Боевая служба. Обед. В кают-компанию офицерского состава входит командир и, желая приятного аппетита, спрашивает, как, мол, обед приготовлен. Отвечаю: «Ну что можно сказать, товарищ командир. Шпроты приготовлены хорошо!».
Летом 2008 года в Мамоново (маленький городишко в Калининградской области на границе с Польшей), где находится большой рыбоконсервный комбинат (1949), открыт Это двухметровая бронзовая банка, из которой выпрыгивают шпроты.
Еще одна судьба, горький, трагический, путь, предшествовавший поступлению в Тбилисское нахимовское училище. Рассказ Георгия Аскалоновича Огурского. Продолжение.
В БЕЛОГЛИНСКОМ ДЕТДОМЕ
Детдома, распределители, а то и просто копна соломы, стали для Горика домом. Его появления в Белоглинском детдоме, никто, кроме поварихи, тёти Фимы, и не заметил. Милиционер оставил его около кухонной двери: - Подожди здесь, скажу, чтобы накормили тебя, а я пойду, поищу директора. Из кухни выглянула полная, круглолицая, улыбающаяся повариха. Таких румяных тёток Горик давно не видел. Подала ему мисочку с лапшой: - На, пошамай, а то ужин не скоро. А хлеба дать? Горик молча кивнул. - Правильно, - одобрила тетя Фима, - яка еда без хлеба для русского человека! Через несколько секунд она вынесла ломоть серого хлеба с половинкой соленого огурца. Никогда хлеб с огурцом не был таким вкусным! Макароны с хлебом... Только в России едят так голодные люди! Он задремал от сытости с пустой миской не коленях, сидя на полу в коридоре напротив кухонной двери. Видно, тётя Фима о нём забыла. Забывать о нём теперь будут часто. Гораздо чаще, чем вспоминать, что он голоден, ему нечего надеть или негде спать… - Гля, який махонький! Прямо покати-горошек, - услышал он голос над собой. Взглянув вверх, увидел круглую загорелую мордашку пацана со светлыми вихрами волос. Он был в белой рубашке с пионерским галстуком и красной повязкой на рукаве левой руки. С ним рядом стояли ещё двое мальчишек в подобной одежде. - Тя як зовут? - спросил старший из них. - Горик, мы из Ленинграда... - Горя? Ну ладно. Пошли, койку покажу, нас послали тебя в спальню отвести. Видимо, по созвучию ему присвоили имя Григорий. И день рождения назначили на полтора года позже действительного. Он пытался объяснить, что Горик, Горка от слов Егор, Егорка, Георгий. Но его не расслышали, не захотели слушать.
Маму хоронили недели две спустя после его приёма в детдом. Всё было, как в тумане, даже притронуться к не разрешили - "тифозная". Просто шли, шли, шли за телегой с гробом, а потом ехали на телеге обратно, после того, как закопали маму. ...Однажды ему сказали, что он может навестить сестрёнку, и отвели в уютный сельский двор с приусадебным садиком и огородом. Было тепло, покойно, как бывает на Ставрополье в конце лета, когда созревают яблоки, цветут палисадники, и природа ласкова, щедра и благодатна. Девочка, его сестра Лялька, сидела на расстеленном под яблоней байковом одеяле, в одной распашонке, в волдырях от укусов слепней на оголенных частях её нежного тельца. с огромной шляпкой подсолнуха. Увидев брата, она отковыряла семечку и протянула Горику, словно они расстались пять минут назад. Пришла толстая тётка, что-то запричитала, закудахтала, взяла Ляльку на руки. Лялька сказала: - Мама! Горику это показалось странным, стало как-то не по себе, что его сестра зовёт чужую тётю мамой, он почувствовал себя чужим. Его чем-то угощали, пытались разговорить, спрашивали, кем работал отец. Горький осадок не проходил, он отвечал односложно. Видно, это "маме " не понравилось. К вечеру его отвели обратно в детдом...
ЭВАКУАЦИЯ
Из Белоглинского РОНО пришло распоряжение готовиться к эвакуации за Каспий. Вещей, предупредили, надо брать с собой минимум; надо уходить пешком, с подводами. Несколько лошадок в детдоме было. Дня два готовились: продукты, одеяла, рюкзаки с личными вещами и документами на каждого детдомовца. Видимо, подзадержались с отъездом. Собрались во дворе около телеги с вещами и запряжённой лошадью. Было несколько взрослых – повариха тётя Фима, ещё кто-то. Тронулись в путь. Целый день шли, но ушли, видимо не очень далеко. В стерне стрекотали кузнечики и сверчки. Солнце клонилось к закату, когда вдруг неожиданно прямо из солнечных лучей появились самолёты - с крестами на крыльях и какого-то мышиного, непривычного цвета.
Они снизились над дорогой, так низко, что даже лица летчиков можно было разглядеть. Видимо, и им было видно, что на подводах дети, но после разворота вдруг застрочили пулемёты, Заржали и упали две лошади, в ужасе закричали дети и бросились врассыпную. Горик соскочил с телеги вместе с другими, как был в майке, трусиках и сандаликах. Ребята были с рюкзаками, а у Горика вещи были в чемодане. Лошадь ускакала с чемоданом. Все побежали к скирдам, зарылись в солому: хоть и страусиное, но укрытие... Несколько минут спустя стало трудно дышать, запахло дымом. Из скирды, как червяки из гнилого гриба, вылезали перепуганные детдомовцы. Возможно, их кто-то и искал, но не догадался позвать. Из горящей скирды выскочили 7 девочек с рюкзаками, повариха тётя Фима, её дети, Игорь и Маша, и Горик. Все были приодеты и обуты, лишь Горик оказался в майке, трусиках и сандаликах , полуголый. Покрутившись и не увидев в мареве степи ни души, все пошли почему-то в сторону заходящего солнца. Идти по дороге побоялись: вдруг опять прилетят немецкие "рамы". Шли долго, прямо по стерне, от скирды к скирде. В сумерках пошли по дороге, и вдруг послышался шум. В темноте, не включая фар, двигалась колонна грузовиков. Все машины были одинаково зачехлены брезентом. Остановились. Вышедший из передней машины военный после разговора с тётей Фимой рассадил ребят под брезент, приказал устроиться так, чтобы не падать и покрепче держаться. Кое-как усевшись на какие-то жердочки и держась за перекладины, найденные на ощупь, отправились в путь. Раза два военный проверял, как дела. Но никто не жаловался. Глубокой ночью грузовики остановились в деревне с темными избами, как позже выяснилось, на хуторе Отрадненском. Здесь проживало десятка два семейств. Хутор был отделением колхоза, имел стадо коров, табун лошадей, сеял зерно, выращивал овощи и бахчи. Всех поместили в пустовавшей хате, где летом, в страдную пору, собирали детишек на время, пока работают в поле мамы-хуторянки. Тётя Фима, как могла, опекала ребят, отправляла сына-подростка к пастухам, а дочку отправляла готовить пищу. Дел всем хватало. Управившись, шли на речку или в поле, собирать опавшие абрикосы на лесополосах, остатки картошки, кукурузы. Стали подумывать о зиме; хуторяне выжидали. Немцев словно бы и не было, лишь на шоссе за рекой были видны колонны грузовиков непривычного очертания.
В ОККУПАЦИИ
Двое полицаев на лошадях появились рано утром. Вряд ли это было случайно. По-видимому, кто-то донёс. Разглядывая во дворе построенных ребят-детдомовцев, они приказали двинуться по проселочной дороге в станицу. Жителям хутора было велено отправить ребят в детдом, в город Армавир. Не особо мудрствуя, на другое утро простодушные хуторяне усадили детей на телегу, смягчённую соломой, дали на дорожку харчей: хлеба, сала, огурцов и целую флягу мёда.
Конюх дядя Петя чмокнул губами, и лошади потащили телегу длинной степью, в сторону устья реки Уруп. Ехали долго с привалами и кормёжкой лошадей. Добрались до Армавира лишь к полудню, на другой день. Сгрузили припасы, и дядя Петя уехал, справедливо опасаясь, что лошадей могут отобрать. Ребят отвели в большую, практически пустую комнату (класс школы), в углу которой было свалено охапки две засохшей на стеблях фасоли. Командовал хромой, одноногий, обросший щетиной мужик: стук протеза разносился по коридорам бывшей школы. - Начистите ведро фасоли, будет вам подстилка для спанья, - буркнул он и ушёл. К вечеру привезли ещё возок. Дети чистили фасоль, её же ели, на ней спали. Так прошло три дня. Явился офицер, взглянул на ребят, на фасоль, расстеленную в углу для просушки, сказал: - Яволь... всё убрать... Чумазые ребятишки не очень были уверены, к ним или к фасоли относилось слово "убрать". Но тут же решили, что им ничего хорошего ждать не стоит. Присмотрелись к дежурному полицаю у ворот, нашли лазейку под забором с противоположной стороны. Рано утром, на другой день, Тома, одна из девочек постарше, пошла договориться с привратником, якобы попросить семечек у бабушки, которая торговала на перекрёстке. Тем временем остальные, по одному, друг за другом просочились через лаз под забором Вдоль забора, поспешили в конец проулка, свернули за угол. Затем пробежали по пустырю и вскоре оказались на окраине города, где начались поля - посевы кукурузы и подсолнухов. Пробирались по полям, по межам, опасаясь погони. Вечером оказались у шоссе, и, разбившись группами по 2-3 человека, пошли по обочинам. Шли час, другой; поспали в скирдах соломы. А на рассвете опять - в путь. В полдень, обессиленные, на окраине станицы попросили попить у хозяйки домика с колодцем. Женщина оказалась участливой: налила всем по кружке молока, дала по ломтю хлеба и по 2 яблока на дорогу.
...Дети шли на тот хутор, где их высадил командир военного грузовика. Всё же наша власть, ведь он приказал присмотреть за детьми. И там они не голодали. А немцы их досыта "накормили" фасолью. Солнце клонилось к закату, когда они перешли Уруп, поднялись на знакомую горку и оказались на перекрёстке дороги от реки и хуторской улицы. Уселись на обочине, не в силах двигаться. Стали собираться хуторяне. Поразглядев пришельцев, женщины одна за другой разобрали девочек с рюкзаками. Лишь раздетого, сопливого и кашляющего Горика никто не позвал. Его отвели в ясли, кинув ему для укрывки старый кожушок на соломенную подстилку. Кто-то принёс ему кружку тёплого молока и ломоть хлеба. Ночью в соломе шуршали мыши. Вволю наплакавшись от безысходности и одиночества, Горик уснул, закутавшись в кожух с головой. На другой день ему принесли чугунок литра на полтора, обломок напильника, камень — кремень и вату — трут, научили раздувать огонь. Во дворе был возок соломы, а в комнате плита – труба. Подарили ему сумочку сухофруктов, чтобы делал «взвар», так на хуторе называли компот. Прошло несколько дней выживания в яслях, пока не заглянул дядя Вася – бригадир. Взяв без разговоров Горика в охапку, он отнес его к себе домой, передал тёте Насте, приказав держать на печи: - Пакеда не оклемается от кашлю и не перестанет заикаться!
«В ЛЮДЯХ» У МАМЫ НАСТИ
Дядя Вася, бригадир, изредка появлялся и вновь исчезал, но всегда протягивал Горику свою большую крепкую ладонь со словами: - Як дела, Грицко?! На рассвете он запрягал свою пару серых лошадок в яблоках и укатывал куда-то через поля, холмы и ветрозащитные полосы. В горах укрывалось стадо коров, отара овец, табун лошадей и несколько колхозников, старичков, кого не призвали на войну. Однажды дяде Васе не повезло: лошади стояли еще в хлеву, когда появились двое солдат - даже не немцев, а мадьяр - в странных касках и темно-зеленых шинелях. Они забрали лошадей. Дядя Вася успел выбраться в окно на другую сторону хаты и уйти через огороды. Утрата пары лошадок дорого обошлась дяде Васе: весною 1943 года, когда вернулась Красная Армия, его арестовали и отправили в штрафбат, на фронт. Он был смертельно ранен, умирал в Сочи, на руках у жены, Насти. Пока Настя добиралась до Сочи, затем ухаживала, а потом хоронила мужа, Горик оставался на хозяйстве. Как мог, доил корову (в кружку), отправлял на выгон стайку гусей, пропалывал буйно зараставшие грядки картошки и даже иногда варил себе борщ - ему уже шел тогда десятый год.
И всё бы было нормально, если бы однажды в поле, при высокой траве, где гуси не могли взлететь, на них не напал лис или волк и не переполовинил стаю, а теленок не упал в заброшенный колодец. Настя не сильно расстраивалась, убитая горем по мужу, однако потребовала, чтобы Горик называл её мамой. Горик перестал с нею разговаривать вообще, раз нельзя ее было называть тетей Настей. Целыми днями он пропадал на реке или в колхозном саду, где жил пасечник дядя Федя, делившийся с Гориком хлебом и угощавший медом и яблоками. Наступила осень - пришлось с сеновала перебраться в Настину хату. Утром она будила: -Вставай, упрямый немец, гони корову в стадо! Однажды, когда лужи уже покрылись ледком, он горько разревелся: -Спаси, мамочка, холодно ведь - по льду босому. - Хоть обращался он и не к Насте, она сжалилась, отмыла его ноги в цыпках и разрешила надеть свои старые галоши. Тогда Горик переломил себя и стал называть Настю "мамой", как бы играя, и все еще помня свою родную маму... Учебный год осенью 1943 года дети Отрадненского хутора начали лишь в ноябре. Мама Настя раздобыла у кого-то для Горика девчоночьи туфельки с пуговками. Они ему были маловаты, но он, кое-как втиснувшись в них, скакал по кочкам мимо луж в школу, как на праздник. Каждый раз там можно узнать что-то новое, чему-то научиться. Ни книжки для чтения, ни тетрадей не было — старались запоминать все, что писалось на доске или говорилось. Учителем был недолечившийся, с перевязанной рукой военный. Он преподавал только до апреля. Это были для Горика и первый, и второй классы. В начале лета мама Настя решила переехать в станицу Отрадную к своей матери, жившей с двумя невестками и двумя внуками (оба ее сына были на фронте). Все пятеро жили впроголодь, а теперь их стало семь. Деньги, вырученные от продажи хаты, а потом и коровы проедались быстро, и к осени 1944 года Настя налегке, с небольшой котомкой решила ехать на Кавказ. А Горика послала в РОНО: - Устраивайся в детдом, вместе мы не выживем...
Горько было сознавать себя ставшим лишним для «мамы», еще недавно требовавшей от него сыновней покорности. В РОНО составили акт о появлении сироты, выписали новое свидетельство о рождении (ЗАГС был рядом); со слов Горика записали фамилию отправили в Банатовский детдом - в 5 км на юг от станицы Отрадной.
ПО ДЕТДОМАМ
Детдом в деревне Банатовка располагался в бывшей помещичьей усадьбе. Это был одноэтажный дом в 5 комнат: с пристройкой для кухни со столовой и несколькими хозяйственными строениями. Детдом был на самообслуживании: уборка помещений, отопление печное, раздача пищи и многое другое велось с помощью дежурных пацанов и девочек. Если учесть, что большинство ходили в школу, то нагрузок всем хватало. Жили весьма скудно: одеты были, как придется, на койках одни матрасы, а ели далеко не до сытости. Большинство ребят "корешковались", дружили по 2-3 человека. Это скрашивало внутреннее одиночество, позволяло находить собеседника... Горик вскоре сошелся с худеньким, горбатеньким мальчиком Геной, он был слабенький, все обижали мальчика, и его было жалко. Решили, что «корефанство» надо закрепить: "Гена - горбун" и "Горя" - все на "Г". Сделали "наколки", по тогдашней моде - татуировки. На запястье - по одинаковой буковке "Г". Кололи иглой с накрученной ниткой, макая в сажу от жженой резины и разведенную слюной. Выигранную пайку хлеба тоже делили пополам. Но дружба, едва начавшись, прервалась из-за подстрекателей — завистников, решивших разорвать их союз и спровоцировавших ссору. Можно было сказать о своих переживаниях. И отчего некоторым так мешает чужое счастье?
Иногда пацаны приносили с поля картошку, кукурузу, подсолнух, а позже разрывали норы в где хуторяне хранили свой урожай на семена до весны. Надо было раскопать снежный наст, продолбить земляную насыпку, вытащить солому. Затем залезть в нору с головой, достать картофелину одной рукой... Если были вдвоем, то второй следил, не появится ли сторож. В тот поход им трагически не повезло: двух объездчиков на лошадях напарник увидел слишком поздно, когда те их уже заметили. Мальчишки отбежали за бурт в ложбинку, залегли в снег. Поздно! Их гнали нагайками в деревню до конторы. Там приказали раздеться догола и поставили голыми коленями на рассыпанную по полу кукурузу Требовали: - Признавайтесь, кому продавали картошку? Не верили, что брали на всех детдомовцев, «следователи» зажимали в дверях шкафа ладошку, били линейкой, не обращая внимания на их скулеж и оправдания. Наконец, утром вызвали завуча. Их отпустили, заставив всех расписаться в акте о подмороженном бурте картофеля по вине детдомовцев. В кабинете завуч им всыпал по паре оплеух, вызывая по очереди... На всю жизнь запомнились те чувства стыда, обиды и полной беззащитности. Казалось, все на них поглядывают с презрением за их провал. В конце учебного года, когда Горя кончил 4 класс, объявили, что в пятом классе они будут учиться в другом детдоме. Появилась надежда на избавление от всеобщих порицаний. Группу ребят (2 мальчика и 3 девочки) перевели в Попутнинский детский дом Краснодарского края. Здание было невелико, и дети спали по двое на койке. Горю "подселили" к «деду» - так звали мальчика-альбиноса Василия. Он отличался природной ловкостью и реакцией: частенько цеплялся за борт проходящего по шоссе автомобиля и сбрасывал ребятам, что-нибудь съедобное - жмых, кукурузу, семечки. Детдомовцы высыпали на дорогу стаей и вмиг все расхватывали и сгребали.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Как известно, на пульте ГЭУ не только самые умные, мудрые и гениальные, но и страшные любители чистоты и порядка. Во всех без исключения автономках в бытность управленцем палубу застилали войлоком, экспроприированным при ремонте на заводе, и снимали тапочки, ставя их у двери. На одной из боевых служб произошло вот что: старшина команды электриков Петрович пошел перекурить, и в его отсутствие (по его же вызову) на ПУ ГЭУ прибыл молодой матрос. Не видя старшины команды на боевом посту, вопрошает: «А где товарищ мичман?».
На полном серьезе отвечаю ему: «Да хрен его знает. Сами целый час ищем. Все-таки в Бермудском треугольнике ходим. Вон от него одни тапочки остались. Смотри сам осторожно передвигайся». Матрос хлопнулся в обморок.
КОЕ-ЧТО ИЗ ДНЕВНИКА ВИТАЛИЯ ЛЕНИНЦЕВА. Продолжение
23 АВГУСТА, Балаклава В первый же вечер чуть не устроил драку из-за почти незнакомой девушки. Но в конечном счете вся балаклавская шпана записалась в мои приятели, а сам я получил постоянную прописку на местной танцплощадке. Нравы здесь диковатые, не питерские. Хожу с ножом. Надо сказать, что за эти два дня лучшими друзьями нашей стажёрской группы стали дочка командира дивизии, дочка начальника штаба и дочка командира бригады. Не правда ли, блистательные успехи? Мы познакомились с ними утром в субботу, когда ходили на почту. А вечером на танцплощадке были уже вместе. Вот и сегодня. Только что вернулись с «прогулки». Сначала всё было хорошо. Встретились с девушками, полюбовались на чемодан с едой, заготовленной ими на всю компанию, и отправились на Золотой пляж, который километрах в пяти от Балаклавы. Туда по воскресеньям ходят катера, но мы пошли пешком. Хорошо покупались. А когда собирались домой, наши «дамы» изъявили желание идти напрямик, через скалы. Мы по незнанию согласились. Сам еле идёшь, да ещё и спутницу нужно поддерживать да подсаживать. Но ни спутниц, ни марку свою не уронили. Удивляюсь,
И всё-таки насколько Люда лучше этих девушек. Всё познаётся в сравнении. Мне нужна только Люда, моя славная, чудесная Люда. 24 АВГУСТА, Балаклава Вчера, когда провожал Тоню, с большим трудом нашёл тему для разговора. Удивляюсь, как она, да и остальные приятельницы наши,- учатся в высших учебных заведениях? Единственное светлое пятно — это Жанна. Весёлое улыбающееся существо, к тому же хорошенькое. Она студентка Ленинградского университета, поэтому я её особенно уважаю. Между прочим, это из-за неё я чуть не подрался в первый же вечер. Жаль, что она скоро уезжает. 25 АВГУСТА, Севастополь Вот она, моя красавица, моя чудесная лодка. Хочется расцеловать каждый винтик. Я, мичман-стажёр Виталий Ленинцев, нахожусь на подводной лодке! Жизнь прекрасна и удивительна. Экипаж — милые, отзывчивые люди. За внешней грубостью скрываются, я уверен, замечательные человеческие качества. Это и понятно. На лодке не может быть никаких склок, ссор и обид. Один зависит ото всех и все зависят от одного. Неловкий поворот какого-нибудь маховика — и волны навсегда сомкнутся над кораблём. Вечером из Балаклавы привезли письмо от Люды. Грустное письмо. Она не поступила. Переживает очень. Как мне жаль её, а помочь нечем, кроме добрых слов. 27 АВГУСТА, Севастополь Вчера всё-таки чуть-чуть выпил. Подошёл Лёша Л. и спросил, почему я не поздравил его с днём рождения. И что же мне было делать? Зашли в диетическую столовую. Но водку я не пил, устоял, выпил два стакана массандровского вина. Пошли в кино. Глядя на экран, я думал о Люде. Неужели она не будет моей? Не могу представить себя без неё, как и её, принадлежащей другому. 28 АВГУСТА, Севастополь Как уже говорил, моя лодка стоит в плавучем доке. Чтобы не терять времени на переезды, команда питается здесь же, на соседнем тральщике. Стажёры, разумеется, в офицерской кают-компании. Быть может, это снобизм или даже шовинизм, но офицеры-надводники в чём-то уступают подводникам. Как-то я оказался за столом, где наших было всего двое, а остальные хозяева, с «тральца». Их «комиссар», замполит то есть, говорит командиру: — Вы знаете, Василий Петрович, наши комсомольцы получили ответное письмо от
Имя писателя Аркадия Алексеевича Первенцева (1905–1981) вошло в русскую советскую литературу в 1937 году, когда был опубликован его первый роман «Кочубей» – о легендарном комбриге гражданской войны. Казак кубанской станицы Иван Кочубей стал в один ряд с такими прославленными героями, как Чапаев, Щорс, Пархоменко… Затем появились и другие произведения: «Над Кубанью», «Испытание», «Огненная земля», «Матросы», «Остров надежды», «Секретный фронт»…
— А кто это такой? В кают-компании демократия, и я счёл возможным включиться в разговор: — Писатель, «Честь смолоду» написал, лауреат Сталинской премии. — Что-то припоминаю. Там ещё отец сказал сыну: «Береги честь смолоду». — Никак нет, товарищ командир, — опять сунулся я, — это было у Пушкина... Когда Дубровский ехал к Пугачёву... А у Первенцева про то, как одна особа смолоду потеряла девичью честь. Трогательная история. За столом кто-то хрюкнул в тарелку, кто-то беззвучно затрясся отвернувшись. Комиссар ел меня глазами: ошибаюсь или вру специально? Командир пошевелил губами и глубокомысленно посмотрел в компот. — Ну, а вообще-то, он хороший писатель. Мои комсомольцы с плохим переписываться не будут, так, замполит? — Так точно, не сомневайтесь. А у Вас, мичман, какая-то путаница в голове, неправильно Вы книгу поняли. Тут я быстренько отвалил из кают-компании, чтобы не ляпнуть что-нибудь непоправимое. Сейчас думаю, уместен ли мой розыгрыш? Я книжечки почитывал, а командир тральца воевал в это время.
31 АВГУСТА, Севастополь Понедельник. Ползая по трюмам, чтобы как следует изучить лодку, я куда-то упал и повредил правую руку. Не то что играть в волейбол, даже писать очень больно. Почему-то долго нет письма от Люды. В минувшую субботу поехал в Балаклаву, куда приходят адресованные нам письма, — не ждать же, когда перешлют в Севастополь. Автобус ушёл перед самым носом. Интервал — почти час... вдруг приостановился мотоцикл. «В Балаклаву что ли?». «Да, да, в Балаклаву! Возьмёшь меня, корешочек?». «Граммов полтораста поставишь — возьму», — сказал «корешочек», сморкнувшись прямо на дорогу. Я согласился, хотя денег было только на автобус — что-нибудь придумаю, выкручусь! И мы поехали. Не составило труда понять, что водитель — парень лет двадцати — влюблён в свою машину. На этом я и сыграл: «Сердце радуется, хорошо идёшь!». Водитель покровительственно улыбнулся и врубил такую скорость, что мне подумалось: «Лучше отдам ему часы, чем жизнь». Однако я промолчал, положившись на волю провидения. Судорожно вцепившись в ручку сидения и закрыв глаза (больше от пыли, чем от страха), я время от времени подкидывал угольку: «Ох и скорость! Вот хорошо-то!.. Это мне нравится!.. Что за чудесная машина, какой марки?». Водитель притормозил, обернулся и с гордостью сказал: «М-72». Именно в этот миг я понял, что теперь мы друзья, и 150 за мой счёт совсем не обязательны. Но вышло ещё забавней. Неподалёку от Балаклавы водитель ошвартовался возле придорожной харчевни и предложил: — Пойдём, корешок, выпьем? Я стал отказываться. — Да пойдём же, друг, — он потащил меня за рукав, — неужели ты думаешь, что я возьму с тебя деньги? Вот, — он извлёк из кармана несколько смятых рублей, — подвёз одного гражданского... сейчас мы их и пропьём. Что ж, побрёл за ним. Подошли к стойке, и он произнёс так знакомые мне магические слова: «два по сто пятьдесят». — Погоди, погоди, не заказывай лишнего, дело в том, что я непьющий. Он захохотал, радуясь удачной шутке. Потом обиделся. Потом всё-таки выпил в одиночку и простил. Более того — сам предложил заехать за мной утром в понедельник, когда он будет возвращаться в Севастополь. И действительно, я проснулся от звука мотоциклетной сирены.
Когда прощались в Севастополе, он попросил дать совет — как бросить пить? Это было всерьёз. Я и ответил вполне серьёзно: — Полюби девушку, которая не любит пьяниц. Черти бы побрали эту девушку! Она не любит и письма писать. 9 СЕНТЯБРЯ, Севастополь Отремонтировались, покрасились, вышли из дока. Первый поход! Иду за штурмана. Подъём в четыре ноль-ноль. От этого моя восторженность слегка тускнеет. 5.30. Снялись со швартовов. Идём под электромоторами, хочется спать. 6.00. Вышли из бухты. Спать хочется ещё больше. 7.30. Приглашают к завтраку. На столе масло, яйца, грудинка, сыр, сахар, варенье. Любовь к подводному флоту крепнет. 9.00. Вылез на мостик — учусь пеленговать. На «малютке» это не просто. Видя мои мучения, командир говорит: «Вы сейчас, Виталий Николаевич, в идеальных условиях. Хуже, когда штурман пеленгует стоя на голове, а рулевой поддерживает его за ноги строго по вертикали». Хороший у меня командир, ценю юмор. 12.00. Обед. На столе вобла, шоколад, сухое вино. Да здравствует подводный флот! 13.42. Погружаемся. Глубина 30 метров — любовь к подводному флоту не пропадает. 13.45. Глубина 45 метров. Куда же вы? На поверхности мало места, что ли? 13.47. 75 метров... а ведь я ещё не женился на Люде... 13.50. Всплываем! Глубина 25, шансы на женитьбу существенно возрастают.
13.55. Отдраен рубочный люк. Слава подводникам! 18.30. Братцы, сколько можно? Уже 12 с половиной часов торчу за штурманским столиком. Колени сбиты — рубочный люк маленький, а бегать наверх и обратно приходится часто. 19.00. Начинается шторм, только его не хватало! На столе прыгает бутылка с тушью, и я прыгаю, но прокладку умудряюсь вести ровненько. Хорошо живётся минёру — он, подлец, ни черта не делает. 19.30. Шторм усиливается. Пробую руками удержать лодку от качки — не получается. Когда пеленгую, слова командира уже не кажутся юмором. 20.15. Вошли в Севастопольскую бухту. 20.50. Ошвартовались. С лодки выхожу гордым. Подводники — лучшие люди на земле!.. 12 СЕНТЯБРЯ, Балаклава Вчера мы перегнали лодку из Севастополя в Балаклаву. Получил письмо от Люды. Слава богу, уже не такое упадническое. Просит привезти акулу. Что же делать? Попытаюсь заменить шпротами... или воблой с нашего стола. 16 СЕНТЯБРЯ, Чёрное море Уже третий день под водой. Почти не спал, так как находимся на позиции и каждую минуту нужно знать точное место лодки. А заместителей у меня нет, «малютка» — она и есть «малютка», ничего лишнего. Только сейчас понял, как тяжело жёнам офицеров-подводников. Частые выходы в море, дежурства, стоянка в готовности по месяцу и больше, когда с лодки и шагу не сделаешь — всё это обрекает офицерских жён на одинокое существование. За примером не нужно далеко ходить. На нашей лодке, по приходу из Севастополя, офицеров отпустили ровно на один час — отнести домой деньги. И всё, лодка сразу же заступила в готовность. Девушка, выходящая замуж за офицера-подводника, должна представлять все трудности. Если решится, если выдержит, станет настоящим другом. На надводных кораблях служба легче. Что там? Простор, удобства, свежий ветер, дыхание моря. А здесь — теснота, духота, вместо свежего ветра десятки разных примесей и кислород, восстановленный из углекислого газа с помощью химии. Но хотя голова моя и побита в нескольких местах в результате знакомства с приборами, а колени сбиты из-за бесчисленных путешествий на мостик и обратно, какое всё-таки счастье, что я подводник!
26 СЕНТЯБРЯ, Письма нет. Она хронически не отвечает на мои письма. Видимо, между нами всё кончено? Она с кем-то другим? Ну что ж, лучше, что это случилось сейчас, а не позже. 27 СЕНТЯБРЯ, Балаклава В следующее воскресенье в Севастополе розыгрыш кубка по волейболу. Я буду играть за подплав. Сегодня был с утра на тренировке. Устал. Решил отдохнуть перед вечерним путешествием в город. Разделся, забрался под простыню, отогнав мух. Задремал и тут же был разбужен звуками, напоминающими пистолетные выстрелы. В холодном поту вскочил — думал война с Турцией. Оказалось, что за стеной, в соседнем кубрике «забивают козла». Квалифицированные «забойщики» не могут ставить костяшки спокойно, они делают это так, что от стола щепки летят. По старой, никогда не дававшей осечек схеме отправился в санчасть, чтобы хоть на день-два обрести покой. Начальник санчасти проводил воскресное собрание с повесткой дня: «Стоит ли покупать пылесос на общественные деньги?». — Больны?.. — сочувственно прореагировал он на моё появление. — Но вот, что я Вам скажу, юноша, если болезнь неизлечима, то незачем к нам обращаться, а если излечима, то и сама пройдёт. До свидания. А насчёт Люды — ерунда. Хоть она и не пишет, но всё равно будет только со мной и ни с кем больше. Переломаю ноги любому. Правда, если это будет курсант, — дело плохо. Против курсантских погон офицеру трудно бороться, по личному опыту знаю, но дневнику историю эту доверить не имею права.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории. Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Предлагаем фрагмент книги Валерия Аркадьевича Граждана. Автор надеется на отклик ветеранов и нынешние мореходов.
Наподобие предисловия
Кто-то из них стали капитанами 1 ранга, есть и адмиралы, а в большей части тогдашние студенты-вечерники вершат трудовую вахту на гражданке, а то и вовсе на пенсии. И тоже за свою многотрудную жизнь достигли высот в науке, производстве. У тех и других по случаю Дня подводника и Дня ВМФ России на груди красуются заслуженные ордена и медали. Но, если спросить любого из них, какая из наград самая дорогая, то уверенно назовут жетон «За дальний поход» 1967 года. Все они в 1967 году были студентами. Одни гражданскими, ставшими матросами, другие - гардемаринами, то есть курсантами Тихоокеанского Высшего Военно-морского училища им. адмирала С.О.Макарова. И те, и другие рождены в последние годы, месяцы войны. И тогда, как следствие, призывниками 1944-1945 года рождения становились многие студенты, за весьма малым исключением. Более 350 человек из них судьба свела вместе на военной плавбазе, построенной на Николаевском судостроительном заводе. Корабль предстояло перегнать с Черноморского флота на Тихоокеанский. Студентам, отслужившим по 2-3 года на атомных подводных лодках, предстояло держать последний морской экзамен. А по окончании службы в ВМФ снова сесть за науки. Вторым следовало освоить штурманское дело и вести через моря и океаны военные корабли и субмарины. В неимоверных условиях, как погодных, так и в атмосфере холодной войны, граничащей с ядерной, был совершен кругосветный переход самым невероятным путем: через Гибралтарский пролив и вокруг Африки.
Теперь тогдашним студентам за шестьдесят. И минуло тому ровно сорок лет. С одним из них, ныне ульяновцем и почти старожилом, довелось встретиться. Это был Валерий Новиков, специалист 1-го класса по дозиметрии атомных субмарин. А теперь ветеран труда и ВМФ, кавалер многих наград, пенсионер. Вкратце ветеран рассказал о тех перипетиях. «Мало кто из нас, тогда ещё матросов, да и курсантов тоже, вряд ли могли оценить ситуацию на военно-морском театре СССР. Слишком сложным он оказался и для понимания офицерского состава. Лишь обладая сегодняшней информацией можно осознать происходившее в те годы. Вроде бы и с культом личности на словах было покончено. На деле же глава советского государства Н.С.Хрущев практически единолично ввел странную военную доктрину. Следуя ей, отпадала надобность в самых больших и высоковооруженных линейных кораблях. Якобы их с успехом могут заменить баллистические ракеты. Ошибочность мнения, вскоре после отстранения от власти Н.С.Хрущева, выяснилась. Но значительная и элитная часть ВМФ СССР всё-таки пошла на слом и в консервацию. В итоге почти все базы подводных лодок оказались запертыми у своих же пирсов. У выхода наших бухт и заливов в международных водах встали на дежурство уже корабли вероятного противника - США. Чаще авианосцы в окружении армад военных кораблей и субмарин. А ракет было в достатке и у противника, в том числе и с ядерными боеголовками. Для разблокирования береговых баз срочно понадобились плавучие базы. Причем их оснащение должно максимально замещать функции стационарных баз. Для НАТО появление новейших плавбаз на Тихом океане было неожиданным и совершенно нежелательным. В идеале их штабы были бы не прочь создать ситуацию, при которой таковые могли вообще «пропасть без вести» по «неизвестным» причинам. А проще - быть торпедированными «неопознанной» подводной лодкой.
Но именно в мае 1967 года полностью оснащенный отдал швартовы от причала Северной бухты города-героя Севастополя. Боезапас был загружен полностью. Именно не учебный, а боевой, как это требовала ситуация.
Как корабль вы назовёте
Изначально плавбазу поименовали ПБ-6. Впоследствии ей присвоили имя Героя Советского Союза, капитана 3 ранга Корабль был вооружен четырьмя сдвоенными пушками-автоматами с системой наведения «Барс». Точность попадания поражала нас, бывших подводников и не видавших артиллерийских стрельб: снаряды ложились «один в один». Кроме того, проект № 1886, по которому построили плавбазу, предусматривал две ракетные пусковые установки «Стрела». Имелось в арсенале на борту и стрелковое оружие. Но это больше для моральной поддержки. Но не было даже торпедных аппаратов. То есть услышать, а то и опознать субмарину, возможность была. Но принять к ней контрмеры и тем обезопасить себя экипаж не мог. Скорее всего, проектировщики именно эту функцию предопределяли субмаринам, обслуживать которые следовало опять-таки команде плавбазы. Едва взорвался Синайский полуостров войной Израиля против Египта, как был блокирован минами Суэцкий канал.
Так что первоначальные лоции с прохождением Суэца были заменены на новые, по которым следовало идти через пролив Гибралтар. Назначили командира перехода, а замполит провел митинг, вдохновляя нас «пронести с честью советский военно-морской флаг через все моря и океаны». А моря и океаны в 1967 году буквально кишели кораблями и субмаринами НАТО на всем протяжении нашего похода. Кто нас сопровождает, и сопровождают ли вообще, никто из матросов экипажа и курсантов не имел понятия. Что и говорить, на душе было скверно. Какое уж тут ДМБ! О гражданке теперь придётся забыть и надолго. Курсанты же словно и не замечали щекотливости ситуации. Может, они знали более нашего и с оптимизмом сутками талдычили свои «товсь - ноль!», работая с секстанами-угломерами. Да и мы перестали шарить глазами по горизонту в поисках перископа: изматывали вахты и авральные работы. Мощнейшие дизеля вращали винт. Одна миля поглощалась за другой, а позади уже их оставались сотни, тысячи. Гибралтар, Канары, острова Зелёного Мыса, желанный Экватор и путеводное созвездие южного полушария Южный Крест. На всем протяжении пути ни единого дня не давали скучать американские самолеты-разведчики «Орионы». Утром, в обед и вечером. Прямо-таки по расписанию. Но ни разу «гости» не посмели сделать боевой облёт: с кормы в нос корабля или наоборот. Видели они, конечно, наши расчехленные пушки и неотступно следящее за ними око «Барса». А эта установка могла одновременно «обслуживать» едва не более десятка целей одновременно.
Безусловно, был Праздник Нептуна, и крещение непосвященных в морские души. Видели во всей широте и мрачности усыпальницу Наполеона - остров святой Елены. Встречались и корабли, иногда под советским флагом. Салютовали всем по общепринятым правилам. Нам отвечали тем же. Экзотика Атлантики открылась нам со всей щедростью бога морей Нептуна. Летучие рыбы, альбатросы, птицы- фрегаты, стада дельфинов и другой живности скрашивали наше одиночество на этих мало хоженых путях. Да и шторма щадили, более 4-5 баллов вплоть до мыса Доброй Надежды. Конечно же, апофеозом всего перехода стал Праздник Нептуна. Обряд пришелся на 27 мая 1967 года. Настоящая феерия костюмов, высокопарных речей самого Нептуна, Звездочета, Делопута, Начальника стражи. Хохот и пляски чертей, крики освящаемых, мольбы «грешников» и радуги всех цветов от брызг.
Шторм крушил всё
У Кейптауна встретились с земляками, кораблями китобойной флотилии «Слава». Для них эти воды водораздела Атлантического и Индийского океанов чуть ли не дом родной.
Нам же уже за мысом Игольный был уготован жесточайший шторм. Шли зигзагообразными галсами. И последнее, что позволил нам увидеть вцепившийся в корабль циклон - это Мадагаскар. Чудовищные валы накрывали всю палубу от бака с волнорезом до кормы. Шкафуты по бортам стали непроходимыми. Все ходило ходуном и срывалось так внезапно, что аварийная команда едва не сходила с ума. Ужас в чистом виде, помноженный на адский грохот не оставлял команду на протяжении всего следования по Индийскому океану. Спалось нам всем, подводникам, привыкшим к спокойствию глубин, прямо скажем, жутковато. То посудину заваливало на борт так, что голову вдавливало в переборку, загибая «буквой зю» тело. Но тут же следовал мощнейший удар в скулу корпуса корабля и нос спящего сравнивался со щеками. А коечная цепь плющила лицо. Скрежетало, лязгало, оглушительно грохотало, ревело и свистело леденящим душу звуком. Казалось, что так будет вечно. А если и сгинет эта напасть, то только вместе с нами. Может, кто и молился. Впрочем, в наши годы практически все были ярыми атеистами. И, скорее всего, «морскими душами» становились те, кто в такие вот передряги закладывали богу Нептуну свои простые души. Взамен получали просмоленные и просоленные, но навеки подвластные богу морей, их выдавшему. Лишь к 20 мая непогода оставила нас в покое. На горизонте под облаками повисли Сады Семирамиды. Но это было не чудо света, а Андаманские острова. Воздух над океаном увлажнился штормом настолько, что стал подобием призмы. И не без её помощи видение островов казалось неким ажурным зрелищем. В нём пальмы как бы парили где-то около облаков.
Шторм немало покорёжил корабельные снасти, покрыв солью трубу, поручни трапов и все надстройки. Но унес с собой пару шлюпок с верхней палубы, разбив в щепки шлюпбалку. А «аварийщиков» при этом едва не смыло за борт. Сорвавшуюся балку весом килограммов под двести мотал на шарнире остервеневший океан. И крепчайшая махина длиной с десяток метров сносила как пушинку всё и вся. А шлюпки были последней преградой на её пути. Не повезло обоим. Так что, выйдя из шторма, наш корабль наверняка казался эдаким белоснежным лайнером, сказочно сверкающим на солнце. Виной тому был всё тот же толстый слой морской соли, осевшей по всем поверхностям в изобилии. Конечно же, в таком «убранстве» представить суперплавбазу командованию ТОФ не стоило. И на рейде Сингапура для всех нас был сыгран большой аврал. Но никто не ведал, что главные злоключения у нас еще все-таки впереди. Хотя дом казался уже таким близким и желанным.
Банановая шелуха и змеи
попали «с корабля на бал». Стоило бросить якорь, как по громкой связи послышалось: «От мест отойти». Как таковой, «бал» не предусматривался, но аврал сыграли немедля. Для непосвященных скажем так, что даже с применением самых замысловатых приемов и формул не счесть площади наружных надстроек ПБ-3, то есть плавбазы, пока ещё без наименования на борту. Но старпом вкупе с боцманом и не стали утруждать себя расчетами. Они озадачили студентов в прошлом и гардемаринов в настоящем, плюс тех, кто ещё студент в помыслах «драить от соли и иже с ней ржавчины все надстройки от верха мачты - клотика и до ватерлинии включительно». В одночасье корабль повсеместно увешали беседками-качелями. Нас с Санькой, как и всю химслужбу, угораздило драить борта. Уверяю: ширина, как и длина их достаточно внушительные. Отдраив, следовало красить, ежели удалось справиться с ржой, будь она неладна.
Но что творилось вдоль бортов, вряд ли где ещё узреешь. Десятки, а то и с сотню лодок, лодчонок, фелюг, джонок и прочих трудно опознаваемых плавсредств облепили нас по периметру. Пожалуй, слоя в два-три. Знали не без оснований, что «советики» темнокожих не обижают. Тем и пользовались. Хотя замполит, особист и корабельный врач мотались от борта к борту, отгоняя «коробейников». Бесполезно. Тем более что и торгашами назвать этих, едва прикрытых тряпьём туземцев даже с натяжкой невозможно. Они всовывали нам в руки сингапурскую экзотику и ничего не просили взамен. Очень радовались нашим металлическим рублям. Но бумажные даже пять рублей с недоумением возвращали: «Ноу, ноу!» Загорелые, а может, рожденные чернявыми аборигены наперебой совали и совали нам черти какую-то заморскую снедь. Из всего мы могли опознать разве что бананы да ананасы. Остальному название мог знать сам Бог и продавцы. Всю прорву подношений моряки рассовали по кубрикам. Разъяренные врач и замполит, не без оснований боясь инфекций, перерыли кубрики вверх дном. Кроме шелухи от бананов и листьев чего-то в рундуках не сыскали. «Неужели слопали, архаровцы!» - сокрушался врач. Конечно. Не пропадать же добру! А то, что ничего не нашли, так плохо искали. Кто, как не матросы, знают на корабле все потаённые места! Между делом очистка и покраска шли своим ходом. Океанская зыбь время от времени погружала в свою прохладу сидящих красильщиков. Благодать! Но вдруг у самого носа, под якорной цепью кто-то заорал благим матом и просто матом: «Змеи-и! Твою в душу мать! Ядовитые, смывайтесь!» Не сразу вняв сути, огляделись. Да, действительно, какие- то твари резвились в перламутре вод. Их хвостатая конечность больше напоминала соцветие «анютины глазки». «Ядовитые!!!»- эта мысль лишила нас гравитации, и все будто взлетели вверх на палубу. Будьте уверены: в цирке по смоляным вантам так не лазают. Судя по описанию в лоциях,
А эти, скорее всего - ластохвосты. Тем не менее, борта за нас красить никто не стал. Вот только знать бы нам, что сие обновление и без того нового судна, есть аналогия приготовлению команды корабля к морскому сражению. Именно в таких случаях по традициям русского флота принято одевать все чистое, либо новое. В случае чего переодевать не нужно, а то и некому будет.
«Глаз бурь» смотрит в глаза
«По местам стоять! С якоря сниматься!»- прозвучало в динамиках задолго до рассвета и сразу после авральной тревоги. А заодно и «К прохождению узкости». У Сингапура сходятся почти все морские пути мира. Да и баз здесь немерено. Особенно англичане так и шастают. И попасть в переплёт со столкновением в здешних водах раз плюнуть. Плевали едва не трижды. Один американец - сухогруз подрезал просто нагло. Какое уж тут приветствие. Да и заждались нас на Родине. Пусть подавится. И остался за кормой Город-Лев (Синга-Пур) со своими высоченными «билдингами» и голастыми таями, да индонезийцами. Суматра осталась где-то по правому борту, а прямо по курсу открывалось меж островов Южно-Китайское море. Боже мой! И всего-то три моря осталось пересечь и мы снова в Союзе. Но… А дальше всю картину видим по изрядно истлевшей гидрометеокарте. Широта 11 градусов, долгота – 112. Почти ровнёхонько, на траверзе правого борта пошли Филиппинские острова. Ход узлов 18, так что до пролива Лусон рукой подать. Но на нашей же широте, по другую сторону одноимённого острова Лусон шел с изрядно большей скоростью наш визави - тайфун Билли. И метил он нам наперерез. С этого момента начались адские состязания: кто кого. На Востоке Азии принято отдавать дань экзотике на божественно-поэтическом уровне. Положим, ту же кастрюлю могут поименовать «сосуд жизни», а если она ещё и эмалированная, то «объемлющая сиянием». Так вот, сатанинское явление природы, выходящее на вольную охоту в океан и на его побережье у них мило зовется
Каждому новорождённому тайфуну присваивают имя, причем женское. Этим подчеркивается его непредсказуемость и фатальность. «Большой ветер», с коим изначально наш командир хотел мирно разойтись курсами, звался «Билли». ЗАГСом у тайфунов служит метеослужба Японии. А большинство религиозных японцев буддисты, либо синтоисты. У кого-то из них имя «Билли» женского рода. Или мы что-то напутали с переводом. Так или иначе, но скрытнополый «Билли» рвался на интимное свидание с нашим кораблем и его обитателями. То бишь с нами. Судя по проложенному курсу судна на сохранившейся карте, его направление пытались менять не менее пяти раз. Каждый из вариантов сулил кораблю безопасное удаление. Но охота на нас упорно продолжалась. «Большой ветер» отслеживал чуть ли не каждый румб направления, неустанно прокладываемого штурманами и командиром. Был вариант вообще снизить ход. Но сатанинский охотник точно копировал телодвижения жертвы. И тогда кэп (командир корабля) принял окончательное решение: максимальным ходом врезаться в крыло тайфуна против ветра с отклонением «против шерсти». Это означало подставить урагану борт под таким углом, который заставит как бы вышвырнуть теперь уже кандидата в «плавучий гроб» за пределы досягаемости. Дело в том, что, попав в крыло тропического урагана, выйти посудине из игры уже невозможно. И её неизбежно втягивает титанический вихрь в свой всепоглощающий зев - «Глаз бурь». Практически нет свидетелей, в нём побывавших. Хаос гигантских волн ломали и опрокидывали самые современные корабли. Просто невозможно просчитать конструкцию корпуса и ходовые качества судна, способного полностью противостоять коварному властелину тропиков. Тем временем схватка началась. Шансы выжить у команды были просто ничтожны. Все маневры по избежанию необузданной стихии сработали до наоборот: плавбаза врезалась в самую гущу ада. И, если в Индийском наши дизеля и скорлупообразный корпус почти без особого риска выходили чуть ли не победителями, то здесь «торг» в нашу пользу был неуместен. Даже лечь носом - форштевнем против волны не удавалось. Ураган чуть ли не разворачивал судно вообще бортом к волнам. И нас неумолимо втягивало в
Теперь в этом чудовищном состязании на кону стояло около трёхсот жизней экипажа. Состязание клонилось явно не в нашу пользу. Дизеля, мощнейшие машины надрывались в тщетных потугах. Грохотали так, что казалось они вырвутся из корпуса. Вал винта сотрясал в конвульсиях весь остов корабля, когда сам ходовой винт рубил воздух. Судно «ставило на уши», то есть почти вертикально форштевнем вниз, втыкая эдакую махину раз за разом всё глубже. Корабль натужно дрожал, выгребаясь из очередного «пике». Любое из которых вполне могло оказаться последним. Всеми овладел некий ступор - работун. Команда остервенело, стиснув зубы, делала своё дело. Каждый своё, пусть на пределе сил. Хотелось жить. Рёв, грохот стоял невообразимый. Понимали друг друга по шевелению губ. Слова разобрать было просто невозможно. Какие уж тут слова, когда всех швыряло по переборкам как мыло в центрифуге, а то и вовсе сбивало с ног. Теперь уже и молиться было глупо. Но паники не было. Каждый полагал, что сдюжит, выдержали бы стальной корпус корабля и дизель. Но уже просто ад превращался в кромешный. Ни о какой смене вахт и речи не было. Каждому было дело и на пределе сил. Время оборачивалось вечностью, вечность сползала в небытиё. Как вдруг… О боже, что за райский оазис спокойствия разверзся пред нами!! Солнце, почти безветрие и немое безмолвие. Лишь волны, кои лихорадочно сбрасывал тайфун в свой «Глаз» дыбились до устрашающих высот. Так вот он какой, «Глаз бурь»! И тут же резанула молнией мысль: «Это конец!». Всё! Здесь все потуги тщетны. Бороться уже не с чем. Это эшафот. Место для исполнения смертного приговора. Корабль попросту переламывается под собственной тяжестью. Стоит лишь ему попасть меж двух волн-гильотин и в мгновение ока его сложит пополам, как промокашку. Никто и понять не успеет свою кончину. Но тело корабля, - его команда ещё полна сил бороться. И лишь мозг, единый мозг - ГКП (Главный командный пункт) мог и должен был принять решение, дабы отвратить гибель тела. Так что пройденный катаклизм оказался лишь прелюдией. Главное - не дать сатанинским силам втолкнуть нас, жертву на смертельное ложе. Прочь, назад! Надо срочно уйти из этой мертвецкой обители. И все повторилось, но по более жестокому сценарию. Отступать уже было некуда: смерть очень внимательно заглянула нам в глаза. Больше шансов остаться на плаву не усматривалось. А когда всё же удалось вырваться из объятий «Большого ветра» в ревущее, но уже просто то чувства попросту взорвали нас изнутри.
Плясали, очумело орали, хохотали и плакали от радости! Живы! Мы - живы! И, как бы спохватившись, от ГКП последовала вроде бы нелепая команда: «Вахте заступить по-походному…» Хотя всем стало яснее ясного: можно поспать. Кроме вахты, конечно.
«А по мордасам?»
А с рассветом сызнова сигнальщики гладили горизонт бинокулярами: нет ли где перископов. На самолеты особого внимания не обращали. Их просто стало так много и разных, что иногда рябило в глазах. Тут были и «Фантомы», и «Б-52» и те же «Орионы». Немало крутилось вертолётов «Апачи». И вся эта нечисть несла смерть на землю Вьетнама. Советская плавбаза особо не прельщала обезумевших от дармовой крови стервятников. Но тем временем корабль лёг на курс в непосредственной близости от Тайваня. А это была одна из вотчин американцев. Насколько противоправно, судить не нам, но на Тайване учредили территориальные воды вокруг острова миль на двести, а то и больше. Общепринятые мировые нормы ограничивались максимум 12-ю милями, то есть около 20 километров. Конечно же, наши штурмана придерживались именно этих норм. Но всполошилась американская авиация, начав интенсивный облёт корабля. 5-7 раз самолеты пересекали наш курс и делали залёты поперёк корабля. Конечно же, боевая тревога была сыграна сразу же после появления «целей» на экранах умницы «Барса». А его полутораметровая голова отслеживала любое передвижение самолетов. Вся боевая часть два, а по старинке комендоры-артиллеристы были готовы дать отпор всеми четырьмя сдвоенными пушками. Но это в случае боевого залёта на бомбометание, то есть вдоль курса по ходу и над кораблём.
Вскоре, видя наше «непонимание» требования покинуть «территориальные воды Тайваня» очередной ринулся чуть ли не в лоб ГКП. Долей секунды позже пилот пожалел о содеянном. Две пушки дали залп-«вилку» трассирующими снарядами. Они преднамеренно пролетели у переднего фонаря самолета и за его фюзеляжем, едва не чиркнув корпус самолёта. Ну, никак не ожидал американец такой резкости от «раша». И тут же закувыркался в неких кульбитах: а ну, как следующий снаряд, да в него! Далее в «территориальных водах Тайваня» ПБ-3 никто не беспокоил. А корабли с американской символикой держались предусмотрительно поодаль: все чаще среди волн усматривались блики от перископов. Конечно же, наши! Между американскими кораблями довольно резво нарезали волны советские крейсера, сторожевики и эсминцы.
А мы «привыкшие»
Немного поздновато, но всё равно приятно: встретили, поддержали. Хотя позже узнали, что субмарины все-таки нас оберегали на протяжении всех наших перипетий. О тайфуне уже старались не вспоминать. Ещё бы! Всё, теперь уже точно всё позади. Прошли Корейский пролив и остров Цусима, вечный памятник героям-морякам России. По этому случаю торжественно построились на вертолётной палубе по форме два: белые голландки и черные флотские брюки. Ленты бескозырок трепал уже ветер Японского моря. Дважды обогнули Японию. Это чтобы курсанты получше запомнили створы берегов и маяки соседа. А японцы, как истинные «гостеприимцы», гадили экипажу при просмотре по вечерам фильмов на верхней палубе. Их хулиганствующий вертолет зависал над нами и светил прожектором на экран. На него даже плевать не хотелось: «моська», только японская.
Прошли с вулканами, опознав стародавнего знакомца - вулкан «Тятя». А там и свои «сахарные» конусы вулканов Горелый, Авача, Корякский, Вилючинский. Их более сотни по Камчатке и почти все не дремлют. В базе, даже в родной базе команду вообще не встречали, а не то чтобы с какой-либо «помпой». Эка невидаль, кругосветка! Не вспомнили о нас и потом. А ныне и память-то поотшибало. Хотя и юбилей. Принято считать, что великое видится лучше издалека. Может быть. Это как на студенческой сессии: сдал и забудь. А коли занеможется, вспомнишь.
С уважением, Валерий Граждан. Севастополь-Камчатка-Ульяновск. 1967-2007 годы.
Важное
Важное
Важное
Важное
