Министру правительства г. Москвы, и.о. руководителя Департамента культуры г. Москвы С.А.Капкову. г. Москва, ул. Неглинная, д.8/10 125009, г. Москва, ул. Тверская, д.22а Тел. 8 (495) 699-71-81 Исх. №14 от 31 июля 2013г.
Уважаемый Сергей Александрович! С проблемой внезапного закрытия Музейно-мемориального комплекса истории Военно-Морского Флота России в районе Северного Тушино г. Москвы мы непосредственно столкнулись, когда 08 июня 2013г. не смогли организовать посещение Музея 3-й ротой Нахимовского Военно-Морского Училища. В это время нахимовцы гостили в г. Москве по приглашению Московского Суворовского Военного училища и перед ними "открывались все двери", кроме Музея ВМФ в Тушино! За время существования Музея ВМФ в Тушино г. Москвы мы, ветераны -моряки, привыкли проводить там свои мероприятия и праздники. Просторный плац перед подводной лодкой идеально подходит для наших традиционных построений и церемониальных прохождений ветеранов - офицеров ВМФ, нахимовцев, суворовцев и кадет. Необходимо вспомнить также, что создавался многие годы большими трудами моряков - энтузиастов и специалистов ВМФ России. Значительную часть своей жизни и души вложил в дело Музея выпускник Нахимовского ВМУ 1971 года капитан 1-го ранга Краснов Михаил, безвременно ушедший от нас в прошлом году.
Инициативная группа ветеранов ВМФ России 26.07.2013г. провела предварительное совещание по вопросу возрождения и развития Музея ВМФ России. На этом совещании было принято решение о формировании рабочей Комиссии с участием организации РООВВС "Суворовцы и Нахимовцы", которые берутся координировать действия общественных организаций и заинтересованных сторон, а также поддерживать взаимодействие с Министерством культуры г. Москвы. После изучения вопроса и консультаций мы готовы направить в Ваш адрес конкретные предложения для исправления сложившейся ситуации с Музеем ВМФ России в районе Северное Тушино г. Москвы. Заранее благодарим Вас за сотрудничество, С уважением, Председатель РООВВС "Суворовцы и Нахимовцы", выпускник 1978 года Ленинградского Суворовского военного училища Кулдыкин В.А. Первый заместитель Председателя РООВВС "Суворовцы и Нахимовцы", выпускник 1970 года Ленинградского Нахимовского Военно-Морского училища Кондаков А.Ю.
Вскоре мы увидели пассажирский пароход, появившийся с низовья из-за поворота Волги. Обрадованные, мы, как всегда завидев пароход, хором нараспев закричали: «Па-ро-ход, са-мо-лет, где при-ста-нет там о-рет», кричали, конечно, с чистым ярославским оканьем. Тут же два полицейских грозно цыкнули и загнали нас, что называется, в подворотню. (Самолет – название одной из пароходных компаний).
Оказалось, что на том пароходе шел Николай Второй из Костромы в Ярославль. Поэтому полиция, оберегая «царя-батюшку» от его же верноподданных, навела «порядок» на Волге. Царь не был частым гостем Ярославля. И вообще приезжал ли он когда-либо в этот город на Волге? Вряд ли. Казалось бы должна была быть устроена пышная, торжественная встреча царской персоны. В Коровниках ничего подобного не было. При прохождении парохода на набережной не было ни одного человека, кроме полицейских. Не было произнесено ни одного приветственного возгласа, не сделано ни одного приветственного взмаха рукой или платочком. Слово «Ура» не гремело, в воздух чепчики не бросали. И в городе его встречали только «отцы города» со своими приближенными и полиция. На следующий день в Коровниках говорили, что император выразил властям Ярославля свое «высочайшее неудовольствие» встречей своей персоны. Говорили и о том, что на всем пути следования парохода от Костромы до Ярославля в прибрежных населенных пунктах было также безлюдье и тишина. Конечно, полиция возможно действовала по принципу «лучше переслужить, чем не дослужить», оберегая царя от народа, но судя по разговорам, по отзывам о «хозяине земли русской», как назвал себя Николай в анкете при переписи населения на стыке веков, народ и не собирался оказывать ему какие-либо почести, называл его «убийцей, кровавым, палкиным».
А со мной при разговоре с матерью того же дня произошел казус. Над главными воротами тюрьмы в день прибытия были укреплены два крупноразмерных портрета: первого царя из рода Романовых Михаила Федоровича, взошедшего на престол в 1613 году, и царствовавшего в 1913 году Николая Александровича. Оба были окаймлены электрическими лампочками. В те годы для слобожан такое было в диковинку, у ворот тюрьмы собралась толпа зрителей. Вглядываясь в «шарики-огоньки», я услышал за спиной фразу мужчины, сказанную своему собеседнику: «Хорошо украсили дом Романовых». Придя домой , я предложил матери посмотреть, как «хорошо украсили дом Романовых». - «Про какой это дом Романовых говоришь ты?» - спросила мать. - «Про какой, какой, про тюрьму» - ответил я. - «Так то ж тюрьма, а не дом» - возразила мать. - «Нет, дом Романовых» - настаивал я на своем. «Так дяденька сказал: «Хорошо украсили дом Романовых»». Мать посмотрела на меня со скрытой улыбкой и «согласилась»: «Ладно, Романовых, так Романовых, схожу, посмотрю». В те мои шесть с половиной лет «дом Романовых» ассоциировался с домами коровницких домовладельцев: «Дом Кубасова, дом Полоскина» и другие. Значительно позднее я узнал, что рабочий народ всю российскую империю называл тюрьмой. Не знаю, когда в Коровниках была построена тюрьма, но знаю, что в годы первой русской революции (1905-1907) в ней побывали, будучи осужденными царскими сатрапами Н.И.Подвойский и Емельян Ярославский. Об этом я прочитал в одной из книг о Ярославле.
Достопримечательностью Коровников является «Коровницкий ансамбль» - две церкви: Иоанна Златоуста, Владимирская, соединенные кирпичной оградой с ярусными воротами, и необычайно стройная, восьмигранная, шатровая колокольня высотою 37 метров, прозванная «Ярославской свечей». Первая церковь построена в 1649-1654 годах (Владимирская церковь построена в 1669 году) является самым живописным памятником церковного зодчества в Ярославле, является шедевром не только русской, но и мировой архитектуры. Внимание особенно привлекают: наружный изразцовый наличник алтарного окна размером 5х8 метров, красота и пышность пятиярусного иконостаса и стенопись зала с композициями на евангельские темы с большим количеством сюжетов, отличающимися изяществом рисунка и нежностью красок. Ансамбль находится под охраной государства. Противоположный (левый) берег реки против Коровников был пустынным, покрытым травой и мелким кустарником. В глубину просматривался на 3-4 км, за которым виднелся темный силуэт лесного массива. Только на одном месте, напротив нижней оконечности Коровников стояла небольшая деревенька Савино. Перед Коровниками, за четырехсотметровой шириной реки находится остров (Нижний), длиною, наверное 300-400 метров и шириной 30-40 метров. На нем тоже трава, да низкорослый кустарник. Кому принадлежал – не знаю, но кому-то принадлежал. Из строений была небольшая сараюшка, иногда из нее появлялся пожилой мужчина. Видимо – сторож. Мы, ребята на острове редко бывали. Лишь когда взрослые парни из зажиточных семей благоволили взять нас с собой. У них были лодки. Берег острова был прекрасным пляжем (правда тогда мы такого слова не знали) – мельчайший, чистейший песок, песчаные отмели. Идешь, бывало, 20-25 метров от берега, а глубина реки, даже нам мальчишкам – по грудь, по шейку. Вода чистая, прозрачная. Купание было превеличайшим удовольствием. На берегу, на отмели, под водой – ни камушка. Накупаешься, выйдешь из воды, зароешься в горячий песок (это точно, не теплый, а горячий) и опять в воду.
Вся эта заволжская природа перед Коровниками, особенно в летние месяцы, видимая в лучах солнца, под высоким, голубым небом являла собой радужный пейзаж. И летом и зимой на набережной слободы всегда было людно, особенно много молодежи. Летом – купанье, катание на лодке, различные игры: в лапту, в чижика, в бабки (футбола мы не видели и не знали), а зимой – лыжи, коньки, санки. Мы завидовали ребятам из зажиточных семей. У них лыжи, санки, коньки «Снегурочки» и «Нурмис» с механическим креплением к кожаной обуви, были заводской выделки. У нас – самоделки, лыжи из досок бочки, санки из досок на гвоздях. Коньки – деревянные колодки с проволочным полозом и с веревочным креплением к валенкам. – для меня и для своего сына ( на год старше меня) изготовлял рабочий Пешков Михаил Иванович, семья которого проживала во дворе, рядом с нами, во втором флигеле Лаврентьева – одного с нами хозяина. Я однажды спросил мать, почему она не покупает мне коньки «Нурмис» или «Снегурочки», на которых катаются дети коммерсанта Серебренникова и лавочника Полоскина. Она ответила: - У нас нет денег на такие коньки. - А почему у тебя нет денег? - Потому, что мы бедные, а они богатые. - А почему мы бедные, а они богатые? - Так уж Богу было угодно. - А зачем Бог поделил людей на бедных и богатых? - А это уж не нашего ума дело. Вмешиваться в дела господни нельзя – не прощаемый грех.
. Надписи на лезвиях: "НУРМИС". "ПАВМУРМЕТ". Середина ХХ века. В начале XX века коньки производила финская фирма "" (Oy Nurmi Ab).
Так мы с Мишуткой и катались на самоделках. Если панорама, окружающая Коровники была красивой, то про саму слободу этого не скажешь. Переулки и набережная были без вечернего освещения. Электрический свет был только в тюрьме. По вечерам и ночам слобода погружалась в глубокую тьму. Про коровницкую грязь, особенно после наводнений, весенних и осенних дождей и вспоминать-то страшно: серо-бурая, липкая, склизкая, глубокая, ноги бывало не вытащишь. А летом в сухие дни – облака дорожной пыли, разносимые ветром. Во многих канавах, ямах после наводнений вода сохранялась практически все лето, они служили местами свалки всякого хлама, отбросов. В них топили котят, мышей, крыс. Некоторые такие водоемы покрывались сплошной, густой, зеленой плесенью, превращались в вонючее болото. Водопровода и канализации, конечно, не было, не было и колодцев. Воду для всех потребностей брали в Волге, ведрами таскали на коромыслах. Но тут же в реке, где купались люди, купали и мыли лошадей, стирали и полоскали белье. Бани в слободе не было, не было больницы, хотя бы захудалого медпункта. А про поликлиники и амбулатории мы и слыхом не слыхивали, слов-то таких не знали. Единственным «просветительным» заведением в Коровниках была церковь, в которой поп Малиновский и дьякон Сальников (ох, сколь раз «бедняги» они в гробу, поди, перевернулись от моих воспоминаний) дурманили умы темных, безграмотных людей, их страхом божьим.
На коровницких предприятиях не было забастовок. Во всяком случае в годы моего проживания здесь. Не было классовых стычек. Однако некоторые участники забастовок, проходивших в городе, в Коровниках проживали. Вспоминаются два случая. Был я однажды наблюдателем игры «в казаки разбойники» ребят несколько старше меня. И вот помню, один их них крикнул: «Бей казаков! Тятька сказывал, что казаки в Сибири рабочих из ружей поубивали, он бастует». Отец мальчугана работал на одном из заводов в центральной части города. Видимо, тятька ему рассказывал о расстреле в 1912 году рабочих приисков на реке Лене. Придя домой, я рассказал матери, что слышал от мальчика. Второй случай был не ранее 1914 года, т.к. он имел место вблизи церковно-приходской школы, в которой я обучался. Нас ребят было человек 5-6. По соседству с нами стояли и разговаривали две женщины. По улице три жандарма вели в тюрьму двух мужчин. Наблюдая это шествие, одна из них сказала: «Смотри, смотри, забастовщиков ведут, держиморды проклятые». Вспоминая этот эпизод, полагаю, что вели коровницких жителей. Откуда женщине было знать, что они «забастовщики?». Видимо, соседи по домам или знакомые?! Были выражения гнева, неудовольствия, протеста против из года в год ухудшающихся условий жизни, войны, у которой не было видно конца. Но забастовок, демонстраций, классовых стычек, в том числе с полицией, в Коровниках не было.
Когда пришла весть об отречении Николая Второго от престола, в Коровниках пошли оценки и суждения, «прямо» и «криво» «толки» по данному событию. Всякие посиделки начинались на эту тему. Конечно, я уже не могу передать в точности то, что приходилось невольно слышать. Но суть тех толков я позволю себе изобразить в виде диалога участников беседы с разными, как говорится, точками зрения, некоторые из которых, похоже, высказывались с чужого голоса. - «Ай, яй, яй!, - глубоко вздыхая, произносила пожилая женщина. – «Как же таперича без царя-то жить?!!». - «Правильно, что с престола прогнали» – как бы возражал «убежденный» мужчина. - «Какой из него верховный, коль с германцем справиться не мог». (В августе 1915 года Николай Второй занял пост Верховного главнокомандующего, сместив с поста своего дядю, великого князя Николая Николаевича). - «Конечно, правильно, ничего! Взамен него другого, поумнее подберут». - «А я тоже думаю, - вступил в разговор «думающий» - что Николай обыкновенный человек – помещик с устаревшими взглядами на хозяйство. Помехой был деловым-то, хозяйственным людям». - «Хватит над народом измываться!» - раздался строгий, басовитый голос. - «Крышка дому Романовых!. Очередь за Дунаевыми, Вахромеевыми, Карзинкиными (назывались фамилии крупных ярославских купцов и коммерсантов). Вся власть Советам!».
«Стиляга» — это не самоназвание; сами себя эти молодые люди либо никак не называли, либо именовались «штатниками» (то есть горячие поклонники Соединённых Штатов). -
Глеб сидит на стуле, перебросив ногу на ногу, и, раскачиваясь, соображает, что кафе через полчаса закрывается и Хельга — свободна. А тут сиди, нравоучения слушай! Отец, правда, более выдержан, перестал спрашивать, что он собирается делать в будущем, и аккуратно выплачивает ему содержание. А этот отцовский любимчик воображает, что он его, Глеба, перевоспитает. Пусть перевоспитывает матросов! У Глеба даже переносица зачесалась от раздражения и от зависти. Да, и от зависти, потому что, что бы он ни говорил о флотской службе, он завидует Ростиславу, который твердо стоит на ногах, твердо знает, что его ждет впереди, умело носит китель с погонами, и даже складка на брюках у него — вызывающая, не говоря о черных ботинках, начищенных так, что в них можно смотреться, как в зеркало! «Он похож на отца, — соображает Глеб. — У него — темные волосы, они пышные и лоснятся; и у него — отцовское выражение лица; и глаза темные, умные, этого у него не отнимешь. Красивый парень — этого тоже у него не отнимешь. А как он уверен в себе! Нет, в самом деле, почему мать расстроилась, когда отец и меня хотел отвезти в нахимовское училище? Может быть, я не хуже Ростислава был бы теперь лейтенантом и, уж наверное, с большим шиком носил бы китель и кортик!»
На другой день Ростислав пошел повидаться с товарищами. Обошел вместе с Никитой и Фролом их корабли, позавтракал с одним, пообедал с другим. Вспоминали училище, товарищей, разъехавшихся по разным флотам. Вечером пошли вместе в кают-компанию. Ростислава приняли с флотским гостеприимством. На белую скатерть большого стола падал мягкий свет ламп из-под овального зеленого абажура. Ростислав сразу заметил, что взаимоотношения между офицерами здесь дружественные, но не переходящие в панибратство. Не было ни «Миш», ни «Вань», а были Михаил Ферапонтович, Никита Юрьевич и Фрол Алексеевич. Фамильярность, очевидно, считалась здесь неприличной. Разговаривали о том, о чем беседуют во всех кают-компаниях. О том, что близко сердцу каждого моряка. Вспоминали летние плавания, мечтали поскорее выйти в море после ремонта. Возник разговор о зимней стоянке, о зимних штормах и зыби, о том, сколько надо иметь якорь-цепи на клюзе, чтобы корабль не дрейфовал, как предохранить швартовы от отливов, как выгоднее закрепить сходню.
Разговор перешел на литературу. Посмеялись над тем, как Фрол Живцов посадил в лужу начальника библиотеки. Проводя очередное мероприятие — встречу с известным писателем, начальник библиотеки роздал матросам заранее подготовленные шпаргалки, составленные по несложным рецептам. Все выступления были обкатаны, выутюжены, язык — хоть куда, канцелярский слог, чистенько... А Фрол взял да и отобрал у своих «орлов» все шпаргалки. «Свои головы есть на плечах? Говорите, что думаете», — приказал он. Предложение матросам понравилось. И после того как отжурчал ручейком начальник библиотеки и выступило несколько человек с обтекаемыми высказываниями, матросы с «Триста третьего» привели в ужас организатора встречи, выступив с искренней оценкой произведений писателя. Писатель, дремавший в президиуме, проснулся, стал слушать и несколько раз повторил: «Ай, молодцы!» Завязался чудесный спор, и мертвечину как рукой сняло. Но начальник библиотеки побежал в политотдел с жалобой. Начальник политотдела смеялся до слез: — Живое слово, я вижу, напугало вас хуже атомной бомбы! — Что же вы думаете, я допущу, чтобы моих орлов превратили в баранов да еще стриженых? — бушевал в кают-компании Фрол. — Мы — люди дерзкие, и у нас хватка моряцкая. Писатель первый же нас благодарил: живые голоса, говорит, услыхал. А то — все елей... Ростислав понял, что Фрол пользуется популярностью. Зашел разговор о Коркине. Ростислав знал Коркина по училищу и уважал этого старательного и прилежного старшекурсника. В его представлении Коркин был настоящим служакой. — Тянет, тиранка, из Коркина жилы, — возмущался Фрол. — Он кругом задолжал. Она на Нору Аркадьевну равняется.
, перелистывавший журналы и до сих пор не вмешивавшийся в разговор, поднял голову и спросил холодным и жестким голосом: — Вы хотели бы, Фрол Алексеевич, чтобы жены офицеров ходили замарашками? В затрапезных платьях? — Зачем замарашками? Но по одежке... я хочу сказать — по зарплате мужа протягивай ножки. — Вы человек неженатый, не вам о женах судить, — поджав тонкие губы, процедил Мыльников. — Нет, уж позвольте!— возразил Фрол.— Я сужу так: «Покажи мне твою жену, и я скажу, что ты за птица». Таких, вроде коркинской, надо гнать с флота, чтобы не подводили мужей! И уж вы меня извините, Виктор Павлович, но это — влияние вашей Норы Аркадьевны... «Жена — это профессия», — повторил Фрол ее афоризм, получивший широкое распространение в гарнизоне. — Если у тебя дети — туда-сюда, пусть профессия. Но когда детей нет... Мыльников встал. — Уж если говорить о Людмиле Коркиной, — отчетливо бросал он слова, — то чем обвинять в каком-то влиянии на нее Нору Аркадьевну, не лучше ли сказать прямо то, о чем знают все, кроме самого Коркина и капитана первого ранга? В кают-компании воцарилась тяжелая тишина. Мыльников с подрагивающей щекой стоял против побагровевшего Фрола. Ростислав вдруг отчетливо понял, что этот неприятный ему еще с училища Мыльников упомянул имя его отца в связи с какой-то некрасивой историей, о которой «все знают», надо полагать, все в этом городе, но не знает он, Ростислав. Сдерживаясь, пытаясь быть совершенно спокойным, хотя это ему не совсем удавалось, — голос его дрожал, — Ростислав спросил: — Вы, кажется, упомянули моего отца, Виктор Павлович, в связи с женой Коркина? Прошу вас объяснить, какое отношение мой отец...
— Ваш отец? Никакого, — перебил его Мыльников. — Едва ли он даже встречался с ней. Но если мою жену обвиняют в том, что она дурно влияет на жену Коркина, то — начистоту так начистоту! — он усмехнулся. — Почему Коркин теряет голову, рискует всем — положением, званием, дальнейшим прохождением службы? Спросите, Ростислав Юрьевич, об этом вашего брата. — Глеба? — Да, Глеба Юрьевича. Прошу прощения, мне пора на дежурство. Он чеканно повернулся и вышел. Щегольков, побледнев от негодования, подошел к Ростиславу: — Прошу простить, Ростислав Юрьевич, что в нашей кают-компании произошел этот возмутительный разговор. Вы — наш гость, и... и... И Михаил Ферапонтович не знал, что добавить. Флотское гостеприимство... какой афронт! Ростислав обернулся к Фролу: — Почему не сказал мне сразу? Ты-то ведь — в курсе? — Я не разносчик слухов и сплетен... — Но этим слухам ты веришь? — Я никаким слухам не верю. Ростислав возмутился: — Придерживаешься политики невмешательства? Не пошел к моему отцу, не сказал ему, что выделывает тут этот мальчишка? — Я своими глазами ничего не видал. — Понятно! Где ты горяч, а где...
Ростислав попрощался с офицерами, смущенными инцидентом, и вышел на снег, на . Снял ушанку; холодный ветер сразу растрепал волосы. Ему вспомнилось детство, когда материнская ласка доставалась младшему — Глебу, потому что тот «бледненький, слабенький»; все лучшие игрушки и книжки отбирал этот «бледненький, слабенький» горлан и тиран. Ему вспомнилось, как неохотно ходил он домой из нахимовского, зная, что мать чмокнет его на ходу и скажет, что собралась в театр или в гости, и предупредит: «Глебика не обижай. Будешь уходить, закрой дверь получше». Только в надежде встретить отца он и заходил к ним. Семьи не было. Лишь при встречах с отцом он чувствовал теплоту родительской ласки; отцовские письма он помнил наизусть. И вот теперь этот трутень, отнявший у него материнскую ласку, позорит незапятнанное имя отца, грязнит его; о похождениях Глеба болтают на всех перекрестках. Фамилия Глеба — Крамской, будь он трижды неладен! Крамской! Горячая злоба поднялась от сердца и сжала горло. Ростислав остановился перевести дух. Ярко горит в окнах свет. Скрипит снег под ногами. Зимняя луна висит в январском бездонном небе. Мимо проходят люди с коньками, перекликаются и смеются. Какая-то девушка в вязаной шапочке заглянула ему в глаза: не замерз ли? «...Из молодых да ранний, мерзавец, мало ему было историй в Москве! Приехал сюда, наследил! Бедный отец! Он только вчера говорил, что его беспокоят старые раны. А этот стервец что наделал!» Ростислав открыл ключом дверь подъезда, поднялся на несколько ступенек, вошел в квартиру. — Хорошо, что ты пришел, Славка, этот проклятый пес спятил, принимает меня за чужого, — встречает его Глеб развязно. Он стоит у отцовского стола. Средний ящик полуоткрыт. Старик сидит, ощетинившись, грозно рыча и не спуская с Глеба злых глаз. Ростислав знал Глебовы замашки, еще Федя как-то при нем говорил о них матери. — Спокойно, Старик, — приказал он. Шерсть на псе сразу опала. Ростислав подошел к Глебу вплотную. — Покажи руки. — Ну вот еще! — Покажи руки, тебе говорят!
В правой ладони брата он находит три смятых в комок сторублевки. — Ну что тут особенного? — Глеб пытается выдавить улыбку на растерянном, жалком лице. — Просто хотел призанять до получки. — До получки? Ты живешь на Федины деньги, на деньги отца, иждивенец! А что, если бы отец обнаружив пропажу, подумал на Герду? — Рукоприкладствуешь! А еще офицер! — взвизгнул Глеб. Вот увидишь, я завтра пойду... Лет десять, двенадцать назад Ростислав однажды бил Глеба за кражу конфет. Тогда тот орал: «Я пожалуюсь маме!» И теперь собирается жаловаться... Кому? — Ты сегодня же уедешь в Москву. Ты, нашкодивший кот! Ростислав изо всех сил старается взять себя в руки. Это плохо ему удается; он не выдерживает, бросает Глебу в лицо: — Ты, амур в фантастическом галстуке! Муж твоей Дульцинеи решил пристрелить тебя, как собаку. Собирайся! Глеб растерян: нескладно все получилось! Муж — тихий, тихий, а бес его знает. Вот напоролся! — Сегодня нет поезда, — говорит он нерешительно. — Пешком пойдешь. Проголосуешь, тебя подвезут. — У меня на дорогу нет денег.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
