С приездом в лагерь на озере Сула-ярви большого количества воспитанников будни наши стали весьма заорганизованными. С подъема до позднего вечера у нас не было ни минуты, чтобы остаться наедине с собой. Утро начиналось громкой командой: «Подъем!». Нужно было стремительно выскочить из-под одеяла, схватить одежду, уложенную аккуратным квадратиком, и надеть ее на себя, заправить койку, натянув одеяло, как барабан, и выскочить на построение во двор. Пока мы выскакивали на улицу, в дверях с секундомером стоял грозный старшина, и, если мы не укладывались в установленный им норматив, командовал: «Отбой!». Все бросались в помещение, и вся процедура подъема проходила в обратном порядке: раздевались, аккуратно укладывали форму на тумбочку, с сожалением, стягивали только что натянутое по всем правилам одеяло, и укладывались в койку. Как только все занимали «исходное положение», снова раздавалась команда: «Подъем!», - и свирепый старшина снова засекал время. Иногда такая процедура повторялась до трех раз. Конечно, при этом возникало ощущение какой-то несправедливости, обиды, но постепенно мы привыкали тупо выполнять эти обидные команды, принимая их, как неизбежное. После построения начиналась утренняя пробежка строем. В зависимости от погоды мы бежали, одетые в робу либо в трусах, прихватив полотенце для умывания. Старшина подгонял отстающих, угрожая суровыми наказаниями. Мы были не тренированы и достаточно ослаблены от всеобщего недоедания в условиях войны. Некоторые не выдерживали заданного темпа, отставали и отказывались бежать дальше. Несмотря ни на что старшина заставлял их продолжать бег. Периодически бег перемежался с ходьбой. И вот тогда я почувствовал, что вся моя жизнь подчинена независящим от меня обстоятельствам, которые определяются так называемыми уставными требованиями. И это будет сопровождать меня все последующие годы. Несколько позже мы называли такое состояние: «оказаться в Системе».
1940-е годы. В летнем лагере Нахимовского училища.
* * *
Одежда перед сном укладывалась квадратной стопочкой на тумбочку. Сверху - бескозырка. Ботинки должны были отстоять от ножек задней спинки кровати на 20 сантиметров. Спать нам разрешалось только на правом боку с уложенными поверх одеяла руками. Если кто-либо из воспитанников засыпал в другом положении, старшины безжалостно расталкивали его и напоминали о правилах. Будили также в случае, если воспитанник храпел. После подъема нужно было тщательно заправить койку, спрятав под одеяло подушку и простыни. Одеяло натягивалось, как барабан. Никаких складок не допускалось. Заправка койки напоминала ритуал, потому что проводилась и проверялась с особой тщательностью. Многие дополняли его своими приемами. Например, зубами прокусывали одеяло вдоль кровати, добиваясь складочки, как на брюках. Требовалось также, чтобы полотенца у стоящих в ряду коек лежали на одной линии (после умывания полотенце вывешивалось на спинку кровати и расправлялось для просушки). Умываться требовалось до пояса холодной водой. Много внимания уделялось этикету за столом. Пожалуй, эти правила застолья выполнялись с наибольшим трудом. Например, я с детства привык держать вилку так же, как ложку. Переучиться оказалось очень сложно. Непривычно было пользоваться ножом и вилкой, разными тарелками, салфеткой, которая вкладывалась за ворот.
Мы понимали значимость этих и более сложных требований и старались их выполнять, чтобы в будущем соответствовать тому образу морских офицеров, который сложился у нас при чтении классики морской литературы (Станюкович, Ковбасьев, Соболев). И хотя советский военно-морской флот пытался дистанцироваться от царского наследия, на индивидуальном уровне от этики настоящего флотского офицера никто не отказывался.
* * *
В Нахимовском училище, как и в обычной школе, изучали русский язык и литературу, иностранные языки, математику, физику, химию, историю, географию, естествознание, логику и психологию, черчение и рисование, музыку и пение. Кроме общих предметов, преподавались специальные дисциплины: военно-морская подготовка (ВМП) и общевойсковая подготовка. Занятия по ВМП, проходившие в классах и кабинетах, дополнялись работой в мастерских (такелажной, модельной, радиотехнической, электромеханической, столярной). Помимо этого нам преподавали танцы. После ужина несколько часов ежедневно отводилось на самоподготовку в учебном классе под присмотром дежурных старшин.
Основой нашей военно-морской подготовки было изучение флажного семафора и азбуки Морзе. Каждое занятие начиналось с проверки знаний по этим предметам. Причем, требования к скорости передачи и приема сигналов со временем ужесточались. В результате, мы работали на уровне профессиональных сигнальщиков. Также нам преподавали основы навигации и кораблестроения, историю флота. Теоретические занятия сменялись практикой. Мы совершали шлюпочные походы на веслах и под парусом (по Неве и рукавам Невской дельты, Нахимовскому озеру и Финскому заливу), участвовали в соревнованиях по гребле и стрельбе из винтовки. «Снайперы» награждались значком «Ворошиловский стрелок». Особенно много внимания этому уделялось в летнем лагере.
Физподготовка включала обязательные занятия борьбой, фехтованием, боксом. Легкая атлетика и спортивная гимнастика предполагали выполнение упражнений на уровне 3-го спортивного разряда. Систематически организовывалась сдача норм на значки ГТО («Готов к труду и обороне»). К этим занятиям, как и к военно-морской подготовке, у нас было особое отношение, так как и та, и другая, предполагали высокий уровень тренированности тела и духа, столь необходимые нам, как будущим офицерам флота. Спортзала в училище не было. Для спортивных занятий использовались коридор и актовый зал. Бокс. Помимо стойки, ударов, защиты, работы с грушей, нам устраивались спарринги. На ринге мы должны были пару раундов проводить с соперником из своего же класса. Мне запомнились два спарринг-партнера: Юра Хмелевский и Саша Смольяков. Юра был гораздо резче меня в движениях, хотя удары при этом были не очень сильными, и мне часто приходилось уходить в глухую защиту или увертываться. А реакция Саши была несколько замедленной, поэтому я получал некоторые преимущества. Конечно, мы осторожно вели себя на ринге, стараясь не покалечить друг друга. Естественно, выходя на ринг, я волновался, поскольку тренироваться на груше, и пытаться побить своего товарища, одновременно ожидая ответных ударов, - совсем не одно и то же... От спаррингов оставалось весьма необычное ощущение. Запомнилось, как наш тренер по боксу (старшина), проводя один из спаррингов, развеселил нас после окончания боя. Он взял боксеров за руки и приготовился объявить победителя, но в последнюю секунду заколебался и ляпнул: «Победа досталась... никому!». Воспоминаний о занятиях борьбой и фехтованием у меня не сохранилось. Эти виды спорта, как и футбол, мне не нравились. Спортивная гимнастика мне запомнилась, наверное, потому, что помимо классных занятий, я посещал секцию. Мы работали на всех мыслимых и немыслимых спортивных снарядах. Это были: перекладина, параллельные брусья, кольца, «конь», «козел», бревно, канат... Наиболее сложным и трудоемким для меня оказался «козел». Нужно было иметь очень крепкие руки и торс, чтобы крутиться и делать махи, опираясь на вытянутые руки. Для того, чтобы овладеть такими упражнениями, мы дополнительно «качали мышцы» перед сном на двухъярусных койках, подтягиваясь и отжимаясь, как на параллельных брусьях. Эти тренировки помогали также выполнять упражнения на кольцах и перекладине. Помню, что, к своему удивлению, мне удалось выполнить, работая на всех этих снарядах, нормы третьего спортивного разряда. На второй разряд работали наши «асы»: Саша Дорофеев, Толя Поздникин и другие. Когда они крутили на перекладине «солнышко» или работали на параллельных брусьях с эффектным соскоком - от восхищения дух захватывало! «Воды» для занятий плаванием у ЛНВМУ было мало, поэтому систематических занятий у нахимовцев не было: тренировалась в бассейне на Васильевском острове только сборная команда училища по плаванию и прыжкам в воду, в которую я входил. Занятия были самые разнообразные: стометровка, 400 м вольным стилем, эстафета 4x100 метров. Прыжки в воду преподавал старшина Шостак. Прыгали на уровне третьего спортивного разряда с трамплина и с вышек 3 и 5 метров. Выполняли «ласточку», крутили сальто, делали спады (передний и задний). Иногда летом нас отпускали поплавать прямо в Неве, недалеко от училища. Плавал я по второму спортивному разряду (вольный стиль). В 1949 году в Москве наша сборная участвовала в первой спартакиаде суворовских и нахимовских училищ.
На занятиях физкультуры нам разрешали поиграть в футбол. Сначала мы играли на площадке между училищем и набережной Невы. Через некоторое время место наших футбольных встреч пришлось перенести на пустырь перед домом политкаторжан, так как возле училища устроили площадку для разгрузки угля, и мы возвращались с занятий чумазые, как шахтеры. Зимой мы бегали на лыжах по заснеженному льду Невки и Карповки. Тех, кто был в сборной училища по лыжам, небольшими группами (по 5-7 человек), назначив старшего, отпускали на тренировку «в свободное плавание» по заснеженному льду близлежащей реки. Особенно запомнился один поход зимой 1947-1948гг., в то время, когда только-только отменили карточную систему. Пробежавшись по Карповке до Каменноостровского проспекта, мы выбрались на набережную, зашли в булочную и купили огромный батон. Без хлебных карточек! Тут же, не отходя от булочной, с аппетитом его слопали, получив огромное удовольствие от маленького «праздника живота» на свободе...
— Ты устал. Надо отвлечься. Я хорошо помню голос друга. Мы идем с Романовым домой неторопливым шагом и беседуем о фрезе. Он отвечает на мои вопросы, но явно уклоняется в сторону от темы. Рассказывает о спектакле, который недавно видел, заговорил о книгах.
— Почитай «». Ей-богу, смех освежает. Великая штука. Понимаешь, надо просто перестать сейчас думать о ней. Возмущенно спрашиваю: — Слушай, ты это серьезно? — Но посуди сам, немало сделали, теперь полезно отойти в сторону. Помнишь стихи поэта? «Большое видится на расстоянии». Да, кстати, ты слышал, как играл вчера «Зенит»? Говорят... Понимаю великую хитрость, но тут уж не могу устоять. Он все-таки увел в сторону. И мы до самого дома разговариваем, как обычно называется это, совсем на «отвлеченные темы». Дома, в коридоре, я натолкнулся на кучу бумаги. Видно, наводили порядок, ребята все лишнее собрали в макулатуру. Сверху лежит тоненькая книга, сильно потрепанная, первый лист оторван наискосок. Я всегда отношусь к книгам, как к предметам одушевленным. Горько, если книга замаслена, потрепана, изорвана. А вот эта даже без начала и конца. Я беру ее к себе в комнату. Конечно, не украсит она библиотеку. Ну да ладно, пусть еще поживет. Хочу узнать, почему так обезобразили люди эту книгу, превратили в такого инвалида. Листаю страницу за страницей. Какой-то капитан рассказывает в ней историю происхождения военных команд. Теперь, спустя время, когда я думаю о том, что произошло дальше, мне не раз приходит на ум старая сказка-присказка Соловья: «Про бублик не слыхал? Отчего он с дырочкой, не знаешь? Скажу: чтоб сытнее было. От одного сибиряка сам слышал. Ел-ел человек калачи, никак не насытится. И вдруг — бублик! Только съел его, и сыт по горлышко. «Давно бы мне тот бублик сыскать и отведать, наелся бы досыта», — говорит. Сколько калачей съел — не упомнил, но зато бублика не забыл, А отчего? Оттого запомнил, что был тот бублик с дырочкой, а накормил! Нежданное счастье. Находка... Уразумел?» Иной раз слишком простым кажется рассказ человека, что-то открывшего: «Вот иду и ... вдруг вижу!» Только это «вдруг» в памяти и осталось. Я читаю книгу. Шли в Петербурге, стройно чеканя шаг, по маленькому Египетскому мосту, украшенному древней скульптурой сфинкса, солдаты. Шли в ногу. И получилось, как писал капитан, явление резонанса. Мост стал шататься, а потом рухнул. Попадали солдаты в Фонтанку. И с тех пор...
. Сколько раз ездил я по этому мосту с кирпичного цвета сфинксами, и никогда старая их беда не вызывала таких размышлений. И даже ведь слышал, рухнул когда-то мост, стоял разрушенным, починили его недавно, вроде в наше, советское время. И ведь отчего рухнул, слыхал, да не вдумывался никогда. В чем тайна красного сфинкса, не ведал. Ни к чему было. Теперь же я был, как приемник, на одну волну настроенный. Пока еще описывает тот капитан, как с тех пор, если вступают солдаты на мост, дается команда: «Сбить ногу! Сбить шаг!» — я уже вижу не мост, а станок: вертится, работает на большой скорости фреза, ходит ходуном в резонанс ей станок. А что, если?.. Неужто в этом вся разгадка?.. Листаю книгу, которая «вдруг» мне попалась! Дана команда: «Сбить ногу, сбить шаг»... Шаг... Разношаговая... Значит, если заставить фрезу «ходить не в ногу»... Но как же я никогда раньше не подумал: даже ведь расстояние по окружности между режущими спиралями фрезы зовут именно так — «шаг»! Значит, если «сломать» шаг, то можно добиться... У меня захватило дух. Нет, теперь не до сна и отдыха. Воплотить идею в металле я не в силах сейчас. Опробовать! Немедленно. Уже поздний вечер, но я полон нетерпения. В кухне ставлю две табуретки, кладу на них тонкую длинную доску и начинаю равномерно раскачивать ее. — Что ты делаешь, папа? — спрашивает дочка. — Неужели не видишь, Наташа, он играет, — смеется Сережа. Сынишке весело, а мне не до шуток. Изгибающаяся через равные промежутки времени доска будто сама по себе поломалась.
В кругу семьи
Неужто из-за того ломается и фреза?! Неужто все дело в совпадении частоты шага идущих солдат-зубьев с колебаниями моста-станка? Если так, значит, напрасно ставили мы перед станкостроителями вопрос об увеличении жесткости оборудования. Значит, вовсе не там искали решения проклятой проблемы. Значит, можно снять вибрацию, погасить ее! А как все-таки заставить зубья идти не в ногу? Не в симметрии же здесь дело, той классической симметрии, что вошла во все технические учебники, справочники и стандарты. А если именно в ней?! Подожди, ты на что посягаешь? Но ведь никто никогда и помыслить не смел о том, чтобы нарушить ее. Да, но не оттого ли так классически «отстоялась» и «застоялась» фреза? На книжной полке лежат дорогие мне листки книги. Утро. Скорее на завод. И прямо в центральный инструментальный цех. Улыбкой встречает меня фрезеровщица Вера, но улыбка гаснет, когда прошу: — Надо сделать одну фрезу. Вот такую, видишь чертеж? Девушка удивленно переспрашивает: — Брак?! Зачем?.. Зубья-то как неровно расположены. — Заметно? — Да что вы, Якумович, не выспались? — Есть такой грех. Я и в самом деле почти всю ночь не сомкнул глаз.
. — Не понимаю что-то, — говорит Вера. — Ведь это же во всех учебниках указано: малейшее отклонение от равномерного расположения зуба одного по отношению к другому есть нарушение стандарта... — А мы все-таки попробуем, — говорю я, решив пока ничего не объяснять. — Ну ладно. И Вера делает, как прошу, — сбивает шаг, произвольно нарезает спираль, на том месте, где показываю. Первая четырехзубая фреза с полным отклонением от симметрии готова. — На пробу, на счастье еще, Веруша! Сделали еще. Отправили их в закалку, прошлифовали, заточили. И, наконец, еще теплую, из-под стружечки, беру в руки необычную фрезу и как мальчишка бегом лечу в лабораторию резания. — Чего потерял, что ли, Якумович? — слышу вслед. — Нашел, — кричу на ходу, — боюсь потерять!.. В лаборатории резания на станке установлена обычная фреза такого же диаметра и той же технологии, что и моя. Работаю, довожу постепенно станок до вибрации. Перевел дух. Остановив станок, беру свою нескладную фрезу со сбитым шагом и начинаю — с того самого момента, на «вибрирующем» режиме... Не знаю, не довелось пережить, что такое вираж, мертвая петля для летчика в самолете. Мне казалось, я испытываю то же состояние. Спокойно, плавно пошла фреза. Идет на большой скорости. Но я не смотрю на ее работу. Сейчас это меня не интересует. Я смотрю на станок. Он стоит тихо, спокойно, как ни в чем не бывало, будто не он только что дрожал мелкой дрожью.
Представляете, что делается со мной? Увеличиваю скорость еще — вибрации нет. Прошу у Вали Колесниковой, молодого техника, которая проходит мимо: — Не возьми в труд, принеси стаканчик воды! — Устали? Или нехорошо вам? — спрашивает она. — То-то и оно, что очень хорошо и совсем не устал. Но нужно мне, понимаешь... Очень нужно! В глазах девушки недоумение, такое же, как давеча у Веры. Однако внимательно взглянув на меня, она уходит и скоро возвращается со стаканом воды. Быстро, как жаждущий влаги в пустыне, беру его и... ставлю на станок. Как ни волнуюсь, чувствую, улыбка застывает на моем лице — вода даже не шелохнулась! Даю предельную скорость. Валя словно хочет остановить меня, но я почти кричу: — Жму, Валюта, на всю катушку, жму, моя милая! Потом подсчитываю: скорость увеличилась в пять раз. В пять раз быстрее — и станок не вибрировал! Кажется, ради такой находки стоило разрушиться мосту и солдатам искупаться в нашей маленькой Фонтанке. Убежден окончательно. Это точно: фрезе не нужен равномерный шаг, фреза должна «ходить не в ногу». Тороплюсь к Шехтману.
— Что у тебя в руках за ? — спрашивает он. От опытного глаза старого инструментальщика ничего не укроется, сразу заметил «брак». Но моя восторженная; улыбка сбивает его с толку. — Чего ты сияешь, как медный самовар? Браку радуешься? — Нет, нашей победе! — Победе? Какой? — лицо Шехтмана выражает крайнее удивление. Рассказываю. Теперь он задумывается. — А ведь знаешь, тут и вправду что-то есть, — говорит. — Идем, показывай. Со свойственной ему стремительностью Лев Григорьевич сразу, с ходу заказывает новые разношаговые фрезы — с тремя, четырьмя и пятью зубьями. Во время обеда собирается вся бригада, приходят работники лаборатории, члены партбюро. Когда начинаются испытания, я уже почти спокоен и с удовольствием слежу за реакцией товарищей. Фреза заработала. Ускоряю бег разношаговой до самого предела. И как только что мы с Валей и Шехтманом, все наши, точно завороженные, смотрят на станок. Он не шелохнется. Вибрации нет, она исчезла, ее как не бывало!.. Вечером мы договариваемся всей бригадой обсудить план действий. Бурное и памятное у нас собрание. С какой уверенностью, радостью смотрим мы теперь в будущее.
— Прорыв линии обороны сделан, — оживленно говорит Штукатуров. — Надо закрепить, развить и расширить победу. Решительно сокрушить врага! Меня радует, что рвется в бой Анатолий. Ведь это ему предстоит «втискивать» в план бюро инструментального хозяйства отработку фрезы, вести многие необходимые работы, пока инструмент будет отделан и обретет совершенство. — Тут есть над чем попотеть! — произносит Николай Минаевич Назаренко. — Да... подумать, рассчитать, испытать. Сегодня после работы он, старший мастер и предцехкома, как всегда, оставит свой кабинет, наденет рабочую спецовку и будет мудрить над новым делом. Но я не упомню, чтобы когда-нибудь говорил Назаренко с таким интересом, как сейчас. Я смотрю на всех и мысленно обращаюсь к ним: «Друзья мои! Вы переживаете со мной радость открытия. Вы поздравляете меня с оригинальной находкой. Вы говорите: это хорошо. Да, теперь есть возможность заменить старую фрезу советской разношаговой фрезой. Она откроет путь для высокой, невиданной до сих пор производительности труда... Но праздник уже окончен, друзья мои, именинник поздравлен, и наступают будни. Будни новых, больших поисков...». Сокрушить врага! Верное слово нашел Штукатуров. Все, что не удовлетворяет нас теперь, что тормозит наше движение вперед, надо сокрушить, будь то живой консерватор или утерявший свою боеспособность добрый старый рабочий инструмент.
