В кают-компании «Авроры» устраивались встречи с интересными людьми: актерами (помню встречу в П.Кадочниковым), ветеранами военно-морского флота, войны и даже революции. Часто крейсер посещали руководители коммунистической партии и представители руководства Ленинграда (обычно во время таких посещений нас не отрывали от занятий). По вечерам в кают-компании на переносном экране нам демонстрировали художественные и учебные фильмы, а также хронику. ...Было непривычно, что от койки до парты отделяло каких-то несколько десятков шагов. Кубрики у нас были настоящие корабельные. Мы спали на двухъярусных койках: внизу - на рундуках (на металлических ящиках), вверху - на пружинных койках, на которые были уложены пробковые матрасы. Кубрики находились на баке, непосредственно под верхней палубой. В иллюминаторы мы видели набережную Невки и здание нашего училища. Поначалу было тесновато (в спальном корпусе у нас были просторные помещения и одноярусные кровати), но мы быстро освоились в новой обстановке. В первое время подъем объявляла ночная вахта. Начальство решило еще приблизить нас к корабельной обстановке, и во время занятий в кубриках были установлены «колокола громкого боя» - электрические звонки, издававшие оглушительный дребезжащий звон. Нововведения никто не заметил. И когда утром, вместо голоса вахтенного, на полную мощность врубили колокола, мой сосед со второго этажа - Вася Балинин - был выброшен с койки мощным звуковым ударом и грохнулся на палубу. Еще бы, - колокол был установлен около его уха! Побудка оказалась не для слабонервных. Но и к этому пришлось привыкать. Если от койки до парты было несколько десятков шагов, то до гальюна (флотского туалета) было гораздо ближе, - стоило лишь открыть дверь в соседнее помещение. По бортам тянулись довольно высокие банкеты, в которых размещались углубленные под палубу металлические сливы - туалеты системы «Голландия». В борту, за спиной у пользователя, был расположен иллюминатор, и первое время мы стеснялись, так как было ощущение, что с набережной Невки за тобой кто-то наблюдает (обычно по набережной прогуливалось много народа). Можно, конечно, было закрыть иллюминатор крышкой-броняшкой, но тогда становилось темно, поэтому путь был один - привыкнуть. Однажды несколько шалунов, не вставая со своих мест, заткнули иллюминаторы своими бледными попами в расчете, что никто не поймет, что это такое (в то время «Аврора» располагалась несколько дальше от берега, чем сейчас). И действительно, прогуливающиеся, увидев побелевшие иллюминаторы, спрашивали друг у друга: «А вы не знаете, что это такое?» Когда мы жили в спальном корпусе, нас водили в городскую баню. Мы должны были попасть туда задолго до ее открытия, то есть не позже 5 утра. Особенно эти походы донимали нас зимой. Обледеневшая, избитая колеями проезжая часть, сугробы, навороченные вдоль тротуаров, и полусонные воспитанники, семенившие в нестройных рядах... А на «Авроре» у нас был собственный душ, и мылись мы уже не в предрассветных сумерках, а днем, в официальный день помывки. Единственным неудобством было то, что раздевались мы в одном конце коридора, а чистое белье получали в другом. Это расстояние в несколько десятков метров приходилось преодолевать одетым «ни во что». Помнится такой случай. На «Аврору» иногда приезжали делегации, и гостей знакомили с легендарным крейсером, не нарушая нашего распорядка дня. Но однажды экскурсовод, забыв про «чистый четверг», повел гостей осматривать святая святых корабля - машинное и рулевое отделение. Экскурсанты толпой устремились по длинному коридору, и вдруг неожиданно, за поворотом встретили совершенно голого полненького молодого человека, который целеустремленно трусил по коридору им навстречу, шлепая мокрыми босыми ногами по металлической палубе и не обращая на них никакого внимания. Посетители в панике ретировались. Однообразный ритм учебного процесса приводил нас в уныние. Мы уставали к концу рабочего дня, как от уроков, так и от занятий во время вечерней самоподготовки. Необходима была какая-то разрядка не только по воскресным дням, когда нас отпускали в увольнение. Особенно «страдали» наши старшие воспитанники роты (возраст в нашей роте колебался от 17 до 21 года). В роте было четыре класса, старшие воспитанники были сконцентрированы в 21 и 22 классах. Наш 24 класс был наиболее однородным, без переростков. Ребята первых двух классов, по всей видимости, больше всех нуждались в незаорганизованном отдыхе, который они себе по вечерам устраивали сами. Особенной популярностью пользовались концерты, которые, как правило, устраивались на баке, перед исторической пушкой, или на мостиках, которые располагались за ней. В концертах бывали как сольные номера, так и массовые выступления. Больше всего нам нравились такие выступления, как «военный парад» и «парад физкультурников». В них принимали участие все желающие. Если ритуал военного парада мы знали досконально и старались не отступать от общепринятого сценария, с удовольствием детализируя моменты встречи командующего парадом с принимающим парад, их объезд воинских частей и поздравление с праздником. Массовое действо разворачивалось, когда «войска» начинали торжественное прохождение мимо трибун с «правительством» и «гостями». За чеканящими шаг «батальонами» устремлялась рокочущая и лязгающая гусеницами «техника», цокала копытами «конница». Весь этот шум перекрывался торжественными призывами и здравицами. «Трибуны» ревели от восторга. Парад замыкал «сводный оркестр». Еще последние музыканты не успевали покинуть «площадь», как зрители (воспитанники, не участвующие непосредственно в параде) с нетерпением начинали ожидать начала жизнерадостного «парада физкультурников». Физкультурники в спортивных костюмах и физкультурницы с ярко выраженными формами (в тельняшках и юбках из простыней) маршировали, делали пирамиды, гимнастические упражнения. Участники парада готовились в кубрике и стройными рядами появлялись на палубе. Мы - зрители - до хрипоты кричали «Ура!» Может быть, потому что концерты устраивались достаточно часто, на набережной к тому времени стекалось довольно много зрителей, которые не оставались равнодушными и поддерживали наши восторженные вопли. Бывали действа и драматического характера. Представьте себе «Аврору» со множеством мостиков и переходов, которые давали возможность во время шторма не ходить по верхней палубе, чтобы не рисковать быть смытым волной за борт. И вот по многочисленным трапам, многоэтажным мостикам и переходам, протянувшимся от носа до кормы корабля, начинает двигаться «траурная процессия». Скорбно опустив головы и прижав к груди бескозырки, медленно и торжественно идут матросы, перетекая с одного мостика на другой и по переходам... На вытянутых руках, завернутый в белое, покоится «погибший в боях за революцию герой». Над «Авророй» печально разносится песня: «Мы жертвою пали в борьбе роковой...» Процессия, не спеша, обходит весь корабль, и, не прерывая пение, спускается во внутренние помещения крейсера. На берегу народ недоумевает. Печальное зрелище настолько реалистично передает драматизм момента, что никто и подумать не может, что это всего лишь розыгрыш развлекающихся воспитанников. В нашу «вечернюю жизнь» командование старалось не вмешиваться, понимая необходимость такой стихийной разрядки после напряженных занятий и не препятствуя свободе самовыражения своих воспитанников.
* * *
Со Славой Кукушкиным нам довелось проучиться в Нахимовском училище всего года два-три. Это был тихий, безобидный, ушедший в себя мальчик. Он немного заикался и веселил ребят тем, что не мог подмигнуть одним глазом. Когда хотели кого-нибудь развлечь, просили Кукушкина: «Слава, подмигни!». Кукушкин безропотно подмигивал, но одновременно у него мигал и второй глаз. Народ веселился. Кукушкин не обижался.
1944 г.
На лице у него было два глубоких шрама: один на лбу, другой - на подбородке. Он мне рассказывал, что в детстве во дворе у них был большой пес Джек. Слава подошел к нему, выставил пальчик и, со словами: «Пуля Джеку -трык!», - воткнул его псу в нос. Мгновенно головка мальчика оказалась в пасти у ошеломленного пса. Со Славой нас тесно связывала любовь к лесу. В летнем лагере училища начальство изобретало большое количество всяких видов дежурств, вахт и патрулей, чтобы каждый воспитанник был при деле. Был и такой патруль: по лесу, в задачу которого входило охранять лес от пожара и следить за появлением посторонних. Мы со Славой знали и любили лес и поэтому добровольно (чуть ли не каждый день) просились именно в этот патруль. Каждый раз намечали себе маршрут, которым еще не ходили. И всегда находили в лесу что-то новое для себя: грибные места, ягодники, заброшенные огороды, и, конечно, оружие, боезапасы, брошенные во время войны. Помнится, однажды мы нашли минометную мину. Она была увесистой, хорошо обтекаемой формы, окрашенная в красный цвет. Выглядела мина совсем новенькой. Недалеко от нее валялся взрыватель. Прижимая мину к груди, Слава взял в руки взрыватель и, неожиданно для меня, да и для себя, наверное, вставил его в круглое отверстие передней части мины. Раздался резкий щелчок. Реакция была мгновенной: мина полетела в одну сторону, мы кинулись в другую - в один из неглубоких окопов, которых вокруг было множество. Прижимаясь к земле, мучительно ожидали взрыва. Было тихо. Мы осмелели и подобрались к мине проверить, что же произошло. Оказывается, отверстие для взрывателя было затянуто тонкой прозрачной пленкой, чтобы не отсыревал заряд. К счастью, взрыватель мины не сработал. В году 1947-м, вернувшись из летнего отпуска, мы узнали, что Слава Кукушкин еще не появился. Его возвращение затянулось надолго, и начальство предприняло меры, чтобы его разыскать. В городе его не было, так как он проводил отпуск в селе Волосово. Однако и там его не оказалось. Были организованы поиски в волосовских лесах. Безрезультатно. Началась зима. Никаких известий о местонахождении Славы не было. И лишь через полгода с момента его исчезновения недалеко от села совершенно случайно его нашли дети, которые катались с горки, выезжая на лед пруда. В воде возвышалась занесенная снегом мощная коряга. Ребята решили устроить из нее трамплин и стали подкапывать ее. Под снегом, наполовину вмерзший в лед, лежал Слава. Как потом было установлено, он спрятался в последний день отпуска в зарослях камыша, сел верхом на эту корягу и выстрелил из винтовки себе в голову, спустив курок пальцами ног. Прощался со Славой только наш класс. Это прощание организовал наш офицер-воспитатель капитан Трофимов. Военных почестей Славе не полагалось, поэтому поездка на кладбище проходила как бы частным порядком. Мы на трамвае добрались до Охтинского кладбища и долго ожидали у ворот. Гроб был закрытый. В момент прощания взволнованный и растерянный Трофимов, как-то неловко согнувшись, вытащил из-под полы шинели пистолет и трижды выстрелил в воздух. Этим офицер-воспитатель нарушил Устав, но мы были ему благодарны за этот глубоко человеческий жест. Слава был мне достаточно близким человеком. Он рассказывал, что дома у него - тяжелая обстановка, но в подробности не вдавался. Выходит, и в училище ему тоже не хотелось возвращаться.
Трофимов Михаил Федорович - офицер-воспитатель ЛНУ (1944-1957)
После одного из очередных отпусков в училище не вернулся Юра Пистоляко. С Юрой мы дружили. Это был солнечный улыбчивый мальчик. Он был неистощим, придумывая различные шалости. Мне запомнилась одна из них. Во время занятий на самоподготовке многие ребята, уставая сидеть, меняли позу и становились коленями на скамейку парты, опираясь локтями на стол и углубленно изучая учебники. В это время кто-нибудь свертывал из бумаги кулек, отрывал самый кончик и, зажимая его пальцами, наполнял кулек водой. Выбрав «жертву», шалун вставлял кулек в оттопырившийся карман брюк, убирал пальцы, и вода выливалась вовнутрь. Увлеченный занятиями не сразу обнаруживал результаты шутки. С воплем вскочив, пострадавший был готов броситься на обидчика, но того к тому времени - и след простыл. Юра назвал эту шутку смешным, но понравившемся всем словом: «похихец».
1947 год
Причину, по которой Юру отчислили, нам не сообщили (да и никогда не собирались сообщать). Можно было предположить, что это произошло по состоянию здоровья или потому, что в 1937 году его отца - майора - арестовали по 58-й статье (общенародная статья изменников). Долгое время мы с Юрой не встречались. Он жил в Кронштадте. И только в конце лета 1949 года, когда я, увлеченный атомной физикой, отправился в Политехнический институт послушать лекцию академика Иоффе, которую он читал для абитуриентов, я встретил Юру Пистоляко среди них. Знаю, что Юра окончил матмех института. Место работы и дальнейшая судьба его остались мне не известны.
И ничего не поделаешь... Работаем скрупулезно, записываем анализы, пробы, расчеты. Лаборатория резания трудится вовсю. С новыми данными вместе с руководителем нашей лаборатории выезжаем в Москву. Однако и на этот раз возвращаемся ни с чем. И так несколько раз. Сколько стоят при этом одни командировочные, суточные, гостиницы! Мы же ведь и от работы оторваны. Идет-течет народная .
Представляем 50 заключений с заводов, от лаборатории, института, со своего участка. Доказываем с утра до ночи. Приходим с работниками ВНИИ на производство, в технический совет. И... ничего. Послали свои расчеты на консультацию в специальную лабораторию вибрации одного из научных институтов Академии наук, в Москву. Пришел интересный, положительный отзыв. На очередном заседании в нашу защиту выступает директор ВНИИ. Но главный инженер по-прежнему против... — Просто живой консерватор какой-то, — кипятится Штукатуров. — Его бы в музей сдать и охранять, чтоб не сбежал. При всей резкости таких суждений мы понимаем своего товарища. Шутка ли, уже с новыми данными не можем добиться ничего, кроме совещаний. Сколько же их, этих совещаний!.. В Доме техники сидим 6 часов кряду. И ничего не можем решить. Москвичи из ВНИИ говорят: — Нельзя пустить фрезу в ГОСТ. Ленинградцы спорят: — Почему? Не было же еще такой фрезы. Давайте поработаем с ней. — Хорошо, давайте поработаем. — Но как? Надо же ее раньше изготовить. Кто будет без ГОСТа изготавливать и применять? Вот так и вертимся, вертимся, как по заколдованному кругу, 6 часов, 360 битых минут. Это одно заседание! А до этого еще раз двадцать заседали. Как бы подсчитать хоть в «денежном выражении» только одно время, на них потерянное? И средства — экономию, которую уже могло бы государство получить за каждый день этой проволочки, за каждый день в масштабах !
Неужто мало им Леонова? Неужто ничему не научились на этом опыте, не поняли, что нельзя торговаться по нескольку лет, пока введенный в ГОСТ инструмент может оказаться «перезревшим» и появится более совершенный? Важно ведь вовремя воспользоваться тем, что сегодня лучше, что, безусловно, дает экономию государственных средств, повышение производительности. А если бояться да выжидать, «как бы чего не вышло», так не поспеть в ногу со временем. Впору будет только смело гостировать день вчерашний, а то и позавчерашний. Да, уж очень «размеренный», невеселый шаг получается. И никак его не собьешь! В такой короткий срок на заводе отработали, всего несколько месяцев отлаживали, и вот уже больше полутора лет с фактами, выкладками и цифрами, с «живой» фрезой в руках ходим мы по лестницам ВНИИ и доказываем свою правоту! — И чего, кажется, — яснее ясного. А все возражают, — говорит Фоменков. — Если бы я с учениками так поступал?!. Привыкли по старинке жить, и держатся за отжившие свой век законы. Перестраховка, и все. — Да и другое тут примешивается — честь мундира... Беда вот, что без их рекомендации в Комитет стандартов обращаться бесполезно, — добавляет Митрофанов.— Но есть один вариантик... И как ни пасмурно на душе, мы улыбаемся. В самом деле, неужто только и экспертов, что этот институт? Почему нельзя, чтобы рабочее детище само перешагнуло порог Комитета и вошло в государственный стандарт? Вот ведь наше — на острие своей крутой спирали, в просторных своих «карманах» несет государству сотни тысяч рублей экономии, а до ГОСТа никак добраться не может.
На защиту нового встает «Ленинградская правда». «Пора положить конец волоките!» — с таким требованием выступает она. «В чем же препятствие? — говорится в статье.—Да в том, что хорошее дело тормозят консерваторы из Всесоюзного научно-исследовательского инструментального института. Они вновь и вновь выдвигают давно опровергнутые жизнью аргументы. И, пользуясь монопольным правом в решении вопросов об инструменте, пытаются сбить с толку Комитет стандартов. А в это время, применяя старые фрезы, наша промышленность теряет миллионы и миллионы рублей». ...Самое трудное в резании — пройти верхнюю корочку ценнейших легких сплавов. Трудно снять ее, крепка корочка. Но мы ищем стойкий инструмент, чтобы проходил и эту корочку не тупясь. Отыщем и ту силу, что поддержит нас в борьбе с недоброй корочкой, — равнодушием, волокитой, мертвящей консервативной мыслью, прямым сопротивлением новому.
ШКОЛА В КРЕМЛЕ
Для меня, рабочего, Пленумы ЦК КПСС, на которых как кандидат в члены ЦК партии я присутствовал, всякий раз — огромная школа. Государственному мышлению, великой ответственности перед народом учили Пленумы Центрального Комитета каждого из нас. Зимой 1956/1957 года мне довелось дважды выступать — на декабрьском и февральском Пленумах ЦК КПСС.
.... 1956 год. Началось заседание. Сижу, слушаю, жду. Здесь, оказывается, как на обычном собрании, тот же простой порядок: хочешь выступить — посылай записку в президиум» Я так и сделал. Председательствующий объявляет: — Подготовиться к выступлению новатору Ленинградского Кировского завода товарищу Карасеву! Как только звонок известил, что время предыдущего оратора истекло и он закончил свое выступление, я тут же подошел к ступеням трибуны. — Сразу видно — скоростник, каждая секунда на счету, — громко под смех присутствующих сказал кто-то из членов президиума (Н.С.Хрущев. - КСВ). С трибуны Пленума я заговорил о том, что, знаю, волнует каждого новатора. Наш завод справляется с планом. Но и у нас много еще неиспользованных резервов. Таятся они в сокращении потерь времени, металла, электроэнергии. Подсчитано, что только один процент экономии рабочего времени на нашем заводе позволит дополнительно изготовлять 1828 жаток. Вот почему рабочие активно ищут новые резервы повышения производительности труда. А есть еще такие хозяйственники, которые только и знают, что требуют: «Давайте новые заводы, давайте новостройки, давайте... давайте!..» Забывают они о людях, которые обслуживают технику и которые могут творить чудеса. Выступаю и чувствую — перестаю волноваться. Спокойно мне стало, просто, будто я на заводском собрании говорю, потому что вижу — важно это всем сидящим на Пленуме. Рассказываю о Логинове, фрезеровщике 18-го механического цеха, который составил личный план комплексного внедрения передовых приемов труда на своем рабочем месте, о Зайченко, инструкторе передовых методов труда, который помог Логинову. Теперь Логинов удвоил выработку.
Один из зачинателей движения за высокопроизводительную техническую оснащенность и комплексное внедрение передовых методов труда на каждом рабочем месте фрезеровщик цеха № 18 Александр Логинов за работой. 19 января 1956 г.
Рассказываю о нашем молодом токаре Леониде Лалетине, изобретателе, авторе многих копировальных приспособлений, человеке пытливом, ищущем, о моих товарищах по бригаде. Пленум, вижу и чувствую это хорошо, — высокий рабочий орган партии. Деловое собрание. Поэтому и говорю о недостатках, откровенно высказываю то, что слышал от товарищей в цехах, что волнует нас всех — коммунистов и беспартийных. Более четверти века участвую я в рационализаторском движении. Потому мне и хочется поподробнее поговорить о том, что тревожит нас, рабочих, занимающихся усовершенствованием технологии производства, оборудования и инструмента. В первую очередь о проволочках с внедрением ценных рационализаторских предложений. Чувствую, внимательно слушают люди. И говорю о том, что выношено в сердце. — Иногда новое, передовое, — рассказываю, — с трудом пробивает себе дорогу. Мне кажется, подобные явления и настроения проистекают из-за узковедомственного подхода к изобретателям и рационализаторам. Оттого, что хозяйственники рассуждают так: «Начнешь внедрять рационализаторское предложение — план сорвешь...» Никогда не забываю слова Ленина, сказанные Горькому о профессоре Игнатьеве: «Говорите, у Игнатьева есть еще изобретение?.. Нужно, чтоб он ничем иным не занимался. Эх, если б у нас была возможность поставить всех этих техников в условия идеальные для их работы! Через двадцать пять лет Россия была бы передовой страной мира!» Но разве уже не настала такая пора? Не пришло время для той возможности, о которой мечтал Ленин? И в своем выступлении предлагаю установить такой порядок, чтобы на предприятиях была возможность смело экспериментировать. На заводах есть немало новаторов — постоянных искателей лучших приемов труда, лучшей технологии. Почему бы не зачислить их в «штатные изобретатели»? Это же окупится. Пусть себе думают для общего блага. Всемерную помощь рационализаторам должны оказывать ученые. Нужно, чтобы ученые стали ближе к рабочим-новаторам. Пусть новаторы будут их ассистентами, работают вместе с ними в лабораториях институтов, получают знания и творят новое.
Много хорошего забыто почему-то из того, что родилось в годы первых пятилеток. Например, в тридцатых годах лучших рационализаторов определяли в ассистенты к профессорам научно-исследовательских институтов. А почему не делать этого теперь? Почему не посылать способных рабочих-новаторов на специальную учебу? Была хорошая традиция — устраивались всесоюзные конкурсы изобретателей. Теперь о них тоже почему-то забыли. А их стоит возродить. Как хлеб и воздух, необходимо нам создать Общество рационализаторов и изобретателей, добровольное и самодеятельное. И дать ему широкие права, этому обществу, которое мобилизовало бы в борьбе за новое большую общественную силу — знания, волю, всю неуемную, огромную энергию изобретателей. Так прямо и сказал: «Нам надо создать это общество, как хлеб, как воздух оно нужно». Очень дорого было, что в своем постановлении Пленум потребовал от хозяйственных, партийных и профсоюзных органов всемерной поддержки творческой инициативы трудящихся. Наша партия еще раз указывала на то, что успешное выполнение планов зависит от нас самих, всего советского народа. Как известно, вскоре был основан .
...Много важного и поучительного для себя извлек я из Пленумов ЦК партии. С нетерпением рвусь я домой. Честное слово, руки чешутся, хочется сделать что-то большое, необыкновенное. ...Идем и идем мы вперед, и что ни день, то неуемнее наши люди! — А гляди-ко, Якумович, — говорят мне после той поездки в Москву товарищи в цехе. — Ведь вот поругиваем мы учреждения: грешны, мол, в бюрократизме. Но учреждения-то наши? Может, пособим им? Почему бы, допустим, не послать на службу в учреждение кое-кого из нашего цеха? Ребята есть грамотные, толковые, да и у станков постояли. Они волокиты не разведут. Как смотришь? Широко глядит рабочий наш человек, бережет то, что завоевано, беспокоится о том, чтобы стало лучше. Потому он так прям в суждениях. С нашей фрезой мы больше ждать не хотели, не считали возможным. И случилось так...
ПРИЗНАНИЕ
...Да, мы поступили нетактично: пожаловались. Это не понравилось нашим ученым собратьям в Москве. Но все же свое им сделать пришлось. Был во ВНИИ один сотрудник, он оформлял представление в ГОСТ. Наши в бригаде говорили: — Пожилой уже, а , под дудку главного инженера пляшет.
— Две-три недели всего и надо на подготовку материала, а пока главный не скажет, годами тянется. И действительно, стоило главному инженеру решить вопрос, и все было сделано за одну неделю! — Э-эх! А тянули... Готовили два года... Но теперь что уж говорить. Так или иначе, все наши фрезы, цилиндрические и с коническими хвостами, с неравномерным окружным шагом зубьев, вошли в государственный стандарт. -- Номера. ГОСТа? Пожалуйста! Мы их помним на память: ГОСТ 8237—57, ГОСТ 3752—59. Законнорожденные, записанные в государственном стандарте фрезы, концевая и цилиндрическая. Они идут в двух исполнениях для обработки любого металла. Идут и для лекального и для силового резания. Окрестили новый инструмент «БК» — «Бригада Карасева». Вложили в фрезу свой труд все наши товарищи, отдавали ей опыт, знания. Коллективный труд — не самое ли это великое проявление заинтересованности рабочего в том, чтобы страна стала богаче и прекраснее? Советская наша страна отмечает большие успехи и личными наградами. Создана новая фреза — мы получаем денежную премию, сделан расчет и экономии по изобретению. Авторское свидетельство выдано мне. Но наша «БК» — труд всей бригады. Вот потому-то из общей суммы я получаю только часть денег, а остальные распределяются между моими . Каждому — его доля за творческий труд. И еще делаем ценные подарки всем, кто нам помогал.
Думаю об этом и невольно вспоминаю один маленький штрих другой, такой далекой, такой чужой и непонятной нам жизни. Читали мы в газете сообщение американского агентства: два пилота американских воздушных сил помещены в специальный стальной контейнер, в котором создана обстановка, имитирующая космический полет. Семнадцать дней придется пилотам путешествовать, не двигаясь с места. Время есть время, и даром его тратить не надо. И пилот в стальном контейнере тщательно начинает изучать книгу о том, как... делать деньги на бирже. Вот так — луна луной, но «время — деньги». Главное в жизни — доллары, даже полет в космос — самое удобное время для того, чтобы учиться их делать. Грустная история! На какое духовное оскудение обрекает человека, даже «крылатого», мир капитала!
