В период с 8 по 12 мая группа в количестве 15 нахимовцев, под руководством педагогов-организаторов А.В.Сивкова (7 кл.), Е.В.Филяевской (6 кл.), классного руководителя Д.В.Воробьева (5 кл.), находилась на Краснознаменном Северном флоте, где приняла участие в праздничных мероприятиях, посвященных 68 годовщине Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.
Нахимовцы в составе торжественного шествия возложили венки и цветы к памятникам воинам-защитникам Кольского Заполярья в г. Североморске
и в Долине славы,
совершили экскурсии на тяжелый атомный ракетный крейсер «Петр Великий»,
тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Флота Советского Союза Кузнецов»,
морской тральщик «Владимир Гуманенко»,
дизельные подводные лодки в г. Полярном.
Незабываемые впечатления остались после посещения вечного огня на мемориале «Алеша» в г. Мурманске
и рубки АПЛ «Курск», установленной в память о погибших подводниках.
В музее Северного флота ребят познакомили с боевой летописью флота,
интересными экспонатами и в благодарность за интересную экскурсию нахимовец 64 класса Сафонов Дмитрий подарил музею свою творческую работу, посвященную 80-летию образования Северного флота. В завершении поездки нахимовцы побывали в авиасоединении Североморска-3, где наблюдали за тренировочными полетами самолетов и смогли почувствовать себя летчиками на тренажере управления самолетом.
В результате поездки на Северный флот у нахимовцев утвердилась мечта об офицерской службе на кораблях военно-морского флота России.
А тогда — в тридцатые годы — перед Тихоокеанским флотом стояла насущная задача: повышать, по возможности, боеспособность и активность. Это было необходимо для удерживания японских милитаристских стремлений. Еще в апреле 1905 года недалеко от мыса Поворотный вблизи Владивостока в период Русско-японской войны были отогнаны российской подводной лодкой два японских миноносца. Сейчас для наших «щук» и «малюток» задачи стали актуальней, но условия значительно труднее. Нужно было не только повышать мастерство личного состава, к чему стремились все мы, но необходимо было улучшить боевые качества имеющихся подводных лодок. Кроме того, что мы научили их достаточно уверенно ходить подо льдами, командиры и наше руководство стремились добиться как можно большего потенциала самих подводных лодок. Установленная для них спецификационная автономность, то есть время непрерывного пребывания вдали от базы без пополнения запасов, составляла для «щук» не более 20 суток.
Перед некоторыми командирами энергичный и целеустремленный комдив Г.Н.Холостяков не раз ставил задачу резкого увеличения времени пребывания в плавании. Для этого на кораблях нужно было многое изменить и улучшить. Инициаторов и специалистов в этом деле оказалось достаточно. Каждый вносил свои предложения. Для увеличения запаса топлива приспособили булевые цистерны главного балласта, установили грелки для торпед, улучшили условия жизни в отсеках для отдыха и приема пищи. Первые попытки длительного плавания оказались малоуспешными, были неудачи, при плавании во льдах повреждались о лед командирские и зенитные перископы. Экипаж нашей новой подводной лодки Щ-117, командиром которой меня назначили, был дружным и относительно молодым. Комиссаром корабля был назначен опытный работник политотдела бригады Сергей Иванович Пастухов. Штурманскую боевую часть возглавлял самый молодой — Михаил Костухов, попавший на флот по рекомендации Надежды Константиновны Крупской. Специалистом по электромеханической службе был Г.Е.Горский, минно-артиллерийскую возглавлял Д.Г.Горбунов, а старпомом у меня был В.А.Воробьев. Отличным кулинаром, очень помогавшим и воодушевлявшим нас всех в походе, был кок Н.Е.Романовский.
ПЛ в бухте Находка
Примечания научного редактора
Н.П.Египко был назначен командиром подводной лодки «Макрель» (вскоре — Щ-117) в августе 1934 года. Эта лодка относилась к «щукам» Vбис серии, она имела примерно такие же тактико-технические элементы, как и Щ-102, была построена Балтийским заводом, собрана в декабре 1934 года.
В это время моя семья — жена и трехлетний сын — приехала из Ленинграда и устроилась жить в доме бывшего японского консульства на Алексеевской улице. Мы жили на втором этаже, а под нами еще обитал японский консул с семьей. У нас были две комнаты с окнами на юг и море, а кухня находилась с северной стороны дома, которая примыкала к склону сопки. Я вспоминаю эти подробности, потому что и дома мне приходилось бороться со стихией. Во время дождей вода устремлялась по склону сопки, достигала подоконника кухни, переливалась через него и затапливала кухню. Приходилось срочно устранять наводнение.
Ограждение рубки подводной лодки Щ-117
11 января 1936 года наша подводная лодка по пробитому во льду фарватеру вышла в море и приступила к несению боевой службы. Обычно мы выходили в море и выполняли задачи дозора не более 10-15 суток. Сейчас мы настроились на стахановское превышение заданных норм, то есть нам необходимо было превысить автономность и доказать, что это допустимо для данных кораблей, а также и для экипажа. Ведь не так давно, осенью 1935 года, по всей стране прозвучало имя донецкого шахтера Алексея Стаханова. А это была наша инициатива — последовать его примеру и идти на увеличение автономности нашего корабля. Штормовая погода, низкая температура воздуха, постоянное обмерзание надводных конструкций корабля и сильная качка во многом мешали нам при нахождении на поверхности. Используя имеющийся опыт, мы сдвинули распорядок дня на 12 часов. Отдыхали днем под водой и вели наблюдение в перископ, а ночью несли дозорную службу в надводном положении. Заряжали аккумуляторные батареи, пополняли запасы воздуха, постоянно боролись с ледовым обрастанием. Подъем был в 19 часов, в полночь обед, а утром ужин. Настроение у всех было бодрое. 36 человек составляли наш экипаж. Все были хорошо подготовлены по специальности, любили корабль и обладали единым чувством сплоченности, взаимопомощи по отношению к товарищам и мгновенно выполняли все распоряжения по службе и содержанию корабля.
Был случай, когда разбушевавшаяся стихия ночью оторвала лист надстройки и повредила лаз кормовой цистерны. Подводная лодка стала плохо слушаться руля, возросли крены и снизилась устойчивость движения. Температура воздуха минус 25° С, бушует шторм. Волны перекатываются через весь корабль и болтают его по своей прихоти. Мостик, рубочный люк, антенна, пушка превратились в ледяную глыбу. Для устранения неисправностей требовалось открыть горловину лаза в цистерну. Два смельчака — боцман П.Н.Шаронов и рулевой А.И.Пекарский — взялись за выполнение этой трудной задачи. Пробравшись к месту аварии, они, используя моменты отсутствия ледяных волн, набирали побольше воздуха в легкие и выжидали под палубой надстройки, пока волна схлынет. Длительная и кропотливая работа продолжалась всю ночь. Только утром отважные моряки победили стихию и ликвидировали повреждение. С них сняли обледеневшую одежду, растерли спиртом и согрели после столь длительного пребывания в ледяной воде. Подводная лодка вновь смогла погрузиться на океанскую глубину и продолжать свою дозорную службу и автономный поход. Много было умелых и добросовестных ребят в экипаже. У всех был хороший рабочий настрой и инициатива в решении большого числа возникавших практических задач. Старший моторист А.В.Панкратов на свой профессиональный слух определил, что сорвало шпильку на клапане дизеля. Через 20 минут повреждение было устранено, иначе могла возникнуть серьезная поломка двигателя. Сейчас вопросы надежности и живучести оборудования и систем решают автоматизированные системы управления, машины с большой памятью и анализирующие устройства. Это очень хорошо, но при этом нельзя забывать человека-оператора и его профессиональное мастерство. Это требуется от всех специалистов, особенно подводников. Был случай, когда командир отделения электриков В.Д.Кондрашев без наличия на корабле токарного станка умело и точно выполнил необходимую сложнейшую работу. Произошел и непредвиденный случай с якорем. Старпом доложил мне, что стопор якоря сломался. Тогда, проявляя мужество и сноровку, матросы П.Р.Петров, Н.П.Смирнов и В.И.Манышкин быстро преодолели омываемую волнами надстройку и добрались до якорного клюза. Ревел ветер, черные тучи стелились так низко, что, казалось, они сливаются с бушующим морем. Люди работали в обледеневшей одежде в 18-градусный мороз, но стопоры были надежно закреплены.
Многие проблемы и задачи подводного и надводного плавания лодки типа «щука» в зимних условиях удалось успешно решить. Условия испытания и закалки личного состава на выносливость были максимально приближены к боевым. Важным в то время было и такое главное качество подводной лодки, как длительное пребывание в подводном положении, что обеспечивала система регенерации. Чем больше корабль мог быть в подводном положении, тем выше была его скрытность действия. Вспомним, что группа подводных лодок, совершавшая кругосветное путешествие в 1966 году, находилась под водой 45 суток. Это успехи системы регенерации, то есть той аппаратуры, что позволяла личному составу длительное время пребывать под водой. Если воздух в лодке систематически не очищать, то начинает интенсивно концентрироваться углекислота. Пока ее содержание не превышает 0,5 %, опасности для экипажа нет. Без регенерации количество углекислоты увеличивается примерно на 1 % в час. Появляются одышка и головная боль, растет кровяное давление. При 4 % наличия углекислоты отравление становится мучительным, а при 6 % человек теряет способность управлять своими действиями. Мы провели пробное исследование и проэкспериментировали, сколько можно продержаться под водой, если вдруг регенерация выйдет из строя. По моим подсчетам, мы провели под водой около суток, а точнее 23 часа с небольшим. Это в какой-то степени убедило нас в возможности находиться под водой, когда это потребуется, несколько больше, чем указывала документация. Был проведен еще один более сложный и тяжелый эксперимент. Я пошел на определенный риск, но до некоторой степени он был оправдан. Предельная глубина погружения корабля составляла 90 метров, а глубина моря, где мы находились в то время — примерно 500 метров. Вот на этой глубине я и решил произвести погружение на максимальную глубину. Я не мог это сделать без разрешения начальства и соответствующей проверки самого корабля. Осуществляли погружение с некоторыми предосторожностями. По кораблю была объявлена боевая тревога, все было предусмотрено: экстренное продувание цистерн главного балласта и вспомогательных цистерн другого назначения. Погружение происходило медленно из-за обжатия прочного корпуса корабля. Сила плавучести уменьшалась. Шли малым ходом — 3 узла, не более, варьируя изменения скорости при провалах. Вдруг на подходе к 90 метрам раздался резкий интенсивных хлопок — как взрыв. Инстинктивно дал команду: «Полный ход на всплытие!» А лодка проваливается. Командую; «Самый полный вперед!» и «Продуть средние цистерны!». Произошла медленная эволюция к снижению темпов погружения, которые могли оказаться губительными для подводной лодки. Был неприятный момент — нос как бы тонул. По глубиномерам нос оказался на глубине 100 метров, корма — на 85 метрах. А мы в центральном посту на 90 метрах. Как потом выяснилось, причиной взрыва был отрыв части надстройки от интенсивно обжатого прочного корпуса.
Командующий флотом одновременно объявил мне выговор и благодарность за то, что проявили смелость и разумный риск. Теперь было четко установлено, что «щуки» могут спокойно ложиться на грунт на глубине 90 метров, особенно в случае какой-либо аварии. Однако широкой популяризации описанный случай не получил. Встречались у нас и другие, в некотором отношении полезные моменты. Ремонтировали на ходу электромотор, дизель и другое оборудование. Проводились интенсивные тренировочные учения. Десять раз тушили «пожар», неоднократно заделывали «пробоины», систематически простреливали торпедные аппараты воздухом, тренировались в учениях и на артиллерийских установках. На сильном морозе в надводном положении орудия с приборами покрывались льдом. Под водой все оттаивало, но трудности были, особенно со смазкой. Она вымывалась морской водой и в какой-то мере демаскировала корабль из-за появления на поверхности масляных пятен. Я к артустановкам на подводных лодках относился не очень серьезно, да и сейчас не изменил своего мнения, хотя в ряде случаев они могли играть какую-то роль, и особенно в то время. Опыт боев Великой Отечественной войны говорит об отдельных успешных случаях. Так, будущий командир Щ-117 М.И.Гаджиев очень увлекался в войну артиллерийскими боями, были хорошие результаты. Но мое мнение остается прежним — не вступать в артпоединок с надводными кораблями, особенно противолодочными, а по возможности уходить и уклоняться, если нет возможности для торпедной атаки. Как вынужденное средство желательно иметь какую-либо защиту от вертолетов и самолетов, так как в жизни бывает разное. Когда я плавал на британских кораблях, то был свидетелем пленения немецкой подводной лодки самолетом. Но об этом несколько позже.
Срок пребывания в море нашего корабля равнялся уже 20 суткам, и нам было приказано прибыть в определенное место в 60 милях от базы. Г.Н.Холостяков вылетел к нам на гидросамолете. Мы готовились к встрече и постарались быть бодрыми и подтянутыми, приготовили чудесный обед с тортом и вином. Собрались для беседы в дизельном отсеке. Все уверяли Г.Н.Холостякова в необходимости дальнейшего плавания. Я лично просил его довести опыт с «автономкой» до конца. Ведь дело было в том, что уходили мы в море под большим секретом, так как планировалось наше длительное плавание в условиях повышенной автономности. Все складывалось не так уж плохо. Нам дали «добро», было получено также разрешение командующего флотом. Но перед дальнейшим плаванием в районе острова Лисий в заливе Находка у нас побывала еще и комиссия штаба флота под руководством флагманского инженер-механика. Все обошлось хорошо, и мы продолжали наш стахановский поход. Через 30 суток после выхода мы получили радиограмму: «...Отважным подводникам-стахановцам Ура! Викторов». По этому случаю был торжественный обед, старшины групп были приглашены в кают-компанию, мы с Пастуховым были с командой. Поделился нашими успехами, зачитал приветственную телеграмму. Настроение у всего экипажа было приподнятым и праздничным. После обеда пели хором:
Нам песня строить и жить помогает, Она, как друг, и зовет, и ведет, И тот, кто с песней по жизни шагает, Тот никогда и нигде не пропадет!
: «Нам песня строить и жить помогает», — пели люди, которым песни действительно помогали и строить, и жить. С песнями летали в космос, возводили Днепрогэс и ходили на демонстрации
В тот же день мы решили устроить баню в самом теплом шестом отсеке. Мылись по двое, воду берегли. На настил клали большой поддон из-под компрессора, горячую воду приносили в кастрюлях с камбуза.
А Никита вдруг вспомнил, как он, стажируясь у Бочкарева, проводил первое политзанятие на «Сенявине». До чего же он волновался! Он до того растревожился, что принялся таскать вместе с в кубрик скамейки. Старшина из сверхсрочников тихонько шепнул ему, чтобы он поднялся на палубу, его позовут. И его действительно позвали и встретили как полагается. Теперь не политзанятия проводить... Он — морской офицер. Сумеет ли он оправдать это гордое звание? И отца нет поблизости, отец бы подбодрил. И те же тревожные мысли, что и у друга. Как завтра примет начальство? Холодно? Официально? С кем придется служить? Вдруг достанется командир вроде Мыльникова? Бледнела за окнами ночь, и обесцвечивались огни, а друзья не могли заснуть, беспокойно ворочались на своих жестких постелях.
Не спал в эту ночь в своей маленькой каютке и Коркин. Такой ли он видел в мечтах семейную жизнь, когда собирался жениться? Они стали ссориться. Нет, стала затевать ссоры Люда. «Ну, чего еще ей не хватает? Деньги ей все отдаю, себе оставляю самую мелочь. Это ее Нора мутит. И нужно Люде дружить с этой Норой! Будь она проклята, Нора! У Норы — размах. Еще бы: отец присылает ей деньги. Да и Мыльникову, считая его все еще мальчиком, немало посылает любящая мамаша. Нора подзудила и Люду написать письмо своим отцу с матерью. И что же ответил Людин отец? «Я не для того выдавал тебя замуж, чтобы содержать при живом муже. Офицер зарабатывает достаточно. Жену прокормить, одеть может. Не по карману живешь, дочка, ». Ну что же, старик совершенно прав. У него — семья на плечах. С какой радости он должен содержать и замужнюю дочь?
Люда, получив ответ, заливалась злыми слезами. Такой Коркин видел ее в первый раз. Он искренне возмутился: — Зачем было денег просить? Ну, скажи, ну чего тебе не хватает? И что же она ответила? — Как зачем? А зачем ты своей сестре триста рублей посылаешь?! Вася никогда не предполагал, что его осудят за это: ведь он считал своим долгом помогать сестренке Катюше. Она неудачница, полуслепая и хроменькая! — Ну, знаешь, Люда, — начал он было, — не думал я, что ты такая... (черствая, хотел он сказать, но вовремя сдержался). — Ах, ошибся! — прикрикнула на него Люда. — Завез в дыру и ошибся! Ну что ж! Гони! Выгоняй меня! А у меня, может быть, уже что-нибудь зародилось... (она хлопнула себя ладонью по животу). Нет, Васенька, тебе это так не пройдет. Я к твоему начальству пойду, тебя пришпорят, пришпорят... Васю так от нее и шарахнуло. А она, чтобы побольнее кольнуть, пригрозила: — Я не урод какой-нибудь, на меня еще найдутся охотники. И получше тебя... Получше его: вот оно в чем дело! Она раскаивается, что связала с ним жизнь. Она могла выйти за конструктора холодильников! Или за нахального кинодиректора... Коркин отдраил иллюминатор. Ему было душно. Оплеснул под умывальником волосы и лицо. Подставил ладони лодочкой и напился воды, довольно противной на вкус. Снова лег. «Интересно бы знать, что она делает нынче вечером? Может быть, уже подыскала кого-нибудь — лучше его?» Васе внушали со школьной скамьи: ревность — позорное, низменное чувство, недостойное советского человека. И вдруг он обнаружил, что весь дрожит мелкой и злобной дрожью, его бросает то в жар, то в холод. Он заболел, им овладело это позорное чувство!
Ветер вгонял занавеску в каюту. — Что же тут позорного, низменного, — терзался Вася, — если я ее больше жизни люблю и не хочу, чтобы она досталась другому? И вдруг он вспомнил оброненные ею слова: «А у меня, может быть, уже что-нибудь...» Он даже с койки вскочил. Неужели? Нет, это же поразительно хорошо! И она тогда образумится. Ну, конечно же, образумится! Может быть, потому и нервничает, что... Помнится, мать говорила, всегда в таком положении нервничают. Ну да, в конце концов все образуется, и у него будет сын. Наследник. Маленький Коркин. «Ну и расцелую же я тебя, мальчуган!»
Не спала и Люда. Она вспоминала сегодняшний вечер. Ну какая же умница Нора, вытащила ее в офицерский клуб. Она бы пропала одна! Ветер шумел за окном, и темные ветви бились в стекло, словно птицы. Люда вскочила с кровати и задернула занавеску. Но на улице горел яркий фонарь, и метущиеся тени на занавеси казались чудовищами. Она закрыла глаза. «Он сказал, что его зовут Глебом. Какой обходительный и какой воспитанный молодой человек! И готовится в дипломаты». Люда смутно представляла себе, кем он будет... но «диплом», «дипломант», «дипломат» — все это ей казалось значительным и ученым. Да, он сказал, что будет ездить по Аргентинам и Уругваям... Может быть, поедет в Париж. Ива Монтана услышит не на пластинках... (Совсем недавно портрет присоединился к фотографиям Жарова, Кадочникова и Дружникова у нее над кроватью. Вася, кстати, всегда почему-то возмущается, что его портрет, в парадной тужурке, находится в их компании. Какой глупый! Радоваться бы должен!)
Глеб удивился — она не любит читать. Сказал, что она, наверное, «не с того конца» начала. И обещал принести «Лунный камень», «Собаку Баскервилей» и еще что-то замечательно интересное, переводное — про любовь. Про любовь возвышенную и нежную, не такую, как в жизни.., Он на год моложе ее, этот Глеб, почти мальчик, но какой развитой и мужественный! Он изучил борьбу «самбо» и ловким приемом разоружил бандита, ворвавшегося к ним в квартиру в Москве. И он не смотрит на нее собачьими преданными глазами, как Вася, готовый исполнить каждое ее желание. Нет, уж Глеб если взглянет, у нее мурашки по коже бегают. Когда он взял ее за руку, он даже удивился: «Почему вы дрожите, малютка?» Таких, как Глеб, она еще не встречала. Другие были или нахальные, или робкие, или совсем пожилые. Как он танцует! А говорит как — заслушаешься! Сколько читал, сколько видел! А Вася? Он у нее отнимает последнее! Она не может сшить себе лишнего платья! Она покажет, как разбазаривать деньги на всяких там родственников да еще кричать на нее! Она ему покажет!.. ...Глеб просил прийти утром в парк. Что ж? Она пойдет. Там в будни безлюдно. Назло Васе пойдет! Ну что же в этом плохого? А Вася? Что ж такого, что Вася! Пусть помучается, если узнает! Так ему и надо!.. — ...Какая вы удивительная! — сказал Глеб. Да, она удивительная. Она лучше многих, ей еще в Ленинграде все говорили: и летчик, и конструктор, и директор кинотеатра. И если бы она получила высшее образование, как Нора, она бы и Нору опередила в два счета. Подумаешь, Нора! Красит волосы, чтобы казаться моложе! А сама что? Почти старуха... Ей, наверное, давно уже тридцать... Только притворяется молодой! Но все же она симпатичная, Нора. И уж всегда может дать дельный совет. Сегодня она ей шепнула: «Не упускай Глебика. Чудный мальчик! А то, смотри, отобью!» Ну уж нет, дудки! Не отобьет! Люда подумала, что ей очень к лицу шелковое платье с модной широкой юбкой, все в меленьких розовеньких цветочках. Если будет тепло, она в нем и пойдет завтра в парк. В крайнем случае накинет поверх вязаную кофточку. Розовый цвет ей очень к лицу. С этой мыслью она и заснула крепким и ничем не потревоженной совести.
По «Триста пятому», которым командовал старший лейтенант Бочкарев, в ту ночь дежурил старшина Глоба; товарищи прозвали его «Полтора Герасима»: он был выше всех на голову. Командир орудия, строгий к своим подчиненным, он ни разу никого не обидел зря. У большого Герасима было доброе сердце. Ночь была ветреная, корабль покачивало, и Глобе казалось, что на берегу качаются и дома, и сосны. Широко и грузно шагая, прошел он по палубе; в темноте подмигивал маяк, плескало о борта море; спокойно спало орудие Глобы, прикрытое серым брезентом. «Спи», — сказал он орудию, словно другу. Полтора Герасима привык к беспокойной службе на тральщике, к штормовым погодам, к выходам в море и, приезжая в отпуск в Москву, любил «потравить» о минах, рвущихся за кормою. Девчонки взвизгивали и ахали, доставляя этим ему удовольствие. Он родился на московской окраине, где в заросших травой проездах ребята сражаются в лапту и в футбол, в палисадниках цветут георгины, возле покосившихся домиков лают, словно в деревне, собаки и с грохотом проносятся поезда Окружной железной дороги. Он смутно помнил начало войны, когда при сигнале воздушной тревоги мать, щупленькая, похожая на девочку, прижав его к плоской груди, стремглав неслась в садик, где между яблонями и бузиной была вырыта сырая холодная яма с настилом. В небе вспыхивали огромные желтые звезды, где-то гудело, бухало, в сырой «щели» крестились на свечку и причитали старухи и мяукал затесавшийся к людям кот. Гераська слушал, о чем шептались соседи: в четвертом проезде взорвалась фугаска и убила корову, протаранил фашистского «юнкерса».
Соседские ребята разъехались — в эвакуацию, Гераська с матерью остался в опустевшей Москве. Он помнил уже совсем ясно, как мать навзрыд плакала над полученной по почте бумажкой, называя ее «похоронной», сказала сыну, что отец никогда не вернется. Отец был убит где-то на Балтике — большой и веселый матрос, таскавший Гераську на плечах, когда приезжал на побывку. Отца любил весь проезд — и к ним в палисадник набивалось послушать его столько народа! Как-то не верилось, что отца больше нет — фотография его висела в их комнатке над комодом, отец улыбался и, казалось, обещал, что он столько еще порасскажет... Мать работала в овощехранилище и приносила в грязном фартуке мокрые, покрытые слизью картошки и капусту с обмызганными листьями. Гераська стал ходить в школу, стоявшую над оврагом. Война кончилась, из эвакуации возвращались повзрослевшие сильно товарищи, а старшие, те, что ушли воевать в сорок первом, приезжали один за другим все в орденах и медалях. Однажды Гераська, вернувшись домой, увидел незнакомого боевого матроса. Матрос сидел за столом, ел картошку с солеными огурцами и неторопливо пил водку, которую мать взяла в магазине по семнадцатому талону. Матрос был обветренный, загорелый, с усами, с багровым шрамом на лбу и с гвардейской ленточкой на бескозырке; на груди у него позвякивали ордена и медали, а в вырезе синей фланелевки отливали морем полоски тельняшки. Увидев Гераську, он высказал свое о нем мнение: «Вылитый отец, богатырем вырастет», — протянул руку Гераське и отрекомендовался: «Ефрем Стратонов». Потом поглядел на мать, приодевшуюся для гостя, заглянул в ее синие заплаканные глаза, определил, что «крайности всегда сходятся, уж такой был Андрей богатырь, а вы — гляжу — щупленькая. Однако необычайно красивы, скажу вам открымшись», — тут же добавил Стратонов и с удовольствием допил водку. На глазах у Стратонова Гераськин отец и погиб — его сшибло волной с палубы тральщика, когда мина взорвалась в трале, «бешеная гадюка». Отца не нашли. «А геройский человек был Андрей, дружил я с ним крепко. Держи, сынок, береги, храни крепко, командир тебе лично приказал передать», — и матрос протянул Гераське красную коробочку с отцовским орденом и медалями.
Траление в Нарвском заливе. - Алексей Офицеров, Иван Дудоров.
Матрос прожил у них три дня и три дня посвящал всех желающих в беспокойную жизнь на корабле-тральщике. Хромой бухгалтер-сосед, грешивший стихами, даже сложил об Андрее Глобе поэму строк в триста, а старуха алкоголичка Сержантова подарила Стратонову свой талон на получение водки, что при ее недуге было подвигом. Матрос сам пил мало, больше угощал окружающих, как угощал их рассказами о тралении и о том, что останется на сверхсрочную. Он сходил с Гераськой и его матерью в кино, подарил Гераське интересную книжку о «пахарях моря» и навсегда исчез из Гераськиной жизни, оставив в памяти след. Гераська стал бредить штормами, опасностями и беспокойною матросскою жизнью. С Ленькой Супруновым — соседом, на год моложе его, Гераська перечитал все книги о моряках в своей школьной библиотеке, и Вера Сергеевна, библиотекарша, едва друзья приходили к ней, улыбаясь, выкладывала на стол все, что имелось в ее хозяйстве «из морской жизни». К десятому классу Герасим перерос всех сверстников на целую голову; его стали звать «километром», «антенной» и «небоскребом», и он добродушно откликался на все эти клички. Он раздался и вширь, потому что был лучшим в школе гимнастом; помня свою мечту, старался лучше всех плавать — плавал он в мелкой речушке, загаженной отходами близлежащих заводов, а после — в канале, куда в свободное время ездил на электричке. В День флота они с Супруновым спозаранку забирались в Химки, занимали места получше и с упоением смотрели, как командующий флотом принимает парад стремительных катеров, воздушный десант спускается на воду, а подводный выходит со дна канала; проходили так близко от замерших от счастья друзей, что их можно было потрогать рукой; таинственно поблескивали глаза под толстыми стеклами резиновых масок.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
