Этих людей забыть невозможно. Каждый из них оставил свою память в мальчишеских сердцах, которая сохраняется вот уже много лет. Вскоре ушел на повышение майор Жабриков из первого взвода. Его сменил капитан-лейтенант Кузнецов Геннадий Васильевич, приятный и добрый человек. Он больше нам помогал, чем воспитывал. Уволился в запас и уехал в Москву капитан Карташев Николай Тимофеевич из второго взвода. На его место заступил капитан-лейтенант Тихонов Леонид Михайлович. О Карташеве мы знали мало. Высокий, стройный капитан с открытым приятным лицом напоминал Жана Марэ – известного французского киноактера. Случилось так, что я оказался в одном вагоне поезда, который вез нас в Москву на парад, с ребятами из второго взвода. Проводник разнес чай, мы готовились ужинать. Николай Тимофеевич был дежурным по батальону, обходил вагоны, в которых ехали нахимовцы, и подсел к нам. Обсуждали пьесу какого-то английского автора. Карташов нас слушал внимательно и молчал до поры до времени. Когда мы окончательно заврались, он на чистом английском языке стал объяснять нам сюжет этой пьесы. Мы замерли, слушая его. Потом он рассказал о Лондоне и многих бытовых деталях. - Вы там были? – робко спросил я. - Приходилось, – ответил он и попрощался с нами. Впоследствии, я узнал, что он окончил Московский институт военных переводчиков и служил во внешней разведке. Как он попал в Нахимовское училище, никто из нас не знал. Он скончался в Москве, проработав долгое время в МИДе. Это был очень интеллигентный человек, который притягивал к себе своими знаниями и внутренней добротой.
Тихонов Леонид Михайлович
Капитан-лейтенант Леонид Тихонов оказался полной противоположностью Карташеву. Для него мы были не нахимовцы, а матросы. Он служил по уставу, считая, что такой подход поможет воспитать из нас будущих офицеров. Несомненно, это был требовательный человек и настоящий военный моряк, но мы его не понимали и строили разные пакости. Обрезали пуговицы на плащ-пальто, приколачивали галоши к палубе крейсера «Аврора», обливали водой из графина, когда он спускался по лестнице на другой этаж. Он видимо плохо понимал, кто такие дети, хотя и в военной форме, поэтому не усвоил уроки из замечательного кинофильма «Сын полка». Нам достался капитан 3 ранга Владимир Петрович Пименов. Он нам не надоедал своими претензиями, был очень внимателен и заботлив. Его положительным качеством было то, что он умел отличать шалости от нарушения воинской дисциплины. За это его любили и уважали. С этим человеком можно было разговаривать откровенно, зная, что эту откровенность он не будет использовать против тебя. Владимир Петрович умел извлекать информацию даже из частных разговоров и делать свои выводы. Будучи на старшем курсе, я опоздал из увольнения. Танцы в училище Фрунзе заканчивались в 23 часа. Девушка, с которой я танцевал весь вечер, мне нравилась, и я решил ее проводить. Транспорт с Васильевского острова на Петроградскую сторону ходил плохо. Посадив даму в автобус, я понял, что опаздываю.
На трапе крейсера «Аврора» меня встретил Владимир Петрович, который вышел покурить на палубу. Прятаться не было смысла. Я поднялся на борт корабля и доложил, что опоздал. «Сдай увольнительную дежурному по роте и иди, отдыхай», – сказал он. Я понимал, что на последнем курсе меня никто отчислять не будет, но чувствовал себя виноватым. Утром моя фамилия в списке нарушителей воинской дисциплины не прозвучала. «Странно»? – удивился я, но ничего никому не сказал. Так прошел день. Владимир Петрович вызвал меня на беседу вечером через сутки. Он расспросил меня, как все было, и сказал крылатую фразу: - Запомни, что мужчин губит не водка, а женщины. Ты еще молодой, а уже поддаешься их чарам. Иди и учись дальше. - Есть, - ответил я, и вылетел из канцелярии роты.
Крейсер «Орджоникидзе»
Весть о том, что наша практика будет проходить на боевом корабле, поразила наше воображение. Занимаясь в судомодельном кружке, я имел некоторое представление о боевых кораблях ВМФ, мечтал попасть на знаменитый крейсер «Киров». Это положение еще как-то вписывалось в мое сознание. Когда нам сказали, что место нашей практики будет на крейсере «Орджоникидзе», эта весь вызвала полный восторг. Тогда мы еще не знали, что крейсер попал в беду при переходе из Таллинна в Ленинград. Преодолевая ледяные поля, он повредил один из винтов и теперь отстаивался в плавучем доке Кронштадтского Морского завода.
Руководителем практики назначили командира первого взвода майора Жабрикова Петра Андреевича. Небольшого роста мужчина оказался один на один с целой ротой мальчишек. Назначив вице-старшин классов командирами взводов, он ничуть не сомневался в том, что ребята будут выполнять свои обязанности исправно. Нам нравилась такая игра, потому что излишняя опека в этом возрасте всегда чревата последствиями. Обязанности старшины роты исполнял Георгий Федяков – симпатичный парень из первого взвода. Он давно понравился Петру Афанасьевичу Буденкову, который рекомендовал его на эту должность. Роту нахимовцев принял буксир, стоящий у набережной лейтенанта Шмидта. Капитан 2 ранга В.И.Туркин проводил нас прощальным взглядом и зашагал вдоль гранитного парапета. Буксир отдал швартовые концы и пошел в сторону Морского канала. Настроение было печальным. Аттестат об окончании 9-го класса торжественно украшали три тройки, что меня совсем не радовало. Оправдываться перед мамой не имело смысла. Угнетало собственное душевное состояние в коллективе ребят. Можно иметь одну тройку, две, но три – это уже слишком. Меня радовала четверка по английскому языку, но никак не тройка по русскому и литературе. По-прежнему хромала и математика. Три тройки звучали в голове, словно три карты у Пушкинского героя. Морской канал поражал обилием морских судов, стоящих у причалов порта. По кормовым флагам мы угадывали национальную принадлежность судна, путали французов с голландцами, спорили и приходили к единому соглашению. На стапелях Балтийского завода стояли готовые к спуску корпуса новых эскадренных миноносцев 56 проекта. Их корпуса отличались от старых эсминцев проекта 30-к бис. На носу появились новые башни со 130 мм орудиями, надстройки украшали красивые сетки радиолокационных антенн. Чувствовалось, что флот растет и готов выйти в открытый океан.
. О том, что Жабриков знал английский язык, мы догадывались. Он иногда подправлял наше произношение, когда мы бравировали английскими фразами. О том, что он учился в Военном институте иностранных языков, мы не знали. Да и сам майор не стремился рассказывать нам о своем прошлом. Жабрикова мы прозвали «мистер Ква-ква», потому, что в военно-морском флоте он никогда не служил и знал о нем понаслышке. Петр Андреевич по характеру был добрым и мягким в общении человеком, которого не следовало бояться. Артиллерийский крейсер «Оржоникидзе» был принят в состав ВМФ СССР в 1952 году и представлял собой весьма внушительное сооружение, находясь в плавучем доке. Док был знаком по прошлогодней практике в Кронштадте, но мы никогда не видели в нем подобных кораблей. Пробравшись по крутым трапам на борт крейсера, мы построились на юте, сложив в кучу вещевые мешки, противогазы и бушлаты. Предстояло распределение по боевым частям. На противоположном борту собрались командиры боевых частей. Моложавый капитан 2 ранга опрашивал офицеров, записывая что-то в блокнот. Майор Жабриков подал команду и отрапортовал старшему помощнику командира корабля о нашем прибытии. «С этого дня вы, матросы крейсера «Орджоникидзе». Прошу всех четко соблюдать распорядок дня, быть в чистом рабочем платье, уступать дорогу на трапах старшим по званию. Жить будете все вместе в румпельном отделении. Ваша задача – изучить устройство корабля, свое заведование и действия согласно книжкам «Боевой номер», которые вам выдадут старшины команд. Всем пришить на кармане рабочего платья свои боевые номера и действовать согласно распорядку дня», - завершил свою короткую речь старпом. Румпельное отделение располагалось в корме крейсера. В распоряжении каждого оказался рундук и подвесная койка. Из баталерки принесли подушки, матрацы и одеяла. Каждому нахимовцу выдали полотенце, наволочку и две простыни. Началась жизнь на боевом корабле ВМФ.
В подвесной койке Алексей Наумов (рисунок Михаила Чернакова, выпуск 1949 г.)
Меня и Женю Каменева назначили в электромеханическую боевую часть и распределили в четвертое котельное отделение. Женя Каменев небольшого роста, белобрысый парень отличался от всех нахимовцев нашего взвода тем, что был нелюдим. Он мало с кем общался, ничего не говорил о себе, учился средне и не желал ходить в увольнение. Насколько я понял, отец его погиб во время войны, а мать после рождения сына прожила недолго. Его воспитывала тетка. В увольнение он не ходил по двум причинам: первая – у него не было денег и вторая – он плохо знал Ленинград. На самом деле он был простым и отзывчивым человеком, погруженный в свои собственные мысли. Над ним подсмеивался Витя Турук, издевался Пуханов, а особенно Путилин. Женя сносил все издевательства молча, но все больше замыкался в себе. В котельном отделении нас встретили по-отечески. Командир – старшина 2-й статьи оказался хорошим человеком. Он познакомил нас с котельным отделением, выдал дубликаты книжек «Боевой номер» и рассказал, какие обязанности мы должны выполнять. С этого момента мы стали матросами и строились вместе с моряками срочной службы. Прежде всего, мы должны были ознакомиться с корабельным расписанием, знать сигналы тревог и прибывать в котельное отделение при их объявлении. Второе, мы должны изучить устройство паротрубного котла, клапаны и магистрали, уметь их перекрывать по команде командира отделения. Кроме того, мы должны научиться запускать и останавливать котел, соблюдая правила безопасности. Эти задачи решались параллельно с изучением, пожарных магистралей, якорных и швартовых устройств. Командир котельной группы инженер старший лейтенант не докучал нас контрольными проверками. Командиры котельных отделений служили по четвертому году службы и были уже профессионалами в своем деле. Пользуясь докованием корабля, командир БЧ-5 решил привести службу в порядок, покрасить паро- и водопроводы. В сам котел нас не допустили. Там работали опытные специалисты, которые корщетками отдирали накипь с трубок. Старшина команды попросил, а не приказал мне залезть под котел и выбрать оттуда скопившийся мазут. «Ты маленький и юркий, - сказал он. – Сможешь сделать эту работу. Иначе нашему отделению не завоевать звания отличного. Матросы принесли старое рабочее платье, обмотали голову полотенцем, а щиколотки ног паклей. На всякий случай обвязали страховочным концом. «Спускайся аккуратно, смотри на магистрали и не хватай их руками. Мазут собирай в обрез и подавай нам», - инструктировал старшина.
Работу я выполнил. В поддоне котла было жутко, тускло светила переноска. Мазута оказалось немного. Вылезая обратно, я все же задел ногой одну горячую магистраль. Старшина помог выбраться и тут же отправил в душ. После санитарной обработки мне разрешили отдыхать. Утром на построении старшина команды объявил мне благодарность. Почему я пишу об этом? Наверно пытаясь объяснить будущему поколению нахимовцев, что элита флота, как и гвардия, не рождается просто так. Каждый человек должен понимать – что, зачем и как он делает свою работу. В моем поступке не было какого-то подвига. Это была обычная человеческая работа, которая вызывала гордость за свое подразделение. Результатом работы всего котельного отделения явилось присвоение ему звания «Отличное подразделение». По этому поводу никаких праздничных торжеств естественно не было. Командиру отделения было присвоено звание – старшина 1-й статьи, а матросам срочной службы – старший матрос. Командир отделения объявил, что ремонт винтов закончен и ожидается переход в Таллин. После утренней приборки на корабле сыграли боевую тревогу. Мы прибыли на боевой пост и доложили командиру отделения. По плану крейсер должен покинуть плавучий док и перейти на внешний рейд Кронштадта. Очень хотелось посмотреть, как это все происходит, но командир запретил покидать пост. Кроме всего, пришло распоряжение приготовить котел к запуску. Этим же занимались и в других котельных отделениях. Мы заполнили котел водой. Женька и я отчаянно крутили вентили, открывая заслонки подачи воды. Затем включили форсунки и факелом подожгли топливо. Факт, что крейсер находится на воде, мы зафиксировали интуитивно по покачиванию. По показанию термометра определили температуру пара, а по манометру – давление в магистрали подачи пара на турбину. Прозвучала команда: «Подать пар на турбину!» Снова закрутились вентили, и наш пар пошел на турбину, которая вращала вал одного из винтов.
На палубу попали после отбоя тревоги. стоял на якоре на Большом Кронштадтском рейде. Город утопал в вечерней дымке. Было жаль, что наши ноги так и наступили на землю города, где в прошлом году мы проходили практику. На якорной стоянке курили на баке. Здесь обычно обменивались новостями. Емкие помещения корабля проглотили нашу роту словно горошину. Два дня мы ни с кем не встречались. Появился Андрей Гринштейн, вылез из акустического трюма Леня Тарасов, подошли Смирнов, Таубер и Путилин. - Привет мореманы! Наконец на свободе и в море. Жаль, что земля далеко, - заметил Путилин, здороваясь. - Привет! Как поживают турбинисты? – спросил Андрей. - Два дня играли в преферанс. Смирнов проиграл шесть компотов. Я удавлюсь, но их выпью, – ответил Путилин. - Куда идем завтра? - Говорят, что в Таллин. Андрей Гринштейн (впоследствии Русаков) был из Таллина. Андрей хорошо знал город, но на экскурсию нас не приглашал. Он проходил практику в артиллерийской боевой части. После прибытия на рейд Таллина нашим гидом оказался матрос срочной службы Юра Киви, который жестко проинструктировал нас, куда мы должны ходить, а куда нет. Нам запретили ходить в парк Живых и Мертвых и посещать Копли (район судоремонтного завода). Несмотря на то, что война закончилась четырнадцать лет тому назад, отношения с эстонцами оставались напряженными. В универмаге нам дали понять, что не умеют говорить по-русски. Мы стали говорить по-английски, который не знали эстонские продавщицы, и только тогда с помощью жестов нам продали несколько сувениров.
понравился своей средневековой архитектурой, узкими улочками и интересной национальной культурой. Наше присутствие совпало с праздником Лиго, который отмечался в парке Кадриорг. Шествие эстонцев по улицам города в национальных одеждах, музыка впечатляло наши юные сердца.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Отошла, откатилась война. Черное фашистское чудовище загнали в берлогу. Первый залп по рейхстагу дали артиллеристы Ленинграда, в составе которых были и наши кировцы. Слесарь Иванов с Кировского завода расписался на за всех трудовых людей. Слесарем прошагал он все военные дороги, слесарем победил, слесарем начал новую, послевоенную жизнь. Говорят, сейчас там стерли все надписи. Стерли и эту. Только ведь то, что совершено историей, не сотрешь. Из памяти народов не выкинешь. Многое помнит человек. У поколения, пережившего войну и блокаду, своя память — не избудешь ее, обожжено сердце. И стоит тронуть, многое оживает. Этим летом инженер, мой попутчик в поезде, мне рассказал: — Меня эвакуировали из Ленинграда в январе 1942 года. Уже немало времени спустя это случилось. Я оказался в хозяйственном магазине. И увидел на полке ломти, большие ломти столярного клея. «Это продается?» — «Пожалуйста». — «А сколько можно взять?» — «Сколько вам нужно?»... Только по удивленному, потом испуганному, взволнованному лицу продавщицы понял я, вспомнил, что я в Москве и что для нее — это просто клей. Я извинился и вышел. У меня кружилась голова. Условные рефлексы. Они, знаете, не скоро проходят. Один из товарищей, перенесший в Ленинграде всю блокаду, долгое время спустя говорил: — Это у меня психологическая травма: когда я увижу, что человек падает, я не могу смотреть. Мне так и видится: человек поскользнется и больше не встанет.
. Не скоро проходит все это. Недавно ребята в цеховой столовой на Кировском, когда я громко закричал на них: «Да как вы так можете, как вы смеете?» — в недоумении оглянулись. А я до сих пор не могу видеть, если вдруг кто бросается хлебным мякишем. — Не будем, дядя Володя... — Они тоже не сразу поняли. Мы хотим, чтобы никогда не пережили они такого, никогда не узнали... Счет войне... Однажды на выставке меня поразила таблица: указана цифра, длина всех мостов, построенных саперами только нашего Ленинградского фронта за три года войны. Не будь ее — сколько же мостов и мостиков такой длины можно было бы соорудить по городам и лесам, через бесчисленные реки, рвы, речонки, заливы на благо, радость людям! Результаты труда, украденные у народа, у истории... Труд, погубленный, раненый, искромсанный. За годы Советской власти в Ленинграде было построено 2 миллиона 800 тысяч метров жилой площади — за время бомбежек в городе уничтожено 2,5 миллиона метров жилой площади. Все надо было строить, создавать заново. И кто-то может еще утверждать, что мы хотим войны! Кто-то способен поверить в этот обман. У человека одна жизнь, есть в этой жизни частица, которая принадлежит всем: его мастерство, талант, создание его рук. Скольких мастеров погубила война! И тех, кто уже был изумительнейшим умельцем, и тех, кто еще только мог им стать и не успел, — целое поколение ушло, не сказав истории своего слова. Мы никогда не хотели войны — с первого дня Советской власти. Даже тогда, когда революция создавала свои первые знамена, она изображала на них рабочих у горнов и воинов в доспехах крестьян. На знамени павловцам-гвардейцам от рабочих-путиловцев рядом с посвящением написано: «Клянемся под этим знаменем добиться братства всех народов». И рядом: «Перекуем мечи на плуги». Это ли не исконная мечта мирных тружеников?
. Но уж если на нас нападают... «Никогда не победят того народа, в котором рабочие и крестьяне в большинстве своем узнали, почувствовали и увидели, что они отстаивают свою, Советскую власть — власть трудящихся, что отстаивают то дело, победа которого им и их детям обеспечит возможность пользоваться всеми благами культуры, всеми созданиями человеческого труда». Так говорил Владимир Ильич Ленин. И пусть заокеанские бизнесмены не тешат себя надеждой, что можно победить советских людей. В газетах опубликован снимок: американские фашисты бесчинствуют. Знакомый оскал говорящего, вещающего в истерике, бесноватого, и шеренга юнцов, задравших руку в приветственном «хайль!» И новые сообщения: американцы все расширяют военные действия против демократического Вьетнама. А речи Геббельса мощно разносятся репродукторами по улицам Западного Берлина. Опять? Ну, уж если не ясно им, пусть 9 мая или 22 июня, или в день прорыва ленинградской блокады, или в день снятия ее, — пусть раздастся в микрофонах голос Ленинграда. Был создан в дни войны такой фильм — записаны одни звуки, звуки говорят и звуки все рассказывают. Это можно сделать в любой день — пусть включатся все микрофоны мира. И пусть она начнется, эта передача, так, как начиналась у нас изо дня в день, 900 дней: «Говорит Ленинград!» Пусть весь мир услышит, все люди—и сирены, и крики на улицах, и тишину голодающего, умирающего, замерзшего города, и могучий голос нашего наступления, и великое ликование — салюты нашей великой победы. Пусть поймут, что такое война и что такое народ, который нельзя победить! Пусть прислушаются — это голос миллионов.
И пусть американцы лучше перечтут стихи своего же поэта, :
Довольно твердить о войне! да и самую войну — долой! Чтобы мой ужаснувшийся взор больше никогда не видал почернелых, исковерканных трупов! Долой этот разнуздавшийся ад, этот кровавый наскок, словно мы не люди, а тигры. Если воевать — так за победу труда! Будьте нашей доблестной армией вы, инженеры и техники, И пусть развеваются ваши знамена под тихим и ласковым ветром.
Мы не хотим войны. Коммунистическое строительство требует мирного, спокойного, созидательного труда миллионов. . И у советского народа, у всех прогрессивных людей мира есть силы, чтобы предотвратить ее. Но если все же империалистические маньяки навяжут ее нам вновь, они здорово просчитаются. И хочется, чтобы наши юноши и девушки знали о героизме своих отцов и матерей в суровую годину. Чтобы они, если придется им стать в минуту грозной опасности на защиту матери-Родины, помнили: борьба за счастье всех народов — святое дело. В наследство оставляем священную ненависть к врагу, безмерную светлую любовь к Родине, беззаветное мужество. Иной раз покажется — очень требовательны отцы. Той меркой, блокадной, меряем вас, наши дети. Заслонила Застава, как сумела, от той беды и юность, и жизнь вашу, и будущее. Но от ответственности за это будущее, от борьбы за него уже не заслоним. В наследство оставляем вам то, что было дороже жизни для тех миллионов живых и мертвых. Если сейчас заправлены в планшеты космические карты и все мы верим и знаем: на пыльных дорогах далеких планет останутся наши следы, — это потому, что в порыжевших от солнца старых планшетах лежали земные двухверстки и другая молодость и зрелость держала здесь оборону, потому что на пыльных земных дорогах Великой революции, гражданской и Отечественной наших войн стояла насмерть и отстояла пулковские высоты армия народа, народное ополчение Страны Советов. Пулковскую, несдающуюся высоту завещает поколениям Ленинград! Может быть, пора поставить здесь памятник всем, сдержавшим натиск врагов и в 1917 и в 1941, не пустившим врага никуда. И это тоже должно остаться в веках: здесь, на боевой позиции вела огонь по врагу старая пушка — историческое орудие с «». Ее сняли с корабля и выкатили на берег, и она стала стальной грудью своей на защиту своего города, пулковских высот своей революции...
Получили паспорта ровесники нашей победы. Сын Михаила Рейса, начальника нашего блокадного МХ-10, Геннадий, теперь секретарь заводского комсомола. Уже вступил в партию мой сын, дочь — комсомолка. Свою присягу мой сын-нахимовец принял на «Авроре», и дочка школьницей со своим пропуском ходила на практику на наш Кировский. Говорят, новое поколение ищет свой звездный билет. Нет пути более звездного, пути к счастью, чем борьба за победу коммунизма. ...Когда стучит по радио метроном — это поверка времени, поверки по Москве — сигнал силы, сигнал предостережения и бодрости. Об этом говорит сегодня всем людям Земли Ленинград, из далеких 1941-1944 годов слышен этот голос... ...В конце войны забросила меня судьба далеко. В составе нашей комиссии я был направлен механиком в Германию. В далеком немецком городе я встречал Победу, жадно читал и слушал. По радио передавали, как возвращались в Ленинград с победой войска. Как шли защитники вечного города по проспекту — широкому, как сердце, по нашему проспекту Стачек, и как у Кировского завода путиловец обнял бойца. Передавали статью Эренбурга. Я хорошо запомнил ее. Там были слова о сердце ленинградца, вмещающем мир, и об уроженце Пензы, который скажет: «Я ленинградец», ибо второй раз он родился в огне этого города»... Я возвращался домой, когда война уже кончилась. Ехал домой по мирной земле, дорогами ее, опаленными войной. Следы недавних боев были еще повсюду. И все-таки повсюду уже была новая, мирная жизнь.
. Его внук - - выпускник Ленинградского нахимовского училища 1966 года. Я люблю свой станок, люблю делать вещи прекрасно, — так, чтобы они играли, радовались, жили в моих руках, как произведения искусства. Для меня нет высшего наслаждения, как сознание, что эта, созданная мною вещь — не просто металл, механически обработанный фрезерами, а часть моей души, — мое вдохновение, моя любовь, мои искания.
Рабочий Шаронов. Из повести Федора Гладкова «Клятва»
ПОВЕСТЬ О ФРЕЗЕ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Дыхание дыма, живые бегущие облака его за твоею оградой, клубы пара в прорезях зданий. В безветренной синеве над громадою корпусов три высокие трубы и три потоньше, как мачты. И поперек всем ветрам, непогодам и солнцу навстречу по гребню длинного купола четко впечатались — в самое небо — огромные строгие буквы: «Кировский завод». Сердце мое бьется громко и сильно. Еще издали вижу белой каменной кладки стену с большими круглыми нишами, с невысокими на поворотах стройными башенками. И снова, как прежде, как тысячи раз, предстаешь ты мне — весь в движении густых и светлых дымов, в клубящихся облаках пара, спокойный и сильный, как могучий гигантский корабль, ставший на якорь, мой Кировский. Здравствуй, Путиловец! Есть ты на свете. Выстоял. Значит, все хорошо.
. Прохожу высокую проходную, как когда-то, в мирные дни. Показываю старый пропуск. Здороваюсь с незнакомой девушкой, новым вахтером. Мне кажется, ей слышно, как громко стучит мое сердце. Я снова на заводском дворе, не блокадном, работающем! И как шестнадцать лет назад снова в лесах массивные здания, высокие, большие, стоят раскрытыми. Нет, не строящийся цех, как когда-то... Разрушенный снарядом. Раненный бомбой.
День защиты детей, семьи и чистой воды прошел в Москве на форте Косинского детского морского клуба на берегу озера Белое 1 июня.
В этот день в Косинском морском клубе собрались несколько сотен людей всех возрастов из общероссийского общественного движения «За сбережение народа». Это уже не первое совместное мероприятие с Морским клубом, которое проводится на основе общности целей и задач наших организаций.
Программа дня включала уборку прибрежной линии озера Белое, семейное соревнование по объему собранного мусора и работу дайв-клуба «Алтернатива» по уборке дна озера Белое.
Кроме того, в этот день были проведены: соревнование для молодежи по гребле на шлюпках, прогулки для старшего возраста по озеру Белому на клубном колесном пароходе «Емеля», мастер-класс: «Морские узлы», «Семафорная азбука», создание верфи «АРГО» и концерт художественной самодеятельности «Севастополю и Крыму наш привет!».
К обеду участникам приготовлено угощение окрошкой и солдатской кашей из полевой кухни Морского клуба.
Запланирована также дегустация оздоравливающей продукции из природных компонентов компании АРГО.
Почетные гости праздника: Депутат Государственной Думы Ольга Константиновна Красильникова, Посол Мира и Посол Доброй воли Очирова Александра Васильевна, Герой Советского Союза Очиров Валерий Николаевич, советник Президиума РАМН Сергей Иванович Колесников, адмирал Федор Иванович Новоселов, вице-адмирал Анатолий Михайлович Шевченко, контр-адмирал Леонид Иванович Коркошко, член Международного сообщества писательских союзов Константин Васильевич Скворцов.
Танго угрюмо волны танцевали, В кромешной тьме кружась под ветра вой. То пеною шипящею, вздымаясь ввысь, вскипали, То низвергались с грохотом под тяжестью своей.
Укрылись птицы мудрые на ближних берегах, И рыбок стайки юркие нырнули в глубину. Чего ж вы братья меньшие покинули в волнах Лодочку подводную одну?
Но лодка не одна, в её отсеках люди. Им из отсеков этих никуда не убежать. Им даже думать некогда, -- что будет, Вою работу трудную им нужно выполнять.
И всё же холод страха иногда коснётся душ, Когда воды поток вовнутрь ворвётся, И дизеля привычный гул прервётся; Ведь страх лишь идиотам не присущ.
Но всё преодолеет уменье и отвага; Любой имеет то, что каждому дано. Бывает жизнь длинна как туалетная бумага, И так же тратится на всякое дерьмо.
Проходит всё, и шторм проходит тоже: Умчатся тучи, сгладится волненье, И вот уже другое настроенье, На прежнее нисколько не похоже.
Подводнику мечтать о многом недостойно, О том не стоит много говорить. На мостик вылезти, спокойно покурить И посмотреть на солнышко спокойно.
Зато так много праздников у них, Не праздник, разве, в базу возвращенье? Когда штормам на удивленье Родные берега опять встречают их.
Судомоделирование затягивало. Работа над моделью корабля требовало полной самоотдачи. Поэтому после занятий мы мчались в мастерскую работать. Изготовление мелких деталей занимало много времени. Надо было иметь подробные чертежи модели, но их, к сожалению, не было. Порою корабли воспроизводились по фотографиям, которые делала наша фотолаборатория, под руководством лаборанта Ивана Степановича Болотина. Он увеличивал фотографии и выдавал нам в нужном масштабе. Рабочие чертежи делали сами. Кружком руководил молодой мужчина, который учился в кораблестроительном институте. Его фамилию я не помню. Знаю только, что он хорошо знал технологию построения моделей, и старшие ребята его уважали. Он строго спрашивал нас о состоянии учебы, и требовал, чтобы мы не имели задолженностей. Моим помощником оказался нахимовец Пушик из соседнего класса. Ребята его почему-то не любили. Парень был явно заторможен и долго соображал, что мы построили с ним модель подводной лодки типа «Альбакор», которая ходила под электромотором. Работая над ней, мы впервые встретились с понятиями плавучести и остойчивости. Обратились к старшим ребятам. Нам подсказали, как определять центр тяжести и боковую остойчивость. Пришлось повозиться с изготовлением балластных цистерн и герметизацией электромотора. Пушик настолько увлекся моделью, что забыл про учебу. Вскоре его отчислили из училища по неуспеваемости.
Нахимовцы демонстрируют командованию модель ракетоносца «Ленинград». Лето 1958 г.
Более опытными моделистами оказались старшие товарищи Герман Лушин и Борис Маркитантов. Спокойные, рассудительные парни трудились над моделью радиоуправляемого крейсера. Мы помогали им делать радиолокационные антенны. Работа не сложная, но требовала умения и навыка работы с паяльником. Сначала делали шаблон из картона, потом выгибали проволоку, к которой припаивали сетку. Модель крейсера закончили. Ее благополучно доставили в Москву и вручили секретарю ЦК ВЛКСМ. Артиллерийские башни крейсера вращались и были способны вести «огонь», который имитировался лампочками. Мне было жаль расставаться с такими умельцами. Они окончили НВМУ и продолжили учебу в ВВМИОЛУ им Дзержинского. Оба дослужили до звания капитан 1 ранга. Борис Маркитантов стал доктором технических наук и заведовал кафедрой в инженерном училище. Лушин служил преподавателем. Судомоделированием занимался и Юрий Иванович Федоров – командир крейсера «Аврора». Модели, которые делал он, были неповторимы. Он с удовольствием делился своим опытом, но для работы вместе с ним не хватало знаний. «Изготовление моделей – не наука, а искусство», – любил повторять Юрий Иванович.
Командир крейсера "Аврора" капитан 1 ранга Федоров Юрий Иванович с нахимовцами Сергеем Федоровым, Владимиром Баткиным и Олегом Вартаняном. 1976 год.
В Кронштадт приползли днем. Нас разместили в помещении радиотехнического училища. Трехэтажное здание из красного кирпича напоминало казарму флотского экипажа. Училище расформировывалось и готовилось к передислокации в Петергоф. Повсюду валялись учебные пособия, тетради с записями и другие брошенные хозяевами вещи. Просторное спальное помещение оказалось вполне пригодным для проживания. Постельные принадлежности были заранее приготовлены нашими старшинами. Оставалось развесить одежду и разложить скромные пожитки из вещевого мешка. Я не понимал, зачем нам нужны противогазы. Война давно завершилась, а мы еще продолжали таскать на себе зеленые торбы с маской и коробкой с активированным углем. Не хватало только каски и трехлинейной винтовки системы капитана Мосина. Винтовки нам были не положены по причине малолетства, а каски были надежно спрятаны на складах. Моя койка оказалась рядом с койкой Жени Трофимова. Белые ночи не располагали ко сну, и мы подолгу разговаривали: - Ты Кронштадт знаешь? – спросил я. - Да, я здесь учился в школе. Жаль, что нас никуда не пускают, а то я много бы тебе показал. Рядом с Итальянским прудом памятник Пахтусову, который исследовал северные моря. Чуть дальше за разводным мостом здание Минных классов, где А.С.Попов работал над созданием радиосвязи. - Знаешь, мой батя учился в этих классах и мне говорил, что им преподавал сам П.Н.Рыбкин. - Это тот человек, который был помощником у А.С.Попова? - Да, он самый. Он даже учебник написал по геометрии для средней школы. Ты, что забыл?
- Я просто не знал, что это тот самый Рыбкин, - ответил Женя. Мы еще долго говорили на самые разные темы, пока сон не сморил нас совсем. Мне не верилось, что я нахожусь в Кронштадте, откуда начиналось восхождение Российского флота и вся его славная история. Шлюпочная база располагалась на территории Морского завода. Расстояние от базы до училища довольно приличное. Транспорта не было, ходили строем. Шлюпок на всю роту не хватало, поэтому занимались повзводно. Так было удобно. Командовать шлюпкой было положено либо офицеру-воспитателю, либо старшине сверхсрочной службы. После отборочного выхода, ввиду недостатка старшин, в командование отдельных шлюпок вступили наиболее способные нахимовцы. Для этого требовалось сдать зачет по устройству шлюпки и ее парусному вооружению. Ребята старались во всю, и веслами раздирали ладони до крови. Врач едва успевал смазывать их йодом. За два дня они успевали поджить и превратиться в мозоли. В свободное от шлюпки время занимались спортом, хозяйственными работами и ходили на разные экскурсии. Дни были расписаны, поэтому мы знали, когда и в каком мероприятии мы участвуем.
. Визит на базу Литке, где стояли торпедные катера, был не случаен. Флот проводил учения. Командир дивизиона согласился нас прокатить. «Пусть посмотрят, кто такие катерники, – сказал он и засмеялся. – Беру по три человека на борт». Читать книжки о подвигах – одно. Совсем другое – выйти в море на настоящем торпедном катере. Я не представлял, что он такой маленький. В рубку едва втиснулись, оставив место командиру и рулевому. Моторы взревели, катер затрясся и пошел вперед. За Кронштадтом вышли на редан. Катер трясло на волнах, словно белье во время стирки на стиральной доске, и мы едва держались, уцепивших за поручни. Дошли только до маяка Толбухин и повернули обратно. На берег вышли с посиневшими лицами, потерявшими слух, равновесие и понятие о времени и пространстве. Экскурсия на надводные корабли произвела впечатление. Крейсер «Киров» поразил своей строгостью и безукоризненным порядком. Крейсер «Адмирал Макаров», доставшийся нам после репарации немецкого флота, удивил своей автоматикой. Зато трофейный броненосец береговой обороны «Вейнемяйнен» показал нам мощь своей артиллерии. Наших ручонок не хватало, чтобы повиснуть на стволах 420 мм пушек. Матросы рассказывали о том, как наши летчики пытались утопить броненосец. Атака с воздуха оказалась удачной, но разбомбили не броненосец, а его макет. Неизгладимое впечатление оставил поход на лидере «Ленинград» от Кронштадта до острова Гогланд и обратно. Болтали, что это корабль итальянской постройки. На самом деле это был первенец советского кораблестроения в своем классе. Его конструктором был В.А.Никитин. На испытаниях корабль показал скорость 42 узла. Бурун за кормой превышал высоту флагштока. С палубы сдувало ветром, головные уборы не держались. Передвигались ползком, боясь выпасть за леерное ограждение. Лидер не шел, а летел. Корабль героически защищал город, именем которого был назван.
У Итальянского пруда стояли подводные лодки. Казалось, что жизнь на них вымерла. Над водой торчала рубка и длинная узкая палуба окатываемая водой. Вниз спускались по одному, стараясь не наступить на голову товарищу, который был ниже. После осмотра отсеков нас собрали в центральном посту, где помощник начальника политического отдела А.Я.Гринин вручил группе нахимовцев комсомольские билеты. Практика завершилась соревнованиями на шлюпке между взводами. Наш взвод «салаг» занял первое место, утерев нос своим сокурсникам.
Глава II. Две красные курсовки
2.1. «Москва, Москва – как много в этом звуке…»
Торжественные мероприятия, проводимые в масштабе всей страны два раза в год, вышибали нас из колеи учебного процесса. Сентябрь пролетал мгновенно. На раскачку не оставалось времени. После летнего отпуска многие ребята значительно подросли. Мы с удовольствием пришили на рукав две красные курсовки и приблизились на год к заветному выпуску. Известие о том, что мы едем в Москву на парад, и радовало, и огорчало. Командование спешило сформировать батальон. Теперь все свободное время занимала шагистика. Ранжировка, прохождение в составе шеренги, прохождение в составе батальона, занимало все свободное время и лишало ребят обыкновенной человеческой радости. На самоподготовке многие спали, не выдерживая нагрузки. Уровень успеваемости падал. В Москву уезжали за месяц до начала парада. Кроме офицеров и старшин, вместе с нами уезжали преподаватели, которые должны были вести с нами занятия. Для этой цели в вечернее время снимали школу, куда нас возили на автобусах. Занятия шли вяло. Даже двойки, которыми пытались нас взбодрить, не оказывали на нас нужного воздействия.
Парадная шеренга. Направляющий Андрей Гринштейн, командует капитан 2 ранга Епихин
В парадах можно участвовать раз, два, но не больше. На третьем параде, мы стали похожи на ребят из почетного караула, у которых все действия были доведены до автоматизма. Жили в разных местах. Два года нашим убежищем становилось здание экипажа напротив пересыльной тюрьмы. Остальные годы нам доставались деревянные казармы на бывшем Ходынском поле, а ныне Центральном аэродроме в центре Москвы. Пересыльная тюрьма навевала мрачные мысли. Среди заключенных были мужчины и женщины. Женщины переносили заключение особенно тяжело. Они бросали нам записки, кричали, звали на помощь. Можно было видеть руки, охватывающие прутья решетки и взывающие к помощи. Многие выкрикивали свои имена и адреса. Отвечать заключенным запрещалось, но сердце все же болело. Однажды мне пришлось видеть отправку заключенных по этапу. Дело происходило ночью. В окно было прекрасно видно, как подъехали автомашины и включили фары. Заключенных выводили группами и распределяли по вагонам. Вдоль всей трассы стояли люди, вооруженные автоматами. Злобно лаяли собаки. Мужчины шли молча. Только женщины кричали и рвали на себе волосы. В это время двигатели машин запускали на полную мощность. Заполнив один вагон, подгоняли другой. Как тут не вспомнишь А.Солженицына? Нам казалось, что страна живет двумя жизнями. Одна из них расписана в газетах, а другая ночью, когда перевозят заключенных.
Кроме ежедневных четырехчасовых тренировок по строевой подготовке, начальство нас развлекало культурными мероприятиями. Мы ходили в Большой театр, МХАТ, Современник. Слушали оперы и смотрели балет. Нас возили на Бородинское поле, показывали редут Багратиона и флеши Раевского. Погода была скверная. Шел дождь, земля размокла. Памятники выглядели уныло. Тем не менее, увиденное нами позволяло воспроизвести картину событий, с блеском описанную в романе Льва Толстого «Война и мир». На одном из парадов нам удалось побывать и в «Ясной поляне». Дом, где жил и творил великий русский писатель, производил впечатление. Экскурсия была интересной и полезной с позиций правильного понимания творчества Льва Толстого. Визит в Третьяковскую галерею поразил изобилием картин русских художников. Нравился Левитан, Суриков, Саврасов. Совсем по-иному воспринимался Шишкин, а клише литографий Репина привели в восторг от того, насколько этот художник оказался великолепным гравером. В музее Изобразительных искусств им. А.С.Пушкина, я впервые познакомился с творчеством американца . Его пейзажи Гренландии и Канады, лица эскимосов свидетельствовали о той суровой природе, где жили эти люди.
Москва богата культурой, но она была мне чужой по духу. Хотелось вернуться в Питер, сходить на Неву и подышать родным воздухом.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
