После поездки в Гори не я один задумывался над тем, каков я есть и каким я должен быть на самом деле. Задумывались и другие. Бойцы поклялись, что будут воевать смело, умело, уверенно. А мы? Разве мы не бойцы? Мы носим матросскую форму. На наших бескозырках — матросские ленточки. Матросы высаживались на Малую землю. Им было нелегко. Еду и патроны им подвозили морем. С трех сторон были гитлеровцы. Враги старались сбросить их в море. И все же куниковцы держались. «Почему же мы не можем завоевать и удержать за собой первое место в училище?» — спросил как-то нас Кудряшов. Командир роты Сурков обучал нас стрельбе из винтовки. Кудряшов каждый день занимался с нами гимнастикой, и если первое время мы натирали себе на руках мозоли, безуспешно пробуя влезть на полированную, скользкую мачту, или повисали мешком на кожаной «кобыле», пытаясь ее перепрыгнуть, то теперь многие стали ловкими и цепкими и мгновенно взбирались на мачту, легко перемахивали через «кобылу» и на руках подтягивались на трапы до самого потолка.
— Кто хочет заниматься боксом? — спросил однажды Протасов. Конечно, вызвались все. Старшина повел нас в спортивный зал и с гордостью показал несколько пар толстокожих перчаток, лежавших на подоконнике. Я видел бокс только в кино. Протасов рассказал, что занимался боксом еще до флота, а от своего эсминца «Отчаянный» участвовал в соревнованиях флота. И он терпеливо принялся обучать нас приемам. Фрол петушился, наскакивал на Протасова и барабанил перчатками по его «репкой, словно налитой свинцом, груди. Старшина показывал, как надо обороняться: руки и локти его прикрывали голову, грудь и живот, и когда я наскакивал на него в азарте, я повсюду встречал препятствие, как будто у старшины было десять рук. Потом наступал Протасов, и как я ни выставлял вперед руки и локти, его меткие короткие удары настигали меня везде. И я чувствовал, что если бы старшина ударил хоть один раз в полную силу, я бы свалился с ног. Однажды вечером, когда окна были раскрыты и терпкий запах тополей наполнял классы, я мечтал: «Летом поеду на флот... А вдруг попаду на катера? Капитан первого ранга спросит: «Ну как, не посрамил нашего соединения, Рындин?» Я покажу отметки. «Молодец! — похвалит он. — Ты можешь сегодня же выйти в море». И вот я выхожу в море. Управлять катером нелегко, но вскоре я привыкаю и управляю не хуже Фрола. Мы мчимся в порт, занятый врагом. Перед нами — цепочка бонов. Катер делает рывок. «Торпеды, товсь!» Торпеды скользят к фашистскому кораблю. «Лево руля!» Позади взрыв. Попали! Огромная волна чуть не сшибает с ног. Снаряды падают с обоих бортов. «Вилка!» Я не теряюсь и вывожу катер из «вилки». Самолеты пикируют; бомбы воют. Я привожу катер в базу, докладываю капитану первого ранга, что задание выполнено. «Вот ты и получил боевое крещение! — говорит капитан первого ранга. — Ты такой же моряк, как и твой отец». И пожимает мне руку...
А дальше? Нахимовское окончено. Я еду в высшее военно-морское училище. Мама живет в Ленинграде. По воскресеньям — я дома. Я изучаю высшую математику, астрономию. Товарищи приходят ко мне заниматься. Училище окончено — и с какой радостью я прикрепляю к кителю золотые погоны! Я получаю кортик. Настоящий кортик! Мама плачет: ведь я уезжаю. «Не плачь, ты же знаешь: дом моряка в море», — говорю я словами отца... Я снова на катерах. Капитан первого ранга постарел и стал адмиралом. «Хорошо, что ты прибыл именно к нам. Слышал? Война». — «С кем?» — «С теми, кто хочет поработить нашу Родину». Мне дают катер. Я с радостью иду в бой! Тут вошел командир роты и сообщил, что мы скоро выедем в лагерь. Отличники поедут на флот во второй половине лета.
* * *
Радио объявило, что нашими войсками освобожден Севастополь. Фрол ходил именинником, его и Бунчикова все поздравляли. Юра вспоминал: — До войны отец меня всегда брал с собой в Севастополь. От вокзала бегали в город маленькие открытые трамвайчики, и так весело было на них ехать! Они звенели, как колокольчики... И в городе было больше лестниц, чем улиц. Бежишь наверх и считаешь ступеньки. Отец, бывало, уйдет по делам, а я иду на Приморский бульвар смотреть, как уходят корабли в море. Я все корабли знал: вот пошла «Червона Украина», вот «Красный Кавказ» снялся с бочки... Когда корабли уходили, я бежал на базар. Сколько было там рыбы! Рыба-игла, например, узкая, длинная, и зеленый хребет просвечивает. А потом еще камбала — плоская, широкая, как лепешка. И мидии — это такие моллюски в раковинах. Их варят с рисом и едят. А яблок, винограда, груш! Нагуляешься за день — и опять на бульвар. Корабли возвращаются. На верхних палубах выстраиваются команды. А вечера темные, и вдруг бухта засветится словно огоньками на елке — зелеными, красными, белыми... А на улицах — моряки, все в белом... Теперь там — одни развалины... — Одни развалины, — подтвердил Бунчиков. — Но он снова наш, Севастополь!
Да! В Севастополе снова наши, и Севастополь наш, и снова нашими стали его голубые бухты! И, наверное, одними из первых ворвались в бухту катера нашего с Фролом соединения! «Был бы жив отец, — думал я вечером, слушая салют, — и дядя Серго — и они были бы в Севастополе!» Кудряшов и Николай Николаевич Сурков целый вечер рассказывали, как дрались севастопольцы с гитлеровцами; они горевали, что бомбы разрушили знаменитый Дом флота, изрыли воронками Приморский бульвар. — Но теперь снова все восстановят, — говорил Сурков. — И Севастополь станет красивейшим городом, гордостью флота!
* * *
Дни шли за днями. Однажды Протасов приказал: — Рындин, немедленно к адмиралу! — Зачем он тебя вызывает? — обеспокоился Фрол. — Ты что-нибудь натворил? Держись, Кит! — Он ободряюще похлопал меня по плечу. Я шел по коридору, обдумывая: в самом деле, зачем меня вызвал адмирал? Я замедлил шаг; перед кабинетом начальника постоял, не решаясь постучать. Наконец, я собрался с духом и осторожно стукнул. — Войдите, — послышался знакомый спокойный голос. Я отворил тяжелую дверь и ступил на ковер. Адмирал сидел за столом, а перед столом, спиною ко мне, стоял сухощавый офицер и что-то рассказывал адмиралу. — По вашему приказанию воспитанник Рындин явился! — отрапортовал я, чувствуя, как непростительно дрожит голос. Офицер, прервав на полуслове рассказ, обернулся. Где я видел его лицо? Почему оно мне так знакомо? И почему он на меня так пристально смотрит?.. — Никита? — спросил офицер. — Отвечайте, — сказал адмирал. — Никита. — Очень рад тебя видеть! Офицер подошел ко мне, обнял меня, заглянул в глаза. И вдруг я узнал его! Я не решался назвать его имя. А что, если я ошибаюсь?..
— Тебе от мамы , — протянул он мне вчетверо сложенный листок. Плохо слушавшимися пальцами я развернул письмо и прочел: «Никиток, мой родной! Спешу сообщить тебе большую-большую радость: папа вернулся...» Все завертелось у меня перед глазами; я почувствовал, что куда-то проваливаюсь, скатываюсь, лечу... Очнулся я на диване. Рядом со мной сидел Серго Гурамишвили (ну, конечно же, это был Серго!) и гладил меня по голове. Адмирал говорил улыбаясь: — Сколько лет на свете живу, но не видал, чтобы от радости умирали. — Дядя Серго? — спросил я. — Ну да, Серго, разумеется! — просиял капитан-лейтенант. — Узнал? Я вскочил: — Папа где? — В Севастополе. Я все расскажу по дороге. Товарищ адмирал разрешил тебе пойти со мной к Антонине. Вы ведь друзья? Мне твоя мама рассказывала... Завтра полетишь со мной в Севастополь. Я готов был кинуться к адмиралу и расцеловать его. Но, вовремя вспомнив, что воспитаннику не полагается лезть с объятиями к начальнику, я сказал: — Благодарю вас, товарищ контр-адмирал! Очень, очень благодарю вас! Адмирал поздравил меня и сказал, чтобы я передал привет отцу. «Если он меня помнит», — добавил начальник. — А теперь идите и одевайтесь, пойдете с капитан-лейтенантом. Не чуя под собой ног, я побежал в класс. — Ну что? — спросил Фрол тревожно. — Попало? — Да нет! Мой отец жив!.. И Гурамишвили живой! Серго приехал из Севастополя и сидит в кабинете у адмирала! — Да ну? Кит, не врешь? — не поверил своим ушам Фрол. — Где отец? — В Севастополе! Я к нему на лечу.
— Вот штука так штука!.. Эй, ребята! У Никиты отец нашелся! — закричал Фрол на весь класс. Все обступили нас и принялись меня поздравлять. У них были такие радостные, приветливые и веселые лица! Пришли и Кудряшов и командир роты и тоже меня поздравляли. Один Бунчиков отошел в сторонку, сел на парту и опустил голову на руки. — Бунчиков, что с вами? — спросил командир роты, сел рядом с Вовой на парту и стал гладить большой рукой по его коротко остриженной голове. — Ну, успокойся, милый, — в первый раз обращаясь к кому-либо из воспитанников на «ты», проговорил Николай Николаевич. — Ну, успокойся, Вова, не надо... — Рындин, готовы? — вошел в класс Протасов. — Капитан-лейтенант вас ждет. — Ты что, уже уезжаешь? — спросил Фрол. — Нет. Мы идем к Антонине. И я пошел в кубрик, мигом переоделся и выскочил в вестибюль, где терпеливо ждал меня Серго. Как я был благодарен ему, что он зашел в училище прямо по пути с вокзала и взял меня с собой! Наверное, отец попросил его об этом, чтобы я узнал как можно скорее, что он жив. По дороге я рассказывал про Антонину и Шалву Христофоровича. Я сказал, что Антонина все время надеялась на его возвращение. — А отец... совсем ничего не видит? Услышав ответ, Серго задумался и молчал всю дорогу. — Пойди ты вперед, Никита, — сказал он, когда мы вошли во двор знакомого .
Он отошел под каштан, а я позвонил. — Открыто, входите! — крикнула из окна Тамара. — А, это ты, Никита? Иди к Антонине, она скучает. Я поднялся по лестнице. Шалва Христофорович сидел у открытого окна. — Кто пришел, Тамара? — Это я, Шалва Христофорович. — Никита? Входи, дорогой... Антонина, Никита пришел! Антонина радостно закричала: — Никита! Пойдем, я тебе покажу... Что-нибудь случилось? — вдруг спросила она с тревогой. — Ведь сегодня не воскресенье, почему тебя отпустили? Я не знал, как сказать, что ее отец жив и вернулся. — Ты один? Ты один пришел? — насторожилась она и вдруг закричала: — Нет, ты пришел не один! Я никак не мог сообразить, почему она поняла, что я пришел не один. — Никита, скажи, да скажи же!..
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Воспоминания бывшего помощника командира подводной лодки «Б-36»капитана 1-го ранга в отставке Андреева Анатолия Петровича об участии корабля в операции «Кама» и предшествующем событии.
ЭТО БЫЛО НЕДАВНО, ЭТО БЫЛО ДАВНО
07.45. 11 января 1962 года иду по причалу г. Полярного ко 2-му пирсу, где стояла наша подлодка Б-36. На 2-м причале в курилке сидят несколько офицеров и матросов с ПЛ Б-37, которая ночью грузила торпеды. Большинство из них я хорошо знаю, т.к. экипажи подводных лодок вместе строились в Ленинграде, переходили на север, а сейчас живут на одном этаже в казарме на «Шипке». Часто члены наших команд переходили с повышением в должности с одной лодки на другую. Вот и сейчас вижу капитан-лейтенанта Колю Базуткина, который недавно перешел с должности командира БЧ-3 нашей лодки на должность помощника командира подлодки Б-37, а я стал помощником командира у себя на ПЛ и остро завидовал Коле, что он перешел на лодку, которой командовал любимец бригады, красивый, подтянутый и всегда спокойный капитан 2 ранга Анатолий Бегеба.
С Николаем мы должны были в этот день сдавать зачеты на допуск к самостоятельному управлению кораблем, и он попросил меня, как бывшего штурмана, спуститься к ним в штурманскую рубку, помочь отобрать необходимые пособия. В рубке находился штурман Василий Тренькин, один из лучших и опытнейших специалистов бригады, и мы с ним быстро приготовили необходимое. Спустился в центральный пост капитан-лейтенант Арнольд Симонян, недавно ставший старпомом, объявил, что после проворачивания с корабля не сходить, т.к. будет перешвартовка, чтобы освободить место для погрузки боезапаса подводной лодке С-350, которая была головной среди подводных лодок 633 проекта и ночью пришла после ремонта с завода. Уже началось проворачивание, часы показывали 8.10. В центральном посту А.Симонян достал печать, чтобы оформить справку на морское довольствие радиометристу с ПЛ Б-38, который ходил с нами в море, а теперь готовился уволиться в запас. Сходя с трапа подводной лодки, я поздоровался с капитаном 2 ранга А.Бегеба, который договаривался по телефону с оперативным дежурным о перешвартовке, помахал рукой знакомым офицерам из резервного экипажа (у них начались занятия по строевой подготовке) и помчался на 2-й пирс на свою лодку. Спустившись вниз, посмотрел на часы - 8.18., значит, не опоздал на проворачивание в электрическую, когда я должен был занять свое место на мостике. Старпом А.Копейкин, принимая доклады из отсеков, жестом показал мне «вылезай». В этот момент раздался глухой взрыв, как будто бы взорвалась у нас цистерна, и лодка закачалась. Я пулей вылетел наверх посмотреть, что случилось. Там была полная темнота на всех причалах и только в районе 3-го пирса и 2-го причала вырвалось откуда-то пламя. Наконец, робко загорелся первый луч прожектора с ПКЗ-82, который начал ощупывать акваторию. В его свете можно было увидеть корпус ПЛ С-350, рубку ПЛ Б-37, где из гусака системы РДП вырывались языки пламени, ее корма поднята, а вокруг корпуса плавали несколько человек. Появились лучи еще нескольких прожекторов с других подводных лодок, на всех кораблях играли сигнал боевой тревоги. На пирсе зазвонил телефон и вахтенный передал приказание: аварийной партии прибыть на 2-ой причал. Через несколько минут мы были в районе аварии. От 2-го причала практически ничего не осталось. ПЛ Б-37 носовой частью была под водой, а корма висела на швартовых. На С-350 робко начал подниматься перископ и вращаться, кто-то осматривал обстановку вокруг. Первая аварийная партия прибыла на Б-37 и пыталась открыть аварийный люк 7-го отсека. Наконец, люк открыт, кто-то туда спустился, кого-то вынесли, и в это время оторвались швартовы и ПЛ легла на грунт. Рубка несколько приподнялась, и в наступающих сумерках стало видно, что у рубки был только «венчик» из оставшегося металла. В районе ушедшей под воду кормы людей из аварийной партии подбирал буксир. Были жертвы и среди них. В сумерках стал виден на склоне горы кусок надстройки, якорь с цепью и шпилем перелетели через казарму и лежали в садике. Баллоны воздуха высокого давления разлетелись по всему городу, наводя страх на жителей и принося в некоторые дома горе. К 11 часам жители всего Полярного собрались на сопках, откуда хорошо были видны масштабы трагедии, но никто не знал, кто погиб.
Удалось позвонить домой и сообщить, что у меня все в порядке, узнал, что в нашей комнате взрывной волной выбито окно, и жена с маленькой дочкой сидит у соседей. К 12 часам сняли экипаж с ПЛ С-350. Я с радостью встретил Леву Егоренко, которого считали погибшим в первом отсеке, он рассказал, что на их ПЛ треснул прочный корпус и люди в 1-м и 2-м отсеках погибли. Всего погибло 78 человек, среди них и Коля Базуткин, опеку над семьей которого возложили на меня. Нашему экипажу досталась нелегкая доля доставать погибших из отсеков, когда через 2 недели подняли лодку на понтоны, потом и обеспечивать похороны под руководством командира Б-37 капитан 2 ранга А.Бегебы, которого после взрыва нашли контуженным на причале, и нового замполита капитан-лейтенанта Лаптева - Героя Советского Союза. Встреча, обеспечение родственников в дни похорон для всего города и моряков 4 эскадры ПЛ были самыми тяжелыми днями в их жизни, днями, наполненными горем и слезами. Все погибшие и фотографии не найденных моряков из первого и второго отсеков были похоронены в братской могиле на кладбище в губе Кислой в присутствии прибывших родственников. Многочисленные комиссии, работавшие на нашей ПЛ, причину катастрофы не выявили. о замечательном дружном экипаже подводной лодки Б-37 всегда будет жить в сердцах подводников.
После похорон экипажа взорвавшейся лодки командование объявило, что наша ПЛ включается в состав 69 бригады вместо погибшей Б-37 для участия в операции «Кама». Мне, как помощнику командира, пришлось заниматься вопросами снабжения ПЛ. Первым признаком того, что поход ожидается куда-то в широты с жарким климатом, было получение тропического обмундирования – невиданные доселе нами панамы для военных южных округов, желтые рубашки с короткими рукавами и разовое белье, куда для офицеров вместо кальсон были включены трусы, хотя матросов это нововведении не коснулось и в дальнейшем они в походе ловко обрезали кальсоны, превратив в трусы. Штурман, капитан-лейтенант В.Наумов в это время получал со склада карты на все моря и океаны Мира, а механики «от души» пополняли ЗИП и часть приборов и оборудования с уже поднятой со дна погибшей ПЛ, которая восстановлению не подлежала. В августе, для окончательной подготовки к походу, перебазировались в Сайда-губу, где тогда были только плавпричалы и ПКЗ для команд. Туда же перед выходом в море нам доставили хлеб и батоны «долгого хранения», а из курева – папиросы «Беломор» для офицеров, «Звездочка» - для старшин и сигареты «Жуковские» - для матросов. Все это окончательно забило все места не только вдоль бортов, но проходы и «шхеры» по всей ПЛ. Для психологической разрядки офицерам разрешили короткие поездки к семьям в Полярный, а матросов группами водили в сопки, где они для развлечения собирали грибы, гоняли зайцев и другую живность. Учитывая, что было лето, а мы собирались по ряду признаков в южные края, на борт были взяты теплые вещи только для вахтенных офицеров и сигнальщиков. Вот и неожиданность – поступила команда стать под погрузку торпеды с ядерной боеголовкой. Во время погрузки в ночное время никого наверх не выпускали. Загрузились, и вот теперь мы к выходу готовы. Ночью 1 октября вышли из Кольского залива и направились в неизвестность. В море командир вскрыл пакет и дал штурману первый курс в направлении к противолодочному рубежу Нордкап-Медвежий. Баренцево море проводило нас довольно спокойно, а встретило крутой волной, которая, разбивалась о корпус, стекала с рубки и одежды вахтенных красивым святящимся каскадом.
Мы, тем временем, предполагали куда идем: в Албанию или Югославию, Алжир или Египет, может, в Анголу? И только на 10 сутки командир объявил всей команде – Куба, порт Мариэль. Все бросились к картам, лоциям и начали вспоминать почему-то английский язык, пока кто-то не сказал, что ведь там говорят на испанском. Атлантика встретила нас ураганным ветром и многометровыми волнами, за которыми от водяной пыли с мостика ничего не видно. Наверху только вахтенный офицер и сигнальщик, привязанные на страховочных поясах и одетые в химкомплекты. Рубочный люк задраен, связь только через переговорку, которая затыкалась от воды. Каждую волну приходится встречать отдельно, и когда одну из них вахтенный офицер – наш минер Алик Мухтаров – пропустил, ребра его не выдержали, и пришлось ему на время переместиться на свою койку. А в конце вахты, через 4 часа напряжения, спускаясь вниз, летишь через рубочный люк вместе со столбом воды. Правда, внизу тоже не сладко, а может быть и хуже, чем на мостике, из-за качки, запахов выхлопа дизелей, с камбуза и пр. В каютах и проходах сплошные завалы из ящиков и мешков с провизией на длительный срок плавания. Погрузиться и идти под водой не можем, т.к. приходится соблюдать и выдерживать жесткий график движения. И так ползем на 2-х дизелях, сохраняя «подвижную точку». По мере продвижения на юг, температура воды за бортом начинает постепенно повышаться. И после ее увеличения выше 20 в химкомплектах становится жарко, как в сауне. Пришлось слегка задержаться из-за необходимости сделать операцию аппендицита мичману Панкову, для чего погрузились на глубину 100 м, на которой ПЛ все же слегка покачивало. Все прошло благополучно, и команда отдохнула под водой. Но это заставило увеличить ход, что привело к потере части немагнитного ограждения рубки и носового аварийного буя. По мере приближения к берегам Америки возрастает напряжение, чаще приходиться погружаться от самолетных РЛС, иногда 2-3 раза за вахту. А океан по-прежнему седой, вода за бортом уже 22.
Появились тунцы и летающие рыбки, запахло экзотикой. Температура в лодке поднялась в самых прохладных отсеках до 35. Наконец, вышли и заняли позицию у пролива Кайкос. В отсеках температура поднялась до 57. Большая часть команды перебралась в самый «холодный» 1-й отсек, где всего +40. Над головой постоянно висит авиация, работают РЛС военных кораблей. А зарядка – это мука. Температура электролита за 30, зарядка идет медленно, а тут еще по несколько раз приходится прерывать ее из-за срочных погружений от сигналов РЛС. Остановка и пуск дизелей подымают температуру в 5-м отсеке - 60 градусов. Из-за большого расхода топлива ПЛ потяжелела, откачали все дополнительные запасы пресной воды, в уравнительных и дифферентных цистернах почти пусто. Введен строгий режим экономии пресной воды. Пища готовится на смеси пресной и забортной воды, в том числе и компот, пресная вода ручным насосом качается на камбуз и выдается в день по стакану на человека, в отсеках пользуются спросом стоящие мешки с солью, т.к. даже пот уже не соленый. Все покрылись потницей, доктор раскрасил нас как индейцев в синие и зеленые цвета. Несколько облегчает положение обтирание разбавленным спиртом, которое проводится 2 раза в сутки. Вдали слышатся взрывы, что это значит, никто не знает; это потом стало ясно, что это взрывы гранат, используемых для систем обнаружения ПЛ. В отсеках скопились груды мусора и пищевых отходов. Отработанная регенерация не помещается ни в какие емкости, сваливается в жестяные банки из-под сухарей и поливается водой, выжимая из нее крохи кислорода, дышать почти нечем. Не выдерживает рефрижераторная установка холодильников. По рекомендации доктора запасы мяса и птицы полетели за борт. При очередном всплытии были выброшены за борт все подарки Минобороны: «Жуковские» сигареты, «Звездочка» и почти весь «Беломор», - курить почти не было возможности. Скоро туда же отправились хлеб и батоны «долгого» хранения, превратившиеся в труху. Вот тут мы добрым словом вспомнили подполковника из продслужбы Генштаба, который научил коков печь белый хлеб на нашем .
Это были самые приятные минуты, когда, идя на мостик на вахту в ночное время, берешь горячую буханку, внутрь закладываешь шмат масла и вместе с сигнальщиком с удовольствием ее съедаешь. Но такие минуты были коротки, потому что очередной сильный сигнал самолетной или корабельной РЛС загонял нас снова под воду. Очередное всплытие на зарядку 26 октября обошлось дорого. Всплыл под перископ, все было тихо, спросил у командира разрешения выбросить мусор, особенно накопившуюся регенерацию, но через несколько минут после продувания средней цистерны на «Накат» поступил очень сильный сигнал корабельной РЛС. Сыграл срочное погружение, ушел на глубину 25 м, но тут же заработала гидроакустика корабля в активном режиме и над головой загрохотали винты с такой силой, что все вжали головы в плечи. Ушли на глубину более 50 м, немного успокоились, но корабль зацепил нас, и меры, предпринятые командиром для уклонения, результата не принесли. Через какое-то время подошли еще 2 корабля, и на ПЛ в отсеках стало совсем невмоготу – к отсутствию воздуха, нестерпимой жаре и влажности добавились оглушающие резкие звуки посылок гидролокаторов (ГАС), которые особенно тяжело действовали на нервную систему и так измотанных людей. В первые сутки такого режима давления на нас командир сделал несколько попыток оторваться, но, окруженные со всех сторон, при полузаряженных аккумуляторных батареях и невозможности уйти под слой скачка на глубину более 70 м, мы были бессильны. Хотя, как узнали позже, наши усилия были отмечены американцами. Вот что писал гидроакустик «Charles P.Cecil", «Конечно, он (командир ПЛ) был умный парень. У него был большой набор хитрых приемов, и он пытался их применить. Если бы служил на флоте 50 лет, не думаю, чтобы мне пришлось пережить напряжение, подобное этому» («Time magazine», June, 1963). Я полностью согласен с его словами, т.к. за последующие 15 лет службы на ПЛ подобного напряжения никогда больше не испытывал. На третьи сутки нами были отключены все возможные электроприборы, кроме приборов сжигания водорода; давно не работал камбуз, перешли на электромотор экономхода и стали отходить от берега мористее. Еще через сутки, поняв наше положение, ушли 2 эсминца, оставив сопровождать нас одному. На пятые сутки без сна, без пищи (кроме компота и кое-каких консервов), измотанные жарой и нестерпимым зудом от всех болячек, в зловонном воздухе, в котором кислорода становилось все меньше, мы ждали решения командира. Наконец, 31 октября на рассвете, было принято решение на всплытие. В соответствии с записью в вахтенном журнале: плотность электролита 1,090 (почти вода), температура 42, в отсеках 40-50, углекислого газа и водорода более 2%, запас воздуха высокого давления – 130 кг/см2. Всплыв на глубину 20 м, начали продувать среднюю, когда эсминец находился на кормовых курсовых углах в 5 кабельтовых и делал разворот. Лодка выскочила из-под воды, подняты перископы, видимости почти нет. Не сравняв давление с наружным, пытаемся открыть рубочный люк, но ни командиру, ни боцману с кувалдой не удается это сделать, слишком велико давление в прочном корпусе ПЛ. Идет доклад, что эсминец увеличил ход и идет к нам. Для тех, кто в центральном посту осознавал тогда наше положение, это были самые трагические мгновения – беспомощная слепая подлодка и надвигавшийся на нее эсминец. Что предпримет он, будет ли таран, применит ли оружие, какие имеет указания от командования? Да и все остальное – какая военная и политическая обстановка сложилась в последние 5 суток? А пока – открыт люк!
Мне суют в руки ходовой , и командир выталкивает меня наверх первым, вылезает сам под козырек ограждения и закрывает люк. Я выскочил на мостик в одних трусах, с полотенцем на шее и поднял над рубкой флаг – символ принадлежности к нашей Родине и ее ВМФ. Эсминец подходил с кормы с левого борта, до него оставалось несколько десятков метров. Низко над рубкой в это время пролетает противолодочный «Орион-ЗР» с открытой дверью, откуда нас фотографировали. Вдоль борта эсминца собралась вся команда, вахта оставалась, по-видимому, только у противолодочного вооружения. Бортовой номер эсминца и поднятые им сигнальные флаги передаю вниз штурману каплею В.Наумову, который быстро определил по справочникам, что это «Чарльз П.Сесил», запрашивает «Нужна ли помощь?» Командир приказал не отвечать, смене заступить по готовности №2. И потом в течение более 30 часов мы приводили себя в порядок: провентилировались и провели зарядку аккумуляторной батареи, освободились от мусора, начали приводить в порядок механизмы и оборудование. Ожили и люди, все побывавшие хоть немного на мостике, посмотрев на Карибское море, на южные звезды, кальмаров и летающих рыбок. Приготовили обед, испекли хлеб. Можно было услышать шутки и давно забытый смех.
— Ну, Никиток, до свиданья. Учись как можно лучше, родной, и помни: папа всегда хотел, чтобы ты стал моряком... Ты проводишь, меня? Мама вынула из сумочки деньги. — Это тебе, Никиток. Пригодятся. — Не надо, мама. У меня все есть. — Возьми, возьми, пойдете в театр, угостишь товарищей. И она сунула мне деньги в карман. — Ну, Никиток, учись, расти и помни: папа всегда хотел, чтобы ты стал моряком. — Да... он и мне написал об этом... — Написал? Тебе? Я протянул маме письмо. Она прочла его, с трудом удержалась, чтобы опять не заплакать, спросила: — Ты меня проводишь, сынок? «Она уходит! — подумал я. — Уезжает. Надолго. В Геленджик. Так далеко!» Я снова бросился к ней: — Мама! Мамочка! — Не надо больше, сынок! Не надо, — сказала она, глотая слезы. — Пойдем лучше. Она пошла впереди, я — за ней, и я не знал, когда еще увижу ее. «Как незаметно прошли два часа!» — думал я, спускаясь по трапу. Тяжелая дверь подъезда захлопнулась, я вернулся в дежурную комнату и доложил, что «воспитанник Рындин явился». — Молодец! — похвалил Кудряшов. — Аккуратен. Хвалю... Что, приятно, когда приезжает мама? — И он тут же добавил: — Моя старушка тоже ко мне в училище из Орла приезжала. Как сейчас помню: вызывают в приемную, а она сидит на кончике стула, маленькая, седая, и ждет... Как увидела меня, охнула да как кинется ко мне... Вечером Юра спросил, когда мама придет еще раз. Я сказал, что не скоро, она уезжает.
— В ? — переспросил Юра. — Мы там жили на даче. В море купались, музыку слушали, на велосипедах катались. У нас сад какой был — со сливами! И мама моя... Фрол с верхней койки сказал приглушенным голосом: — Потише о мамах, ребята! — И он кивнул на сидевшего у стола старшину.
Глава пятая. ГОРИ
На другой день мы утренним поездом ехали в Гори. Все вокруг зеленело, цвело; все бы по ярко-розовым, желтым. Кура несла к морю мутные волны, горы были затянуты синей дымкой. То тут, то там паслись овцы; буйволы пили мутную воду; козы легко перепрыгивали с камня на камень. Мальчишки выбегали навстречу и что-то кричали. Мы махали им бескозырками. Поезд несколько раз останавливался на маленьких станциях. Электровоз гудел и одним рывком стягивал состав с места. Поприкашвили знал каждую станцию по этой дороге, Гори, Хашури, свой родной Зестафони. Илико показал на высокие скалы, в которых темнели отверстия: — Смотрите, ребята: это пещерный город Уплис-Цихе. Ух, тут когда-то жило много людей! — В горе? — удивился Фрол. — В горе. Там были базары и спальни, духаны и церкви. — Но к чему же жить под землей, когда и на земле много места? — недоумевал Фрол, — Как «к чему»? А враги? Они с гор, бывало, придут, всех перережут или уведут. — Зачем? — В плен! Так вот, лишь увидят врагов, бывало, все входы мигом задраят. Попробуй, возьми! — Так это было давно? — протянул Фрол. — Когда бомб и артиллерии не было?
— Ну, ясно, давно. Мой дед говорит: — тысяча лет. Поезд подошел к Гори. По длинному мосту через Куру буйволы тащили неуклюжие арбы; рядом шагали погонщики в войлочных шляпах. Сердито гудя, их обгоняли грузовики, горбатые, как верблюды, от вздувшегося брезента. Прошла рота бойцов с шинелями в скатку. Несколько осликов несли груженые корзины. Подминая асфальт, проскрежетал тяжелый оливковый танк. Фаэтон, запряженный парой серых в яблоках лошадей, вздымая пыль, обгонял нас. Прошла еще одна рота; скосив веселые глаза, бойцы поглядывали на нас из-под зеленых касок. На низком грузовике с прицепом колыхался, как надутый пузырь, серебристый «слоник» — аэростат заграждения. На широком плацу под платанами бойцы кололи штыками чучела. — Почему тут так много военных? — опросил я Кудряшова. — В Гори формируются части для фронта. Отсюда они пойдут прямо в бой. — Прямо в бой? — Да. С Кавказа они пойдут на Берлин! Кудряшов сказал это с нескрываемой завистью. Они будут бить фашистов, а он, командир «морского охотника», должен нас водить на экскурсии!.. Кудряшов все тут знал, и его знали многие. Он сказал, что его товарищ по флоту, командир «морского охотника», родился здесь, в Гори, и он бывал у него в гостях. И Кудряшов зашел в один из белых, стоявших в палисаднике домиков и привел горийокого старожила; это был дед его друга. Седой, как лунь, но крепкий старик — его звали Давидом Касрадзе — пошел с нами. Он рассказал, что с гор текут к Гори пять рек — главные из них — Кура и Лиахва, показал двухэтажное здание, возле которого выстроились шеренгой тополя — здесь было когда-то духовное училище, в котором учился маленький Сосо Джугашвили — Сталин. В нем учился и старый Давид. Улица, по которой мы шли, упиралась в желтый утес, словно обрубленный по краям. На самой вершине утеса возвышались круглые темные башни. Они были разрушены. — Это Горие-Цихе, горийокая крепость, — пояснил нам Касрадзе. — Там мы в детстве играли в Арсена. — А что это за «Арсен»? — заинтересовался Фрол. — Арсен? О-о! Старик поднял палец:
Он защитой был народу. Благороден был и честен, И за это он прославлен И любим в родном краю...
И великая честь была в игре стать Арсеном, ее добивался каждый из нас...
. Фильм Михаила Чиаурели (1937). По По мотивам грузинской народной легенды.
Мы шли по улице, среди домов с двускатными крышами. Дошли до одноэтажного дома с мраморными колоннами. Это был необыкновенный дом: одни колонны и крыша, без стен. Но под ним, словно под навесом, стоял другой домик — кирпичный, старый, со срезанной, косой крышей, с открытой галерейкой вокруг. Здесь родился Сталин. Во дворе стояли обогнавшие нас бойцы. Молодой офицер поднялся на галерейку. — Завтра мы уходим на фронт, — сказал он — Поклянемся, что ни один из нас не посрамит ни Родины своей, ни чести! Опустившись на колено и приподняв край алого знамени, офицер поцеловал его. — Клянемся, — продолжал он проникновенно, — что мы будем драться смело, умело, уверенно, по-гвардейски, до последнего вздоха. И клянемся, мы вернемся с победой! — Вернемся с победой! — подтвердили бойцы. — Вернемся с победой! — повторило эхо на желтом утесе. Построившись, солдаты запели и пошли по залитой асфальтом улице. Долго была слышна их песня.
Мы вошли в . Тут была одна комната, очень бедная, чистая; казалось, хозяева только что вышли и скоро вернутся. На комоде стояли ярко начищенный самовар, керосиновая лампа, в углу — большой сундук, покрытый тонкой тканью с рисунками, и тахта, прикрытая ковром. На стене висел портрет чернобрового, коротко остриженного мальчика. Рядом с портретом, в рамке под стеклом, я увидел аттестат Горийского духовного училища — аттестат, отметкам которого мог позавидовать каждый: по всем предметам и поведению были выведены пятерки. «Да, — подумал я, — ему тяжело жилось, и все же он учился отлично. Значит, для него не существовало слов «не могу». Не существовало слов «не могу» и тогда, когда он бежал из ссылки и когда царская полиция охотилась за ним повсюду. А почему мы, когда на завтра задано что-нибудь трудное, говорим: «О, это выучить я не могу»? Ведь солдаты и офицер, которые ушли сегодня на фронт, никогда не сказали бы: «Не могу». «Дойдем до Берлина! — обещали они. — Дойдем и вернемся с победой!» А мы? Разве мы не можем оказать: «Все преодолеем, все трудности, но окончим на «отлично»?..» Я думал об этом, пока мы осматривал» музей, думал, когда шли по узким улочкам, забрались на утес, в старую крепость. «Завидуйте, я гражданин Советского Союза!» — вспомнил я слова Маяковского, когда смотрел с крепостной стены на далекие, покрытые снегом горы, на серебристые полосы рек, сады и селения. «Это все моя Родина, — думал я: — горы, реки, долины, сады... Моя Родина и дальше — там, за горами, до самого Ленинграда, и вон там, за другим хребтом, до самого Тихого океана...» Когда мы возвращались на вокзал, из большой белой школы гурьбой высыпали ребята. Нас окружили. Кто-то спросил, бывали ли мы в Севастополе. Илико показал на Вову: — Севастополь — его родной город. Бунчикова стали спрашивать, сильно ли был разрушен Севастополь до того, как его захватили гитлеровцы. — У нас есть письмо из подземной школы, — сообщил нам школьник, которого звали Арчиллом. — Хотите посмотреть?
Мы вошли в школу, и нам показали письмо на стене, в рамке: севастопольские ребята писали, что учатся под землей, и хотя город бомбят, они все же получают пятерки. — Ты знаешь эту школу? — спрашивали Бунчикова. — Она действительно под землей? — Да, когда школу разбомбили, мы стали учиться под землей, в пещере. — Мы получили письмо в сорок первом году, — рассказывал Арчилл, — и обещали, что не отстанем от севастопольцев. Мы послали им наши отметки. Но они, я боюсь, их не получили. В сумерках школьники провожали нас на вокзал. Мы шли шумной толпой по улицам. Горийцы приглашали приехать осенью, когда поспеют яблоки. Подошел поезд, и мы расстались. В поезде Авдеенко вдруг спросил: — В Севастополе под землей учились? — Ты же сам слышал. — И во время бомбежки? Он задумался и отвернулся к окну.
, до мая 1942 года, в Севастополе работало , в которых прошло обучение, в общей сложности 2422 человека. Севастопольские учителя и их воспитанники приняли активное участие в обороне .
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Стихли овации школьников, курсантов мореходного училища имени А.И.Маринеско и гостей юбилейных торжеств – представителей мэрии и администрации Губернатора, интеллигенции, членов мемориальных Обществ подводников города–Героя Одессы, отметивших 100-летний юбилей со дня рождения легендарного подводника Героя Советского Союза Александра Ивановича Маринеско, командира подводной лодки С-13.
Многочисленный митинг с возложением венков и цветов к памятнику Герою, торжественное собрание в Русском драматическом театре города снова показали, насколько жива память и велико уважение жителей Одессы к боевой славе и морским традициям своего города.
У памятника собрались командиры подводных лодок Военно-морского Флота Союза ССР. Слева направо: капитан I ранга Чирков Владимир Петрович, капитан II ранга Валентин Станиславович Ваховский, капитан I ранга Сергей Павлович Попов, капитан II ранга Юрий Константинович Розанов, капитан I ранга Виктор Владимирович Суслов. С лихвой испили они чашу холодной войны 60-80 гг. прошлого столетия, когда Военно-морской Флот и Вооружённые Силы СССР не позволили разгореться пожару III мировой войны. Не понаслышке, очень хорошо знают они, что такое боевая служба в Мировом океане вдали от родных берегов.
Ветераны зажгли памятные свечи у Памятника А.И. Маринеско и склонили головы в минуте молчания, отдавая дань глубокого уважения легендарному товарищу по оружию.
Собравшись позже в этот день в приватной обстановке опытные подводники снова переживали перипетии известной «атаки века» командира А.И. Маринеско, делились воспоминаниями о событиях из своей походной жизни и спорили о судьбах и значении Флота и Мирового океана для своей Страны.
Они всегда под Флагом ВМФ. Одесса, 15 января 2013 года.
Настоящие моряки – командиры подводных лодок, они никогда и ни в чём не отступили от заветов прославленного адмирала П.С.Нахимова – «для моряка нет лёгкого пути, нет трудного пути, а есть славный путь!».
Слева направо: Валентин Ваховский, Валентин Максимов, Сергей Попов.
Наиболее важным качеством, необходимым для профессии подводника, является выносливость. Экипаж подводной лодки - это коллектив, где на миру и смерть красна, где минутное проявление отрицательных качеств не сделает погоды. Проявление отдельными членами коллектива страха, слабости духовной или физической, паники, нервозности не изменят результата выполняемой боевой задачи, ибо они проявляются в коллективе в разное время, где большинство членов взаимозаменяемы, где заместительство предусмотрено штатным расписанием. «Трус на минуту», если ПЛ выполнила задачу, действуя смело и дерзко, остаётся членом героического экипажа. Если же подводник не обладает выносливостью...
Капитан 2 ранга Е.Н.Шеховец.
Так что же такое выносливость в предлагаемом понимании этого слова?
Это способность длительно переносить бытовые неудобства: - дышать воздухом с повышенным содержанием вредных газов; - испытывать хронический недостаток питьевой воды, рацион которой близок к физиологическому минимуму; - спать вдвоём на одной койке (поочерёдно, разумеется); - не курить, когда, как назло, очень хочется; - не видеть солнца 40-90 суток; - умываться, чистить зубы морской водой с высокой солёностью, от которой начинают воспаляться слизистые оболочки носа, глаз и нежные участки кожи; - пребывать в отсеках с высокой температурой и влажностью воздуха. Это способность: - длительно переносить гипокинезию; - переносить постоянное напряжение в условиях повышенной опасности аварии - пробоины, пожара, отравления, электротравмы, которые нередки в плавании. Это: - терпимость к товарищам по прочному корпусу, лица которых после сотого или двухсотого дня плавания зачастую превращаются в «свиные рыла»; - способность не свихнуться от многомесячного однообразия обстановки; - постоянная готовность к действию «по сигналу», которая должна быть одинаково высокой как в первый день плавания, так и в сотый, трёхсотый, триста девяносто пятый.
Если необходимо участие в бою, то бой ведут все твои товарищи, но свои обязанности ты выполняешь один.
Ветераны 4-й Эскадры ПЛ КСФ.: капитан 1 ранга Е.Н.Шеховец, контр-адмирал П.М.Романенко, капитан 1 ранга А.П.Андреев, капитан 2 ранга Каширин.
ПЕСНЯ ВЕТЕРАНОВ-ПОДВОДНИКОВ
Уходят дизеля. Их режут на иголки. Отдельные из них взошли на постамент Как знак, что их в моря вели морские волки. И это - факт! И это - аргумент! Теперь атомоходы на переднем плане. Теперь они шумят в глубинах всех морей. Но скромничать и в тень мы уходить не станем, Мы - моряки с подлодок-дизелей! И нам доступны были все морские дали, Хоть служба и была значительно трудней, Но слабость проявлять себе не позволяли - Мы - моряки с подлодок-дизелей! Теперь другие песни и другое время. Но атомный от нас пошел подводный флот! Отныне он несет нелегкой службы бремя, А дизелям признанье и почет! Отныне он несет нелегкой службы бремя, А дизелистам слава и почет!
25 октября 2003 г. 70 лет 4-й Эскадры.
Памятник подводнику - Евгению Николаевичу Шеховцу. -
Экипаж Б-36.
«Мы подошли к Багамским островам. Получили приказание Главного штаба «форсировать пролив Кайкос скрытно под РДП». Не знаю, кто придумал такую мудрую рекомендацию, но мои офицеры долго смеялись над этой фразой. Дело в том, что прозрачность воды в Саргассовом море в ясную погоду достигает десятков метров. Это полностью исключало использование РДП в светлое время суток. И ночью скрытное форсирование пролива под РДП было затруднительно. На островах, которые омываются водами Кайкоса, американцы установили радиолокационные и шумопеленгаторные станции. Я принял иное решение: пройти Кайкос в подводном положении на электромоторах, предварительно пристроившись под днищем какого-нибудь транспортного судна, следующего в нужном нам направлении. Но прежде нам необходимо как следует зарядить аккумуляторные батареи. К тому моменту американцы уже искали нас интенсивно. Даже ночью заряжаться под РДП давали не более 30-45 минут. Появлялся самолет, и лодке приходилось погружаться, чтобы не выдать себя. Уточнив свое место и маневрируя в 12-15 милях от пролива, мы ждали удобного момента для его форсирования. И тут во время очередного сеанса связи получили приказ отойти миль на 100 от Кайкоса и занять позицию, ограниченную небольшим радиусом. Так началось почти месячное, изнурительное противостояние американскому флоту у Багамских островов. Чуть ранее, в 200-300 милях от Бермуд, мы натолкнулись на группу американских эсминцев, которые вели поиск гидроакустическими станциями в активном режиме. Сигналы их ГАС мы обнаружили значительно раньше, чем увидели корабли в перископ и услышали шумы винтов. Вообще, Саргассово море, как мы вскоре поняли, - район с такой гидрологией, которая позволяет устанавливать гидроакустический контакт с объектами на больших дистанциях. Лодочная ГАС «Арктика-М» в северных широтах уверенно обнаруживала шум винтов надводных кораблей с расстояния в несколько кабельтовых, а здесь брала их с десятков и даже сотен кабельтовых. Такая «прозрачность» была на руку не только американцам, но и нам. Обнаружив противника на значительной дистанции, легче совершить маневр уклонения.
Подводная лодка "" над водой.
Перемещаясь в Саргассовом море с одной позиции в другую, и пользуясь преимуществами в дальности обнаружения надводных кораблей, Б-36 успешно выполняла поставленные перед ней задачи. Однако свое тактическое мастерство совершенствовали не только мы, но и американцы. Зная, что зарядку аккумуляторов мы проводим ночью в режиме РДП, они стали устраивать против нас засады. В темное время суток в районе нашей позиции они расставляли без хода и ходовых огней несколько противолодочных кораблей, которые вели поиск гидроакустическими станциями в пассивном режиме шумопеленгования. Однажды около двух часов ночи мы и напоролись на одну такую засаду. Всплыли в позиционное положение, то есть одна наша рубка торчит из-под воды. Ночь, штиль, ясная видимость... Вдруг акустик обнаружил шум винтов противолодочного корабля. Срочно начали погружаться. Шум винтов и работающих машин эсминца оглушил экипаж. По корпусу застучал «горох» - охотившийся на нас корабль включил ГАС в активном режиме. Казалось, будто американский корабль провел граблями по нашим головам. Иначе говоря, от гибели нас отделяли каких-то метра полтора. Но это мы осознали потом, а тогда настало время отрываться. Но не удалось. Во-первых, потому что на помощь эсминцу, обнаружившему нас, прибыли еще два корабля. А во-вторых, и это самая главная причина неудачи, из-за уже упоминавшейся поломки верхней крышки выбрасывающего устройства имитационных патронов лодка не могла погружаться более чем на 70 метров. Это обстоятельство сыграло роковую роль. Но прежде чем заставить Б-36 подняться на поверхность, американцам пришлось 36 часов ее непрерывно преследовать. Обстановка в отсеках - чудовищная. Люди задыхались и падали от усталости. После того как лодка стала предметом «президентской охоты», я, впрочем, как и другие командиры подлодок нашей бригады, не спал несколько суток и больше всего боялся потерять сознание и свалиться. Выручал нашатырный спирт, флакон которого предусмотрительно дал мне военврач Буйневич. И только после того, как аккумуляторная батарея полностью разрядилась, я дал команду всплыть.
Как только лодка закачалась на океанской зыби, мы подняли на штыревой антенне парадный крейсерский флаг ВМФ СССР. Надо отдать должное командирам кораблей, окруживших нас. Они вели себя достаточно корректно. Два эсминца вскоре ушли, а с нами остался «Чарльз П.Сесил». С него передали семафор русской азбукой Морзе: «Нужна ли помощь?» Ответил: «В помощи не нуждаюсь. Прошу не мешать моим действиям». И они не мешали. Правда, эсминец шел параллельным курсом на дистанции 50-60 метров. И его пушки были развернуты в нашу сторону. Донимали вертолеты, которые периодически барражировали над Б-36. С них велась кино- и фотосъемка. Вертолеты сбрасывали взрывные патроны впереди по курсу лодки, опускали буксируемые ГАС. Наша служба радиоразведки перехватила открытое радио от президента Кеннеди командиру «Чарльза П.Сесила»: «Благодарю за работу... Всплывшую русскую субмарину держать всеми силами и средствами». Мы же никак не могли передать донесение. Американцы глушили нас своими средствами радиоподавления. Только на 48-й раз мы получили квитанцию Главного штаба, то есть подтверждение о приеме сообщения с борта Б-36. Более суток потребовалось Б-36 для полноценной зарядки батарей. Заодно, наконец, отремонтировали и укрепили верхнюю крышку выстреливающего устройства. Теперь мы получили возможность нырять на 250 метров. Продумали мы и план отрыва от «Чарльза П.Сесила». Здесь хорошую идею подсказали старший лейтенант Жуков и мичман Панков - тот самый, которому была сделана операция аппендицита на переходе в Бермудский треугольник. По их предложению блоки нашей ГАС подводной связи «Свияга» перестроили на частоту работы гидроакустической станции американского эсминца, с целью забить ее импульсы в первые минуты отрыва, когда сами будем уходить на предельную глубину погружения. Днем отобедали. Выбрали момент, когда самолетов и вертолетов не было видно, и погрузились. «Чарльз П.Сэсил» включил свою ГАС в активном режиме. Он - сигнал, мы в ответ «Свиягой» - такой же. В общем, дезориентировали. Двигаясь зигзагом на глубине 180-200 метров, изменили генеральный курс на 180 градусов. Вопреки ожиданиям, довольно легко оторвались и тем самым сорвали исполнение указания президента США противолодочникам: «русскую субмарину держать всеми силами и средствами».
Капитан 3 ранга А.Ф.Дубивко, командир подводной лодки «Б-36».
Больше нас американцы обнаружить не смогли. Познав на горьком опыте новую тактику противолодочных сил в ночное время (нахождение в засаде без хода и огней, поиск только пассивными средствами обнаружения и т.д.), мы также изменили свою. С наступлением темноты всплывали в позиционное положение и заряжали батареи, вентилировались и определялись по звездам на «стопе», то есть без хода. Единственное неудобство доставляла авиация. Но ночью самолеты летали реже, чем днем, и для поиска применяли радиолокацию, работу которой мы обнаруживали на расстояниях, позволяющих успешно уклоняться погружением. Такая тактика применялась нами в течение двух недель - до тех пор, пока не настало время покинуть Бермудский треугольник и уходить домой - и ни разу не дала сбоя.
