Наконец-то настала долгожданная летняя погода. Косинский детский морской клуб успел вовремя подготовиться к сезону.
Яхты отремонтированы и спущены на воду, паруса залатаны, рангоут и такелаж – в полной готовности. К тому же, завершены теоретические занятия в Косинской Парусной школе при Морском клубе. Курсанты, успешно прошедшие теоретический курс, допущены к практике на воде.
По уже сформировавшейся традиции, Морской клуб каждую субботу в 12.00 начинает парусные соревнования в различных классах яхт.
Самые маленькие яхтсмены, которым исполнилось 9 лет, подняли паруса на швертботах типа «Оптимист». Это самая маленькая яхточка полюбилась многим детям за свой покладистый нрав, отличные ходовые качества и безопасность. Она по праву считается «партой» яхтсмена, так как большинство прославленных мореплавателей начинали свой путь в море именно с этой яхты.
Ребята постарше и взрослые вышли на старт на яхтах типа «Кадет», «Луч», «Финн» и «470». Всю долгую зиму клуб приводил в порядок свой флот, ремонтировал, переделывал, оснащал. Первые соревнования всегда самые сложные, не все детали оснастки подходят, что-то перепутано…
В общем – суета. Тем не менее, регата состоялась. Даже те, кому не хватило яхт, приняли участие в гонке на старинном дедушке «Ял-6».
Косинский морской клуб – единственный в Москве, где любой желающий, независимо от возраста и уровня парусной подготовки, может участвовать в тренировках и соревнованиях. Некоторые приходят целыми семьями. Наиболее увлеченные получают в клубе яхту на содержание. Тогда обычный швертбот превращается в семейный «крейсер».
На этих регатах мало обращают внимание на кубки и призовые места, здесь главное – свои личные маленькие рекорды. И конечно же, общение и взаимопонимание.
Мое первое пребывание в Испании и плавание в боевых походах на испанской подводной лодке вроде бы и завершилось. Вместе в Аркадием Крученых мы перелетели границу и оказались во Франции на пути к Родине. Правда, перелет оказался несколько необычным. Хихон в блокаде. Командование улетело, и осталась только маленькая оперативная группа: командир дивизии Ковалев, радист, шифровальщик и летчик нашего русского среднего бомбардировщика, называемого «Катюшей». Самолет прятался в огородах и был прикрыт ветками. Ночью состоялся вылет. Нам с Аркадием предстояло улетать последними на двухместном французском спортивном самолете. Летчиком был демобилизованный из военной авиации француз. Когда стало светать и только показалось солнце из-за горы, мы вывели самолет на полосу взлета. Крученых вращал пропеллер и помогал летчику завести единственный мотор. Садимся, пытаемся взлететь. Самолет не поднимается — большая загрузка. Оказывается, в хвостовой части спрятались два испанских стрелка. Их попросили покинуть самолет. Солнце уже высоко, небо пока чисто от вражеских самолетов. Опять взлет. Удачно. Летим в Бордо. Идем над морем. Летчик оборачивается и говорит, что кончается бензин. Советуем набрать побольше высоты, чтобы была возможность планировать. А берега пока еще не видно. Летчик качает безнадежно головой. Но вот показалась кромка ровного песчаного берега залива. Дотягиваем, но бензин израсходован и приходится планировать. Ощущение у нас отвратительное. Дотянем или нет? Но летчик с опытом, не теряется. Садимся, где поровнее ландшафт, колесо летит в сторону. Я набираю в легкие побольше воздуха. Хорошо, что случилось это уже при малой скорости и перед полной остановкой. Все обошлось. К нам бегут люди. Оказывается, нас уже давно ждали. Мы получаем документы и становимся опять русскими. На машине нас доставляют в гостиницу, где мы приводим себя в порядок и затем поездом отправляемся в Париж. В Париже мы живем в небольшом отеле. У нас есть время и есть деньги, чтобы купить кое-какие подарки домой. Я, будучи испанским командиром боевого корабля, имел звание «капитане де фрагато» и получал ежемесячный оклад, как и все другие испанские офицеры. Настроение у нас с Аркадием прекрасное. Все трудности позади. В Испании мы сделали все, что могли в создавшихся там условиях. Здесь мирный Париж с его старыми улицами и архитектурой.
в Париже проходила под девизом «Искусство и техника в современной жизни» и стала ареной пропаганды отдельными странами-участницами своих политических и экономических систем. Кроме Советской России, здесь демонстрировали свои достижения фашистские Германия и Италия.
Мы посетили памятники жертв Парижской коммуны, побывали на Эйфелевой башне, любовались Елисейскими полями, были на площади Бастилии и в других местах. Нам хотелось побывать в прославленном ресторане «Максим». Вечером, нарядившись во фраки, взятые напрокат, мы с Аркадием остановили такси. Попытались договориться с шофером, но он, узнав, что мы русские, отказался нас везти. Но мы действуем решительно, и полицейский, оказавшийся рядом, заставляет шофера везти нас по адресу. Но были и другие французские встречи. Как-то попался один шофер из русских. Он был рад встрече с нами. Расспрашивал о России, о делах, показывал нам фотографии, связанные с Родиной, приглашал в гости. Так же случайно мы встретились в одном из магазинов с очень пожилой женщиной. Она, признав в нас русских, сообщила, что она тоже русская. Ее муж — ученый, они очень радушно настроены по отношению к нашей стране и хотели бы приехать умирать на Родину.
Итак, прибыли мы в . Сидим за столиком. Подходит гарсон, узнает, что мы русские, и со смехом показывает нам в углу столик со здоровыми рыжими молодыми ребятами. И говорит нам: «Герман. Паф! Паф!» Действительно, мы не раз видели людей немецкой национальности, которые так же, как и мы, переправлялись в Испанию, только не к республиканцам, а в войска Франко. Время пребывания в Париже подходило к концу. Купив кое-какие вещи и подарки для наших семей, мы должны были отправиться в Брест, а оттуда на пароходе домой. На пути в Советский Союз меня неожиданно вызвали к командиру теплохода, и он передал мне приказание наших руководителей срочно вернуться обратно. Представитель нашего посольства объяснил, что по просьбе республиканского правительства Испании мне необходимо вновь стать командиром одной из двух лодок, находящихся во Франции. Действительно, подводные лодки С2 и С4 были интернированы в октябре 1937 года во Францию. Командиры изменили республике, а личный состав почти полностью разбежался. Французское правительство дало разрешение на возвращение лодок республиканской Испании. Опять было оказано большое доверие советским командирам. Я оказался назначенным командиром С2 в Сен-Назере, а И.А.Бурмистров — С4 в Бордо. Ремонтировать корабли должны были во Франции. Затем — переход через Гибралтар в Картахену, где республиканские войска еще вели ожесточенную борьбу. Так я снова стал испанцем, доном Северино де Морено Лопес. Из Парижа в Сен-Назер я ехал на поезде в шестиместном сидячем купе. Все места были заняты. Я сидел у окна в черном берете, стараясь казаться испанцем, в руках держал французскую газету. Рядом бойкий француз также читал газету. Вижу большую фотографию фашистского крейсера «» и заметку о его потоплении республиканцами. Француз пытается заговорить со мной, считая, что я испанец. Я по-французски пытаюсь объяснить, что я испанец, но баск, и поэтому не очень разбираюсь в текущих событиях. На этот раз вроде все обошлось.
Но в Париже был уже неприятный случай. Французское правительство чувствовало крах республики и что дела в Испании не очень хороши и издало указ о задержании нежелательных иностранцев. Возвращался я как-то в отель, повернул за угол дома и наткнулся прямо на пикет полиции. Деваться было некуда. Иду уверенной походкой навстречу. Останавливают и спрашивают документы. Спокойно предъявляю испанские бумаги. Выручила выдержка и отметка гостиницы, которая, к счастью, находилась рядом. В следующий раз я ходил более благоразумно — по другой стороне улицы и избегал подобных встреч.
Во французском Сен-Назере
В Сен-Назере я встретился с республиканским представителем Педро Прадо, который всячески старался скорее привести лодки в боевую готовность и переправить на юг Испании. Он с радостью принял меня, объяснил создавшуюся ситуацию и попросил поехать в Картахену для формирования недостающего личного состава кораблей. Я вспомнил свой слаженный экипаж с лодки С6 и верных делу коммунистов Паоло и Вальдеса. Прибыв в Картахену, я узнал, что дон Валентино со всем своим штабом перебрался в Барселону и назначен помощником военного министра по морской части. Картахена на этот раз показалась мне потускневшей. На узких кривых улицах, поднимающихся и спускающихся по горам, стояли старинные особняки и давно не ремонтированные поблекшие дома.
Поместился я в «Капитании», здании, расположенном на улице Калье-Майор вблизи набережной. Здесь же жил и работал сменивший Н.Г.Кузнецова старший военно-морской советник . Были здесь и другие наши добровольцы и советники. Я стремился как можно быстрее узнать о моем бывшем комиссаре-коммунисте Паоло. Оказалось, что после затопления С6 командующий дон Валентино потребовал от него точного места затопления подводной лодки, но Паоло отказался дать какие-либо сведения. Он еще раньше, после бегства изменников-командиров лодок С2, С4 и эсминца, писал разоблачительные письма о доне Валентино, о его попустительстве и плохом руководстве правительству Республики. Поэтому явное нежелание помощника военного министра помочь мне и, в первую очередь, коммунисту Паоло выражалось так откровенно. Но мои настоятельные требования и желание иметь рядом на корабле верного и преданного борца с фашизмом заставили дона Валентино пойти на уступки. Он сказал, что передаст мою просьбу морскому министру, самому Индалесио Прието. Позже я узнал, что Паоло был послан на фронт в штрафной батальон, а после переведен мотористом на штрафное торговое судно. На эти корабли в то время назначались главным образом коммунисты, мужественные и преданные родине люди. Штрафные корабли шли по морю без охраны, доставляя необходимое вооружение и припасы борющимся республиканцам. В начале 1938 года доставка снабжения из Советского Союза по Средиземному морю усложнилась и в конце концов прекратилась вовсе. Поступления производились через Францию по железной дороге и из-за плохой организации и умышленной задержки привели к поражению республиканских войск в битве за Каталонию. В конечном счете, все это способствовало поражению республики. Большое влияние на национально-освободительную революционную борьбу испанского народа оказала, особенно на этапе ее завершения, политика невмешательства правительств США, Великобритании и Франции. Она была направлена на поддержку реакционных кругов и привела к разжиганию конфликта накануне Второй мировой войны.
Вспоминаются случаи, когда с Балтийского и Черного морей шли к берегам Испании наши многочисленные суда с танками, самолетами, другой военной техникой и снаряжением, продуктами и медикаментами. Обратно они привозили детей, оставшихся без родителей. Совершил много рейсов и теплоход «Комсомол». Он был в Картахене, Барселоне, Валенсии и других портах республики. Когда он вез руду из Черного моря в Бельгию, испанский крейсер мятежников заставил команду оставить судно и потопил его. Русские моряки в количестве 36 человек были арестованы и направлены в тюрьму в Санта-Марии. В конце сентября 1937 года, когда я был на севере Испании, 11 из них были освобождены. А затем, через три года, были выпущены из фашистской тюрьмы и другие. Без снабжения со стороны Советского Союза республиканцы не смогли бы вести напряженную и долгую борьбу с франкистами на всех участках войны. Мужественные испанские борцы и интернационалисты из разных стран ожесточенно сражались с противником на разных береговых фронтах и в воздухе. Многие из них гибли. Последний раз я встретился с коммунистом Паоло в Картахене, куда он пришел на транспорте из Майорки. Было доставлено три тысячи солдат, орудия и большое количество боеприпасов. Все это днем и без охраны.
Уже в конце моего пребывания в Испании от верного и преданного делу революции члена экипажа С6 и друга комиссара, Лусьяно, я узнал о гибели Паоло. Я часто вспоминаю роман «По ком звонит колокол» и в первую очередь эпиграф к нему: «...смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит и по тебе».
* * *
При интернировании подводных лодок С2 и С4 во Франции около половины команды остались верны республике. И моя задача состояла в том, чтобы собрать в Испании недостающий экипаж. В скором времени мне это удалось, и необходимо было перейти границу и добраться до Сен-Назера и Бордо. Я был вместе с экипажем, когда оформлялся переход. Полицейские внимательно осматривали каждого, я был одним из последних. Вдруг я услышал их резкие восклицания и насмешки. Они остановили здорового и спокойного по натуре моряка, чистокровного баска, который обладал похожей на светлоголового русского внешностью, да еще имел голубые глаза. Невозмутимый парень показал им кулак и сопроводил это на чистейшем испанском языке сугубо местным затейливым ругательством. Все обошлось, а я был пропущен без каких-либо сомнений, так как обладал «чистокровной испанской внешностью». Мы все удачно прибыли на наши корабли и тут же приступили к их ремонту. Это была нелегкая задача. Подводные лодки достались нам поврежденными после бомбежек, неумелой эксплуатации и порчи покинувшими их членами экипажа. Задача состояла в том, чтобы по возможности быстрее произвести ремонт главного оборудования на кораблях и, пока есть разрешение французских властей, вывести их в сражающуюся Испанию. Трудностей и осложнений было достаточно много.
Никиту и Фрола принял начальник штаба, молодой офицер с живым, подвижным лицом, в прошлом фрунзевец. На друзей повеяло теплом. Поговорив о морском театре, на котором придется им плавать — хорошо, что они на нем и стажировались,— он посоветовал ознакомиться с новой техникой кораблей: умные приборы улавливают малейший звук в небе, любой шум в глубинах; от их острого глаза не укроется чайка, как бы высоко она ни забралась, и ялик, как бы далеко ни нырял он в волнах. Пожелав им успехов, начальник штаба провел друзей к начальнику политотдела. Переглянувшись, они единодушно признали, что им повезло. Начальник политотдела не уткнулся в бумаги, предлагая им подождать. Нет, этот окающий волжанин, по фамилии Бурлак, с увлечением заговорил о комсомольской работе; узнав, что Фрол любит стихи, а Никита рисует, сказал, что многие офицеры в соединении не гнушаются участвовать в самодеятельности; это их сближает с матросами, И оба совсем расцвели, узнав, что Бурлак начал свою флотскую жизнь в батальоне Цезаря Куникова, придя на флот с комсомольской работы из Горького. Фролу до смерти захотелось его расспросить, как было на Малой земле, но он вовремя спохватился, что расспрашивать нынче не время, и успокоил себя, что еще все впереди. А Бурлак напомнил, что и он, и Живцов - черноморцы, свидетели незабываемых подвигов моряков. «Именно нам карты в руки — готовить не видавших войны молодых». Тут пришел Щегольков, повел их на корабли.
День был влажный от утреннего тумана. стояли у пирса, почти прижавшись друг к другу голубыми, недавно выкрашенными бортами. Спокойно лежало не по-осеннему светлое море, на которое надвигался туман. Сосны на берегу были согнуты морскими ветрами. Вдали виднелись еще башни крепости, уходящие в небо, и белая стрела маяка. — Мне здесь все нравится,— сказал Щегольков.— И городок, и залив, и туманы. Вы, кажется, как и я, ленинградец? — спросил он Никиту и, получив утвердительный ответ, улыбнулся: — Земляки, значит. А вы черноморец, Живцов? И все же выбрали Балтику? — Не хотел расставаться с другом. — Морская дружба — крепкая дружба,— одобрил Щегольков.— Суровая, нежная, без слюнтяйства, без скидок на ты. Кстати, меня зовут Михаилом Ферапонтовичем. Вы у Бочкарева стажировались? — спросил он Никиту, подходя к «Триста пятому».— Видно, понравились; он настоятельно просил назначить вас к нему... — Смирно! — послышалась команда, предупреждающая о приходе комдива. Бочкарев был все тем же живчиком, что и в прошлом году, с облупившимся носом и потрескавшимися губами. И здесь в каюте у него висел портрет матери — широколицей старухи в платке, и здесь висела цветная фотография «Сенявина», которым он раньше командовал. «Триста пятый» был, как близнец, похож на «Сенявина» — на нем Никита стажировался. Бочкарев, представив Никиту начальнику боевой части два—три лейтенанту Васенкину и команде, повел его по кораблю. Никита заметил много новых приборов, о которых ему говорил начальник штаба: на экранах отражалось все, что творится в небе, на воде, под водой; приборы ловили цель и не выпускали ее, точно в цель посылали снаряды. Даже объемистые банки глубинных бомб теперь швырял бомбомет, похожий на жабу, разверзшую пасть. Это были новинки. — Растем, батенька, растем, совершенствуемся,— с удовлетворением говорил Бочкарев и повел Никиту в похожий на лабораторию камбуз. Два круглых белых котла, сверкающих сталью и прихлопнутых герметическими крышками, не пропускали ни пара, ни запаха, а кок в ослепительно белом халате походил на профессора. Вся романтика камбуза со скачущими при качке кастрюлями, с разливающимся по горячей плите чадившим борщом умерла!
_ Умерла, батенька, умерла,— подтвердил Бочкарев, посмеиваясь. — Ну что же, Никита Юрьевич? — спросил он, сидя в кают-компании за обедом.— Добивался я вас, добивался и вот — добился: вы мне пришлись по душе. Мне вы сразу понравились — в прошлом году, когда я узнал, что вы море любите. Я ведь тоже и море, и службу люблю. А когда моряк любит... — он умолк. И вдруг воскликнул:—Да и как его не любить, море-то?! Оно тебя делает другим человеком. Помню, в прошлом году вы пришли необветренным. А ушли моряком! Были злы на него, помню, злы, а влюбились. Ну, и оно вас полюбит... А вот акварельки-то вам придется новые для кают-компании написать,— перехватил он взгляд, брошенный Никитой . на переборки, крытые риполином.— Не имел права унести с «Сенявина» ваши прежние. Не мне лично подарены — кораблю. О ваших правах и обязанностях на моем корабле знаете? (Никите нравилось, когда Бочкарев говорит «мой корабль», «на моем корабле»; в этом не было хвастовства: командир гордится тем, что корабль доверен ему, Бочкареву.) Щенникова еще не забыли? (Щенников был на «Сенявине» штурманом. Под его руководством Никита прокладывал на карте путь корабля.) Помните, я его высоко ценил? Будем, как говорил Щенников, вместе служить человечеству. Погоняю вас месячишко, а там, глядишь, и на самостоятельную вахту станете. И выйдете на широкий фарватер жизни моряцкой... Да, забыл спросить: не успели жениться? Никита, слегка покраснев, ответил: — Пока еще нет. — Значит, нас трое холостяков,— показал Бочкарев на Васенкина. — Васенкин — тот убежденный, я — по превратности судьбы,— он смешно сморщил нос.— Ну а вы я вижу, до поры до времени. Командир вдруг задумался, и лицо его стало сосредоточенным.
— Я надолго теперь застрахован, не скоро вновь к стенке припрут,— поднял глаза Бочкарев.— . Стал подозрительным. Все присматриваюсь. Одна, скажем, с лица хороша, а характер — подальше беги. Другая характером — ангел, а непривлекательна — страх! Вот и не подберу боевой подруги... А хочется, братцы, тепла... И лицо его стало мечтательным. После обеда Бочкарев передал Никите корабельные карты. — Помните последний прошлогодний поход? — спросил он.— Ваша прокладка была образцовой. Надеюсь, будете продолжать в том же духе. Ходить будем много — пока не замерзнет бухта, потом станем в ремонт, а с первым весенним ветром — опять махнем в море. Отдыхать не придется. Ну что же, Никита Юрьевич? Корабль вы знаете, он отличается от прошлогоднего только тем, что побывал в заводском ремонте. Новинок прибавилось, сами видели. Что не поймете — спрашивайте у меня, у старшин, у боцмана. Осваивайте людей. Любопытный народ. Кстати, сегодня взволнуется ваше комсомольское сердце. После ужина пойдем в кубрик, тряхнем стариной...
Невесело было на душе у Герасима Глобы, когда он докладывал командиру о ночном происшествии. Много он передумал за ночь и не раз вспоминал слова Леньки: «Никто не видал, ты один. Не брякнешь, ни одна живая душа не узнает». «Ни одна живая душа! Оно, конечно... А в уставе что сказано? Начальник обязан воспитывать подчиненных; они беспрекословно должны выполнять дисциплину. Покрою я Леньку — совсем развинтится. А разве я не давал обещания быть правдивым и честным? Давал. Нет, не покрою я подлости!» — решил Герасим под утро. И доложил Бочкареву. Бочкарев, выслушав, сразу спросил: — Кроме вас, никто не видал, когда и как Супрунов возвратился? — Никак нет, никто не видал. —— А Супрунов доложить о своей вине отказался? — Так точно, наотрез,— чуть помедлив, не покривил душою Герасим.
— Вы поступили правильно, сам бы так поступил, — ободрил его Бочкарев.— Взыскание наложили? _ Никак нет, _ Почему? _ Считал, что за такую по... (подлость, хотел он сказать, но воздержался), за такой проступок имею мало прав. _ Вы — старшина. Вы — главный начальник матросов. Пойдите и накажите. — Есть. Герасим замялся. _ Товарищ старший лейтенант.., — Я вас слушаю. — Виноват перед вами... — Виноваты? В чем, старшина? — Нянчился с Супруновым. Мягчил. Забыл, что служба — не дружба.
— Нет, Глоба. Дружба службе мешать не должна. Наоборот, я считаю, что и служить помогает. Но ни я, ни вы не станем покрывать нечестного друга. Не так ли? — Истинная правда, товарищ старший лейтенант,— расцвел Глоба. На душе стало легче, сомнения исчезли. Он ушел, а вскоре старшина мотористов Бабочкин, секретарь комсомольской организации корабля, попросил разрешения созвать комсомольское собрание. Бабочкин, курносый, с осыпанным веснушками лицом, с глазами с хитринкой, с тщательно зачесанными и приглаженными волосами, которые, тем не менее, то тут, то там непокорно вихрились, докладывал: — Супрунов при всех разобидел старшину Глобу, обозвал его подлым другом, кричал, что их дружба раскололась навеки. Комсомол осуждает. Хотя есть, что отмалчиваются. Не хотят отношений портить. Супрунов — он заноза... Бочкарев отпустил старшину как раз перед приходом Щеголькова и Рындина. После ужина, когда в кают-компании были докурены трубки и высыпан пепел и Васенкин отправился на берег по неотложным делам, Бочкарев предложил Никите спуститься в кубрик. Никита обратил внимание на висевшие на переборке полотнища. «Свято храни и умножай боевые традиции корабля»,— было написано на одном; на другом: «Возьми себе в образец героя ...иди за ним вслед, поравняйся, обгони... слава тебе! Суворов». Бочкарев сел к столу, и все потянулись к своему командиру. Как и в прошлом году, Никита, наблюдая за Бочкаревым, не приметил ни наигрыша, ни подлаживания к матросам. Бочкарев словно пришел в гости к близким друзьям посидеть вечерок, поболтать о том о сем. И все же он оставался командиром. Он спросил, кто вчера весело провел время, кто — скучно.
— В заходили? Что там было? — Мероприятие,— протянул маленький юркий матросик, и все засмеялись. — Лектора ждали-ждали, да так и прождали, — подтвердил Бабочкин. — А о чем лекция? — спросил Бочкарев. — Про морские глубины. Картину показали про «вечную ночь». Ее бы в детском саду показать. Наснимали рыбок в аквариуме, увеличили и думают, всех обдурили: ужасайся на морские чудовища. Бочкарев посоветовал написать о работе матросского клуба в газету, и завязался разговор о кинематографии. Называли фамилии актеров, вспоминали фильмы о моряках, посетовали, что их слишком мало. Бабочкин предложил: — Вот бы «Кон-Тики» в кино показать. Почти все, оказалось, читали записки норвежца о путешествии через океан на плоту и восхищались отважными мореплавателями. Казалось, предложи тут, сейчас, совершить подобное путешествие — и руки поднимутся как одна. — Они как Джека Лондона герои,— сказал Глоба.— Те тоже не боялись ни холода, ни опасностей. Ремни сыромятные ели, когда жрать было нечего. А цели своей достигали... — Далеко им до Павки Корчагина, — презрительно перебил его матрос с узким и длинным лицом — радиометрист Перезвонов. — Корчагин — человек, достойный примера,— подхватил Глоба.— И Маресьев — настоящий человек. Читал я и о Цезаре Куникове. Собирал он в десант моряков, знал, что не все как один будут Павки Корчагины, найдутся и слабые сердцем, и трусы. Прямо им говорил: «Чувствуешь что не выдержишь,- не ходи, тебя никто не осудит» Выбрал тех, в ком уверился, и повел за собой. И они с гордостью куниковцами назывались. Значит, делали свою жизнь с Куникова. — А Супрунов с кого свою жизнь делает? — неожиданно задал вопрос Бабочкин, с хитринкой поглядев в угол. Никита увидел в углу нагловато красивое, чисто выбритое лицо с глазами неотразимого победителя женских сердец. — Известно с кого. С Дон-Жуана, — живо ответил маленький юркий матросик. — Сегодня одна, завтра , а послезавтра — и имена позабыл.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
