На дворе начало девяностых. Вечно рулит страной. Новоиспеченные банкиры и прочие агенты влияния США разрушают и разворовывают бывшую "Империю зла" (Р.Рейган) Продукты по талонам, водка также. Моментально открылись коммерческие магазины, откуда она уходила в народ по 25 р. за бутылку. Сказочник Чубайс с внуком легендарного А.Гайдара дурят мозги народу ваучерами, обещая по автомобилю "Волга" на каждый. Бандюганы в красных, желтых, зеленых пиджаках мочат друг друга, вырывая зубами, руками лакомые куски товарно-сырьевого пирога многострадальной России. О Армии и Флоте как-то подзабыли, а, вернее, просто на них забили. Офицерам стали регулярно задерживать денежное содержание. Кто-то из слабонервных стрелялись, не в состояние прокормить свои семьи. Более продвинутые начали торговать оружием, снаряжением. Самые рисковые, не отягощенные остатками марксистко-ленинской философии, ушли в откровенный криминал, взяв на вооружение формулу бородатого классика "Товар-деньги-товар".
Посмотрев на этот всероссийский бардак П.Веревкин как-то на дежурстве по воинской части серьезно побеседовал со своим помощником Севой Салищевым на вечную тему российской интеллигенции "Кто виноват и что делать". Сева будущий художник-эротист в это время заочно учился на курсах в художественной академии и флотская карьера его абсолютно не интересовала. Петр, прослужив 15 лет в части центрального подчинения ( отстойник для блатных), давно понял, что карьера может состояться только лишь в следующих случаях: - выгодный брак; - хороший блат; - ежедневное жополизание начальству, которое не оценит твоих стараний, как в том анекдоте:- сколько начальнику жопу не лижи, все равно скажет: - либо язык холодный, либо шершавый. Все эти варианты не подходили Веревкину (служить бы рад, прислуживаться тошно). Времени на дежурстве было предостаточно чтобы принять историческое решение - демобилизоваться. Как в преферансе:- не попал в козыря, меняй масть. К утру оба несостоявшихся флотоводца нарисовали рапорта на дембель. Пенсия была, комнату от МО, с кровью и потом, вырвал после развода, гак что наступило время нырять в мутную воду дикой рыночной экономики. Первое время , конечно, пришлось повертеться, как тому карасю на сковородке. Продавал армейские бушлаты, фляжки, саперные лопатки и прочее. Все что вывозили из Прибалтики. Трудно доставались первые американские рубли. Как-то Петру впарили 100 пар валенок на резиновой подошве на левую ногу. Интернета в то время не было, но он умудрился, также втюхать всю партию в артель инвалидов. В стране было полное отсутствие всякого присутствия предметов бытового назначения, поэтому, когда он достал партию импортных унитазов и подарил один комплект своей подруге на день рождения , то восторгу не было конца. Круче, чем Шанель № 5. О времена, о нравы, хочешь плачь, а хочешь смейся. Вот таким образом и переходим к основному содержанию данного рассказа, а именно, как молодой пенсионер МО заработал первые 100 долларов. Начало осени 1992 г.Ничего не подозревающий Веревкин попивал пивко в своей квартире по адресу: Ленинский пер. д. 7/7, бывшем Казачьем. Философски рассуждая, Петр задумался на тему: Как же его обложил Володя Ульянов-Ленин: - г. Ленинград: - Ленинский р-н: - Метрополитен им. В.И.Ленина: - Квартира в Ленинском переулке, рядом с квартирой-музеем В.Ленина, а ныне музеем истории революционно-демократического движения, шикарная двухкомнатная квартира. Квартира абсолютно непосещаемая, хранящая память о соратниках и соратницах , готовивших Великий хаос в России. Но, к слову сказать, И.Сталин, ради спокойствия Советского народа со всем своим усердием перемолол их в лагерную пыль в благодарность за их труды. Как-то несправедливо, что люди, жизнь, которых была превращена в сплошной Ленинский субботник, почитают его, как идола, вернее, конечно, сейчас делают вид, но квартира-то пустая.
Размышляя, таким образом, о бренности и безвестности собственного бытия, Петр услышал звонок в дверь. Визитеров он не ждал, но друзьям был всегда рад. Открыв дверь, он увидел Сергея Мартова, однокашника по училищу Фрунзе с высоким, незнакомым мужчиной средних лет. Зайдя в дверь, он представил своего спутника - Поль Делонже, приятель из Франции - в командировке. Петра в свою очередь представил: "Бабушка Петя". Веревкин взвился; Серж ты что ох...л в прыжке, какая я тебе бабушка, мне еще и до дедушки далеко. Достав бутылку, Сергей пояснил: "Если хочешь заработать 100 баксов, будешь "бабушкой". Как выяснилось дальше, француз захотел сэкономить на суточных и искал на 10 суток квартиру в центре с одинокой бабушкой-старушкой, с оплатой 10 баксов в сутки. Вторая комната у Петра была свободна, 100 американских рублей на дороге не валяются, таким образом, Петр превратился в бабушку. Языкового барьера особо не существовало, так как Поль свободно владел английским, а Веревкин в далеком прошлом был военным переводчиком. Очень вовремя у Петра оказалась двадцатилитровая бутыль с напитком "Вишневый сад", а проще, разведенный спирт на вишне. Быстро организовав закусь под названием "Холостяцкая паста", то бишь тушенка с макаронами, политая кетчупом, начали общение с иностранным гостем. Где-то после третьего-четвертого стакана (чашки) открылись чакры души. Ленивая память начала выплевывать давно забытые английские слова и фразы. Вспомнили Наполеона, Андре Моруа, Нормандию-Неман, Достоевского и т.д. и т.п. До баб в тот вечер не дошло - клиент быстро сошел с дистанции. Утром предупредительный Веревкин, постучавшись в дверь комнаты, где ночевал француз, вежливо спросил: "Поль, What do you like - a cup of tea? or a cup of vodka? .Охреневший с перепоя, Поль с ужасом застонал: "No, No only coffee". Со словами: "Русскому водка, французу аспирин", Петр засадил чашку "Вишневого сада", и, напевая: "Первым делом мы испортим самолеты, ну а девушек, а девушек потом!", довольный затрусил к ТЮЗу на ежедневную пробежку - пьянка пьянкой, а спортивный режим нарушать никак нельзя. Таким образом, Поль за 10 баксов имел ночлег, завтрак и вечернее бухло, от которого не болит голова. Бабушка-Петя оказался находкой для экономного, а проще, скуповатого, т.е. настоящего парижанина. Пребывание Поля плавно подходило к концу, когда он пригласил бабушку в ресторан "Астория" на отвальную. Гостеприимный Веревкин, недолго думая, решил сводить француза перед рестораном в "Казачьи бани", которые находились в 100 м. от его квартиры. Настоящая дровяная баня-экзотика от Веревкина. Быстро собрались, и, пройдя без очереди, кое-как устроились у знакомого банщика.
Поль удивленно хлопал выпуклыми французскими глазами, глядя на разномастную публику общего класса. - "Не хрен таращиться на голых мужиков, могут неправильно понять, и прореагировать", - как мог объяснил Петя. - "Париться пришли, а не на волосатые жопы пялиться". Пар в этот день был чудо, как хорош. Сделав несколько заходов, Поль въехал, наконец-то, во всю прелесть русской дровяной бани. Время заканчивалось, пора было собираться, но Поль попросился еще на один заход. Веревкин от всей души хлестал его рыхловатое тело двумя вениками, когда наступил момент истины, а проще - полный пипец. Банные полати были достаточно высоки и крутоваты. Спускаясь, потный француз поскользнулся, и его нелепая фигура, размахивая руками и ногами, начала падать вниз, ударяясь обо все, что только можно. - "Хотел, как лучше, а получилось как всегда", - подумал гостеприимный Петр. Хрен с ним, жалко, что банкет накрылся - хоть и цинично, но все равно обидно. Но на этот раз всем повезло. Сидящий на нижней полке тщедушный мужичок, погасил удар 115-кг фигуры. Мат, перемат, но отделался Поль лишь только синяками и ушибами. Кряхтя и прихрамывая, кое-как добрались до квартиры. Обработав ссадины йодом, вызвали такси, и вовремя приехали к Астории. Все гости оказались пунктуальны и банкет начал набирать обороты, с шутками и прибаутками Военно-морского флота. Позже Поль, уже приняв изрядную порцию наркоза, смеясь, сам рассказал о бане, куда его затащила "бабушка". На его голове банный слалом особо не отразился, так что счет, предъявленный в конце вечера, он тщательно проверил своим калькулятором, и даже обнаглевшие, прожженные официанты Астории не смогли содрать с него ни цента. Полезней русской бани для мозговой деятельности ничего не придумали, конечно, в разумных пределах. "Бабушку-Петю" наш француз запомнил надолго. Приветы через Сергея передавал часто, но в гости ни разу не пригласил, видно, чего-то опасался.
Гости поглядывают друг на друга, пожимают плечами. Потом один из них не то снова спрашивает, не то просто размышляет вслух: — Это как же? Странно! Обыкновенный рабочий, фрезеровщик и... господин депутат, заседает в парламенте... — Ну и что же тут необычного? — говорит Леонов.— У нас таких людей много. — А у нас, — возражает гость, — господа депутаты есть это... есть солидные люди. С положением. — А что значит с «положением»? — переспрашивает Леонов. — С капиталом, что ли? При слове «капитал» гость оживляется, отвечает с улыбкой: — Деловой человек нет без капитал... это невозможно. Из вежливости, рассказывал Леонов, он еще раз стерпел и промолчал. Хотя очень хотелось спросить гостя — сам-то он кто? И почему «солидный», «деловой», человек «с положением» только тот, у кого капитал, деньги, а «просто рабочий» в его представлении нечто несолидное? Чем дальше продолжался разговор, тем «непонятнее» становился Леонов для гостей. А когда они узнали, что в цехе десятки рабочих совершенствуют технику, не скрывая друг от друга профессиональных секретов, что они безвозмездно делятся достигнутым опытом, то просто растерялись. Прощаясь, сказали: — Вы, советский рабочий, — непонятный рабочий...
«Обыкновенный рабочий», фрезеровщик... и господин депутат Иван Леонов
«Непонятный рабочий»... Это, конечно, проще сказать, чем признать слишком ясную правду о Советской стране — стране, где один рабочий является выдающимся изобретателем и общественным деятелем, другой известен как ученый-путешественник, третий — автор учебника, а четвертый — заместитель Председателя Верховного Совета РСФСР. Совсем невероятно. Неправда ли? Так, чего доброго, можно оправдать перед своими трудящимися советское общество, можно мигом смыть ушаты грязной лжи, которые выливают наши враги при одном упоминании об СССР. Но вот беда, и умолчать-то обо всем этом невозможно! Правда пробивается — живая, сильная, ее не упрячешь. Едет правда по туристской путевке, выступает на конференциях ученых, поджидает у любого станка на советском заводе. Что же делать с ней? Хорошее, удобное слово: «Непонятно»... Непонятно, и все. Раздумывая над этим, перелистываю страницы давно читанной мною книги видной американской профсоюзной деятельницы — «Автобиография бабушки Джонс». Давно еще, в тридцатые годы, издана книга. И бабушке Джонс было почти сто лет, когда она писала эти страницы, каждая из которых повествует о тяжелом положении рабочих хваленой «демократической» Америки, о жестоких кровавых расправах. И... о том, как капиталисты уже тогда боялись правды о России.
. Вот две интересные страницы: «Однажды, находясь в Монсене, я зашла в дом, откуда доносились рыдания женщины. — Они увели моего мужа, не знаю, куда они его дели. К грязному фартуку женщины прижимались двое плачущих детей. Слезы женщины падали на их маленькие головки. — Я разузнаю, где он. Расскажите мне, что случилось? — Вчера двое людей ворвались к нам в комнату. Они заявили: «Ваш муж должен уехать в Россию! Он большевик!» — «Кто вы?» — спросила я. «Мы — большое правительство Соединенных Штатов, — отвечали они. — Мы большие сыщики!» Потом они взломали сундуки, разбросали все по полу, отобрали все, что мы привезли с родины. Они сказали, что мой муж никогда не вернется, что он должен уехать в Россию, а может быть, они его и повесят, прибавили они. — Они его не повесят. Ваш муж большевик?
. — Нет, он чернорабочий. Человек без профессии, как вы выражаетесь в Америке. Он познакомился с одним приятелем. Приятель был очень добр к нему и приходил сюда много раз. Они играли в карты, говорили о проклятом хозяине, о чертовой работе, вообще о всякой чепухе. Как-то раз приятель его и говорит: «Вы любите Россию? Ведь теперь рабочий народ нашел там себе родину». — «Конечно, я люблю Россию, — ответил муж. — В России работают по-настоящему. Может быть, рабочим там будет хорошо». Потом приятель его говорит: «Ты любишь чай?» — «Конечно», — отвечает муж. Скоро они ушли вместе, и муж так и не приходил домой. Его не было всю ночь. На другой день приходит сыщик и говорит, что мой муж — большевик, что даже его приятель так его называет. — Вы ходили в тюрьму? — Да. Мне сказали, что мужа там нет. Они говорят, что он уехал в Россию. — Вот вам пять долларов, — сказала я. — Займитесь-ка малышами, а я разузнаю насчет вашего мужа. Муж ее сидел в тюрьме, я его нашла. Он был арестован тайными агентами американского правительства, работавшими совместно с частными сыщиками Стальной компании. В тюрьме сидело множество рабочих, арестованных по подозрению в радикальном образе мыслей. Их обвиняли в радикальном образе мыслей и в то же время наказывали расстрелами, тюрьмами и пытками, — людей, выдвигавших требования, которые поддерживаются даже консерваторами: сокращение рабочего дня, более высокая заработная плата и право на организацию. Впоследствии он был освобожден вместе со многими другими. Против него не было никаких улик... Я выступала в Минго. На митинг собралась большая толпа. Большинство из собравшихся были иностранцы, но они стояли целыми часами и слушали ораторов, стараясь уловить в английских словах свои собственные чувства. Они пристально глядели мне в глаза. Тонкая пыль стальных заводов въелась в морщины их лбов, в тонкие линии губ. На них лежала неизгладимая печать стали. Они принадлежали стали, были заклеймены ею, как клеймится степной скот скотоводами...
.
Когда я хотела уже сойти с маленькой эстрады, я увидела, что в углу зала толпа сбилась в кучу. Какой-то человек пытался раздавать листовки, а организатор останавливал его. Я слышала, как организатор говорил: — Нет, сэр, это очень хорошо, но вы этого не можете здесь делать. Вы хотите посадить нас в тюрьму. Человек, раздававший листовки, продолжал настаивать. Я протолкалась к тому месту, где происходили пререкания. — Паренек, — сказала я, — покажите-ка мне одну из этих листовок. — Тут написано о России, матушка, — сказал организатор. — А вы ведь знаете, что мы не имеем права распространять такую литературу...» Когда, о каком времени это написано: о 1920-м или 1966 годе? Легко и ошибиться... Как далеко ушла за эти годы техника в США и сколь неизменны государственные устои жизни: сегодня в Америке — в который раз! — снова идут гонения на коммунистов. Однако правду не упрячешь. Девяностолетняя бабушка Джонс боролась за нее в двадцатые годы нашего века. В начале шестидесятых годов его вступил в запрещенную партию американских коммунистов девяностотрехлетний доктор наук Дюбуа. Правда о коммунистической России его убедила, правда о русских рабочих толкнула его на этот путь.
.
Ты заметил, читатель, некогда привела человека в тюрьму одна невинная фраза: «В России работают по-настоящему. Может быть, рабочим там будет хорошо»... Сама мысль об этом была угрозой для хозяев сталелитейной компании, даже в первые годы революции, даже когда наша страна переживала разруху. Во сколько же крат она им опасней теперь? Не потому ли предпочитают капиталисты твердить: «Советский рабочий есть непонятный рабочий»? Но факты не скроешь. О них, «непонятных» недругам нашим советских рабочих, о моих товарищах и друзьях, хочу я рассказать. Первый эпизод — совсем небольшой, к разговору о Макдональде, премьере Англии. Нет, не о том, что был однажды в истории Великобритании такой казус, и не о том, что при Макдональде, его «рабочем» правительстве, была самая большая забастовка горняков в Англии, а этот, подкупленный, из «рабочих», стал лордом. Ведь тут важно не только то, кем был и кем стал, важно, какой ты, как говорил Ленин, пролетарий — не по бывшей своей профессии, а по действительной своей классовой роли.
.
Эпизод связан с Иваном Леоновым. Как-то в цехе один из рабочих сказал о Леонове: — Конечно, ему хорошо. Для него создаются особые условия, вот и работает с такими показателями. Леонов услышал. Подумал: улыбнуться и пренебречь? Ведь он-то знает, что работает по-честному и в таких же условиях, как и остальные. Нет, Иван Леонов так поступить не смог. Он ведь не «вышел из народа» — поднялся вместе со своим народом, как ответила когда-то Паша Ангелина, дочь народа — трактористка. И было так. — Хорошо, — сказал Иван Леонов тому рабочему, слова которого слышал. — Вот с завтрашнего дня и начнем соревноваться. Подготовься. Утром и начали. — Какие условия? — спросил Леонов. — За любой станок становись, только не за свой. — Хорошо. На каком работать, говори. — Вот здесь, рядом со мной.
.
Двое стали за станки, совершенно одинаковые. — Что будем делать? — Выбирай сам, — предложил Леонов. Решили обрабатывать одну и ту же деталь. Горка изделий росла около Леонова, а сосед еле успевал. Он делал даже бракованные детали. И не понять, почему. Фрезеровщик-то он был совсем неплохой. Но, может, волновался, не ожидал такого оборота дела, а может, чувствовал, что неправ — сболтнуть-то легче, а теперь вот доказывай. — Ты не нервничай, — говорит Леонов товарищу. А сам работает на загляденье! Скажу по совести, не многие умеют так автоматически вести подачу, словно это не рука ведет стол, а автомат — ни грана, ни миллиметра доводки и ни секунды упущенной! «Рывок» Леонова был так велик, что сосед вытер руки ветошкой и сдался. Товарищи расступились. Соревнующиеся ушли обедать. Разговоров не было, все стало ясно. — Извини, Иван Давыдович. Я был неправ. — Чего уж... Надеюсь, и ты понимаешь, почему я так поступил? Ведь я не Макдональд, сам рабочий. Обиду ведь словом не смыть. И завтра, может, не меня, — тебя изберут, а в нашем рабочем государстве нет ничего выше чести рабочей для человека, что бы ни делал он... Да, а фрезу-то мою ты, может, возьмешь? Стоящая. Попробуй. К ней только приноровиться надо...
