Самолет садился. Несмотря на уговоры стюардесс, пассажиры поднимались с кресел, суетились, собирая так называемую ручную кладь. Всем им было хорошо известно, как наш Аэрофлот умеет держать паузы от момента посадки до подачи трапа к самолету, но нетерпение и усталость от девятичасового сидения в кресле брали свое. Я понял, что отпуск кончился. Московские воспоминания о свадьбе сестры, болезни матери, театрах, концертах, хождениях в гости к родственникам и друзьям отступили окончательно.
Стоя в ожидании чемодана у багажного отделения , я мысленно уже докладывал командиру дивизии о прибытии из отпуска и о готовности экипажа выполнить любую поставленную перед ним задачу (эк, как нас служба научила выражаться!).
Предчувствия подтверждаются
За тридцать минут до подъема флага я был уже на плавказарме, где в ожидании приема корабля от второго экипажа томился мой экипаж. Коротко переговорил со старпомом, замполитом, механиком, офицерами. Выяснил, что все, кому положено, использовали отпуска (офицеры и мичмана — очередные, ранее поощренные матросы и старшины — по поощрению). Перед церемонией подъема флага поздоровался с экипажем, выстроенным на палубе плавказармы, то есть произнес привычно бодрое: «Здравствуйте, товарищи подводники!»* а в ответ получил громкое и раскатистое «Здравия желаем, товарищ командир!». На стоящих у казармы лодках и на самой плавказарме флаги были подняты и я переступил комингс каюты командира дивизии. Капитан 1 ранга Каймак - наш новый, сменивший контр-адмирала Дыгало, командир дивизии и новый же начальник штаба дивизии - капитан 1 ранга Матвиевский - совсем недавно прибыли с Северного флота. Своими назначениями на Тихоокеанский флот они были обязаны плану обновления и «оздоровления» кадров старшего комсостава после относительно недавней трагедии: гибели лодки нашей дивизии «К-129» под командованием моего товарища — капитана 1 ранга Кобзаря.
Геннадий Иванович Каймак и Олег Александрович Матвиевский. - Специальный выпуск альманах «Тайфун», 2007 г., № 13, 2011 г.
Оба — комдив и начальник штаба оказались приветливыми людьми, что, впрочем, как я давно заметил, особенно свойственно североморцам. Комдив, правда, был немного суховат, зато начальник штаба располагал к себе уважительным и в то же время почти товарищеским обращением. Я доложил о состоянии экипажа и о готовности к приему материальной части. «Корабль принимайте с сегодняшнего дня, но учтите, что там не всё в порядке», — коротко приказал комдив. Сердце замерло... Так и есть: оказалось, что при подъеме перископа астронавигационной системы «Сегмент», из-за неграмотных действии штурманского электрика второго экипажа, перископ вышел из строя. Он просто-напросто упал в трюм отсека, его хитро скомпонованная система линз и зеркал осыпалась и теперь вместо звезд в его окулярах наблюдался рисунок, напоминающий картинку открывающуюся перед ребенком в игрушке-калейдоскопе. Словом, ремонту этот перископ уже не подлежал, его надо было менять. Дело осложнялось тем, что перископы такого типа были уже сняты с производства. Флагманский штурман дивизии, присутствовавший при разговоре, успокоил меня, рассказав, что по всему Союзу был объявлен розыск и где-то на складе, в европейской части страны нашли-таки один экземпляр. Сейчас-де его уже доставляют на Камчатку. Вызваны и гражданские специалисты для монтажа. Следует пояснить, что без такого прибора, как астронавигационный перископ, наш грозный ракетоносец значительно утрачивал свою боеспособность. Дело в том, что для организации ракетной стрельбы подводная лодка должна с высокой степенью точности знать свое место в океане. Ошибки в координатах места, вполне допустимые на обычном корабле, не допускаются на ракетоносце. Без точных координат, выверенных до метров, ракеты, выпущенные по определенным направлениям и расстояниям, уйдут в сторону от целей и их дьявольски мощные ядерные заряды поразят не стратегически важные объекты, а непредусмотренные к уничтожению территории или вовсе взорвутся над пустынным океаном. В описываемое время высокая точность знания своего места в море достигалась за счет астрономических наблюдений. Астронавигационный перископ позволял измерять высоты и азимуты светил без всплытия подводной лодки на поверхность, то есть значительно сокращал время атаки и в большей степени сохранял скрытность лодки. Кроме того, он позволял «работать» со светилами в условиях, когда линия горизонта не просматривалась, то есть использовался искусственный горизонт.
Без такого устройства для определения места лодке нужно было всплывать и «» способом с помощью вышедших наверх наблюдателей секстанами «сажать» звёзды и планеты на четко видимый горизонт, что само по себе далеко не всегда можно было сделать. Кроме того, увеличивалось время ракетной атаки и, самое главное, значительно снижалась скрытность лодки. Пишу об этом столь подробно, учитывая, что современный читатель, даже моряк, не всегда представляет, как в семидесятые годы обеспечивались стрельбы баллистическими ракетами с подводных лодок. Не существовало тогда на ракетных лодках инерциальных навигационных комплексов и спутниковых систем определения места, столь привычных сейчас. Таким образом, все дальнейшие события в моей судьбе оказались тесно связанными с этим перископом, будь он неладен! Однако, молодость есть молодость и я относительно быстро успокоился, выслушав флагштура. Начал принимать корабль и терпеливо ожидать прибытия специалистов-монтажников восстановления перископа. В кратчайшее время корабль был принят. Экипаж приступил к обычной боевой подготовке. Привезли, наконец, перископ. Прибыли гражданские специалисты и тут выяснилось, что монтировать этот треклятый перископ можно только в стационарном «сухом», то есть не плавучем, доке. Монтажные работы, оказывается, не допускают абсолютно никакой качки. Плавучие же доки, имевшиеся на Камчатке, хотя и размещаются в тихих, укромных бухтах, почти изолированных от океанской волны, все-таки слегка покачивает. Такого поворота событий никто не ожидал. Командование флота потребовало перехода лодки во Владивосток и ломало голову над проблемой внеочередного докования корабля в одном из «сухих» доков тамошних заводов. Задача эта далеко не простая, учитывая наши производственные возможности и графики докования кораблей и судов Дальневосточного бассейна. Начали лихорадочно готовиться к переходу в Главную базу флота. Выяснилось, что четко спланированный Москвой и флотом график боевой службы оказался под угрозой, тем более, что «К-126» значилась в планах флота как участница во флотском учении в конце лета. Выход на боевую службу должен был состояться осенью... Обстановка накалялась.
Все «в темпе»
В конце мая, совершив переход максимально возможной скоростью, «К-126» уже терлась своим бортом о пирс во Владивостоке.
Как водится, прибыли во Владивосток рановато: док, в котором нам предстояло работать, был прочно занят другими судами. Необходимости в нашем поспешном вызове в Главную базу не было никакой, но у нас всё делается только срочно... Я привык к такого рода «штучкам», когда тебя куда-то буквально гонят, а там, куда ты торопишься, тебя вовсе и не ждут. Всё это в духе нашей общегосударственной неразберихи, не обошедшей и флот. Была чудесная пора границы теплой приморской весны и лета. Лето с дождями и туманами, характерными для Владивостока, еще не наступило, а сухая, ветреная приморская зима ушла. После мягкой, но своеобразной, а главное долгой, камчатской зимы, мы без особой акклиматизации попали почти в субтропики. Однако наслаждаться погодой не приходилось. Выяснилось, что пока мы будем доковаться и участвовать в учениях, наша дивизия с Камчатки передислоцируется в Приморье. Итак, на Камчатку, где у офицеров и мичманов остались семьи, мы больше не вернемся. Что будет с семьями? Куда и когда они смогут переехать? Будет ли жильё на новом месте службы — в одной из отдаленных бухт Приморья? Когда мы туда попадем? Кроме того, подготовка к выходу на боевую службу в условиях временного базирования хотя бы и на Главную базу флота, но не на базу «своего» соединения, дело тоже не простое. На снабжение нас всем необходимым, начиная с продовольствия, топлива, воды и кончая обмундированием, флотские тыловые службы шли «со скрипом» — ведь всё это было заготовлено для нас на Камчатке! Впрочем, за годы службы я к этому уже привык. Пришлось лично «обходить эти рифы», стучась в кабинеты старших тыловых начальников. Обычно мои доводы о том, что лодка пришла не в какую-нибудь базу 6 флота США, а в свою родную все-таки действовали. Возможно, в какой-то мере, товарищам из интендантства льстило и то, что к ним обращался не офицер, ведающий снабжением, а сам командир стратегического ракетоносца. Во всяком случае, худо-бедно, но вопросы снабжения решались.
Хуже было с моральным состоянием оторванных на неопределенный срок от своих семей офицеров и мичманов. Пополз слух, что и база в Приморье будет для наших кораблей не окончательной, что, простояв там несколько месяцев, лодки перейдут еще в какую-то базу (так, кстати, оно и получилось впоследствии). Как могли, мы с замполитом успокаивали людей, хотя сами не представляли даже такой элементарной вещи, как организация переезда семей с домашним скарбом к нашему новому месту службы. Дисциплина и въевшаяся в плоть и кровь офицеров привычка «стойко переносить тяготы службы» все-таки брали свое. Несмотря на подавленное настроение, они честно выполняли свой долг; подготовка к доковым работам, к участию в учениях, к выходу в многомесячное плавание на боевую службу почти не оставляли времени на личные переживания. Мичманский же состав, а почти все должности старшин команд на лодке были укомплектованы мичманами, начал потихоньку «расползаться». По сравнению с офицером, который служит там, где ему прикажут, мичман имеет право требовать от командования своего перемещения на место службы, указанное в заключенном с ним контракте. Одним словом, к августу на лодке не осталось ни одного мичмана. Должности старшин команд были укомплектованы срочнослужащими, которые, кстати, справлялись со своими обязанностями в целом не хуже мичманов. Не хочу, впрочем, этим обидеть своих бывших подчиненных мичманов: ведь именно они воспитали такую замену, именно их предыдущая служба заложила добрые традиции корабля. Время даром не терялось, все, от вестового до командира понимали, что не от хорошей жизни флот делает ставку на такие лодки, как наша. «Вероятный противник» не дремал. Холодная война была в разгаре. Это только теперь кажется, что все наши усилия были мышиной возней. Без преувеличения свидетельствую, что это была самая настоящая война без выстрелов, но с большими морально-физическими жертвами. Решая чисто снабженческие задачи, мы ни на день не прекращали боевую подготовку. Экипаж не должен был растерять с таким трудом приобретенные навыки и качества, позволяющие ему управлять кораблем боевого ядра флота. К чести людей скажу, что случаев нерадивости и серьезных нарушений дисциплины (а соблазнов в таком городе, как Владивосток, хоть отбавляй), практически не было.
Наконец, док освободился. Лодка вместе с другими кораблями, встала на кильблоки в этом огромном, похожем на вытянутый в длину Колизей, сооружении. Соседом нашим оказался крейсер «». Подводники с любопытством наблюдали жизнь этого надводного крейсера (мы же — тоже крейсер, но подводный). Команды, сигналы, свистки, объявления по громкоговорящей связи, ежедневные разводы нарядов под оркестр, на мой взгляд, благотворно действовали на нашу подводную вольницу. Люди заметно . Я был этому только рад.
Специалисты-монтажники и оба моих штурмана крутились «волчками», но дело с перископом двигалось медленно. Оказалось оно не таким уж простым. То ли у монтажников не хватало навыков в работе, то ли новый перископ в результате его спешной доставки на Камчатку (а везли его на всех видах транспорта, кроме гужевого), плохо поддавался регулировке, но ежевечерние доклады штурмана меня постоянно огорчали. Время же двигалось неумолимо. Сроки пребывания в доке, то есть на твердой платформе, строго ограничены. Мы не могли задерживать докование стоявших вместе с нами кораблей и судов. Оба штурмана, штурманский электрик и гражданские специалисты работали практически круглосуточно, но продвигались вперед черепашьими шагами. К офицерам начали приезжать с Камчатки жёны с детьми. Естественно, «временным» во Владивостоке жилья никто не предоставлял. Не имел квартиры и я. Дивизия перешла-таки в Приморье, и семьи наших офицеров командование эскадры тактично, но настойчиво выживало из камчатских квартир. Впрочем, при постоянном остром дефиците жилья эти действия можно было понять. Офицеры вынуждены были урывать время от службы и отдыха для поиска хоть какого-то жилья в «частном секторе» Владивостока, не останавливаясь перед довольно серьёзно «кусающимися» ценами, как правило, не соответствующими уровню комфортабельности квартир и комнат. Кое-как собрав нечто вроде контейнера, моя жена загрузила домашний скарб на случайно зашедшую в Петропавловск плавбазу подводных лодок «чужого» соединения (плавбаза через несколько месяцев плавания в океане должна была прийти во Владивосток) и вместе с полуторагодовалым сыном тоже прилетела ко мне. Пришлось снять крошечную комнату в доме «» и разместить там свою, слава богу, немногочисленную семью. Что делать, обычная, не похожая на «человеческую», офицерская жизнь.
О том, что представляло собой новое гигантское заграждение, стало известно во всех деталях после выхода из войны Финляндии. Два ряда специально изготовленных стальных сетей с ячейками размером четыре на четыре метра располагались на расстоянии 70–100 метров один от другого и перекрывали всю глубину от поверхности до грунта. Вдоль сетей было выставлено девять линий мин, эшелонированных по глубинам. Внизу, под сетями, находились донные магнитные мины. Всего на этот рубеж гитлеровское командование выделило одиннадцать тысяч мин различных типов. Район заграждения прослушивался системой гидроакустических станций на островах и на берегу. К этому добавлялись катерные дозоры и патрулирование противолодочными самолётами. Не зная весной сорок третьего всех этих подробностей, можно было, однако, и тогда дать себе отчёт в том, что новый рубеж гораздо мощнее и опаснее Гогландского, форсировать который тоже было нелегко. Но что эта противолодочная позиция может оказаться непреодолимой, ещё не думалось. Или точнее, мы не разрешали себе об этом думать, тем более говорить. Надеялись на накопленный опыт форсирования всякого рода преград, на то, что помогут и появившиеся на лодках защитные технические средства. Можно ли было, если не полностью сорвать оборудование противником новой противолодочной позиции, то хотя бы серьёзно помешать этому? Думается, да. Последовательными и достаточно мощными ударами с воздуха по кораблям, судам и другим плавсредствам, занимавшимся этим, равно как и по ближайшим неприятельским базам, например, по Палдиски, где монтировались доставляемые из Германии сети. Такие удары, если и наносились, то были недостаточными. Основные соединения флотских ВВС продолжали выполнять боевые задачи на сухопутных направлениях. В распределении сил флотской авиации сыграло, очевидно, известную роль и то, что в штабе флота опасались попытки противника захватить Лавенсари и соседние острова до того, как очистится ото льда восточная часть залива. Об этом мы знали от работников оперативного отдела, с которыми имели тесный контакт в то время. А тогда пути на запад перекрылись бы для любых наших кораблей, независимо от существования заграждений. Флот готовился воспрепятствовать ожидаемой операции по захвату островов. Для этого была создана и не отвлекалась другими заданиями ударная группировка авиации. Между тем противник, как только позволила ледовая обстановка, приступил к усилению также и Гогландского рубежа. Как стало известно впоследствии, общее число выставленных в его районе мин, в основном противолодочных, было доведено той весной до 13 тысяч. А во всём Финском заливе их стояло и лежало на дне уже более 40 тысяч. Эта цифра, окончательно определившаяся после войны, огромна для столь ограниченной акватории, изобилующей мелями, банками, навигационными узкостями. Пресечь дополнительные постановки мин на Гогландском рубеже флот опять-таки не смог. Ударной авиации не хватало, а никакие корабли, в том числе и торпедные катера, выйти в залив не могли, — у Кронштадта и на много миль дальше ещё стоял лёд.
Обстановка перед кампанией 1943 года
Общая задача бригады подводных лодок на предстоящую кампанию оставалась прежней: нарушать коммуникации противника, срывать его перевозки. Аналогичная задача ставилась минно-торпедной авиации флота. Но в дальние районы морского театра, в балтийские тылы врага, могли проникнуть только подводники. Когда сошёл лёд с Невы, подлодки приступили к отработке учебных задач между городскими мостами. Для нескольких лодок, зимовавших в Кронштадте, а потом и для других, полигонами служили рейды, предварительно протраленные. У нас была уверенность, что к началу кампании удастся обеспечить готовность двадцати одной подводной лодки. В середине апреля КП бригады был перенесён в Кронштадт, куда перешёл основной состав штаба, включая меня. Мы разместились в знакомом штабном здании на территории береговой базы подплава у Купеческой гавани, в укреплённом подвале которого мог действовать оснащённый всем необходимым командный пункт с узлом связи. Сразу же установился тесный рабочий контакт с кронштадтским ОВРом и с командованием на Лавенсари. К тому времени Островной укрепсектор береговой обороны был преобразован в Островную военно-морскую базу, которую возглавлял прибывший с Чёрного моря контр-адмирал Г.В.Жуков, известный как один из организаторов героической обороны Одессы в 1941 году. Предполагалось, что мы сможем начать развёртывание лодок в море раньше, чем в прошлом году, — весна не запаздывала. Однако обстановка в заливе, в том числе в самой восточной его части, складывалась весьма неблагоприятно. Авиация противника проявляла большую активность и в районе Кронштадта, — донные мины сбрасывались на створе его маяков. Требовалось ещё и ещё раз проверять фарватеры. 28 апреля командующий флотом признал возможным начать проводку в Кронштадт подлодок из Ленинграда. Порядок их перехода и обеспечения, о котором я уже рассказывал, был отлажен в прошлом году. При всей сложности обстановки в Невской губе, особых опасений за начальный этап вывода лодок в море не возникало. Больше беспокоил следующий этап: Кронштадт–Лавенсари.
Организация перехода в Кронштадт Щ-323 и Щ-406
Командир бригады, находившийся пока в Ленинграде, распорядился, чтобы я оставался в Кронштадте и встречал лодки там, а выходом их из Ленинграда решил руководить лично, С ним было несколько офицеров штаба, в том числе флагманский механик инженер-капитан 2-го ранга Е.А.Веселовский. Потом я очень сожалел, что комбриг не вызвал меня в Ленинград, хотя и не знаю, изменилось ли бы что-то от этого в тех событиях, о которых пойдёт речь дальше. Первая пара лодок должна была прибыть в Кронштадт на исходе ночи, к утру 1 мая. Эту пару составляли испытанные, можно сказать, знаменитые «Щуки»: Краснознамённая Щ-406 Героя Советского Союза капитана 3-го ранга Е.Я.Осипова и Краснознамённая Щ-323, которой теперь командовал капитан 3-го ранга А.Г.Андронов. Его предшественника Ф.И.Иванцова пришлось отчислить из плавсостава по состоянию здоровья. За день до того корабли ленинградского ОВРа произвели контрольное траление открытой части Морского канала, а также обходного фарватера, по которому лодкам предстояло следовать дальше, причём мин обнаружено не было. Катера-охотники в порядке профилактики пробомбили трассу канала глубинными бомбами. Предусматривалась и дальнейшая проверка фарватеров. Общая обстановка в Невской губе была довольно напряжённой. Кроме неприятельских самолётов, появлялись со стороны Стрельны и Петергофа и катера, которые, впрочем, уклонялись от боевого соприкосновения с нашими дозорами. Накануне проводки лодок состоялось, как мне было известно, совещание у командира Ленинградской военно-морской базы контр-адмирала И. Д. Кулешова с участием представителей всех сил флота, привлекаемых к обеспечению перехода. Там окончательно согласовывались порядок движения лодок, организация прикрытия их дымзавесчиками, артиллерией, авиацией. Командовать переходом, комбриг поручил командиру 2-го дивизиона капитану 2-го ранга В.А.Полещуку, которому планировалось идти с Осиповым на Щ-406, а с Андроновым на Щ-323 шёл штурман дивизиона «Щук» капитан-лейтенант М.С.Солдатов. Ночь на 1 мая выдалась совсем не весенняя. Ко времени выхода лодок начался густой снегопад. Тревожило усиление ветра. Плохая видимость могла помочь скрытности проводки, но она могла сокрыть и какие-то действия противника, постановку новых мин. Вскоре после полуночи из Ленинграда сообщили, что лодки начали движение, а из штаба ОВРа в Кронштадте, что катера, назначенные встречать лодки, выходят на Восточный рейд. Идти «Щукам» было ещё долго, но наиболее нетерпеливых из бодрствовавших на КП штабистов уже потянуло на пирс Купеческой гавани посмотреть, как погода и что творится вокруг. Вскоре с пирса услышали, что немецкие батареи на южном берегу залива начали что-то обстреливать. На их огонь, как обычно, ответили наши артиллеристы. В другую ночь на это не обратили бы особого внимания, но сейчас настораживало всё, что происходило на трассе перехода лодок. Соединились по телефону с оперативным дежурным ОВРа Ленинградской военно-морской базы. Он мог лишь подтвердить, что лодки вышли и что командир ОВРа и наш комбриг находятся на КНП на дамбе Морского канала. Бесконечно тянулись часы ожидания. Во втором часу ночи снегопад усилился, видимость ещё более ухудшилась. Чтобы помочь лодкам, я выслал к выходу с Восточного рейда на Кронштадтский створ наш бригадный буксир «Бурбель» с флагштурманом капитаном 3-го ранга В.П.Чаловым. Буксир встретил и провёл в Купеческую гавань Краснознамённую Щ-406. Её командир капитан 3-го ранга Е.Я.Осипов и находившийся на борту капитан 2-го ранга В.А.Полещук полагали, что другая лодка, Щ-323, идёт впереди. Куда же девалась эта лодка? Вновь соединившись с Ленинградом по оперативному телефону, мы, наконец, узнали, что она подорвалась на мине.
Обстоятельства гибели Щ-323
Произошло это при таких обстоятельствах. Когда две «Щуки» приближались к выходу из ограждённой части Морского канала, на Щ-406, которая шла головной, внезапно отказал гирокомпас. Потом оказалось, что произошло случайное выключение прибора, но в этом сразу не разобрались. Место было не такое, где можно без опаски приостановить движение, и командир перехода приказал второй лодке обогнать первую и идти головной. В такой момент, перед самым ответственным и опасным участком маршрута перестроения весьма нежелательны. На мостике и в рубке Щ-323, по-видимому, занервничали, чем и можно объяснить, что достаточно опытный штурман лодки второпях взял из таблицы не ту цифру и допустил ошибку в счислении пройденного пути, которую не успел заметить дивизионный штурман. А сориентироваться визуально мешала плохая видимость. В результате лодка прошла по открытой части канала почти на полмили больше, чем следовало, «проскочив» точку поворота на обходной северный фарватер. И, как на грех, опоздал выйти в заданную точку буксир гидрографов, как потом выяснилось, потерявший ориентировку из-за плохой видимости, который должен был обозначить место поворота на обходной фарватер. Правда, Полещуку и Осипову на Щ-406, отставшей от новой головной лодки (гирокомпас у них уже действовал нормально), отсутствие буксира не помешало повернуть вовремя. Из-за плохой видимости (и прикрываемые к тому же дымовой завесой, поставленной на случай, если снегопад внезапно прекратится), обе «Щуки» фактически шли самостоятельно, и на Щ-406 считали, что Щ-323 движется впереди. И потому не связали с нею приглушённый шумом двигателей звук взрыва, донесшийся с другого направления. А там, куда попала вследствие ошибки в счислении лодка Андронова, на её пути оказалась донная мина, поставленная, возможно, уже после последней проверки фарватеров. Щ-323 затонула почти мгновенно. Немцы сразу же открыли артогонь по этому месту с южного берега, крайне затруднив спасение тех, кто мог остаться в живых. Катерам удалось подобрать из воды нескольких моряков, в том числе тяжелораненого дивштурмана М. С. Солдатова, из тех, кто находился на мостике или был выброшен при взрыве через пробоину в центральном посту.
Памятник экипажу подводной лодки Щ-323. Санкт-Петербург, Васильевский остров, Смоленское кладбище
Немного позже группа подводников поднялась на поверхность через торпедный аппарат, предварительно вытолкнув торпеду, из остававшихся незатопленными кормовых отсеков. Их всех тоже подобрали, но в конечном счёте из этой группы остались в живых только двое. Все погибшие на Краснознамённой Щ-323, и в их числе убитый при взрыве командир капитан 3-го ранга А.Г.Андронов, покоятся ныне на Смоленском кладбище в Ленинграде, где им установлен общий памятник. Расследованием происшедшего в Невской губе занималась комиссия штаба флота. Каких-то особых карательных мер в отношении участников проводки лодок не последовало. Но извлекать уроки надо было всем. Гибель Щ-323, причём не в бою, не на позиции в открытом море, а у порога своей базы, явилась тяжёлым потрясением для всех нас. За всю прошлую кампанию, в условиях не менее сложных, ни одна подлодка не получила при переходе из Ленинграда в Кронштадт существенных повреждений. Знаю, что некоторые наши подводники склонны были видеть в случившемся недоброе предзнаменование для начинавшейся кампании...
Командир подводной лодки Щ-323 Алексей Герасимович Андронов
Щ-303 идёт первой
Перевод лодок в Кронштадт был задержан на несколько суток. Вновь и вновь проверялись фарватеры. После этого лодки, подлежавшие проводке в первую очередь, перешли в Кронштадт без всяких происшествий. Тем временем мы разрабатывали вместе с овровцами тактику проводки на следующем этапе, до Лавенсари. Кронштадтским ОВРом по-прежнему командовал мой старый товарищ капитан 1-го ранга Ю.В.Ладинский, а начальником штаба у него был теперь капитан 2-го ранга А.Е.Шомраков. С ними легко достигалось взаимопонимание. Действовал и общефлотский план обеспечения выхода подводных лодок в море. Морская авиация, продолжая разведывательные полёты над Финским заливом, начала бомбить и штурмовать базы вражеских противолодочных кораблей. Больше самолётов стало выделяться для нанесения ударов по неприятельским противолодочным позициям: по Гогландскому рубежу и минно-сетевым заграждениям между островом Нарген и финскими шхерами. Эти удары с воздуха наносили, конечно, урон вражеским противолодочным флотилиям. Но лучше было бы посильнее бомбить заграждения, особенно новое, Нарген-Порккалаудское, раньше, когда сети и мины ещё только ставились. Готовые же рубежи оказались, как показало дальнейшее, весьма устойчивыми к бомбёжкам. А если где и образовывался разрыв сетей, — попробуй его потом найти! Группу подлодок, которые готовились первыми форсировать залив, составляли три «Щуки»: Краснознамённая Щ-406, гвардейская Щ-303 и Щ-408. Предполагалось, что они, если успешно прорвутся в открытое море, будут находиться в назначенных им районах до начала июля с тем, чтобы возвращаться после пика белых ночей. С командирами двух из названных лодок капитанами 3-го ранга Е.Я.Осиповым и И.В.Травкиным читатель давно знаком. А Щ-408, — новой подлодкой, только что введённой в строй, командовал 29-летний капитан-лейтенант Павел Семёнович Кузьмин, в прошлом штурман на лодке Травкина. Это был, пожалуй, самый многообещающий из молодых командиров кораблей. Человек пытливого ума, он вдумчиво изучал опыт старших товарищей, увлечённо разрабатывал возможные при тех или иных обстоятельствах варианты боевого маневрирования. Докладывал Кузьмин комбригу и свои соображения о тактике преодоления минных заграждений.
Командир подводной лодки Щ-408 Павел Семёнович Кузьмин
Командир Щ-408 был из тех, кто поистине рвался в море. И это вместе с высокой подготовленностью экипажа и лестными отзывами о нём командира дивизиона «Щук» Г.А.Гольдберга, перевесило возникавшие сперва, в том числе и у меня, сомнения насчёт того, следует ли включать в первую группу подлодку, командир которой не имел ещё большого опыта. Комбриг С.Б.Верховский поверил в Кузьмина, и вопрос был решён благоприятно для него.
Подводная лодка Щ-408 замаскирована у одной из набережных Невы. Ленинград, зима 1943 года
Из Кронштадта на Лавенсари первыми уходили лодки Травкина и Кузьмина. Я пригласил командаров в штаб, рассказал об обстановке в море и вручил боевые приказы. Поскольку Т равкин шёл первым, поручил ему определить возможность форсирования рубежей, а если сделать это не удастся, то хотя бы изучить и исчерпывающе доложить штабу соединения обстановку в районе противолодочных позиций. — Прорываться, думается, следует на больших глубинах на минимальной скорости и лишь в тёмное время суток. Е сли лодка застрянет в сетях, то, воспользовавшись темнотой, надо всплывать и освобождаться от них, — по- советовал я командирам. Я распорядился, чтобы, форсировав Гогландскую позицию, Т равкин указал в донесении точный путь прохода через минные поля, район зарядки батарей, передал сведения о кораблях противолодочной обороны врага. По получении этих данных мы планировали выводить в море другие корабли. Командиру Щ-303 предстояло сделать то же после преодоления следующей, Нарген-Порккалаудской позиции. 7 мая на Щ-303 побывали командующий флотом Трибуц и комбриг Верховский. В.Ф.Трибуц провожал не каждую лодку, но бывали особые случаи, когда ставились задачи, связанные с повышенным риском. В те дни усилился артиллерийский обстрел кронштадтских гаваней и фарватеров. Кронштадт вообще стал обстреливаться гораздо интенсивнее, чем Ленинград, и это, очевидно, означало, что противник заметил подготовку к выводу наших кораблей в залив. В тот вечер, когда уходили две подлодки, для подавления вражеского огня были введены в действие двенадцатидюймовые орудия линкора «Марат». Линкор, тяжело повреждённый в 1941 году, использовался как мощная плавбатарея. «Щуки» ушли в сопровождении пяти базовых тральщиков и нескольких сторожевых катеров. Этим сильным охранением и всей проводкой управлял командир ОВРа капитан 1-го ранга Ю.В.Ладинский.
Командир ОВРа Кронштадтской ВМБ Ю.В.Ладинский
Но за лодки было неспокойно: на 60-мильном переходе до Лавенсари могли возникнуть любые осложнения. И действительно, едва переход начался, поступило сообщение, что на маршруте лодок, ближе к Лавенсари, подорвался, но всё-таки не затонул, базовый тральщик, — очевидно, на минах, поставленных прорвавшимися туда катерами. Пришлось, как делалось это не раз, приостановить движение лодок и положить их на грунт, а тральщики занялись очисткой фарватера. В островную маневренную базу «Щуки» попали лишь через трое суток. Остров Лавенсари время от времени подвергался налётам неприятельской авиации, но всё же лодкам была обеспечена относительно спокойная стоянка в бухточке Норе-Капелахт с погружением и покладкой на грунт на светлое время суток, если они тут задерживались. Как я уже говорил, считалось вероятным, что противник попытается захватить Лавенсари и прилегающие острова. Однако наиболее подходящее для этого время, когда к островам можно было подобраться по льду, уже миновало. Всем, что касалось обеспечения подводных лодок, ведал теперь капитан 3-го ранга П.Лукьянчиков из оперативного отдела штаба флота, сам в прошлом подводник. Так что держать на острове, как раньше, специального представителя бригады уже не требовалось. Но пока лодки форсируют залив, в островной базе должен был находиться командир соответствующего дивизиона.
Щ-303 прошла Гогландский рубеж
11 мая с Лавенсари первой пошла дальше гвардейская Щ-303. В том году не предпринималось таких чисто разведывательных выходов, как короткие походы «Малюток» в район Гогланда в начале прошлой кампании. Задача Щ-303 состояла в том, чтобы форсировать весь Финский залив, а затем следовать в северную часть Балтики, Но, конечно, капитан 3-го ранга Травкин являлся и общебригадным разведчиком, особенно на первом этапе похода. Мы получили приказание командующего флотом — вторую лодку из первой пары отправлять с Лавенсари после того, как Щ-303 преодолеет Гогландский рубеж.
Подводная лодка Щ-303 идёт первой
«Щука» Травкина обходила Гогланд южным маршрутом, то есть через Нарвский залив. Тактика форсирования минных заграждений оставалась в основном прежней: идти экономическим ходом на такой глубине, чтобы контактные якорные мины находились над лодкой, и она могла задеть лишь их минрепы. Но в заграждении присутствовали и неконтактные донные мины, а также антенные. И тех, и других тут, по всем данным, должно было прибавиться. Мы надеялись, что от антенных мин в какой-то мере лодки уберегут новые защитные средства, о которых я рассказывал. Травкин имел, конечно, ориентировочную плановую таблицу форсирования Гогландского рубежа, но в обстановке было столько неясного, что никто не мог знать, сколько времени это займёт фактически. На нашем КП началось тревожное ожидание первой радиограммы с борта Щ-303. Все сознавали, что эта радиограмма может не поступить никогда. «Щука» дала о себе знать 23 мая условным сигналом, означавшим, что Гогландский рубеж пройден. Несколько позже поступило донесение, в котором кратко излагались самые важные сведения об обстановке. О том, как преодолевал гвардейский экипаж Щ-303 первую на её пути противолодочную позицию, подробно рассказал в своих, давно уже изданных мемуарах, сам Иван Васильевич Травкин. Упомяну лишь о самом существенном. Лодка благополучно прошла через весьма плотные минные заграждения. Она не только неоднократно касалась бортами минрепов, но за один из них зацепилась так, что, казалось, не удастся освободиться, не подтянув к себе мину. И всё же освободиться удалось. Счастливо обошлось без взрыва и тогда, когда «Щука» задела не минреп, а саму мину, о чём дало знать зловещее постукивание мины о корпус лодки. Что уберегло лодку, обеспечило прорыв ею этого рубежа? Очевидно, и расчётливость в маневрировании, и командирская интуиция, обострённое «чувство корабля», весьма развитые у Травкина. И, конечно, много значили выучка и выдержка всего экипажа, стоявшего на боевых постах.
Травкин ищет проход в сетях
На Западном Гогландском плёсе лодка всплыла для зарядки батареи. Оттуда Т равкин и передал первый условный сигнал. Но скоро «Щуке» пришлось вновь уйти под воду: появились вражеские самолёты, а затем и катера. Однако погрузившуюся лодку они не нащупали и бомбили наугад. Продвинувшись дальше на запад, в район острова Вайндло, Т равкин смог на следующую ночь без помех произвести полную зарядку. Впереди находилось промежуточное (между двумя основными противолодочными рубежами) заграждение, выставленное по линии Юминда — Кальбода-грунд, состоявшее, как потом выяснилось, из более чем трёх тысяч мин в различных комбинациях. Е го также удалось преодолеть без особых осложнений. За ним залив пересекал Нарген-Порккалаудский рубеж — главное препятствие на пути в открытое море. Нужно было искать возможный проход в заграждении. Предстояла опаснейшая разведка «на себя», где ничто не могло делаться без огромного риска. Причём рассчитывать при всех обстоятельствах можно было лишь на собственные силы. Лодка уже пересекла 27-й меридиан, западнее которого ей не могла помочь даже флотская авиация: это был предел дальности полётов истребителей, а без них не могли, пока стояли белые ночи, действовать бомбардировщики и штурмовики. 18 мая Щ-303 вплотную подошла к линии сетевых заграждений. В перископ, которым Травкин пользовался с предельной осторожностью, просматривались и плавучие буи, поддерживавшие сети, и патрульные катера. А непосредственно перед сетями, вероятно, начиналось минное поле. Двигаясь вдоль заграждения, командир «Щуки» выбрал место севернее острова Нарген (невдалеке от Таллина), где конфигурация дна давала некоторую надежду пройти под сетями на максимальной глубине. Лодка шла самым малым ходом. И всё же она попала в сеть и запуталась в ней. Правда, на этот раз удалось довольно скоро освободиться, давая толчками задний ход, стараясь при этом не привлечь внимания вражеских дозоров. Поиск прохода в заграждении продолжался.
Подвиг и трагедия Щ-408
Командование флота стремилось вывести подводные лодки на балтийские коммуникации противника как можно быстрее. Это диктовалось интересами фронта. А искать «дыру» в Нарген-Порккалаудском заграждении каждой лодке всё равно предстояло самостоятельно. Место, где удалось бы пройти одной, было практически невозможно точно обозначить для других. Надеяться же на то, что где-то найдутся широкие «ворота», свободные от сетей и мин, не приходилось. И если прорыв этого рубежа был вообще возможен, то поиск проходов не одной лодкой, а двумя-тремя одновременно, вероятно, мог быстрее привести к успеху. Т ак, во всяком случае, смотрели на это тогда. Вторую подлодку, Щ-408, находившуюся с 11 мая на Лавенсари, командующий флотом приказал отправить в боевой поход 19 мая. Погрузившись там же, где восемь дней назад начала самостоятельное движение Щ-303, капитан-лейтенант Кузьмин пошёл дальше не через Нарвский залив, как Травкин, а северным маршрутом. И доказал его проходимость: эта подлодка успешно преодолела Гогландский рубеж. А для зарядки аккумуляторов Щ-408 всплыла там, где заряжалась Щ-303, — в районе острова Вайндло. Однако Кузьмину здесь не повезло: «Щуку» обнаружил и атаковал противолодочный самолёт. Она успела погрузиться, не получив серьёзных повреждений, но разрывы сброшенных самолётом бомб, по-видимому, нарушили герметичность какой-то из топливных цистерн. Весьма вероятно, что именно маслянистый след соляра позволил быстро появившимся катерам вцепиться в «Щуку», и от них никак не удавалось оторваться. Так начались подвиг и трагедия экипажа Щ-408, о которых очень немногое смог передать по радио её командир. Полнее представить происшедшее помогли доклады вылетавших туда и включавшихся в морской бой лётчиков. Преследование лодки катерами, шедшими по её следу, продолжалось более двух суток. Даже при самом экономном маневрировании под водой, она должна была за это время израсходовать почти весь заряд батареи. Вероятно, появились и повреждения от бомбёжки. Около трёх часов ночи 22 мая от Кузьмина была принята краткая радиограмма, для передачи которой надо было хотя бы на минуту подняться на поверхность. В ней говорилось, что противник непрерывно бомбит лодку, не даёт всплыть для зарядки. — Прошу помочь авиацией, — радировал командир Щ-408. По приказанию командующего флотом в район острова Вайндло были посланы истребители. По дальности это место находилось на самом пределе их полётных возможностей. Затем вылетела ещё одна группа самолётов. Им пришлось вступить в бой с истребителями противника, но они штурмовали и вражеские катера, и, насколько я знаю, — небезрезультатно. Однако уничтожить или разогнать те силы, которые гитлеровцы стянули в этот район, близкий к их базам, флотские лётчики не могли. Они были не в состоянии надёжно прикрыть подводную лодку на таком удалении от своих аэродромов, хотя и пытались помочь ей до самого конца неравного боя. Лётчики видели, как Щ-408, которая, вероятно, не могла больше оставаться под водой из-за повреждений корпуса или просто потому, что в отсеках уже нечем было дышать, всплыла, как выскочили наверх расчёты двух 45-миллиметровых орудий и открыли огонь по катерам. Наши подводники (думаю, это можно сказать о каждом экипаже) всегда были внутренне готовы к тому, что всплытие перед лицом более сильного врага и огневой бой с крайне малыми шансами на победу, станут единственной альтернативой неизбежной гибели в морских глубинах. Я рассказывал, как при таких всплытиях на палубу выходили не только орудийные расчёты, но и моряки, вооружённые автоматами и гранатами. И как ни мала вероятность благоприятного для подводников исхода подобных действий, не укладывающихся в обычные понятия о тактике подводных лодок, бывало, что дерзость и отвага командира спасали обречённый, казалось бы, корабль. Вспомним, как вырвалась из лап врага С-4, которую гитлеровцы считали настолько своей добычей, что уже обозначили её место на грунте плавучими вешками. Но капитан-лейтенант Кузьмин, его боевой замполит капитан-лейтенант Круглов и весь экипаж Щ-408 вряд ли могли рассчитывать, что им удастся как-то обмануть противника. Не те были обстоятельства, не та обстановка. А одолеть в огневом артиллерийском бою на короткой дистанции по меньшей мере пять сторожевиков, имевших в сумме не менее десяти скорострельных орудий, практически невозможно. Подводники пошли в свой последний бой с единственной реальной целью — нанести, прежде чем погибнуть, какой-то урон врагу. Этой цели экипаж Щ-408 достиг. Лётчики видели, как один катер, по которому вела огонь подлодка, стал тонуть, как охватило пламенем другой. После выхода из войны Финляндии потопление лодкой Кузьмина двух противолодочных катеров нашло подтверждение в финских официальных документах.
Подводная лодка Щ-408 ведёт неравный бой с пятью боевыми катерами противника. Картина художника И. Родионова
Лётчики видели, как «Щука» скрылась под водой с развивавшимся над рубкой Военно-Морским флагом. Трудно с абсолютной определённостью сказать, погибла ли она от полученных пробоин (они, несомненно, были) или же командир принял решение вновь погрузиться. Первое — вероятнее. Как бы там ни было, какие-то отсеки лодки, опустившейся на грунт, оставались незатопленными, и находившиеся в них моряки продолжали бороться за живучесть корабля. Мне самому довелось потом слышать от финских офицеров, побывавших тогда в том районе, что в течение многих часов акустики их катеров улавливали доносившиеся со дна звуки ударов по металлу: подводники, сохранившие до конца твёрдость духа, пытались заделать пробоины, устранить повреждения. Доблесть моряков Щ-408 поставила эту балтийскую подлодку в отечественной морской истории в один ряд с легендарным «Варягом», североморским сторожевиком «Туман» и другими кораблями, экипажи которых повторили их подвиги. Такие корабли поистине бессмертны.
В Ленинграде, от набережной которого ушла эта подводная лодка в свой последний поход, есть теперь в Кировском районе, за Нарвской заставой, улица Подводника Кузьмина с мемориальной доской на угловом доме, напоминающей о том, что совершили молодой командир и его героический экипаж во славу Родины, во имя грядущей Победы.
Командир подводной лодки Щ-408 Павел Семёнович Кузьмин
Прорвать сети Травкину не удалось
Вернёмся к тем трудным майским дням сорок третьего года. Бригада потеряла уже второй боевой корабль. И было всё тревожнее за «Щуку» Т равкина, которая продолжала поиск прохода в Нарген-Порккалаудском заграждении. В штабе не сразу узнавали о том, что происходило с этой лодкой, в какие переделки она попадала. Каждый выход в эфир был сопряжён для неё с очень большим риском. При повторных попытках поднырнуть под сети «Щука» застревала в них ещё и ещё раз. Один раз выпутаться из сети оказалось особенно трудно. Когда это, наконец, удалось, батарея была разряжена настолько, что лодка не могла больше нормально маневрировать под водой. Попытка же всплыть для зарядки закончилась тем, что через десять минут пришлось вновь уходить на глубину: появились катера. Лодка недвижимо провела на грунте более двух суток, периодически подвергаясь бомбёжке и имея запас воздуха только на одно всплытие. Люди в отсеках уже впадали в тяжёлое забытьё. Но катера, караулившие подлодку, в конце концов ушли, вероятно, посчитав её уничтоженной, о чём и сообщило берлинское радио почти сразу вслед за сообщением о потоплении лодки Кузьмина. А для нас Щ-303 тогда ожила. После длительного радиомолчания Т равкин донёс о неудачных попытках форсировать Нарген-Порккалаудский рубеж и состоянии корабля, имевшего ряд повреждений. 24 мая командиру лодки было приказано возвращаться на Лавенсари. Но вернуться Травкин смог ещё нескоро. И сейчас надо рассказать о том, что происходило до этого. Попытки вывести в море две первые подлодки показали, что обстановка в Финском заливе ещё сложнее, чем ожидалась. Если Гогландский рубеж поддавался форсированию, как и в прошлую кампанию, то Нарген-Порккалаудская противолодочная позиция с её сетевыми заграждениями представляла собой преграду, способов преодоления которой мы пока не нашли. Хотя неудачи Травкина, пытавшегося прорваться через эти заграждения на нескольких участках, ещё не означали, что они непреодолимы нигде. Приказав вернуть в базу Щ-303, командующий флотом одновременно объявил командиру бригады своё решение приостановить вывод лодок в залив. Это касалось прежде всего Краснознаменной Щ-406 — подлодки Героя Советского Союза капитана 3-го ранга Е.Я.Осипова, находившейся в полной готовности к боевому походу. По-видимому, адмирал В.Ф.Трибуц хотел подождать возвращения Травкина, послушать его доклад, а затем уже решать, как быть дальше.
Решение судьбы Е.Я.Осипова
Но Главный Морской штаб настаивал на скорейшем развёртывании подводных лодок в море. Так снова встал в порядок дня выход Щ-406. Общая подготовленность лодки к действиям в самых сложных условиях, безусловно, была на должной высоте. Отлично показал себя в походах прошлой кампании её командир. Однако предстоявший поход вызывал большие сомнения. Пока Щ-406 стояла в Кронштадте, мы с Евгением Яковлевичем Осиповым несколько раз обсуждали, прорабатывали на картах различные варианты форсирования Нарген-Порккалаудского рубежа с учётом всех имевшихся данных о нём. И приходили к малообнадёживающим выводам. Е.Я.Осипов, известный мне, да и всем, как командир весьма решительный и смелый, единственный тогда в бригаде Герой Советского Союза, признавался, что преодоление этой противолодочной позиции представлялось ему вряд ли возможным, пока стоят белые ночи. И я не находил достаточно веских доводов, чтобы его разубедить. Несколько часов тёмного времени были необходимы, чтобы лодка, разрядившая батарею при маневрировании под водой, могла хотя бы произвести зарядку. Пока же противник обнаруживал всплывшую лодку слишком быстро и имел в том районе достаточно сил, чтобы не давать ей зарядиться. Насколько я понимал не очень откровенного со мною капитана 1-го ранга С.Б.Верховского, он считал весьма вероятным, что очередной подлодке, как и «Щуке» Травкина, не удастся пройти через линии сетевых заграждений. Но комбриг придавал большое значение продолжению разведки нового противолодочного рубежа, говорил, что посылать к нему подлодки есть смысл уже ради одного этого. На сей счёт я был другого мнения. Думалось, следовало бы и для разведки выждать более благоприятное время, не рискуя лучшими нашими кораблями. Невольно приходило на ум, что большое пристрастие к разведке осталось у Сергея Борисовича от сухопутья, от службы на Карельском фронте, где его морские пехотинцы много и успешно этим занимались. Верховский очень любил сам термин «разведывательная операция», частенько произносил эти слова. Узнав, что Осипова решено посылать в поход, не дожидаясь возвращения Т равкина, который вновь ничего не давал о себе знать, я попытался добиться всё-таки отсрочки выхода Щ-406. Ни с кем предварительно не советуясь, составил проект шифровки за подписью командира бригады и своей на имя наркома Военно-Морского Флота Н.Г.Кузнецова. Я написал, что вероятность прорыва подлодок через заграждения в условиях белых ночей ничтожно мала, и обосновывал целесообразность отложить такие попытки до второй половины июля. Направившись с этим документом к комбригу, застал у него начальника отдела подводного плавания А.М.Стеценко, ставшего к тому времени контр-адмиралом. Верховский прочёл написанное мною, дал прочесть Стеценко и, чуть помедлив, отчеканил: — Эту бумагу уничтожить. Разговоры на эту тему прекратить. Иначе рискуете попасть под трибунал за срыв разведывательной операции. Не поддержал меня комбриг, а Андрей Митрофанович Стеценко хмуро молчал. При всей официальности наших отношений с Верховским, разговор в подобном тоне до того (как, впрочем, и после того) не вёлся со мной никогда. Мне оставалось лишь ответить: «Есть». С сильным эскортом, которым командовал комбриг тральщиков капитан 1-го ранга Ф.Л.Юрковский, Щ-406 была переведена на Лавенсари. Вместе с ней перешла туда подводная лодка С-12, также изготовленная к боевому походу. В командование ею, как уже говорилось, вступил весной капитан 3-го ранга А.А.Бащенко.
Они погибли все
В ночь на 28 мая капитан 3-го ранга Осипов, напутствуемый катерниками ОВРа, погрузил свою «Щуку» и повёл её на запад. Командиры катеров потом рассказали, что перед погружением Осипов крикнул с мостика: — Передайте привет батьке! Осипова-старшего, Якова Осиповича, с которым я знакомил читателя в прошлых главах, знали многие балтийцы. Осипов-младший питал к отцу глубочайшее уважение, а старый моряк, понятно, гордился сыном-героем. Когда в конце 1942 года Евгению Осипову вручались орден Ленина и Золотая Звезда, на торжественную церемонию был приглашён и отец. Нарком ВМФ Н.Г.Кузнецов передал награды сына сперва отцу, а уже тот — сыну. Якова Осиповича он помнил со своих курсантских лет, сам у него учился. Это тронуло всех присутствовавших. Пройдя через руки Осипова-старшего, награды его сына обрели ещё большее значение, стали отцовским благословением на новые подвиги.
Командир подводной лодки Щ-406 Евгений Яковлевич Осипов
Незадолго до выхода в море капитан 3-го ранга Осипов вызывался в Ленинград, в оперативный отдел штаба флота для ознакомления с последними данными об обстановке, и смог навестить в городе отца. Эта их встреча оказалась последней. После катерников, обеспечивавших погружение Щ-406 западнее Лавенсари, увидеть Героя Советского Союза Евгения Яковлевича Осипова и моряков его экипажа не было суждено никому. Возраставшая напряжённость обстановки в заливе ощущалась уже на подходах к Гогланду. В этом районе произошёл редкий по ожесточённости бой малых надводных кораблей, о котором даже сообщило Совинформбюро. 13 сторожевых катеров противника атаковали пару наших морских охотников, находившихся в дозоре, — звено старшего лейтенанта Игоря Чернышёва. Неравный бой кончился весьма неожиданно для гитлеровцев: два их катера были потоплены, а остальным пришлось ретироваться. Как раз в это время «Щука» Осипова форсировала под водой Гогландский рубеж. Как и другие лодки, она преодолела его успешно. А затем бесследно исчезла. Много дней, и особенно по ночам, насторожённо прослушивали эфир радисты на волне «лодки–берег». Мы были готовы к тревожной радиограмме о том, что лодка ведёт где-то тяжёлый бой и нуждается в прикрытии с воздуха. Но больше всего, наверное, потому, что очень хотелось на это надеяться, ждали короткого сигнала, означавшего, что Осипов, прорвав все преграды и пройдя Финский залив до конца, достиг открытого моря. Вспоминалось, как в прошлую кампанию, при возвращении из Северной Балтики, Осипов долго не давал о себе знать и как он вдруг «нашёлся». Были всем известны и другие случаи, когда некоторые подлодки по разным причинам не выходили в эфир ещё дольше. Так поддерживалась надежда на то, что Щ-406, может быть, где-то идёт и действует, но почему-то молчит.
Заместитель командира Щ-406 по политчасти Василий Степанович Антипин
Наступило, однако, время, когда надеяться стало не на что. А что случилось со «Щукой» Осипова, никто не знал не только до конца войны, но и некоторое время после неё. Лишь спустя годы удалось установить, что она была потоплена на подходах к Нарген-Порккалаудской позиции кораблями 24-й противолодочной флотилии противника 31 мая 1943 года, на четвёртые сутки похода. Личный состав бригады с мужественной скорбью переживал потерю каждого не вернувшегося с моря корабля. Но эта потеря легла особой тяжестью на сердца подводников. И потому, конечно, что была уже третьей за первые недели наших попыток вывести подлодки на Балтику. И потому, что томила, наверняка не одного меня, мысль о сомнительной оправданности этой потери, о том, что её можно было избежать. Вместе с Осиповым погибли его замполит и друг Василий Степанович Антипин, настойчиво добивавшийся в своё время перевода из политотдела бригады на плавающий подводный корабль, прекрасный штурман старший лейтенант В.И.Саплин, изобретательнейший инженер-механик инженер-капитан-лейтенант К.М.Максимов, минёр старший лейтенант К.И.Старков, боцман И. И. Зименков и другие мичманы-сверхсрочники, истинные подводники-профессионалы. Отборной, можно сказать, была вся команда лодки, где почти у каждого матроса сияло на груди не меньше чем по два ордена. Из доблестного осиповского экипажа, добывшего славу своему кораблю, остался тогда в живых лишь отличный акустик старшина Николай Кучеренко, не допущенный к походу по заключению врачей.
Под мостом Нева катит темные волны. Блестит шпиль . Там, за Невой, начинается море. До него не доберешься так быстро, как в Таллине. Всё дома, дома и дома. Юркий буксир вырывается из-под моста, обдав нас таким ядовитым дымом, что хочется кашлять. Мы идем через Марсово поле. Над могилами бойцов Революции пылает вечный огонь. Командир роты был прав. Нам почти все улыбаются — как видно, наше училище в городе любят. Редко кто пройдет равнодушным. А мы — мы следим за собой, чтобы не пропустить ни одного офицера. Впервые я отдаю честь. «Всю жизнь козырять придется»,— сказал Валерка. Что ж, и прокозыряю всю жизнь. Это мне кажется замечательным проявлением уважения младшего к старшим. Мы — члены великого братства рыцарей моря... И вот мы на Невском, угол Садовой. Куда же пойти? К Адмиралтейству, конечно. Сколько народу! У нас в Таллине малолюднее. Молодые моряки-офицеры идут под руку с девушками. Важно шагает старик генерал. Завистливо поглядывая на нас, спешат школьники. Ба, да они нам уступают дорогу! Старушка в шляпе с стеклянными вишнями — бог знает, сколько лет этой шляпе и сколько старушке! — утирает платочком глаза. Может, вспомнила внука-нахимовца или нахимовцем первого призыва был ее сын-офицер? Милая бабушка, зачем плакать? Солнце светит так ярко, и зайчики пляшут на окнах так весело, и люди все радостные вокруг... А впрочем, всегда забываешь, что на кого-нибудь может горе свалиться и в праздник, и в солнечный день. И вдруг нам навстречу идет — ну кто бы вы думали? — Элигий Шиллер. Он раскатился было к нам, надев на лицо улыбочку, но мы проходим мимо него, как мимо троллейбусного столба. Элигий вычеркнут из нашей жизни. Я было вообразил, что он гад, но принципиален. Как бы не так! Доносом он шлепнулся в грязь. Мы и не вспоминаем о встрече с Элигием...
Медный всадник. Сад, полный опавших . Дворцовая площадь. Арка Главного штаба. Ничего я не видел прекраснее. — Мощно! — изрекает кто-то за нашей спиной. Я не терплю этого глупого, обрубленного словечка. Но на этот раз оно кстати. Лучше не скажешь. На Невском на каждом шагу по кинотеатру. Но разве можно запрятаться в душный зал в такой солнечный день, когда ты видишь незнакомых людей — ленинградцев и гадаешь, кто из них уцелел от блокады, от тех страшных дней и ночей, о которых рассказывал дед? Замерзшие корабли и подводные лодки стояли во льду, по перекинутым на набережные сходням матросы и офицеры сходили на берег, к мертвым домам, к мертвым людям, заснувшим в сугробах. И делились с живыми своим скудным пайком... Наверняка пережил блокаду вот этот старик, что идет нам навстречу. Он еле-еле плетется, тяжело опираясь на палку. — Ну, как вам понравился Ленинград? — спрашивает Сергей Сергеевич, когда мы приходим в училище. Математик сегодня дежурит и рад, что вернулись все вовремя и все обошлось без чепе.
НЕЛЕГКО БЫТЬ КОМСОРГОМ
Легче всего признать свои ошибки или осудить гневно чужие. Для этого нужно, чтобы хорошо был подвешен язык. Самохвалов — «правильный человек». Доносов, как Шиллер, писать он не будет. Бегать с доносами, как Мельгунов, тоже не станет. Для преподавателей он удобен — пусть себе разглагольствует; кто хочет — пусть слушает, кто не хочет — не слушай. А до двоек Самохвалов себя не допустит. Он зубрила. И заучивает уроки, как речи. Пятерки ему обеспечены. Правильный человек. На самом деле все гораздо сложнее. Среди нас есть и лодыри и тунеядцы, которых избаловали родители. Им прощались в гражданской школе и двойки. Здесь двойки им не простятся. И Валерка, заработавший двойку у преподавательницы истории Агнии Петровны, заслужил ее полностью. И, когда он стал плакаться, я напомнил ему, что он все же Коровин. — Первый...— напомнил он с ехидной улыбочкой.
Преподаватель истории Тамара Павловна Булгакова во время занятий с воспитанниками училища. 1965 г. .
— Да. Тем более. Второму было бы простительнее. А что скажет дядя Андрей? — Андрей не узнает. — Докатишься, что узнает. — Это ты меня как комсорг запугиваешь? Или как родственник? — По родственным чувствам поблажек не жди. — Угрожаешь? — Агния Петровна от тебя не отстанет. — А ну ее... На другой день Валерий стоял у доски, как баран, на уроке Сергея Сергеевича, Было страшно обидно, что он огорчил ветерана-нахимовца. — В наше время так не позорились! — сказал огорченно преподаватель. — Все тычут нас своим временем! — проворчал Валерий.— Чем оно было лучше, ваше-то время? — Ах, вы еще и грубите?.. И двойка была ему выдана.
Учитель математики Борис Федорович Блошкин (сидит второй слева) с нахимовцами, ставшими командирами кораблей, учеными.
"ЗЛОЙ ПЕРИСКОП"
Официальный журнал, издававшийся в училище, был таким же «правильным», как Самохвалов. Авторы, грубо говоря, «тянули резину», приспосабливая к внутреннему положению Нахимовской нашей республики передовые статьи из всех ленинградских газет. Не стеснялись: если речь шла о совнархозе, совнархоз заменяли училищем, без зазрения совести переписывая чужие труды и воруя мысли. И поэтому, когда Вадим предложил издавать свой, независимый классный журнал, почти весь класс встрепенулся: талантов хватало. Вадима избрали редактором. Я вошел в редколлегию. Решили, что журнал будет сатирический и критический. Поскольку он выходить будет без участия начальства, наши Гоголи и Щедрины могут развернуться вовсю. Название журнала? Предложили: «Перископ». Потом уточнили: «Злой перископ». Все видит, все подмечает. Будем, как Маяковский, кричать во весь голос. Аркашка Тарлецкий принес рисунок обложки. Перископ улыбается. И перископ злится. Здорово! Поэты приносят стихи. Критические, сатирические, но есть среди них и лирические. Как с ними быть? Не помещать? Но стихи все о море. А море не предмет для сатиры. О море нужно говорить с уважением. Море нужно любить. И для моря мы делаем исключение, тем более что стихи неплохие. Они искренние, а это самое главное.
В нашей жизни есть над чем посмеяться. Очень смешной рассказ написал Вадим: «Влюбленный простак». Из действительной жизни. Валерий сказал мне небрежно: — У меня есть повестушка о нашей жизни. Ее в «Юность» просят. Но, так и быть, печатай в «Злом перископе». Кстати, у моего дружка сестра машинистка, она сможет печатать и наш журнал на машинке. — Какие же у тебя в Ленинграде дружки? — Обзавелся. Я вспомнил «компашку». Неужели и здесь? Так вот почему он двойки хватает! Развлекается на стороне... Валеркина повесть называлась «Среди бурного моря». Подразумевалось море житейское. Ай да Валерка! Повестушка была и критической, и сатирической. В ней все высмеивалось с лихостью чрезвычайной. Досталось всем: одноклассникам, преподавателям, воспитателям, девчонкам, задирающим нос. А главное — под прозрачными псевдонимами всех можно было узнать: и Вадима, и Самохвалова, и меня, и преподавателей, и адмирала. Особенно зло был описан наш воспитатель Кирсанов, под кличкой «Строгач». Кирсанов, раскусив, что мы за «милые мальчики», иногда перебарщивал. Мы его разочаровали. И он за свое разочарование мстил. Герой повести Калерий Воронин на слова «Строгача»: «Мы за вас воевали и выиграли войну» — отвечал смело: «...А вы не за нас воевали. Нас и в живых вовсе не было». Воспитатель ставил ему за поведение двойку (чего в самом деле не было). Правда, мне показалось, что не везде Валерка владеет родным языком, но править он себя не позволил: — Меня и в газете не правят. Да что ты, Максим?!
Журнал наш родился и имел бурный успех. Его все читали (он был размножен в десяти экземплярах). Каким-то путем раздобыли один экземпляр преподаватели, тоже читали. А Валерий похвастался, что другой экземпляр из рук в руки передается за стенами училища — машинистка раззвонила знакомым о нашей смелой сатире. Последним, как водится, узнал о журнале заменявший больного Кирсанова майор Ермаков. — Подпольное издание! До чего докатились!..— разносил он наш класс. Мы струхнули. Словечко «подпольное» пришлось нам не по вкусу. Мы и не предполагали, что наши благие намерения могут быть так истолкованы. Я спохватился: тут что-то не так. Сплоховали! Нам мерещилось строжайшее расследование, вызов к начальству, страшные кары, может быть исключение из училища... Мы, по правде сказать, духом пали. Вот как все обернулось! — Что ж теперь будет, а?— переживал Вадим. — Честное слово, не знаю. Но какой же у нас подпольный журнал, если там подписано: «Главный редактор В.Куликов»? — Вот редактора и потреплют...— ухмыльнулся Самохвалов. Мы ждали возмездия, а его все не было: майор Ермаков онемел. Командир роты Бунчиков говорил с нами как ни в чем не бывало, ни словом не обмолвился о журнале. Когда наконец через несколько дней нас позвали к начальнику политотдела, мы, честное комсомольское, облегченно вздохнули.
***
Из коллекции В.Грабаря
Начальник политотдела сидит за столом у окна в своем крохотном кабинетике. Тут же майор Ермаков — злой-презлой. — Ну-с, товарищи редакторы сатирического и критического журнала «Злой перископ», ознакомился я с вашим творчеством,— говорит начальник политотдела. — С подпольным творчеством! — вгрызается Ермаков. — Ну, почему же с подпольным? Я криминала не вижу. А вот вы, Куликов и Коровин-второй, тем, что не пришли, не сказали, что собираетесь выпускать новый журнал, ввергли в ужас майора. Он узрел в нем нелегальное издание... Я не критик, я только читатель. Подробного разбора от меня не услышите. Скажу только, я бы предпочел, чтобы наши молодые таланты учились у Пушкина. Ведь никогда бы не написал ничего подобного Пушкин. И Алексей Алексеевич цитирует:
Глядим порою мы с участьем На этот нужный тарарам И собираем крохи счастья, Едва проснувшись по утрам,
Из коллекции В.Грабаря
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Л-3 была счастливее. Но новых испытаний, коварных неожиданностей её экипажу выпало в море немало. Ещё на пути от Кронштадта к Лавенсари, недалеко от острова Сескар, лодку пытались атаковать прорвавшиеся сюда вражеские торпедные катера. Л-3, конечно, сопровождали сторожевые катера, но в бой вступили и лодочные комендоры. Катера противника были отогнаны. А за Гогландом, в опасном районе банки Кальбодагрунд, где уже случались серьёзные неприятности с другими подлодками, Л-3 задела антенну противолодочной мины. Взрыв, однако, произошёл не слишком близко, и больших повреждений лодка не получила. Особенностью этого похода Л-3 было то, что капитан 2-го ранга Грищенко имел приказ выставить мины в разных районах моря. Такое задание дал штаб флота, а смысл его заключался в том, чтобы и в наступавшее зимнее время, когда наших лодок в море не будет, препятствовать перевозкам противника. Первую минную банку Грищенко поставил в районе островного маяка Утэ, уточнив двухдневными скрытными наблюдениями, где именно проходят теперь морские конвои. Вторая банка выставлялась за сотни миль отсюда — на подступах к Мемелю. А последние мины предназначались для неприятельских фарватеров близ Либавы. В том же районе, на прибрежных коммуникациях у Мемеля, Либавы и Виндавы, командир Л-3 искал цели для своих торпед. Одна из предпринятых тут атак едва не кончилась для лодки трагически и поставила её в трудное положение на весь остаток похода. Встреча с крупным конвоем противника произошла ночью невдалеке от всё того же мыса Акменьрагс, в районе которого наши лодки уже не раз перехватывали врага. Над морем светила луна, и Грищенко не счёл возможным атаковать, как обычно делается ночью, из надводного положения. Тем более что намеревался для сокращения дистанции залпа прорваться за линию корабельного охранения. Пётр Денисович одним из первых стал пользоваться при торпедных атаках данными гидроакустики. Акустик Л-3 Дмитрий Жеведь, кавалер ордена Ленина, славился на всю бригаду. И сейчас командир тоже ориентировался по данным гидроакустики, сближаясь с целью на глубине ниже перископной. Но внутри конвоя акустику мешали шумы нескольких судов, и перед залпом потребовалось подвсплыть под перископ для проверки расчётов. Оказавшись при этом рядом с одним из транспортов, лодка непредвиденно попала под таранный удар. Всё могло кончиться гораздо хуже. Удар пришёлся на массивную перископную тумбу. Командира, прильнувшего к окуляру, как рассказывал он потом, «словно дубинкой по голове», и он упал на настил боевой рубки, ненадолго потеряв сознание. Атака, конечно, сорвалась, но противник, по-видимому, не заметил лодки, никто её не преследовал. А оба перископа вышли из строя. Один из них, командирский, отогнуло вправо на 90 градусов.
Подводная лодка Л-3 вернулась в Кронштадт с погнутыми перископами
Флагманский штурман 2-го дивизиона Н.Н.Настай
Словом, Л-3, как подводный корабль, ослепла. А до Лавенсари было без малого 400 миль, из которых большую часть надо было пройти под водой, не имея возможности проверять счисление пути по недоступным без перископа ориентирам. В этом походе участвовал (весьма кстати!) штурман 2-го дивизиона капитан-лейтенант Н.Н.Настай. Ему и штурману лодки старшему лейтенанту А.И.Петрову пришлось решать сложнейшую навигационную задачу. К чести штурманов и командира, решавшего эту задачу вместе с ними, надо сказать, что они показали очень высокий класс кораблевождения. Лодка благополучно форсировала Финский залив. После четырёх суток движения по счислению Л-3 подошла к точке встречи с нашими катерами с невязкой, не превышающей двух с небольшим миль. Потом начали поступать сведения о «работе» выставленных лодкой мин. Уже в день её возвращения в Кронштадт (мы узнали об этом, конечно, не сразу) на минах, выставленных близ острова Утэ, подорвался и затонул крупный транспорт «Гинденбург», а затем и другой — «Вольфрам». На минную банку у Либавы наскочил и погиб транспорт «Остланд». Позже, зимой, на минах Л-3 подорвались ещё три транспортных судна и немецкая подлодка U-416. Столь высокой результативности минных постановок в боевой практике бригады ещё не бывало. Когда комбриг в моём присутствии слушал доклад Грищенко об этом походе, вдруг выяснилось (Пётр Денисович счёл необходимым об этом упомянуть), что политработник лодки старший политрук М.Ф.Долматов в море упрекнул командира в недостаточной боевой активности и чуть ли не в трусости. И вот в связи с чем. После того, как Л-3 перешла из северной части Балтики к побережью Латвии, Долматов стал предлагать, чтобы лодка, всплыв, произвела артилерийский огневой налёт на Либаву. Грищенко же это отверг.
Пётр Денисович Грищенко с политруком М.Ф.Долматовым. Слева старшины Н.Ф.Миронов и П.А.Еремеев, справа — Ф.А.Волынкин и В.Ф.Бондарев
— Как-как? Всплыть, чтобы обстрелять Либаву? — переспросил комбриг, удостоверяясь, правильно ли понял услышанное. Командир лодки подтвердил, что именно на этом настаивал Долматов. Артиллерия на «Ленинцах» довольно мощная. Но лодка успела бы дать лишь несколько залпов, которые могли, конечно, что-то повредить в порту или в городе, могли ненадолго привести гитлеровцев в смятение. Однако какой ценой? На преследование показавшей себя подлодки были бы немедленно брошены все имевшиеся в этом районе противолодочные силы, прежде всего, — авиация. И если бы даже лодке посчастливилось уцелеть, что представлялось маловероятным, то ей уж никак не удалось бы сделать всё то, что она тут сделала, нанеся врагу гораздо больший урон, чем мог бы нанести короткий демонстративный артобстрел. Предложение об огневом налёте на Либаву было настолько несостоятельным, что на разборе похода его вообще не касались, щадя репутацию самого Долматова. Иначе пришлось бы, наверное, вспомнить, что раньше он же (и тогда ещё не замполит, а военком, облечённый «по сути дела» равными с командиром правами), возражал против использования осваивавшегося в бригаде метода залповой стрельбы с временными интервалами, требуя от Грищенко «бить не по площадям, а по врагу…» Что и говорить, трудно командиру, если нет согласия между ним и политработником корабля. Но хочется подчеркнуть, что не бывало этого согласия чрезвычайно редко. Характерным, типичным было, наоборот, глубокое взаимопонимание. И хотя, конечно, очень важно, чтобы политработник хорошо знал специфику подводной службы, возможности своего корабля, командиры обычно быстро срабатывались даже с комиссарами, пришедшими из сухопутных войск.
Заместитель командира подводной лодки «Лембит» по политчасти П.П.Иванов (фото 1943 года)
Я уже говорил о старшем политруке П.П.Иванове, который пришёл на «Лембит» в армейских галифе и быстро стал душой экипажа. Когда он впоследствии был назначен с повышением в морскую пехоту, об этом все жалели, а командир лодки, кажется, больше всех. Так что всё зависело от того, что за человек, назначенный на подводную лодку политработник. Ну а замполита Л-3 пришлось тогда перевести на другую лодку, а потом он вообще ушёл из подплава.
Командиры «Малюток». Слева направо: П.А.Сидоренко, Н.В.Дьяков, П.В.Рубан, В.С.Урбан, Н.И.Карташёв, Л.Н.Костылёв, С.Я.Катков. К.С.Кочетков. Кронштадт, осень 1942 года
«Малютки» третьего эшелона
К рассказу о третьем эшелоне надо добавить несколько слов о «Малютках». Они, как и раньше, действовали в пределах Финского залива, выполняя в основном разведывательные задания. Разведка велась «Малютками» до самого конца кампании и не только в интересах нашей бригады. В ноябре подлодка М-96 капитан-лейтенанта А.И.Маринеско (в походе участвовал и командир дивизиона капитан 3-го ранга П.А.Сидоренко) высаживала разведгруппу на побережье оккупированной гитлеровцами Эстонии, а потом, когда разведчики сделали своё дело, приняла их на борт в условленном месте и доставила в Кронштадт.
Краткие итоги кампании 1942 года
К исходу ноября, когда большую часть Финского залива сковало льдом, наших подводных лодок за его пределами уже не было. Кроме тех, которые остались на дне Балтики навсегда. Кампания 1942 года, проходившая в беспримерно тяжёлых условиях, ознаменовалась высокой боевой активностью подводников. Е сли же говорить о результатах этой активности, то за лето и осень (по данным, полностью подтверждённым) было потоплено 40 транспортных судов противника и четыре повреждено, а ещё 13 транспортов потоплены предположительно. Чтобы представить, что это значило, следует помнить: атаковались, как правило, суда, следовавшие к фронту. Многие из них везли боеприпасы и боевую технику, горючее, живую силу. А на борту одного транспорта могут находиться тысячи тонн снарядов, мин, бомб, крупная воинская часть или равночисленное маршевое пополнение. Расчёты гитлеровского командования на то, что Балтика станет для Германии внутренним водным бассейном, позволяющим спокойно и беспрепятственно осуществлять воинские перевозки, были ещё раз сорваны. Всех мер и средств, которыми враг пытался воспрепятствовать выходу наших подлодок из Финского залива, оказалось для этого недостаточно. Под ударами наших подлодок находилась не только вся система морских перевозок, питающих сухопутный фронт. Проникая за Борнхольм, в предпроливную зону, они стали угрожать водному сообщению и паромным переправам в немецких тылах, не давали противнику чувствовать себя в безопасности в Данцигской бухте, где проводились испытания и боевая подготовка германских подводных лодок. Не обольщаясь достигнутым (успехи, очевидно, могли быть и более значительными), мы имели право сказать себе, что со времени прошлой кампании кое-чему научились. Возросло тактическое мастерство командиров. Многое дали переход от прежних ограниченных позиций в море к крейсерству в назначаемых лодкам обширных районах и освоение более эффективного метода торпедной стрельбы. Улучшилось, думается, и боевое управление лодками в море, быстро стали доходить до них данные разведки. Этому способствовало то, что в ходе кампании на лодках начали появляться выдвижные антенны, монтируемые на зенитных перископах. Они позволяли принимать радиограммы под водой, на перископной глубине. Пошли на пользу и другие технические новшества. Сколько раз бывало в первые месяцы войны, что на подводной лодке, вынужденной затаиться на грунте, пока не уйдут подкарауливающие её вражеские катера, не решались включить производящую шум систему регенерации воздуха, и люди в отсеках почти задыхались. Теперь же мы имели на вооружении новые регенерационные установки, которые работали практически бесшумно и вместе с тем обеспечивали лодке возможность дольше находиться под водой. О создававшихся и осваиваемых новых средствах защиты от мин я уже говорил. Пусть и несовершенные, они помогали преодолевать вражеские заграждения. «Балтика остаётся нашей!» — так, в трёх словах, помню, охарактеризовал обстановку кто-то из подводников, выступая на митинге, посвящённом возвращению одной из последних лодок третьего эшелона. Эти слова выражали то, что стояло за цифровыми итогами боевых действий подводников, и было важнее всяких цифр. Врагу не удалось и во второе военное лето вытеснить наш флот с балтийских просторов. Непосредственно прикрывая Ленинград мощной артиллерией надводных кораблей, Краснознамённый Балтийский флот на всём морском театре наносил врагу удары своими подлодками. Давалось это, как читатель уже знает, нелегко и обходилось недёшево. Наши потери, существенно сократившиеся в середине кампании, вновь резко возросли осенью. Мы сознавали, что, уделяя много внимания минной опасности как главной, в какой-то момент недооценили угрозу со стороны подводных лодок врага, которые он начал активнейше использовать против наших лодок. Из походов сорок второго года предстояло извлечь и другие уроки. Их опыт нуждался в глубоком изучении и осмыслении. Подводные лодки возвращались в Ленинград, остававшийся во вражеском кольце, в осаде, под обстрелом немецкой артиллерии. Лодки разводились по заводским ковшам, рассредоточивались у невских набережных. Нас ждала новая блокадная зима, заполненная ремонтной страдой и подготовкой к походам будущего лета.
Средняя подводная лодка девятой серии («Сталинец»)
Глава десятая
ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОГО
Прорыв блокады Ленинграда
Эта вторая блокадная зима всё-таки была уже с самого начала не такой, как первая. Ленинград иначе жил, иначе выглядел, многое изменилось к лучшему. Улицы, правда, оставались малолюдными. На лето 1942 года ещё сотни тысяч человек были эвакуированы в глубь страны, но люди стали заметно бодрее. Давно уже ходили трамваи. Получили электроэнергию и жилые дома. Она подавалась по кабелю, проложенному по дну Ладожского озера. Параллельно с ним протянулся подводный трубопровод, по которому поступало горючее, в том числе и для флота. Интенсивно шли, как ни пыталась вражеская авиация их срывать, перевозки через Ладогу грузов, которые зимой вновь приняла на себя ледовая автотрасса.
Дорога Жизни 1943 года. Машины шли ночью сплошной колонной
Окружение и разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом обозначили долгожданный перелом в ходе войны. Всё чаще мы слышали экстренные сообщения «В последний час», передававшиеся обычно поздно ночью, о новых победах Красной Армии. Эти известия поднимали дух у людей, как ничто другое. Мы знали, что готовится наступательная операция и под Ленинградом.
Эсминец «Опытный» ведёт артиллерийский огонь главным калибром по позициям немцев на Пулковских высотах. Ленинград, январь 1943 года
22 января 1943 года ударные группировки Ленинградского и Волховского фронтов (их поддерживали огнём также и стоявшие на Неве корабли и флотские береговые батареи) двинулись навстречу друг другу и после шести дней тяжёлых боёв сомкнулись южнее Ладоги. От врага была очищена неширокая полоса суши, освобождён Шлиссельбург. Сильное сопротивление противника, подтянувшего резервы, не дало наступлению развиваться, однако цель операции была достигнута, — блокада Ленинграда прорвана. По пробитому коридору быстро проложили железнодорожную ветку, и в начале февраля в Ленинград пришёл первый почти за полтора года поезд с Большой земли. На других участках Ленинградского фронта положение не изменилось. Город оставался осаждённым, его по-прежнему могла обстреливать вражеская артиллерия. Но отпала висевшая над Ленинградом угроза соединения немецких и финских войск восточнее Ладоги, что означало бы конец ладожской Дороги Жизни. А появившийся «локтевой» контакт между Ленинградским и Волховским фронтами, восстановление сухопутного сообщения с тылом, со всей страной, придавали обороне города большую устойчивость и надёжность. И это сознавал каждый.
Встреча наступающих войск Ленинградского и Волховского фронтов, прорвавших блокаду Ленинграда. Конец января 1943 года
После прорыва блокады стали ощутимо улучшаться продовольственное и материально-техническое снабжение. Возрастали производственные возможности предприятий, что не замедлило сказаться на ремонте подводных лодок и достройке новых. Жизнь пошла веселее.
Прорыв блокады Ленинграда и восстановление железнодорожного сообщения города с Большой землёй. Январь 1943 года
Четвёртый за войну комбриг
В середине зимы ещё раз сменился командир нашей бригады. Военный совет решил вернуть капитана 1-го ранга А.М.Стеценко в штаб флота, на прежнюю его должность начальника отдела подводного плавания, одно время практически не существовавшую. А новым командиром бригады подлодок, четвёртым с начала войны, был назначен капитан 1-го ранга С.Б.Верховский. Прибыл он к нам в сухопутной общевойсковой форме прямо с Карельского фронта, где в последнее время командовал морской стрелковой бригадой, укомплектованной тихоокеанцами. Я знал Сергея Борисовича Верховского по Дальнему Востоку. В своё время мы оба командовали «Щуками» одного соединения. А в конце тридцатых годов, когда меня послали в академию, он принял одну из тихоокеанских бригад подводных лодок. Это был человек решительный, волевого склада, с немалым командирским опытом. Но, воюя на сухопутье, он, естественно, не мог быть знаком с тем, чему научили подводников две боевые кампании. Да и Балтийский морской театр он знал мало, тем более тогдашнюю обстановку на нём.
Четвёртый с начала войны командир бригады подводных лодок Сергей Борисович Верховский
Словом, осваиваться в должности ему было нелегко. Андрей Митрофанович Стеценко и я старались помочь новому комбригу войти в курс дел, познакомиться с условиями боевых действий на Балтике. Служебные отношения с капитаном 1-го ранга Верховским сложились у меня вполне нормально, но той товарищеской близости, какая возникала в общении с прежними комбригами, между нами не было. Верховский никогда не обращался ко мне по имени-отчеству, и я при любых обстоятельствах называл его не иначе как «товарищ комбриг». Делу это, впрочем, не мешало.
Освоение бесценного опыта
Все подлодки, готовившиеся к кампании, проходили ремонт. На некоторых, получивших серьёзные боевые повреждения, его объём был очень значительным. Хотя заводы стали оживать, большая часть работ всё ещё выполнялась экипажами подводных лодок. На каждой ремонтирующейся подлодке механизмы и приборы ставились на резиновые прокладки-амортизаторы, если это не было сделано раньше. Амортизаторы, как уже показал опыт, неплохо защищали технику от сотрясений при взрывах за бортом, а также приглушали корабельные шумы. Первые амортизаторы изготовлялись в мастерских плавбазы «Иртыш», а потом это делалось и на заводах. К началу планомерной зимней учёбы по специальности, для которой, как и раньше, выделялись особые дни, и теперь больше, чем в прошлую зиму, стало прибывать пополнение — выпускники Учебного отряда подводного плавания, эвакуированного в Махачкалу. Они должны были ещё многое узнать и освоить, чтобы стать настоящими подводниками. Когда приходится теперь слышать или читать об уродливых явлениях в жизни армии и флота, связанных с понятием «дедовщины», я вновь вспоминаю, как радушно встречали старослужащие моряки нашей бригады пополнение, как помогали молодым освоиться и в кубриках плавбаз, и на подлодках. Разумеется, старшина или матрос, побывавший в боевых походах, заслуживший уже орден, а то и два, не мог не гордиться этим, не сознавать своего превосходства над новичком — «салажёнком». Но при всём этом отношение ветеранов к младшим товарищам было братским, точнее не скажешь. К ним, конечно же, проявлялась, и не только их прямыми начальниками, высокая требовательность, но в не меньшей мере по отношению к ним проявлялись и забота, и уважение. Молодым сразу давали понять, что в них видят полноправных членов экипажей, и что все кровно заинтересованы, чтобы они стали таковыми, как можно скорее. Никаких проблем, касающихся отношений между «стариками» и «молодыми», у нас не возникало. Если бы дело обстояло иначе, то, убеждён, мы просто не смогли бы при всех перемещениях личного состава (бывалые моряки нужны были, например, на новых, ещё не плававших лодках) сохранить сплочённость и слаженность экипажей, в которых люди наперечёт, и каждый должен быть способен сделать всё мыслимое и немыслимое для боевого успеха, а в иные минуты — для спасения корабля. Молодых приобщали к традициям соединения, дивизиона, своей подводной лодки. Краснофлотцев, впервые вступивших на её палубу, подводили к «Звезде Побед» на рубке. И потом новички узнавали, как была достигнута каждая из них и что сделали для этого их предшественники по боевым постам. В учёбе подводников использовалось всё, чем обогатилась бригада за прошлую зиму. Действовали кабинет торпедной стрельбы и кабинет гидроакустики на «Иртыше», весь личный состав вновь пропускался через водолазную башню. В тренировки по борьбе за живучесть, на которых отрабатывались навыки действий и в воде, и в темноте, вводилось всё самое поучительное из практики устранения боевых повреждений в походах минувшего года. Можно уверенно сказать, что накануне новой кампании бригада располагала кадрами подводников всех служебных категорий, подготовленными лучше, чем когда-либо с начала войны.
Перемещения офицерского состава
Многие помощники командиров были способны самостоятельно командовать подводными кораблями. Когда перевели в штаб флота капитана 2-го ранга П.Д.Грищенко, гвардейскую подводную лодку Л-3, которой он командовал две боевые кампании, без колебаний вверили его старпому капитану 3-го ранга В.К.Коновалову.
Новый командир подводной лодки Л-3 Владимир Константинович Коновалов
Перемещения коснулись и штаба бригады. В штаб флота был переведён наш старший оператор А.Н.Тюренков, надёжнейший мой помощник с первых дней войны. Инициативного и предприимчивого флагманского минёра С.Е.Иодковского отозвали в Москву, и вскоре он вошёл в состав советской военной миссии в Великобритании. С.Е.Иодковского сменил его помощник капитан-лейтенант А.А.Гусев, но быть флагмином ему суждено было недолго. Вместе с флагманским артиллеристом капитан-лейтенантом В.П.Курошем А.А.Гусев попал под разрыв немецкого снаряда на одной из невских набережных, когда они возвращались на КП после проверки стоявших в том районе подлодок. После этого флагмином штаба назначили минного специалиста одного из дивизионов капитан-лейтенанта П.В.Беспалова, а новым флагартом — капитан-лейтенанта Н.В.Дутикова. Последний был из надводников, командовал артиллерийской боевой частью эсминца «Гордый», подорвавшегося на минном заграждении у острова Кэри, где погибли и две подлодки Л-2 и М-98. Об этом я рассказывал. В ту ноябрьскую ночь шлюпку, на которой находился Дутиков с группой моряков эсминца, отнесло в сторону от других наших кораблей, но они дошли под парусом и на вёслах до Гогланда. Воюя потом в морской пехоте, Дутиков стремился вернуться на корабли и получил назначение на подводные лодки. Прискорбный случай, когда погибли Гусев и Курош, даёт представление о том, какова была обстановка в Ленинграде и после прорыва блокады. По-прежнему попадали люди под разрывы снарядов и на улицах Кронштадта. Но не было больше такого, как в прошлую зиму, когда ленинградцев косила от голода дистрофия. Уже как кошмарный сон вспоминалось, что год назад, отправившись навестить родственников старого товарища по Дальнему Востоку, я натыкался на Марсовом поле на занесённые снегом замёрзшие человеческие тела. Как и все ленинградцы, совсем иначе выглядели теперь наши подводники. У медиков бригады уже не было таких тревог за здоровье личного состава, как в прошлую зиму. Люди успели окрепнуть.
Введение погонов и офицерских званий
И всех как-то подтянули введённые вскоре после прорыва блокады погоны: в сухопутных частях — полевые, защитного цвета, а на кораблях — золотистые. Вслед за погонами вернулось в воинский обиход понятие «офицер», не признававшееся в наших Вооруженных Силах со времени революции. Той весной оно было узаконено для всего командного состава. Стали возрождаться на новой, конечно, основе представления об офицерском достоинстве, офицерском долге и чести, имевшие глубокие исторические корни. Рядовые флота официально продолжали именоваться краснофлотцами, но старинное корабельное звание матрос (вновь вошедшее в уставы только после войны) постепенно утверждалось в правах самой жизнью. Освящённое боевыми и революционными традициями флота, силу которых дала ощутить война, звание матрос импонировало морякам. Как и в прошлом году, весна не для всех балтийцев означала скорый выход в море вслед за ледоходом. Но подводники знали, что уж они-то в базах не застоятся. Не хочется говорить общих слов о том, как наши люди рвались в море, где ждало их столько опасностей. Скажу лишь об одном человеке, настроение и стремление которого разделялись очень многими. Читатель, наверное, помнит, как во время прорыва флота из Т аллина осенью сорок первого подорвалась на мине подводная лодка С-5, на которой чуть не погиб наш комбриг Н.П.Египко. В числе спасшихся был и командир лодки капитан-лейтенант Александр Аркадьевич Бащенко, которого после этого назначили командиром плавбазы «Смольный». Он безупречно исполнял свои обязанности. При полной неподвижности плавбазы они заключались главным образом в хозяйственном обеспечении подлодок. Но он страдал душою, неловко чувствовал себя перед товарищами, ибо был истинным командиром-подводником.
Командующий Балтийским флотом адмирал В.Ф.Трибуц вручил гвардейский флаг экипажу подводной лодки Щ-303. Кронштадт, март 1943 года
Гвардейский флаг подводной лодки Щ-303. Хранится в Центральном Военно-Морском музее
Бащенко неоднократно ставил вопрос о возвращении его на плавающие лодки, не давал нам забыть, что к «спокойной» должности привыкать не хочет и ждёт перемен в своей судьбе. После того, как перевели на Северный флот командира С-12 капитана 2-го ранга В.А.Тураева, Бащенко, теперь уже капитан 3-го ранга, вступил в командование этой лодкой. И задолго до того, как можно было начать выходы в море, он доложил о готовности своего корабля.
Минная опасность ещё больше усилилась
На исходе зимы и весной 1943 года, после великой Сталинградской победы и очищения от фашистских оккупантов Северного Кавказа, после того, как были уже освобождены Краснодар и Ростов-на-Дону, Курск и Харьков, и прорвана, хотя и не снята, блокада Ленинграда, все мы жили ожиданием новых больших военных событий. Наступившее на фронтах относительное затишье воспринималось, как предгрозовое. Твёрдо верилось, — врагу больше не повернуть в свою пользу общий ход войны. Не приходилось, однако, сомневаться, что гитлеровцы ещё очень сильны, и никакие победы не дадутся нам легко. Под Ленинградом противник по-прежнему держал крупную группировку войск и явно ещё не отказался от планов захвата города. А на море немецкое командование, следовало полагать, не смирилось с тем, что созданные им заграждения оказались преодолимыми для наших подводных лодок, и должно было попытаться ещё более их усилить. Но насколько сложной станет обстановка в Финском заливе, мы всё-таки в полной мере не представляли. О вражеских минах, об их устройстве и действии мы знали уже много, можно сказать, почти всё. Загадки, тайны, связанные с этим оружием, успели проясниться. Имелся богатый собственный опыт форсирования заграждений. И очень помог нам минно-торпедный испытательный полигон, где самоотверженно, рискуя жизнью, раскрывали секреты неприятельских боевых средств. Существовал уже справочник, содержавший сведения о гальваноударных, антенных, магнитных и акустических минах всех типов, применённых противником в Финском заливе с начала войны. Это было существенное подспорье при выборе тактики форсирования минных заграждений. Но заграждения, знакомые по прошлой кампании, не могли остаться неизменными, следовало ожидать, что они и расширятся, и уплотнятся. А вскоре стало ясно, что противник уделяет особое внимание установке противолодочных сетей. С ними подводники Балтики, как знает читатель, уже встречались, но пока лишь на отдельных участках залива, которые можно было обойти. И, конечно, возникали тревожные мысли: а что, если врагу удастся перекрыть сетями все доступные нам фарватеры? Ранней весной, когда восточную часть залива ещё сковывали льды, воздушная разведка обнаружила, что противник уже ведёт работы на противолодочном рубеже, пересекавшем залив между мысом Порккалан-Калбода на северном берегу и островом Нарген близ южного. Этот рубеж, расположенный западнее Гогландского, начал создаваться гитлеровцами ещё в 1942 году, и вот они взялись усиливать его. Экипажи 15-го отдельного разведывательного авиаполка продолжали наблюдение за тем районом, производили аэрофотосъёмку. Именно этот полк доставлял нам важнейшие сведения об обстановке в заливе. Его командира майора Ф.А.Усачёва подводники считали своим старым другом. В апреле мы располагали снимками, на которых отчётливо просматривались два ряда буйков, — несомненный признак поставленных сетевых заграждений. Видны были и катера, очевидно, нёсшие дозор.
В один из осенних дней 1971 года в Министерство обороны СССР из Министерства иностранных дел СССР поступил запрос: не находится ли какая-либо советская подводная лодка в таком-то районе Японского моря и не было каких-либо с ней неприятностей такого-то числа? Маршал Советского Союза А.Гречко — бывший тогда министр обороны СССР — немедленно запросил об этом бывшего в то время Главнокомандующего ВМФ СССР Адмирала Флота Советского Союза С. Горшкова. Дело в том, что по донесению одного из рыболовецких судов Японии в этом районе моря оно столкнулось с неизвестным судном, предположительно советской подводной лодкой. Лодка, по донесению японца, после столкновения погрузилась, возможно, затонула.
Министр Обороны Маршал Советского Союза А.А.Гречко и Главнокомандующий ВМФ Адмирал флота С.Г.Горшков среди офицеров Краснознаменного тихоокеанского Флота.
Адмирал Горшков честно доложил министру, что действительно в этом районе Японского моря имело место столкновение подводной лодки ТОФ «К-126», под командованием капитана 2 ранга Р.В.Рыжикова, с японским рыболовным судном. Подводная лодка следовала в район несения боевой службы. По донесению командира лодка повреждений, мешающих ей выполнять задачу, не имеет и несет службу в назначенном районе. Маршал пришел в ярость и приказал немедленно возвратить лодку в базу, а командира примерно наказать. Представление к присвоению этому командиру звания «капитан 1 ранга» он лично разорвал. «Вам — морякам уже в море тесно стало!» — в сердцах крикнул он. Лодка была возвращена, а МИД СССР сделал заявление для Японии и всего мира, что в указанном районе советских подводных лодок не было и нет. Аналогичное заявление сделали и США. Небольшая пикантная подробность. Офицер Главного штаба ВМФ, составлявший официальный доклад министру, не заметил, что в документе машинистка не полностью указала звание министра: к слову «Маршалу» она не допечатала слов «Советского Союза». Не заметили этой описки ни начальник Главного штаба ВМФ, ни сам главком (вероятно в спешке). Однако эту ошибку заметили в канцелярии МО СССР. Офицер был снят с занимаемой должности и назначен с понижением. Такой вот «снежный ком» получился.
Тяжелые мысли
. Выражаясь сухим военным языком - одиннадцать тридцать. «Наверху» — то есть на поверхности моря, судя по наблюдениям в перископ, при последнем подвсплытии на очередной сеанс связи, «божья благодать» — штиль, ясное осеннее небо, конец октября, середина осени, а впечатление такое, что «на дворе» середина лета... Подводное положение. В отсеках на боевых постах только вахта. Все остальные, то есть «подвахтенные», отдыхают после трудовой ночи. В центральном посту вахтенный офицер и вахтенный механик. «Командирскую» вахту несет, сидя на разножке, мой старший помощник. Подводная лодка «К-126» Краснознаменного Тихоокеанского флота, выполняя приказание министра обороны, досрочно возвращается из района патрулирования на боевой службе в базу, в одну из бухт Приморья. Режим движения обычный: ночью, если позволяет погода, на перископной глубине, производя зарядку аккумуляторной батареи под РДП. Дело в том, что хотя «К-126» и грозный ракетоносец, способный разнести в пух и прах стратегические объекты «вероятного противника», а заодно и, для примера, половину такого города как Сан-Франциско, лодка эта дизель-электрическая, «ныряющая», то есть вынужденная практически ежесуточно всплывать для пополнения энергоресурсов. Днем, соблюдая максимальную скрытность, такая лодка движется под водой на электромоторах. Сейчас день и мне, командиру этой лодки, традиционно положено отсыпаться после требующей особой бдительности «командирской» вахты, о плюсах и минусах которой я уже писал.
Увы, сон не идет. Я уже битый час ворочаюсь на своем узком диванчике-койке в крошечной каюте. Заснуть не дают тяжелые мысли о случившемся. Еще и еще раз прокручиваю в сознании свои действия, грубые ошибки, которые несколько дней назад могли привести к гибели корабля и его экипажа, а значит и моей персональной гибели... Пытаюсь связать свои правильные и неправильные действия с событиями, предшествующими выходу в этот, очевидно, последний для меня поход... Какой тут к чёрту сон? Что случилось со мной, с моим любимым подводным кораблем? Почему я так неграмотно подставил под удар (в буквальном смысле этого слова) этот океанский корабль с его умными и не очень умными приборами, с современным оружием, в том числе термоядерным, а самое главное, с сотней без малого молодых энергичных людей, бесконечно верящих в мое умение управлять океанским подводным кораблем, вверившим мне самое дорогое — свои жизни? Я не первый год «работаю» подводником: пятый год командую этой лодкой, много лет служил на разных проектах подводных кораблей в достаточно ответственных должностях, окончил высшее военно-морское училище подводного плавания и специальные офицерские классы, то есть, казалось бы, должен быть готовым к действиям в любой нештатной ситуации. Однако... В чём же все-таки дело? Читатель уже догадался, что с моей подводной лодкой произошло несчастье. Недаром мы досрочно возвращаемся в базу. Недаром я занимаюсь самоанализом (а на самом деле — самобичеванием) в столь драгоценные, не так уж часто выпадающие на мою долю, минуты отдыха... Прошло уже много лет, а эти, отошедшие уже в область воспоминаний события, не дают мне покоя. К сожалению, ставшие и не ставшие достоянием гласности причины аварий и гибели подводных лодок, периодически обсуждающиеся на страницах печатных изданий и среди бывших подводников, все-таки часто грешат некоей поверхностностью, не всегда объективно вскрывают истинные причины происшествий. Хочется попытаться, ничуть не умаляя собственных, командирских, то есть тактических ошибок, вскрыть, на примере своей последней боевой службы, ошибки оперативные, может быть даже стратегические, далеко не всегда зависящие от командира, но которые однако зачастую являются скрытыми от посторонних глаз предпосылками к тяжелым авариям, а иногда и к гибели корабля. Итак, всё по порядку.
Отпуск позади
Яркое солнце ворвалось в прямоугольный иллюминатор воздушного и разбудило меня. Весна 1971 года. Полный сил и энергии возвращаюсь из очередного отпуска. Впереди подготовка к выходу в море на боевую службу. Чего греха таить, крепко надеюсь на получение очередного, очевидно последнего, воинского звания «капитан 1 ранга», срок присвоения которого уже истек. В те достославные времена получить это звание, даже занимая соответствующую ему штатную должность, было непросто. Командование соединения весьма осторожно относилось к этому событию. Представление к званию должно было быть таким, чтобы представляемый выглядел в нём без сучка и задоринки. Шутя, мы говорили, что оно вполне сошло бы за представление на Героя Советского Союза. Мы, то есть командиры первых экипажей подводных лодок, головой отвечающие не только за экипаж, но и за материальную часть («железо») кораблей, редко героической аттестации соответствовали и потому в большинстве своем перехаживали во вторых рангах не один месяц. Командиры же вторых экипажей, выходившие в океан эпизодически, да и то под присмотром командования и представителей основного экипажа, как правило, получали свои звезды без задержек. Матчасть у них в руках бывала редко, а, следовательно, и редко ломалась, да и сам экипаж был, обычно, разукомплектован и больше чем боевой учебой занимался хозяйственными работами типа сбора урожая картофеля или заготовки рыбы, икры или сена. А ведь чем меньше подчиненных, тем меньше замечаний. Внешне командиры первых экипажей сносили эту несправедливость спокойно, но скажите мне, кто из военных не мечтает о полковничьих погонах? В конце 1960-х наш флот формально перешел к скопированной с американской системе максимальной эксплуатации подводных лодок. По этой системе на каждую лодку назначалось по два экипажа (в ВМС США «золотой» и «голубой»). За неимением качественных береговых тренажеров, способных обеспечить полноценную подготовку вторых («голубых») экипажей, мы не могли позволить себе такую роскошь, как полную передачу всей материальной части этим экипажам. О самостоятельных выходах вторых экипажей на боевую службу в те времена не было и речи.
«К-278» - Надводные корабли, суда и подводные лодки постройки завода № 402 - Северного машиностроительного предприятия (1942-2001). Справочник. /авт. - сост. Спирихин С.А.; [редкол.: Ю.В. Кондрашов (пред.) [и др.]] - Архангельск: ОАО «ИПП «Правд» Севера», 2004.
Судя по тому, что на печальной памяти атомоходе «» боролся за живучесть именно второй экипаж, теперь эти экипажи ходят в море самостоятельно. Хотя присутствие на борту «Комсомольца» нескольких старших начальников указывает на всё еще бытующую у нас систему подстраховки вторых экипажей. Да и читая даже открытые публикации, опытный подводник в состоянии увидеть, что действия этого экипажа в борьбе с роковой аварией при всей героичности и самоотверженности грешили-таки недостаточной отработанностью. Но сейчас речь не об этом, хотя задуматься над этим командованию ВМФ ей-ей не мешает. Во всяком случае, возвращаясь к описываемому моменту, вспоминаю, что какой-то червячок, заглушая приподнятое настроение, напоминал мне о тех неприятностях, которые мог принести второй экипаж, хозяйничавший на вверенном мне корабле уже около трех месяцев. Я вспомнил, как в прошлую отработку этого экипажа при погрузке на лодку двух учебных торпед из-за неквалифицированных действий личного состава они были повреждены. Сколько неприятных минут мне пришлось пережить! Командование до сих пор считает, что повреждения были результатом неисправности ТПУ (торпедопогрузочного устройства). Минеры обоих экипажей до сих пор спорят о том, по чьей вине произошла поломка, а присвоение мне звания, как водится, на всякий случай, задержано. Предстоящая боевая служба обещала списать все мнимые и немнимые грехи...
Опустив солнцезащитный фильтр, я выглянул в иллюминатор. Наш самолет с ощутимым креном на левый борт и небольшим дифферентом на нос описывал плавный вираж, заходя на посадку. Под крылом во всей красе открылся океанский берег Камчатки. Самолет окончательно прорвал ватный слой белоснежных облаков и передо мной возникло волнующее зрелище. Вначале просматривалась вся с тянущимся по ее северному берегу городом Петропавловском. Стали видны грузовой и пассажирский порты, небольшая бухточка со стоящими там рыболовными судами. Вот, наконец, и знакомая каждым мыском бухта, где у пирсов угадываются черные силуэты подводных лодок. Один из таких силуэтов медленно отошел от пирса, где обычно грузится оружие, и начал движение по голубой, блестящей под солнцем, глади, направляясь к выходу в океан. «Мама, смотри, пароходик плывет!» — послышался голос пятилетней девочки, сидевшей передо мной и тоже глазевшей в иллюминатор. Я внутренне усмехнулся. Знали бы пассажиры нашего лайнера, что это за «пароходик»! Какой смертоносный ядерно-водородный груз несет он на своем борту! Внимание скольких людей приковано к его выходу в океан! «А вот и ваши "единицы" показались!» — пробасил, так же как я проснувшийся сосед по креслу, капитан 1 ранга. Этим типично штабным выражением «единицы», обозначавшим в оперсводках и докладах подводные лодки и другие корабли, он окончательно укрепил мою догадку о его принадлежности к штабному племени. Конечно, он тоже определил мою должность по командирской «лодочке» — знаке «Командир подводной лодки» на тужурке. Я согласно кивнул, впившись взглядом в силуэты, которые никак нельзя было спутать с силуэтами надводных кораблей и гражданских судов, разбросанных по бухтам и самому заливу. Очень хотелось угадать свою «единицу». Нет, недаром говорят и пишут о любви к своему кораблю. Вот и я не могу не признаться: за несколько лет службы старшим помощником командира и вот уже четыре года командования подводным кораблем я привык ощущать его корпус, отсеки, трюмы, выгородки, как стены своей квартиры (тем более, что собственной, постоянной квартиры, в полном смысле, у меня до сих пор вообще не было).
Камчатка. ПБ "Нева" и ПЛ 629 проекта. Из архива рижского нахимовца 1950 г. выпуска капитана 1 ранга В.В.Куренкова.
Корпус лодки знаком каждой вмятиной, царапиной, швом. Отсеки, приборы и механизмы вычищены и выкрашены по моему вкусу. В содержание корабля вложена моя душа. Кроме того, на много месяцев в году именно этот корабль становится моим домом, а крошечная каюта - квартирой. Вот и любим мы, моряки, свои «железки» и по-сыновьи, и по-хозяйски одновременно. Захотелось скорее увидеть «свой пароход», принять его от более равнодушного, как мне тогда казалось, командира второго экипажа. Кроме того, не терпелось встретиться с друзьями и коллегами — командирами соседних подводных лодок, узнать от них о последних событиях в дивизии и эскадре, перемещениях по службе, планах начальства и семейных новостях, словом, с появлением под самолетом «родной базы» я почувствовал, что перехожу в привычное качество военного моряка, отпускное настроение быстро таяло. Отчетливо стали видны дома нашего небольшого, но уютного военного городка, неправильными террасами разбросанные по склонам сопок. На какое-то время показался поселок Елизово, но и он скрылся за заснеженными, покрытыми редким лесом сопками.
