Проводка за тралами подводной лодки в подводном положении, не самая сложная задача. Сложность возникла из-за внезапного решения свыше выполнить это упражнение. Сложность состояла в отсутствии на тральщиках гранат. Не входили они в перечень снабжения, однако без них не обойтись , поскольку сигналы о своих действиях тральщики должны подавать взрывами гранат. Этот тезис комдив Олег Сицкий изложил дивизионному минёру и добавил: «снимаемся через час, можешь из шкуры выпрыгивать, но гранаты должны быть». Минёр снял шапку и пошёл по друзьям противолодочникам с шапкой и протянутой рукой. Друзья приятели набросали в шапку гранат ровно столько , сколько нужно было по плановой таблице, и ни одной в запас, на всякий случай. Вышли в море, взяли лодку и ведём. Ведём лодку из точки «А» в точку «Д», а в нужных местах минёр лично бросает гранаты по команде штурмана. Дело движется к завершению, пора показать лодке, что она может следовать по своему плану. Штурман даёт команду, и минёр с ростр начинает бросать гранаты. Бросает далеко от борта и наблюдающий за этим процессом Сицкий говорит: «ты так нас осколками гранаты продырявишь». Гранаты взрываются примерно через секунду после погружения в воду. «Смотри, как надо бросать!» берёт у минёра гранату и по команде штурмана бросает её в полутора метрах от борта. слегка тряхнуло, и пошли дальше. Выбрали тралы и потопали в базу. Примерно через полчаса зачихал и остановился правый главный двигатель. Механик доложил, что в правую днищевую топливную цистерну поступает забортная вода. Через эту цистерну проходил кингстон на охлаждение дизеля, и взрывная волна, попав в кингстон, образовала трещину по сварке в обшивке. Дизель продули, переключили на другую цистерну, а на ехидную улыбку минёра, комдив проворчал «старьё наши корабли, скоро от выстрелов собственных пушек будут разваливаться!» В какой-то мере он был прав.
Приятель выручил.
Большой противолодочный корабль выполнил учебную минную постановку, а чёрную работу по выборке мин и доставке их на базу хранения, начальство поручило выполнить тральщику. Тральщик выбрал мины и доставил их к причалу базы оружия. А у причала столпотворение из кораблей, как в магазине, где выбросили дефицит. У всех срочные погрузки или разгрузки, к причалу не подступиться, автокран, начальство с большими звёздами на причал не пускает. Приткнулся тральщик третьим корпусом и ждёт, пока обстановка нормализуется. Часов двенадцать простояли, а конца работам не видно. Минёр дивизиона отоспался, вышел на палубу и заметил, что рядом стоит 150-тонный плавучий кран. А на этом кране когда-то капитанил его приятель. Решил сходить и проверить. Приятель оказался на месте, и по-прежнему капитанил. Сели потрепались, чайку заварили, за жизнь начался разговор. Минёр посетовал, что в такую несуразность попали и конца и края ей не видно, а домой хочется. Тут приятель и говорит, так эту проблему мы мигом разрешим. Иди и ставь своих парней на строповку, я шкентелем для лёгких грузов переброшу мины через корпуса на причал. Работа пошла, а тут комдив отоспался и вышел на шкафут, посмотреть, что вокруг делается. Видит, что 150-тонный кран снимает с борта мины и переносит их через корпуса судов на причал. Почесал затылок и изрёк: «довольно много повидал, но что бы мины 150-тонным разгружали, первый раз вижу».
В воскресенье мы пошли в республиканскую галерею. На белом здании висел большой транспарант: «Выставка картин народного художника Ш.Гурамишвили». Было очень много народу. Светлые залы со стеклянными потолками походили на зимний сад: повсюду раскинули листья пальмы, цвели камелии, олеандры. Сколько картин написал Шалва Христофорович!
При виде суровых пейзажей вспоминался лермонтовский «Демон», а при виде горных дорог и сел, похожих на птичьи гнезда, — «Путешествие в Арзрум» Пушкина. На одних полотнах мы увидели старый, с узкими улицами, Тбилиси, на других — Тбилиси, каким он стал перед самой войной — красивый, разросшийся, с широкими набережными и белыми большими домами. На пейзажах Черноморского побережья с лазоревым морем, казалось, шевелились кружевные верхушки пальм и лакированные листья магнолий. Художник словно приглашал за собой и, показывая людей, города, горы, цветущие сады, море, говорил: «Смотри, как хороша твоя Родина, любуйся вместе со мной!» Шалву Христофоровича мы нашли там, где было больше всего народу: он стоял, опираясь на плечо Антонины, на голову возвышаясь над всеми, весь в черном, красавец с гривой седых волос и с пушистыми седыми усами. Мы увидели тут же Стэллу, Мираба и Хэльми. Они увлеченно рассматривали большую, во всю стену, картину: матросы, высоко подняв автоматы, выходили из морской пены — они казались живыми; в море покачивались катера. — Гляди, Кит, гляди! — схватил меня за руку Фрол. — Совсем как на самом деле!.. Гляди, того, маленького, почти с головой накрыло: не помоги ему старшина, совсем захлестнуло бы! А мичмана ранило в руку, видишь, опустил автомат... Хорошо, что товарищ перехватил, поддержал... А всплески видишь за катерами? Это с берега по десанту бьют. Ну, ничего, их приглушат быстро... До чего все правильно схвачено! Фрол с уважением посмотрел на Шалву Христофоровича. — «Их не остановит ничто», — повторил он название картины. — А ведь в самую точку названо. Морскую пехоту черта с два остановишь! Поди попробуй! Вокруг все зааплодировали. — Это Фрол? — спросил Шалва Христофорович. — И Никита здесь? Ну как, понравилось? — Нет, Шалва Христофорович! Не понравилось, а зацепило за самое сердце! — воскликнул Фрол с чувством.
— Значит, работа моя хороша, — удовлетворенно сказал художник. — А «Возвращение с победой» вы видели? Последнюю картину Шалвы Христофоровича так обступил народ, что к ней почти невозможно было пробраться. Все говорили: — Как хорошо! — Замечательно! — Сколько радости! — Сама жизнь! И самые хмурые, озабоченные лица озарялись улыбкой. — А вы знаете, — шепотом сообщил человек, стоявший впереди нас, соседу, — что картина не вполне закончена? — Не нахожу. По-моему, совершенно закончена. — Художник ослеп, не завершив работы. — И это лучшее, что он написал! Наконец, нам удалось протиснуться поближе. Фрол воскликнул: — Кит, гляди, капитан-лейтенант — как живой! Постой, постой, да ведь он... — Фрол осекся. «Художник был уже слеп, когда Серго вернулся с победой, — хотел сказать Фрол. — Когда же Шалва Христофорович написал картину?»
Вот что было написано на холсте: знакомая комната под горой Давида залита солнечным светом. За высоким окном все цветет, и на ковер сыплются алые лепестки граната. Дверь широко распахнута. Серго Гурамишвили, раскрыв объятия, вбегает в комнату. Девочка со светлыми волосами, в светло-зеленом платье (в ней нетрудно узнать Антонину), бежит навстречу. Радость светится на их лицах. И так и кажется, что Антонина кричит отцу, как тогда, когда мы пришли с Серго: «Ты вернулся, вернулся! Я знала, что ты вернешься!» Все с любопытством оборачивались на Антонину, заметив необычайное сходство с девочкой на картине. — Дед, ты устал? — опросила Антонина смущенно. — Пойдем, сядем. Они отошли в сторонку и сели на мягкий диванчик под пальмой. Их тотчас же окружили, люди жали Шалве Христофоровичу руку, благодарили его, восхищались его искусством. А к картине подошла группа школьников. Молодая учительница сказала вполголоса: — Когда мы говорим «мужество», мы говорим о мужестве, проявленном не только на фронте. Перед вами, — показала она на картину, — пример подлинного мужества. Запомните: художник творил, когда зрение ему отказывалось служить, когда его сын, которого вы видите на картине, пропадал без вести и враги находились у ворот Грузии. В эти дни над его родным городом кружились фашистские самолеты, но художник верил в победу и творил, прославляя ее...
Глава десятая. «АДМИРАЛ НАХИМОВ»
Барказ отвалил от пристани. Упершись коленом в банку, я стоял среди товарищей. Урчал мотор. За кормой остались каменные белые львы, широкая лестница и колоннада под синим небом с куда-то спешащими облаками. Война была окончена, и город, который всего год назад я видел разрушенным, возрождался, со своими бульварами, лестницами и домами, построенными из инкерманского камня. По правому борту, у пирсов, стояли эсминцы; по левому борту, посреди бухты, пришвартовавшись у бочек, вросли в светлую воду крейсера и линкор «Севастополь». Корабли поворачивались к нам: один — бортом, другой — кормой, третий — носом, как бы говоря: «Любуйтесь нами. Вот мы какие красавцы!» Бесчисленные дымки вились в прозрачном воздухе над Северной стороной и над Корабельной, напоминая о том, что повсюду уже живут люди. Огромный теплоход разворачивался в глубине бухты, у угольной пристани. И повсюду сновали такие же барказы, как наш, катера, ялики и морские трамваи. У меня в груди поднималось какое-то совсем особое .
Когда я приезжал на «Ладогу» в Кронштадт, я был «Рындин-младший», малыш, которого можно было потрепать по щеке и подшутить над его курносым носом. На катерах я был сиротой, и меня все жалели. Прошлым летом, в Севастополе, я опять был лишь гостем отца, хотя и носил уже флотскую форму. На «Каме» я был «пассажиром» (ведь «пассажиром» на военном корабле считается не только «вольный», но и матрос, и нахимовец, и даже капитан второго и первого ранга, если он не служит на этом корабле; и когда все на корабле заняты, «пассажиру» нечего делать). И только теперь впервые я поднимусь на палубу своего корабля и отдам честь флагу, который должен беречь и любить. И только теперь я могу сказать, что и линкор, и крейсера, и эсминцы, и катера, и подводные лодки, и тральщики — это мой флот, на котором я буду служить всю жизнь. И мне подумалось, что то же самое сейчас чувствуют и Фрол, и Иван Забегалов, и Юра, и Вова Бунчиков, и все мои товарищи, которые стоят на барказе как-то особенно подтянуто и торжественно. Барказ огибал низкую корму линкора. Матросы на баке «Севастополя» пели. «Прощай, любимый город...» выводили они чистыми и звонкими голосами. Раньше эта песня была для меня просто песней: не я ведь уходил в море, уходили другие. Здесь, на «Нахимове», я буду петь о себе и своих товарищах: это мы пойдем завтра в море на своем корабле! Мы обогнули линкор, и наш крейсер неожиданно вырос перед носом барказа.
«Адмирал Нахимов» ждал нас, со своими широкими палубами, Орудийными башнями, в которые мы войдем, как хозяева, чтобы стать опытнее, образованнее, чем мы были раньше. Под защитой этих грозных орудий и голубой тяжелой брони шли на крейсере из Севастополя раненые матросы и женщины. Зенитки, всегда глядевшие в небо, били по фашистским торпедоносцам и сбивали их в море. Вот этой широкой низкой кормой, на которой выведено золотой вязью «Адмирал Нахимов», мой корабль никогда не поворачивался к врагу. Мотор на барказе вдруг застучал особенно часто и весело. Он как будто приветствовал стоящего на мостике широкоплечего, огромного командира крейсера, нашего дорогого Николая Николаевича Суркова. Трап повис над водой своей последней ступенькой. На палубе залились дудки, приветливо запел горн, выстроилась команда. Наши старшие боевые товарищи готовились принять нас в свою семью. Барказ развернулся к трапу и подтянулся к нему вплотную. Первым ступил на трап Фрол, за ним — я. Мы поднимались все выше и выше, боясь оступиться и показаться смешными. Вот Фрол, облегченно вздохнув, ступил на верхнюю ступеньку, прикрытую веревочным матом, шагнул на палубу и, четко повернувшись к корме, отдал честь флагу своего корабля. Я тоже замер в положении «смирно», повернув голову и приподняв подбородок, и приложил руку к ободку бескозырки. Как раз в это время налетел ветерок. Белый с широкой голубой полосой флаг развернулся и открыл алую звезду и алые серп и молот. Под этим флагом я завтра пойду в море! Фрол отнял руку от бескозырки и стал «смирно», глядя прямо перед собой. К нам навстречу спешил вахтенный офицер «Адмирала Нахимова».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
