Завершились учебные занятия в школах. Впереди, у кого – экзамены, у кого – летние каникулы. Но все ученики стали на один год старше. От этого становится немножечко грустно, так как прошедшего года не вернуть никогда. Много было хорошего в прошедшем году, о чем приятно вспоминать, а еще приятней поделиться этими воспоминаниями со своими друзьями и одноклассниками. А лучшего места такого общения, чем Косинский детский морской клуб, не найти во всей Москве.
Вот, почему, ежегодно, собираются школьники в Морском клубе отметить свой выпускной праздник – «Последний звонок». Уютно расположились ребята и их преподаватели под навесом «боевого» форта на берегу озера Белое. Среди леса корабельных мачт и ажурной паутины такелажа кажется, что ты находишься на палубе настоящего парусника, который вскоре помчит тебя над гребнями океанских волн в неведомые дали.
В этом году в Морском клубе собрались выпускники 9 класса московского колледжа театрального искусства - КМТИ им. Вишневской. Ребята творческие и одаренные, смогли реализовать свои таланты и показать учителям и родителям, на что они способны.
В клубе нашлось место и для официальных речей и поздравлений, и для активных танцев и концерта, и для тихих задушевных бесед.
Вот только в этом году застыли яхты у причалов, отменены шлюпочные соревнования, не вспенивал воду колесный пароходик-трудяга «Емеля» - московские власти опять наложили запрет на пользование водой из-за чиновничьих проволочек.
«Последний звонок» не стал от этого звучать тише, но праздник получился еще более грустным. Грустным от того, что ребята, может быть впервые в жизни, столкнулись с чиновничьим равнодушием. От осознания того, что все бравурные заверения и обещания могут быть в одно мгновение перечеркнуты одним росчерком пера.
От того, что ни один взрослый и уполномоченный дядя не встанет на защиту небольшого детского мира, в котором пока еще нет места обману и бюрократии, бесконечным отпискам и объяснениям.
От того, что никто не скажет, когда паруса вновь наполнятся косинскими ветрами, а вода озера Белое забурлит под форштевнями белоснежных шлюпок и яхт.
И не будет ли этот «звонок» на самом деле последним для юных моряков нашей любимой столицы?!
С Сашей мы вместе отучились в Нахимовском и в Дзержинке 11 лет. Саша был красивый и умный человек. Он предъявлял к себе завышенные требования. «Я - человек долга», - говорил он о себе. Естественно, это повышало планку самооценки для окружающих и внушало глубокое уважение к Саше (но не зависть). Может быть поэтому мы относились к Саше, как к человеку, который для нас, «мелких грешников», оказывался недосягаемым -«слишком правильным». Саше всегда доверяли. Его суждения иногда казались нам слишком категоричными, но - увы! - справедливыми. Он не давил на окружающих, был снисходителен к нашим слабостям, а значит, и не всегда защищенным в окружающем его мире. Невольно примеряя нас на «свой аршин» бывал безоглядно доверчив и поэтому оказывался объектом наших детских шалостей. Помнится, лет в тринадцать, в летнем лагере Нахимовского училища на Карельском перешейке произошла такая сцена. На опушке соснового леса мы коротали время в ожидании каких-то занятий. Кто пощипывал чернику, кто ловил бабочек, а Саша, раскинувшись на мягкой моховой перине, зажмурив глаза, блаженствовал, улыбаясь и подставляя лицо лучам ласкового солнышка. Кто-то отправил ему в полураскрытый рот несколько ягодок, другие (не только дурной пример заразителен) присоединились. Саша доверчиво, с явным удовольствием, пережевывал дары. Но вот один шалун, вместе с пригоршней ягод, отправил Саше в рот небольшого черного жука. Все замерли в ожидании: заметит ли? Нет, благополучно прожевал все и проглотил. Пока Саше скармливали мелочь, все шло гладко, но когда засунули в рот трепыхающуюся бабочку, Саша очнулся от нирваны и, как потревоженный в берлоге во время спячки медведь, с ревом бросился на озорников. Те - врассыпную. Саша был сильный мальчик, но убегающие были уверены: бить он никого не будет. В старших классах Саша много занимался спортом: бегал на лыжах, крутил «солнышко» на перекладине (второй разряд по гимнастике). Тренировал себя упорно: в спальне отрабатывал захват кистью перекладины на спинке кровати. Однажды Игорь Дубовиченко (глазастый и ироничный) призвал нас возгласом: «Смотрите, Сашка - как сыч с отводящей мышцей!». Действительно, Саша, с застывшим на чем-то взглядом, мертвой хваткой вцепился в спинку кровати. Он полностью ушел в себя и не реагировал на происходившее вокруг. Да, такое отрешение случалось довольно часто... Ну а отводящая мышца - это мы почерпнули из уроков зоологии - мышца, не позволяющая расцепить когти заснувшей на ветке птице. Высокое у Саши чувство долга и ответственности за принятые на себя обязательства с удовольствием эксплуатировало начальство (назначая комсоргом или старшим в классе), а иногда, и окружающие. Его терпению можно было завидовать или удивляться.
Так получилось, что в десятом классе Нахимовского училища мы общались довольно редко. Зато первые два курса Дзержинки нас объединили в необходимости выживать вторично (как в первые годы Нахимовки) в условиях дедовщины и психологического прессинга парторганов и их исполнителей различных уровней. Дорого обошлось нам общение с явно нездоровым старшиной отделения Юрием Поповым. Выручало оружие Швейка - ирония. Например, Попов приказал своим подчиненным, то есть нам, завести «Журнал замечаний», полученных курсантом в течение дня от старших курсантов и прочих (начальников) с отчетом о принятых мерах и сделанных по этому поводу выводов с ежедневным докладом Попову. У меня сохранился первый лист обложки такого журнала, заведенного Дорофеевым.
Обратная сторона первого листа обложки «Тетради для замечаний»
1955 год. Незадолго до окончания Дзержинки. Саша Дорофеев - первый справа.
В Замке обстановка была вполне терпимой. С Сашей я общался только на занятиях, так как он был занят старшинством на младшем курсе. Из этих времен ничего путного пока не вспоминается. Зато удалось отыскать среди своих бумаг две относящихся к Саше: «сатирические» стихи о Чепчикове и рисунок (вероятнее всего, шарж на Володю Бардиера).
Поэт, художник, музыкант И хорошо поет, Но налетевший с моря «шквал» Учиться не дает.
Желаем всем таких скачков! Из тихих незаметных Он стал воинственным вождем Курсантских масс несметных.
Нечего греха таить, - Любит парень похарчить. За раз столько он съедает - Крокодила удивляет.
О бедный, бедный красный чепчик! Зачем безвременно почил? Теперь от всяких нападений Его бы волосы хранил.
Высокий он, и смеха в нем - Пропорционально росту. Смеется так, что вкруг него Смеются все, не зная от чего.
И вот прыжок, и вдруг летит Наш друг румяный стройный. И пред соперником дрожит Сергеев посрамленный.
Он верной долгой службой Снискал себе чины. Почет и уваженье Ему везде видны, Но, вдруг, на склоне лет Назначили его редактором газет. Трудится со всей мочи, Своих коллег шпыняя. Корпят и днем, и ночью Они, не отдыхая. И в результате «шквал» Он верно оседлал.
Дорофеев А.А., декабрь 1951 г.
Можно предположить, что это шарж на Володю Бардиера, который, отправляясь на танцы, вместо одной лычки, пришивал себе пять (см. воспоминания И.Чистозвонова о В.Бардиере). Саша Дорофеев рисовал этот шарж в 1950 году. ...Наше общение возобновилось в 1959 году, когда я вернулся из Владивостока в Питер, поступив в Академию. Запомнилась встреча Нового года дома у Саши. Но по понятным причинам - весьма туманно. В 1961 году Саша мне очень помог в выборе темы дипломного проекта, снабдив обзором зарубежной литературы по способам снижения сопротивления ПЛ. Дело в том, что в конце 1950-х годов в I НИИ ВМФ была сформулирована проблема создания высокоскоростных ПЛ, которая в дальнейшем получила шифр «Океан». Из всей группы выполнявших подготовительные работы я знал только Виктора Феоктистовича Дробленкова (мой научный руководитель) и Александра Александровича Дорофеева - моего товарища и однокашника. Поэтому, опубликованную в 2006 году в сборнике, посвященном 40-летию Океанариума ВМФ, мою я посвятил «Памяти первопроходцев В.Ф.Дробленкова и А.А.Дорофеева». В 1962 году, по окончании Академии, я получил назначение в ВП-1059 МО в город Северодвинск. Вот здесь-то и состоялось мое как бы вторичное знакомство с Дорофеевым. Саша внутренне переменился. Стал мягче, понятнее, приземленнее. Я получал огромное удовольствие от общения с ним. Вспоминаются три эпизода. Летом 1963 года - экскурсия на теплоходе из Архангельска на Соловки, организованная для работников СМП. Это был первый прорыв в закрытую зону бывшего СЛОНа (Соловецкий лагерь особого назначения). С тех пор начались туда регулярные рейсы двух теплоходов.
1963 год. Соловки
Конечно, на Соловках мы обошли весь заброшенный и истерзанный монастырь (музея тогда и в помине не было). Впечатление было тягостным. Мы оказались в стенах самого изощренного заведения ГУЛАГа. Незадолго до экскурсии удалось прочитать «Один день Ивана Денисовича» А.Солженицына (шло время хрущевской оттепели). Чтобы прийти в себя, мы отправились на дикий соловецкий берег. Я занялся подводной охотой, а Саша взял на себя почетную обязанность охранять вещи. Увы, берег оказался отмелым, и достойная добыча не встретилась. К вечеру вернулись на теплоход, который стоял на внешнем рейде и гудками приглашал всех вернуться на борт, в лоно привычной советской действительности. Саша старался не касаться соловецкой тематики. Для человека долга это было слишком болезненно. Приезжая в Северодвинск, Саша поселялся в ведомственной гостинице в центре города. Однажды он пригласил меня на дегустацию тонизирующего напитка собственного приготовления (компоненты: спирт, лимон и сахар). С каждым глотком настроение поднималось, голова прояснялась, а мгновение останавливалось. Мы чуть не упустили момент, когда мне нужно было мчаться в Дом инженерно-технических работников (ДИТР) читать лекцию о всяких подводных делах. Саша меня провожал. Настроение было отличное. Помнится: снежок, солнышко, необыкновенная легкость. Все радовало. Вдруг я сообразил, что не могу говорить, - отказал язык. Всю оставшуюся дорогу мы его разрабатывали... Вроде удалось. С 1963 года я читал курс лекций по гидродинамике судна в филиале ЛКИ. Когда наступала пора зачетов и экзаменов, Саша мне помогал, избавляя от общения с самыми бойкими студентками, которые полагали, что путь к зачету, - не знание предмета, а личное обаяние. Зачеты у «хвостатых студенток» мы принимали в нашем придворном кафе. Саша с честью играл роль строгого инспектора-экзаменатора, что помогало девчонкам сосредоточиться и усвоить хотя бы азы гидродинамики. Торжественно объявив зачет, мы отпускали наших испытуемых по домам и приступали к запоздалой трапезе. ...После наших встреч, задушевных бесед гибель Саши казалась дикой и несправедливой. Много думал. Расспрашивал при встречах ребят (Юру Левковского и других). Пытался представить себе события той безжалостной ночи. Со временем все, что произошло тогда, представилось мне во всех деталях и подробностях, как будто я был очевидцем произошедшего. Я не могу рассказать о том, чему не был свидетелем. Но я твердо знаю: Саша не смог переступить через себя, когда он вошел в конфликт с самим собой, как с человеком долга. Год или два спустя после гибели Саши мы с Левковским и Смольяковым решились навестить Женю, которая переехала с сыном от родителей на Васильевский остров. Что нами руководило? Естественное стремление оказать какую-либо поддержку семье друга. Мы получили «добро» на встречу. Женя была напряжена, а мы понимали, что наши благие намерения мостят дорогу если не в ад, то по крайней мере в никуда. С тем и ушли, сконфуженные и извиняющиеся. В бытность работы в отделе ихтиологии в ИнБЮМе я встречал публикации Жени о рыбах в журнале «Вопросы ихтиологии» АН СССР (Женя закончила биофак ЛГУ). Саша, прости! Мы были неуклюжи, но искренни...
О чести смолоду
Памяти Вали Сергеева
Валя Сергеев — человек, с которым я учился 11 лет подряд. Сначала в Нахимовском училище, затем — в Высшем Военно-морском инженерном ордена Ленина училище им. Дзержинского, на кораблестроительном факультете.
1955 год. Валентин Сергеев. ВВМИОЛУ
Валентин был скромный, сдержанный, живший своей внутренней малодоступной для окружающих жизнью. Свой внутренний мир он сохранил в течение всей жизни, не допуская в него посторонних и ограждая себя от воздействия военной «системы», под давлением которой мы постоянно находились. В Нахимовском училище Валентин занимался в классе, где большинство воспитанников были повыше ростом и постарше возрастом; я же — среди самых «мелких». Общались изредка. Как москвич, он виделся со своими родными только во время отпусков и каникул. Я не знал, как Валентин проводил увольнения в Ленинграде. У него был свой круг знакомых вне училища. Сблизились мы лишь на первом и втором курсе Дзержинки, когда жили в одном из флигелей Адмиралтейства. К концу обучения в Нахимовском училище в среде воспитанников, в основном, сложились дружеские доверительные отношения. Все мы были комсомольцами, но многое воспринимали весьма критически, с позиций грибоедовского: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», и свободно обсуждали волнующие нас вопросы между собою и на комсомольских собраниях (разумеется, без посторонних). Мы впитывали в себя афоризмы из классики, как библейские заповеди: «Береги честь смолоду», «Честный человек всегда остается честным»... Помнится, ребят, которые слепо подчинялись политическим и служебным «измам», мы называли: «сделанные». Валентин к таким не относился. Поэтому, оказавшись в новой, незнакомой для нас среде курсантов кораблестроительного факультета, где первокурсники тесно общались (вплоть до того, что спали в одних спальных помещениях) с курсантами старших курсов, мы были потрясены, насколько многие бывшие школьники оказались «сделанными». Если Нахимовское училище можно было сравнивать с пушкинским лицеем, то здесь была типичная армейская казарма. Соседи по койке часто обращались друг к другу: «Товарищ курсант!» Курсант второго курса иногда пытался ставить по стойке «Смирно!» курсанта первого курса или делать на полном серьезе ему замечание о неряшливом виде или неправильном поведении. Это было и горько, и смешно. Атмосфера была давящей.
Мы с Валентином не выдерживали. Искали любой возможности оградить себя от этого постоянного прессинга. Я нашел выход в том, что несколько раз в неделю вечером ходил (один) на тренировки в бассейн, поскольку у училища не было своей возможности тренировать сборную по плаванию. У Валентина не было такой отдушины, и он совсем скис, ушел в себя. Он не жаловался и скрывал свое состояние, но я интуитивно чувствовал, что с ним творится что-то неладное. Поэтому старался во время увольнения не оставлять его. Вместе ходили в театры, музеи, в гости к моим родителям. По отношению к окружающим, настроенным к нам агрессивно, мы постепенно выработали свою тактику: снижать напряжение, не отвечая противнику тем же самым, — обескураживали «нападающих» своим доброжелательным отношением. Этот прием мы называли «убивать зло добром». Звучало грубо, но было достаточно действенным. Однажды, через много лет, именно около Адмиралтейства, я услышал по громкоговорителю песню Окуджавы: «Давайте говорить друг другу комплименты…». Отчасти это было подтверждением нашей правоты. В дальнейшем именно такое отношение к людям меня не раз выручало, позволяя смягчить или нейтрализовать удары внешней среды. Я и сегодня благодарен Валентину за то, что именно он оказался со мною рядом в то трудное для нас обоих время. Это был наш первый и главный совместный шаг на пути выработки стратегии поведения в последующей самостоятельной жизни. Когда, после второго курса, наш факультет перевели в Инженерный замок, атмосфера несколько разрядилась: каждый курс жил обособленно, да и мы повзрослели и закалились. С Валентином у нас было общее увлечение — книги. Если в послевоенные годы из книг почти ничего не издавалось, кроме фантастики или соцреалистических произведений советских писателей, то в пятидесятые годы появились подписные издания. В основном — русская классика. Желающих подписаться было очень много. После объявления о начале подписки у магазина выстраивалась огромная очередь. Стояли на улице по 2-3 дня, включая ночи, составляли списки и в назначенное время отмечались (все это знакомо людям, жившим во времена «дефицита»). Мы с Валентином раздобывали «подписку» (бумажку, по которой можно было выкупить очередной том издания) и одаривали ею друг друга ко дню рождения.
1948 г. ЛНВМУ. В. Сергеев (внизу) и Э. Круковский. Общественный труд и отдых возле Дома политкаторжан
Дома я храню подаренный мне в те годы в честь десятилетия нашей «совместной службы» серебряный кубок с гравировкой: «Вадиму 1944-1954 от Вали». С этой вещью я не расстаюсь. Она напоминает мне о друге и событиях тех лет. По окончании Дзержинки (в 1955 году) мы вчетвером — Валя Сергеев, Игорь Чистозвонов и я с Нелей — решили махнуть «на юга». Обосновались в Сочи. Вели спокойный пляжный образ жизни. Загорали, плавали и в штиль, и в шторм, лениво кидали камушки в плавающие деревяшки, посмеивались друг над другом. Помнится, Игорь, глядя на прищурившегося Валентина (он был близорук), торжественно окрестил его: «Серега — Соколиный Глаз». Валентин мгновенно парировал: «Игорь — Длинная Нога». В это время все с увлечением смотрели приключенческие фильмы об индейцах.
1955 год. «На югах». Валентин Иванович Сергеев
После распределения наши пути разошлись. Валентин оказался на Балтике, в аварийно-спасательной службе. Я — во Владивостоке, на судоремонтном заводике. Несколько лет мы не встречались, поэтому о службе Валентина я знал только из рассказов друзей. Вспоминается один из эпизодов, когда Валентин, возглавлял трюмную группу на транспортном плавучем доке (что, конечно, трудно было себе представить). Док стоял где-то у стенки и поэтому матросы постоянно нарушали дисциплину: оказывались то в самоволке, то замешанными в пьянстве. И тогда начинались разборки на уровне командира дока, который вызывал Валентина и начинал его отчитывать. — Сергеев, у вас люди в самоволку ходят, а Вы не знаете! Нарушают форму одежды — а Вы не знаете! Пьянствуют — а Вы не знаете! На вахте спят — а Вы не знаете! … И когда командир сделал паузу, обдумывая, чем бы еще упрекнуть Валентина, тот неожиданно парировал, ошарашив вопросом: — Товарищ командир, а когда был 20-й съезд партии? Командир просто застыл, вытаращив глаза и открыв рот. И тут Валентин злорадно выпалил: — Вот видите, Вы даже этого не знаете! Это было настолько в духе Сергеева, что когда я при встрече спросил, так ли это было, он сказал: — В общих чертах — да. После увольнения из Вооруженных Сил хрущевского «миллиона двести» Валентин (как и Юра Левковский, и Саша Смольяков) оставил службу. Он вернулся в Москву и стал работать по специальности в КБ «Винт», занимаясь корабельными движителями. Наши встречи были эпизодическими, поскольку времени в командировках у меня было мало. Валентин жил достаточно далеко от центра и тоже был занят своими делами. Мы назначали свидания где-нибудь у метро. Бродили по улицам или, если времени было в обрез, просто обнимались, смотрели друг на друга и спрашивали: «Ну как ты?». В одну из таких встреч Валентин смущенно улыбнулся и сказал: — Помнишь первый курс Дзержинки? Мне было так плохо… Спасибо тебе. — За что? — спросил я. — Ну, помнишь, мы ходили в город, к твоим родителям. Это меня отвлекло. Я ведь хотел тогда уйти насовсем… Это признание потрясло меня. Свой внутренний мир Валентин хотел сохранить ценой своей жизни! В конце 90-х Валентин позвонил мне в Севастополь и сказал: — В Севастополе будет мой сын Петр с группой своих учеников. Они хотят на каникулах побродить по крымским лесам. Приезжал Петр раза два. Я встречал ребят, обсуждал с ними маршруты, устраивал группу на ночлег, а потом провожал во время отъезда. Было приятно, потому что эти встречи поддерживали чувство близости с Валентином и возможность быть ему в чем-то полезным. Мои поездки в Москву надолго прервались. Я знал, что Валентин плохо себя чувствует. Последний звонок был весной прошлого 2010 года. Я узнал, что Валентина не стало. Не хотелось ни о чем расспрашивать. Навсегда расставаясь, мне необходимо было побыть наедине с собой и с памятью о нем. И сейчас я думаю о том, что Валентин ушел, ни разу не поступившись своей внутренней свободой.
А фреза наша уже сама начала свое путешествие и по другим странам, за границами Родины. Вместе с ней побывал я на многих зарубежных заводах. Памятны дружеские встречи в Чехословакии. Январь 1961 года... С группой новаторов я выехал в Прагу. Радостные, незабываемые впечатления. Везде нас встречают, как близких и дорогих людей. Известно, что рабочие Чехословакии — великолепные мастера. Мы видим это: высока индустриальная культура страны. Обращают на себя внимание четкая организация труда на заводах и удивительно умелое стремление ко всему новому. Мы видим в этом особое, истинно хозяйское отношение чехословацких рабочих к своей стране. Такое отношение еще больше роднит нас. Уже на второй день после приезда мы посещаем машиностроительный завод. И таким большим было желание наших друзей узнать, как мы работаем, что тут же становлюсь к станку. Как передать то чувство, с которым стоишь у станка на заводе другой страны, когда тебя большим кругом обступают люди, с интересом, любопытством наблюдающие за работой? Чего стоит услышать слова благодарности, когда их произносят по-русски: «Спасибо тебе, брат!» На вагоностроительном заводе Татра в Остраве мы видим, как трудятся чешские мастера. Мое внимание привлекает молодой рабочий-фрезеровщик, обрабатывающий деталь. «Полочка» называется она. Наблюдаю за ним и, не удержавшись, говорю: — А ведь можно это делать гораздо быстрее. Прошу разрешения, становлюсь к станку. Ставлю свой инструмент, патрон, прошу нормировщика засечь время. Веду работу. Час — полностью выполнена треть дневной нормы. Паренек смотрит на меня, как завороженный. С удовольствием весь инструмент, фрезу, патрон оставляю ему для работы.
На других заводах мы тоже делились своими, достижениями. На ЧКД-Соколово оставили несколько резцов. Чешские друзья были очень довольны. — Если раньше за 8 часов делали мы 150-190 деталей, то теперь, — говорили они, — вашим инструментом за 1 час обрабатываем 100. «Это еще не много», — думаю я. И решаюсь: покажу им лучшие результаты. — На каких режимах, — спрашиваю, — вы работали, каковы подачи? Вижу, все правильно, но можно добавить. И делать не 100, а 150 деталей. Показал товарищам, как можно работать с нашим инструментом. В газетах потом писали: «...Во много раз быстрее!» Где бы мы ни бывали, а мы бывали на очень многих заводах Чехословакии, нашей фрезе вновь и вновь приходилось выступать перед чешским рабочим классом. И она с честью выдержала экзамен. Вместе с нами радовались чехословацкие рабочие такому успеху. Трудно даже передать, с какой кровной заинтересованностью относятся они к нам, к нашей работе, к нашей стране. Это надо видеть, ощутить, почувствовать сердцем. ...Деятельность нашей бригады в Чехословакии высоко оценили. Есть там такой обычай: один раз в год подводить итоги достижениям в народном хозяйстве и награждать передовиков Большими Золотыми медалями. Такой Золотой медалью первой степени наградили в Чехословакии всех наших товарищей. Мы были первыми советскими людьми, отмеченными такой наградой. С тех пор тесные связи поддерживаем мы с чешскими друзьями. Приезжали они к нам в Ленинградский совет новаторов. Мы помогали им освоить работу по подготовке общественников-инструкторов на производстве. Теперь в своей стране они организовали такую же школу. ...Идет-шагает по свету, трудится упорно наша разношаговая.
Один раз, правда, проехала она со мной без визы. А было это так. В июне 1957 года в составе профсоюзной делегации, которую возглавлял председатель ВЦСПС , мне довелось побывать в Югославии. Посоветовался с друзьями по бригаде, решил взять с собой нашу фрезу. Правда, это не было предусмотрено программой поездки. Но уж очень хотелось встретиться с югославскими рабочими и поделиться с ними нашими успехами. И вот в ходе нашей поездки уже на месте получил я возможность побывать на одном из югославских заводов. И сразу наша фреза пошла из рук в руки. Рабочие долго и внимательно рассматривали ее. Потом кто-то из них сказал: — И у нас есть фрезы очень хорошие. — Так это великолепно! — воскликнул я. — Давайте дадим им возможность посоревноваться. Мне предоставили станок для демонстрации. Принесли американские и шведские фрезы. Так! Значит, настала пора нашему советскому инструменту держать экзамен перед зарубежным. И вот началось. В соревнование вступает американская. Увеличена подача до 60 миллиметров. Появилась сильная вибрация, и фреза сразу «сдает» — начала пакетироваться стружка. Смотрю, фрезеровщик выключил станок, взял пластинку, выковыривает застрявшую стружку из канавок. — Э-э, дорогой мой! — говорю. — Так-то ты много не наработаешь. Соревноваться так соревноваться по-честному. Ты увеличивай режим и работай. Посмотрим, сколько американская выдержит! Пришлось ему повиноваться. Фреза сломалась. Вступает в соревнование шведская. Невольно думаю: «Может, она и лучше американской, но нашей должна уступить. Недаром же шведы поспешили купить у нас патент на «БК». Шведская фреза действительно выдержала дольше. Но когда увеличили режим — подача 75 миллиметров, — произошло то же: началась сильная вибрация, и фреза сломалась. Я бы погрешил против истины, если бы скрыл еще одно обстоятельство: поверхность обработки металла была очень неважной.
Итак, шведская фреза дошла до 75. А наша? Начинаю работать с того самого предела, на котором они остановились, — 75 миллиметров. Меняю режим—100. Люди с любопытством смотрят. Станок не вибрирует, идет инструмент легко и плавно. 150 — все в порядке. Увеличиваю подачу до 200. Вибрации нет. Станок устойчив и работает спокойно. Молодец, совсем молодец наша фреза-голубушка! Слышу, кто-то говорит: — Все ясно. Соревнование выиграно. Я невольно отвечаю: — Нет! Пока еще посоревнуемся. Продолжаю увеличивать подачу: 250... 270... Чувствую, станок теряет силу, но он еще не вибрирует. Наконец, 290! Станок стал. Ему не хватило мощности. Снимаю фрезу. — Ну что ж, фреза не виновата, что слабоват, не подготовлен к ней ваш станок. Фрезу с любопытством рассматривают. Она такая же, как несколько минут назад, когда я начинал работать. Не изменилась, наша хорошая. Победила и американские, и шведские. Умница! Во многих странах прижилась и стала давно теперь полноправной разношаговая — в Чехословакии, Венгрии, ГДР. Товарищи запрашивают чертежи, благодарят за инструмент. Приняли нашу фрезу в Польше, пользуется она успехом в Финляндии. Ну как тут не радоваться!
Я помню, как получили мы признание китайских рабочих, как был я тронут, когда китайская делегация вручила нашей бригаде медаль «Передовику строительства социализма». Они сказали, что это награда за нашу помощь китайским рабочим, что фрезеровщики завода в Шанхае остались очень довольны фрезами кировцев. От имени всей бригады благодарил я за подарок. В свою очередь вручил и наш — набор фрез последней конструкции. На красивом футляре мы сделали дарственную надпись. Где сейчас это, где сейчас эти люди? Не может же быть все забыто. В февральские дни 1967 года читаю и слушаю о разгуле антисоветчины, развязанной кликой предателей, и кажется, чудовищный сон вижу. Как могло случиться все, что происходит в Китае? Знаю твердо одно —- найдет свой верный путь китайский народ.
...Как отметки в рабочей командировке, лежат на моем столе памятные дары. Большая Золотая медаль участника выставки ВДНХ, Диплом почета за 1961 год, красивый альбом — подарок немецких товарищей, Большая Золотая медаль Чехословакии. А рядом письма из Польши, Венгрии, Франции, Швеции... Бережно храним мы этот дорогой для бригады архив.
«МОДНИЦА»
Разные бывают судьбы у изобретения. Разными бывают и истоки их. Иной раз добрая удача приходит совсем неожиданно. ...Это было уже несколько раз. Вынимая сработанную фрезу, я замечал поясок на ее хвосте — отшлифованный, как бы стершийся от прикосновения кольца-браслета. Много раз глаз скользил, отмечая эту полоску. И вдруг однажды зафиксировал внимание на ней, довел до сознания это интересное наблюдение. Действительно, почему только полоска отшлифована, стерлась от прикосновения? Неужто одно это место и «работает»? Вот это открытие! Мое смятение легко объяснить. Среди многих фрез есть те самые концевые. В отличие, скажем, от цилиндрических, которые в работе насаживаются на оправку (стержень), концевые работают на весу, закрепляются своим концом в шпиндель. Они имеют такой же, как у сверла, хвостовик, который при работе вставляется в патрон и зажимается там. Хвостовик называется конусом Морзе. Морзе — изобретатель этого конуса. Создан конус сколько уж лет назад, и с тех пор существование его считается бесспорным. И вот внимательный глаз заметил любопытнейшую особенность: следы износа видны только на определенном пространстве хвостовика, ближе к рабочей части фрезы. Остальная часть его выглядит так, точно никогда ещё и не работала, не соприкасалась с патроном, накрепко в нём зажатая. Неужели фрезу безболезненно можно сделать короткохвостой, отрезать большую часть конуса Морзе? Иду искать ответа к члену нашей бригады — «богу инструментальщиков» Льву Григорьевичу Шехтману.
В большом кабинете светло, чисто и, как всегда, шумно: ни на минуту не успокаивается селектор. По темпу, ритму, которым живет этот кабинет, по тому, как постоянно связывает его селектор со всем заводом, как безотказно, привычно и четко идет эта рабочая связь, угадываешь руководителя боевого, думающего, решительного. Наконец, минута свободная. Шехтман вопросительно смотрит на меня: — Что нового? — Лев Григорьевич, аппендицит обнаружен. Срочно нужна операция. Он смеется: — Я хирург по металлу. А с аппендицитом — к врачу. — Нет. Ты нужен. — Вот как? А чего фрезу с собой таскаешь? Или она тебе вместо гири? Физкультурой занимаешься? Я кладу фрезу на стол и громко говорю: — Бери, оперируй... — Постой, в чем все-таки дело? Сто лет она таких размеров, и никто не находил, что у старушки аппендицит. Ладонью «делю» фрезу и говорю: — По-моему, нужно вот так урезать. Здесь, скажем. Отрубить, укоротить хвост. — Думаешь, лишний?
— Уверен. Ты только посмотри: конец хвоста не участвует в работе, это явно. Вот я и подумал: а что, если здесь и отрезать, укоротить, скажем, наполовину? Может, будет фреза работать не хуже? Но опять же, если отрежем, как это теоретически объяснить? А? Шехтман задумался. Внимательный взгляд на меня, на фрезу. — Ну что ж, давай рубить! А доказывать и обосновывать будем в работе. Вот это по-нашему! И мы отрубили длинный хвост фрезы. Стала она непривычно скучной, короткой. Испытали один, другой, третий, десятый инструмент — работает. Да еще как работает! Может быть, случай? Как-то она, короткохвостка, поведет себя у фрезеровщиков?
