Ещё до моего прихода в дивизию торпедных катеров, было там такое происшествие. Зимой, во время очередных учений, плавбаза стояла в точке маневренного базирования в губе Ура. Катера были рассредоточены в различных точках губы. Один из командиров катеров, Дима Журавлёв, стоял на бочке в северной части губы. Полярная ночь, лёгкий морозец, хорошая видимость и небольшое парение моря. Получил Дима приказание от оперативного дежурного подойти к борту плавбазы. Отшвартовался у борта плавбазы и отправился к ОД за получением задания. А задание у него было, отвезти на точку генерала от ПВО. В том месте, где стояла на якоре плавбаза, расположены три береговых огня, белый, зелёный и красный. Если пойдешь между белым и зелёным, это на выход в сторону моря, если между белым и красным – это в глубь губы на камни. Дима, когда швартовался, прикинул, как он будет отходить от плавбазы. Пока он был у ОД, прилив сменился на отлив, и плавбазу развернуло на 180 градусов. Дима прыгнул на катер, встретил генерала, дал команду запустить дизеля, свистком подал сигнал отдать швартовы и отошёл от борта плавбазы. До момента включения его РЛС должна была работать на прогрев 15 минут. Машины были горячими, и ход можно было развивать без ограничений. Дима дал команду развить 1600 оборотов или ход в 30 узлов и пошёл между двумя огоньками, только между белым и красным. На картушку компаса он даже не взглянул, а картинки с РЛС ещё не было. На Севере очень трудно найти песок, но Дима его нашёл. Ходом в 30 узлов он влетел в устье небольшой речки Урица. Всё, что выступало за поверхность днища – трубка лага, четыре вала с гребными винтами и кронштейнами, четыре руля с баллерами, конечно, были ликвидированы. В дальнейшем катер был списан на «дрова». Комедийный момент в эту аварию внёс генерал. Он не успел спуститься в каюту и стоял на палубе за рубкой. В момент посадки его бросило на палубу и, поднявшись, он сказал «ну и тормоза на флоте». Был разбор, Диму долго жевали, но оставили служить с клеймом «к управлению кораблями не допускать». Назначили Диму офицером РСЧ (рядовой состав части). В его обязанности входило пополнение экипажей после очередного увольнения отслуживших матросов, а также комплектование экипажей на новостроящиеся корабли. При мне он получил звание капитан-лейтенанта и должность офицера по кадрам в дивизии. Когда отвечаешь только за свой письменный стол и авторучку, у начальства к тебе могут быть претензии в случае неумеренного употребления или при деградации личности. Дима знал, с кем и сколько можно выпить, в истории не попадал и, видимо, по этим причинам продвигался на береговой службе хорошо. В 1968-ом году, отслужив 11 лет на Севере, будучи в чине капитан-лейтенанта, я был вызван в отдел кадров флота для получения предписания о назначении на Балтийский флот. Дежурный по отделу пригласил меня зайти к начальнику отдела кадров. Я зашёл в кабинет и вижу Диму в чине капитана 1-го ранга, толстенького, кругленького, с двойным подбородком.
Лето 1957 года. В период проведения общефлотского учения катера находились у одного из причалов порта Линахамари – пункта маневренного базирования нашего дивизиона торпедных катеров. Слева направо: капитан-лейтенант Ю.Б.Морозов (командир звена), старший лейтенант Калинин Вячеслав (командир катера), лейтенанты М.Д.Агронский и Тарасов Виктор Фёдорович (помощники командиров катеров), мичман-стажёр политического училища.
Удивлённый замполит.
Замполит вошёл в кают-компанию со словами: «Да, такого я ещё не встречал!» Народ заинтересовался, и замполит принялся излагать суть своего удивления. Оказалось, что в течение длительного времени его донимал рассказами, как плохо живёт его семья, один из матросов. В итоге замполит послал в военкомат по месту призыва запрос и получил ответ о действительно бедственном состоянии семьи и хозяйства этого матроса. На основании этого ответа матроса полагалось досрочно уволить в запас. Замполит вызвал матроса и объявил ему о том, что в соответствии с ответом военкомата, командование будет готовить документы на его досрочное увольнение. И тут матрос шокировал замполита своей реакцией на это, казалось бы, радостное для него событие заявлением: «А я не хочу увольняться в запас». Замполит «Почему?» Матрос «А я на флоте макароны в первый раз попробовал!»
В просторных комнатах, которые старшина именовал кубриками, появились двухэтажные койки, в столовой — длинные столы, накрытые чистыми скатертями. С любопытством я рассматривал широкую парадную лестницу, винтовые узкие трапы в дальних концах коридора, высокие двери, ведущие в учительскую, кабинет начальника и дежурную. Я знал, что мне придется жить в этом доме не день, не два и даже не год. Дома я привык к своей комнате, к своей постели, столу, к своим книгам. У меня была своя чашка, ложка, свой книжный шкаф. Теперь моей была только койка в кубрике, рядом с койкой — тумбочка на двоих, а Фрол спал как раз надо мной. В тумбочку мы спрятали выданные нам мыло, зубной порошок и зубные щетки. Весь день проходил по расписанию. И даже во двор выйти без разрешения не позволялось, не говоря уж о том, чтобы пойти погулять по улицам. Сказать по правде, в первые дни такая жизнь мне совсем не понравилась. И Фрол приуныл: перестал командовать и распоряжаться. Он привык к независимости, на флоте он жил, как взрослый, а тут снова стал учеником. Пришел к нам командир нашей роты — высокий и широкий в плечах офицер, с гвардейской ленточкой на кителе. Лицо у него было обветренное, с большими прокуренными усами. Он разглядывал нас строгими глазами из-под бурых нахмуренных бровей. — Сурков, командир канлодки, — толкнул меня локтем Фрол. — Полагаю, вы понимаете, где вы находитесь? — спросил, нажимая на «о», командир роты. — В Нахимовском военно-морском училище, товарищ гвардии капитан третьего ранга, — отчеканил Фрол лихо. — Молодец! — похвалил Фрола Сурков. — Служил на флоте? — Так точно. На торпедных катерах Черноморского флота.
— Фамилия? — Фрол Живцов. — Отлично, Живцов. Убежден, что мы с вами и здесь не забудем боевых черноморских традиций. — Никак нет, не забудем! Лихой ответ Фрола, как видно, понравился командиру. — Вот вы находитесь в Нахимовском военно-морском училище, — обратился он уже ко всем. — А кто скажет мне, кто был Нахимов? — Русский адмирал, — послышались голоса. — Хорошо. А почему назвали училище именем Павла Степановича Нахимова? — Разрешите мне. — Слушаю, Живцов. — Потому, что для каждого моряка Нахимов может служить примером. Ни одного сражения не проиграл — раз (Фрол загнул палец), жил по правде, врунов не терпел — это два (Фрол загнул другой палец), трусов он презирал — три (был загнут третий палец), матросов своих уважал и не обижал (Фрол загнул четвертый палец). Вот и все, — сказал он.
— Что ж, приблизительно правильно, — одобрил капитан третьего ранга. — Нахимов явил нам пример беззаветного и честного служения родине. Служба морю и флоту была главным и единственным делом всей его жизни. Он «жил по правде», как сказал нам Живцов, уважал старших и был для младших отцом и другом. Он, не задумываясь, кинулся за борт спасти упавшего в море матроса. В другой раз, при столкновении кораблей, Нахимов бросился в самое опасное место, чтобы всем показать пример выполнения долга. Во время Севастопольской обороны он сам водил в атаку солдат и матросов. Трус, лгун и обманщик не был для него человеком... Какие выводы советую сделать? Вы отныне — нахимовцы. Это звание налагает на вас большую ответственность. Имя Нахимова не может быть запятнано необдуманными поступками. Добивайтесь, чтобы о ваших Делах отзывались с гордостью: «Это совершили нахимовцы». Достаточно понятно я говорю? — Понятно! — послышались голоса. — Я откомандирован в училище с действующего флота, — продолжал командир роты. — Канонерская лодка, которой я имел честь командовать, первая стала гвардейской. Это высокое звание заслужил ее экипаж упорным трудом, отвагой и любовью к выполняемому им делу. Я убежден, что и вы любовью к наукам, соблюдением воинской дисциплины добьетесь, что наша рота будет лучшей в училище. Полагаю, окажете мне содействие. — Окажем! — поспешил Фрол ответить так громко, что Сурков улыбнулся. И тут мне подумалось, что он только с виду суров. Опросив наши фамилии, Сурков поинтересовался, кто приехал из дому, а кто пришел с флота. Каждого он старался запомнить в лицо. Когда командир роты ушел, я спросил Фрола, откуда он знает Суркова.
— А кто же его не знает? — удивился Фрол. — Ох, и храбрый же человек! — добавил он восхищенно. — В Севастополь четыре раза под страшенной бомбежкой ходил. И когда ему повстречалась подводная лодка, он притворился, что его «Буря» тонет, а когда лодка всплыла, взял да пальнул в лодку прямой наводкой и пустил на корм рыбам!
* * *
Класс наш был светлый с большой черной доской на желтой стене; парты были старые и изрезаны ножиками. Вошел тот самый старший лейтенант, который заставил Фрола остричься. Он скомандовал: «Встать!», так как при его появлении вскочили лишь трое-четверо. — Я воспитатель класса, — отрекомендовался старший лейтенант. — Моя фамилия — Кудряшов. Садитесь. Ну, давайте знакомиться!.. Авдеенко! — вызвал он. Никто не отозвался. — Авдеенко Олег здесь? — переспросил Кудряшов, заглянув в список. С «Камчатки», не торопясь, поднялся мальчик с голубыми глазами и прозрачными ушками. Его пухлые губы были надуты. Я вспомнил, что видел его вчера в бане в курточке, застегивавшейся «молнией», в коричневых гольфах и в желтых ботинках. Теперь, в форме, он стоял небрежно, одной рукой опираясь на изрезанную ножиками доску парты, и смотрел на меня не то с превосходством, не то с недовольством, что его потревожили. — Вы плохо слышите? — спросил воспитатель Кудряшов. — Нет, у меня слух отличный, — тонким, как у девочки, голосом, слегка картавя, ответил мальчик. — Почему же вы сразу не отозвались? — спросил воспитатель. — Мне здесь не нравится, — нараспев ответил Авдеенко. — Почему вам не нравится в училище? — Никуда не выпускают, холодно, плохо кормят.
— Вот как? Вы откуда приехали? — Я из Москвы. — Ваш отец? — Генерал-лейтенант Авдеенко. Он решил, что я должен быть моряком, но мама хочет, чтобы я был артистом. — Если ваш отец хочет, чтобы вы стали моряком, вы должны знать, что море не любит баловней. Оно дружит с людьми, прошедшими суровую школу. Вам это понятно? Авдеенко мотнул головой — не понятно, мол, и сел на свою «Камчатку». — Воспитанник Авдеенко, я не разрешал вам садиться. Авдеенко поднялся. — Я не хотел бы ссориться с вами, но боюсь, придется, — продолжал Кудряшов. — Садитесь... Владимир Бунчиков! — вызвал он. Встал малыш с черными бегающими глазами, небольшим носиком и квадратной головой. — Сколько вам лет? — спросил Кудряшов. — Четырнадцать. — Неужели? Вот не сказал бы. Что это у вас? Он показал на правую руку Бунчикова, испещренную синими рисунками. Бунчиков быстро прикрыл правую руку левой ладонью. — Татуировка? Откуда она у вас? — Это еще в Баку... на базаре... — буркнул Бунчиков.
— Может быть, некоторые из вас, — сказал воспитатель, — думают, что татуировка нужна каждому моряку? И, наверное, кое-кто мечтает как можно скорее обзаведись этой прелестью. Прошу взглянуть... Кудряшов отогнул рукав кителя, поднял руку, и все увидели на руке, выше кисти, шрам и шершавое красное пятно. — Когда-то, — продолжал он, — нам с товарищем вытравили по якорю и по русалке. Товарищ мой умер от заражения крови; меня выходили врачи. Позже я прочел, что римляне татуировали военнопленных. Таким же способом, оказывается, клеймили дезертиров и каторжников. Один мой знакомый, работник милиции, рассказывал, что бандиты на груди татуировали знак принадлежности к шайке. И я с трудом разыскал врача, согласившегося вытравить татуировку. Эго было больно и оставило след. Видите? — Он еще раз показал шрам. — Настоящий моряк не станет заниматься такими глупостями... Покажите руку... Да вы не бойтесь, не бойтесь... Уставясь в пол, Бунчиков протянул руку. Кудряшов с минуту внимательно разглядывал татуировку, покачивая головой. — Ваше счастье — татуировка поверхностная, ее легко вывести. У вас есть родители? — Нету. — Отец был моряк? — С подводного плавания, — сказал Бунчиков и засопел носом. — Вы в училище с охотой пошли? — Еще бы! Володины глазки вдруг засверкали, как два фонарика, плечи распрямились, и он сразу будто стал выше ростом. — Ну вот и отлично! — повеселел Кудряшов. — Садитесь! Он продолжал вызывать по списку: «Волжанин! Волков! Гордеенко!..» Поднимались воспитанники, и он расспрашивал их, где они жили, учились, кто их родители... Чаше всего они отвечали: «Родителей нет». Их отцы погибли в Одессе, Севастополе, Новороссийске, а где их матери сейчас, они и понятия не имели.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru