10 февраля нахимовцы 5 класса, начальник 1 учебного курса И.Б.Кряжев, педагог-организатор Н.А.Кузьменко, посетили мемориальный музей-дачу А.С.Пушкина, который был открыт в 1958 году в г. Пушкине (бывшем Царском Селе).
Музей расположен в доме постройки 1827 года, сохранившем до наших дней свой архитектурный облик. Здесь с мая до середины октября 1831 года поэт с молодой женой провел лучшие месяцы семейной жизни, общался с друзьями, принимал родных и близких, гулял по Екатерининскому парку и окрестностям Царского Села и написал такие литературные шедевры, как "Сказка о царе Салтане", "Письмо Онегина к Татьяне" и другие.
Прогулка в Удельном парке
10 февраля нахимовцы 7 класса под руководством педагога-организатора А.В.Сивкова съездили в Удельный парк на оздоровительную прогулку, во время которой катались с горок, лепили снеговиков, строили крепости из снега, играли в снежки, кормили белок и птиц. Хорошая погода, общение с природой, положительные эмоции и веселое настроение способствовали огромному заряду бодрости на предстоящую учебную неделю.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Дивизион тральщиков в полном составе уходил на отработку задач боевой подготовки. Дело было перед получкой, а потому комдив решил оставить на берегу дивизионного химика, с задачей оформить денежные ведомости и получить к приходу кораблей деньги. Химик подготовил все документы, и, соблюдая принятый ритуал, пришёл к начальнику штаба бригады на заверку ведомостей и прочих денежных документов печатью бригады. Начальник штаба был неплохим мужиком, но в этот день, что-то было не так. Он долго изучал денежную ведомость, водил пальцем по строчкам, затем медленно открыл сейф, достал из него печать, подышал на неё, осторожно сделал оттиск на денежной ведомости, а затем стремительным движением спрятал печать в сейф. Осталась не заверенной справка о движении личного состава, без которой финансовая часть денег не даст. Начштаба вскочил со стула, и куда-то ринулся по коридору. Химик ему вдогонку крикнул: «а справку о движении», на что получил ответ «всё равно не успею». Вернулись мы с моря, и получки получили эту историю.
Индивидуальный подход.
Мичман сверхсрочник, старшина команды мотористов, службу на тральщиках начал во время войны. Служить умел, службой был доволен, дело своё знал досконально, и в шестидесятые годы продолжал служить на тральщике. Мужчина он был плотного сложения, неторопливый, обстоятельный, по всем статьям положительный. По причине этой обстоятельности он был вечным секретарём партийной организации дивизиона. В команду мотористов, этого мичмана попал матросик из столичных приблатнённых мальчиков, и стал пытаться установить такие порядки, которые сейчас называются дедовщиной. В те времена таких мальчиков отправляли на службу в стройбаты, и на флот они попадали по ошибкам военкоматов. Тогда на каждого матроса заводилась «карточка взысканий и поощрений». У этого матроса было несколько карточек взысканий и на оборотных сторонах этих карточек ни одного поощрения. Мучался, мучался мичман с этим фруктом, а потом надумал обратиться за помощью к родителям, в надежде, что они так же намучились со своим чадом и дадут совет, как его привести в меридиан. Написал им письмо, снял копии с «карточек взысканий и поощрений», в письме подробно изложил, кто он такой и до чего их сын может докатиться, если и дальше будет так служить. Получает он ответ от папы этого фрукта, где папа слёзно просит выпороть сыночка, и обязательно узким ремнём и по голой заднице. Долго ждать исполнения папиного пожелания мичману не пришлось. Мальчик выкинул очередной ферт, и мичман вызвал его к себе в каюту на разбор полётов. Стоит этот приблатнённый индивид с независимым и даже гордым видом, ножкой пританцовывает и ожидает получасовой воспитательной беседы, как это было раньше, а про себя думает, «ничего-то ты мне не сделаешь, а твои воспитательные лекции, слышал раз двадцать, и плевал я на эту болтовню». Между тем мичман закрыл дверь каюты на ключ, положил его в карман, снял ремешок с брюк, зажал голову матросика между колен, и на оголённой заднице выразил всё своё возмущение поведением подчинённого. Тот дёргался, ругался, но здоровый мужик зажал его, , и со знанием дела полировал сидячее место. Закончив экзекуцию, сказал: «теперь наказания будут такими». Мичман открыл дверь, и матросик, поддернув штаны, пулей вылетел из каюты. Дивизион стоял у причала, что рядом со штабом и политотделом ОВРа. Вход в политотдел был от корня причала примерно в пятидесяти метрах. «Пострадавший» ринулся жаловаться на оскорбление его достоинства политработникам со свежими следами побоев на «лице». Уже через десять минут половина политотдела была на борту тральщика, и в каюте командира началось разбирательство. К такому повороту событий мичман был готов, потому к командиру пришёл с папочкой. Из папочки он выложил «карточки взысканий и поощрений» матроса, копию своего письма родителям, ответ родителей. При разборе этого происшествия командованием и политработниками был сделан вывод, что повсеместному внедрению данный метод воспитания не подлежит, однако в данном случае вполне оправдан. Мичман ещё долго служил на своём месте, а о дальнейшей службе матроса, неизвестно.
Под Новый год у нас действительно состоялся бал. Кудряшов разъяснил, что каждый может пригласить знакомую девочку. А те, у кого нет знакомых, пошлют приглашения отличницам женских школ. Фрол целый вечер писал письмо Стэлле и написал его без единой ошибки. Я послал пригласительный билет Антонине, а Юра — Хэльми. Послали билет и той девочке, Нине, с которой я танцевал во Дворце пионеров. В день бала паркет в большом зале был натерт до блеска. Монтеры протирали электрические лампочки и проверяли большую люстру. Мы примеряли мундиры и перчатки. Учитель танцев с каждым делал несколько туров вальса и показывал, как надо едва касаться рукою талии «дамы», как приглашать ее, как отводить на место. Он учил, как подойти к стойке и принести блюдечко с мороженым или бокал с шипучей водой гостье и не опрокинуть мороженое и не разлить воду на ее платье. Наконец, генеральная репетиция была закончена. В этот день все ели без аппетита, хотя обед был, как всегда, вкусный. Пробило семь часов. За окнами стемнело. В коридорах зажглось электричество. В зале оркестранты настраивали инструменты. Протасов осматривал мундиры, перчатки, носовые платки. В половине восьмого вспыхнул свет над парадным входом. Ярко осветился подъезд. Раньше всех пришел Зорский и отправился проверять оркестр.
Музвзвод и кадровая команда. В центре сидит начальник училища капитан 1 ранга Игорь Иванович Алексеев, сидит справа третий дирижер оркестра лейтенант Вартан Михайлович Барсегян.
— Рындин, встречать гостей! — приказал Кудряшов. Несколько офицеров в парадных тужурках, в крахмальных воротничках уже стояли под портретом Нахимова на главной площадке. Тяжелая дверь внизу то и дело раскрывалась. Некоторые девочки входили робко, предъявляли билеты и в недоумении останавливались, глядя на пушки, якоря и пузатые мины. К ним тотчас же подходил кто-нибудь из воспитанников или офицеров, здоровался, называл свою фамилию и приглашал в гардеробную снять пальто. Другие девочки вбегали веселой и оживленной стайкой, отдавали билеты, с любопытством оглядывали все вокруг и спрашивали, показывая на якоря, мины и пушки: — А это что? А это? Сняв пальто, они поднимались по широкому трапу и останавливались перед ярко освещенным портретом. Тут они уже не спрашивали, кто это. Даже девочки знали, что это Нахимов. Пришла и Нина из Дворца пионеров, я ее познакомил с товарищами. Фрол спустился в подъезд: — Она не получила письма, не придет... — Обязательно придет, — успокоил я друга. — Правду говоришь? — А зачем мне врать? — Дай честное нахимовское. Тяжелая дверь отворилась, вошла Стэлла и протянула билет. — Я опоздала? Я торопилась. Но мама решила завить мне волосы. Она скинула шапочку и черные локоны, сменившие на этот раз всегдашние косы, рассыпались по ее плечам. Стэлла крепко сжала в своем маленьком кулачке пальцы Фрола, затянутые в перчатку. — А где же Антонина и Хэльми? Не пришли еще?.. Не-ет, разве можно опаздывать? Фрол, какой ты важный в мундире! Не-ет, и белые перчатки!.. Музыка гремит! — воскликнула она весело. — Идемте танцевать! — и она быстро побежала вверх по парадному трапу.
— Вы можете идти, Рындин, — предложил Кудряшов. — Мы теперь сами справимся. Тут в вестибюль вошла Антонина. Я помог ей раздеться и проводил в зал. — Как дедушка? — спросил я ее. — О, он совсем веселый! Даже ходит со мной гулять на Куру. Он говорит, что теперь научился видеть ушами, и рассказывает, как плещется в реке рыба. Хотя танцевальная наука мне давалась нелегко, я не ударил лицом в грязь, а Антонина едва касалась моего плеча рукой, и я заметил, что на этот раз ее тоненькие пальчики не были выпачканы в чернилах. Повсюду горели огни и ослепительно сияли буквы «Н» на погонах мундиров и золотые погоны адмирала и офицеров, сидевших у стен в креслах. — Как хорошо! — говорила Антонина, раскрасневшись от танцев. — Мне тоже. Ты хочешь мороженого? — Да, хочу... Я прошел через зал к стойке и, стараясь не уронить и не разбить блюдечко, принес мороженое Антонине; скосив глаза, я увидел, что Олег угощает мороженым Хэльми, и она тараторит без умолку, а мороженое в это время тает у нее на тарелке, и Олег стесняется ей сказать, что надо скорее есть мороженое и поменьше болтать, а то оно все растает.
— Может, ты хочешь воды с кизиловым сиропом? — Хочу, — сказала Антонина. И мне доставило огромное удовольствие совершить еще одно путешествие через зал и принести большой бокал с двойной порцией вкусного кизилового сиропа. Все нахимовцы помнили уроки учителя танцев; они все время были начеку и раскраснелись от напряжения. Юра танцевал с Хэльми, а маленький Вова Бунчиков нашел худенькую и очень высокую девочку с тонкими, длинными, как у цапли, ногами и лихо скользил с нею в вальсе. В перерывах между танцами мы, хозяева, приглашали гостей осмотреть военно-морской кабинет, и они с любопытством рассматривали старинные корветы, фрегаты, современные крейсера и подводные лодки. Илико сообщал, что он будет подводником, другой хотел быть катерником, третий — минером. — А ты? — спросила Стэлла Фрола. — Сначала буду командовать катером, потом — эсминцем и крейсером. — Не-ет! — удивилась Стэлла. — Я буду много учиться, пойду в кругосветное плавание и привезу тебе обезьяну. — Не-ет! — Стэлла была в восторге. — Большую?
— Зачем большую? , вроде собачки. Большие — кусачие. — А крейсер, которым ты будешь командовать, — он большой? — Если поставить его на проспект Руставели, то он займет целый квартал. И мачты будут выше театра. — Не-ет! Даже выше театра! Они снова пошли танцевать. Юра пригласил Хэльми, Забегалов, Поприкашвили, Авдеенко — других девочек. — Чего ты больше всего хочешь в Новом году? — спросил я Антонину. — Победы. А ты? — Победы! Знаешь, когда война кончится, наше училище переведут в Севастополь или в Одессу. Построят огромный дом на берегу моря... — Да? Значит, ты из Тбилиси уедешь? — Ну, ведь сначала надо построить дом. — Теперь дома строят быстро! Я буду скучать. — Но ты тоже уедешь? — Еще не скоро. Сначала я кончу школу, четыре года в институте... А уж потом поеду выращивать цитрусы... Ты думал, мой папа никогда не вернется. Думал ведь, да? А я все же чувствовала, что вернется... Ты знаешь, я тебе скажу по секрету; у дедушки на мольберте стоит зашитая в холст картина. Он велел Тамаре зашить ее и никому не показывать. Ты видел? — Видел... В большой комнате, у стены.
— К деду приходили, просили, чтобы он показал ее на выставке. Но дед сказал: «Покажу, когда мы войдем в Берлин и война закончится нашей победой. Я жалею, — сказал он, — что не успел закончить ее». — «Но она совершенно закончена, — возразил приходивший к нему товарищ. — Это лучшее, что вы написали». — «Я тоже думаю, — отвечал дедушка, — что это было бы лучшим, что я написал в своей жизни. Товарищ из Союза художников сказал, что картину надо назвать «Он вернулся с победой». А я писал ее, — сказал дед, — когда было еще так далеко до победы!» И я не выдержала... Подошла Стэлла: — Бал кончается, все уходят. Я проводил гостей в вестибюль, так и не дослушав рассказ Антонины. — Приходи, — звала Антонина, надевая пальто. — И вы приходите, Олег и Юра, — просила Хэльми. Стэлла болтала с Фролом, пока не захлопнулась за ней тяжелая дверь подъезда.
* * *
Как мы выросли все: и Фрол, и Олег, и Юра, и Забегалов, и Илико! Только Бунчиков так и остался маленьким. Он был этим очень огорчен, но Фрол успокаивал, что подводнику быть высоким совсем неудобно. Наоборот, он должен быть маленького роста: тогда ни обо что не стукнется головой в своей лодке и не наставит себе на лбу шишек. — Вот такой, как наш Николай Николаевич, пожалуй, и в люк не пролезет! Ему только кораблем командовать: встанет на мостик — отовсюду видно. А ты погляди, Вова, на моего Виталия Дмитриевича: росточку малого, а поди ж ты — Герой Советского Союза! Кудряшов каждый день зачитывал нам . Глаза у него блестели, когда он читал, что наши войска занимают все новые города. Он попросил у адмирала разрешения нарушить на время установленный порядок и перенести обед на пятнадцать минут позже, потому что мы садились за стол в двенадцать, во время последних известий, и никто ничего не ел. Вечерами первый, кто услышит мелодичный звон в репродукторе — московские позывные, — немедленно бежал сообщить остальным: «Приказ, приказ!» Командиры рот разрешали нам не спать до вечерних последних известий.
Все это не мешало нам усиленно готовиться к испытаниям, так как на этот раз все хотели поехать на море; тем более, что мы больше не будем «пассажирами»: мы выйдем в море на своем корабле. Я получил письмо от отца. Он едет держать экзамен в Морскую академию, в Ленинград. Мама по дороге заедет в Тбилиси. Приезжал отец Юры, капитан первого ранга Девяткин, и долго беседовал с сыном. Юрина мать возвращалась из Сибири. В конце зимы мы совершили первый за весь год проступок. Вот как это произошло. Наш адмирал получил новое назначение. Юра утешал нас: мы встретимся с ним в Ленинграде, когда перейдем в высшее морское училище. — А он не забудет нас? — спросил я. — Ну вот еще! — возмутился Фрол. — Он никого никогда не забудет. Мы принялись вспоминать, как адмирал внушал нам, что курить, пока ты не вырос, вредно, как водил на парад, хвалил нас на вечере, читал рукописный журнал, учил жить по-нахимовски. За окнами темнело, в зале еще не были зажжены огни, когда адмирал вышел проститься. — Дорогие мои нахимовцы! — сказал он перед строем. — Полтора года мы прожили с вами; иногда ссорились, иногда не понимали друг друга, но всегда договаривались в конце концов, потому что я хотел, чтобы вы стали отличными моряками, а вы в свою очередь старались стать ими. Я уверен, что вы все пройдете тот путь, который приведет вас к командным постам на море. Путь этот не легок и не устлан цветами. Но пусть он усеян шипами, и пусть еще не раз вам придется столкнуться с трудностями. Почетно звание нахимовца, еще более почетно звание слушателя военно-морских училищ, в которые вы все, я уверен, придете, и звание офицера советского флота, большого флота, который строится и будет построен. Вы будете хозяевами этого флота. Не недоучками должны вы быть, а образованнейшими людьми, которыми сможет гордиться Родина. Мне жаль расставаться с вами, но я надеюсь встретиться со многими из вас в Ленинграде. Я не говорю вам «прощайте». До свидания, дорогие мои нахимовцы! До свидания, дорогие мои моряки!
Контр-адмирал Рыбалтовский Владимир Юльевич, начальник ВВМУ им. М.В.Фрунзе (04.1944-06.1947). - Из книги из книги В.М.Лурье.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
