Цератодус побрел впереди меня, втянув голову в . Я тащил оба карабина и бинокль. Нет, я не собирался докладывать, что Цератодус воровал рыбу. Мне просто хотелось привести его к Эльянову, сдать с рук на руки, как языка. Ребята обхохочутся. Занятый этими приятными мыслями, я не следил за направлением, а когда спохватился – уже вечерело, сгущались серые, дождливые сумерки. Лес показался мне мрачным и незнакомым. Мы не туда идем,– сказал Цератодус. Не твоя забота. Куда поведу, туда и пойдешь. Или спешишь покаяться? Ты вот что, Зотов... Ты не говори никому, ладно? Я сам скажу. И как это тебя угораздило? Я не хотел... Это Ким Величко придумал. Мы с Толей все слышали. И как охмурил он тебя, слышали. А ты и поверил? Мне хотелось поверить.
Цератодус опустил голову, и мне вдруг стало жаль его, как тогда, когда он, побив мой рекорд, вынырнул из воды с красными глазами и дрожащими руками. Я не скажу про рыбу, можешь быть спокоен. Но дай слово, что не будешь больше связываться с этим Величкой. К черту пошлю! – с сердцем сказал Цератодус, и я от полноты чувств вернул ему бинокль. Карабин отдать я не мог: ведь велись военные действия и Цератодус был моим пленником. Мы долго блуждали по лесу и нашли правильное направление только по сигналу горна, созывавшему всех на ужин. Когда мы наконец добрались до палаток, рота была выстроена, и Дубонос подводил итоги. Друзья и враги стояли в одном строю. Нас встретили дружным хохотом – и мне ничего не оставалось делать, как рапортовать Дубоносу, что задание лейтенанта Эльянова мной выполнено: язык доставлен. Перестаньте паясничать! – оборвал меня Дубонос.– Верните вице-главному старшине Самохину оружие и встаньте в строй. Вас битый час искали по всему лесу... Почему одеты не по форме? Где ваша бескозырка?.. Где воротник?!
Дубницкий Александр Семенович после официального расформирования РНУ в 1953 г. переведен в ЛНУ, командир роты в 1953-1959 гг.
РАНГОУТ СТАВИТЬ!
В Майори, на пыльной набережной, почти отвесно поднимающейся над нашими головами, примерные чистенькие мальчики едят мороженое. Они облизывают его со всех сторон, высовывая розовые языки, и смотрят на нас – усталых, потных, со вздутыми натруженными бицепсами. Мамы-курортницы в долгополых пляжных халатах обозревают наши шлюпки и нас сквозь черные очки. Мы не смотрим на них. Мы едим свиную тушенку с черными сухарями и пьем воду прямо из анкерка. Вода течет по щекам, по шее, приятно щекочет кожу на груди и под мышками. Нам хорошо – и вовсе не хочется мороженого. Может быть, и хочется, но мы знаем себе цену: всю ночь мы шли на веслах, и больше всего на свете нам хочется спать.
Мы едим консервы и пьем воду, отдающую хлоркой. Потом мы поспим часа два прямо в шлюпках, а вечером наденем форму номер два: черные брюки, белая форменка с голубым воротником и безукоризненной белизны бескозырка – один палец от правой, два от левой брови. С командирского катера на берег перебросят сходню, по ее прогибающимся доскам пробегут музыканты – и солнце засияет в самоварном боку геликона. А барабанщик, разминая руки, пройдется почти невидимыми от быстроты палочками по гулкой сухой коже... Стройся! Мы идем по зеленым улицам курортного одноэтажного городка. Сверкают золотым шитьем погоны офицерских мундиров, якоря на лентах наших бескозырок и бляхи на поясах, надраенные зубным порошком. Забыв обо всем на свете, идут за нами очумелые мальчишки. Идут и делают вид, что даже не смотрят на стройные покачивающиеся ряды.
Песню! Три запевалы, идущие рядом в центре колонны, переглянулись. Оборвался марш: музыканты продувают медные мундштуки. Барабанщик трясет затекшими красными руками. И вот сразу, как ракета, вспыхивает песня и висит, подрагивая, в духоте летнего вечера над зеленым городком, и, сорвавшись, падает вдруг в самую гущу колышущихся бескозырок, но, будто подброшенная одновременным выдохом двух сотен людей, взлетает еще выше, осыпая тенистые садики рокотом и гулом штормового моря. Не зря гоняли нас на строевых занятиях, не зря учили песням, окрыляющим сердце! Недаром с таким независимым и деланно-равнодушным видом идут теперь чуть в стороне наши офицеры. Только Дубонос все время бегает вдоль строя, пронзительным шепотом делает замечания и вращает глазами. Ему кажется, что без него строй развалится, что только его энергия сдерживает готовые расползтись ряды.
Прохождение торжественным маршем по улицам Риги.
Мы уходили далеко в море, так далеко, что даже чайки отстали от нас, а Кима Величко сразила морская болезнь. Он с головой завернулся в чехол от паруса и валялся под банками, тихо скуля, когда шлюпки ложились на другой галс. Может быть, такому плачевному состоянию Кима Величко способствовала в какой-то мере ссора с Цератодусом, доложившим Дубоносу о происшествии с рыбой и вернувшим приз – трехтомник Пушкина. По-видимому, Цератодус сказал Киму, что это я видел, как они опустошали верши. Сегодня утром Ким вдруг наступил мне на ногу и прошептал в самое ухо: Выслуживаешься?.. Ну погоди, пожалеешь. Я пожал плечами и не нашелся, что ответить.
Кругом было только море и небо – темно-синее и голубое. Цератодус, обычно такой экономный, израсходовал всю пленку, снимая накренившиеся шлюпки с белыми бурунами у форштевней. Позади нас тарахтел моторный катер, и на его носу стоял с биноклем мичман Гуляев – лучший такелажный мастер на всей Балтике и личный друг начальника нашего училища контр-адмирала Белогорского. Это часто встречается в войсковых частях – хорошего старого командира подчиненные между собой зовут Батей. Белогорский не избежал участи всех хороших командиров: он стал Батей. Наш начальник училища был невысокого роста, его круглый живот слегка колыхался при ходьбе, а полированная лысина имела розовый младенческий оттенок.
Батя полулежал на корме идущего впереди нас двухмачтового гребного катера и что-то рассказывал, вдохновенно размахивая руками. Он всегда во время походов рассказывал необыкновенно интересные истории из морской жизни, и поэтому всем хотелось попасть в его шлюпку. Я смотрел на лысую Батину голову и прислушивался к хлестким ударам волн. Рядом с Батей выросла фигура сигнальщика и быстро замахала флажками. «Шлюпкам возвращаться»,– прочитал я и передал приказ лейтенанту Эльянову. На моторном катере, идущем позади нас, мичман Гуляев нагнулся к люку моторного отделения и что-то долго кричал. Его бинокль болтался и подпрыгивал на ремешке. Солнце еще не прошло и половины дневного пути, а мы уже были в устье Даугавы. Ветер стал неровным и все время менял направление. Приходилось маневрировать. Батя поднялся на ноги и командовал стоя. Его окликнул мичман Гуляев с подошедшего катера: Товарищ контр-адмирал, мотор барахлит... Боюсь, не дотянем до лагеря. Батя ничего не успел ответить: снова резко переменился ветер, и паруса перекинуло на другой борт. Бизань-гик, деревянный брус, к которому крепится нижняя шкаторина паруса, ударил Батю по ногам, и он плюхнулся в воду, подняв высоченный фонтан брызг.
– Человек за бортом! – заорал я и хотел броситься на помощь, но до Бати, барахтавшегося в воде, было метров сто, а с гребного и моторного катеров уже посыпались спасательные круги и пробковые пояса. Батя плавал, как пузырь, животом вверх, и, по-моему, даже при желании не смог бы утонуть. Вся команда нашей шлюпки, кроме больного Кима Величко, перебралась на правый борт и наблюдала, как вылавливают начальника училища. Лейтенант Эльянов на секунду выпустил румпель и поднес к глазам бинокль. В следующую секунду налетел шквал, и шлюпка черпнула бортом. Зеленая пенистая вода хлынула прямо на притихшего Кима, и он с визгом выскочил из-под брезента.
Фрагмент из Рижской кинохроники, запечатлевшей участие нахимовцев РНВМУ в шлюпочной гонке на катерах в Рижском заливе. 1951 год.
– Все на левый борт! – выкрикнул Эльянов, ловя рукой скачущий румпель. Эта команда была последней: шесть мокрых человеческих тел навалились на левый наветренный борт, и крен почти выровнялся. Но в тот же момент шлюпка рыскнула под ветер, и шквал ворвался в парус с другой стороны. Рывок, треск, мокрые шкоты, пляшущие в воздухе,– и вот мы уже в воде. Скользкий борт затонувшей шлюпки уходит из-под наших ног в глубину. Цератодус держит над головой фотоаппарат. Эльянов считает торчащие из воды головы: нет Кима Величко. Я пробую нырнуть за ним, но натыкаюсь на парус. Спустя полминуты Ким выплывает сам и тонко кричит: Караул!.. Тону! Уже не тонешь,– успокаивает его Толя Замыко. Он обеими руками держится за крутящийся бочонок.
Я поворачиваю голову и вижу мичмана Гуляева и моториста Пузырева. Они только что пытались вытащить Батю на катер при помощи троса. Но исчезновение нашей шлюпки так их поразило, что они выпустили трос из рук – и Батя опять бултыхнулся в воду. Он тоже смотрит в нашу сторону и машет Гуляеву рукой. Грохоча по железной палубе, Гуляев бежит в рубку – и через минуту под тонкой крестовиной реи трепещут и вьются на ветру пестрые флаги сигнала: «Идти к берегу». На Батином гребном катере убирают паруса, и он направляется в нашу сторону. Ребята гребут бешено: гнутся лопасти тяжелых весел, длинными белыми полосами вскипает вода, и бьется над кормой военно-морской флаг, выцветший на солнце и ветру. Мокрые паруса мы расстелили на горячем песке, мокрые форменки развесили по прибрежным кустам. Ким Величко долго сокрушался над своим слегка подмоченным комсомольским билетом. Билет почти не пострадал, потому что был завернут в целлофан, но Ким считал, очевидно, что на глазах у товарищей нужно в первую очередь проявить заботу именно о билете.
Проверка готовности и надежности парусов
Что касается меня, то я даже гордился своим размокшим билетом: лиловые подтеки на всех его страничках, как мне казалось, должны были каждому напоминать о штормах и кораблекрушениях. Я мысленно пожинал лавры недалекого будущего: некто держит в руках мой билет и недовольно хмыкает: Чего он у тебя такой облезлый? Да так,– небрежно отвечаю я,– ничего особенного, просто приятные воспоминания. Какие воспоминания?– настораживается некто и смотрит на меня строго. Воспоминания об одном походе... Наша посудина сыграла оверкиль, пришлось малость побарахтаться. Сам, как видите, не размок, а билетик, уж вы извините, картонный. Да...– с уважением говорит некто и задумывается. Мы ели гречневую кашу и обсуждали происшествия последних двух часов. Пришел озабоченный лейтенант Эльянов в мокрых брюках, вздувшихся на коленях пузырями, и в прилипшей к лопаткам тельняшке. Китель его висел на ветке ольхи вместе с нашими форменками. Мне нужно шесть самых ловких и выносливых гребцов,– сказал он.
Из архива офицера-воспитателя капитан-лейтенанта Сергея Ивановича Сергеева. Слева: Глинский Евгений Евгеньевич, Гузев Юрий Сергеевич. Справа: Апарин Генри Тимофеевич, Певцов Аркадий Дмитриевич, Вояковский Юрий Иосифович. Выпускники 1950 г.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), Карасев Сергей Владимирович (КСВ) - архивариус, Горлов Олег Александрович (ОАГ) commander432@mail.ru, ВРИО архивариуса
О времени и наших судьбах. Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 1. СПб, 2002. Часть 6.
Кузнецов Олег Алексеевич вырос из ленинградских подготов. После окончания 1-го Балтийского ВВМУ получил назначение командиром бронекатера на Балтике. Далее служил на эсминцах Северного флота и командовал эскадренным миноносцем. Затем руководил различными соединениями надводных кораблей. Десять раз находился на боевой службе в Атлантике и на Средиземном море. Стал заместителем начальника управления боевой подготовки Балтийского флота. Был назначен начальником штаба Сахалинской военной флотилии. Несколько лет состоял на дипломатической службе во Вьетнаме.
Олег Кузнецов
Мечтал повидать мир
Так распорядилась судьба
Мечтал ли я о море? Хотел ли я стать морским офицером? Скорее нет, чем да. В том далеком 1946 году, окончив семь классов, я твердо знал, что в восьмом классе учиться не смогу, надо было определяться в жизни. Мама, оставшись одна, не могла поднять меня и младшую сестру. Надо было освободить маму от забот обо мне. В то время еще можно было поступить в техникум и, получая стипендию, обеспечить свою жизнь. Задумка была узнать мир, а для этого выучиться на машиниста паровоза или водителя автомашины. Но судьба распорядилась по иному. Родился я в Ленинграде в семье рабочих в конце 1931 года. Родители жили счастливо, любили друг друга. Отец и мать работали на заводе, занимались профсоюзной деятельностью. Отец был членом ЦК профсоюзов. Ему предлагали перейти на работу непосредственно в ЦК и переехать в Москву, но что-то предчувствуя, он решил остаться просто рабочим.
Война застала нас на даче на Карельском перешейке, который только что стал советским после войны 1939-1940 годов. В первые же дни войны отец в должности политрука роты ушел в народное ополчение Ленинграда, а нас с матерью отправил в эвакуацию. До сих пор не мог понять, как через Сыктывкар мы оказались на Урале и только недавно узнал, что северную железную дорогу разобрали, чтобы подготовить наступление под Сталинградом. Уехали мы из Ленинграда 8 сентября 1941 года. Бомбежки в дороге, пешие переходы от станции до станции. Как остались живы? – всего и не передать. В начале 1944 года мы с мамой возвратились в Ленинград, а отец погиб на Ленинградском фронте в марте 1943 года при прорыве блокады.
Выбор сделан
Школьные друзья, зная мое желание самостоятельно заботиться о своей дальнейшей судьбе, предложили мне посмотреть на курсантов Военно-морского подготовительного училища и попытаться поступить в него. В Дровяном переулке, заглянув через забор, мы увидели молодых ребят: здоровых, веселых, одетых в прекрасную морскую форму. Разве это могло не вызвать чувство восторга у паренька, одетого в китель с дядиного плеча с объеденным крысами воротником? Выбор был сделан. В школе я учился не очень хорошо. Сказывались голодное детство и эвакуация. Вступительные экзамены в подготовительное училище сдал на 3 и 4. Помогла мандатная комиссия, где учитывались не только оценки. Помогла память об отце. Я был зачислен в училище. Теперь я понимаю, что это была судьба, что это сделало меня человеком.
На всю жизнь сохраню в душе благодарность начальнику курса капитан-лейтенанту, впоследствии капитану 1 ранга, Щёголеву, заместителю командира курса по политчасти капитану 3 ранга Комиссарову. Это были люди большой души, глубокого понимания жизни и мальчишеской психологии. Начальником училища был капитан 1 ранга Авраамов Николай Юрьевич, который пользовался большим уважением командования, подчинённых офицеров и преподавателей, а также всех курсантов.
Первый начальник Ленинградского военно-морского подготовительного училища капитан 1 ранга
Учеба в подготовительном училище оставила в памяти много приятных воспоминаний. Помню, в 1947 году я проводил отпуск в Москве в семье Димы Кузнецова. Его мама объездила с нами всю Москву, показала главные достопримечательности. Её беседы о жизни и о долге помню до сих пор. В один из дней одноклассник Николай Смирнов пригласил нас, отдыхавших в Москве, к себе на дачу. Приехало нас человек пять-шесть. Каково же было наше изумление, когда нас встретила его мама, наша любимая актриса . Она напоила нас молоком, угостила булочками (это было еще до отмены карточной системы), поговорила с нами, рассказала о съёмке новых фильмов. Понимаете восхищение мальчишек? Эта встреча осталась в памяти на всю жизнь. В этом же отпуске, по просьбе моей мамы, мы с Димой зашли в ЦК профсоюзов к товарищу отца. После беседы нам вручили триста рублей - материальную помощь сыну погибшего члена ЦК. Сравните: теперь, чтобы получить денежную компенсацию по жилищной реформе, инвалиды месяцами собирают справки и часами стоят в очереди к чиновникам.
1949 год. Я курсант первого курса высшего училища
Годы учебы, практика на Балтийском, Черноморском и Северном флотах привили любовь к службе, гордость своей профессией.
1950 год. Едем на летнюю практику на Черноморский флот
1951 год. 221 класс после экзамена по высшей математике
1952 год. Едем на летнюю практику на Северный флот
Это мои однокашники и друзья. Вместе учились семь лет в подготовительном и высшем училищах. С некоторыми служил далее на флотах. В центре командир роты капитан Пороцкий Борис Семёнович. Архангельск 1952 год
1953 год. Таким я закончил училище
Командую бронекатером
После училища нас, человек 10-12, направили в военно-морскую базу Порккала-Удд, на бронекатера. То, что мы приехали большой группой, сказалось на нашем быстром становлении.
Конец 1953 года. Молодым лейтенантом начал офицерскую службу на Балтийском флоте
На кораблях мы появились зимой. Финский залив уже замерз. А весной надо начинать плавать, нести службу вахтенного офицера, времени на сдачу экзаменов в обрез. Кто-то из однокашников: то ли Саша Гамзов, то ли Саша Кулешов, придумал пройти по створам, а их около 15, по льду на лыжах. И прошли! Удивлению флагманского штурмана бригады не было предела, когда мы показали отличные знания шхерного и морского театра. Остальные экзамены – “семечки”. Летний период обучения мы начали вахтенными офицерами. Кто служил на кораблях, знает какая это гордость, что ты стал полноправным членом экипажа.
А в конце 1954 года мы с Сашей Гамзовым оказались соперниками в борьбе за приз Главнокомандующего ВМФ по артиллерийской стрельбе по береговой цели. Мне повезло больше. Саша Гамзов, со своим темпераментом, позволил что-то непереводимое в эфир, и приз достался мне. Служба на бронекатерах очень быстро приучила к самостоятельности. Корабельный Устав предъявляет одинаковые требования к командиру любого корабля, будь то бронекатер или крейсер. Так нас учил командир военно-морской базы Порккала-Удд , герой обороны полуострова Ханко в Великой Отечественной войне. Он был не просто генерал-лейтенант, а именно генерал-лейтенант артиллерии, и обижался, если забывали указать это при обращении.
Боеготовность он проверял очень просто. В любое время дня или ночи на причал выезжала его машина с несколькими офицерами штаба и через 5 минут (такая была готовность дежурных кораблей) звено начинало съемку со швартовов. Если успел командир дивизиона или бригады добежать до дежурных кораблей, – шёл в море, не успел, – оставался на берегу. Ставилась задача: противник прорывается с востока (запада), обнаружить и уничтожить. Обнаружил щит – доклад и открывай огонь. Попал в щит – молодец, получи благодарность или денежную премию и дежурь дальше. Однажды мы спросили командира базы, почему он никогда не смотрит журнал боевой подготовки, другие документы? – Зачем? – был ответ. – Задачу выполнили, значит учите подчинённых правильно и бумаги ведёте хорошо. А если не справились с задачей, тогда посмотрим документы, постараемся найти причину ваших провалов.
Сравните, что делается сейчас. Все обкладываются бумажками, как подушками. Жизнь заставила научиться работать с матросами, старшинами, офицерами, а это главная обязанность и забота командира. Дальнейшая служба доказала, что успеха добивается тот, кто близок к подчиненным, живет их заботами, кого они уважают и понимают.
Друзья-подготы
После училища я несколько раз служил рядом с Джемсом Константиновичем Чулковым на Балтийском и Тихоокеанском флотах. Мы часто встречались, дружили семьями. Джемс обладал даром работы с людьми: его любили подчиненные и уважали старшие начальники за то, что он никогда не лукавил, не заискивал ни перед младшими, ни перед старшими. Его девиз – самостоятельность, основанная на отличном знании дела и добросовестном выполнении своих обязанностей.
В 1980 году он уже командовал эскадрой кораблей Тихоокеанского флота, пройдя службу в должностях командира бригады на Балтийском флоте и командира дивизии на Северном флоте. К сожалению, в личной жизни у Джемса Константиновича не все складывалось так хорошо, как в службе. Я был рядом с ним в тот период, когда жестоко убили его жену, помогал ему в организации похорон и пережить это тяжелое время. И его самого трагическая случайность рано вырвала из наших рядов в самом расцвете сил и таланта. С первого дня в училище и до сих пор мы дружны с Димой Кузнецовым. Высокие командирские качества и ему позволили пройти через все испытания. Надеюсь, он сам напишет о своей службе. Хочу только отметить его умение помочь друзьям найти себя, вовремя подставить плечо, а о его гостеприимстве знают все, кто с ним общался.
Незабываемое, счастливое время юности и беззаветной дружбы, сохранившейся на всю жизнь!
Трудный период на флоте
К 1959 году мы уже выросли из бронекатеров, надо было выбирать путь дальнейшей службы. Кадровики сделали оскорбительное, как я считаю, предложение уйти на должность командира взвода в учебный отряд. Я отказался. На вопрос, – “Что же я хочу?”, ответил – “Плавать”. Добился назначения на Северный флот на эскадренные миноносцы. Сослуживцы убеждали меня, что отдаляясь от командирского телеграфа я ставлю себя в положение новичка, вынужден буду начинать все сначала. Детское стремление все узнать помогло мне преодолеть сомнения. Я оказался прав. Когда в 1967 году я возвратился в Кронштадт командиром миноносца, многих своих прежних сослуживцев застал в тех же должностях у “маленького командирского телеграфа”.
Гордость за свою профессию флотского офицера постоянно подвергалась испытаниям непредсказуемой деятельностью больших руководителей. Первое испытание в 1959-1961 годах, когда Н.С.Хрущев призвал майоров идти в свинопасы. Некоторые дрогнули, ушли с флота. Были сомнения и у меня, но командир Кронштадтской военно-морской крепости адмирал И.И.Байков прямо сказал: "Что ты, молодой, дергаешься? Тебя не гонят? Служи, через год – два всё образуется". Это я взял на вооружение на всю жизнь. Плевали на армию и флот, а потом одумывались – без нас государства нет.
Командир эскадренного миноносца
На Северном флоте я попал в обучение к опытным командирам и воспитателям. Пока стал командиром, прошел путь на нескольких кораблях разных проектов. Не могу не вспомнить моих командиров Н.Н.Захарова и М.Д.Аванесова. Вообще со службой на эскадренных миноносцах связаны самые тёплые воспоминания. Это были годы воспитания ответственности за свои решения, поступки и поведение.
С 1961 года по 1974 год прошёл десять боевых служб в Арктике, в Атлантическом океане и на Средиземном море. Плавать пришлось в разных условиях. Бывали тяжёлые походы в штормовом океане. Иногда промежуток между длительными походами в несколько месяцев сокращался до десяти суток. Разве можно забыть суровые берега Фарерских островов, Бискайский залив, заходы в Александрию, Порт-Саид, Латакию? Эти походы не воспринимались как тяготы военной службы. Я всегда говорил подчиненным: – Богачи платят тысячи долларов, чтобы совершить морское путешествие, а вам бесплатно, даже за дополнительное вознаграждение, предоставляется возможность побывать в разных странах, посмотреть людей и себя показать. Приятно было получить в Средиземном море поздравительную телеграмму с 40-летием со дня рождения за подписью более 40 однокашников, организованную оперативным дежурным Олегом Дунаевым с подачи Димы Кузнецова.
Эскадренный миноносец “Огненный” на Неве, 1972 год (фото из собрания А.Одайника)
Больше 10 лет службы связано у меня с одним кораблем – . Интересно, что в 1953 году мы с Колей Лапцевичем и Олегом Долгушиным проходили на нём стажировку, а в 1964 году я стал старпомом этого корабля, а потом и командиром. На нём же в 1973 году я ходил в последний дальний поход, будучи уже начальником штаба бригады эсминцев. В этом же году был командиром корабельной ударной группы, завоевавшей приз Главнокомандующего ВМФ за артиллерийскую стрельбу по морской цели. Два приза за артиллерийские стрельбы говорят о том, что я состоялся как артиллерист.
Штабная служба на Балтике и на Тихоокеанском флоте
С 1974 года началась служба в штабах. В управлении боевой подготовки Балтийского флота я стал заместителем Авраамова Георгия Николаевича – начальника управления. Он сын первого начальника Ленинградского военно-морского подготовительного училища Авраамова Николая Юрьевича. Это достойный сын своего отца, прекрасный человек и офицер, и, как отец, воспитывал будущих офицеров флота, став начальником Черноморского высшего военно-морского училища имени П.С.Нахимова. Служба в штабе не из лёгких, но Георгий Николаевич смог создать в отделах творческую, дружескую атмосферу, которая помогла успешно решать сложные задачи. В наше время корабли не стояли в базах. До ввода каждого корабля в состав сил постоянной готовности надо было потратить около ста суток с частыми выходами в море для выполнения различных задач. Служба в управлении боевой подготовки штаба флота заставила изучить тактику кораблей всех классов и поплавать на различных кораблях.
1975 год. Город Калининград. Служу в должности заместителя начальника управления боевой подготовки Балтийского флота
В 1977 году меня назначили начальником штаба Совгаванской военно-морской базы. Вообще-то я место службы и должности не выбирал, но в этот раз позволил себе доложить Главкому ВМФ С.Г.Горшкову, что в академии не учился, и буду ли соответствовать такой высокой должности? Услышал в ответ: – Академия служить не учит, а только расширяет кругозор. Если Вы ещё не забыли буковки, то сможете самостоятельно почитать академические учебники на новом месте службы. Уловка не удалась, пришлось ехать на Дальний Восток. Этот край поразил нас своеобразной красотой, своими просторами, богатством природы, своим особым укладом жизни. Доброжелательность, взаимопомощь и взаимовыручка свойственны офицерам, проходившим службу на Тихоокеанском флоте. С опаской мы ехали в далекий край и со слезами на глазах прощались с ним через десять лет. Младшая дочь прожила на Востоке двадцать лет и с теплотой вспоминает эти годы.
В 1979 году Совгаванскую военно-морскую базу развернули в Сахалинскую флотилию, а меня назначили начальником штаба флотилии. Это была интересная служба в интересное время: обустройство пунктов базирования на Сахалине и Курильских островах, прием новых кораблей и формирование новых соединений, разработка руководящих документов. Скучать было некогда. Я с благодарностью вспоминаю заботливое внимание начальника штаба Тихоокеанского флота вице-адмирала Я.М.Куделькина, совместную работу с командующим флотилией контр-адмиралом Ф.Ф.Захаровым, членом Военного совета флотилии контр-адмиралом В.С.Николаевым. В 1981 году и мне было присвоено звание контр-адмирала.
1981 год. Командую морским парадом Совгаванской флотилии в день праздника Военно-морского флота
Дипломатическая работа
Но жизнь не стоит на месте. В 1984 году меня направили в Социалистическую Республику Вьетнам советником командующего Военно-Морскими Силами. Более трёх лет вместе с женой мы провели во Вьетнаме. Это своеобразная служба – советовать. Всю жизнь руководил, а теперь можешь только посоветовать. К этому надо привыкнуть. У меня сложились хорошие отношения с командованием ВМС Вьетнама, поэтому многие идеи удалось претворить в жизнь.
Здесь я – советник Главкома ВМС Вьетнама. Это не обычная флотская служба. В этой работе во всём надо быть дипломатом
Уже в 1985 году в этой стране начали проводить в жизнь реформы, которые у нас начались в 1992 году. Но Компартия Вьетнама проводила их в жизнь в интересах всего народа, а не окружения президента. За три года мы с женой неоднократно проехали Вьетнам с севера до юга и обратно. Видели, как работает трудолюбивый народ. Его не обворовывают и не мешают заниматься своим делом. Результаты во Вьетнаме очевидны, сколько бы ни говорили, что вьетнамцы идут не тем путём.
Жена и дети
Конечно, 21 год службы непосредственно на боевых кораблях первой линии – это не сахар. В ночь под Новый 1973 год жена подарила мне свой карманный календарь с зачеркнутыми днями. Я удивился этому подарку, но скоро понял, что 272 дня в 1972 году она оставалась с детьми на берегу без меня. Насколько тяжёл для неё был этот год! Для меня жена – самый близкий друг, помощник во всех сложных жизненных ситуациях. С Леной мы познакомились в 1950 году. В 1953 году мы поженились, и с тех пор на время, большее, чем длительность морского похода, не расставались. Десять переездов “с контейнером” к новым местам службы – это что-нибудь значит. Жена и дочери географию страны учили не по атласу. Старшая дочь училась в восьми разных школах.
Лиепая. 1972 год
Ленинград – Порккала-Удд – Кронштадт – Таллинн – Североморск – Лиепая – Калининград – Советская Гавань – Хайфон – Ленинград – этапы нашей жизни. И везде Лена работала, не пряталась за моей спиной. И всегда я возвращался в теплый, уютный дом. Смог ли бы я выдержать все трудности службы без этой заботы? Вряд ли. Семья – это половина успеха в жизни. Именно семье, и в первую очередь жене, я обязан, что стал тем, кто я есть. В каждом городе, поселке Лена устраивалась так, как будто это наша последняя пристань. Даже в поездах, во время переездов, мы устраивались, как дома. Мы, моряки, часто отрывавшиеся от дома, очень ценим тепло домашнего очага. Видимо, не случайно все мои друзья один раз в жизни сделали выбор. Любовь и дружбу пронесли через всю жизнь. Это Дима Кузнецов, Спартак Чихачёв, Генрих Фриденберг, Коля Лапцевич, Саша Гамзов, Саша Кулешов.
Краткий итог
В 1987 году мы возвратились, как теперь принято говорить, в другую страну. Вместо живой работы стал процветать формализм, началась забота о личном обогащении с использованием служебного положения. Посоветовавшись с женой, я подал документы на увольнение в запас и моя просьба была удовлетворена. Через десять лет после увольнения я о принятом решении не жалею.
Старшая дочь в 1972 году вышла замуж и с тех пор живет в Ленинграде. А недавно удалось и семью младшей дочери перевезти в Ленинград. Теперь четверо внуков и правнучка растут у нас на глазах. Вместе с женой помогаем дочерям в их воспитании. Старшая дочь в прошлом году отпраздновала серебряную свадьбу, младшая пятнадцатый год хорошо живёт со своим мужем.
Летом большая и дружная семья собирается на даче
Не надеясь на обещания президента улучшить нашу жизнь, летом все вместе работаем на дачном участке. За стол садится 14 человек – это что-нибудь да значит. Иногда собираемся с Колей Лапцевичем, Сашей Гамзовым, Сашей Кулешовым. А когда случается быть в Москве, останавливаемся у Димы Кузнецова, встречаемся со Спартаком Чихачёвым и Генрихом Фриденбергом.
Нас радуют наши внуки и правнуки
Подводя итог, можно сказать, что дом мы с женой построили, детей и внуков вырастили, деревьев посадили много, то есть след на земле оставили. План на будущее – помочь внукам стать настоящими людьми.
Наконец-то у нас появилась возможность сравнить нахимовцев разных училищ. «… Ленинградцы щеголеватей и подтянутей, их гимнасты искуснее наших, их танцоры забивают наших во всех отношениях, отличников учебы у них больше. Но морское дело, паруса, сигналопроизводство, такелажные работы, историю флота и оружие – лучше знаем мы. Наши боксеры и борцы сильнее ленинградских. Нашим гребцам ленинградские и в подметки не годятся… все наши ребята убеждены, что ленинградские нахимовцы «слабаки» и вообще маменькины сынки. Еще бы! У них нет и не было такой прекрасной мореходной шхуны, как наша , таких шлюпочных походов, в которые мы отправлялись с Батей, и такого летнего лагеря, как наш в устье Даугавы. Они ходили на шлюпках только по озеру, да по Неве между двумя мостами, Кировским и Литейным, а их неуклюжая шхуна с металлическим корпусом вообще не годилась для плавания дальше Петергофа…». Далеко не во всем писатель был справедлив. Конечно, их лагерь был получше и шхуна «Лавена» поновее. Но зато на своих шхунах ленинградцы в Риге бывали чаще, чем наоборот, и шлюпочные походы по Финскому заливу до Выборга – это больше, чем их до Юрмалы, и на финальной гонке, которая состоялась 22 октября 1-е и 2-е место поделили команды 1 и 2 рот, а 2-Б рота заняла лишь третье место (командир шлюпки главный старшина Д.Д.Косов, старшина – нахимовец Владимир Москаленко). Дело было в том, что ленинградцы ходили в Ригу после 9-го класса, а рижане в Ленинград после 8-го. Потому-то из общения со своими сверстниками-ленинградцами, бывшими восьмиклассниками у автора повести осталось о них уничижительное впечатление. «До Петергофа» – это были пробные походы восьмиклассников."
Факт расформирования Рижского училища отражен в повести Игоря Жданова «Взморье» (1960-61). Писатель - бывший нахимовец, довольно точно передал сложившееся положение, но тоже в художественной форме, что, естественно, допускает отход от действительности. Однако повесть прочитана и отложилась в памяти, как историческая правда. Главный герой повести Владимир Зотов первые годы обучения провел в Риге, о тех временах у него остались сладостные воспоминания, связанные в основном с лагерем, расположенным на острове между рекой Лиелупе и Рижским заливом. Его поймет любой, кто наслышан о Майори, Булдури и Юрмале. Примерно также вспоминают и тбилисские нахимовцы о своем лагере в Фальшивом Геленжике. Писатель сместил временную шкалу, посвятив Ленинграду только последний год обучения.
На деле было так: 3,4 роты (7,8 класс) были оставлены на месте в Рижском ВВМУ, выпускная рота отправлена в Ленинград, но в 1-е Балтийское военно-морское училище. А 2-я рота (9 класс) направлена в Ленинградское нахимовское[1]. Среди ее 104 нахимовцев и был Игорь Жданов, таким образом, ему предстояло учиться еще два года. В повести красочно описан переход в Ленинград на шхуне . На самом деле, восьмиклассники заходили в Ленинград во время учебного похода на шхуне «Нахимовец» (бывшая «Лавена»). По возвращении рота со своими офицерами и старшинами вновь убыла из Риги 16.09.53 и в тот же день прибыла в Ленинград, значит - они ехали на поезде. Писатель, конечно, объединил эти переезды – так романтичнее. По прибытии рижане стали 2«Б» ротой (98 чел). Командиром роты назначен майор Дубницкий Александр Семенович (в повести – Дубонос), среди старшин заметны Косов Дмитрий Дмитриевич и Исаев Виктор Григорьевич. Также в Ленинград прибыли некоторые преподаватели: математики - майор Блинов Дмитрий Иванович (1957-ДМБ), старший лейтенант Бугорский Николай Степанович (1.1959 запас); химии - майор Соколов Андрей Дмитриевич (в январе убыл в Ригу во ВВМУ).
Дубницкий Александр Семёнович
Дальнейший сюжет повести, если опустить ее амурную линию, состоит из нескольких эпизодов. Погрузка угля на «Аврору», танцы в зале с рассохшимся паркетом, затем узловой момент с изданием журнала, и последовавшая гауптвахта, затем распитие спиртных напитков в кафе и выпуск. Некоторые из них следует прокомментировать. После очередного комичного случая, чем так богата жизнь нахимовцев, в классе возникла идея издать свой журнал. « -Питоны! – сказал я. Это слово было чисто диалектическим, местным и представляло собой свободный вариант другого слова – воспитанники, - Питоны, не пора ли нам подумать об издании своего журнала? – Пора! Сказали питоны».
За издание «подпольного журнала с иностранным названием «Пингвино меритас» Владимир Зотов получил пять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. «Для меня это было как гром с ясного неба. Еще ни разу наши командиры не прибегали к такой суровой мере наказания». Сказанное касалось только рижан, для ленинградцев такой оборот был далеко не нов. В книге выпивка в кафе состоялась после отсидки на гауптвахте, однако же «меню»: две бутылки вина - «белое бессарабское», шестнадцать градусов, и большой апельсин – на двоих, склоняет к мысли, что прототип Зотова в жизни получил свое отнюдь не за издание журнала. Можно и уточнить, что это происходило после 16 апреля 1954 года, когда в целях ликвидации излишней опеки над нахимовцами, 2-я и 2Б роты были переведены на положение строевых рот. Это означало, что их теперь могли посадить на гарнизонную гауптвахту, что и отразилось на судьбе героя повести, а, наверное, и ее автора. Некоторые детали: упоминание о том, как когда-то там сидел Валерий Чкалов (а надо было добавить, что там же, в сидел и юный Михаил Лермонтов за дуэль с Э.де Барантом), внутренняя галерея второго этажа, составные нары-«самолеты», курение по кругу, - говорят о том, что он там побывал.
В 1955 году выпускался и уже знакомый нам автор (и герой) повести «Взморье» - Игорь Жданов. Литературный герой повести, командир роты Дубонос высказал свое мнение об авторе и герое книги: «Никогда из вас не выйдет настоящий офицер. Никогда… Армии нужны преданные люди, военный человек должен любить строй, Устав и оружие. А у вас голова не так устроена…». Автор подметил очень важное явление. Влекомые детской мечтой о море, в училище попадали многие талантливые ребята, которые лишь к концу обучения чувствовали в себе настоящее призвание, не совпадающее иногда с направленностью училища. Это и вело к конфликтам.
К слову сказать, в повести автор отправил командира Дубоноса в отставку. А в жизни было по-другому -- как раз майор А.С.Дубницкий продолжал служить и был уволен по возрасту аж в декабре 1959 года, а вот военная судьба И.Н.Жданова , но промолчал о том, что и его собственная военная судьба ( в именном указателе у Дубницкого закончилась сразу после окончания училища. В будущем он - писатель, поэт и переводчик.
Книга Игоря Жданова "Ночь караула", Современник, Москва, 1978 г. В неё входят повести "Взморье" и "Ночь караула".
Из предисловия Юрия Бондарева
Игорь Жданов обладает способностью воссоздавать ощущение молодости, её чистую непосредственность - в этом свежесть его повестей, написанных как бы в исповедальной или полуисповедальной манере. Наиболее цельной, собранной мне кажется повесть "Взморье", пожалуй, единственная за последние годы в нашей прозе вещь, раскрывающая незнакомый читателю мир моряков.
Сдержанной мягкостью, доверительной интонацией писатель создаёт настроение молодой солнечной поры и вместе с тем заставляет внимательно вглядываться в своих героев, в их характеры, познавая душевные обретения и утраты, вглядываться в своих героев, в их характеры, познавая душевные обретения и утраты, вглядываться с живым интересом, с любопытством узнавания. Нахимовцы Зотов, Толя Замыко, Пожилой, майор Дубонос, начальник училища "Батя" - персонажи эти лишены стереотипа, нисколько не похожи на надоевших, болтливых, тронутых скепсисом героев иных "исповедальных" повестей, ибо несут в себе нечто новое, лирическое, не повторяя давно потускневшие облики заёмных домашних гамлетов, набивших оскомину пустопорожними скользящими диалогами, претенциозными поисками места под солнцем.
Быт Нахимовского училища, движение характеров в военном быту, восприятие добра, товарищества, первая любовь, первые разочарования, первые радости и серьёзное осознание собственного "я" - вот, собственно, о чём рассказывает эта интересная повесть Игоря Жданова.
...мне хочется назвать их повестями настроения, что является их внутренней привлекательной особенностью. Более того - выдержать настроение в протяженном по времени повествовании не так уж легко, и тут я вижу свой, индивидуальный почерк Игоря Жданова.
Ну ладно... С какой начнем? Греби вон к тому шесту, там начало. Ким разделся и шагнул в камыши, сразу же провалившись по грудь. Он с натугой приподнял над водой вершу – золотые лини лениво возились на сетке. Сволочи,– прошептал Толя и перевернулся на спину.– Жаль, карабина нет... Сейчас бы дать холостым. Фотоаппарат лучше,– ответил я.– Засняли бы, а завтра фотогазету-молнию: «Разбой в камышах» или что-нибудь в этом роде. А ну их к черту!.. Давай обратно двинем, как бы на обед не опоздать. Мы в последний раз посмотрели, как Цератодус и Ким Величко опустошают верши рыболовецкого колхоза, и углубились в камыши. Кому сказать, не поверят,– буркнул Толя, когда мы отошли подальше.– Благородный трепач Величко и вице-главный старшина Самохин воруют государственную рыбу. А если поставить вопрос на собрании? Сначала посмотрим, чем дело кончится. Мы не поставили вопрос на собрании: нам не хотелось, чтоб кто-нибудь еще узнал про наш остров. А кроме того, купаться нам разрешалось только в определенном месте, под наблюдением врача и не больше десяти минут. И самое главное – ходить в камышовые плавни было запрещено.
Цератодус и Ким Величко вернулись в лагерь только к ужину, обедом они пожертвовали. Цератодус волочил по песку мокрые брезентовые штаны, туго набитые рыбой, а Ким нес за спиной полутораметровую щуку и еще гирлянду линей на ботиночном шнурке. Из щучьей пасти торчал кусок лески, которую якобы так и не удалось вытащить. Конечно, сбежалась вся рота, поднялся страшный крик, стали расспрашивать, на какую насадку ловили. Майор Дубонос ласково потрепал по плечу обоих «счастливцев» и вручил им приз – трехтомник Пушкина. Конечно, пришел Ваня Руднев со своим и заснял для истории невиданный улов и двух феноменов. Мы с Толей стояли в стороне и посвистывали: Толя высвистывал воинственные , а я . Идите сниматься с нами!– крикнул ребятам Ким.– Рыбы на всех хватит, берите в руки по штуке. Кое-кто пристроился к рыбакам, выставив перед собой поблекших линей. Цератодус двумя руками поднял за голову гигантскую щуку. Со щукой снялся бы,– зло сказал Толя,– а с вами не желаю... Понятно? Тогда многие перестали с нами разговаривать, решив, что мы мелкие завистники.
НАЧАЛЬСТВУ ВИДНЕЕ
Несколько раз мы выходили на стрельбище. Сев по-турецки и укрепив винтовки в неподвижных станках, смотрели сквозь прорезь прицела на ослепительно белый лист бумаги, приколотый к фанерному щиту. По бумаге двигалась «указка» – небольшой металлический кружок с отверстием в центре. Влево!.. Еще чуть левей! Стоп!.. Выстрел! – кричал я Толе Замыко, сидевшему на корточках перед мишенью и двигавшему «указку». Толя вынимал из-за уха карандаш и ставил на бумаге точку сквозь дырочку в центре кружка. Потом мы менялись местами – и все начиналось сначала. Когда нам надоедало это занятие, мы ставили точки просто так, не прицеливаясь, и отдавали листки командиру взвода лейтенанту Эльянову. Он изучал их и делал какие-то пометки в записной книжке.
Нахимовцы на стрельбище.
А ребята лежали на горячем песке, пересыпали его с руки на руку, вылавливали из маленьких воронок муравьиных львов – серых, ничем не примечательных насекомых, напоминавших крупных клопов, и мечтали об ужине. Ну, хватит на сегодня,– говорил, наконец, лейтенант Эльянов и вставал, отряхивая черные брюки клеш (где только он ухитрялся их гладить?). – Пошли на взморье. Винтовки двое отнесут в лагерь. Желающие есть? Желающие, конечно, есть: это, как всегда, Сережа Куроедов, прозванный Генераторной Хэншой по причинам, о которых я расскажу несколько позже,– толстый, ленивый, вечно жующий на ходу и засыпающий в любом положении. Вторым, поколебавшись, вызвался сам Цератодус, чтобы лишний раз подчеркнуть свою сознательность. «Жертвую собой во имя товарищей»,– было написано на его лице. Зотов, запевай! – кричит лейтенант. Он почему-то считает, что у меня хороший голос. Вероятно, потому, что мои дикие немузыкальные вопли, которые трудно принять за пение, приводят в чувство самых усталых во время долгого перехода.
Счет, счет, счет, счет Ты веди патронам всем...
- ору я на самых высоких тонах. Это . Зимой Дубонос отобрал у меня сборник его стихов и строго спросил: А знаешь ли ты, что этот человек был певцом империализма?
Знаю,– ответил я, вздохнув. Почему же ты читаешь, что не положено и не предусмотрено списком рекомендованной для девятого класса литературы? Чтобы побеждать своих врагов, надо изучить их,– брякнул я, думая, что Дубонос споткнется об эту гениальную мысль, как лошадь о бревно. Но он не споткнулся. Ну и как?.. Изучил? Так точно. Вот и хорошо. Значит, книжечку можно изъять... И действительно – изъял. Не посмотрел даже, что на ней штамп училищной библиотеки... Но тревожная и мужественная песня Киплинга нравится мне гораздо больше любой залихватской походной с обязательным прославлением молодцеватого сержанта, усатого старшины и на редкость безликих и глупых девушек, умеющих только краснеть и пускаться в пляс.
Лейтенант Эльянов идет чуть сбоку. Китель он расстегнул, фуражку несет в руке. Я слышу, как он высвистывает припев. Он тоже учился в нахимовском несколько лет назад. Он знает, как болят руки после ночного похода на веслах, как оттягивает плечо ремень карабина на последних километрах марш-броска. Он знает январские бессонные ночи в прокуренной караулке, куда вваливаются время от времени сменившиеся с постов часовые в тулупах и валенках. Знает он и ежедневные строевые занятия по четыре часа подряд в течение двух месяцев, перед парадом. «Ногу! Четче шаг!..» – и летят подковы с тяжелых флотских ботинок, и дрожит от одновременного удара тысячи ног гранитная набережная Даугавы. Остров, на котором расположен наш лагерь, находится в дельте реки. Один его бок омывается Рижским заливом, с другой стороны качает камышовые плавни ленивая заиленная Лиелупе. Остров в длину километров семь-восемь, а в ширину и того меньше – от силы три-четыре километра.
Мы шагаем по сыпучему песку и высохшему на солнце ягелю, лавируя между дюнами, заросшими . Но вот в лицо повеяло морской прохладой, а между холмами ослепительно белого песка вспыхивает ярко-голубое море. Видно, как кипит полоса прибоя и белые барашки бегут к берегу. Пронзительно вскрикивает чайка на отмели – и мы как шальные с воем кидаемся к воде. В нашем распоряжении полчаса – и эти полчаса делают нас счастливыми на весь день. Можно уплыть далеко-далеко, грудью бросаясь на перекатывающиеся волны. Можно отдохнуть в море, держась за стеклянный шар от рыбацких сетей. Можно нырять и смотреть сквозь воду на песчаное дно, пока в глазах не станет дымно. Вода так прозрачна, что порой кажется, будто плывешь по воздуху. Солнечные блики играют на волнистом песке под слоем воды толщиной в несколько метров. Хорошо! Однажды во время такого купанья мы с Толей заплыли очень далеко. Так далеко, что только по солнцу смогли определить, где берег. Еще на берегу мы в бинокль рассмотрели далеко в море белую веху и рассчитывали отдохнуть, держась за нее. Но веха оказалась плавучей и тонула, стоило лишь за нее ухватиться. Мы поплыли обратно. Ветер с берега и река Лиелупе, впадавшая в Рижский залив в этом месте, объединенными усилиями продержали нас в воде целый час. На берег я выбрался ползком и улегся на мелководье, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Толю вытащили на горячий песок ребята. Лейтенант Эльянов ничем не выдал своего волнения: он построил взвод, приказал всем идти на обед, а сам остался с нами на берегу.
Еще раз повторится, доложу начальнику училища. А пока будете купаться только в лягушатнике,– сказал он. Мы с трудом одевались и не до конца осознали в тот момент весь трагизм положения: в «лягушатнике», отгороженном у самого берега реки, глубиной в один метр, плескались, поднимая со дна ил, не умеющие плавать салажонки из младшей шестой роты. Хорошо, что Толя вскоре обнаружил островок в камышовых плавнях. На зачетных стрельбах мне не повезло: каким-то образом на мушку взобрался муравей, прилип там к смазке и удлинил мушку на целый миллиметр. Все пули пошли ниже черного круга мишени, и хотя мои пробоины были расположены так близко друг от друга, что почти сливались краями, а муравья на мушке я обнаружил сразу же после стрельбы, мне не разрешили пересдать огневую подготовку. Надо содержать карабин в чистоте и удалять жирную смазку перед стрельбой,– наставительно сказал лейтенант Эльянов.
С результатами своей стрельбы знакомится нахимовец Александр Никитович Золотов (Капитан 1 ранга в отставке, доктор военных наук, профессор).
Я промолчал: не стану же я рассказывать, что нарочно смазал карабин погуще, потому что с утра сеялся мелкий дождик. В тот же день проводилась военная игра: первый и второй взводы против третьего и четвертого. Командир роты майор Дубонос был посредником. Третьим и четвертым взводами командовал старший лейтенант Шаповалов, недавно переведенный к нам с корабля. Ему в помощники дали Цератодуса. А нас лейтенант Эльянов увел на другой конец острова и приказал занять оборону в оставшихся после войны окопах около рыбацкого поселка. Минут сорок мы углубляли ходы сообщения и распределяли секторы обстрела. Потом сидели и ждали нападения. Но никто на нас не нападал, и Эльянов послал в разведку меня и Толю Замыко: мы сидели ближе всех к его наблюдательному пункту.
Мы с Толей сняли бескозырки и отстегнули голубые воротники, чтобы не слишком выделяться в сухопутной обстановке. Сначала мы осторожно крались от дерева к дереву, вдоль лесной дороги, но так и не заметили никаких признаков приближения противника. Тогда я послал Толю к Эльянову, а сам пошел прямо по дороге: такая скучная война мне начинала надоедать. Пройдя километра полтора, я свернул в лес и взобрался на высокую гряду песчаных дюн, покрытую ковриками сухого мха с проплешинами сырого песка между ними. Я прошелся по гребню и огляделся по сторонам: нигде никакого движения. Я случайно взглянул под ноги и увидел глубокие, вдавленные в песок следы, ведущие к корявой сосне и обрывающиеся около нее. К облезлому стволу был прислонен блестящий новенький карабин. Я взял его и только после этого посмотрел сквозь сучья на макушку сосны: были видны стоптанные каблуки ботинок с наполовину стертыми подковами и черные трубы сильного морского бинокля. Ну, слезай, что ли,– нехотя сказал я и присел отдохнуть под сосной. Мои слова произвели совершенно неожиданный эффект: затрещали сучья, раздался вопль – и рядом со своим лицом я увидел болтающиеся ноги. как снаряд просвистел возле моего левого уха и врезался в песок.
Слезай, уже невысоко,– успокоил я сорвавшегося наблюдателя.– Можно и без парашюта. Дрогнула земля – и передо мной очутился сам Цератодус, заместитель командующего армии противника. Отдай карабин,– сказал он, промокая носовым платком ободранную щеку. А еще что?– осведомился я. Отдай, говорят!.. Это не по правилам. Я вот тебе сейчас покажу правила! Цератодус попробовал броситься на меня, но я выставил штык, а на лице изобразил необузданную свирепость. Цератодус отступил, и я решил доконать его одним ударом: Это тебе не рыбу воровать, вояка! Какую рыбу?.. Государственную, из чужих вершей. А ты видел? Видел, будь спокоен. Ты все врешь... Завидуешь. Пойдем, дорогой товарищ, к нашим. Начальству виднее, кто завидует, а кто ворует. Разберут – не волнуйся.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), Карасев Сергей Владимирович (КСВ) - архивариус, Горлов Олег Александрович (ОАГ) commander432@mail.ru, ВРИО архивариуса
О времени и наших судьбах. Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 1. СПб, 2002. Часть 5.
Учусь на флагманского ракетчика
Служба на Дунае закончилась в 1959 году, когда я был зачислен слушателем на факультет флагманских специалистов ракетно-артиллерийского оружия надводных кораблей Высших специальных офицерских классов ВМФ. Я вместе с семьей перебрался в Ленинград. Учеба на классах запомнилась как изнурительная, затянувшаяся на 8 месяцев экзаменационная сессия, которую я сдал на “отлично”. На мраморных досках у входа в актовый зал классов золотом отмечены, по крайней мере, две фамилии из нашего выпуска: В.В.Бочаров – 1959 год и Л.В.Карасев – 1960 год. Это, без ложной скромности, вклад в копилку чести нашего выпуска. В одной группе со мной учился Коля Лапцевич. Мы близко сошлись и стали дружить семьями.
Севастополь
После окончания высших офицерских классов в июне 1960 года получил назначение в распоряжение командующего Черноморским флотом. Известно, что 1960 год вошел в нашу историю, как год сокращения Хрущевым Вооруженных Сил на 1 миллион 200 тысяч человек. Этот “кульбит” большой политики поломал судьбы многих офицеров. Мне кажется, что и нынешний министр обороны маршал Сергеев – следствие тех событий. Он после окончания Черноморского ВВМУ сменил флотскую форму одежды, что конкретно для него оказалось благом. Коснулось это “мероприятие” и многих из нас. Например, сменили черную форму одежды на зеленую Виктор Хмарский и Виктор Бочаров. Меня, как говорится, Бог миловал. Я думаю, что не последнюю роль в моей судьбе сыграло то обстоятельство, что я окончил классы с отличием и приобрел там некоторые знания по ракетному оружию. В этом же году я получил назначение на должность командира БЧ-2 , переоборудованного из и предназначенного для испытаний новых образцов ракетного оружия ВМФ. Через год на этот корабль штурманом пришел и наш однокашник Боря Пукин.
Нет смысла расписывать, какой прекрасный был до распада Союза город Севастополь. К нашему приезду он был полностью заново отстроен и продолжал строиться. Следов войны почти не осталось, не говоря уж о тех руинах, которые мы видели во время нашей практики в 1950 году. Однако, в бытовом отношении нам было трудно. До 1962 года мы снимали частное жилье на Корабельной стороне. В конце 1961 года я начал строить себе квартиру – был назначен начальником стройки хозяйственным способом отдельного дома для жилья семей офицеров и мичманов.
Пока корабль наш переоборудовался на заводе под новое назначение, с корабля была выделена бригада матросов и старшин. Я был назначен над ними старшим, а в помощь мне был придан прораб из строительной конторы. Мы переоборудовали под квартиры одну из бывших казарм на Корабельной стороне, рядом с учебным отрядом подплава, напротив . Получилась 21 квартира. В начале 1962 года меня сменил другой начальник стройки, но мне уже была обещана квартира в этом доме. Надо сказать, что командование сдержало свое слово, и летом 1962 года я получил первую в своей жизни квартиру, которую сам и построил. Думаю, что не последнюю роль в решении командования дать мне квартиру, сыграла моя тяжелая болезнь.
В марте 1962 года прямо с корабля, на баркасе, меня отправили в , в котором поставили страшный диагноз: “субрахноидальное кровоизлияние под оболочку в мозг”. “Кондратий” чуть не прибрал меня к рукам. Неделю был без сознания в реанимации, затем еще три месяца – в госпитале, из них два месяца не отрывал головы от подушки. Потом с помощью приставленного ко мне физкультурного доктора заново учился ходить. Вечная благодарность врачам, сестрам и флагманскому невропатологу Черноморского флота полковнику В.С.Захарову! Они меня вернули почти с того света и поставили на ноги. В чем причина болезни – не знаю. И врачи не сказали, видимо, и они не распознали. Может быть, осложнение после гриппа, на которое наложилась тяжелейшая служба под началом А.И.Абдрахманова. Кровоизлияние было не одномоментное, как при инсультах. Постепенно, как говорили врачи, сквозь стенки истончившегося мозгового сосуда кровь микродозами просачивалась в спинномозговую жидкость, для которой кровь – страшный яд.
Почему я пишу об этом так подробно? Потому, что эта болезнь – одна из основополагающих вех в моей службе и жизни. Нечего было и говорить, что мне было можно продолжать службу в плавсоставе. При такой болезни мне полагалась первая группа инвалидности. Но благодаря опять же полковнику медицинской службы В.С.Захарову, к счастью, этого не произошло. Он возглавлял военно-медицинскую комиссию. И перед заседанием медкомиссии мне сказал, что от моего желания и от его голоса будет зависеть решение комиссии. А как я должен был поступить? У меня “на руках” целиком зависящие от меня жена и две маленькие дочки. И я сказал Виталию Сергеевичу: “Мне надо служить”. “Хорошо – ответил он, – ты будешь служить, но только не на кораблях”.
Так я был признан негодным к службе в плавсоставе, годным к службе на берегу и ограниченно годным (какой-то степени) в военное время. И тут мне опять повезло. Во-первых, я получил квартиру. Нет смысла распространяться о том, какое это было счастье для всей семьи. Во-вторых, друзья-сослуживцы нашли мне хорошее место на берегу. За год до моей болезни в Севастополе на территории седьмого учебного отряда был организован 90-й учебный центр для подготовки индонезийских моряков к освоению передаваемых Индонезии наших крейсеров и эскадренных миноносцев. В это время был пик наших дружеских отношений с Индонезией. Тогда, при Хрущеве, мы расширяли свое активное влияние, в том числе и в Юго-Восточной Азии.
Я был назначен на должность преподавателя артиллерийского цикла этого учебного центра в сентябре 1962 года. К моменту моего назначения очередной поток индонезийцев для учебы еще не прибыл в Севастополь. У меня было насколько свободных месяцев, за которые я подготовился к занятиям, готовил конспекты и потихоньку восстанавливал силы после болезни. От учебного центра до моего дома ходьбы было всего минут семь. Где еще могли быть для меня такие условия? Силы я восстановил, и уже летом 1963 года играл в волейбольной команде на первенство Севастопольского гарнизона среди офицерских команд, чем вызвал восторг, удивление и крайнюю озабоченность полковника В.С.Захарова, который случайно наблюдал за одной нашей игрой.
Служба в учебном центре – это мое первое знакомство с иностранцами. В нашем коллективистском понимании индонезийцы выглядели крайними индивидуалистами. И мы всеми силами стремились привить им наши нормы коллективных отношений и советского образа жизни. По-моему, в этом мы достаточно преуспели. До нас доходили слухи, что еще при Сукарно все экипажи кораблей, подготовленные в нашем центре, по прибытии в Индонезию расформировывались, моряков разбрасывали по разным кораблям. А при Сухарто, я думаю, многие серьезно пострадали. Учить индонезийцев было интересно, но и очень сложно. Преподавали мы им специальные дисциплины на русском языке. Перед началом специальной учебы они проходили курс русского языка. Учили, начиная со строения вещества и кончая специальной электротехникой и материальной частью оружия, которое было установлено на передаваемых Индонезии кораблях. Очень интересными были совместные культурные и спортивные мероприятия. У меня осталось много фотокарточек того времени. С точки зрения карьеры и совершенствования по специальности центр ничего не давал. Передавали мы индонезийцам эсминцы проекта 30-бис и . Остались хорошие воспоминания о дружном сплоченном коллективе артиллерийского цикла во главе с его начальником капитаном 2 ранга В.Бобылевым.
В мае 1964 года очередной раз попал в жернова большой политики. В Индонезии произошел государственный переворот. К власти пришел Сухарто – ярый антикоммунист, диктатор. И наш учебный центр прекратил свое существование. Меня продолжала вести рука проведения. После расформирования учебного центра преподавателей разбросали кого куда, аж до окраин необъятной страны. Немногие остались в Севастополе. Одним из оставшихся был я. При содействии сослуживца по циклу, капитана 2 ранга Юстмана (до учебного центра он был командиром БЧ-2 крейсера проекта 68-бис), получил назначение в на должность начальника кабинета ракетного оружия – помощника флагманского специалиста ракетного оружия бригады. Бригада базировалась в бухте Карантинная. Стал выходить в море на ракетных катерах и неоднократно участвовал в ракетных стрельбах. Тогда интенсивно осваивались новые катера проекта 205, вооруженные ракетным комплексом “Термит”. Опыт службы в этой бригаде пригодился мне в последующем при работе в 1-м ЦНИИ МО.
Служба в бригаде была очень напряженной. По пять раз в месяц приходилось заступать оперативным дежурным по бригаде. Изматывающее, тяжелое дежурство. Катеров каждый день в море выходило много: на стрельбы, на мерную милю, на отработку задач боевой подготовки, которая была очень интенсивной. И каждого командира катера надо было проинструктировать по документам, по связи и опознаванию. С каждым надо было держать связь, постоянно знать, где он и что делает, быть под пристальным оком оперативного дежурного штаба флота, начальника штаба и командира бригады. А бригада была боевая, вернувшаяся с Кубы после Карибского кризиса. Командовал бригадой весьма суровый комбриг – капитан 1 ранга Шкутов, который за карибские события был награжден орденом Ленина. В бригаде меня снова свела судьба с Буйновым Виктором Михайловичем, который в 1951 году руководил нашей курсантской практикой на торпедных катерах в губе Долгая на Севере. Здесь он был уже начальником штаба бригады. Катерник до мозга костей. Затем он стал комбригом на Тихоокеанском флоте, а окончил службу командующим Каспийской флотилией.
Незабываемое путешествие
Мой учебный кабинет ракетного оружия считался лучшим на Черноморском флоте. Мною впервые была сделана попытка ввести электронное программное обучение специалистов. Изучать в класс неоднократно приходило и командование флота. Видимо, это и послужило одним из оснований для того, чтобы рекомендовать меня летом 1965 года в командировку в Объединенную Арабскую республику Египет в составе группы советских военных специалистов для оказания помощи египтянам в строительстве военных сооружений и в освоении военной техники, которая еще со времен Хрущева интенсивно нами передавалась Насеру. Моей задачей было собрать необходимые данные и подготовить проект технического задания на разработку и создание учебных классов по ракетному комплексу, установленному на катерах, передаваемых египтянам.
Учебные классы должны были быть созданы в городе Александрии, где базировался флот египтян и размещался штаб их ВМС. В составе группы специалистов были еще два флотских офицера. Их задачей было помочь арабам в создании технических позиций и ремонтной базы комплексов ударного ракетного оружия катеров. Командировка длилась более месяца, была чрезвычайно интересной во всех отношениях и насыщенной всякими событиями. Принимали египтяне нашу делегацию по высшему разряду. Известно, что на это время пришелся пик нашей дружбы с Насером (может, чуть раньше, когда у власти был еще Хрущев). Заканчивалось строительство Асуанской плотины на Ниле. Развивалось интенсивное военное сотрудничество.
Довольно любопытно, как я добирался до Египта. Я и еще двое были посланы вдогонку основной группе специалистов. В начале августа 1965 года, после прохождения военного совета Черноморского флота в Севастополе, военного совета при 11 главном управлении Генерального штаба в Москве и экипировки во все гражданское на складах 11-го ГУ, мы перелетели на АН-12 из подмосковного аэродрома на аэродром военной транспортной авиации в Кривой Рог. Переспав ночь, на следующее утро перелетели в Симферополь, откуда, после оформления таможенных формальностей и пополнения запаса водки, которую, как нам сказали, с нетерпением ждали в Каире наши советники, полетели в Каир через Турцию. По команде командира АН-12 при взлете и посадке мы, то есть три пассажира, перебегали из носа в корму и обратно для дифферентовки самолета.
Прилетели в Каир во второй половине дня. Вышли из самолета и задохнулись от дикой жары. Это был жуткий контраст. Летели-то мы в грузовом отсеке АН-12 на высоте около десяти километров и замерзали от холода. За день до нашего прилета с одним из группы прилетевших в Каир специалистов прямо на аэродромном поле случился солнечный удар. Меня, слава Богу, пронесло, если ко всему прочему учесть, что со мной было два года назад, и что я обманул медицинскую комиссию в Севастополе. Переночевал в гостинице “Грин Вел”. На следующий день утром в аппарате наших главных военных советников, которые размещались в посольском районе на острове Замалек на Ниле, мне дали билет на поезд до Александрии и записку на арабском языке, которую я должен был показать таксисту в Александрии, чтобы он отвез меня, куда мне надо. И одного, без сопровождающего, посадили на поезд Каир-Александрия. Добрался я до Александрии и до наших военно-морских советников благополучно. Уже вечером я пил с ними бренди “Бык” на десятом этаже гостиницы “Гайд Парк” с видом на шикарную александрийскую набережную и бухту.
Быстрая, всего лишь за три дня, смена страны, ситуации, климата и впечатлений: Севастополь – Москва – Кривой Рог – Симферополь – Каир – Александрия! Это запомнилось на всю жизнь! О Египте даже мечтать было невозможно! О чем рассказать, сразу и не решишь. С работой я справился вроде бы неплохо, хотя для меня все это было впервые. Очень помогли старшие товарищи в группе (в зеленом), для которых, как оказалось, подобные командировки – дело привычное. Ярчайшее впечатление оставили: туристская поездка в Порт-Саид; поездка под Александрию на специально для нас оборудованный пляж на пустынном побережье Средиземного моря; прогулки по Александрии и Каиру; поездка в Гизу и осмотр Египетских пирамид; парад 24 августа в Каире по случаю дня независимости республики, где мимо наших трибун медленно в открытой машине проехали Нассер и Амер в окружении телохранителей (запечатлено на фото); приобретение сувениров и подарков домашним. Все окутано экзотическим флером. И заключительный, организованный специально для нашей группы, прием в загородном стрелковом клубе для высшего египетского офицерства в известном пригороде Каира – Гизе, в непосредственной близости от сохранившегося до наших времен седьмого чуда света – пирамид. Одна из стен клуба, выходящая в сторону пирамид, была из стекла. Трудно передать чувство восторга от увиденного: на фоне абсолютно черного неба, усыпанного яркими звездами, возвышаются специально подсвеченные пирамиды Хеопса, Микерина и Хефрена, а также сфинкс. В банкетном зале нас обслуживали по специальному ритуалу негры-суданцы в красных халатах и чалмах, расшитых золотыми позументами. В тот раз я впервые попробовал виски, которое большого впечатления не оставило.
Египетские пирамиды – это фантастическое зрелище!
Это все праздничные впечатления, но была и интересная проза. Например, как меня обокрали в Александрии, и что из этого вышло. Иногда я ездил в выходные дни и по вечерам в русский культурный центр, организованный в пригороде Александрии в бывшем дворце . В это время в Египте было много русских, особенно строителей Асуанской плотины, которые на отдых приезжали в Александрию. Уютное место с библиотекой, кинозалом, теннисными кортами и волейбольными площадками. Туда от моей гостиницы надо было ехать на автобусе вдоль знаменитой Александрийской набережной километров десять-пятнадцать. Автобус обычный рейсовый, условно разделенный на два класса. Для того, чтобы автобус остановился, где тебе надо, необходимо было дать знать шоферу, дернув за веревочку колокольчика. В очередной раз я так и поступил на обратном пути в гостиницу. Помню, автобус был набит арабами битком. У гостиницы я сошел, автобус тронулся дальше. Уже подходя к гостинице, я обнаружил отсутствие в заднем кармане брюк кошелька. А в кошельке были: билет на поезд Александрия – Каир, полтора фунта египетских денег и таможенная квитанция на 21 рубль и сами деньги, которые мне разрешили взять с собой таможенники в Симферополе, когда мы вылетали из Союза.
Вот эти деньги и квитанция стали причиной некоторых неприятностей. Мне пришлось сообщить о пропаже своему главному, а тот, ввиду “серьезности” дела, велел обратиться в наше , что я на следующий день и сделал. Помню прекрасное здание консульства – тоже, наверно, одна из бывших резиденций короля или его приближенных. Большой зал, в глубине которого стол, а за столом – сам консул. Выслушав меня, он сказал, что дело серьезное и что, когда я буду в Каире, то должен обратиться с этим вопросом в наше посольство. Ну, думаю, влип. “Впрочем, – сказал консул, – приходите ко мне завтра”. Естественно, я пришел в консульство на следующий день. В зале был тот же консул и еще какой-то неприметный, невдалеке сидящий человек. Позднее до меня дошло, что этот незаметный – “из органов”. Консул прочел мне мораль о потере бдительности, вызвал секретаршу и продиктовал ей справку, которую я до сих пор храню, как реликвию: “Справка, выдана настоящая гражданину СССР Карасеву Леониду Васильевичу о том, что у него в г. Александрии ОАР во время командировки были похищены 21 (двадцать один) рубль советских денег. Удостоверяю. Генеральный консул СССР в г. Александрии ОАР” и подпись, а также большая гербовая печать. Забегая вперед, скажу, что справка мне не понадобилась. Возвращались мы обратно всей делегацией на теплоходе “Латвия” через Одессу. А одесские таможенники посчитали наше пребывание в Египте очень недолгим и не заслуживающим внимания.
О том, как мы возвращались, тоже стоит немного рассказать. Плыли мы по маршруту: Александрия – Пирей (Греция) – Стамбул (Турция) – Констанца (Румыния) – Одесса. В Александрии бывалые наши люди предупредили, что в Пирее мы будем стоять часа четыре, не меньше, и есть возможность побывать в Афинах, чтобы поглазеть на Афинский акрополь, Парфенон и другие достопримечательности. Афины от Пирея примерно в часе езды. Денег нам дадут мало. На такси хватит только в один конец. Но в Пирее работают три русских таксиста, выходцы из СССР или потомки выходцев из России. Одного зовут Костя-одессит, второго – Ильюша-Муромец за его мощный вид, а имя третьего не помню. Эти ребята всегда приезжают в порт к приходу русского теплохода. И прекрасно знают, что денег у русских хватит только до Афин. Они с удовольствием, несмотря на то, что себе в убыток, из любви к бывшим соотечественникам возят русских до Афин и обратно за полцены.
Прибыли мы в Пирей в начале сентября 1965 года, а там накануне были сильнейшие народные волнения, связанные с какой-то сменой власти. Порт пустынен, кругом мусор, битые стекла, бутылки. Сошли мы с теплохода последними, так как таможенники досматривали теплоход часа два-три. Стоим на берегу и думаем, что делать. А делать нечего, кроме как гулять по Пирею. И вдруг, как в сказке, подъезжают два такси. Из одной машины вылезает маленький сухонький человек. “Русские?” – спрашивает. Мы отвечаем, что русские. “Очень хорошо, – говорит, – я – Костя-одессит, а там, в другой машине – Ильюша, сейчас подъедет третий”. Все так и получилось, как нам говорили. Повезли они нас в Афины, точнее к Афинскому акрополю и Парфенону. Там мы подышали воздухом древней Греции, сфотографировались на фоне Парфенона. Костя-одессит оказался бывшим тренером “Спартака” и был в курсе всех наших футбольных дел, в частности, все знал об Эдуарде Стрельцове.
Вот он – знаменитый храм Афины Парфенос на Акрополе, посмотреть на руины которого съезжаются люди со всего света
Хорошо нас встречал Стамбул. С оркестром на молу, который играл русские мелодии, с радостной толпой на причале. Побывали мы на Стамбульском базаре и в знаменитой Голубой мечети.
Расставание с Севастополем
После прибытия в Севастополь судьба сыграла со мной (конечно, не без моего согласия) очередную “шутку”. Началось мое возвращение в родной и любимый Ленинград, но не напрямую, а через Николаев. Порой мне кажется, что обратная дорога в Ленинград началась прямо с Дуная! Вернулся в свою бригаду ракетных катеров, учил, кого надо, устройству ракетного оружия и основам его боевого использования, регулярно стоял оперативным по бригаде, ходил на ракетные стрельбы и делал массу других флотских дел. Попутно воспитывал двух дочерей и потихоньку окончательно восстанавливал здоровье.
И вот однажды, осенью 1965 года, приехал в Севастополь из Николаева районный инженер военной приемки, начальник военных приемок всех южных судостроительных заводов и конструкторских бюро, капитан 1 ранга Грушин. Он набирал кадры в военную приемку в связи с новой программой военного кораблестроения и открывшимися вакансиями. В отделе кадров флота ему в числе других кандидатов рекомендовали и меня. Состоялась моя беседа с ним в гостинице “Украина”, где он остановился. Я ему, наверно, понравился. К тому времени я уже кое-что слышал о военной приемке, как об одной из элитных структур флота, поэтому дал согласие на должность военпреда на Черноморский судостроительный завод в Николаеве. С женой я не посоветовался, что само по себе неправильно, но в данной ситуации было принято единственно верное решение. Жена мое решение о переводе в Николаев приняла в штыки. Ее понять можно: Николаев – не Севастополь. Влюбленность в красавец Севастополь, только что полученная квартира и с трудом налаженный быт, школьницы – дети, нежелание вновь переезжать на новое место – неотразимые доводы жены. Ехать в Николаев она категорически отказалась. Но и меня тоже понять надо: бесперспективность службы в занимаемой должности угнетала.
Два взаимоисключающих мнения в семье сыграли, как это ни странно, положительную роль в нашем переезде в Ленинград в дальнейшем.
Николаев
Осенью 1965 года я оказался в Николаеве. Если память не изменяет, таких, как я, из Севастополя прибыло еще трое. В бытовом отношении, конечно, было не очень хорошо. Снимал частное жилье. Сначала один, потом на пару с Витей Четвериком, тоже переведенным из Севастополя. Он страстный рыбак, прекрасный специалист и радиолюбитель, при мне собравший хороший телевизор. В начале 1967 года получил комнату в гостинице – офицерском общежитии. С деньгами тоже было туго. Семья – в Севастополе, я – в Николаеве. Оклад у военпреда не ахти какой, “плавающих” нет. Домой, в Севастополь, приезжал раз в полтора-два месяца. Добирался на автобусе более полусуток. Питался скудно, зато “шила” было вдосталь. Служба и работа были по душе. Приняли меня в ракетно-артиллерийской группе приемки очень хорошо. Заместитель старшего военпреда капитан 2 ранга Матвеев Лев Николаевич оказался тоже родом из Ленинграда. Из Ленинграда был и Леня Ферапонтов, впоследствии военпред в Невском ПКБ в Ленинграде – головном бюро по проектированию наших авианосцев. Свобода в обращении, полугражданская служба и интересная работа с новейшей техникой и людьми, ее создающими. Строились новые корабли, на них устанавливались новые образцы оружия. Все это очень мне помогло в дальнейшем в обретении соответствующего качества как специалиста – прикладного ученого в 1-м ЦНИИ МО.
К моменту моего появления в Николаеве на Черноморском заводе уже велось интенсивное строительство наших первых авианесущих кораблей – вертолетоносцев проекта 1123: головной – “Москва”, второй – “Ленинград”. В конце концов, в верхах победила идея, за которую в свое время пострадал уважаемый всеми моряками адмирал флота Советского Союза Н.Г.Кузнецов: авианесущие корабли необходимы флоту. Одновременно с проектированием (Невское ПКБ) и строительством корабля разрабатывались для размещения на нем и новейшие образцы оружия и вооружения. В моем ведении находились зенитные ракетные комплексы (ЗРК). Головной (главный конструктор Г.Н.Волгин, ВНИИ “Альтаир”) проходил испытания на опытовом корабле ОС-24, командиром БЧ-2 которого в то время был я. Во время государственных испытаний головного вертолетоносца не сходил с корабля почти полгода.
Весной 1967 года на завод приехала группа специалистов отдела вооружения 1-го ЦНИИ МО – головного института военного кораблестроения во главе с начальником отдела капитаном 1-го ранга Горшковым Николаем Ивановичем. Одна из важнейших функций института – научно-техническое сопровождение вновь проектируемых и строящихся кораблей ВМФ. Вот для этого группа и прибыла в Николаев на завод и в нашу военную приемку. Попутно надо было посмотреть, а не найдется ли в военной приемке нужный отделу вооружения специалист. Вакантное место имелось. Глаз положили на меня. Был дан запрос в Главное управление кораблестроения ВМФ. И в сентябре 1967 года приказом главкома я был переведен на службу в 1-й ЦНИИ МО в Ленинград! Глубоко признателен Александру Михайловичу Ярукову – выпускнику нашего училища 1952 года. Напомню, что в училище он был сталинским стипендиатом и знаменосцем нашего парадного расчета. Дело в том, что в упомянутой группе специалистов 1-го ЦНИИ был и он, к тому времени капитан 3 ранга, старший научный сотрудник. Именно он при просмотре моего личного дела обнаружил, что я выпускник того же училища и замолвил доброе слово за меня.
Вот так, по прошествии четырнадцати лет, я вернулся в безгранично любимый мною Ленинград. Была вроде бы цепь случайных событий, но я считаю, что все события выстроились в закономерный ряд, который и привел меня в Ленинград, разумеется, не без моего активного участия. Трудно представить, кем был бы я, в каком положении была бы моя семья сейчас, после распада Союза, и что бы мы делали в Николаеве или Севастополе? Воистину, что ни делается, все делается к лучшему. При всей трудности бытия в Николаеве я очень благодарен военной приемке и хорошим людям, окружавшим меня, за науку и практику. Там я познал азы военного кораблестроения и новейшую технику. Это помогло мне достаточно быстро адаптироваться в институте.
Ленинград
После приезда в родной город, особенно в первое время, восторгам моим не было предела. Со службы домой я ходил пешком по маршруту: улица Чапаева от Гренадерского моста – улица Куйбышева – Кировский мост – Марсово поле – Садовая – Дзержинского – Загородный – Бронницкая у Технологического института. Жил я у мамы два с половиной года, пока менял квартиру в Севастополе на Ленинград. Несколько слов об учреждении, в котором я прослужил и проработал более 30 лет, где нашел свое окончательное место на флоте и в жизни. Первый центральный научно-исследовательский институт военного кораблестроения МО РФ () является головным институтом в области кораблестроения. Прообразом этой специализированной научной организации, разрабатывающей основы технической политики строительства флота, стал учрежденный в 1801 году “Ученый комитет”. Менялись с годами структура “Ученого комитета” и его названия, совершенствовалась его деятельность, но неизменным оставалось стремление руководства российского, а затем советского флота сосредоточить в нем усилия по определению научно-обоснованных перспектив развития кораблей, по применению новейших достижений науки и техники в военном кораблестроении. Возрастание роли науки в строительстве флота привело к созданию в 1931 году, в дополнение к существующему Научно-техническому комитету военно-морских сил (НТКМ), научно-исследовательского института военного кораблестроения (НИИ ВК), формирование которого было завершено 2 сентября 1932 года. Эту дату принято считать днем рождения 1 ЦНИИ МО. С января 1948 года институт размещается в зданиях бывших казарм лейб-гвардии гренадерского полка, расположенных на берегу реки Карповки. напротив Ботанического сада.
При непосредственном участии Института возрождался отечественный военно-морской флот в довоенный период и создавался современный ракетно-ядерный океанский флот в послевоенный период. В 1970-е и 1980-е годы в создании новых кораблей и их оружия и вооружения принимал активное участие и я, начиная с исследований в области программ военного кораблестроения, проектирования кораблей, научно-технического сопровождения проектирования кораблей в ЦКБ и КБ и кончая испытаниями и отработкой кораблей и оружия. В предыдущей короткой фразе вместились огромный объем собственных работ и взаимодействие с десятками конструкторских бюро и НИИ ВМФ и промышленности, занимающихся проектированием и созданием как собственно кораблей, так и их оружия, вооружения и техники. Сотни командировок по стране “от Москвы до самых до окраин”: Москва, Севастополь, Одесса, Николаев, Херсон, Феодосия, Зеленодольск, Нижний Новгород, Хабаровск, Таллинн, Калининград, Балтийск и так далее. При моем непосредственном участии (под проектными чертежами стоит моя подпись) были созданы новые эсминцы, ракетные катера, авианесущие корабли, суда плавучего тыла и корабли на новых принципах движения. Смело могу сказать, мне есть чем гордиться. За участие в создании тяжелого атомного ракетного крейсера “Петр Великий” в 1985 году я был награжден орденом Красной Звезды. Из общей цепи повседневной, трудной и многоплановой работы хочется выделить два интересных и важных для меня события: командировку во Вьетнам и защиту кандидатской диссертации.
В феврале 1981 года я был направлен в Ханой во главе группы специалистов для оказания помощи вьетнамцам в вооружении их кораблей (в основном бывших наших) новыми зенитными средствами. Командировка была тяжелой физически, но познавательно интересной. Достаточно сказать, что за две недели я проехал по Вьетнаму более 2,5 тысяч километров. Командировка пришлась на тот период, когда у Вьетнама крайне обострились отношения с Китаем. Будучи в Холонге (Северо-восточная часть Вьетнама), отчетливо слышал артиллерийскую канонаду на границе. Там же, во Вьетнаме, 11 февраля узнал, что под Ленинградом разбился самолет, и погибли многие офицеры из командования Тихоокеанского флота. Уже после возвращения в Союз узнал, что в числе погибших были Джемс Чулков и Вадим Коновалов. Вечная им память!
Для диссертации выбрал тему, которую подсказала конференция по проблеме “эффективность, качество и надежность эргатических систем”, на которую я был делегирован от института в 1976 году. Диссертация была связана с цифровым моделированием корабельных боевых полиэргатических систем. Большую помощь в разработке темы оказал однокашник Володя Евграфов, который в области систем “человек-машина” был к этому времени уже докой. Вскоре он стал доктором наук. Мой путь к защите был мучительным и долгим, но я не падал духом, хотя к этому были все предпосылки. В январе 1983 года я успешно защитился в 14 НИИ ВМФ (радиолокация и радиоэлектроника). В том же году, будучи на должности начальника лаборатории, получил звание “капитан 1 ранга”.
Краткий итог
Завершая повествование о работе в 1-м ЦНИИ МО, не могу не сказать, что вместе со мной в одном отделе служил Володя Вашуков (пришел на три года позже меня), а в аналогичном нашему отделе у подводников служили Миша Шмелев (вечная память) и Норд Лебедев. Они зарекомендовали себя очень хорошими специалистами. Не ради хвастовства, а объективности ради, отмечаю, что у меня более 60-и научных трудов, из них более 30-и – печатных; 13 авторских свидетельств на изобретения, из них три – внедрены. Мне трижды продлевали службу на пять лет каждый раз. Уволился в запас в 1989 году, имея 40 календарных лет службы.
Подводя итог, с полным основанием могу сказать, что я прошел большую школу службы во многих ее сферах: командирской, штабной, преподавательской, военпредовской и научной. Послужил и на катерах, и на крейсерах, и на берегу. На момент написания этих записок работаю в должности старшего научного сотрудника на прежнем рабочем месте. Полный титул, которым я при необходимости (например, на отзывах по диссертациям) подписываюсь, такой: “старший научный сотрудник отдела вооружения 1 ЦНИИ МО, кандидат технических наук, капитан 1 ранга в отставке”.
Мои дорогие потомки и наследники
Но главный мой итог жизни – две дочери, внук и три внучки. Надеюсь дожить до правнуков.
Как популярный писатель, а таковым считал себя Игорь Жданов, являвшийся членом Союза писателей СССР, имел моральное писательское право излагать свои мысли так, как ему заблагорассудится. Сюжетной линией для повести «Взморье» послужило нахождение и обучение автора в Рижском, а затем в Ленинградском Нахимовских военно-морских училищах с 1949 по 1955 годы. Совершенно понятно, что для придания своему произведению бОльшего читательского интереса автору порой изменяет чувство меры и он закручивает схему событий и поведения некоторых участников до такой степени, что «от некоторых деталей написанного захватывает дух».
Я никоим образом не намерен давать оценку произведению, наводить какую-то критику, и, тем более, указывать на те или иные проколы и несоответствия, которые мне так отчётливо заметны, поскольку я сам обучался в Рижском училище с 1947 по 1953 годы и был свидетелем многих реальных событий. Повесть написана от первого лица – Владимира Зотова и это, не скрываю, придаёт читателю чувство личной причастности к происходящему. Это хорошо, когда написано честно и откровенно. Но когда с нескрываемой ехидцей, да ещё с невероятными придумками, то впечатление – совсем другое. Герой повести «Взморье» Владимир Зотов – это двойник самого Игоря Жданова. Всем действующим лицам: офицерам-воспитателям, командирам, преподавателям автор – Игорь Жданов – дал свои имена, присвоил клички, наделил такими чертами характера, которые посчитал нужным. И что примечательно – у Зотова нет друзей, а только непримиримые соперники, другие – бездарные и никчемные недоумки-двоечники. Есть и ненавистники – это те воспитанники, к которым приезжают родители или родственники для встречи, приносят передачи и «сюсюкают». А он один. Отец погиб на фронте. Мать бросила его, сбежала неизвестно куда и с кем. Осталась одна добрая и ласковая бабушка в далёкой российской деревне. Никто никогда к нему не приедет, не навестит в училище, не принесёт подарок, не обогреет добрым словом. Ну. что ж. Это его право.
Думаю, что по прочтению этой книги, многие из указанных героев, если ещё живы, узнают себя, но какие они получат «эмоции» от прочитанного? Вот это вопрос. Что же касается других читателей, то, надеюсь, каждый получит те впечатления, которые хочет получить. Пусть каждый имеет своё мнение. Хочу, однако заметить, что мне точно известно по воспоминаниям нахимовцев, что начальник Рижского Нахимовского училища К.А.Безпальчев, который обозначен в повести под фамилией Белогорский, после ознакомления с этим произведением получил, мягко говоря, неоднозначное впечатление. Наконец последнее. Настоящим положительным диссонансом к содержанию повести «Взморье» является прекрасно подобранный документальный ряд фото с аннотациями, молчаливо подтверждающий реальную жизнь в нахимовском училище.
Встреча нахимовцев с Вилисом Лацисом 30 сентября 1949 года. В каком-то нашем обзоре она публиковалась с пояснительным текстом. Там стоят ребята из старших классов: Макшанчиков, Познахирко, мои одноклассники Окунь, Швыгин, Лавренчук и др. Так вот. В первом ряду, по левую руку от Лациса сидит головастенький, стриженый наголо нахимовец-пятиклассник Игорь Жданов - будущий писатель.
Н.А.Верюжский, выпускник РНВМУ-1953
Проведя исследование по изданной литературе о нахимовцах и Нахимовских училищах, мы пришли к выводу, что написано непозволительно мало, особенно относящейся к категории художественной. Поэтому было принято решение познакомить читателей нашего блога с максимально возможным количеством авторов и книг. Одна из таких книг - "Взморье" Игоря Жданова. Можно спорить: хорошая это книга или плохая, правда это или вымысел автора. В разные годы к ней относились по-разному и нахимовцы, и офицеры. Можно вспомнить сразу и Сергея Колбасьева с его Арсеном Люпеном и некоторые другие книги, в которых приведено нестандартное видение или отношение к учебе, жизни, службе. Конечно, первое желание начальников - запретить выдавать читать, а лучше собрать все книжки, да сжечь!
Конечно, хочется, чтобы слова и поступки автора, совпадали с нашими мыслями и представлениями о добре и зле, дружбе и любви, учебе и службе и пр. и пр. Но тогда, наверно, пропадет его индивидуальность... Мы не будем вас, дорогие читатели, томить своими рассуждениями, читайте сами, а наша авторская группа по ходу публикации будет помещать в конце глав мнение нахимовцев разных годов выпуска и разных училищ.
О.А.Горлов, выпускник ЛНВМУ-1970
Всё, о чём пишет Игорь Жданов, было частью его собственной биографии. Как и герой повести "Взморье" Володя Зотов, он окончил Нахимовское училище. С Володей Зотовым мы знакомимся перед окончанием Нахимовского училища и расстаёмся накануне его вступления в большую жизнь. По всему своему укладу Володя не из "лёгких" юношей. Он много и серьёзно думает о будущем, о своём месте в жизни, неприязненно относится ко всему косному, стремится к самостоятельному творческому труду. Как и его товарищи, он любит Родину, любит море. Во имя этой любви нахимовцы и посвящают свою жизнь флоту.
ЦЕРАТОДУС И ВЕЛИЧКО
Кто-то потряс меня за плечо и потянул за нос. Я спустил ноги с койки, коснулся пятками холодной травы и опять полез под одеяло. Снова невидимая рука вцепилась в плечо. – Вот черт,– проворчал я и стал одеваться, не открывая глаз. Разбудивший меня человек задел за осевой столб палатки – вздрогнул брезент, и глухим гулом отозвались туго натянутые стропы. Потом заскрипел песок под каблуками, и все смолкло. Я зашнуровал тяжелые ботинки из свиной кожи, которые у нас почему-то назывались «гадами», и окончательно понял, что уже четыре часа утра, что мне пора заступать в караул и, значит, надо будить Толю Замыко, в паре с которым мы сегодня охраняем лагерь.
Не дай бог кому-нибудь будить Толю в четыре часа утра: он брыкается, не просыпаясь, и устрашающе рычит. Но я за пять лет постоянного общения с Толей изучил все его повадки и очень спокойно сдернул с него бушлат и одеяло. Толя пытался еще спать минуты две, потом пошарил вокруг, ища исчезнувшее одеяло, и вскочил с удивительной резвостью. Я перекинул через плечо влажный ремень карабина, пожелал Толе всего хорошего и вышел из палатки. Солнце еще не всходило. Между темных стволов сосен, как ртуть, светилась неподвижная река. Где-то в плавнях лениво крякала утка. В конце песчаной линейки, под белым грибком с намалеванными по трафарету якорями, украдкой курил дневальный.
Я пошел прямо к берегу, где у длинных мостков, выдвинутых почти до середины реки, поскрипывали на привязи и терлись бортами многочисленные шлюпки – шестивесельные ялы и десятивесельные гребные катера. Безмолвие, предшествующее появлению солнца, почти ничем не нарушалось. Только один из караульных, присев на задернованный откос, щелкал от скуки затвором карабина, да иногда выплескивалась крупная рыба за стеной высоченных камышей. Затвором щелкал Цератодус, или, вернее, вице-главный старшина Самохин, один из трех Николаевичей нашей выпускной роты. Второй Николаевич – Толя Замыко, третий я. Познакомились мы пять лет назад, когда еще только поступали в нахимовское училище, очень удивились, что наших отцов звали Николаями, и тогда же решили создать «Союз трех Николаевичей». Но «Союз» оказался непрочным: Самохин быстро отдалился от нас с Толей, а потом стал вице-старшиной и немедленно зазнался.
Толя постоянно занят изобретениями. Ему удалось построить вечный двигатель. Этот двигатель работал целый урок, смущая преподавателя физики. Только на перемене, когда все столпились вокруг невиданной машины, сверкающей пластмассовым колесом с наклеенными на него полосками свинцовой бумаги, раздался треск – и чары внезапно рассеялись: хитроумно приспособленная резинка, которую Толя по мере ее ослабления незаметно подкручивал, лопнула и щелкнула по носу Самохина.
Урок физики ведет старший лейтенант Виктор Петрович Башняков.
Цератодусом Самохина прозвали недавно. Раньше Цератодусом, то есть двоякодышащей рыбой, был я, потому что нырял лучше всех в роте. Но однажды на соревнованиях по плаванью я проплыл под водою весь бассейн, высунул голову у поворотного щита и оглянулся: по соседней дорожке плыл Самохин. Он явно не торопился, думая, что я отстал. Не теряя времени, я устремился к финишу. Самохин так удивился, что чуть не пошел ко дну.
Но победу мне не засчитали, потому что половину дистанции я пронырнул. Победу присудили пришедшему вторым Самохину – и вся рота долго потешалась над ним и не хотела признавать победителем. Вот тогда-то он и поклялся нырнуть дальше меня и тренировался целый год. На весенних соревнованиях он вылез из воды с красными глазами и долго хватал побелевшими губами воздух, сидя на стартовой тумбочке: он победил. Ему во всем хотелось быть первым, и он очень гордился победой надо мной. А мне почему-то было жаль его усилий, затраченных им на то, что мне давалось даром. Мне не хотелось видеть его красные глаза и вздрагивающие бледные руки. И тогда я предложил столпившимся вокруг нового чемпиона товарищам звать отныне Цератодусом не меня, а Самохина. Предложение приняли на "ура"... И вот Цератодус сидит рядом со мной и смотрит на воду. Хотя он и вице-главный старшина, хотя его погон и пересекает широкая золотая ленточка, в караулы он ходит вместе со всеми: так приказал еще в прошлом году майор Дубонос, командир нашей роты.
Пирс летнего лагеря РНВМУ. Слева плавательный бассейн и 3-х метровая вышка.
Я прошелся по пирсу, посчитал шлюпки и отпустил с миром обоих караульных, как только на тропинке замаячила грустная фигура Толи, еще не совсем проснувшегося и цепляющего ногами за торчащие из земли корневища. Толя положил карабин на сырые доски пирса, встал на четвереньки и окунул голову в воду. Отфыркался и окунул еще два раза. Он преобразился буквально на глазах: взгляд просветлел, а длинное тело вновь приобрело гибкость и хитрую лисью грацию. Он пошевелил облупленным носом и мгновенно принял решение: Идем на камбуз. Зачем? Надо же совершить обход!
Мы совершили обход, и он увенчался кастрюлей холодной и густой лапши, заправленной консервами. Лапша предназначалась, вероятно, для матросов кадровой команды, которые после отбоя навещали наших смешливых официанток, но почему-то не была съедена. С лапшой мы покончили быстро: в лагере всегда хотелось есть, даже после обеда. Потом мы обогнули лагерь по лесу и улеглись на краю пирса, вглядываясь в воду. Солнце уже встало, и в его косых лучах были хорошо видны красноватые водоросли на дне, темные спинки мелких рыбешек около свай, облепленных ярко-зеленой слизью, и зубная щетка, оброненная кем-то во время умывания. Мы видели, как проплывали в глубине широкие желтоватые линии, как сверкал порой среди водорослей зеркальный бок голавля и как грелись на песчаной отмели .
В шесть часов Толя разбудил дежурного офицера лейтенанта Эльянова и на пирс вернулся с удочкой. Мы стали искать червей, отворачивая большие пласты дерна у самой воды. У Толи был крючок особой конструкции, он чем-то напоминал якорь Холла с поворотными лапами. Толя смастерил крючок из булавки и двух тетрадных скрепок. Я вспомнил, что сегодня к нам в гости должны прийти рыбаки из расположенного неподалеку поселка и что вчера на собрании мы постановили преподнести гостям подарок – рыбу, пойманную лично нами. В рыбной ловле принимала участие вся рота. Вчера мы несколько раз протащили бредень по заливчику, в котором стояли наши шлюпки, и поймали три ведра рыбы. Рыбу приходилось долго отыскивать в тине и водорослях, выволоченных на берег бреднем. Сегодня шлюпочные ученья кончатся на час раньше – и весь день, до приезда гостей, ребята будут ловить рыбу удочками. Тому, кто поймает больше всех, начальство вручит приз.
Нет, мы не надеялись поймать больше всех и получить приз. Мы просто смотрели, как терзает червяка стая мелких рыбок, а крючок Толиной конструкции настороженно ждет, когда появится стоящая добыча, и тогда мгновенно разогнутся его колючие пружинки в прожорливой рыбьей пасти. И мы дождались: из-под досок пирса выскользнуло длинное серое веретено, стая малявок бросилась в заросли и затаилась там, червяк исчез, а коричневый поплавок из толстой сосновой коры ринулся в глубину. Толя не дрогнул: он потянул удилище на себя и снова ослабил натяжение лески. Поплавок медленно поворачивался и больше не тонул. Толя поднял удилище: на конце капроновой лески топорщились жалкие остатки крючка особой конструкции. Когда нас сменили в восемь часов утра, мы пошли спать, но в палатке было душно и пахло сыростью. Тогда Толя предложил отправиться на остров. Этот островок знали только мы. Он находился на самом краю обширных зарослей камыша. На островке рос небольшой ивовый куст и лежал полуистлевший борт баркаса, видимо занесенный сюда разливом. Добраться до нашего острова можно было только через камыши, по пояс в воде. Да и то нужно знать точное направление, чтобы не провалиться глубже и не увязнуть.
Я захватил на всякий случай большой бинокль, и мы с Толей отправились в путь. Бодрой рысью пересекли мы спортплощадку и военный городок, прошли с полкилометра мелколесьем и остановились у края сплошного камышового моря. Здесь торчал из земли обструганный колышек – это мы отметили начало секретной . Мы быстро разделись, тугие сверточки с одеждой, перетянутые ремнями, перекинули за спину, и пошли по пружинящему и хлюпающему ковру из переплетенных корневищ камышей. Сначала вода доходила нам до колен, потом я провалился по грудь и тут увидел, что мы чуть не прозевали «поворотный знак»– пучок камыша, перевязанный грязным бинтом. Минут через пятнадцать заросли расступились, и мы вышли на песчаный островок, одной стороной примыкающий к плавням, а другой выходящий прямо в реку. Мы легли на песок и осмотрелись: слева от нас камыши образовали залив полукруглой формы. Он перегорожен частоколом шестов – это рыбаки поставили здесь свои верши и сети. Прямо перед нами, по широкой Лиелупе, шел на взморье белый теплоход, и на нем сверкал трубами оркестр.
Толя сказал, что утреннее солнце самое полезное, и мы решили загорать. Целый час мы усердно подставляли солнцу спины и животы, потом купались и обсыпали друг друга песком. Толя жевал сухие, мучнистые корневища каких-то водорослей, разбросанных по острову. Мне эти корневища не нравились. Мимо нас проходили парусные шлюпки, и мы рассматривали их в бинокль. На мачте, установленной на берегу, вблизи лагеря, наконец появился белый флаг с красным крестом в центре. На языке морских сигналов этот флаг означает конец занятий. Потом в небо взлетели еще два одинаковых трехцветных флага – и на всех шлюпках паруса скользнули вниз.
Умение ходить под парусом на шлюпке отрабатывалось постепенно. Вначале надо было научиться правильно ставить мачту.
Мы с Толей задремали на солнцепеке, но вскоре нас разбудили негромкие голоса и шлепанье весел по воде. Вот они,– сказал кто-то.– Видишь? Вижу. Подгребать к камышам? Валяй. Я поднял голову и быстро отполз за куст: прямо передо мной, в центре образованного камышами залива, покачивался неуклюжий двухместный тузик с сине-белой флюгаркой – знаком нашего училища – на борту. В тузике стоял Ким Величко и рассматривал торчащие из воды верши. У Кима величественная осанка и печать независимого благородства на лице. За эти качества да еще за громкий ровный голос Киму всегда поручают зачитывать приветствия на торжественных вечерах и посылают делегатом на всякие конференции.
Греб Цератодус. Золотые нашивки на его погонах испускали солнечные зайчики. В белых бровях сверкали бисеринки пота. Длинные удилища торчали из тузика далеко за кормой. Я разбудил Толю и зажал ему рот, потому что он начал ругаться. Хорошо еще, что шумели камыши. Знаешь, Ким, по-моему, не стоит: ведь это все же воровство,– неуверенно сказал Цератодус. Какое там воровство! Рыба – она ничья, общественная,– отрезал Ким. А верши-то небось колхозные? Ну и что ж, что колхозные?.. Мы их и не возьмем, нам чужого не надо. А рыба все равно государству пойдет, мы же ее не себе берем.
- браконьерское приспособление в форме бутылки с горлышком внутрь.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), Карасев Сергей Владимирович (КСВ) - архивариус, Горлов Олег Александрович (ОАГ), ВРИО архивариуса
.jpg)
