какой-то мере, так уж это сложилось, исполнял флагманский штурман капитан-лейтенант А.Н.Тюренков, человек компетентный и обстоятельный, сразу ставший для меня надёжной опорой. Легко нашли мы общий язык и с моим коллегой по первой флотской специальности — флагманским минёром С.И.Иодковским, да и с другими специалистами штаба. Знакомиться с кораблями и людьми очень помогли мне хорошо знавшие их флагманские специалисты штаба, а также работники отдела политической пропаганды, который возглавлял бригадный комиссар Г.М.Обушенков. Почти весь командный состав бригады уже имел квартиры в городе. У нас с комбригом семей тут не было, и мы редко отлучались из расположения соединения. По вечерам Египко обычно приглашал меня к себе, в просторную флагманскую каюту под ходовым мостиком «Иртыша», и мы обменивались впечатлениями дня, обсуждали наши дела. Став начальником и подчинённым, мы не перестали быть добрыми товарищами. Оставшись вдвоём, говорили друг другу, как привыкли в академии: Николай Павлович и Лев Андреевич.
Группа командного состава штаба (флагманские специалисты) 1-й бригады подводных лодок. Слева направо. Первый ряд: Яковцев, В.П.Чалов, С.И.Иодковский, И.А.Краснов. Второй ряд: Б.В.Иванов, Поздняк, А.Н.Тюренков, И.Е.Залипаев. Либава, начало июня 1941 года
Работать с Египко было легко. Как правило, у нас совпадали оценки людей и явлений, мнения о том, как решать ту или иную задачу. Мы сознавали, что нам вверены лучшие на Балтике подводные лодки. Во 2-й бригаде лодок было почти столько же, однако в основном «Щуки», уступавшие по боевым возможностям преобладавшим у нас «эскам». Подводные лодки новейших типов и серий, в том числе крейсерские типа «К», входили в бригаду строящихся, и это была ещё не сегодняшняя, а завтрашняя боевая сила.
Боевая готовность вызывает озабоченность
Лучшие на Балтике подводные корабли, достаточно опытные командиры, хорошо укомплектованные экипажи... Всё это было так. Но боевая готовность соединения, о вступлении в командование которым капитан 1-го ранга Египко телеграфно донёс в Таллин, не могла не вызывать озабоченности. Как мы понимали, боеготовность подводных лодок (не только нашей бригады) весьма заботила и командование флота. Из всех подлодок, которыми располагал Балтийский флот, лишь несколько официально числились в мае 1941 года кораблями первой линии. Остальные ещё не отработали и не сдали ряда курсовых задач, прежде всего, — огневых. Иными словами, многие командиры не подтвердили, что обладают достаточными навыками применения торпедного оружия, выполнения дневных и ночных атак. Некоторые командиры, командуя данной подводной лодкой менее года (быстрый рост подводных сил обусловливал частые перемещения командного состава), вообще ещё не выходили в торпедную атаку на том корабле и с тем экипажем, которые были им сейчас вверены. За десятилетия базирования всех кораблей в замерзающем надолго восточном углу Финского залива, на Балтике привыкли плавать только летом. Перед ледоставом подводные лодки укрывались за гранитными молами Кронштадта или становились на ремонт к причалам ленинградских заводов. И никаких походов до весны! А весной, чтобы восстановить утраченные за зимнюю стоянку навыки, всё начинали сначала, с первых задач курса боевой подготовки... Тем более что за это время изменялся и состав экипажей, уходили отслужившие свой срок, приходили молодые. До торпедных стрельб дело доходило обычно лишь во второй половине летней кампании. И сами торпедные стрельбы проводились, как выяснялось, большей частью в упрощённых условиях: обычно по тихоходным кораблям, идущим постоянным курсом. Быстроходные корабли предоставлялись в качестве мишеней редко. На Дальнем Востоке, где оборона морских рубежей налаживалась в обстановке нависшей военной угрозы, сама жизнь заставляла активнее изживать упрощенчество и, как я уже говорил, многое в боевой подготовке обстояло иначе. Молодой Тихоокеанский флот с самого его зарождения плавал круглый год. Вести себя по-другому не позволяла обстановка. Здесь же одного года, прошедшего после того, как балтийцы получили незамерзающие базы в Либаве и на Ханко, и ненадолго замерзающий Таллин, оказалось недостаточно, чтобы изменить устоявшийся, привычный порядок. И даже опыт финской кампании, когда лодки вели боевые действия в зимних условиях, и даже плавали подо льдом (тихоокеанцы делали это ещё раньше), оставался пока опытом немногих экипажей, не успел широко распространиться. Конечно, и на Балтике уже не всё было, как прежде. Как я узнал, например, в дивизионе «Малюток», которым командовал капитан 2-го ранга Е.Г.Юнаков (дивизион этот входил в расформированную 3-ю бригаду подводных лодок, а теперь перешёл во 2-ю), в середине мая уже проходили курс торпедных стрельб, отработав предшествующие задачи в зимние месяцы.
Командир дивизиона «Малюток» Евгений Гаврилович Юнаков
С Евгением Гавриловичем Юнаковым я познакомился в прошлом году во время академической стажировки и вспоминал этого опытнейшего подводника с глубоким уважением. Правда, его дивизион базировался на Ханко, где имелись удобные для отработки торпедных атак полигоны, а в Либаве с этим обстояло хуже. Между тем, именно на огневую подготовку следовало, как говорится, нажать. Поэтому при первой же поездке в Таллин для доклада командующему флотом капитан 1-го ранга Египко поставил вопрос о том, что боевую подготовку наших подлодок целесообразно перенести в Рижский залив. Это было наше общее с комбригом мнение. Решение в Таллине сразу не приняли, и мы возвращались к этому вопросу вновь и вновь. Имелись и другие причины на то, чтобы вывести из Либавы хотя бы часть бригады. Либавская военная гавань и акватория судоремонтного завода «Тосмаре» были буквально забиты различными кораблями. Такое сосредоточение их в самой западной базе Балтийского флота, к тому же ещё недостаточно защищённой с воздуха, представлялось не очень оправданным даже при спокойной международной обстановке. А тогдашнюю обстановку никак нельзя было считать спокойной: в Европе шла война. Из мемуаров Николая Герасимовича Кузнецова теперь известно: мысли о том, что Либаву надо разгрузить, возникали не только у нас с Египко. Но вопрос был сложнее, чем нам тогда казалось, и он не мог быть запросто решён даже наркомом. Перебазирование, хотя бы и частичное, крупного корабельного соединения не скроешь от посторонних глаз, и высшее руководство страны стремилось избежать любых передислокаций, которые могли быть истолкованы по-разному. И всё же во второй половине мая приказ о перебазировании был получен. Т огда подумалось: возымели всё-таки действие наши настойчивые телеграммы в штаб флота, сработали излагающиеся в них доводы. Однако как понимаю теперь, заслуга тут была в основном не наша.
«Эски» перешли в Усть-Двинск
Из Либавы уходили командование и штаб бригады, обе наши плавбазы «Иртыш» и «Смольный» и два дивизиона подводных лодок, — все «эски», кроме двух ремонтировавшихся. Оставались в Либаве два других дивизиона: подводные минзаги и «Малютки». И, конечно, службы береговой базы соединения, которая отнюдь не свёртывалась. Старшим в либавской группе бригады комбриг назначил капитана 3-го ранга А.К.Аверочкина. Нашей новой базой становилась Даугавгрива, иначе Усть-Двинск, как мы и называли этот небольшой населённый пункт на левом берегу Даугавы у впадения её в залив, по существу предместье Риги. И снова верилось, — тут обоснуемся надолго! Николай Павлович Египко, надев ордена, отправился к председателю Совнаркома молодой Латвийской ССР. Им был тогда известный латышский писатель Вилис Лацис. Представился, рассказал о нуждах соединения.
Выдающийся латышский писатель и государственный деятель Вилис Лацис
Лацис отнёсся к прибывшим подводникам очень внимательно. В числе прочих, был решён вопрос о жилье для семей комсостава и сверхсрочников. Мы с комбригом тоже выписали в Усть-Двинск наши семьи. Но, конечно, не эти заботы были на первом плане.
Выполнение практических торпедных стрельб
Не дожидаясь, пока всё наладится на новом месте базирования (в гавани Усть-Двинска, которую только начали для этого оборудовать, неудобств хватало), стали форсировать боевую подготовку. Для обеспечения торпедных стрельб штаб флота прислал эсминец «Энгельс», служивший отличной быстроходной целью, и бывший латвийский тральщик «Иманта». Другой эсминец «Артём» обеспечивал на соседних полигонах стрельбы подлодок 2-й бригады, пришедших в Рижский залив со своей плавбазой «Полярная звезда», бывшей царской яхтой, знаменитой тем, что на её борту работал Центробалт — большевистский штаб балтийцев и проходил в предоктябрьские дни съезд революционных моряков Балтфлота.
Плавбаза подводных лодок «Полярная звезда»
«Учиться тому, что нужно на войне», — это требование подчёркивалось в приказах наркома Военно-Морского Флота. Дальнейшее, правда, показало, что при проведении торпедных стрельб мы тогда ещё далеко не в должной мере учитывали вероятную обстановку и условия настоящего боя. Ближайшая задача виделась в том, чтобы в максимально короткий срок поднять боеготовность всех подлодок, переведённых в Рижский залив, до уровня, необходимого кораблям первой линии. Отрабатывались дневные торпедные атаки — под перископом, и ночные — в надводном положении. Комбриг или я, находясь на борту корабля-мишени, назначали его курс, скорость, характер маневрирования с таким расчётом, чтобы для командира выходящей в атаку подлодки было не так уж просто поразить эту цель. Маневренные возможности эсминца позволяли делать это, а командир «Энгельса» капитан 3-го ранга В. П. Васильев, понимая дела подводников, свою роль в стрельбах играл активно. Результаты стрельб бывали разными. Что-то приходилось отрабатывать повторно, и это делалось настойчиво, неотступно. Те полигонные недели в Рижском заливе, неполные четыре недели перед самой войной, стали учебно-боевой страдой, державшей в напряжении командиров и экипажи стрелявших лодок, комдивов и специалистов штаба, словом, всех. И чего-то мы достигли. До приказа командующего о переводе подлодок в первую линию дело не дошло: выполнить всё необходимое для этого не хватило времени. Но становилось всё ощутимее, что люди и корабли уже не такие, какими пришли из Либавы. Особенно это касалось лодок, вступивших в строй позже других.
Эскадренный миноносец «Энгельс» типа «Новик» выполнял роль цели при отработке торпедных атак подводных лодок
Могли ли мы сделать за эти недели больше? Тогда казалось, — делаем максимум возможного, уплотняя каждый учебный день. Вокруг происходило уже немало такого, что заставляло поторапливаться. И всё же, видя остававшиеся недочёты, недоработки, верили, — ещё успеем устранить их, ещё будут учебные выходы в море, в которых отшлифуется командирское и всех подводников мастерство. Знай мы все, как мало у нас на это времени, наверное, сумели бы напрячь силы так, чтобы достигнуть большего.
Обстановка накаляется
В академии я привык к тому, что Египко редко заговаривает об Испании, о том, что повидал и пережил там. Сдержанность в этом отношении проявляли, впрочем, и другие сражавшиеся за Пиренеями добровольцы. Так было принято — о «спецкомандировках» особенно не распространялись, хотя все знали, где человек побывал. Но в Усть-Двинске Николай Павлович, оставаясь со мною наедине, всё чаще стал вспоминать Хихон, Картахену и то, что происходило там три-четыре года назад. И начинал вслух размышлять о повадках фашистов, их тактических приёмах, о том, чего от них можно ожидать. Эти его воспоминания и раздумья явно были навеяны происходящим вокруг сейчас. На Балтике становилось неспокойно. Штаб флота информировал командование соединений о том, что видят в море корабельные дозоры и лётчики. Наблюдалось, например, довольно интенсивное движение немецких транспортов в порты Финляндии, причём нередко они шли с грузом в охранении лёгких боевых кораблей. А возвращались оттуда в балласте. Закономерно возникал вопрос: что перевозят немцы в Финляндию? Не войска ли? Так оно и оказалось. Какие-то, неизвестно чем занимающиеся суда, обнаруживались в устье Финского залива, на дальних, а то и не очень дальних подступах к нашим базам. Учащалось появление над советской территорией или нашими территориальными водами, в том числе вблизи военно-морских баз, неизвестных, а иногда, безусловно, немецких самолётов. В ряде случаев были все основания полагать, что они производят фотосъёмку. Однако открывать по ним огонь, хотя бы для отпугивания, запрещалось. Тут действовала формула: «не поддаваться на провокации». Помню, как Египко в первый раз прямо, со спокойной убеждённостью высказал то, что так упорно лезло в голову, но от чего всё ещё хотелось отмахнуться: — Слухи слухами, пакт пактом, но, кажется, война в самом деле не за горами. Пожалуй, может начаться вот-вот... И, очевидно, надо исходить из этого во всём. Он стал говорить, что всю стратегию и тактику гитлеровцев пронизывает идея внезапного удара. Удары с воздуха, уничтожение авиации противника на земле, неожиданные воздушные десанты, — так они начинали вторжение в страны Европы. Вероятны, считал он, и морские десанты.
Командир 1-й бригады подводных лодок КБФ Николай Павлович Египко
— Они не остановятся ни перед каким вероломством, — входили же в норвежские порты под британским флагом! — Т ак закончил свои тревожные раздумья Николай Павлович. Всё это легко было себе представить, так как за событиями на Западе мы следили внимательно. Правда, газеты освещали их как-то слишком нейтрально, слишком дипломатично, избегая называть агрессию агрессией. «А в академии, — думалось мне, — нам почти ничего не говорили о тактике самого вероятного противника, о том, с чего он может начать, к чему надо быть готовыми. Что-то отставала тут от жизни наша военная наука. Или не решалась об этом говорить?» Исходить из того, что война близка, означало для нас прежде всего ускорять боевую подготовку, отработку огневых задач, что мы и старались делать. Думали и о том, как ускорить строительство причалов и прочих сооружений в нашей новой базе, чтобы было удобнее ею пользоваться в военное время. За саму эту базу особенно не беспокоились. И что можно будет отсюда посылать лодки в боевые походы, тогда не сомневались. В Рижский залив немцы не прорвутся. Ирбенский пролив перекрыт минными заграждениями... О том, что враг способен дойти до Риги по суше, ещё не было и мысли. А кто поверил бы в то время, что он дойдет до Ленинграда? Мы прочно усвоили: бить врага надо на его территории, своей земли не отдавать ни пяди!.. И хотя я не мог знать, например, о том, насколько отстаёт по своим боевым возможностям наша авиация (новые, более совершенные самолёты только начали поступать), почему-то верилось, что отбить нападение на Советский Союз удастся относительно малой кровью. Ведь так нас учили. Такие взгляды на войну с империалистами были, можно сказать, официальной точкой зрения, которая постоянно высказывалась многими высокими военачальниками. Даже после трудной финской кампании у нас ещё не выветрились упрощённые представления о будущей войне.
Начальник штаба 1-й бригады подводных лодок КБФ Лев Андреевич Курников
Но за Либаву мы тревожились: она на переднем крае. И в Первую мировую войну флот, как известно, не смог предотвратить захвата её кайзеровской Германией. Либава находилась совсем близко от германской территории, от захваченного гитлеровцами два года назад Мемеля (ныне Клайпеда). Но казалось, что уязвимее всего она с моря. Хватит ли установленных там береговых батарей, чтобы отразить высадку десанта? Комбриг требовал от флагманского механика сведений по каждой ремонтировавшейся в Либаве подлодке: что ещё осталось сделать и сколько это займёт времени? Ускорение ремонта зависело не от нас, но меры к этому, как мы знали, принимались. Пока мы проводили в Рижском заливе торпедные стрельбы, в Либаве побывал командующий флотом. Е го, конечно, заботила готовность передовой военно-морской базы ко всяким возможным неожиданностям. В Усть-Двинске, совсем недалеко от «Иртыша», стояла у причала многопалубная «Вирония» — мобилизованное пассажирское судно, на котором разместился со своим штабом контр-адмирал П.А.Трайнин, командир нового оперативного объединения — Прибалтийской военно-морской базы.
Командир Прибалтийской военно-морской базы Павел Алексеевич Трайнин
Насколько я знал, она создавалась для управления через неё всеми базами, развёрнутыми в новых советских республиках, но пока это объединение существовало практически номинально, находясь в начальной организационной стадии. Не был укомплектован даже штат, а «Виронию» ещё не успели оснастить средствами связи, и Трайнин пользовался радиостанцией «Иртыша».
Пассажирский пароход «Вирония». Балтийское море, 1941 год
Живой, общительный Павел Алексеевич бывал частым гостем на «Иртыше». Он работал в тесном контакте с сухопутным командованием, почти ежедневно посещал штаб Прибалтийского особого военного округа и нередко, возвратясь из Риги, подъезжал на машине сразу к нашему трапу, чтобы поделиться известиями, которые получал от армейских разведотдельцев. К середине июня эти известия стали особенно настораживающими. Через Трайнина мы узнавали раньше, чем по другим каналам, о новых случаях вторжения немецких разведчиков в советское воздушное пространство, о том, что продолжается сосредоточение гитлеровских войск у наших границ, в том числе под Либавой. Из штаба флота поступали предписания повысить бдительность всех вахт и дежурной службы, усилить наблюдение за воздухом и водой. Продолжалось рассредоточение кораблей флота. В Усть-Двинск уже перешёл Отряд лёгких сил (ОЛС) во главе с крейсером «Киров».
Краснознамённый крейсер «Киров»
В такой обстановке 19 июня был получен приказ командующего: перейти на повышенную оперативную готовность, готовность номер два. При складывавшихся обстоятельствах приказ не явился неожиданным. Просто стало ещё яснее, насколько серьёзно положение. Проводить боевую подготовку так, как велась она в последние недели, стало уже нельзя. Что успели сделать, то успели, а учиться боевому мастерству не перестают ведь и на войне. Пока же лодкам надо было срочно принимать боезапас, топливо, продовольствие и всё остальное, что должно быть на борту в боевом походе. Увольнение краснофлотцев в город было прекращено, связь с берегом ограничена. Из Либавы Аверочкин донёс, что и там это делается, как положено, что три «Малютки» из дивизиона Матвеева, а также Л-3 готовятся к выходу в дозор. Этим распоряжался Клевенский, получавший приказания от командования флота. А Аверочкин со своей группой лодок подчинялся командиру Лиепайской военно-морской базы в оперативном отношении. Для усиления дозоров мирного времени, которые неслись постоянно, нам было приказано направить в район западнее Ирбенского пролива одну из находившихся в Усть-Двинске «эсок». Решили послать подводную лодку С-7 капитан-лейтенанта Лисина. Снаряжена она была как для боевого похода. Люди уходили, зная, что в море надо быть готовыми ко всему. И всё же как-то не верилось, что война может застать лодку вот в этом дозоре. А немецкие подлодки уже начинали ставить мины в устье Финского залива, но мы этого не знали. Ещё одна подлодка — С-4 капитан-лейтенанта Абросимова, тщательно проверенная флагманскими специалистами штаба, заступила на дежурство в одночасовой готовности к выходу в море на полный срок автономности. Настал вечер 20 июня. После моего доклада комбригу о сделанном на бригаде за день, мы уточняли, что надлежит выполнить завтра. К трапу плавбазы подъехала машина, и на борт «Иртыша» поднялся контр-адмирал Трайнин. Он был мрачен и заметно взволнован. Торопливо поздоровавшись, Павел Алексеевич сообщил, что он прямо из штаба округа, где получил такую информацию: перебежчик с германской стороны, перешедший границу сегодня, рассказал, что немецкие войска готовятся напасть на нас в ночь на 22 июня. Верить или не верить? В слухах о близкой войне, ходивших в Прибалтике, упоминались разные сроки её начала, и некоторые из называвшихся сроков уже остались позади. Но и отмахнуться от такого известия было невозможно. Неспроста же флот перешёл на повышенную оперативную готовность. Ясно было одно: надо ещё энергичнее, не теряя ни часа, делать то, что мы уже делали, — готовить бригаду к войне. Информацией Трайнина мы поделились с бригадным комиссаром Обушенковым, с комдивами и двумя-тремя работниками штаба с тем, чтобы никуда дальше она не пошла. На большее не имели права. Следовало полагать, что показания перебежчика уже известны штабу флота. Мы ждали, не дадут ли оттуда тем или иным способом понять, как относиться к этим сведениям. Но ничего, вносящего ясность, не последовало. Штаб флота лишь удостоверялся в том, что готовность номер два действует. Поступали привычные уже разведданные об интенсивном движении судов на коммуникациях, ведущих к финским портам. Только теперь транспорты под флагом со свастикой следовали преимущественно с востока на запад и шли незагруженными. Не совсем обычными были наблюдения, о которых в последний мирный день донёс в штаб флота (до нас это дошло, позже) командир дозорной «Малютки» из 2-й бригады капитан-лейтенант А.И.Маринеско, очень известный впоследствии балтийский подводник. В ночь на 21 июня мимо его позиции прошло более трёх десятков транспортов, в основном немецких. Когда стало рассветать, на некоторых судах заметили подводную лодку, и на палубах начиналась суматоха, кто-то даже бросался к спасательным шлюпкам, их готовили к спуску на воду... Такого ещё не наблюдалось на мирной Балтике! 21 июня проходило в томительно-напряжённом ожидании какого-то прояснения обстановки. А внешне всё было спокойно. Стояла хорошая погода, в городе заканчивалась трудовая неделя, и люди, наверное, заранее радовались тёплому летнему воскресенью. С «Иртыша» было видно, как спешат по домам рабочие порта и строители, занятые оборудованием базы. Порой представлялось просто невозможным, что вся эта мирная жизнь вот-вот оборвётся. И вопреки всему, что уже знал и как будто успел осмыслить, хотелось думать: может, ещё обойдётся? Может быть, это действительно какие-то местного значения провокации, о которых нас предупреждали? Ведь и на Дальнем Востоке сколько раз казалось, что стоим накануне войны. Как-то успокаивали московские радиопередачи: шла обычная информация о трудовых буднях страны, приятная музыка... Весь день все были заняты своим делом. Готовность номер два не отменяла полностью субботнего распорядка, и вечером на плавбазах демонстрировались кинофильмы. Часть командного состава получила разрешение провести вечер с семьями, заночевать дома. Система оповещения на квартирах была уже отработана и позволяла быстро всех собрать, если понадобится. Тем более что многие командирские семьи поселились компактно, в пригородном посёлке, куда ходил бригадный рейдовый катер. Николай Павлович Египко дал понять, что домой не собирается. Оставался на плавбазе и я. Не отпрашивался на берег, к семье, никто из моих ближайших помощников по штабу. Потом я узнал, что так было в тот вечер и в других соединениях. Для всего последующего оказалось важным, наверное, не только само присутствие командиров и штабистов на своих постах, у средств связи. Сыграло свою роль, думается, также и то, что мы, находясь ещё в неизвестности, уже были внутренне готовы к самому грозному. Телеграмма командующего флотом, помеченная серией ВВО — «вне всякой очереди», продублированная по всем каналам связи, поступила незадолго до полуночи. Это был приказ немедленно перейти на оперативную готовность номер один — полную боевую. И очень скоро мы смогли донести о выполнении приказа, потому что для этого оставалось сделать уже немного. По сигналу боевой тревоги весь личный состав подводных лодок перешёл на свои корабли, быстро вернулись ночевавшие дома командиры и сверхсрочники. Лодки, имея на борту необходимые запасы, рассредоточились в гавани и по причалам на Даугаве. Куда кому встать, командиры уже знали. Заняли свои боевые посты расчёты зенитных орудий и пулемётов. Всё делалось организованно, слаженно. Чётко звучали доклады. На «Иртыше» их принимал уже не дежурный по штабу, а заступивший на первую четырёхчасовую вахту оперативный дежурный по флагманскому командному пункту (ФКП) бригады. Если бы наше соединение управлялось с берега, ФКП полагалось бы развернуть в каком-то укрытии, например, в оборудованном для этого подвале. На плавбазе переходить нам было некуда, и все оставались на своих местах. Флагманским командным пунктом автоматически становилась совокупность помещений, расположенных в корабельной надстройке: рубка оперативного дежурного, каюты комбрига и моя, радиорубка, некоторые другие отсеки и каюты. Очень спокойно держался Николай Павлович Египко, и это передавалось окружающим. О том, война это или не война, никто на ФКП не спрашивал. Становилось очевидным, что это — война. Но в экипажах лодок, вероятно, ещё могли принимать всё происходящее за учение, а сказать всем, что это не так, у нас пока не было оснований. Чувствовалось, как ждут все на бригаде какой-то информации, разъясняющей положение. Но так же напряжённо ждали её и мы с комбригом. Запрашивать о чём-то Таллин считали неуместным. Не сомневались, что всё необходимое сообщат и так. Ждать пришлось не особенно долго. Пришла новая телеграмма командующего, излагавшая, как теперь известно, то, что сообщил на флоты лично нарком ВМФ. Она предупреждала, что сегодня ночью возможно нападение Германии или её союзников, и это нападение приказывалось отражать всей силой оружия. Однако была и оговорка: нападению могут предшествовать провокации, поддаваться на которые не следует... Как отличить провокации от самого нападения?.. В Рижском заливе провокации были маловероятны: здесь всё-таки ещё не граница. Ну а в Либаве?.. Как бы там ни было, теперь мы уже могли сориентировать в обстановке личный состав кораблей, что и сделали без промедления. И это был лучший способ обеспечить общую высокую бдительность, общую готовность выполнить любой приказ. Ночь стояла тихая, очень светлая, как и полагается на Балтике в это время года. Ближе к утру над заливом стал подниматься лёгкий туман. Мы поддерживали связь со штабами Трайнина и Отряда лёгких сил, с другими соседями по базе. Ничего необычного никто не замечал. Долго были спокойными и доклады с береговых постов в устье Рижского залива. До пятого часа утра ничего не происходило и в районе Либавы.
Война началась
О начале войны мы узнали в шестом часу утра 22 июня, когда Военный совет флота оповестил балтийцев:
«Германия напала на наши базы и порты. Силой оружия отражать нападение противника!»
И сразу же была принята немного запоздавшая радиограмма, переданная с нашей береговой базы в Либаве о том, что немцы бомбят город, а на суше идёт бой у Паланги. Клевенский успел донести о том же в штаб флота чуть раньше. Так всё стало окончательно ясно. Капитан-лейтенант А.Н.Тюренков, дежурный на ФКП, начал вести новый оперативный документ — «Журнал боевых действий бригады». Одна из первых записей, сделанных в нём, касалась подводной лодки капитан-лейтенанта Лисина, которая находилась в дозоре западнее Ирбенского пролива, и должна была, если бы ничего не произошло, возвратиться в этот день на базу. Теперь командиру С-7 было передано по радио: «Началась война с Германией. Перейти на дозор военного времени». Вскоре Аверочкин радировал, что три «Малютки»: М-79, M-81 и М-83, а также мощная Л-3, назначенные раньше для усиления дозоров мирного времени, по приказу командира военно-морской базы Клевенского выходят на позиции к западу от Либавы с задачей не подпускать к ней неприятельские корабли. Считалось вполне возможным, что гитлеровцы попытаются высадить там морской десант. Врывались же они в Норвегии прямо в порты!..
«Эска» идёт воевать
А из Усть-Двинска первой выходила в боевой поход подводная лодка С-4 капитан-лейтенанта Абросимова, находившаяся уже третьи сутки в часовой готовности. Поскольку на Балтике имелось две боевые бригады подлодок, действовавших независимо одна от другой, Военный совет в директиве, подготовленной на случай войны, разделил между ними морской театр по параллели, проходящей через южную оконечность острова Готланд. В операционную зону нашей 1-й бригады входила акватория к югу от этой параллели, а 2-й бригады — северная часть Балтийского моря и Финский залив. Командир бригады решил направить первую лодку в район Мемеля и западнее, где должны были пролегать прибрежные коммуникации противника, питающие фронт. Штаб флота с этим согласился. К разработке боевой документации были привлечены флагманские специалисты: штурман А.Н.Тюренков, минёр С. И. Иодковский, связист Тарутин и его помощник Наумов. В приказе, вручаемом командирам, характеризовалась оперативная обстановка на море и в назначенном для боевых действий районе, как она представлялась нам в штабе, и ставилась задача: уничтожение кораблей и транспортов противника. В приказе боевые корабли стояли на первом месте прежде всего потому, что считался вероятным вражеский десант, а он, конечно, не мог бы высадиться без поддержки артиллерии именно крупных кораблей. К выходу в море готовились и другие подлодки. Покидали рейд Усть-Двинска наши соседи по базе — надводные корабли Отряда лёгких сил. Командование флота привлекло эскадренные миноносцы к постановке оборонительных минных заграждений, создававшихся, чтобы преградить противнику вход в Финский и Рижский заливы, прикрыть наши базы. Из того, чему учили нас в академии, следовало, что это не лучшее использование быстроходных эсминцев, способных ставить не оборонительные заграждения вблизи своих берегов, а активные, — у берегов противника. Но на Балтике не хватало минзагов, как и тральщиков, имелось всего два надводных заградителя и один приспособленный для постановки мин транспорт. Обидно было, что Балтийский флот, так выросший за последние годы, не успел к началу боевых действий сбалансироваться по классам кораблей. Нет, пожалуй, другого морского театра, где минное оружие могло быть применено столь широко, как на Балтике. И гитлеровцы делали на него очень большую ставку с самого начала. Масштабы их минных постановок прояснились для нас, конечно, не сразу, но уже в первый день войны штаб флота оповестил соединения о минах, обнаруженных в самых различных районах: и на кронштадтском фарватере, где они сбрасывались с воздуха, и на подходах к Таллину, и в других местах. Минная опасность становилась грозным фактором военной обстановки на огромном водном пространстве. И ещё никто не знал о немецких минах, уже поставленных вблизи Либавы и Виндавы (Вентспилс), а также в устье Финского залива, чего не заметили флотские дозоры. Не успели мы ещё узнать и того, что враг вводит в действие мины совершенно новых типов, которые нельзя обезвреживать обычными тральными средствами. Ещё до полудня, когда из выступления по радио заместителя председателя Совнаркома В.М.Молотова вся страна узнала о нападении фашистской Германии, немецкие бомбардировщики дважды налетали на Ригу, на её аэродром. Гавань и рейд Усть-Двинска они тогда не бомбили. При втором налёте корабельные зенитчики открывали огонь, однако без видимых результатов: поражать фактические воздушные цели тоже ещё надо было учиться. Но самым тревожным было положение в районе Либавы. События там развивались настолько стремительно, что получаемые донесения могли не соответствовать обстановке уже через час. Ясно определилось намерение врага овладеть Либавой ударом с суши. Захватив Палангу, немцы продвигались к Либаве по приморскому шоссе. Фашистская авиация продолжала бомбить военно-морскую базу и город. В таких условиях становилось невозможным дальнейшее нахождение в Либаве оставленных там подлодок. Туда пошла радиограмма с приказанием комбрига капитану 3-го ранга Аверочкину немедленно отправлять в Усть-Двинск с возможным заходом в Виндаву все лодки, находящиеся на плаву и способные драться. Так началась для нас военная страда. В первые же её часы произошло много непредвиденного, и не всё ещё толком укладывалось в голове, особенно такой быстрый прорыв немцами обороны на сухопутной границе под Либавой. Но я видел, в каком боевом настроении уходил в море экипаж капитан-лейтенанта Абросимова, видел, как готовятся к выходу на позиции моряки других лодок. Навалившиеся события ни у кого не вызвали растерянности, подавленности. Очень сильно чувствовалась общая решимость самоотверженно выполнить свой долг. Глядя на тот тяжкий день из нынешнего далека, я прежде всего вспоминаю именно это. И с ещё большей убежденностью говорю: если внезапное нападение врага и поставило нас тогда перед большими трудностями, ошеломить наших людей ему всё равно не удалось. А это значило немало...
Большая подводная лодка — минный заградитель второй серии типа «Ленинец»
Лавров Валерий Николаевич – капитан 1 ранга в отставке, кандидат военно-морских наук, доцент. Из 38 лет службы в ВМФ 15 лет прослужил на дизельных и атомных подводных лодках («С-69», «С-28», «К-135»). Принимал участие в 9 боевых службах. В должности старшего помощника участвовал в походе атомной подводной лодки «К-135» на Кубу в 1970 г. Подводный крейсер, вооруженный крылатыми ракетами, скрытно преодолел все рубежи противолодочной обороны США, всплыл у границы кубинских территориальных вод и, встреченный кубинскими МПК, прошел в порт Съенфуэгос. Учился в Военной академии тыла и транспорта. Закончил её с Золотой медалью и был назначен заместителем командира 37-й дивизии подводных лодок КБФ по тылу. Затем длительное время преподавал в Военно-Морской Академии им. Адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова и вел большую научно-исследовательскую работу. Им выполнены более 40 научных трудов. С 1988 по 1991 гг. находился в Ливийской Джамахирии, где занимался подготовкой командного состава Ливийских ВМС. Во время военных действий США в Ираке в ходе операции «Буря в пустыне» был военным советником. Командировка в Ливию стала последним эпизодом военной биографии В.Н. Лаврова. В феврале 1992 г. он уволился из рядов ВМФ. Автор многих статей, очерков, рассказов, опубликованных в разное время в журналах и газетах. В 2006 г. в издательстве «Судостроение» вышла его книга «Первые российские подводные плаватели», посвященная 100-летнему юбилею подводного флота России. В конце 2013 г. то же издательство выпустило в свет его вторую книгу на эту же тему – «Первопроходцы российского подводного флота», представляющую собой второе издание первой книги, дополненное главой «Покорители фантастических глубин» – о создании и судьбе первой в мире боевой подводной лодки, способной погружаться на глубину 1000 м. В соавторстве с известным питерским историком-краеведом Галиной Бунатян Лавровым написаны две книги: «Пригороды Санкт-Петербурга» (2003 г.) и «Царское Село. Здесь жили цари и поэты» (2011 г.). Обе вышли в свет в издательстве «Паритет». В настоящее время В.Н.Лавров пишет книгу «Фамилия», предназначенную для его детей и внуков. Предлагаемые выдержки из этой книги повествуют о том, как для курсантов 2-го Высшего Военно-Морского училища подводного плавания (г. Рига) было организовано ежегодное практическое обучение (после каждого курса теоретического обучения), включая итоговую стажировку выпускников на подводных лодках в качестве дублеров командиров групп (1955 – 1958 гг.)
Использованы фотографии из личного архива В.Н.Лаврова, а также из книги В.П.Митрофанова «».
-
Дальний штурманский поход на УПС «Седов» (02.08. – 02.10.1955 г.)
Ранним утром одного из последних дней июля 1955 г. курсанты 2-го Высшего Военно-Морского училища подводного плавания выгрузились на Балтийском вокзале в Ленинграде и построились в колонну по три. На левом рукаве бушлатов все еще красовалась одна курсовка. Форма-3 и другие личные вещи были уложены в морские чемоданы, называемые кисой, которые вместе с картами, приборами и учебными пособиями были погружены на два грузовика. Автомашины с сопровождающими груз мичманами отправились в Ломоносов, чтобы оттуда на пароме переправиться в Кронштадт. Колонна курсантов пошла пешком к Сенатской площади (пл. Декабристов), где у дебаркадера нас ожидал морской буксир. Многие попали в Ленинград впервые, поэтому то и дело раздавались возгласы восхищения, задавались вопросы курсантам-ленинградцам. Офицеры не обращали внимания на эти вольности в строю, так как в этот ранний час улицы были совершенно пустынны. Не обошлось и без смеха. На Невском проспекте рядом с известным кафе «Север» был не менее известный ресторан «Нева» (сейчас там книжный магазин «Буквоед»). Эту вывеску прочел курсант Арно Паркель. Почему-то посчитав, что вывеска написана латинскими буквами, он громко изрек: «Смотрите, ребята, иностранный кабак “ХЕБА” (НЕВА)».
После погрузки на буксир шли Невой, каналом. Издалека увидели купол Морского собора в Кронштадте. Высадились на стенку Усть-Рогатки, рядом с ошвартованным кормой к стенке красавцем четырехмачтовым барком «Седов». Командиры рот поднялись на борт по трапу, установленному с кормы «Седова». Мы же со стенки с удовольствием рассматривали корабль, которому предстояло на два месяца стать нашим домом. Одно из самых крупных парусных судов, четырехмачтовый барк был построен немецкой фирмой Крупа на верфях в Киле и спущен на воду 14 февраля 1921 г. Судно нарекли «Магдалена Винен» (по имени жены судовладельца).
Главные размерения барка:
Водоизмещение – 6 500 т. Длина наибольшая – 117,5 м Ширина на миделе – 14,7 м Высота надводного борта – 7 м Осадка в полном грузу – 7,5 м Количество мачт – 4 Наибольшая высота мачты (второго грота) – 57 м Общее число парусов – 32 Общая площадь парусов – 4 192 кв.м
Немного из истории. Судно вышло на океанские просторы в роли «Винджаммера» – парусного гиганта коммерческого назначения, то есть , приспособленного для перевозки, так называемых, медленных грузов.
К середине 30-х годов прошлого века разорившаяся судоходная компания продала барк Северогерманскому Ллойду – страховой компании, владевшей большим количеством судов и занимавшейся подготовкой кадров для торгового флота. Барк был переоборудован в учебно-парусное судно и получил новое имя «Коммодор Йонзен». Система подготовки кадров была продумана так, чтобы судно приносило прибыль. Практиканты, исполняя матросские обязанности, не получали жалованья. Кроме того, за свое обучение и питание они вносили плату. При этом в маршрутах и характере перевозимых грузов существенных изменений не было. Таким образом, расходы по содержанию судна снижались, а прибыль увеличивалась. С началом 2-й Мировой войны судно было мобилизовано и использовалось на Балтике для доставки снабжения в порты вблизи «восточного фронта». После Победы над фашистской Германией при распределении ее флота между союзниками «Коммодор Йонзен» был передан Советскому Союзу и получил имя «Седов». В первое плавание под советским флагом барк вышел после выполнения большого объема восстановительных работ в июне 1952 года под командованием большого энтузиаста парусного дела капитана 2 ранга Митрофанова Петра Сергеевича. Наш поход был шестым дальним плаванием «Седова» и вторым – в 1955 году. Несколько позднее стали известны сроки и маршрут похода: – плавание с 2 августа по 4 октября 1955 г.; – по южной схеме – Кронштадт, Балтийское море, проливная зона, Северное море, Английский канал (проливы Ла-Манш и Падекале), Бискайский залив, остров Мадейра, Азорские острова. – возвращение – Центральная Атлантика, Северное и Балтийское моря и Кронштадт. Но пока – подготовка к плаванию. Огромный парусник уподобляется «Ноеву ковчегу». На его борту собираются курсанты двух училищ (Рижского и Архангельского), гидрографическая партия, группа молодых офицеров – слушателей каких-то курсов переподготовки, группа радиоразведки, оркестр нашего училища, несколько корреспондентов и. разумеется, штатная команда «Седова» – всего около 400 человек. В трюмах этого «Ноева ковчега» скрываются двухмесячные запасы продовольствия и пресной воды на эту массу людей, запасы топлива для двигателя и дизель-генератора, запасные паруса и тросы, краска и моющие средства, тысячи морских карт по всему маршруту и сотни таблиц, пособий и навигационных журналов для ведения прокладки курсантами, десятки секстанов и комплектов штурманского прокладочного инструмента, специальное оборудование для гидрографов и радистов и многое другое. Веселое оживление вызвала погрузка двух десятков хрюшек, для которых устроили загон на шкафуте по левому борту. Только повзрослев, мы поняли всю сложность организации подготовки и успешного проведения такого похода с максимальной пользой для будущих офицеров флота. Значительно позднее мы оценили опыт, мудрость и громадную ответственность руководителя похода – начальника нашего училища контр-адмирала Безпальчева Константина Александровича. А ведь ему уже шел шестидесятый год!
Контр-адмирал Безпальчев Константин Александрович (1896 – 1973 гг.) Фото 1953 г. Рига
С окончанием погрузочных работ и размещения личного состава нас уволили в город Кронштадт. Не помню организацию увольнения (кого и до какого часа), но в городе я оказался один. Кронштадт тогда был закрытым городом с мощным судоремонтным заводом и другими предприятиями. Кажется, это был будний день. В Петровском парке встречались только молодые мамы с колясками, на улицах – редкие прохожие, спешащие по своим делам. Я постоял у памятника Петру I, расположенному напротив Усть-Рогатки. На тыльной стороне постамента прочитал его наказ «Оборону Флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело».
открыт в 1841 г. Скульптор Т.Ж.Н.Жак. Отливка П.К.Клодта. Надпись выполнена позднее – в 1881 г.
Невольно подумалось о том, что если бы потомки не выполнили этот наказ, то и Ленинград не устоял бы в течение страшной 900-дневой фашистской блокады. Выйдя из парка, пошел по уютным и чистым улицам города – колыбели Балтийского флота. На якорной площади полюбовался великолепным Морским собором и прекрасным памятником Адмиралу Степану Осиповичу Макарову. Спустя много лет, в разных гарнизонах подводников-североморцев я встречал надпись-завещание великого флотоводца, высеченную на этом памятнике: «Помни войну!». Думаю, что это завещание актуально и сегодня.
Морской Собор в Кронштадте. Построен по проекту архитектора В.А.Косякова в 1903 – 1913 гг. Памятник С.О.Макарову. Скульптор Л.В.Шервуд.1913 г.
Погуляв по городу какое-то время, оказался у кинотеатра, который тогда назывался «Три эсминца». Зашел в магазин. На все оставшиеся деньги купил полтора или два килограмма конфет «Соевый батончик». С этим кульком я отправился на корабль. Вступив на верхнюю площадку трапа, отдал честь Военно-морскому флагу и вдруг осознал, что я уже год ношу флотскую форму, но впервые в жизни возвращаюсь с берега на корабль, на свой корабль, который уже завтра должен выйти в море! В носовом кубрике, куда я спустился, несколько курсантов занимались подготовкой к завтрашнему дню. Я последовал их примеру. Переоделся в чистое рабочее платье. Завернул в непромокаемую кальку Служебную книжку (удостоверение личности курсанта), комсомольский билет, фотографию мамы и почти незнакомой мне девушки с красивым именем Лариса, что в переводе с испанского означает «чайка». Все это спрятал в бумажник, который зашил в кармане формы-3, уложенной в рундуке.
Так обстояло дело и у остальных трёх тихоокеанцев, поступавших в академию в 1939 году: подводников А.М.Стеценко, В.А.Касатонова и надводника В.А.Андреева. Вместе с нами учился и окончил академию Н.П.Египко, тоже бывший тихоокеанец. На Тихом океане мы с ним одновременно командовали «Щуками», служили сперва в одной, тогда ещё единственной на Дальнем Востоке, бригаде подводных лодок, и я хорошо знал его с тех пор. Да и всему Тихоокеанскому флоту был известен командир подводной лодки Щ-117, которая в 1936 году совершила необычный по продолжительности поход, доказав, что автономность «Щук» при необходимости может быть увеличена вдвое против расчётной. Об этом походе, который в газетах называли стахановским, узнала вся страна. Помню номер «Правды» с портретами членов экипажа лодки на первой странице и постановлением Президиума ЦИК СССР за подписью М.И.Калинина о награждении командира и комиссара орденами Красной Звезды, а всего остального личного состава орденами «Знак Почёта».
Встреча героического экипажа подводной лодки Щ-117 с руководством страны. (Картина художника В. Щербакова). Москва, Кремль, 1936 год
Командир подводной лодки Щ-117 Тихоокеанского флота Магомет Имадутдинович Гаджиев. Владивосток, 1936 год
Лодка Египко стала первым советским кораблём, весь экипаж которого состоял из орденоносцев. А ведь ордена имели в то время ещё очень немногие, и вручали их, даже дальневосточникам, обязательно в Москве, в Кремле. Вскоре после того знаменитого похода Николай Павлович Египко был направлен в Военно-Морскую академию. Командование подводной лодкой Щ-117 он передал Магомету Имадутдиновичу Гаджиеву. Но проучился в академии Египко тогда недолго. Вместе с другими советскими добровольцами поехал в Испанию. Н.П.Египко командовал там одной из подводных лодок республиканского флота, затем ещё одной. О подробностях его боевой работы у берегов далёкого Пиренейского полуострова, как сумел вернуть повреждённую подлодку в строй, как прорывался под водой через перекрытый противолодочными дозорами Гибралтарский пролив и ещё о многом другом, мне стало известно гораздо позже. В указе о присвоении Николаю Павловичу Египко звания Героя Советского Союза говорилось: «за выполнение особого задания командования и проявленные при этом мужество и героизм...» Ещё раньше он был награждён орденом Красного Знамени. Все тогда понимали: это «за Испанию», за помощь её народу, борющемуся против фашизма. Н.П.Египко и черноморский подводник И.А.Бурмистров, также сражавшийся в Испании, стали самыми первыми Героями Советского Союза среди военных моряков. В то время людей, удостоенных этого звания, было ещё так мало, что почти каждый мог перечислить их фамилии, да и в лицо их знали по портретам, и они пользовались совершенно особенным уважением. Добровольцы, побывавшие в Испании, являлись носителями самого современного боевого опыта. Такие люди были нужны в частях и на кораблях, и вернуться сразу после Испании к учёбе в академии Египко не смог. Его и Бурмистрова назначили командирами бригад подводных лодок на Чёрное море. Потом осложнилась обстановка на Балтике, возник военный конфликт с Финляндией. Финская кампания застала Николая Павловича командиром одной из бригад подлодок Балтийского флота. Только в 1940 году он вновь стал слушателем академии, которую и окончил с нашим ускоренным выпуском.
Мы оба были довольны назначениями
Теперь мы попали с ним в одно соединение. Служить под началом командира с такой биографией я считал большой честью. Высоко ценил я и личные качества Николая Павловича, его спокойный, уравновешенный характер, исключительную доброжелательность к товарищам. Он не любил выделяться, никогда не напоминал и намёком о своих заслугах. Будучи старше меня на три года и старше по званию, Египко позже окончил военно-морское училище, потому что поступил в него после четырёх лет матросской службы. Он не раз давал понять, что о моём старшинстве по училищу помнит. Это очень давняя, дошедшая из нахимовских времён, и, думается, неплохая традиция морских офицеров: независимо от должности и звания проявлять уважение к тому, кто хоть на год раньше вышел из стен училища. А в те годы все, занимавшие на флоте командные должности, были товарищами по Военно-Морскому училищу имени М.В.Фрунзе, для всех нас родному.
Первый Герой Советского Союза — командир подводной лодки Николай Павлович Египко. Москва, 1939 год
Своим назначением Николай Павлович Египко был удовлетворён. Он тепло вспоминал службу на старых балтийских «Барсах» в двадцатые годы, до перевода на Дальний Восток, говорил, что рад будет снова встретиться с подводниками, которыми командовал совсем недавно, перед возвращением в академию. Насколько я понимал, его устраивало, что начальником штаба назначили меня. Я же сознавал, что этим назначением мне оказано очень большое доверие. 1-я бригада подводных лодок дислоцировалась в молодой Латвийской советской республике, в Либаве — давнишней базе балтийцев. Штаб Балтийского флота находился в Таллине, и оттуда нам поступило приказание следовать прямо к месту службы и вступать в исполнение своих обязанностей. Командующий флотом вице-адмирал В.Ф.Трибуц хорошо знал Египко и, видимо, счёл излишним, чтобы мы заезжали представляться в Таллин, не лежавший на прямом для нас пути. «Крюк», вообще-то, был небольшой, мы потеряли бы какие-нибудь сутки. Честно говоря, не приходило в голову, что приказание ехать напрямик могло быть как-то связано с общей обстановкой, и что старшие начальники не хотели, чтобы даже на такой малый срок откладывалось фактическое вступление в должность нового командира и нового начальника штаба крупного соединения. Понимание того, что большая война, давно угрожавшая стране, возможно, совсем близка, что она может разразиться вот этим летом, идущим на смену затяжной, холодной весне, у нас ещё не было. Оно пришло к нам позже. Быстро закончив личные дела, решив, что семьи с собой пока не берём, — неизвестно было, найдётся ли для них сразу жильё, — мы с Николаем Павловичем Египко выехали через Ригу в Либаву. Ранним утром 5 мая вышли на привокзальную площадь небольшого тогда, тихого городка, чем-то напоминавшего старую русскую провинцию. Главным в этом городе был его порт, расположенный в стороне от вокзала и жилых кварталов. Он помнил броненосцы русских эскадр, уходивших отсюда в начале века на Дальний Восток. С ним были связаны и другие события морской истории. В 1941 году он являлся самым западным советским портом на Балтике. Я уже немного знал Либаву по прошлогодней стажировке. Теперь мы считали, — здесь наш дом. Кто знал, что приехали мы ненадолго!
Командующий Балтийским флотом флагман 2-го ранга Трибуц Владимир Филиппович. Таллин, 1941 год
Большая подводная лодка первой серии типа «Декабрист»
Глава вторая
СКОЛЬКО У НАС ВРЕМЕНИ?
Изучение общей обстановки
Прежний командир бригады капитан 1-го ранга К.М.Кузнецов (он переводился на работу в Наркомат), вводя нас в курс дел, объяснил, что сейчас завершается переформирование подводных соединений, предпринятое по решению Главного Военного совета ВМФ. Из прежних трёх боевых бригад подводных лодок на Балтике создавались две. 3-я бригада, состоявшая из «Малюток», расформировывалась, а её лодки передавались 2-й бригаде и нашей. Вместе с этими «Малютками», которые пока ещё не прибыли в Либаву, наша 1-я бригада должна была состоять из 23 подлодок, сведённых в четыре дивизиона. Кроме бригад, которые я назвал боевыми, Балтийский флот имел Отдельный учебный дивизион подлодок и ещё одно крупное соединение подплава, именовавшееся раньше Учебной бригадой. Теперь оно получило более точное название — бригада строящихся и капитально ремонтирующихся подводных лодок, сокращённо БСКРПЛ. Сюда входили лодки, близкие к окончанию их строительства (с уже сформированными экипажами) или проходящие испытания, а также поставленные на длительный заводской ремонт. По окончании работ и испытаний они передавались в боевые бригады.
Командир 1-й бригады подводных лодок (до мая 1941 года) Константин Матвеевич Кузнецов
Поскольку читателю уже известны Н.С.Ивановский и А.Т.Заостровцев, мои сослуживцы и начальники на Дальнем Востоке, добавлю, что первый был теперь начальником штаба 2-й бригады подлодок, базировавшейся в Таллине (в командование ею только что вступил капитан 2-го ранга А.Е.Орёл), a второй — командиром бригады строящихся лодок. На Балтике собралось к тому времени много недавних тихоокеанцев.
Михаил Сергеевич Клевенский
Наша бригада подчинялась непосредственно Военному совету флота. Командир Лиепайской военно-морской базы капитан 1-го ранга М.С.Клевенский являлся для подводников начальником лишь в вопросах гарнизонно-комендантских. Но он обеспечивал базирование лодок, отвечал за всё, с этим связанное. И было приятно, что «старший на рейде» в Либаве в прошлом сам подводник, хорошо известный Египко и мне по Дальнему Востоку. Во Владивостоке я жил с Клевенским в одном доме. Дружили семьями, иногда в выходные дни вместе отправлялись на природу, к Амурскому заливу. Человек неутомимо деятельный, вечно что-нибудь изобретавший и усовершенствовавший, Михаил Сергеевич и на досуге бывал поглощён мыслями о том, что бы ещё сделать, как говорили раньше, для пользы службы. Он был способен и в ночь-полночь разбудить телефонным звонком, чтобы посоветоваться о какой-то возникшей у него идее. На «Щуке», которой Клевенский командовал несколько лет, он вовлёк в активное рационализаторство чуть ли не весь экипаж. После того, как были уже значительно превзойдены расчётные сроки автономного плавания «Щук», начало чему положил экипаж Египко, на подводной лодке Клевенского изыскали возможность принять на борт ещё больше дизельного топлива, и эта лодка совершила рекордный по продолжительности поход, пробыв в море более ста суток! Назначенный потом начальником оперативного отдела штаба Тихоокеанского флота, Клевенский, поощряемый новым командующим Н.Г.Кузнецовым, увлечённо разрабатывал «ступенчатую» систему боевых готовностей, при которой корабли, части и соединения по короткому сигналу, требующему произвести точно определённые действия, переходили в качественно иное состояние. Отсюда и пошли «оперативная готовность номер один», «оперативная готовность номер два», вошедшие к сорок первому году в практику всех наших флотов. У штаба Лиепайской базы бросилась в глаза необычайной высоты сигнальная мачта, которой во время моей прошлогодней стажировки ещё не было. Флаги поднимались с помощью небольшой ручной лебёдки, и сигнал читали почти на всей территории базы. Нетрудно было догадаться, что это, конечно же, заведено гораздым на выдумки Клевенским. Он, как всегда, всецело жил службой, успев немало сделать для налаживания её в новой военно-морской базе. А заместителем Клевенского по политической части оказался Павел Иванович Поручиков, мой сослуживец по черноморскому «Спартаковцу». Вот уж кого я никак не ожидал встретить в Либаве! После того он окончил Военно-политическую академию, плавал на Балтике на новых эсминцах, был уже в звании полкового комиссара. О многом хотелось расспросить Павла Ивановича, но дел было невпроворот. Кто знал, что скоро станет и совсем не до того!..
Командир Лиепайской военно-морской базы Михаил Сергеевич Клевенский
1-я бригада подводных лодок Балтийского флота
«Иртыш», плавбаза и штабной корабль 1-й бригады подводных лодок, был пришвартован правым бортом к массивной, почти как в Кронштадте, каменной стенке Либавской военной гавани. Невдалеке стояла другая плавбаза — «Смольный». Напротив вытянулись по берегу краснокирпичные казармы, очень похожие на Мальцевские во Владивостоке. Они, как и вся территория, примыкающая к этой части гавани, тоже принадлежали нашей бригаде. А подводные лодки довольно скученно стояли у плавбаз и ближайших пирсов. Дела и обязанности начальника штаба бригады я принимал у капитана 3-го ранга А.К.Аверочкина, который вообще-то был командиром третьего дивизиона, а временным начштаба — по совместительству. Он не скрывал, что со штабными делами расстаётся с облегчением.
Плавбаза подводных лодок «Смольный»
Командир 3-го дивизиона подводных лодок 1-й БПЛ КБФ Анатолий Кузьмич Аверочкин
— Постоянного начальника штаба у нас нет давно, — говорил Аверочкин. — Быть за него комбриг поручал и флагманскому штурману, и флагминёру. Дошла очередь и до меня... С Аверочкиным я уже был немного знаком раньше. Знал, что он коренной кронштадтец и близкий родственник знаменитого Фёдора Аверочкина, одного из руководителей Центробалта, чей портрет помещали в краснофлотских клубах рядом с портретом легендарного Анатолия Железнякова. Передав дела штаба, капитан 3-го ранга Аверочкин доложил о своём дивизионе. Это был дивизион подводных минных заградителей, единственный такой в бригаде, да и на всём Балтийском флоте. О том, что он единственный, пришлось потом очень сожалеть. В дивизион входили два «Ленинца» — самые знакомые для меня подлодки, и, не стыжусь сказать, самые любимые. Но в строю находилась лишь одна — Л-3, а другая — Л-2, стояла в Ленинграде на ремонте. Е щё имелись два подводных минзага английской постройки из бывшего флота буржуазной Эстонии, сохранявших свои прежние названия, — «Калев» (в честь героя эстонского народного эпоса) и «Лембит» (по имени предводителя эстов, восставших против немецких поработителей в ХIII веке). Это были довольно современные лодки среднего водоизмещения. Но в скорости хода они уступали «Ленинцам», а к их минным трубам и торпедным аппаратам не подходил наш обычный боезапас. Годились, впрочем, торпеды, применяемые на катерах, а некоторое количество мин, закупленных Эстонией в Англии, имелось на складах.
Подводные лодки «Калев» и «Лембит»
«Итого, четыре подводных минзага по списку, а в наличии — три», подытоживал я в уме. А Балтика с характерными для неё небольшими глубинами, с навигационными узкостями, — как раз такой морской театр, где скрытно поставленные минные заграждения могут сыграть существенную роль при любом военном конфликте. Мне было известно, что на ленинградских заводах достраивалось несколько усовершенствованных «Ленинцев» последней серии (таких, как моя Л-8 на Тихом океане) и капитально ремонтировалась Л-I, родоначальница лодок этого типа. Но ждать их, насколько я знал, надо было ещё долго. 1-й и 2-й дивизионы бригады, являвшиеся её ядром, состояли из средних подлодок типа «С» (на флоте их называли «эсками»). Эти лодки, вступившие в строй в последние годы, а некоторые совсем недавно, по праву считались самыми совершенными в своём классе для того времени. Они были значительно крупнее «Щук» и обладали гораздо большей скоростью надводного хода (19 узлов). Торпедных аппаратов имели, как и «Щуки», шесть, но торпед брали на борт больше, а в артиллерийском вооружении не уступали «Декабристам» и «Ленинцам» (одно 100-миллиметровое орудие и одна сорокапятка-полуавтомат).
Подводная лодка типа «Сталинец»
Внешней приметой «эсок» были скошенный форштевень со стальными зубьями, предназначенными для прорывания противолодочных сетей, и ещё одна «пила», размещённая выше на специальных стойках над палубой. Как только представилась возможность, я детально, как положено подводнику, познакомился с «эсками», на которых раньше почти не бывал, хотя, конечно, изучал их устройство и особенности. Нельзя было не отдать должного проектировщикам, сумевшим удобно разместить механизмы, отчего становилось просторнее в отсеках. Удачным было и большинство применённых на этих лодках технических усовершенствований, начиная с новой тогда гидравлической системы подъёма перископа, действовавшей быстро и бесшумно. Моряки с «эсок» по праву гордились своими кораблями. 1-м дивизионом командовал Герой Советского Союза капитан 3-го ранга А.В.Трипольский, 2-м — капитан 2-го ранга В.А.Червинский. Оба участники недавней советско-финляндской войны. Тогда Трипольский был удостоен звания Героя Советского Союза, а подлодка, которой он командовал, С-1, входившая теперь в его дивизион, награждена орденом Красного Знамени. Я с интересом ждал первой встречи с этим комдивом, зная и о его боевых делах (о них много писалось в газетах), и о том, что до должности, которую Трипольский занимал, он поднялся, не кончая военно-морского училища. Послужной список комдива-1 начинался так: «Краснофлотец-водолаз, старшина сверхсрочной службы, слушатель краткосрочных курсов комсостава, командир посыльного судна в звании младшего лейтенанта...» На способного моряка обратили внимание и, удовлетворив его просьбу, перевели штурманом на подводную лодку. Рвение к службе, умение набираться знаний и опыта обусловили eгo дальнейший рост. Трипольскому было под сорок. Рослый и широкоплечий, с крупной головой, он всей своей крепкой фигурой и грубоватым спокойным голосом очень соответствовал обычным представлениям о внешности бывалого моряка. Солидное впечатление, которое он производил, не обманывало. Не много потребовалось времени, чтобы удостовериться, что командир нашего головного дивизиона — опытный подводник, хороший организатор. На лодках он пользовался большим авторитетом, которого прибавляла ему, конечно, и «Золотая Звезда» на груди. Встретиться с командиром 4-го дивизиона капитан-лейтенантом С.И.Матвеевым довелось несколько позже, когда он привёл с Ханко последнюю из передававшихся в нашу бригаду «Малютку».
Первая Краснознамённая подводная лодка С-1
Командир 1-го дивизиона подводных лодок Александр Владимирович Трипольский Командир 2-го дивизиона подводных лодок Владимир Александрович Червинский Командир 4-го дивизиона подводных лодок Степан Ионович Матвеев
На Балтике уже появились подлодки типа «М» новой серии, немного «подросшие» и усовершенствованные по сравнению с первыми. Но те, которые составляли дивизион Матвеева, относились именно к первым, знакомым мне по Дальнему Востоку. Они имели надводное водоизмещение всего 160 тонн (подводное около 200 тонн), один дизель, один гребной вал, что ограничивало скорость хода и маневренность, а вооружение сводилось к двум торпедам и 45-миллиметровой пушке. Этим легчайшим лодкам с экипажем из 17 человек очень доставалось даже при несильном шторме. А отдыхать людям приходилось, где попало: в тесных отсеках не нашлось места ни для каюты командира, ни для коек матросам. Служить на старых «Малютках» было тяжелее, чем на любой другой подлодке. Такие лодки больше не строились, но находившиеся в строю могли ещё пригодиться. Особенно на Балтике, где более или менее устраивала доступная им глубина погружения (до 60 метров), а их 10-суточная автономность позволяла достигать ряда важных районов театра военных действий. Тем более из баз, которыми располагал теперь Балтфлот. Так, во всяком случае, тогда представлялось.
Подводная лодка «Малютка»
Командиры подводных лодок 1-й бригады
Познакомившись с комдивами, я старался побыстрее получить личное представление и о командире каждой лодки. Некоторых из них помнил по прошлогодней стажировке. В том числе капитан-лейтенанта В.А.Полещука. Он был из моряков торгового флота, много поплавал помощником капитана и капитаном. Пройдя краткосрочные курсы комсостава, в финскую кампанию уже командовал «Щукой», потопил транспорт. А в 1940 году, когда мы первый раз встретились, осваивал только что включённый в состав Краснознамённого Балтийского флота бывший эстонский подводный минзаг «Лембит». Рассказывал, что из корабельной документации ему достался лишь перечень забортных отверстий, подлежащих задраиванию при погружении. Т ак что изучать незнакомую лодку пришлось сразу «в натуре», в чём помогали оставшиеся на ней эстонские старшины. Теперь «Лембит» под командованием Владимира Антоновича Полещука нормально плавал, успешно выполнял учебные задачи. А с капитаном 3-го ранга Иваном Тихоновичем Морским мы когда-то вместе ехали с Чёрного моря на Дальний Восток, потом служили там в одной бригаде. Он был у нас дивизионным штурманом, и когда я начинал командовать «Щукой», ходил с нами в длительный поход, пришедшийся на пору устойчивых в Японском море туманов. В том плавании я смог оценить и его штурманское мастерство, и спокойный, добродушный характер. Вывести его из себя не могло ничто. Казалось, он даже слишком спокоен для подводника, особенно если станет командиром лодки, которому нужна быстрота реакции. Но вот он командовал Краснознамённой С-1, — подводной лодкой, отличившейся в финскую кампанию под командованием А.В.Трипольского.
Командир подводного минного заградителя «Лембит» Владимир Антонович Полещук
Командир подводной лодки С-1 Иван Тихонович Морской
На Дальнем Востоке у Ивана Тихоновича была сперва другая фамилия, с которой он родился и вырос в украинском селе, — Могила. Он официально переменил её на новую — Морской, выразив этим свою приверженность к флоту. Наиболее подготовленными командирами считались в бригаде капитан 3-го ранга П.Д.Грищенко и капитан-лейтенант С.П.Лисин. Пётр Денисович Грищенко был самым старшим из командиров лодок по возрасту, единственный из них имел академическое образование. Он командовал подводным минзагом Л-3, лодкой, немало уже поплававшей, но прошедшей недавно модернизацию, в результате чего расширились её боевые возможности, увеличилась продолжительность непрерывного пребывания под водой. Это был самый мощный боевой корабль бригады.
Командир подводного минного заградителя Л-3 Пётр Денисович Грищенко
А командир подводной лодки С-7 Сергей Прокофьевич Лисин, гораздо более молодой (как и его лодка, поднявшая флаг несколько месяцев назад), имел за плечами опыт настоящих боевых походов. В отличие от других обстрелянных командиров, — участников финской кампании на Балтике, он приобрёл этот опыт в Средиземном море, где, как и наш комбриг, находился в числе советских добровольцев на действующем флоте республиканской Испании, плавал в 1937– 1938 годах старпомом на одной из испанских подлодок.
Командир подводной лодки С-7 Сергей Прокофьевич Лисин
Лисин принадлежал к людям, способным расположить к себе с первой встречи. Чувствовалось, что это командир не просто образованный, много знающий, но и активно думающий, стремящийся осмыслить всё, с чем сталкивается. Такие обычно быстро осваиваются в непривычной обстановке, находят верные решения при сложных обстоятельствах. Отличали его широта интересов, тактичность, общительность, внимательность к людям. Как я потом узнал, Лисин до поступления в военно-морское училище был комсомольским работником на Сталинградском тракторном. Навыки воспитательной работы с молодежью, приобретённые там, вероятно, пригодились и на подводной лодке. Нельзя было не заметить, что у командира С-7 большое взаимопонимание с его заместителем по политической части (вскоре ставшим комиссаром лодки) старшим политруком В.С.Гусевым, кстати тоже бывшим комсомольским работником. Схожие характерами, оба энергичные и деятельные, они очень подходили друг к другу, а это немало значит для всей жизни корабля.
Командир подводной лодки С-4 Дмитрий Сергеевич Абросимов
Неплохое впечатление складывалось и о большинстве остальных командиров лодок. Понаблюдал, как действует в центральном посту С-4 капитан-лейтенант Д.С.Абросимов (именно так стремился я знакомиться с командирами), и становилось ясно, что необходимыми качествами и навыками, чтобы вести подводную лодку в боевой поход, он, несомненно, обладает. И вышло так, что как раз С-4 пошла в такой поход первой из нашей бригады уже через несколько недель. Хорошо были укомплектованы экипажи лодок. Особенно радовало, что в них много сверхсрочников, можно сказать, подводников-профессионалов, накрепко связавших с флотом свою судьбу. На некоторых лодках сверхсрочниками являлись практически все старшины. На всех кораблях бригады, кроме «Малюток», существовали партийные организации и партийная прослойка, как тогда говорили, была значительно выше, чем на флоте в целом. Иначе, впрочем, и не бывало нигде в подплаве. А почти все остальные моряки — комсомольцы. Высокая сознательность личного состава, общая решимость с честью выполнить свой воинский долг не подлежали сомнению.
...Делегация ветеранских организаций побывала на мысе Юминда, у памятника морякам, погибшим в августе 41-го. История этого памятника поразительна. Иван Иванович Меркулов, контр-адмирал в отставке, служивший в этих местах, недаром сказал, что это памятник народный, в него вложены усилия оченъ многих людей ~ матросов, мичманов, офицеров, окрестных жителей, простых эстонцев, помнивших разыгравшуюся здесь трагедию, когда темной августовской ночью корабли и суда Балтийского флота прорывались из осажденного немцами Таллинна в Кронштадт... Памятник открывали несколько раз. Иван Иванович Меркулов вспоминает, как на одной из таких церемоний здесь плакали эстонцы из окрестных деревень, а старая учительница-эстонка, видевшая с берега, как погибали корабли, даже прочитала здесь сочиненные ею стихи: «Горело море...» А Карли Ламбот, старейшина деревни Юминда, тоже бывший с нами в этот день, рассказывает, что в конце 90-х обратился с письмом к Леннарту Мери, бывшему тогда президентом. Он писал, что памятник нуждается в реставрации, что необходима помощь, что его, этот памятник, нельзя просто так забыть. Полтора года он ожидал ответа, а его все не было и не было. Но однажды журналист одной из эстонских газет побывал на Юминда, написал о памятнике, и тогда, как рассказывает Карли Ламбот, президент Мери позвонил ему прямо домой и извинился за долгое молчание. Вот тогда памятник был торжественно открыт еще раз...
У памятного камня на мысе Юминда (слева направо) старейшина деревни Юминда Карли Ламбот, участник Таллинского прорыва полковник Федор Парамонович Еременко и его супруга Лия Артемовна
В тот день, когда мы там были, у памятника появились шведы, с ними был и француз, и эта маленькая интернациональная компания долго разглядывала схемы на стенде, всматривалась в морскую даль... Смотрели на эту водную поверхность и мы. Она казалась такой тихой, такой мирной и спокойной. И было трудно себе представить, что в ту далекую ночь здесь, казалось, горела сама вода, слышались взрывы, предсмертные крики... Корабли взрывались на минах, с берега их расстреливали немецкие батареи, сверху заходили самолеты... Карли Ламбот напомнил нам, что среди тех, кто был на судах, находился и совсем еще молодой Георг Отс. Он спасся, потому что хорошо плавал. Ведь плыть в море 8 часов - далеко не каждому по силам... Я видела, как Федор Парамонович Еременко, с трудом добравшись по камням к самому урезу воды, тихонько положил там свои гвоздики. И долго смотрел, как набежавшая волна шевелит их. ...Начало войны застало его в Прибалтике. Уже па 5-й день войны курсантская рота, в составе которой был и Еременко, вместе с двумя другими ротами прибыла в Таллинн ... 27 августа, накануне трагической даты, курсантскую роту принял на борт эсминец «Володарский»... курсанты несли на корабле дополнительные вахты, они были назначены для обнаружения мин. .. .После нелегкой вахты Еременко с товарищем нашли место в кормовом кубрике, где был горячий чай и ящики с белым хлебом. Том после чая и уснули. А проснулись от странного гула и криков, мужских и женских... Они еще не знали, что эсминец, столкнувшись с миной, разломился пополам, и что на плаву осталась лишь кормовая часть. С трудом в полутьме кубрика они нашли трап, выбрались на палубу, по которой метались люди... Что он чувствовал тогда, мальчишка, оказавшийся на палубе погибающего корабля, среди стонов, криков и стрельбы ? Федор Парамонович говорит, что в те страшные минуты был почему-то спокоен, как будто все, что происходило вокруг, не имело к нему непосредственного отношения. Может быть, это странное спокойствие, да еще, наверное, то, что корма эсминца какое-то время еще держалась на воде, и спасло его вместе с его товарищем. Изо всех сил они старались отплыть от тонувшего корабля, чтобы он не потащил их за собой. Ночное небо, вспоминал Еременко, озарялось яркими вспышками - это подрывался на мине очередной корабль, людей в воде становилось все больше, многие тонули, не в силах держаться. А потом на фоне этих предсмертных криков, разрывов мин и снарядов стало вдруг нарастать пение. Умирающие, обреченные люди пели «Интернационал». Еременко сказал, что сам не поверил бы, если бы это рассказывал кто-то другой. Но он видел и слышал это сам... Он был среди немногих спасшихся. В предутренних сумерках его, как и некоторых других, поднял на борт подошедший катер. Экипажу пришлось вылавливать обессиленных людей баграми и вытаскивать из воды собственными силами. Помочь себе самостоятельно они уже не могли. Уже потом, когда под деревянным навесом, недалеко от памятника, мы подняли рюмки за погибших, за то, чтобы память об этом беспримерном прорыве кораблей не уходила, Иван Иванович Меркулов задумчиво сказал: можно ли назвать подвигом то, что происходило тогда в море, возле этого мыса Юминда, с которого и стреляли немецкие батареи по тонущим людям и кораблям ? И сам же ответил: да, это был подвиг. Война - жестокая вещь, в ней было немало ошибок, подлости, просчетов, трусости, но больше, наверное, героизма, подлинной самоотверженности. И это надо помнить... Мы подняли импровизированные наши рюмки за тех, кто в море, как это всегда делают моряки. И старейшина деревни Юминда Карли Ламбот выпил вместе с нами... Мы сказали ему, что благодарны за то, что он охраняет этот памятник, держит его в порядке... Ион согласно кивнул головой.
Мы должны знать, где упокоились герои и жертвы Таллинского прорыва
Но в Эстонии не только сохраняются памятные корабли—участники Таллинского прорыва и памятный знак в честь его героев и жертв, но также ведется энергичная поисковая работа по выявлению месту упокоения последних, т.е. отысканию на дне Финского залива погибших кораблей, перевозивших эвакуируемых из Таллина людей - военных и гражданских. Эту работу в течение уже многих лет проводит группа энтузиастов во главе с морским археологом Велло Мяссом, научным сотрудником Эстонского морского музея, капитаном исследовательского судна «Маге». В частности им удалось не только найти, но и идентифицировать 10 кораблей и судов, погибших в ходе Таллинского прорыва севернее мыса Юминда:
...Клуб ветеранов флота Эстонии организовал поход яхты «Дива» «По пути конвоев августа 1941». Вышли в 16 часов, как и конвои гили со скоростью 6,5 узлов, пришли в точное место гибели подводной лодки Щ-301 (погибло 36 человек), транспорта «Элла» (погибло 644 человека) и транспорта «Вирония» (погибло 1300 человек). По традиции флота России над местом гибели каждого судна были оглашены название и принадлежность судна, имя и фамилия капитана, причина гибели, число погибших. После этого капитан яхты Сергей Матвеев прочитал троекратно поминальную молитву и после провозглашенных в третий раз слов «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ» венок из живых цветов опустили на воду, а затем дважды ударили в колокол. Темная ночь, шум ветра и волн, ощущение что вот здесь в такое же время, в том же месте 70 лет назад погибли тысячи людей наполнило души благостным острым чувством сострадания сострадания, вплоть до ощущения большого горя и протестом - такое нельзя, невозможно допускать, это не должно повториться. Выше представлены советская и эстонская части истории о сохранении в сознании нашего народа памяти о героях и жертвах Таллинского прорыва. А как обстоит дело в России? Ветераны Великой Отечественной войны, участники Таллинского прорыва и их родственники много раз обращались по этому вопросу в региональные и федеральные органы законодательной и исполнительной власти Российской Федерации, предлагая обширный перечень мероприятий, которые могли быть проведены с этой целью. Так, в 2001 г. председатель совета ветеранов одного из отделов ЦАГИ Кирилл Васильевич Захаров, брат которого погиб во время Таллинского прорыва, обратился с письмом к тогдашнему ответственному секретарю Российского организационного комитета «Победа» В.А.Чернову. В письме он предлагал осуществить под эгидой Администрации Президента РФ или Правительства РФ подготовленные советом ветеранов «Мероприятия по уточнению истории перехода и увековечиванию памяти о нем: написание и издание книги об истории Таллинского перехода, создание в С.-Петербурге памятника погибшим при переходе, создание художественного и документальных кино/телефильмов о Таллинском переходе, создание компьютерного фильма, воспроизводящего документально картину движения кораблей, нападений противника, обороны со стороны кораблей, спасательные работы, установление ежегодных и юбилейных ритуалов, посвященных Таллинскому переходу, написание живописных картин о фрагментах перехода для музеев и выставок», чтобы об этой беспримерной морской операции знали и помнили не только военные моряки, но и весь российский народ. Как видно, эти предложения направлены на закрепление в народном сознании памяти об этом важном событии нашей истории, прежде всего с помощью его зримого образа. Обращение К. В. Захарова получило моральную поддержку ряда общественных и государственных организаций, ветеранов, но не более того. Однако участники прорыва, их родственники и другие заинтересованные лица не успокаивались и продолжали не только стучаться во все инстанции вплоть до Президента Российской Федерации, но и лично предпринимали конкретные действия по увековечению в сознании нашего народа памяти о Таллинском прорыве, его героях и жертвах. Конечно же, наиболее важным из перечисленных предложений является создание в России памятника героям и жертвам Таллинского прорыва. Несмотря на то что у нас эта проблема, выражаясь компьютерным языком, «зависла», она, как показано выше, уже имеет свою историю, причем не только эпистолярную, но и материальную, хотя главным образом зарубежную. А то, что делается в России, хоть и не полно, представлено ниже.
О деятельности государственных органов РФ по вопросу об увековечении памяти о героях и жертвах Таллинского прорыва
Письмо Лии Викторовны Мудрик, дочери командира ШК «Вирония» в газету «Красная звезда», опубликованное 4.12.2009 г.
С большой просьбой обращается к вам жительница блокадного Ленинграда. Когда началась война, мне было 7 лет. 22 июня 1941 года в Риге я навсегда простилась со своим отцом, Ростиком Виктором Борисовичем, командиром штабного корабля Балтийского флота «Вирония». Последним поездом из Риги мы с мамой успели уехать в Ленинград, а корабли Балтийского флота уйти в Таллин. Только 28 августа корабли получили приказ уходить из Таллина в Кронштадт, к тому времени путь отхода был заминирован, а в воздухе господствовала вражеская авиация. В историю это событие вошло как героический переход Балтийского флота ш Таллина в Кронштадт. В ту страшную ночъ случилась одна ш многочисленных трагедий войны. Так я лишилась отца, тысячи других людей лишились своих близких. Спустя десятилетия, я узнала, что ни в Санкт-Петербурге, ни в Кронштадте не существует памятника погибшим. Я решилась обратиться к Президенту Российской Федерации Д. А. Медведеву с просьбой о создании и установке такого памятника к 65-летию Великой Победы в надежде и самой его у видеть. Ответ пришел из санкт-петербургского Комитета по градостроительству и архитектуре. Меня поддержали, но ввиду отсутствия денег сообщили, что требуется дополнительное привлечение средств. Я также обратилась в Совет ветеранов и штаб Балтийского флота. Очень надеюсь, что структуры ВМФ России, ветеранские организации фронтовиков, частные лица найдут возможность оказать конкретную помощь Комитету по градостроительству и архитектуре Санкт-Петербурга в установлении памятника морякам-балтийцам. Ведь кровь их, погибших в 1941 году, заалела на знамени Победы в мае 1945 года».
Письмо из Главного управления воспитательной работы Вооруженных сил Российской Федерации от 26 апреля 2010 г., полученное Галиной Ивановной Маяковской, племянницей погибшего в ходе Таллинского прорыва курсанта ВВМОЛКУ им. М.В.Фрунзе Л. Кругликова, в ответ на ее обращение в Министерство обороны РФ.
Уважаемая Галина Ивановна! Ваше обращение по поручению рассмотрено. Информируем Вас, что работа по проведению военно-мемориальных мероприятий, увековечивающих память моряков Балтийского флота, совершивших подвиг во имя победы над фашизмом в годы Великой отечественной войны 1941-1945 годов, в настоящее время проводится под руководством командования Военно-Морского Флота. Совместно с администрацией г. Санкт-Петербурга готовится сооружение монумента «В память о подвиге моряков Балтийского флота в период Таллинского перехода» в г. Кронштадте. Минобороны России направлены предложения для включения в проект государственной программы «Патриотическое воспитание граждан Российской Федерации на 2011-2015 годы» по теме «О мужестве и героизме моряков Балтийского флота, проявленных при прорыве флота из г. Таллина в г. Ленинград». Принято решение о проведении военно-исторической конференции о боевых действиях соединений и сил Балтийского флота во всех периодах вооруженной борьбы на Балтике в 1941-1945 годах». Готовится к изданию книга Р. Зубкова «Таллинский прорыв».
Письмо от 4 мая 2010 г. из Управления Министерства обороны Российской Федерации по увековечению памяти погибших при защите Отечества, полученное Ю.Н.Борисенко, в ответ на ее обращение к Президенту России. В нем представляют интерес некоторые детали принятия решений, о которых говорится в ответе на письмо Г. И. Маяковской, приведенном выше.
Уважаемая Ю.Н.Борисенко! Ваше обращение на имя Президента Российской Федерации Д. А. Медведева по вопросу об увековечении памяти военных моряков и эвакуированных жителей Таллинского гарнизона погибших 28-29 августа 1941 года при прорыве кораблей Балтийского флота из г. Таллина в г. Ленинград, по поручению рассмотрено. <...> сообщаю о принятых Министерством обороны Российской Федерации мерах по решению данного вопроса. В 2005 году Управлением Министерства обороны Российской Федерации инициировано рассмотрение вопроса на заседании рабочей группы Российского организационного комитета (РОК) «Победа» по координации подготовки и проведения военно-мемориальных мероприятий в связи с памятными датами военной истории Отечества. В соответствии с принятым на заседании решением Главным штабом Военно-Морского Флота разработан и утвержден Главнокомандующим ВМФ План основных культурно-массовых и пропагандистских мероприятий по увековечению памяти погибших в 1941 году моряков Балтийского флота. В феврале 2007 года главнокомандующим ВМФ направлено письмо губернатору г. Санкт-Петербурга В. И. Матвиенко с предложением совместно рассмотреть возможность сооружения в г. Санкт-Петербурге мемориального комплекса в память о мужестве и героизме, проявленным участниками прорыва кораблей Балтфлота из г. Таллина в г. Ленинград. Позиция рабочей группы № 3 РОК «Победа» <...> учтена Российским организационным комитетом «Победа», который 16 февраля 2007 года на 24 заседании принял решение предложить администрации г. Санкт-Петербурга совместно с Минобороны России и Минкулътуры России рассмотреть вопрос об увековечении памяти погибших моряков и эвакуированных, жителей Таллинского гарнизона при прорыве кораблей из г. Таллина в г. Ленинград. Минобороны проинформировало секретариат РОК «Победа» о безусловной поддержке инициативы по увековечению памяти погибших моряков и предложило соорудить в г. Санкт-Петербурге памятный мемориал с перечнем имен погибших. Правительство Санкт-Петербурга также сообщило о своей поддержке инициативы по увековечению памяти моряков путем сооружения в г. Санкт-Петербурге мемориального комплекса (памятника). Одним из возможных мест создания мемориального комплекса, по мнению правительства Санкт-Петербурга может стать город воинской славы - г. Кронштадт. <...> В ноябре 2009 года на заседании рабочей группы № 3 РОК «Победа» рассмотрен вопрос «О ходе реализации решения 24 заседания РОК «Победа»...». Данное решение с предложением завершить проектирование мемориала и его сооружение к 70-й годовщине памятного события в истории ВМФ и Великой Отечественной войны направлено в правительство г. Санкт-Петербурга, которое как орган государственной власти, имеет право принимать соответствующее решение по данному вопросу».
Инициативные действия отдельных граждан в деле увековечения памяти о героях и жертвах Таллинского прорыва
(помимо писем с просьбами и предложениями и ответов на них, приведенных выше)
Книга «Таллинский прорыв Краснознаменного Балтийского флота», которую Вы, читатель, держите сейчас в своих руках, написана по инициативе самого автора. Должностными лицами Управления главнокомандующего ВМФ и рядом флотских учреждений автору была оказана большая помощь в сборе материалов для этой книги. Региональная общественная организация адмиралов и генералов ВМФ «Клуб адмиралов» в лице ее председателя адмирала флота В. И. Куроедова оказала решающую помощь в материальном обеспечении издании этой книги. Участник Таллинского прорыва на танкере № 12 бывший курсант ВВМОЛКУ им. М. В. Фрунзе Михаил Федорович Худолеев также по собственной инициативе написал пьесу «Таллинский прорыв», за которую он удостоен в 2010 году диплома лауреата конкурса «Факел Памяти» (лауреатами стали авторы восьми из 80 произведений, представленных на конкурс). Только кто ее поставит на сцене? Автор пьесы дважды обращался к руководству театра Российской армии с предложениями принять пьесу к постановке, но даже ответа на свои предложения не получил.
Диплом за пьесу «Таллинский прорыв»
Другой участник Таллинского прорыва, также бывший курсант ВВМОЛКУ им. М. В. Фрунзе, полковник в отставке Федор Парамонович Еременко, живущий в Таллинне, свои воспоминания о прорыве на эсминце «Володарский» опубликовал в ряде российских изданий [библ. 33, 138]. Этот перечень можно продолжить. Но пока власти предержащие озабочены другими проблемами, а памятника как не было, так и нет, родственники участников Таллинского прорыва при участии и поддержке неравнодушных ленинградцев — жителей Санкт-Петербурга, нашли возможность отдать долг памяти героев и жертв Таллинского прорыва в дни его 70-й годовщины. 22 июня 2011 г., благодаря настойчивости Галины Ивановны Маяковской и Кирилла Васильевича Захарова в Военно-морском Институте — Морском корпусе Петра Великого под эгидой главного командования ВМФ и при содействии руководства института состоялись торжественно-траурные мероприятия, посвященные Таллинскому прорыву. На внутренней стене здания института, выходящей в его Парадный двор, была открыта мемориальная доска с фамилиями курсантов 2-й роты, окончивших в 1941 г. 1-й курс ВВМОЛКУ имени М. В. Фрунзе, которые погибли в ходе Таллинского прорыва. Возле нее состоялся памятный митинг. После этого в Голубой гостиной был проведен круглый стол, участники которого обсудили ход и значение Таллинского прорыва. На митинге и круглом столе выступили заместитель главнокомандующего ВМФ вице-адмирал Федор Савельевич Смуглин, участник прорыва — бывший курсант ВВМОЛКУ имени М. В. Фрунзе Михаил Федорович Худолеев и другие товарищи. А 2-3 сентября 2011 г. по инициативе группы санкт-петербуржцев, возглавляемой военно-морским гидрографом, капитаном 2 ранга в отставке Василием Николаевичем Проворовым и поддержанной командованием Ленинградской ВМБ ГИСУ «Сибиряков» был совершен памятный поход в честь 70-й годовщины Таллинского прорыва по маршруту Кронштадт — бухта Сууркюлян на острове Гогланд. В этом походе приняли участие: внук командира арьергарда вице-адмирала Ю.Ф.Ралля — Юрий Георгиевич Фирсов, дочь инженер-лейтенанта С.М.Изосимова — Надежда Семеновна Лапо и другие родственники участников прорыва. Вместе с ними были несколько офицеров, знаменная группа и взвод почетного караула от Ленинградской ВМБ, историки российского ВМФ, представители ряда общественных организаций и средств массовой информации. 2 сентября с борта «Сибирякова» на Восточном Гогландском плесе был возложен на воду венок в память о людях, погибших здесь 29 и 30 августа 1941 г. Но главное событие памятного похода произошло 3 сентября. На острове Гогланд в торжественной обстановке был установлен гранитный закладной камень будущего памятника героям и жертвам Таллинского прорыва с прикрепленной к нему мемориальной доской, на которой указано число погибших в ходе прорыва людей и наименования погибших кораблей. Закладной камень установлен в нескольких метрах от памятной стелы, о которой рассказано выше. Здесь же состоялся митинг, на который собралось все немногочисленное население острова — моряки, пограничники, инженеры, обслуживающие маяки, был произведен ружейный салют, после чего торжественным маршем прошли взвод почетного караула и подразделения местного гарнизона.
Участники памятного похода в честь 70-летия Таллинского прорыва на острове Гогланд у закладного камня для будущего памятника его героям и жертвам
Организатор похода памяти. Василий Проворов собирается инициировать поиск и изучение всех затонувших судов. По мнению некоторых его коллег, это почти безнадежное дело: гидролокатора бокового обзора, необходимого для таких работ, в ЛенВМБ нет, гражданские за аренду такого оборудования запрашивают десятки тысяч долларов. Но Василия Проворова все эти трудности не смущают, он убежден, что они разрешимы. Он также думает о том, что было бы неплохо объединить усилия с Эстонским морским музеем, с капитаном судна «Маге» Велло Мяссом. Однако здравствующие участники Таллинского прорыва, родственники погибших и умерших его участников, военные и гражданские моряки России ждут решения по главному для них вопросу — о памятнике этому событию, памятнике его героям и жертвам. По их мнению и по мнению автора, наилучшим местом для этого памятника является не остров Гогланд, а Санкт-Петербург. Возможен, конечно, и Кронштадт, но названо наилучшее место.
Между тем, технических новшеств на этих лодках было очень много. Да и организация службы, вводимая на них, отличалась от принятой на прежних подводных кораблях. Она предусматривала некоторое перераспределение обязанностей между членами экипажа. Необходимость быстро и прочно изучить новые подлодки и порядок службы на них, вызвала к жизни памятные в подплаве «пять программ», по которым все без исключения, даже лекпомы и коки, сдавали экзамены. Это было одно из начинаний, родившихся в процессе интенсивного освоения новых кораблей на Дальнем Востоке, на самом молодом из наших флотов, и перенесённых оттуда на другие моря. Естественно, «пять программ» разрабатывались не кем-то одним. Но особенно много труда вложил в это, как и во внедрение программ в практику, флагманский инженер-механик нашей бригады Е.А.Веселовский, недавний балтиец, человек чрезвычайно инициативный, подлинно творческий. Потом он вернулся на Балтику, как и я. Зная, что скоро должен буду вступить в командование одной из достраивавшихся «Щук», я тоже досконально изучал устройство новых лодок. Сперва по описаниям и чертежам, затем «на ощупь». Почти всё свободное время проводил на заводской площадке у бухты Золотой Рог, на слипах, где можно было разглядеть и потрогать рукой горловины цистерн, каждый изгиб магистральных труб, каждый клапан. Сверяясь с чертежами, излазил все корабельные закоулки. Будучи флагманским минёром, я иногда участвовал в учебных (а сперва в испытательных) походах самых первых тихоокеанских «Щук». Командиры давали мне попрактиковаться в управлении маневрами лодки, почувствовать её на ходу. Никто не препятствовал тому, чтобы я, минёр, участвовал в состязаниях по сложной штурманской прокладке. Всё это потом помогло быстрее освоиться на своей лодке. Однажды командир бригады К.О.Осипов взял меня с собой вместо находившегося в командировке начальника штаба на совместную с армейцами оперативно-тактическую игру по противодесантной обороне. Руководили ею командующий Особой Краснознамённой Дальневосточной армией В.К.Блюхер и наш командующий М.В.Викторов. Передо мною, совсем ещё молодым командиром, открылись на этом учении новые горизонты, с какой-то особой отчётливостью раскрылся смысл наших повседневных дел. Сильное впечатление произвело заключительное выступление Блюхера, сама его манера вести разбор, исполненная такта и доброжелательности, уважительного отношения к младшим. Не все участники игры действовали наилучшим образом, но Блюхер, останавливаясь на допущенных ошибках, обходился без резкостей, без чего-либо, похожего на разносы. — На вашем месте, — говорил он просчитавшемуся в чём-то командиру, — я принял бы вот такое решение... — и объяснял, почему следовало поступить именно так.
Командующий Вооружёнными Силами Дальнего Востока командарм Василий Константинович Блюхер. Владивосток, 1934 год
На разборе, как и во время всей игры, царила атмосфера подлинного воинского товарищества. Как я замечал и в дальнейшем, Блюхер, являвшийся тогда старшим военачальником на Дальнем Востоке (ему был оперативно подчинён и флот), всегда заботился об укреплении чувства локтя между сухопутчиками и моряками.
Опыт командования Щ-109
В ноябре 1933 года, точно в срок, названный в Москве, когда мы ехали на Дальний Восток, поступил приказ наркома о моём назначении командиром подводной лодки «Налим», которая впоследствии получила литерно-цифровое наименование Щ-109. Это была девятая по общему счёту «Щука» на Тихом океане и головная в новой серии, немного отличавшаяся от самых первых. Она имела на полтора метра длиннее корпус, чуть-чуть больше водоизмещение и скорость хода, вместо одного 45-миллиметрового орудия — два: на палубе и ходовом мостике. Лодка ещё достраивалась на Дальзаводе и заканчивалось комплектование экипажа. А в марте, едва бухта Золотой Рог начала очищаться ото льда, наш «Налим» вышел на ходовые испытания. Проходили они удивительно гладко, и ко мне как-то сразу пришла уверенность в управлении кораблём и на надводном ходу, и при погружениях. 19 апреля 1934 года я собственноручно, как заведено на флоте при вступлении корабля в строй, поднял на подводной лодке Военно-морской флаг. На пирсе, у которого мы ошвартовались, стояли в строю экипажи лодок нашего дивизиона и заводская сдаточная команда, присутствовал Реввоенсовет Морских Сил Дальнего Востока во главе с М.В.Викторовым. Одновременно поднимал флаг на сторожевом корабле, стоявшем по другую сторону пирса, мой сослуживец по эсминцу «Фрунзе» С.Г.Горшков, также ставший тихоокеанцем. Над бухтой гремел «Интернационал»...
Подводная лодка Щ-109 подходит к причалу в бухте Малый Улисс. Тихоокеанский флот, 1934 год
Конечно, я был горд тем, что в двадцать семь лет стал командиром подводного корабля. Служба на лодках уже бесповоротно сделалась моей военной профессией. А на что способны подводные лодки и как использовать их боевые возможности, — это ещё предстояло познавать и познавать. На Дальнем Востоке боевая подготовка кораблей сочеталась с освоением малоизученных тогда морей. Когда Щ-109 пошла в первый длительный поход в северном направлении вдоль побережья, нас снабдили копиями старых английских карт, где было указано, что глубины обозначены «по данным шхипера Гека». Кто такой этот шхипер Гек, и когда он тут плавал, я не имел понятия. Никто не знал, насколько можно ему верить, однако иных карт просто не существовало. И мы не смогли бы, наверное, представить, что у диких пустынных бухт, встречавшихся на маршруте, вырастут ещё на нашем веку крупные города и порты, такие, например, как Находка и Советская Гавань.
Подводная лодка «Щука» покрывалась льдом во время зимнего шторма
Обстановка у восточных рубежей страны оставалась напряжённой, становясь время от времени особенно тревожной. Кораблям часто назначалась повышенная боевая готовность, ограничивались увольнения на берег и возможности для отдыха личного состава. Плавания продолжались и в суровых зимних условиях, когда рубка и корпус лодки, захлёстываемые волной и обмерзающие, подчас превращались в подобие айсберга. Если место нашей обычной стоянки сковывало слишком крепким льдом, производилось перебазирование в бухты, замерзавшие не так сильно, чтобы всегда быть в состоянии выйти в море готовыми к бою. В любое время года одна подлодка нашей бригады находилась в дозоре в южной части залива Петра Великого — на дальних подступах к Владивостоку. Ещё одна стояла у причала в часовой готовности к выходу. В дозор уходили «на всю автономность», то есть на полный расчётный срок возможного пребывания в море без пополнения запасов, составлявший тогда для «Щук» 20 суток.
«Щуки» выходят за кромку льдов для несения дозорной службы в заливе Петра Великого. Тихоокеанский флот, Владивосток, бухта Улисс, 1935 год
На день дозорная лодка погружалась, держась на перископной глубине, ночи проводила в крейсерском положении. Мы научились погружаться и всплывать даже при 8-балльной волне. Раньше, пока подводники плавали в более спокойных морях, это считалось невозможным. Порой разыгрывались штормы такой силы, что за дозорную подлодку начинали беспокоиться старшие начальники. Не забуду, как ещё в первый год командования «Щукой» я получил в дозоре необычную радиограмму за подписью командующего МСДВ: «Разрешаю укрыться в заливе Стрелок». Нас действительно здорово трепало, однако такого мы не ожидали. Как было поступить? Я посоветовался с комиссаром Лиловичем (самым старшим по возрасту членом экипажа), со своим помощником И.А.Быховским, обошёл отсеки. Что и говорить, тяжко было людям, но никто не жаловался. Наступала годовщина Октября, и всем хотелось отметить праздник боевой службой: ведь нам доверили оберегать от возможных провокаций подходы к Владивостоку... Мы с комиссаром радировали, что подводная лодка продолжает выполнять свою задачу. А шторм всё усиливался, и через несколько часов была принята новая радиограмма от командующего: «Приказываю укрыться в заливе Стрелок». Добрались до этого залива с трудом, шли против огромных волн, и дизеля едва выжимали три узла. Когда отдали якорь в относительном затишье, казалось, переводят дух не только люди, но и сам корабль. А через сутки, едва шторм начал стихать, вернулись на позицию дозора. Суровой, но и прекрасной школой была такая служба, по сути своей — боевая. Думаю, все, кому выпало послужить в то время на тревожном Дальнем Востоке, оценили потом полученную закалку, пригодившуюся на войне. Проплавав на Щ-109 два года, я убедился: «Щуки» — лодки надёжные. К их достоинствам относилась особая прочность. Тогда она проверялась в жестоких схватках с океанской стихией, но были все основания полагать, что корпуса и механизмы «Щук» способны выдержать и довольно близкие разрывы глубинных бомб или мин. Война это подтвердила. Много значит для командира видеть, как у экипажа крепнет вера в свой корабль. Наши подводники относились к вверенному им оружию и технике всё более уважительно, любовно. Поговорив перед стрельбами с торпедистами у них в отсеке, удостоверившись, что всё делается, как надо, я и сам не стеснялся похлопать ладонью приготовленную торпеду, ласково наказать ей: — «Не подведи, милая!». Неудачных атак у нас не бывало, ни разу после учебной стрельбы не подняли нам неприятный сигнал «Аз» вместо обычного «Добро». И это отнюдь не являлось в бригаде чем-то особенным. Моряки Тихоокеанского флота (так официально стали называться с начала 1935 года прежние МСДВ) достигали высоких результатов в боевой подготовке. За молодым флотом закреплялась репутация передового. А про себя хочется ещё сказать, что в управлении подводной лодкой, в овладении её боевыми средствами и их применением мне безусловно помогли опыт, навыки, приобретённые на эсминце и на морском бомбардировщике. Полезно, оказывается, будущему подводнику и на надводном корабле послужить, и полетать над морем!
Подводная лодка Щ-123 несёт дозорную службу в Тихом океане
Когда наступало очередное осложнение обстановки на дальневосточных рубежах, и мог в любой момент поступить боевой приказ, я, проверяя мысленно, чему успел научиться, говорил себе: если понадобится, то воевать на этом корабле, с этим экипажем, готов. Мне кажется, я не ошибался.
Мне доверен подводный минный заградитель
У нас на глазах Тихоокеанский флот набирал силу. Побережье уже прикрывали Владивостокский, Сучанский и другие морские укрепрайоны. Всё больше выходило в море советских кораблей, создавались новые соединения подводных лодок. Происходившие в связи с этим передвижения по службе не минули и меня. Весной 1936 года, вскоре после присвоения мне звания капитана 3-го ранга, я прочёл приказ наркома о своём назначении командиром подводной лодки Л-8, она же «Дзержинец». Подлодки типа «Л», или «Ленинцы», как называли их по первой такой лодке, вступившей в строй на Балтике, входили в формировавшуюся 6-ю морскую бригаду. Они предназначались не только для торпедных атак, но и для постановки мин заграждения, и были, таким образом, «наследницами» известного в морской истории «Краба», первого в мире подводного минного заградителя, на минах которого в 1915 году подорвался у Босфора германский крейсер «Бреслау». Мощное торпедное и минное вооружение «Ленинцев» (12 торпед плюс 20 мин с зарядом до 300 килограммов тротила), а также относительно сильная артиллерия (два орудия, из которых одно — 100-миллиметровое), сочетались с отличными маневренными качествами и весьма прочным корпусом, позволявшим погружаться на 90 метров. Относясь, как и «Декабристы», к классу больших лодок, они превосходили тех габаритами, водоизмещением, возможной дальностью плавания. Особенно внушительно выглядела такая подводная лодка на стапелях. Когда впервые увидел на Дальзаводе свою Л-8, на которой шёл монтаж оборудования, поднялся на её очень высокий мостик и окинул оттуда взглядом почти 80-метровую палубу надстройки, огромность лодки по сравнению с привычной «Щукой», просто поразила. Невольно подумалось: «Как же буду погружать эту громадину и маневрировать такой махиной под водой?» Незнакомую лодку надо было изучать от А до Я . Одновременно знакомился с назначаемыми на неё людьми. В течение всей службы на Щ-109 я больше всего дорожил сплочённостью команды, считал, что мне с нею повезло: такие дружные и умелые подобрались моряки. Но и на новой лодке экипаж складывался прекрасный, в основном из опытных уже подводников. Совсем не служил раньше на подлодках только наш комиссар Григорий Федотович Быстриков. Подводные силы флота росли так быстро, что политработников-моряков для новых кораблей стало не хватать, и на Тихий океан была направлена группа вчерашних армейцев, надевших морскую форму лишь перед выпуском из Военно-политической академии. Нельзя не отдать должного этим товарищам: они, как правило, хорошо осваивались на флоте, а опыта партийно-политической работы им было не занимать.
Подводный минный заградитель типа «Ленинец» возвращается в базу после проведения очередных испытаний. Владивосток, 1936 год
Г.Ф.Быстриков служил перед тем военкомом полка на Дальнем Востоке. Он был старше меня на добрый десяток лет, в Гражданскую войну сражался в рядах легендарной Будёновской 1-й Конной Армии. Григорий Федотович был высокого роста и могучего телосложения, имел размеренную, очень ясную и убедительную манеру речи. Но основой авторитета, быстро приобретённого им в экипаже, явилось умение комиссара находить верный подход к людям, работать с ними так, что каждый стремился отдавать службе все силы. Неудивительно, что столь опытный политработник, прекрасно показавший себя и в непривычных условиях на подводной лодке, вскоре пошёл на повышение. Менее чем через два года первый военком Л-8 стал комиссаром и начальником политотдела Владивостокского укрепрайона, а затем много лет находился на посту члена Военного совета флота. Большая флотская служба ждала и старшего помощника командира подводной лодки Л-8 капитан-лейтенанта Л.М.Сушкина. Несколько лет спустя он стал командиром одной из подводных лодок, совершивших беспримерный переход через Тихий океан и Атлантику — из Владивостока в Полярный, после чего доблестно воевал в Баренцевом и Норвежском морях. А тогда я нашёл в нём отличного старпома, умевшего обеспечить на корабле должный порядок и заботливо относившегося к команде. Много значило иметь рядом таких людей, как Быстриков и Сушкин, когда надо было осваивать подлодку нового типа, всего вторую такую на Тихоокеанском флоте. Введение в строй подводного корабля, гораздо более сложного, чем «Щука», потребовало большого труда и времени. Заводские, а потом государственные испытания заняли всё лето и осень 1936 года. Военно-морской флаг на Л-8 был поднят в декабре. Но зимой плавания не прерывались, — на Дальнем Востоке это уже стало нормой. Базируясь в бухте, которая, хотя и замерзала, но не так, чтобы нельзя было выйти в море, мы сразу же начали плановую боевую подготовку, а весной смогли приступить к выполнению более сложных задач. За следующее лето и эта подводная лодка стала реально готовой к боевым действиям.
Трудный период на флоте
Вспоминая время, когда так много делалось для укрепления обороны страны, не могу умолчать о том, что омрачало тогда нашу жизнь и подчас весьма осложняло службу. В 1937 году на Тихоокеанском флоте начались (а в 1938-м продолжались) совершенно неожиданные аресты командиров и политработников, пользовавшихся до того большим уважением. Были арестованы командиры бригад подводных лодок А.И.Зельтинг и Г.Н.Холостяков, награждённый уже во время службы на Тихом океане орденом Ленина, командир бригады надводных кораблей Т.А.Новиков, с которым я дружил и нередко бывал у него дома, командиры ряда подводных лодок, особенно в бригаде «Малюток». Командующий Тихоокеанским флотом М.В.Викторов отбыл в 1937 году в Москву, будучи назначен начальником Военно-Морских Сил страны, но вскоре стало известно, что и он репрессирован. Такая же судьба постигла сменившего его во Владивостоке Г.П.Киреева, члена Военного совета флота Г.С.Окунева. После Окунева членом Военного совета стал Яков Васильевич Волков, который в мои курсантские годы был военкомом нашего училища. Уверен, что ни один курсант-фрунзевец тех лет не забыл этого душевного, обаятельного человека. Быстро заслужил Я.В.Волков, всегда близкий к людям, глубокое уважение и у тихоокеанцев. Но несколько месяцев спустя, арестовали и его. Мне довелось снова увидеть Якова Васильевича, когда он приехал в Ленинград, проведя восемнадцать лет в лагерях. Реабилитация застала его дряхлым стариком, и на свободе он прожил недолго. Трудно было понять, что происходит. После того, как оказался арестованным самый близкий мой друг капитан 2-го ранга И.М.Зайдулин, которого знал весь флот, в невиновности которого у меня не могло быть никаких сомнений, я уже не мог верить, что все, кто подвергся репрессиям, — враги народа. Зайдулин командовал одной из трёх знаменитых тогда подлодок Щ-123, где все члены экипажей были орденоносцами.
Командир подводной лодки Щ-123 Тихоокеанского флота Измаил Матигулович Зайдулин. Владивосток, 1937 год
Чувствовалось, сомневались в этом и мои товарищи, хотя мало кто решался высказывать такие сомнения вслух. Совершенно неожиданно для всех нас был арестован командир нашего дивизиона Николай Степанович Ивановский, заслуженный моряк, участник боёв гражданской войны на Волге, Каме, Каспии. Весной 1938 года выяснилось, что он, уже осуждённый, находится в пересыльном лагере близ станции Вторая Речка под Владивостоком, и его можно там навестить. Командиры всех трёх лодок дивизиона — Л.Г.Чернов, А.Ф.Кулагин и я — отправились туда и получили непродолжительное свидание с Ивановским. Нас предупредили, что нельзя вести разговор ни о том, за что Николай Степанович осуждён, ни о делах службы. В чём конкретно он обвинялся, мы не знали. Но отношение к бывшему комдиву командиры выразили уже своим приездом, привезёнными гостинцами. Ивановского отличала жёсткая требовательность, иногда он бывал грубоват, однако представить его врагом было невозможно. Должен сразу сказать, что Н.С.Ивановский, И.М.Зайдулин, Т.А.Новиков, Г.Н.Холостяков, как и ряд других тихоокеанцев, ещё до войны были освобождены и реабилитированы, восстановлены в партии и в воинских званиях, вернулись в боевой строй флота. Но многие другие исчезли навсегда. Непонятные аресты сказывались на настроении командного состава, подрывали у людей уверенность в себе. Опасаясь быть в чём-то заподозренными, многие командиры стали проявлять чрезмерную осторожность, действовали по принципу «как бы чего не вышло». Заметна была нерешительность и у наших старших начальников. Не планировались больше походы кораблей с усложнёнными задачами, такими, как прогремевшие в 1936 году на всю страну походы «Щук» из пятой морбригады Холостякова, участникам которых вручались награды в Кремле.
Перемены к лучшему
Перемены к лучшему наметились после прибытия на Тихоокеанский флот Н.Г.Кузнецова, назначенного первым заместителем командующего, и особенно после того, как он стал в январе 1938 года нашим командующим флотом. Николай Герасимович, имевший тогда звание флагмана 2-го ранга (соответствует нынешнему контр-адмиралу), незадолго перед тем вернулся из Испании, где был советником в республиканском флоте. Уже соприкоснувшись с современной войной, с фашистской агрессией, он видел необходимость повысить напряжённость боевой учёбы, снять ограничения, идущие от перестраховки. С каких-то пор повелось, например, чтобы штабы плавающих соединений, ссылаясь на неустойчивость дальневосточной погоды, составляли план боевой подготовки в двух вариантах: для «нормальной» погоды и на случай сильного тумана или шторма. Кузнецов решительно с этим покончил. Нормальной стала считаться такая погода, какая есть. Принимались и другие меры для приближения учёбы корабельных экипажей к вероятным условиям боевых действий, стали поощряться командирская решительность, инициатива.
Мороз 25 градусов, шторм 10 баллов
Это побудило и меня задуматься над тем, как активизировать боевую подготовку в зимний период. Я составил докладную записку, в которой предлагал послать нашу подводную лодку в относительно отдалённый район (в международных водах южной части Японского моря), обычно нами не посещаемый, но где, очевидно, понадобилось бы действовать подводникам в случае войны. Имелся в виду поход на полный срок автономности 30 суток и на режиме, который соблюдался бы при нахождении на позиции в военное время: днём под водой, ночью надводное крейсирование и зарядка батарей.
Командующий Тихоокеанским флотом флагман 2-го ранга Николай Герасимович Кузнецов. Владивосток, 1938 год
Кузнецов одобрил предложение, но на такой поход требовалось теперь разрешение Москвы. «Добро», в конце концов, дали, однако район назначили другой, — ближе к своим берегам, но в более северных широтах. Между тем наступила самая суровая пора зимы, и потому пришлось дополнительно позаботиться об обеспечении надёжности плавания при сильных штормах и низких температурах. Крышки люков палубной надстройки закрепили в открытом положении, чтобы обмерзание надстройки не помешало погружению, и сняли волнорезы торпедных аппаратов. Повреждение волнорезов льдом лишило бы лодку возможности использовать своё главное оружие. Поход был очень трудным. Но уже в начале его мы хорошо отработали погружение и всплытие в штормовых условиях. Это было уже освоено на «Щуках», а на «Ленинце» производилось впервые. Научились бороться с обледенением лодки. Потом, уйдя севернее, держались близ кромки сплошного льда, постоянно встречаясь с плавучими льдинами, а то и оказываясь под ледяными полями. Прежде чем всплывать, проверяли через зенитный перископ, светлеет ли над головой. Морозы доходили до 25 градусов, штормы — до 10 баллов. Лодка обмерзала на ветру так, что могла погрузиться лишь после приёма нескольких тонн добавочного балласта, а под водой, по мере того как лёд таял, её приходилось неоднократно поддифферентовывать. Верхняя вахта обмораживала лица, да и в отсеках нельзя было согреться: экономили заряд батареи. Но экипаж держался стойко. Мы пробыли в назначенном районе весь запланированный срок, выполнили всё намеченное. Лодка не имела никаких существенных повреждений, доказала свою отменную прочность. Проверили себя и люди, многому при этом научившись. За время нашего плавания Уссурийский залив сковало крепким льдом. Путь в базу лодке прокладывал тральщик, заменяя ледокол, но всё равно на последний десяток миль ушло десять часов. Наша Л-8 была вполне исправна и боеспособна. Если бы потребовалось, безусловно, могла, пополнив запасы, немедленно выйти в новый поход. Однако вид имела, что и говорить, не парадный: льдом во многих местах содрало покраску, проглядывала кое-где ржавчина, погнулись леерные стойки на палубе. Вскоре прибыл командующий флотом, и сопровождавший его командир нашей бригады счёл нужным, проходя по пирсу, заметить: — Не жалел свою лодку командир... Н.Г.Кузнецову это не понравилось, и он резковато ответил: — Командир выполнял поставленную задачу и при этом не жалел прежде всего себя. Командующий поздравил экипаж с возвращением из похода, поблагодарил за службу. Обойдя потом отсеки, он выразил удовлетворение состоянием техники, порядком на корабле. Мне было приказано подготовить инструкцию по управлению подводной лодкой данного типа и серии со специальным разделом: «Особенности управления в условиях зимнего плавания». Написанная мною инструкция была издана Управлением подводного плавания Главного штаба ВМФ. Через два месяца после того памятного похода я был назначен командиром нового дивизиона «Ленинцев», в который вошли шесть подводных лодок. Все они тогда ещё достраивались. Моим основным рабочим местом на некоторое время снова стал Дальзавод. А затем пошли испытания: швартовные у пирса, заводские ходовые, государственные... В государственных я по совместительству с должностью комдива, участвовал в качестве так называемого сдаточного капитана, назначаемого приказом по заводу.
Строитель Терлецкий
В то время мне довелось познакомиться с интересней шим человеком, которого помнят многие подводники не одного поколения, служившие на разных морях. Это Константин Филиппович Терлецкий, который был строителем двух первых подлодок нашего дивизиона: Л-11 и Л-12.
Константин Филиппович Терлецкий, выдающийся строитель подводных лодок
Его должность можно сравнить с прорабской. Строитель «вёл» подводную лодку с её закладки, продолжал руководить всеми работами там, где она достраивалась и спускалась на воду, и сдавал флоту свой объект номер такой-то готовым к плаванию. Называть военный корабль кораблём, а тем более подводной лодкой, на заводе не полагалось. Словом, на заводской площадке, на слипе, строитель являлся самым главным лицом. А Терлецкий был в этой должности, если можно так сказать, «ещё главнее», ибо пользовался огромным личным авторитетом как у заводского персонала, так и у моряков. Он служил в своё время едва ли не на всех типах подводных лодок, существовавших в старом русском флоте, причём был и инженер-механиком, и старпомом, и командиром корабля. В Гражданскую войну руководил переброской балтийских подлодок на Каспий, выполняя распоряжение Ленина. Потом работал в Главном управлении кораблестроения, в конструкторских бюро, на заводах. Он строил и «Декабристы», и «Щуки», а затем «Ленинцы». Глубокий знаток техники, связанный с подплавом десятки лет, он мог рассказать, каким было то или иное устройство раньше, как и почему приняло свой нынешний вид. И неустанно искал возможности что-то ещё усовершенствовать. Высокий, усатый, не по годам подвижный, Константин Филиппович носился по отсекам и палубам лодок, вечно всюду нужный, потому что на сооружаемом корабле знал всё лучше всех. Он всегда старался учесть пожелания командиров, с ним было легко улаживать возникавшие по ходу работы вопросы.
Меня спас Н.Г.Кузнецов
Подводные минзаги нашего 42-го дивизиона проходили испытания уже быстрее, чем первые «Ленинцы». К осени 1938 года четыре из шести лодок подняли военно-морские флаги и начали учебные походы. Казалось, дела в дивизионе идут неплохо. Однако кто-то, видно, судил о людях не по их делам, а как-то иначе. Моя служба чуть не прервалась. Об этом, наверное, тоже следует рассказать, чтобы было понятно, что могло случаться в то время. А также и потому, что из этого случая видно, каким человеком был Николай Герасимович Кузнецов. Однажды в начале декабря, сразу после подъёма флага, мне передали по телефону приказание явиться через два часа к командующему флотом. Это не могло не удивить: никаких ЧП у нас не было, никакие совещания, где я мог понадобиться, не готовились. Не планировались даже выходы в море: их пришлось приостановить из-за тяжёлой ледовой обстановки в заливе. Приветливо меня встретив, Н.Г.Кузнецов попросил кратко доложить о состоянии дивизиона, но я сразу понял, что вызван не для этого. Затем последовал вопрос, давно ли я ездил в отпуск в Европу. Так говорили на Дальнем Востоке об отпусках в европейскую часть страны, связанных с длительным отрывом от службы. Воздушного сообщения ещё не было, и потому отпуска давались нечасто. Я ответил, что не был в отпуске более двух лет, как и почти весь командный состав дивизиона. — В отпуск за оба пропущенных года отбудете сегодня, — объявил командующий, и, заметив, должно быть, некоторую мою растерянность, повторил: — Понятно? Сегодня. Командир бригады в курсе. А сейчас зайдите к моему заместителю по тылу. Спросить командующего, чем вызвана такая скоропалительность, я не решился. Ничего не смогли объяснить ни его заместитель по тылу М.П.Скриганов, ни командир нашей бригады А.Т.Заостровцев. М.П.Скриганов вручил мне путёвку в Сочинский санаторий «Кавказская Ривьера» и билет на скорый поезд Владивосток–Москва, уходивший вечером того же дня. А.Т.Заостровцев уже подписал мой отпускной билет на 86 суток: по месяцу за два года плюс дорога. Получив согласие комбрига на то, чтобы в дивизионе меня замещал опытный командир лодки В.В.Киселёв, я отправился передавать ему дела. Через час после того, как поезд тронулся, в моё купе неожиданно заглянул Н.Г.Кузнецов в штатском костюме. Оказалось, он ехал в Москву на совещание в своём служебном вагоне. Николай Герасимович сказал, что хотел посмотреть, как я устроился, и быстро удалился. Больше мы в пути не виделись. Создалось впечатление, что командующий заходил, чтобы удостовериться, что я выехал из Владивостока. Дорожные впечатления, а затем прекрасный отдых в Сочи постепенно развеяли смутную тревогу, вызванную непонятной внезапностью моего отпуска. Но когда срок путевки уже кончался, в санатории появился мой однокашник по училищу, служивший на Балтике, который сообщил, что видел приказ наркома о моём увольнении с флота. Как отнестись к такому известию? Верить или не верить ему, я не знал. За что могли уволить кадрового командира тридцати двух лет от роду, недавно получившего звание капитана 2-го ранга? Перебирая в памяти последние события своей жизни, я не находил этому разумного объяснения. Наш дивизион был на хорошем счету, никаких серьёзных претензий по службе мне не предъявлялось. В 1937 году арестовывался один из моих братьев, о чём я немедленно подал рапорт, но брата уже освободили за полной невиновностью. Оставалось одно — близкое знакомство с несколькими командирами, которые были арестованы, а некоторые и осуждены. Отпуск между тем продолжался. Его хватило и на то, чтобы погостить у родственников в Москве, навестить друзей-однокашников в Ленинграде. И среди товарищей по училищу тоже нашёлся человек, утверждавший, что читал приказ о моём увольнении из кадров флота. Тут мне стало не до шуток. И не о себе одном тревожился. Во время отпуска женился... Чтобы не томила неизвестность, решил вернуться во Владивосток немного раньше срока, оставив жену-студентку у родственников в Москве. Нетрудно представить, с каким волнением входил я к командиру бригады. А тот, выслушав мой уставной доклад о прибытии из отпуска, как ни в чём не бывало, стал вводить меня в текущие дела, очередные задачи. Спрашивать после этого, а не отчислен ли я, показалось нелепым. Через час я уже был на плавбазе своего дивизиона. Служба продолжалась. Я успокоился, в начале лета приехала на Дальний Восток жена. Т о, что меня будто бы увольняли с флота, скоро стало представляться каким-то дурацким сном. Но приказ об отчислении всё-таки отдавался. Позже наш комбриг А.Т.Заостровцев рассказал, что, когда этот приказ поступил в штаб флота, командующий задержал его исполнение и запретил объявлять мне. А так как сам Кузнецов должен был уехать из Владивостока, он отправил меня в отпуск. К моему возвращению поспел новый приказ, которым отменялся касавшийся меня пункт об отчислении в прежнем приказе. Этого Кузнецов добился в Москве. Уж не знаю, кто другой на месте Н.Г.Кузнецова взял бы на себя такую ответственность, особенно в то трудное время. Оба приказа (их номера и даты я смог найти позднее в своём личном деле) подписал М.П.Фриновский, возглавлявший несколько месяцев Наркомат ВМФ, куда он пришёл из органов НКВД, не имея раньше, насколько мне известно, никакого отношения к флоту. Теперь известно, что Фриновский являлся одним из приспешников и Ежова, и Берии, который потом ликвидировал и его. Весной 1939 года наркомом Военно-Морского Флота стал Н.Г.Кузнецов.
Народный комиссар Военно-Морского Флота СССР Николай Герасимович Кузнецов
Николая Герасимовича, человека сдержанного, отличали глубокая внутренняя порядочность, развитое чувство товарищества. Таким он оставался и много лет спустя, в послевоенное время. Сослуживцев не забывал. Всегда был способен не в ущерб делу и требовательности обхватить рукой за плечи, дружески спросить: «Ну как служится?» Тогда, в тридцать восьмом, его рука тоже символически легла мне на плечо, защитила и не дала в обиду. Знаю, что Н.Г.Кузнецов заступался, как мог, и за многих других. А в сущности, — он заступался за Военно-Морской Флот! В том же году меня направили в Военно-морскую академию. Это подтверждало, что инцидент с отчислением окончательно исчерпан. На учёбу я не просился, рапортов не подавал. Инициатива исходила от командования. Н.Г.Кузнецов, ставший уже наркомом ВМФ, изменил прежний порядок отбора кандидатов в академию, при котором туда скорее попадали те, кто сам этого добивался. Иногда малоопытные ещё командиры, не созревшие для продвижения по службе. Кое-кого приходилось назначать после академии на прежние должности. Теперь кандидатов называли командиры соединений. О том, что надлежит готовиться к вступительным экзаменам и отъезду в Ленинград, мне стало известно из приказа командующего.
