Приведу одно из воспоминаний старшины 1-й ст. Павла Стакиониса, который проходил службу на АПЛ в 1971–1973 годах.
«Привет, Вячеслав! Все ребята, которые служили на корабле в 1971–1973 гг., прошли через реакторный аварийный отсек и много достойных имён я мог бы перечислить. Считаю необходимым назвать и увековечить в книге память Левченко Юрия Фёдоровича. Родился он 8 марта 1951 года, умер летом 2008 года. Турбинист. На лодку мы пришли вместе из учебки. Парень гренадерского роста – 198 см. С осени 1971 года для разогрева реактора на лодку подавался пар высокого давления из МНС, пришвартованной рядом с лодкой. В декабре 1971 года Юра проводил профилактические работы на паропроводе высокого давления. Он находился на трапе, проверял соединения гибкого шланга между МНС и лодкой. Погода была мерзкая, штормило крепко. И в это время лопнул гибкий шланг (диаметром около 200– 250 мм) на паропроводе. Перегретый пар ударил ему прямо в лицо. Юра упал за борт. Только благодаря тому, что верхний вахтенный услышал его крики, быстро удалось поднять Юру из воды. Лицо было обожжено паром. Месяца 2,5–3 он пролежал в госпитале. Но следы от ожога так и остались на лице. После демобилизации вернулся домой в Чолпон-Ату (Киргизия). После развала Союза эмигрировал в Германию.» Добавлю к этому, что при демобилизации они, моряки срочной службы, также как и их товарищи, прошедшие через аварию в мае 1968 года, не получили никаких документов и записей в военные билеты, подтверждающие их участие в научных экспериментах, связанных с облучением. Думаю, будет правильно, если я назову ликвидаторов –моряков срочной службы, которые служили с 1971 по 1973 год на АПЛ и совместно с командиром корабля, офицерами и сверхсрочниками выполняли в условиях большой радиационной заражённости научные эксперименты.
Балан Григорий Иванович, турбинист Венедиктов Геннадий Петрович, трюмный Гиль Владимир Александрович, спецтрюмный Гуторов Михаил Ильич, спецтрюмный
Гусаренко Константин Алексеевич, спецтрюмный Егоров Владимир Николаевич, турбинист Жевайкин Андриан Иванович, электрик Загороднюк Александр Григорьевич, БЧ-1 Исаев Димурад Зульфикариевич, турбинист Иванушкин Михаил Васильевич, спецтрюмный Козин Геннадий Николаевич, торпедист (?) Колчин Вячеслав Михайлович, турбинист Левченко Юрий Фёдорович, турбинист Лопато Виктор (Казимирович), турбинист Лысенков Николай Николаевич, электрик Малахов Леонид Владимирович, турбинист
. Перттунен Михаил Васильевич, БЧ-5 Плотников Владимир Алексеевич Приступа Дмитрий Павлович, турбинист Полуэктов Александр Сергеевич, турбогенераторщик Руссу Николай Васильевич, турбинист Сидорук Василий Стахович, трюмный Самойлов Иван Ульянович Токарев Владимир Владимирович, электрик Умаралиев Махамад-Алиджан Ашир-Алиевич, кок Хисаметдинов Венир Рашитович, турбинист Шевшелев Евгений Николаевич Япертас Антанас Стасио, торпедист Стакионис Павел, турбинист Чумак Николай Николаевич, электрик Щирый Василий Терентьевич, торпедист.
Пусть меня простят, если я кого-то упустил. Ведь столько прошло времени!!!
Для того чтобы читатель представил, какая в то время была обстановка на корабле, чем занимались моряки-подводники второго экипажа, приведу пару писем человека, который с первого и до последнего дня принимал участие в её ликвидации, а потом в проведении научных экспериментов. Это воспоминание ярко показывает, чем приходилось заниматься морякам, выполняя "капризы" науки. И второе –моряка, который участвовал в ликвидации аварии в первые дни. К сожалению, свою фамилию он не указал. Вот что он пишет: «В Гремиху собрали всех флотских специалистов по атомным энергетическим установкам». На деле это означало, что из некоторых экипажей АПЛ СФ были собраны спецтрюмные и командиры реакторных отсеков, из которых наспех сформировали несколько аварийных партий. Задачу им поставили – засыпать свинцовой дробью часть трубопроводов и выгородок реакторного и других отсеков. Дробь поначалу таскали просто в мешках и высыпали в обозначенной на схеме точке, потом появилось больше мешков, их просто бросали не высыпая. Работали в три смены – круглые сутки. Учёт доз вёлся, но никто из участников аварийных партий так никогда и не узнал, какую он получил дозу. Организация была «как всегда». Отношение к людям и их здоровью – соответственное. От нашего экипажа в устранении последствий этой аварии в мае-июне 1968 года принимали участие командир реакторного отсека В.А.Прозоров (тогда капитан-лейтенант, впоследствии капитан 1-го ранга, преподаватель ВВМУРЭ) и старшина 1 ст. команды спецтрюмных Саша Ермолаев (впоследствии кандидат биологических наук). Слава Богу, оба живы и здоровы! Но натерпелись они тогда – не приведи судьба любому! Насколько я знаю, никому из участников устранения последствий катастрофы даже спасибо не сказали!» Добавить к написанному просто нечего. Очень жаль только, что не могу назвать имён моряков срочной службы, которые тогда в далёком мае-сентябре 1968 года делали всё, чтобы уменьшить радиационное излучение, идущее от реакторного отсека АПЛ К-27. Десятки, а возможно, сотни моряков, их использовали, а потом "выбросили" на гражданку выживать.
Подводники АПЛ 1971 г. (слева направо) В.Егоров, Ю.Левченко, Г.Козин.
Из воспоминаний капитана 2-го ранга, командира реакторного отсека АПЛ К-27, командира 1-го дивизиона Агафонова Геннадия Александровича:
«Почему-то сегодня не говорят о том, что К-27 – единственная в мире АПЛ, у которой в реакторном отсеке несли постоянную вахту (два человек), как и в других отсеках. Скажу, что даже «до» аварии были случаи, когда сплав (сильно радиоактивный – авт.) тёк под задницу спецам, находившимся в боксе ЦН-38 (трюм 4-го отсека). К этой особенности нужно отнести и другую уникальность К-27: у неё не было вспомогательного двигателя - дизель-генератора. Реактор и АБ – вот и все источники энергии на корабле. Но вернёмся к спецам: конечно, у них были, на мой взгляд, элементы определённого чувства исключительности, спали на реакторах, работали при температуре до 40 градусов, а то и выше, когда всё вокруг обжигало, как в финской бане. Работать без рукавиц было просто невозможно! Спецам очень часто приходилось производить ремонт ненадёжных парогенераторов. Как это делалось: снимали крышку ПГ, стоя на ней и поднимая её талями вместе с собой, выпуская остатки невидимого пара, который со свистом вырывался из-под крышки. Что такое невидимый пар? Это пар, перегретый до 360 градусов! У нас, стоящих на крышке ПГ, подошвы почти что плавились. А что они (спецы) чувствовали, когда резали вспомогательные трубопроводы 1-го контура? Ведь там светило 15–20 р/час. Эти работы проводились на фоне, когда разные комиссии пробегали четвёртый отсек, прикрывая свои мужские драгоценности руками. Ну, как было не гордиться после этого тем, что ты являешься членом команды спецтрюмных?! И мы гордились своим отсеком, любили и уважали свою профессию и то, что мы делали. Лично я очень гордился тем, что рядом со мной служили такие ребята как Коля Логунов, Феликс Литвиненко, Валя Ращупкин, и что я являюсь их командиром, командиром реакторного отсека. Если говорить о спецтрюмных во время ядерной аварии в первые дни и после, тут у меня нет слов. Ребята понимали, на что идут (о «Хиросиме» они уже знали), и умирали достойно в госпиталях. Об этом, наверно, лучше расскажет Влад Домбровский, который был тогда с ними в море и в госпитале. Я же лучше знаю о своих: Набоке, Воротникове, Литвиненко и др.
Эти ребята видели, знали уже, что случилось с их друзьями, которых увезли в госпиталь. Они шли в отсек и делали то, что нужно для уменьшения смертельной дозы радиации, и как можно быстрее. Сейчас некоторые говорят, что ВСЁ было под контролем. ХЕРНЯ все это! Дозики иногда убегали из отсека, а спецы работали по ночам, когда было меньше глаз. Ремонт помпы в отсеке Колей Лагуновым и Витей Гриценко в море стоил им жизни. Но они её ремонтировали и сделали всё, чтобы она заработала. Хочу сказать, что этот ремонт должен был делать другой спец, но он тогда сдрейфил и не пошёл в отсек. Фамилию его не хочу называть. Это был единственный случай трусости среди спецов за всю историю корабля. Единственный и последний. Команда второго экипажа и остатки первого после того, как всех отправили в госпитали, укладывали мешочки со свинцом (это тонны), а потом, по просьбе науки, разбирали эти же мешки, чтобы добраться до арматуры и трубопроводов 1-го контура, забитых сплавом с ураном, который был выброшен из разрушенной активной зоны ядерного реактора левого борта. Резали эти трубопроводы ножовкой, выплавляли из них сплав, ставили заглушки, обваривали их. Потом всё это вытаскивали на причал, бросали в контейнер, а утром приходили дозики и перепуганные заставляли нас всё тащить обратно в отсек, так как по причалу нельзя было пройти. ВСЁ вокруг светилось! Огромную работу при ликвидации ядерной аварии провёл и рабочий класс. Но рабочий поработал 5–7 минут, потом душ, стакан спирта и отдых, а спецтрюмные работали без ограничения и в паре уже со следующим командировочным. СКОЛЬКО КТО ТОГДА НАХВАТАЛ – ОДНОМУ БОГУ ИЗВЕСТНО, так как «карандаши» для измерения полученной дозы были примитивны, как и все приборы того времени, да и замеряли показания этих карандашей матросы ОРБ срочной службы!!! Карандашей было сотни, где уж тут до точностей! Правда, объективности ради, спецтрюмных и тех, кто работал в реакторном отсеке, отстраняли на 2–3 дня, вместо них шли офицеры. Нам ежедневно мерили щитовидку, но что это давало? В спецполиклиниках проходили медкомиссию наши медкнижки, а не живые люди! Бывало, жалуешься, что носом беспричинно идёт кровь, а в ответ слышишь: «Помой нос холодной водой».
На выступление Медведева Главком никак не отреагировал. Посмотрев на часы, заметил, обращаясь на этот раз уже только ко мне. — Продолжайте работу и ищите пути решения стоящих перед Вами задач только обычным оружием. Ядерной войны не будет. Размышляя над происшедшим уже после доклада, я понял, что П.Н.Медведев просто «отслужил свой молебен». Мог ли он быть уверен, что кто-нибудь из присутствующих, прежде всего его же начальник политотдела, не напишет в очередном донесении в ЦК, что в присутствии члена Военного Совета Главком ВМФ высказал идеологически неправильные мысли, а тот на них никак не отреагировал? Теперь все встало на свои места. Идеологическая поправка была сделана. Главком после этого показался мне еще более мудрым и дальновидным. Трижды мне довелось участвовать в застольях, где был и Главком. В первый раз это было в 1960 году в Кремле, на приеме в честь выпускников академий. Как закончивший ВМАКВ им. А.Н.Крылова с золотой медалью, я был приглашен на прием. Проходил он в Георгиевском зале и в Грановитой палате. За нашим «морским» столом в числе нескольких адмиралов был и Главком. Вел он себя непринужденно, но вскоре куда-то вышел. Детали приема, связанные с Главкомом, в памяти не сохранились. Запомнилось только, что перед приемом нас инструктировали — не лезть к правительственному столу и не брать на память кофейные ложки. Еще в памяти остались впервые тогда увиденные маленькие кремлевские сосиски — их подавали в качестве горячего блюда. Во второй раз на фуршете с Главкомом я оказался в 1982 году по случаю 50-летия нашего института. В конференц-зале народа собралось много. Все было, как обычно. Запомнилось блестящее выступление Главкома с поднятым бокалом. Продолжалось оно минут 10 и являло собой великолепный диалектический экскурс в историю морского оружия. Я очень жалел, что не мог запомнить всего, что сказал тогда Главком. Меня буквально поразила его эрудированность в вопросах диалектики и военной истории. Несомненно, это были мысли, вошедшие в его книгу «Морская мощь государства».
В третий раз мне довелось оказаться за столом с Главкомом после очередного совещания в одном из московских НИИ. Рассматривалась перспектива развития подводных скоростных ракет. Одним из докладчиков на совещании был и я. После деловой части директор пригласил всех поужинать. За столом я оказался напротив Главкома. Пили и ели много. Главком вел себя за столом, как . Как всегда, поражал эрудицией, много и к месту шутил, мастерски провозглашал тосты и, по-моему, ни одного из них не пропустил. На предложение Министра машиностроения попробовать сухого вина ответил: — В гостях я всегда придерживаюсь одного правила — пью то, что дороже. Наливайте коньяк. Разошлись поздно. Прощаясь с военными, пошутил: — Я поехал на дачу, а вам всем разрешаю ехать на службу.
В последний раз Главкома мне довелось встретить в сентябре 1984 года в море на тяжелом ракетном атомном крейсере «Фрунзе» Крейсер проходил государственные испытания, а я являлся председателем госкомиссии по испытаниям нового ракетного противолодочного комплекса. Уже больше месяца мы болтались в море у Новой Земли. Стояла удивительно солнечная и даже теплая погода. Море было совершенно спокойным. Если бы не снежные вершины Новой Земли, можно было бы подумать, что мы в Черном море. Неожиданно поступило сообщение, что к нам прилетит Главком. Произвели большую приборку. В салоне, где я питался, корабельные коки приготовили «царский стол». Действительно, к вечеру на горизонте показался вертолет. Где-то неподалеку Главком руководил учением противолодочных сил. Вскоре вертолет опустился на кормовую площадку. В кают-компании началось заслушивание председателей госкомиссий. С моим комплексом дела шли успешно, и доклад был кратким. Каких-либо вопросов он не вызвал. Я обратил внимание на усталость Главкома. Впрочем, это не было удивительным, ведь ему уже шел 75-й год. Заслушивание закончилось, когда уже начало темнеть. На предложение командира поужинать Главком ответил: «Ужин мы еще не заработали», сел в вертолет и улетел, по-моему, к огорчению сопровождавших его лиц. Что же касается «царского стола», то он достался нам. Больше Главкома видеть мне не довелось.
"КРАСНАЯ СТРЕЛА"
Откройте любой учебник теории вероятностей и вы прочтете, что «практически невозможное событие — это событие, вероятность которого пусть и не равна нулю, но весьма к нему близка». Впрочем, рассказ мой отнюдь не о теории вероятностей, хотя к ней мы еще и вернемся, а о командировке в Москву. Надо сказать, что командировки в столицу — это один из основных аспектов службы в институте ВМФ, особенно для руководящего состава. Ведь вся военно-морская наука находится в Ленинграде, а заказчики и основные потребители результатов исследований — Главный морской штаб, НТК ВМФ и центральные управления — в Москве. Естественно, лучшая форма оперативного общения науки с заказчиком — это личные контакты. Отсюда и частые командировки в столицу. В бытность мою начальником управления в Москве мне приходилось бывать подчас по три-четыре раза в месяц, при этом я отнюдь не являлся исключением. Некоторые остряки шутили — живем и не в Ленинграде, и не в Москве, а в .
Что же такое двух-трехдневная командировка в Москву? Ночной поезд из Ленинграда. На платформе встречаешь своих коллег из других институтов. Перебрасываешься новостями. В вагоне обычно знакомая проводница: «Добрый вечер, Танечка». В Москве с поезда прямо на Большой Комсомольский, в центральное управление. Доклад по какому-либо вопросу или участие в совещании с представителями промышленности. Нередко ожидание приема у начальства. — Начальник УПВ хотел Вас видеть, но его срочно вызвал замглавкома. Просил подождать. Бывает, что в ожидании проходит весь день. Вечером устраиваешься в гостинице ЦДСА. На следующее утро опять в УПВ, иногда снова приходится ждать начальства, которое хочет тебя видеть, но само не знает, когда освободится от более высокого начальства. На час-другой вырываешься по делам в какой-нибудь из московских промышленных НИИ и снова летишь в управление. Приезжаешь и узнаешь, что начальник УПВ был, но его срочно вызвали в Генштаб. Просил зайти завтра. Конечно, попутно решаешь какие-нибудь служебные вопросы: кадровые, финансовые, плановые. Так проходят дня два-три. Наконец освобождаешься, отмечаешь командировочное предписание и летишь на вокзал. С трудом добываешь билет. До поезда остается час-другой. Можно пойти в кино или убить время в метро: полный круг по Кольцевой линии от Комсомольской до Комсомольской, что у Ленинградского вокзала, занимает ровно 30 минут (проверено неоднократно). Делаешь три-четыре круга и на поезд. Утром в Ленинграде.
Если сказать честно, командировки в я не то чтобы не любил — терпеть не мог, в отличие от других — в НИИ, КБ, на заводы и полигоны. Там меня всегда ожидала новая информация. В московских же коридорах преобладала суета, а подчас и чиновничья рутина. Как-то под настроение в моей записной книжке появилось даже четверостишие:
Опять зовет меня столица, Опять мне с кем-то спать в «СВ», И опостылевшие лица Опять мне видеть в УПВ.
Должен оговориться, что строчка об «опостылевших лицах» в УПВ — это, скорее, дань рифме. К большинству специалистов из УПВ я относился не только с уважением, но и с симпатией. Достаточно упомянуть таких, как капитаны 1 ранга Г.Т.Акопов, А.Г.Побережский, И.И.Трубицын, грамотные и эрудированные офицеры. Просто специфика их службы резко отличалась от нашей, институтской. Несомненно, вызывало уважение и то, что в отличие от нас, всегда лишь предлагавших те или иные решения, им эти решения приходилось принимать. И не только принимать, но и нести за это полную ответственность, так что работа у специалистов центральных управлений была отнюдь не простая. Теперь чуть подробнее о курьезе во время одной из московских командировок. Уже больше года мы мучились с испытаниями противолодочного комплекса, которые шли тяжело и не предвещали успешного завершения. Это понимали и мы, и специалисты УПВ. В Москве начали думать, как закрыть бесперспективную тему. Сделать это было нелегко: работа шла давно и на нее уже были израсходованы немалые средства. В УПВ родилась идея — комплекс на вооружение принять, но в серийное производство не запускать. Для этого требовалось положительное заключение нашего института. Естественно, дать его мы не могли. Между УПВ и институтом, главным образом, в моем лице возникла конфликтная ситуация: УПВ настаивало на положительном заключении, я подписывать его отказывался.
Мой непосредственный начальник — заместитель начальника института контр-адмирал В.М.Ковтун оказался в трудном положении. С одной стороны, в силу своего характера он стремился выполнить волю начальства, с другой — не мог обойти меня: тема шла по моему управлению. Надо сказать, что отношения с В.М.Ковтуном у меня были далеко не лучшие: люди мы были очень разные и имели существенно отличавшиеся жизненные принципы. Конфликтные ситуации между нами возникали часто. Очередная такая ситуация сложилась и в связи с комплексом, о котором идет речь. Чтобы решить вопрос с комплексом, а заодно и с нашим конфликтом, начальство вызвало нас в Москву. Ехали мы вместе в одном купе «СВ». В Москве на вокзале Валентин Михайлович довольно быстро сумел взять на этот же день два обратных билета — купе «СВ» в поезде № 4. По этой части он был большой мастер. С вокзала поехали в УПВ. Стоит ли говорить о технической сущности спора? В.М.Ковтун и начальник УПВ вице-адмирал С.А.Бутов были едины. Я им оппонировал, впрочем где-то после обеда компромисс был все-таки найден. Хотя он и несколько отдалял желание УПВ закрыть тему, но больше отражал реальное положение дел. После оформления достигнутого компромисса нас с В.М.Ковтуном отпустили. Проводить остаток дня вместе мне не хотелось, и мы расстались, договорившись встретиться в поезде. Не помню, как я убил время, но когда приехал на вокзал, у платформы, как и обычно, стояли два состава. По одну сторону — поезд № 4, по другую — «Красная Стрела», оба из красных вагонов. Отличались они друг от друга только названиями: один — «Красная Стрела», другой — «Экспресс». Уже многие десятилетия эти два поезда отправлялись из Москвы и Ленинграда с четырехминутным интервалом: «Красная Стрела» в 23.55, поезд № 4- в 23.59.
Началась посадка. Пройдя в вагон, я устроился и стал ждать своего попутчика. Увы, он не появлялся. Наконец возникли подозрения, а не остался ли В.М.Ковтун в Москве, чтобы в соответствии с желанием УПВ переделать уже подписанный документ? Чем меньше оставалось времени до отправления, тем больше я убеждал себя в том, что именно так оно и есть. За несколько минут до отхода поезда на свободное место устроился незнакомый мужчина. «Так и есть, — окончательно решил я, — билет Ковтун сдал и остался в Москве, чтобы в угоду Бутову переделать решение». С этим я и заснул. Каково же было мое удивление на следующее утро, когда улыбающаяся проводница, принеся чай, сообщила, что я еду не в поезде № 4, а в «Красной Стреле». Когда я отдал билет, она на это не обратила внимания. Ошибку обнаружила лишь после отхода поезда. Будить меня не стала, поскольку место, как это ни удивительно, оказалось свободным. Так я и приехал в Ленинград на своем месте, в своем вагоне, но на другом поезде. Через четыре минуты после нашего прибытия в Ленинград к противоположной стороне платформы подошел поезд № 4. Из остановившегося напротив вагона выскочил Валентин Михайлович и радостно бросился ко мне: — Юрий Леонидович, я полночи не спал. Что случилось? Прямо не знал, что делать! Утром уже собирался звонить Вашей жене, даже не зная, что ей сказать. Слава Богу все в порядке! А теперь вернемся к теории вероятностей. Попробуйте подсчитать вероятность того, что место, на которое у меня был билет в поезд № 4, окажется свободным и в «Красной Стреле». Вы получите, несомненно, что-то очень близкое к нулю. Другими словами, событие это «практически невозможное». Однако надо же произошло! Вот вам и теория !
Окончание следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
