В преддверии летней навигации в собрались капитаны парусников, яхтсмены, которым еще предстоят самостоятельные плавания и курсанты, обучающиеся управлению парусом. Совсем не за горами то время, когда раздастся, наконец, долгожданная команда: «Поднять паруса!», и под форштевнем весело зашипит белая пена.
Капитан яхты «Элизабет» Вячеслав Лебедев приобрел свое судно всего несколько месяцев назад. Пройдя подготовку в Косинском морском клубе и будучи на капитанской практике в одном из портов Средиземного моря, к нему подошла старая гадалка, и спросила, не капитан ли он. Вячеслав со смехом объяснил ей, что он только обучается, - курсант. «Нет, - возразила гадалка, - Ты в следующем году придешь сюда капитаном». Тогда Вячеслав не придал никакого значения словам гадалки, да и перспектива капитанства не маячила на горизонте. Но, так получилось, что год спустя, он приобрел красавицу яхту: стальной корпус, 43,5 фута длиной, три каюты, камбуз, душ, комплект новых парусов – все, как положено. Яхта была в неплохом состоянии, но, все равно, в Афинах было произведено докование и текущий ремонт. После регистрации суда в регистре , на флагштоке торжественно был поднят российский флаг. Название «Элизабет» яхта получила в честь внучки капитана. Думаю, вряд ли можно придумать лучший подарок внучке!
Первые небольшие плавания показали хорошие мореходные качества. А, вот, когда Вячеслав начал подготовку к первому походу из Афин, на Родос, затем в турецкий Мармарис и дальше до Анталии, вспомнились слова старой гадалки. Может быть, удастся вновь встретиться с ней. Тем не менее, капитан Лебедев привел таблицу расходов на поход, - получилось совсем недорого: около 500 евро с человека на неделю, включая перелет туда и обратно, трансфер и т.д. Капитан предложил яхтсменам записываться в команду на этот поход. Следом, в июне, последует другой поход – по мотивам известного (), известного всем советским яхтсменам. Плавание будет начинаться в Афинах и закончится в израильском порту Хайфа. При этом присоединиться к команде можно и в любом промежуточном порту. О других своих планах капитан Лебедев не рассказал, но, уверен, они будут не менее интересными и амбициозными. Для участия в таких экспедициях, конечно, хорошо бы иметь хоть какие-нибудь навыки управления парусами, ведь на, относительно небольшом, судне нет пассажиров, каждый является членом команды и выполняет свою функцию.
Кстати, получить такие навыки можно не выезжая из Москвы – в . Здесь организованы курсы по программам ВФПС России с выдачей диплома общероссийского образца. А у кого совсем нет времени, можно пройти обучение по программе клуба «Яхтсмен за 5 часов», что вполне достаточно участия в регатах и походах. Долго еще капитаны обсуждали особенности ремонта яхты, подготовки необходимой документации, получение виз. Всем было хорошо и уютно в старом Косинском морском клубе. Елена Куликова
Аренда яхты в регионе Турция, Греция - Цены за неделю: в мае = 1000 евро Тип яхты BRUCE ROBERTS 43 (длина 43 фута), год выпуска – 2008 Вместимость – 6 чел., не считая капитана Каюты (спальные места) - кормовая(2+1); носовая(2); место в проходе (1)
В ЦЕНУ ВКЛЮЧЕНО: яхта со стандартным оборудованием заправленная водой, дизелем, бытовым газом.
ОТДЕЛЬНО ОПЛАЧИВАЕТСЯ: после окончания оплата заправки дизеля по факту (обычно до 200 евро /неделя) стоимость стоянок в маринах (по необходимости ) от 30 до 50 евро в день (обычно 2-3 стоянки в неделю) – 150 евро Всего – 1350 евро
Перелёты, трансфер, питание индивидуально (обычно трансфер до 50 евро, питание 50 евро /день.) Итого с человека в неделю без перелётов, питания и трансферов из расчёта на 5 чел – 270 евро из расчёта на 4 чел – 338 евро из расчёта на 3 чел – 450 евро из расчёта на 2 чел – 675 евро
О времени и наших судьбах. Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 1. СПб, 2002. Часть 4.
Высшее училище – это не подготия
Таким я стал, когда принял военную присягу и получил боевое оружие
Есть две фотокарточки, на которых наш бывший 323-й класс снят с одной «галкой» на рукавах и с ленточками на бескозырках «Военно-Морские силы». У бедра каждого из нас – палаш. На фотокарточках изображены: А.Марков, О.Степанов, Л.Карасев, В.Сазонов, В.Лаврентьев. В.Лентовский, Ю.Руднев, В.Семенов, В.Абрамов, А.Чистяков, Ю.Серебренников, В.Скороходов, А.Шмыгов, В.Никитин, А.Жуков, Э.Голованов (Рулле), Л.Речинский, И.Марченко, Г.Александров, В.Гольденберг (Кульницкий), Ю.Вовнянко, И.Пакальнис, а посередине командир роты – капитан 3 ранга Иван Иванович Савельев.
1950 год. Первый курс высшего училища – золотое время
Вскоре к нам в класс пришли В.Груздев и В.Поляк. Обо всех ребятах, что были в классе, что-то знаю. Об одних много, о других меньше. Со многими встречаемся во вторую субботу апреля у памятника «Стерегущему», а также раз в пять лет на юбилейных встречах. А вот о Толе Маркове – ничего, ни слуху, ни духу. Он был старше нас и, кажется, перед тем как поступить в училище уже служил. Выпустился он минером и попал на ТОФ. И все – с концами. Никто о нем ничего не знает. У многих на фото, как у бывалых моряков, травленные хлоркой воротники («гюйсы»), вместо тельников – вставочки на три-четыре полоски для шика и тянутые на «торпедках» брюки – клёш. Одним словом – бравые ребята.
123 класс. Парни, что надо!
Особых подробностей об учебе в высшем училище – не помню. Очень нравилась военно-морская география у П.Г.Сутягина, навигация у Б.П.Новицкого. Хорош был артиллерист до мозга костей с рыкающим голосом Г.А.Хватов. Нравились наши «англичанки» со стройными ножками. Для того, чтобы созерцать их и слушать, мы садились за первые столы. Запомнились также преподаватели: Мешалкин, Игнатьев, Грищенко, Ванин. К сожалению, имен и отчеств не осталось в памяти, как и названий предметов, которые они преподавали. Очень нравился флажный семафор, который полюбил еще в подготии. На втором курсе наша команда (Поляк, Абрамов и я) заняли в соревнованиях по флажному семафору первое место.
Практика на боевых кораблях
Первая настоящая практика после окончания первого курса высшего училища проходила в июне-августе 1950 года и не где-нибудь, а в легендарном Севастополе, еще почти не восстановленном после разрушений, причиненных войной. Здесь я впервые повстречался с солнечным Югом и почувствовал вкус настоящей соленой морской воды. Ощущения от этого в подкорке остались на всю жизнь. Практика проходила на линкоре «Севастополь», которым командовал тогда контр-адмирал Уваров, и на учебном судне «Волга». На «Севастополе» я был расписан на 10-й кормовой батарее зенитной артиллерии. Объект приборки – кормовой адмиральский срез, деревянную палубу которого мы самозабвенно драили деревянными брусками и песочком. До сих пор не забыл потрясающего впечатления от идеально чистой палубы. Помню ужасный жар машинно-котельного отделения. Машинистам непрерывно подавали с верхней палубы по сквозному люку чайники с водой. Они пили ее не глотая, а просто вливая через горло в желудок. Спали мы на верхней палубе вблизи вентиляционных грибков.
Походы на «Севастополе» вдоль крымского побережья незабываемы. А стрельба главным калибром (12 стволов калибра 305 миллиметров) – это жуть! Помню, как сдавило грудную клетку избыточным давлением дульной волны от выстрела. Про линкор «Севастополь», город Севастополь и жизнь на флоте прекрасно написано у в его . Помню звездный заплыв в день ВМФ от «Севастополя» до Графской пристани с портретом Сталина во главе плывущей колонны. В эту практику я по-настоящему научился плавать стилем кроль.
Звездный заплыв в Севастополе. День ВМФ, 31 июля 1949 года
Штурманский поход на учебном корабле «Волга» от Севастополя до Батуми и обратно был великолепной прогулкой. А какие большие стада дельфинов сопровождали наши корабли и как они играли! Спустя не так уж много лет, когда служебная судьба меня снова забросила в Севастополь, такой чудесной картины уже не наблюдалось.
Вторая практика. Северный флот, июнь-август 1951 года. Сначала – на больших охотниках («Бобиках») в Полярном, затем – на торпедных катерах в бухте Долгая. Неописуемый восторг от моря, скал, незаходящего солнца! С тех пор, как и большинство из нас, стал бредить Севером. Но, увы, мечтам моим не суждено было сбыться. Известно, что Бог полагает, а начальство располагает. Пришлось за службу как минимум трижды стать жертвой большой политики, но об этом позже. Не забуду картину: просыпаюсь в 3 часа ночи на большом охотнике, выглядываю в иллюминатор и вижу, что на стадионе Полярного матросы играют в футбол. Ярко светит солнце, как днем. А как треску и пикшу прямо из иллюминаторов на «самодур» таскали! Помню, как стоя на брандвахте у входа в Кольский залив, арестовали идущий с моря сейнер, который не отвечал на позывные. Команда пьяная, полные трюма морского окуня. Сейнер препроводили в Тюва губу, где он от нас откупился несколькими мешками с прекрасным морским окунем.
Север до сих пор остается для меня в романтической дали, как на картинах и эпической . Далее практика проходила на «Амиках» – американских тральщиках, полученных по ленд-лизу. Прекрасные по тому времени корабли: мореходные и по обитаемости хороши. Чего стоит собственная пекарня! На них мы участвовали в экспедиции по проводке через минные поля, оставшиеся с войны, речных судов из устья Северной Двины (Архангельска) в устье Оби и Енисея с заходом на острова Вайгач и Диксон. Я был на «Амике» с бортовым №117. Проделали мы тогда путь в 1743 мили в один конец.
В памяти осталось, как на Вайгаче местные оленеводы на санях летом разъезжали, скромные памятники нашим погибшим морякам, туманный мрачный Диксон, жуткий шторм, когда возвращались обратно. Запомнилась то ли байка, то ли правда о том, как мы долго шли в тумане вне видимости берегов, по счислению, а когда удалось штурману определиться, то невязка оказалась около 25 миль, и мы, стало быть, сутки «чапали» по минному полю, не ведая о том. К сожалению, из-за грубого нарушения порядка и правил морской практики, нас поименно не внесли в вахтенные журналы. И получается, что мы формально на боевом тралении не были. А юридическое признание этого факта дало бы многим нашим однокашникам ощутимую прибавку к пенсии. Третья практика, июнь-июль 1952 года. Северный флот. Проходили ее сначала на эскадренных миноносцах в Североморске, а затем на подводных лодках в Полярном.
Как нас разделили
На третьем курсе нас разделили на штурманов, минеров-торпедистов и артиллеристов. Судьба в лице командира курса Ивана Сергеевича Щеголева распорядилась так, что наша неразлучная троица – Карасев, Абрамов, Поляк, оказалась в артиллеристах. Поначалу нас Новицкий брал в штурмана. А на артиллерийский факультет оказался недобор. Пошла агитация в таком духе: из кого вышли командиры больших кораблей, флотоводцы? Известно из кого – из артиллеристов! Эта агитация сыграла свою роль. Как бы сложилась жизнь, попади я в штурмана, теперь одному Богу известно.
Вот тогда мы оказались в первый раз жертвами большой политики. Менялась военно-морская доктрина страны. Флоту нужны были, прежде всего, подводные лодки, а значит штурманы-подводники и минеры-торпедисты-подводники. А артиллеристы оказались не востребованными. Известно, что вскоре училище стало училищем подводного плавания. За давностью лет не помню особого сожаления (может быть его и впрямь не было) по поводу того, что не попал в подводники. Впоследствии, как известно, с нами, артиллеристами, обошлись жестоко. Единицы из нас попали служить на настоящий флот. Более десятка из окончивших училище с отличными и хорошими оценками (я по этому списку числился тридцатым) угодили на Дунайскую флотилию. В том числе и сталинские стипендиаты Борис Петров и Виктор Хмарский, а также «гроза» роты – ее старшина Игорь Махонин. Остальных бросили переучиваться на локаторщиков на курсы при ВМУРЭ имени А.С. Попова. В общем-то, это дело было нужным и перспективным. Ни тогда, ни, тем более, сейчас не могу понять, по какому принципу нас тогда отбирали, кого – куда? Забегая вперед, скажу, что несмотря на всякие перипетии и злую волю больших начальников, подавляющее большинство из артиллерийского выпуска нашли свое место в службе и жизни. Такие были сильные ребята и так отменно нас воспитывали и готовили наши училищные отцы-командиры и педагоги.
Итак, была сформирована рота артиллеристов и в ней мой 423 класс. Вот его состав по сохранившейся у меня записной книжке «Делегату комсомольской конференции части, март 1953 года» (был я в то время секретарем комсомольской организации класса): В.А.Абрамов, Г.К.Александров, Р.К.Васильев, В.Н.Гущин, В.И.Донзаресков, В.Г.Ефграфов, Л.С.Иванов, Л.В.Карасев, А.И.Кулешов, В.В.Логинов, Ю.В.Макаров, Л.А.Малышев, М.С.Марков, Л.А.Маточкин, Ю.П.Назаров, В.С.Скороходов, В.Е.Поляк, В.А.Рыбин, В.М.Шумилин, В.А.Шушин, П.П.Щербаков, Е.М.Юдин.
Записная книжка, кроме этого списка, хранит и другие любопытные сведения. Например, личный план подготовки к государственным экзаменам: а) по специальным дисциплинам (Мешалкин, Игнатьев, Грищенко и Ванин); б) по общим дисциплинам (Гельфонд и Соколовский). Есть в плане такие детали: «По возможности первые 10-15 минут на самоподготовке уделять изучению ПСП и ППСС»; или: «При подготовке по ОМЛ чередовать повторение первоисточников с повторением Краткого курса истории партии». Хранит записная книжка и подробный «План работы комсомольской организации 423 класса на апрель месяц». В этом плане, например, есть такое: «Оказать помощь комсомольскому бюро роты в подготовке и проведении комсомольской конференции на тему: «Сталин – создатель Советской военной науки». Доклад должен был делать Юра Макаров. Вот откуда взяла начало его дорога в большую науку. Или: «Провести беседу в классе: «Политическая карта мира», ответственный – Логинов. Ну, здесь явно просматривается начало дипломатической карьеры Вити Логинова. Так нас идеологически «закаляли».
Но прежде всего из нас готовили специалистов для флота, и, прямо скажем, неплохо. Вот пример. По окончании училища я получил назначение на реку Дунай, сами понимаете – не море. Прослужил там шесть лет. В море на бронекатерах мы выходили лишь изредка – выполнять стрельбы по морскому щиту. Один раз за мою службу, осенью 1958 года, был длительный переход, очень ответственный и очень интересный, от устья Дуная до Керченского пролива, где дивизион принимал участие в учении Черноморского флота, на котором как бы повторялась Керченско-Феодосийская операция периода Великой Отечественной войны. Конечно, шли мы туда и обратно вдоль берегов. Этим и ограничились в тот период мои морские походы. И никакой прокладки штурманской я не вел. А осенью 1959 года я был направлен учиться в Ленинград на Высшие специальные офицерские классы на флагманского специалиста. На классах все поступающие сдавали вступительный экзамен – контрольная прокладка. Я прокладку выполнил на пять и эта пятерка послужила началом того, что всю затянувшуюся на 8 месяцев «экзаменационную сессию» под названием Высшие специальные офицерские классы, я сдал на пять, получил диплом с отличием и право быть занесенным на вечные времена (как тогда казалось) на мраморную доску почета у входа в актовый зал классов. Годом раньше такое же право получил и наш однокашник Витя Бочаров, которого я сменил на должности флагманского артиллериста 1-го Отдельного гвардейского дивизиона бронекатеров.
Последний год учебы. Женитьба Однако, возвратимся в родной «чудильник».
На четвертом курсе высшего училища я почувствовал себя взрослым человеком и женился
Итак, мы учились, ходили в увольнение, на танцы в разные дома культуры, в меру выпивали, в меру бузили, знакомились с девушками. В общем, вели нормальную курсантскую жизнь. Что бы я хотел выделить из воспоминаний о той поре? Прежде всего, мою женитьбу, московские парады и курс лекций в Эрмитаже. Может быть, еще смерть Сталина и плачущего на трибуне полковника Соколова во время траурного митинга на плацу училища. Познакомился я с Валерией Николаевной Антоновой, а попросту – Валей, моей спутницей жизни, осенью 1952 года в , что был на Фонтанке недалеко от Обуховского моста, в летнем театре, куда мы зашли с Валерой Абрамовым.
Зарегистрировались 24 мая 1953 года. К этому времени нас уже произвели в мичманы, а многие «досрочники» из числа подводников получили лейтенантские погоны. На регистрации было много моих однокашников, которые образовали живой коридор из скрещенных палашей, сквозь который мы с Валей и прошли. Это было здорово! С тех пор идем по жизни вместе. Родили двух дочерей, от которых у нас четверо внуков. Надеемся дожить до правнуков, тем более, что в августе 1998 года вышла замуж старшая внучка Настенька.
Мы были молоды и очень счастливы
Парады и будни
За плечами у нашего выпуска два Московских парада. Не каждому Училищу выпадала такая честь. Не буду рассказывать об изнурительных многомесячных тренировках, сначала на площади у Кировского райсовета, затем в Москве: в Химках и на поле Тушинского аэродрома. Запомнилось, как нас великолепно принимали в Москве в октябре – ноябре 1951 года. Одно посещение Большого театра чего стоит. Объяснялся столь восторженный прием нашего морского парадного батальона отчасти тем, что годом раньше было образовано самостоятельное министерство Военно-Морского флота, просуществовавшее, к сожалению, недолго. Я не встречал источника, в котором упоминалось бы такое министерство, тем не менее, оно было.
Парад в мае 1952 года запомнился каким-то особенно восторженным настроением. Прекрасная солнечная погода, толпы праздничных москвичей, радостно приветствующих моряков во время нашего прохождения по улицам Москвы. И огромный якорь, выложенный на площади Маяковского из оторванных от ботинок подковок после того, как мы уже прошли парад и отдыхали на площади. Запомнил Сталина на трибуне мавзолея и как он иногда садился на трибуне (или мне показалось), видимо, уже трудно ему было выдержать весь парад и демонстрацию стоя.
1 мая 1952 года. Мы стоим на Красной площади в ожидании команды: – «К торжественному маршу! Побатальонно!...»
Смерть Сталина переживал, как и большинство наших людей, ложью опутанных. Уже значительно позже, под влиянием многих обстоятельств и прозрения, переоценил свое тогдашнее отношение к этому монстру, и предъявил ему и его системе личный счет, который уже никто и никогда не оплатит. Это:
– «Раскулачивание» труженика-деда, его ссылка и смерть в блокадном Ленинграде;
– Безвинная гибель отца моей жены. Летом 1942 года он был осужден военным трибуналом Ладожской военной флотилии на десять лет за то, что однажды на вечеринке после удачного боевого похода на тральщиках бросил фразу: «Я воюю не за Сталина, а за Родину». Нашелся стукач (по тем временам и не мог не найтись), который об этом донес «куда надо». И пропал человек, моряк, старшина 1 статьи, между «Крестами», этапом в Сибирь или штрафным батальоном. Выяснить судьбу его после приговора так и не удалось. Теща, естественно, долго никому не рассказывала об этом. И только в 1970-х годах решилась обратиться в соответствующие органы, в том числе в Военный трибунал Ленинградского Военного округа. Постановлением трибунала приговор в отношении Антонова Николая Ивановича был отменен, и он был полностью реабилитирован.
– Муж моей двоюродной сестры-москвички, большой московский хозяйственный работник, был необоснованно репрессирован в конце 1940-х годов, осужден к длительному тюремному сроку. Сестра на этой почве повредилась умом и почти оглохла.
Последний курс училища был знаменателен еще тем, что образовалась группа однокашников (по инициативе, кажется, Вити Бочарова), которая с осени 1952 года по весну 1953 года прослушала цикл из сорока лекций ведущих научных сотрудников и экскурсоводов Эрмитажа о западноевропейской живописи. Я уже писал, что с детства был неравнодушен к рисованию и к живописи вообще. И наше многомесячное дружеское общение с замечательными людьми, одержимыми изобразительным искусством, живописными шедеврами мировой классики, оставило на всю жизнь неизгладимый след в моей душе. Без ложной скромности скажу, что живописную экспозицию (конечно, на достаточно дилетантском уровне) я знаю, как свои пять пальцев. Хожу в Эрмитаж раза три-четыре каждый год. Не пропускаю ни одной более-менее значительной выставки, ибо считаю, что с прекрасным надо общаться постоянно, или не общаться совсем. И сейчас, по разным поводам и без повода, когда муторно на душе или светло, иду в Эрмитаж, Русский музей и другие картинные галереи.
Неоднократно посещал , и в Москве, картинные , , . Перед глазами фотокарточка, датированная 10.11.1953 года, на которой запечатлены Виктор Бочаров, Леонид Карасев, Виктор Поляк, Олег Степанов, Игорь Куликов, Вилен Чиж в новенькой форме с лейтенантскими погонами, снятые вместе с искусствоведами и экскурсоводами в мозаичном зале Эрмитажа, там, где еще выставлены .
Молодые лейтенанты прощаются с искусствоведами Эрмитажа после завершения цикла занятий по западноевропейскому искусству и в связи с назначением на флоты
Не могу не сказать о моих самых любимых картинах в Эрмитаже, перед которыми я и сейчас простаиваю помногу минут. Это: и – великих мастеров До сих пор поражает гармония предмета и среды в их изображении. Конечно, обожаю почти всех импрессионистов, а также постимпрессионистов: Матисса, Марке, Ван Гога.
Стажировка
Стажировался на Северном флоте в должности командира зенитной батареи на новейшем в то время (в просторечии – “Бздиловатом”, да простят мне потомки). Командиром “Осторожного” был капитан 2 ранга Иофин. Запомнились еще два командира эсминцев: Бабий и Дадан, впоследствии ставшие адмиралами. Бабий командовал “Быстрым”. Уже значительно позже, когда я начал службу в 1-м ЦНИИ МО, встретился с Бабием, который к этому времени был уже вице-адмиралом, начальником 24-го ЦНИИ МО. Командовал бригадой эсминцев капитан 1 ранга Самус, с которым мне пришлось потом работать в стенах 1-го ЦНИИ.
Общее впечатление от стажировки осталось хорошее. Хорошие корабли. Море, походы, стрельбы. Повстречал в Североморске своего двоюродного брата Мишу Карасева, лейтенанта, который годом раньше закончил училище имени М.В.Фрунзе и получил назначение на Северный флот на новые эсминцы.
Запомнился такой забавный случай. Бригада кораблей стояла на якорях на рейде “Могильный”. Поставили меня – мичмана-курсанта – вахтенным офицером. Утром перед поднятием флага я на мостике. На флагмане, как и положено, за пять минут до подъема флага на рее поднят “исполнительный” “до половины”. Мой сигнальщик репетует: “ответный” “до половины”. Я даю команду по трансляции: “Сигнальщикам – на подъем флага!”. На флагмане, опять же как и положено, за минуту до 8°° – “исполнительный” “до места”. Репетую “ответный” “до места” и с ужасом вижу, что ни у флагштока, ни у гюйсштока никого нет. На флагмане “исполнительный” “долой” и у меня “ответный” “долой”. И я опрометью спускаюсь с мостика и бегу сначала на бак – поднимать гюйс, а затем через весь корабль на ют – поднимать флаг. Поднимаюсь на мостик и получаю от флагмана семафор: “Вахтенному офицеру эсминца “Осторожный” за опоздание с подъемом флага на пять минут пять суток ареста при каюте. Самус.” Вот так нас учили и матросы и командиры. И правильно делали.
Стажировку официально проходил с 20.08.53 года по 28.10.53 года А неофициально, практически на месяц меньше. Известно, что многие из нас “рванули” со стажировки на месяц раньше ее официального окончания. В их числе был и я. Не помню, как нам это удалось, и как мы сговаривались (а может, и не сговаривались). Потом месяц до явки в училище дрожали. Итак, закончилась славная, замечательная, шальная, веселая, серьезная училищная пора.
Офицерская служба
Службу делю на четыре периода, по месту и времени ее прохождения: 1-й – Дунайский – - 1959 годы, 2-й – Севастопольский – 1960-1965 годы, 3-й–Николаевский– 1965-1967 годы, 4-й – Ленинградский – 1967-1989 годы. Отслужил сорок календарных лет, сменил девять должностей, получил шесть офицерских званий. Офицерская служба началась в декабре 1953 года. Описать ее подробно – непосильное занятие. Но кое о чем, конечно, напишу.
Как известно (я об этом уже писал), мы – выпускники артиллерийского факультета училища, стали жертвами большой политики. Артиллерийские офицеры оказались ненужными. Новая военно-морская доктрина шарахнулась в сторону создания мощного подводного флота, как основы ВМФ страны. Уже позже флотские умы стали размышлять над идеей сбалансированного флота и путях ее реализации. А в 1953 году лишь некоторые из выпускников артиллерийского факультета 1-го Балтийского ВВМУ сразу попали служить на настоящий флот. Остальных “бросили” переучиваться на радиоэлектронщиков.
На Дунае
На Краснознаменную Дунайскую флотилию, кроме меня, попали: Герман Александров, Виктор Бочаров, Викентий Викторов, Иван Краско, Юрий Крылов, Игорь Махонин, Сергей Никифоров, Аркадий Павлов, Борис Петров, Юрий Пузыревич, Анатолий Стефанович, Виктор Хмарский. Без ложной скромности скажу, что мы внесли живую струю в легендарную Дунайскую флотилию, прославившуюся в годы Великой Отечественной войны, когда командовал флотилией будущий Главком ВМФ С.Г.Горшков. Все мы получили назначения на должности командиров бронекатеров и командиров средних десантных кораблей. Только Гера Александров был назначен командиром БЧ-2 прославленного .
Наша группа уезжала к месту службы 10 декабря 1953 года. Со мной в одном вагоне ехали: Герман Александров с женой Тамарой, единственной женщиной, ехавшей с нами в неизвестное, Витя Бочаров, Сережа Никифоров, Юра Крылов и Боря Петров. Когда мы были в дороге, произошло одно из значительных событий в моей жизни. На Витебском вокзале меня провожала жена на сносях, мама и теща. После отхода поезда жену сразу с вокзала отвезли в роддом. И вот в пути я получаю телеграмму (храню ее до сих пор): “ЖИТОМИР ПОЕЗД 19 ВЫШЕДШИЙ ЛЕНИНГРАДА ДЕСЯТОГО 12 00 ВАГОН 7 ПАССАЖИРУ КАРАСЕВУ ЛЕОНИДУ ПОЗДРАВЛЯЕМ ДОЧКОЙ ЦЕЛУЕМ ЖДЕМ ПИСЬМА МАМА”. Так появилась на свет моя старшая дочь Лена. Естественно, радости моей не было предела. Радовались и ребята. И мы славно (даже чересчур) отметили это событие.
Служба на Дунае для военно-морской карьеры ничего не давала. Ведь река – это не море, а катера – это всего лишь катера. Командиры бронекатеров служили в должности по четыре года и более без какой-либо перспективы. Должностная категория – старший лейтенант. Но что касается самой службы, то была она сложной, трудной и очень интересной. И дала нам эта служба главное – уверенное становление нас как боевых офицеров. Чтобы плавать и выполнять боевые задания на маленьких корабликах (50 тонн водоизмещения) в узкостях на сильном течении, надо обладать достаточным искусством. В этих условиях плавания от командира бронекатера с экипажем 19 человек многое зависело. Воспитывалась самостоятельность в принятии решений и адекватная реакция на быстро меняющуюся обстановку. Было много забавных и полутрагических эпизодов.
Флотилия состояла тогда из 1-го Отдельного Гвардейского Белградского дивизиона бронекатеров, бригады речных кораблей, в которую входили: 2-й гвардейский дивизион бронекатеров, дивизион тральщиков, дивизион десантных кораблей, монитор “Железняков”, а также дивизиона кораблей резерва и многочисленных береговых служб. Штаб флотилии, узлы связи и другие службы находились в Измаиле на 91-м километре реки Дунай. Район боевой подготовки – ниже по течению, в дельте Дуная.
Мой дивизион и 2-й гвардейский имели стоянку в районе 14-го километра Очаковского гирла Дуная. Боевая подготовка была очень интенсивной. Начиналась в марте-апреле и заканчивалась в октябре-ноябре. И все это время мы находились в отрыве от своих семей, живших в Измаиле. Дома я бывал в лучшем случае один раз в месяц на короткое время. Как пример интенсивности боевой подготовки, можно привести число стрельб, проводимых дивизионом. Когда я был флагманским артиллеристом, только зачетных стрельб было не менее ста. И это не считая всяких подготовительных стрельб. Стреляли мы из артустановок калибра 76 и 85 мм боевыми снарядами, так как стреляли в основном по береговым целям, а для корректировки стрельбы необходимо было наблюдать разрывы снарядов.
Командир бронекатера гвардии старший лейтенант Карасёв сходит на берег
1-й Отдельный Гвардейский Белградский дивизион бронекатеров за год до моего прибытия на службу вернулся с Верхнего Дуная, из Австрии, города Линц под Веной, где он находился после войны. О боевых заслугах дивизиона говорит тот факт, что в нем во время войны четверо получили звание Героя Советского Союза: Абдарахманов, Великий, Воробьев и Соколов. С меня свела судьба позднее в Севастополе. Он был командиром корабля, бывшего крейсера “Ворошилов”, предназначенного для испытаний новых комплексов ракетного оружия. Я был командиром БЧ-2, а Боря Пукин – командиром БЧ-1.
В общем, я оцениваю службу на Дунае, как очень интересную, но абсолютно не карьерную. Кто это понял раньше, тот всеми правдами и неправдами с Дунайской флотилии стремился уйти. Рано ушли Боря Петров, Сережа Никифоров, Гера Александров, Аркаша Павлов и другие. Ушел Ваня Краско, и слава Богу, иначе русская культура не досчиталась бы одного Народного артиста, а мы чуть-чуть меньше гордились бы нашим выпуском. Ушел Игорь Махонин, обреченный, благодаря хорошим командирским качествам, на большую карьеру, которую и сделал, став заместителем Главнокомандующего ВМФ по тылу и адмиралом. При этом уместно сказать, что в 1980-е годы многие командные высоты в ВМФ заняли наши однокашники: адмирал флота К.В.Макаров – начальник Главного Штаба, разведку возглавил вице-адмирал Ю.П.Квятковский, тылом ВМФ командовал вице-адмирал И.Г.Махонин. В Главном Штабе ВМФ и в Генеральном Штабе Вооруженных Сил служили в это время еще несколько однокашников. Надеюсь, что они сами об этом напишут.
До конца, то есть до расформирования флотилии в 1961 году, оставались на Дунае Юра Крылов. Юра Пузыревич и Виктор Хмарский. Как я уже писал, служба на бронекатерах была очень интересной. Матросы и мичманы (два старшины команды – комендоров и мотористов соответственно) любили свои корабли, ухаживали за ними, с нескрываемой гордостью носили гвардейские ленточки на бескозырках и значки на форменках и кителях. Гвардейские значки специально изготавливались по типу тех, которые носили моряки во время войны. Не помню ни одного случая, как теперь называют, неуставных отношений (дедовщины), хотя матросы . когда я пришел на катер, служили по пять лет. Наши семьи жили в Измаиле – отличном южном портовом городе. В то время – областном центре. В городе был богатый базар и вещевой рынок. В магазинах – горы (пирамиды) банок с дальневосточными крабами. Очень хороший дом офицеров, где мы часто проводили зимние вечера. После приезда жены с дочкой в 1954 году мы снимали комнату с земляным полом, а через три года мне дали хорошую комнату в коммунальной квартире в хорошем доме в центре города.
Все наше житье-бытье описать, разумеется, невозможно. Как я уже говорил, были и комические, и драматические, и трагикомические эпизоды и в жизни, и в службе. Вот один из них. Была суровая зима 1956 года. Дунай рано замерз. Наш дивизион находился на зимнем отстое в Кислицком рукаве дельты Дуная. Жили мы в плавказармах. Одной из задач было не дать льду раздавить катера, и лед надо было каждый день окапывать. Домой отпускали раз в неделю. До Измаила километров 35-40. Добираться было очень трудно: дороги замело, транспорт не ходил. В феврале-марте дали нам очередной “сход на берег”. Добраться до Измаила было не на чем, пурга. Юра Пузыревич, Викентий Викторов, я и другие во главе с начальником штаба дивизиона решили идти до Измаила пешком. Вышли в субботу, часов в 11-12 дня, дошли до Измаила поздно вечером. Разошлись по домам. В воскресенье отсыпались, а утром в понедельник пошли к оперативному дежурному по тылу флотилии в надежде, что нам дадут какой-нибудь транспорт. Транспорта не дали. Сказали, чтобы шли по домам и ждали улучшения погоды. Я пригласил Юру и Викентия к себе домой на жареную картошку, которую приготовит Валя. Дома была поллитровая бутылка спирта, которую мы, естественно, “уговорили”. Конечно, сказалась усталость. Вечером, уйдя от нас, Юра и Викентий до своих домов не добрались, а заночевали в чьем-то дворе. Утром их обнаружила хозяйка дома и сообщила в комендатуру.
И надо же так случиться, что как раз в это время пришло письмо ЦК КПСС “О пьянстве на флоте”. И тут, пожалуйста, – горяченький пример! Политотделу флотилии надо было отчитаться о проделанной работе. И он отчитался. У Юры и Викентия сняли по звезде с погон, мне же комдив выдал пять суток ареста, а по партийной линии влепили “строгача с предупреждением” и формулировкой: “За организацию коллективной пьянки в рабочее время, распитие казенного спирта и неискренность перед партийным бюро”. А почему – неискренность? Да не хотел впутывать в эту историю жену, которую уже начали таскать по инстанциям. Потом было заседание военного совета флотилии, на котором раздалбываемых было четверо – прибавился Аркаша Павлов, который вообще не хотел служить. А мы-то служили нормально, можно сказать, хорошо. Вот только прокол получился. Поэтому Викентия и Юру в этом же году восстановили в звании, а в конце года присвоили старших лейтенантов. Вот так они получили три звания в один год.
Вот еще один интересный случай, на этот раз – боевой. Стрельба ночью звеном катеров по береговым целям – одна из самых сложных задач. Стреляли мы, как я уже писал, только боевыми снарядами. Цели на берегу обозначались специальными имитаторами – электрическими огнями и вспышками. Итак, четыре бронекатера идут в кильватерном строю с небольшим уступом влево без отличительных огней, с заморбличенными (узкая щелочка) кильватерными огнями, по которым правят рулевые. Расстояние между катерами 25-30 метров. Я, как флагманский артиллерист и управляющий огнем, нахожусь на головном катере вместе с комдивом. Задача наводчиков в башнях – после целеуказания держать в прицеле огни на берегу, обозначающие цели. Наводчики (они же командиры башен) по команде командиров катеров после моей команды по рации всем катерам открыть огонь с приходом на дистанцию, должны вести огонь с максимальной скорострельностью. Первые выстрелы должны быть с трассирующими снарядами, чтобы наводчикам можно было скорректировать стрельбу. После первого же выстрела рулевой на моем катере ослеп от трассера и вильнул так, что наводчик сзади идущего бронекатера схватил в прицел не береговой имитатор цели, а наш заморбличенный кильватерный огонь, и произвел выстрел по нам.
Комдив дико закричал: “Карасев! Дробь, дробь, такую-то мать!! Мичман, закрывай кильватерный!”. Пока моя “дробь” дошла до других катеров, а мичман-контролер на стрельбе закрыл шапкой кильватерный огонь, над нами с жутким воем пронеслось несколько 76 миллиметровых снарядов. Одного из них с лихвой хватило бы, чтобы разнести нашу рубку и нас в ней в щепки. К счастью, пронесло. Подобных случаев и случаев, связанных со сложностями плавания и маневрирования на реке, было много.
Интересны были штурманские походы вверх по Дунаю, аж до Австрии. Вот где Дунай по настоящему голубой. В низовьях он жутко грязный. После купания надо было с тела смывать шматы глины. Зато рыбалка хороша! И разная. Бывало, стоишь в дозоре, на учениях или в помощь пограничникам. Бронекатер замаскирован ветками и камышом так, что с пяти метров не заметишь (искусство!), и вдруг рядом проплывает рыбак, а на кукане у него за кормой белуга килограммов на пятьдесят. Тут же его, ошарашенного, к борту. Покупаем почти за символическую цену его улов. А в белуге не менее десяти килограммов черной икры. Сразу же рыбку и разделывали (не буду расписывать технологию). Свежепросольная икра – чудо! Никогда до этого ничего подобного не ел. И мое семейство в восторге. А вино местного приготовления – смак! С клубничным привкусом. Местные жители на островах в речных протоках между рядами виноградных лоз сажали клубнику. И каким-то непонятным образом виноград приобретал вкус клубники.
Про селедку дунайскую, подаваемую на стол только верховным правителям, можно складывать легенды. На сковородку масла не надо – сама себя обжаривала. А свежепросольная – вообще объедение. Подобную селедку – астраханский залом – я узнал лишь много позже, когда в 1980-1990-х годах стал ездить в отпуск в дельту Волги под Астрахань. Впрочем, эта тема бесконечна.
Получал я тогда, в общем-то, гроши: оклад командира катера 1200 рублей + 200 рублей “за прислугу” + 500 (600) рублей за звание. Итого: 1900-2000 р. + 30% “плавающих”. Но жить было можно, даже с семьей. В 1959 году нас в Измаиле было уже четверо: в декабре 1958 года родилась вторая дочь – Оленька. Как-то мой бронекатер стоял в ремонте на заводе в Измаиле – меняли старые, еще военных времен моторы на новые дизеля. И вот однажды пришла в завод на ремонт подводная лодка, а на ней помощником Коля Калашников. Интересно, помнит ли он нашу встречу?
Не забуду Вилково – нашу “Северную Венецию”. В самом низу Дуная, в начале ее дельты у Очаковского гирла есть городок, известный еще с Суворовских времен как . По легенде, а может и по правде, его посещал А.С.Пушкин, путешествуя по Бессарабии. Чудный городок. Вместо улиц – каналы и канальчики, называемые ериками, по которым в лодках передвигался посадский люд. Жили в городке в основном рыбаки с семьями. Одно лето я там для жены и дочки снимал хату. Из Вилково ездили на берег моря купаться. Воспоминания на всю жизнь.
Служили и жили мы на Дунае дружно. Часто встречались семьями. Особенно были дружны с Крыловыми и Александровыми. Любопытно, что командиром моего звена бронекатеров был Алексей Иванов – выпускник нашего училища 1952 года. Дунай и служба на Дунайской флотилии оставили самые светлые воспоминания у меня и моей жены, несмотря на все сложности службы и быта. Это была молодость и этим, я полагаю, все сказано.
Пожалуй, на этом я поставлю точку в своих воспоминаниях о пройденном пути. Очень жаль, что его нельзя повторить, так как нужна молодость и напряженный умственный труд, за который бы не было стыдно самому себе, моим близким и друзьям. Пусть Вам не покажется, что на моей работе в суровых Арктических условиях на полярной станции, на рыболовных и транспортных судах Дальневосточного морского пароходства, на военной службе в органах Комитета Государственной безопасности, а также и после службы было мало трудностей и проблем, событий с большим риском для жизни. Всё это было, и бог миловал меня, и я остался жив и невредим. Морские и чекистские традиции, оптимизм стараюсь соблюдать по возможности, как православную молитву. Будем живы и здоровы! Не ругайте за стиль изложения. Я всегда был и остаюсь технарём, т. е. человеком любящим и обожающим радио и электротехнику.
В заключении хочу отметить следующее:
1. Содержание книги отражает лишь основные этапы и события в моей жизни, учёбе, работе на полярных станциях Гидрометеорологической службы СССР, работе на Приморском судоремонтном заводе и службе в Комитете Государственной безопасности СССР. Но много фактов и воспоминаний остались за рамками данной книги. Если хватит сил и возможностей, то это будет отражено во втором расширенном изложении книги. Стиль изложения я решил оставить таким, как это соответствует самому названию книги, а именно «Линия жизни». 2. В книге определённое место занимают мои личные впечатления об учёбе, о жизни, о работе на полярной станции, а также о моей работе в Калининском Управлении КГБ СССР. 3. Много труда и времени потребовалось не только при написание книги, но и при подборке и обработке фотографий, а также при её оформлении. 4. Настоящая книга написана для моей семьи, детей, внуков, правнуков, близких родственников.
Приложение 6. Братство Ленинградского Арктического училища
День рождения Братства Арктического училища 25 июня 2011 года.
Утверждён Указом Президента Российской Федерации 21 мая 2013 года.
Макет удостоверения члена Братства Арктического училища.
Марш Братства Ленинградского Арктического училища (ЛАУ).
Организаторы: Валерий Жевлаков выпуск ЛАУ РТО - 1973 г. Юрий Панов выпуск ЛАУ РТО - 1965 г. Владимир Радыгин выпуск ЛАУ РТО - 1970 г.
Музыка:В.Н.Завьялов г. Лесной
Стихи:Сергей Таган г. Москва
Исполнение:Вячеслав Ермаков г. Москва 2013 год.
Фирменный бокал Братства ЛАУ
Работа, работа и ещё раз работа…
АВТОР ИСКРЕННЕ БЛАГОДАРЕН СОТРУДНИКУ ОТДЕЛА ИНФОРМАЦИОННЫХ ТЕХНОЛОГИЙ ФЕДЕРАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УЧРЕЖДЕНИЯ «ЗЕМЕЛЬНОЙ КАДАСТРОВОЙ ПАЛАТЫ» ПО ТВЕРСКОЙ ОБЛАСТИ ГРЕКАЛОВУ СЕРГЕЮ АНАТОЛЬЕВИЧУ ЗА ПОМОЩЬ В ОФОРМЛЕНИИ КНИГИ.
ЮРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПАНОВ
Фотографии из семейного архива, музея Арктики и Антарктики. «На меридиане двух полюсов», газета «Комсомольская, правда», Энциклопедия «Тверская деревня», Рамешковский район «населенные пункты», и др.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), Карасев Сергей Владимирович (КСВ) - архивариус, Горлов Олег Александрович (ОАГ), ВРИО архивариуса
О времени и наших судьбах. Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 1. СПб, 2002. Часть 3.
Карасев Леонид Васильевич готовился стать художником, но волею провидения стал морским офицером. Сорокалетнюю флотскую службу прошел достойно на различных должностях, преодолев все трудности и достигнув высокого положения ученого в области кораблестроения и вооружения Военно-Морского флота. Он является одним из создателей мощных и красивых боевых надводных кораблей третьего поколения. До настоящего времени продолжает трудиться на своем рабочем месте, создавая задел для будущих кораблестроительных программ России. Главное его достоинство – это безупречное соблюдение высоких морально-этических принципов во взаимоотношениях с людьми. Судьба не раз играла его жизнью, но он стойко перенес все ее удары. О превратностях жизни и службы он интересно рассказывает в своих воспоминаниях.
Леонид Карасев ВЕХИ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ О корнях
Я, Карасев Леонид Васильевич, родился 6 августа 1930 года в Ленинграде. Родители – выходцы из крестьян Ярославской губернии. Мать – из деревни Погорелки, отец – из деревни Щукино. Каково звучит! Как у Некрасова. Истинно русские названия по образности и существу. Приехали родители в Ленинград в конце 1920-х годов, спасаясь от голода и нищеты. Дед по материнской линии, тоже Леонид Васильевич, был крепким хозяином на земле, уважаемым в округе человеком. Батраков дома не держал, зато вся семья во главе с дедом от мала до велика (сын и четыре дочери) с раннего утра до позднего вечера трудилась в поле и на огороде. Всем находилась работа. У деда был красивый дом с наличниками. Держал две лошади. Одна – рабочая, другая – на выезд. Был он церковным старостой, награжден какой-то царской медалью. И вот такой крепкий мужик был в известное время при известных обстоятельствах в начале 1930-х годов «раскулачен».
Большой дом с резными наличниками под железной крышей служил в те времена достаточным основанием для раскулачивания.
Дом отобрали под детский сад (поначалу). Самого деда куда-то сослали. Куда? – не знаю. Семья распалась. Все члены семьи, как тогда говорили, стали «лишенцами», то есть лишенными гражданских прав. Перед войной дед вернулся к нам в Ленинград и умер зимой 42-го года от голода и от цинги практически у меня на глазах. До сих пор храню фотографию примерно 1910 года, на которой запечатлены дедушка Леня и бабушка Маня, мои три тетушки, дядя – мой крестный и моя мама. Дорогая память и реликвия. Дедушку и бабушку по отцовой линии почти не помню. Осталась в памяти бабушка Прасковья – суровая крестьянская женщина. Сохранилась фотокарточка, на которой я сфотографирован с ней мальчонкой лет пяти.
Детство, война, блокада
До войны жили на Гороховой, в доме с проходным двором на Мучной переулок. Детские годы помню плохо. Жили трудно. Отца в начале 1930-х за что-то арестовали и осудили на пять лет. Матери было очень трудно. Помню выезды на дачу летом в какую-то финскую деревню, где снимали дачи и наши родственники. Ярким впечатлением остался самокат, и как я «гонял» на нем по Садовой мимо Банковского садика. Это было маленькое счастье. А потом был фотоаппарат кассетный – восторг! Любил проявлять, закреплять, печатать. До сих пор помню запах проявителя, закрепителя и таинство появления изображения на пластинке и фотобумаге. Школа находилась за каменным мостом через канал Грибоедова, на углу Гороховой и Плеханова. А на углу Гороховой и канала Грибоедова была булочная (она и сейчас там есть), где я по дороге из школы покупал плюшку с повидло. До сих пор люблю такие плюшки, особенно с молоком. Это плюшки моего детства...
До начала войны ничего особенного не происходило. Все как у всех. Школа, прием в октябрята, в пионеры. Летом – пионерский лагерь, военизированные игры (как они тогда назывались, не помню). Первая детская влюбленность в Лору Виноградову – соученицу. Начало войны застало в пионерском лагере под Лугой. Просто чудом мама под обстрелом сумела вывезти меня из лагеря в Ленинград. Немцы на следующий день захватили Лугу. Помню, как после бомбежки в начале сентября 1941-го горели Бадаевские склады, как полнеба было закрыто черным дымом. Когда началась бомбежка, мы спустились с шестого этажа, где была наша квартира, на первый этаж, но в бомбоубежище не пошли, а из подворотни, выходящей на Мучной переулок, наблюдали эту жуткую картину.
С началом учебного года учились в бомбоубежище, а уже в ноябре-декабре занятия прекратились. К этому моменту мы с мамой переехали жить в семью моего дяди-крестного на Троицкое поле за Володарским мостом, недалеко от заводов имени Ворошилова и «Большевик». Жили в двухкомнатной квартире шесть человек: я, мама, тетя Лиля – жена дяди и их дети – мои двоюродные братья Юра и Витя, и наш дедушка Леня (Леонид Васильевич Новиков), который в январе 1942-го умер от крайней степени истощения и цинги. А наши мамы ходили зимой на работу пешком на Петроградскую сторону до улицы Куйбышева. Путь длиной километров восемнадцать. Весь городской транспорт к этому времени уже стоял. А зима, как известно, была очень морозная. Работали они в продуктовом магазине, что и спасло нас от голодной смерти. Прежде всего потому, что продуктовые карточки отоваривались вовремя, да, наверное, и еще кое-что перепадало.
Воспоминаний о блокаде много. Подумал, стоит ли писать об этом. Ведь столько уже написано. Одна «Блокадная книга» Адамовича и Гранина чего стоит. Но где эта книга? На уличных лотках, забитых книжным ширпотребом, и в магазинах ее нет. Вот поэтому, кое о чем все же напишу, как очевидец. Для внуков и правнуков будет интересно. Но для начала снова вернусь в довоенное прошлое. В 1939-м и 1940-м годах, наверно, и зимой 1941-го, я занимался в изостудии Ленинградского дворца пионеров в Аничковом дворце на Фонтанке у Б.Левина. Изумительно светлые воспоминания от студии, от царившей там творческой атмосферы. Умный педагог умел создавать атмосферу истинного творчества. Помню, перед тем, как сесть за доски и мольберты, мы с педагогом совершали примерно часовую прогулку по зимнему Ленинграду до площади Островского, вокруг памятника Екатерине II, далее по улице Зодчего Росси до Ломоносовского садика и затем по Фонтанке до Аничкова моста. Потом увиденное, запомнившееся, по свежей памяти воспроизводили на бумаге. Писали в основном акварелью, по-настоящему до масла не дошли, началась война. Кстати, в это же время там же во Дворце пионеров, в изостудии, но у другого педагога, занимался Виктор Конецкий. В последующем мы встретились в военно-морском училище. Очевидно, Виктор был талантливее меня. Он и по сей день пишет не только книги, но и картины маслом. Вот в то время и зародилась моя страсть к живописи, к изобразительному искусству. «Одна, но пламенная страсть!». Забегая вперед, скажу, что после возвращения из эвакуации я снова поступил в студию Ленинградского дворца пионеров. Но судьба и обстоятельства отправили меня в Ленинградское военно-морское подготовительное училище. На этом регулярные занятия живописью закончились, но безраздельная любовь к живописи осталась на всю жизнь. Если бы не военное училище, я, вероятно, стал бы художником, скорее всего, посредственным... Некоторая склонность к рисованию передалась и моим детям, но, к сожалению, только склонность и не более...
А теперь о войне и блокаде...
Итак, с осени 1941-го до осени 1942-го мы жили на Троицком поле, расположенном между Володарским мостом и поселком Рыбацкое. В то время Рыбацкое было юго-восточной окраиной Ленинграда. Рыбацкое было в руках у немцев. От нас были слышны звуки и видны вспышки выстрелов немецкого бронепоезда, который стрелял по центру Ленинграда. Снаряды с шумом летели над нашими головами. Осенью 1941-го начались интенсивные обстрелы и бомбежки. До сих пор в ушах эти звуки: вой сирены, извещающей о начале обстрела или налета, и надо бежать в бомбоубежище или в подвал , грохот разрывов, стрельба наших зениток и дробь по крышам и мостовой сыплющихся осколков от разрывов зенитных снарядов. Зазубренные, продолговатые и горячие осколки мы, мальчишки, собирали прямо под обстрелом и бомбежкой.
Однажды, ближе к зиме, одна авиационная бомба, килограммов на 500, угодила в основание нашего дома, но, к счастью, не разорвалась. От сотрясения дом покорежило, двери заклинило, стекла полопались, посуда разбилась. Тогда же, осенью, когда совсем стало плохо с продовольствием и выдавали по карточкам лишь малое количество серых макарон, напротив нашего дома у магазина стояла очередь за макаронами. Начался обстрел, но очередь не расходилась. Снаряд угодил прямо в очередь. Это было ужасное зрелище. Правда, со временем, по мере усиления голода, впечатление от таких «зрелищ» притупилось. Хрестоматийный пример: когда перестал работать водопровод, замерзли трубы и батареи парового отопления, мы с братом Юрой ходили за водой на Неву, брали ее из проруби в бидоны и везли их на санках домой. Когда утром приходили к замерзшей проруби, то обходили лежащие около нее замерзшие трупы людей, которым не хватило сил подняться, когда они пытались брать воду. Эмоций особенных мы не испытывали.
В январе-феврале 1942-го, когда смерть от голода, истощения и холода стала повальной, а у большинства умерших не оставалось родственников, которые могли бы схоронить своих близких, были сформированы специальные бригады, которые собирали трупы по домам и временно «складировали» их в каких-нибудь сараях до массового братского захоронения. Так вот без всякой дрожи и боязни мы с братом ходили смотреть эти штабеля с человеческими останками. Помнится, что трупы там были голыми в невообразимых позах. Вспоминаю, как однажды мы с братом везли санки с ведрами воды с Невы домой и повстречали колонну отремонтированных на «Большевике» танков. Один из танков остановился возле нас и танкисты попросили у нас воды, а взамен сбросили нам несколько сосновых бревен на дрова. Неожиданно нам свалилось целое богатство.
Вторым после голода бедствием был холод. Хорошо, что в некоторых домах сохранились печки, в том числе и у нас. И еще была «буржуйка». С большим трудом, гордые, мы приволокли бревна домой. Известно, что был и каннибализм. Видели мы под каким-то сараем на сваях отрезанную женскую голову с красивыми черными волосами и части человеческого тела с вырезанными мягкими местами. Помню, как умирал дед от голода и крайней формы цинги. На ногах практически не осталось кожи. Дед держал ноги в тазу, куда с них стекала сукровица. Где похоронен дед, не знаю. Где похоронены два двоюродных брата Вова и Миша (16 и 17 лет), не знаю. Осталась жива двоюродная сестра Надя, которая из последних сил ходила в госпиталь, где лежал ее раненый отец – дядя Миша, который подкармливал ее из своего солдатского пайка.
По весне 1942-го стало полегче: паек прибавили. Когда начало пригревать солнышко, стали таять горы нечистот, скопившихся у домов за зиму. Удивительно, чудо какое-то, что не началась эпидемия какая-нибудь. Но все, кто остался в живых и мало-мальски держался на ногах, выходили на уборку мусора и нечистот. Помню, как скалывали эти «горы» ломами и лопатами. А когда появилась первая зелень, особенно лебеда и крапива, стало еще лучше. Цвет начавшей цвести желтой акации сразу весь объели. Ушла цинга! Голод поубавился, но усилились артобстрелы и бомбежки. И так прожили мы до осени. В начале сентября 1942-го я, мама, тетя Лиля и два моих двоюродных брата Юра и Витя были эвакуированы через Ладогу на баржах, в трюмах которых было столько людей набито, что сесть было невозможно. На пути через Ладогу немцы непрерывно бомбили. Баржу, идущую на буксире впереди, потопили. Сзади идущую – тоже. А мы промыслом божьим уцелели.
Эвакуация и возвращение
Началась наша «одиссея» к месту эвакуации. Ехали в товарных теплушках. На остановках бегали к станции за кипятком. Ставили наш состав всегда куда-нибудь на запасной путь. Приходилось часто лазить под вагонами поездов, набирающих скорость. Бесстрашные были мальчишки. Надо было сравнять свою скорость перебегания со скоростью поезда. Отстать от своих – значит погибнуть. Через месяц прибыли к месту назначения: Алтайский край. Смоленский район, село Сычевка. Село располагалось километрах в семи-восьми от предгорья Алтайских гор. Сейчас, за гранью лет, представляю, какое это было чудесное, экзотическое место. Тогда было не до этого. Про наше нелегкое житье в эвакуации пропускаю, напишу когда-нибудь отдельно для внуков.
Вернулись из эвакуации осенью 1944-го. Комнату на Гороховой уже заняли другие жильцы. Приютила нас тетя Дуся – моя тетушка, у которой в блокаду умерли два сына. Она жила на углу Свечного переулка и Лиговки. Затем дали нам комнату в доме на Бронницкой, почти на углу Загородного, в коммунальной квартире. Комната – 12 квадратных метров. С шестого по восьмой класс учился в школе на улице Предтечинской, недалеко от Разъезжей, сразу за Лиговкой. Возраст стал брать свое. Любил в свободное время прохаживаться по Загородному от Технологического института до Витебского вокзала, поглядывая на девчонок – интерес появился. Во время этих прогулок стали попадаться мне пацаны в морской форме, в бескозырках с надписью на ленточках «Подготовительное училище». И так было завидно на них смотреть, на форму, на их живой гонор.
Жила в нашем доме этажом выше одна девочка постарше меня. И вот к ней стали приходить такие же морячки. Даже фамилию одного помню – Лева Бухбиндер. И так эта форма и вид этих ребят, и их поведение мне в душу запали, что и я решил попытаться поступить в училище и стать таким же, как они. Забросил я изостудию при Дворце пионеров, в которую снова стал ходить после возвращения из эвакуации.
Подготия
Первую попытку поступить в подготию сделал в 1946 году, но по конкурсу не прошел. Если память мне не изменяет, конкурс был человек 20 на место. Родители многих прилагали усилия для устройства своих чад. За меня же хлопотать было некому. Вторая попытка в 1947-м была удачной, и я стал подготом. Поначалу, естественно, был «албанцем» – в бескозырке без ленточки. И был брошен в училищное подсобное хозяйство, которое возглавлял мичман (фамилию, к сожалению, не помню), который нагонял на нас – «салаг» страх быть отчисленными из училища за плохое поведение и нерадивое отношение к труду. Сначала я пас коров, а когда с поставленной задачей не справился (ушли мои буренки в потраву не то в рожь, не то в овес), был переведен в свинопасы. Тут я оказался на высоте. Осенью перед началом учебы были сформированы наша рота и наш 223-й класс (2-й курс, 2-я рота, 3-й взвод).
Видно сразу, что хотя и второкурсники, но еще «салаги»
Не все они затем перешли в высшее училище. По разным причинам выбыли: Трофимов (перешел в интендантское училище в Выборге), Жуков, Вовнянко, Руднев, Яковлев.
Командиром роты одно время был Ященко (ничем особенным не запомнился), а затем – Иван Иванович Савельев. Я поначалу был назначен командиром отделения, но вскоре за буйный нрав и драку с Леней Речинским от «комодов» был отстранен и до окончания как подготовительного, так и высшего училища оставался в рядовых. Обязанности командира отделения я передал моему лучшему другу Валере Абрамову. А с Леней Речинским вскоре помирился, но оставил у себя на память от него заросший рубец в ушной перепонке – следствие его неумелого удара по моему уху открытой ладошкой.
Из преподавателей помню Белобородова и его предмет – астрономию, преподавателя русского языка и литературы (к стыду своему фамилию забыл), Сутягина и его военно-морскую географию. Безжалостное время и своевременный склероз изгладили из памяти имена других преподавателей, но общий их настрой (хороший и доброжелательный) остался в памяти. Запомнились вязание морских узлов, кнопов и тому подобного, флажный семафор, шлюпочное дело по Н.Ю.Авраамову (как драгоценный раритет храню его книгу!) и всякие другие премудрости морской практики.
Уроки танцев! Когда, где, кого, кроме дореволюционных времен, в военно-морском училище обучали танцевать вальс, падекатр, падепатенер и другие бальные танцы?! А нас этому учили! А хор! Надо было сидеть на самом краешке стула, чтобы диафрагма правильно работала. В определенное время звучала команда: – Рота стройся! На первый – второй рассчитайсь! Ряды сдвой! Сомкнись! Первая шеренга направо – в хор! Вторая шеренга налево – в танцы! Шагом марш! И ведь научились и петь, и танцевать! Такие были чудо – педагоги. Дух здоровой состязательности заставлял пробовать себя во всем, особенно в спорте. И из блокадных хиляков и заморышей военных лет вырастали крепкие здоровые парни.
От учебы и жизни в подготии остались только добрые воспоминания. Все то время окутано каким-то радостным флером. Даже воспоминания о лишении увольнения за полученную и неисправленную двойку не меняют картины, так как это мелочь несущественная, тем более что у меня такие случаи были редки. Увольнялся я, как правило, с Валерой Абрамовым, часто и с Володей Семеновым. Я с ночевкой к маме и Валерка со мной. Мама всегда, чем могла, нас подкармливала. Есть-то мы всегда хотели.
Постепенно познакомился со спиртным. Когда первый раз выпил, не помню. Помногу не брали – не с чего. Мама выдавала мне десятку, как свою увольнительную на выходные. Надо было и на танцы на эти деньги сходить, и кураж девчонкам показать. Для куража брали 150 грамм водки и кружку пива, а чтобы разобрало, сидели некоторое время на горячей батарее центрального отопления. Очень нравились танцевальные вечера в училище с приглашением девчонок из разных школ. Тогда ведь еще было раздельное обучение в школах. Это уже позднее стали ходить в «Швейник», «Карлушу», «Мраморный» и другие клубы и заведения. К моему огорчению, в драках с «Крестовской» шпаной и с «дзержинцами» в «Швейнике» участия не принимал, о чем до сих пор жалею. Помню, как огня, боялись Зыбунова – заместителя начальника училища по строевой части. На глаза ему лучше было не попадаться – какой-нибудь изъян в тебе обязательно найдет.
Подгот Карасёв строго соблюдал курсантскую моду
Пишу не в хронологической последовательности о событиях тех лет, так как дневников, к сожалению, не вел. А выстроить события в хронологический ряд нет времени. Да и надо ли? Опять же сожалею, что ни в карцере, ни на гауптвахте не сидел. А ведь был карцер в подготии. Если память не изменяет, во внутреннем дворе, во флигеле, ближе к Красноармейской. Правда, будучи уже лейтенантом – командиром бронекатера на Дунайской флотилии, получил от комдива пять суток ареста и с запиской об арестовании прибыл из района боевой подготовки в Измаил садиться на «губу». Но не сел. И это отдельная особая история, которая заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее, так как в ней были замешаны еще два моих однокашника и моя жена, что я и сделаю позже. В самоволки я не ходил, за исключением, пожалуй, одного-двух раз. А в карауле у карцера и при охране других объектов училища с «винторезом» бывал неоднократно. Уже тогда познал, что такое стоять «собаку» (с 23°° до 03°°), когда смертельно хочется спать. Охранять объекты училища надо было и по необходимости, и в воспитательных целях, чтобы мы познавали, что такое военная служба.
А какое великолепное занятие было крутить «аферу» по субботам! С каким упоением и полным отсутствием какого-либо выражения на лицах делала это вся рота, сидя в столовой за столами, вернее, вершила этот акт под столами. Старшины рот Вася Ткаченко и Коля Чвокин не могли прекратить это любимое занятие курсантов. Потом с огромным аппетитом жевали бутерброды из белого хлеба с намазанной на хлеб темноватой массой под условным названием «крем» (крутили то масло с сахаром в алюминиевых кружках). Про бигус и пенсак и говорить нечего. Их вкус и запах не забыть никогда. В общем-то есть хотелось постоянно. Организм мальчишеский рос, да и военное, блокадное детство было еще совсем рядом.
Незабываемое впечатление оставила Москва, которую я увидел тогда впервые. На зимние каникулы в январе 1949 года вместе с Валерой Абрамовым поехал в Москву. Тогда его мама и сестра жили недалеко от метро «Новокузнецкая». Ходили гоголем в морской форме по зимней Москве – по улице Горького, Красной площади и другим местам. Холодно было, жуть. Какая защита – наша форма? Но все равно – восторг от Москвы! Так начался мой контакт с Москвой, который со временем перерос, можно сказать, в дружбу, а может и любовь, как это ни странно слышать от коренного ленинградца. И друг, с которым до сих пор поддерживаю тесные связи, и мои родственники – тетя, две двоюродные сестры и двоюродный брат – москвичи.
Забегая вперед, скажу, что, уже будучи сотрудником 1-го ЦНИИ МО, очень часто по научным делам и по службе бывал в командировках в Москве, особенно в 1970-1980-е годы, в организациях промышленности, прежде всего МСП, МОП и других министерствах и ведомствах, а также в центральных учреждениях ВМФ. Узнал Москву и москвичей очень хорошо. Это было небольшое отступление от не очень стройного повествования. Вернемся в подготию, она же – «чудильник». О чем я сейчас пишу, многое и не один раз описано нашими однокашниками: Виктором Конецким, Алексеем Кирносовым, Володей Брыскиным, Колей Загускиным «со товарищи» и другими. Написано значительно лучше, чем делаю это я. Но это мои воспоминания о тех незабываемых годах.
Шхуны «Учеба» и «Надежда» у острова Гогланд после нашего первого морского крещения
Первая морская практика на парусной шхуне «Учеба» (1948 и 1949 годы). Первый шторм, а может, и не шторм, а просто очень свежая погода, но вывернуло наизнанку. Острова Гогланд, Сескар, Лавенсаари ... Один названия, чего стоят. Зарядка по утрам – бегать по вантам до марсовой площадки и обратно на другой борт. Причем, двум «питонам» одновременно с разных бортов. Кто первый добирался до марсовой площадки, должен был прижаться к стеньге, обхватить ее руками, чтобы другой «питон» с другого борта смог обойти первого и спуститься по вантам на другой борт, крепко цепляясь за выбленки (!). А шхуна качается, под тобой то палуба, то вода. На память остались несколько фотокарточек: «Учеба» и «Надежда» у причальной стенки, я с ребятами на сетке бушприта: Гера Гойер, Витя Гольденберг, Олег Степанов, Леша Шмыгов, Гера Александров, Володя Семенов, Саша Можайский, Володя Евграфов, Владик Скороходов и другие.
Помывка в бане – целая операция. Вставали очень рано. шли в баню строем по сонному еще Ленинграду, В бане надо было обзавестись мочалкой и мылом у старшины роты, успеть шайку захватить и быстро помыться, ухватить сносную тельняшку и носки по возможности без грубо нашитых на пятки заплат (иначе потом можно было ноги стереть в кровь). Вечерние прогулки по Лермонтовскому и Дровяной под нахальную «Перепетую» и другие песни... Это темы отдельных рассказов.
А сколько парадов за нашими плечами за шесть лет учебы! «Тяни носок!» – постоянно слышалась команда. Трудно было на репетициях, но хорошо и легко было на парадах. Особенно под восторженные крики девчонок из открытых весной окон какого-то швейного заведения на Измайловском между Фонтанкой и Садовой.
1949 год. 323 класс во главе с помкомвзвода Аркадием Агафоновым
Вот такой далеко не полный калейдоскоп воспоминаний о подготских годах. В основном, воспоминания в светлых и радостных тонах. Были и печали, и горе. В январе 1948 года умер папа в возрасте 48 лет.
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
