В Андреевском зале Косинского детского морского клуба открылась выставка сатирических рисунков, фото коллажей, изречений, отражающих мнение россиян по поводу присоединения Крыма и реакции Запада на действия России.
Идея выставки родилась спонтанно, когда ребята из Молодежного Совета рассматривали материалы, присланные в Морской клуб со всей страны ветеранами нахимовцами и суворовцами. И нам очень захотелось поделиться с другими людьми своим настроением, которое породили последние политические события. Наконец-то, мы можем сказать свое собственное слово! Ведь если народ с юмором относится к злопыхательству, лжи, санкциям Запада, значит, мы чувствуем в себе силу, значит, многое можем преодолеть!
Посмотреть выставку можно всем желающим. Более того, принимаются новые материалы по этой теме. Поэтому экспозиция будет постоянно расширяться.
Желающим поделиться своим мнением или новыми материалами просим присылать информацию по электронной почте:
Для каждой подводной лодки, зимовавшей в Ленинграде, путь в море состоял из трёх этапов. Первый — до Кронштадта. Раньше это и за расстояние не принимали, — несколько часов ходу для пароходов местного сообщения. Теперь же Невскую губу вообще нельзя было пересекать напрямик у Стрельны и Петергофа, — слишком близко к основному фарватеру стояли немецкие батареи. Поэтому от дамбы Морского канала проложили новый фарватер, отклонявшийся к северному берегу залива и выводивший кружным путём на Восточный Кронштадтский рейд. Вся акватория до этого рейда находилась в ведении Охраны водного района Ленвоенморбазы. Со штабом ленинградского ОВРа мы установили тесный контакт задолго до первых походов, заранее обговаривали тактику и технику проводки лодок в Кронштадт. И были в курсе упорной и настойчивой, не обходившейся без повреждений кораблей и потерь в людях работы овровцев по очистке Невской губы от мин. На следующем этапе — от Кронштадта до Лавенсари и Гогландских плёсов (это около 70 миль или примерно 120 километров) лодки должен был обеспечивать, проводя их за тралами и эскортируя сторожевыми катерами, ОВР Кронштадтской военно-морской базы.
«Труженики моря» — катерные тральщики бесконечно тралили фарватеры для прохода подводных лодок
Кронштадтские овровцы и бригады траления начали проверку фарватеров, как только восточная часть залива очистилась ото льда. Это была нелёгкая работа уже потому, что многие участки фарватеров простреливались немецкой артиллерией. Да и тральных средств не хватало: мало уцелело быстроходных тральщиков, а те, что ходили на угле, остались без топлива. Выручать должны были скромные катера-тралыцики, игравшие прежде вспомогательную роль. Использовались также оборудованные к весне несамоходные тралбаржи, их надо было буксировать. Но тральщики, сколько бы их ни было, могли дойти лишь до Лавенсари и восточных участков Гогландского плёса. На третьем, самом трудном этапе, охватывавшем всю остальную часть Финского залива (по фарватерам — около I60 миль), обстановка исключала непосредственное сопровождение подлодок какими-либо надводными кораблями. Помочь там подводникам флот мог лишь воздушной разведкой и эпизодическим воздействием на неприятельские противолодочные силы, что и планировалось, как мы знали, морской авиаций. Предусматривалось также, что в надлежащий момент наши торпедные катера выставят перед ближайшими базами вражеских противолодочных кораблей активные минные заграждения. Остальное зависело от надёжности рекомендаций, данных командиру подлодки перед выходом в море, от его собственного тактического мастерства и, как многие верили, от боевой удачи.
«Разведка бортом»
Почти сразу после погружения каждая лодка входила в полосу заграждений Гогландского противолодочного рубежа, фронт которого простирался от финских шхер до побережья Нарвского залива. Как уже говорилось, к тому времени мы немало знали об этих заграждениях, они были нанесены на наши карты. Немало, но, конечно, не всё. Рекомендации, которые мы собирались дать командирам, следовало хотя бы в какой-то мере проверить, прежде чем посылать на прорыв в море значительную группу лодок — наш первый боевой эшелон. И было решено: сперва направить в район Гогланда подлодку «Малютку» (а если понадобится, то и две) с задачей чисто рекогносцировочной. Предпринималась, если не разведка боем (хотя вполне мог завязаться и бой), то «разведка бортом». Этим лодкам предстояло «прощупать» возможные маршруты обхода Гогланда собственными корпусами. Чтобы не терять времени, решили провести такую рекогносцировку, не дожидаясь, пока тральщики закончат проверку фарватера между Кронштадтом и Лавенсари. В разведывательный поход посылалась подводная лодка М-97, одна из лучших в дивизионе «Малюток». Командовал ею капитан-лейтенант Н.В.Дьяков.
Командир подводной лодки М-97 Николай Васильевич Дьяков После тщательной проверки лодки флагманскими специалистами и инструктажа командира у нас в штабе, мы с ним побывали в оперативном отделе штаба флота у капитана 3-го ранга Овечкина, и Дьяков получил последние данные о минной обстановке. Затем капитан-лейтенант Дьяков побывал вместе с командиром бригады у командующего флотом. Редко столько внимания уделяется маленькому кораблю с экипажем всего в 20 человек. Но М-97 была первым кораблём Балтийского флота (не считая катеров и тральщиков ОВРа, посылавшихся ближе), который выходил той весной в залив в условиях совершенно необычных, небывалых. Дойти до Кронштадта «Малютке» было легче, чем потом другим подлодкам. Малая её осадка позволяла вывести лодку Дьякова в Невскую губу, минуя Морской канал, по трёхметровому фарватеру между Канонерским островом и Семифлажной отмелью, начинавшейся у Васильевского острова, а дальше — прямо на обходной северный фарватер. Не понадобилось ставить дымовую завесу, подавлять немецкие батареи на южном берегу — оттуда ничего не заметили. 25 мая тральщики и сторожевые катера провели «Малютку» из Кронштадта на Лавенсари, и капитан-лейтенант Дьяков приступил к выполнению своего задания. Базируясь на островную бухту Норе-Капелахт, возвращаясь сюда для зарядки аккумуляторной батареи и передачи донесений, он начал проверять на проходимость три маршрута, разработанных нами для форсирования Гогландских плёсов: севернее этого острова, южнее его между Гогландом и Большим Тютерсом и ещё южнее — через Нарвский залив. Очень хотелось быть в то время на Лавенсари или хотя бы в Кронштадте. Но комбриг приказал мне лично обеспечивать вместе с командованием ОВРа проводку из Ленинграда других подлодок. В Кронштадт отправился пока мой заместитель Фёдор Григорьевич Вершинин. Радиограммы, начавшие поступать от командира М-97, были спокойными. Проходя назначенными курсами, лодка пока не обнаруживала мин. Её разведывательные выходы продолжались.
Операция выхода Щ-304 и Щ-317
Подлодки, осадка которых не позволяла обходить Морской канал, выводились из Ленинграда группами по две или по три. Первую пару составили две «Щуки»: Щ-304, которой командовал капитан 3-го ранга Я.П.Афанасьев, и Щ-317 под командованием капитан-лейтенанта Н.К.Мохова. На этой паре, выход которой из Ленинграда был назначен на 3 июня, выверялась разработанная система проводки средних и больших лодок до Кронштадта. Как и Дьяков, командиры «Щук» побывали в штабе флота, получив у капитана 3-го ранга Овечкина последние данные о минной обстановке. Затем с ними беседовали командующий флотом и член Военного совета. Комбриг Стеценко, представлявший командиров лодок В.Ф.Трибуцу и Н.К.Смирнову, рассказал, вернувшись, что разговор на флагманском КП был довольно долгим. Командующий задал подводникам много вопросов, говорил о положении на фронте под Ленинградом, о том, что не удаётся избавить город от блокады. Смысл разговора сводился к тому, как много значит потопление каждого вражеского транспорта, следующего к фронту. Незадолго до выхода лодок я отправился с обоими командирами и комдивом Егоровым на набережную Каменного острова, у которой стояла неприметная плавбаза-дебаркадер «Красная звезда». На ней размещался со своим штабом командир ОВРа Ленинградской военно-морской базы капитан 2-го ранга Абрам Михайлович Богданович. Пригласив подводников к своей рабочей карте, он начал инструктаж: — Вот здесь поворачиваете из канала вправо. Тут будет стоять гидрографический катер. Самые опасные — вот эти пять миль, дальше немецкая артиллерия уже не страшна. А от мин как-нибудь убережём, фарватер у нас под непрерывным наблюдением. К тому времени, когда «Щуки» начали движение, мы с Богдановичем были на его командно-наблюдательном пункте, оборудованном в блиндаже на дамбе Морского канала. Солнце давно зашло, но в Ленинграде вступали в свои права совсем не нужные нам сейчас белые ночи. Хорошо просматривались вся Невская губа, контуры Кронштадта, южный берег с колокольней в Петергофе, где у немцев, надо полагать, был корректировочный пост. Пока вокруг было тихо, ничего особенного не происходило. Богданович управлял своими подразделениями по УКВ и по телефону. Прошли катера-дымзавесчики, и в назначенное время дым заклубился над открытой частью канала. Командир гидрографического катера донёс по радио, что он на месте. С того момента, как лодки отошли от борта «Полярной звезды», стоявшей у Дворцовой набережной, связь на УКВ поддерживалась и с ними на случай, если бы обстановка заставила где-то их придержать. И вот мы уже слышим характерный перестук лодочных дизелей. Потом он обрывается: при приближении к выходу из ограждённой части канала лодки переходят на электромоторы, производящие меньше шума. Одна за другой «Щуки» плавно скользят мимо нас. Это первые боевые корабли, которые должны прорваться в этом году на морские коммуникации врага! Головной идёт Щ-317. На мостике рядом с капитан-лейтенантом Моховым командир дивизиона капитан 2-го ранга Е горов. За минувшую зиму я узнал его ближе. Подводник он незаурядный, талантливый, способен действовать очень смело, инициативности — хоть отбавляй. Как, впрочем, и характерной для него самоуверенности.
Командир подводной лодки Щ-317 Николай Константинович Мохов
Егоров давно уже доложил, что считает необходимым пойти на Щ-317 с Моховым, который недавно переведён с «Малюток», и лодку типа «Щ» ведёт в поход впервые. Против такого намерения комдива возражений быть не могло. А молодому командиру было чему у него поучиться. Командир второй «Щуки», следовавшей за головной с интервалом в два кабельтова, капитан 3-го ранга Яков Павлович Афанасьев был уже достаточно опытным подводником. Когда-то он служил на командных должностях в сухопутных войсках. Потом потянуло на флот, окончил командирские классы Учебного отряда подплава. Попав на лодки учебного дивизиона, прошёл там хорошую практическую школу, успел много поплавать. Его подводная лодка Щ-304 имела, помимо номера название «Комсомолец», присвоенное ей потому, что средства на её строительство собирала в начале 30-х годов молодёжь всей страны. Молодой комиссар лодки старший политрук Владимир Быко-Янко (он был из приазовских греков, а по гражданской профессии — заводской комсомольский работник) научил экипаж гордиться историей корабля и самим его названием.
Командир подводной лодки Щ-304 Яков Павлович Афанасьев (в центре), комиссар В.С.Быко-Янко (слева) и старпом В.А.Силин (справа)
На «Комсомольце» отлично, с опережением плановых сроков, шёл ремонт, всю зиму личный состав боролся за то, чтобы лодка вышла в море в числе первых. Дымовая завеса окутала лодки, вышедшие в открытую часть канала, но немцы на южном берегу поняли, что там что-то движется. Через две-три минуты их батареи в районе Стрельны открыли огонь. Почти мгновенно ударили наши батареи, назначенные прикрывать проводку лодок. В воздух поднялись лёгкие ночные бомбардировщики. Завязался бой за то, чтобы две подлодки смогли дойти до Кронштадта. Самыми опасными для лодок были 20 минут до поворота на обходной фарватер. Некоторые снаряды разрывались совсем недалеко от них. Как потом выяснилось, повреждения свелись к мелким осколочным пробоинам в надстройках, а на Щ-304 перебило антенну. Когда орудийная перестрелка утихла, Богданович удовлетворённо объявил: — Ну, мой бой окончен! — и начал свёртывать обеспечивавшие проводку силы и средства. Но мы оставались на его КП, пока дежурная служба Кронштадтского ОВРа не подтвердила, что обе лодки вошли в Купеческую гавань.
Катера-дымзавесчики закрывают от противника выход подводных лодок из Морского канала на фарватер
Я отправился докладывать обо всех обстоятельствах проводки комбригу. Однако доложить первым не успел: Егоров уже позвонил ему из Кронштадта. Таким же порядком были переведены в Кронштадт все подводные лодки первого эшелона. После этого отправился туда и я, взяв с собой наиболее нужных там сейчас специалистов штаба — флагштурмана В.П.Чалова и флагмеха Е.А.Веселовского.
Подготовка к походу в Кронштадте
Каждой уходящей в море лодке предстояло погрузить в Кронштадте торпедный и артиллерийский боезапас (минзагам также и мины), и в связи с этим пройти повторное размагничивание. Тут же принимались топливо и остальные запасы, после чего производились окончательные вывеска и дифферентовка. У части экипажей оставалось время и на боевую подготовку в гавани или на рейде.
Погрузка торпед на подводную лодку с плавбазы
Всё это требовало присмотра, штабного глаза. Но самым важным было обеспечение проводки лодок до Лавенсари. Почти всех, кто имел здесь к этому отношение, я знал уже давно. Капитана 1-го ранга Н.Э.Фельдмана, ставшего к тому времени начальником штаба Кронштадтской военно-морской базы, и командира Кронштадтского ОВРа капитана 1-го ранга Ю.В.Ладинского — ещё с училища. Старые товарищи познакомили с обстановкой на фарватерах, с организацией эскортирования и прикрытия лодок и обещали, что кронштадтцы сделают всё от них зависящее, чтобы надёжно проводить каждую лодку, докуда можно, а потом надёжно встретить. Кроме подводных лодок провожать и встречать, снаряжать в походы Кронштадтской базе было пока некого.
Погрузка мин на подводный минный заградитель
Погрузку провизии на подводную лодку осуществляли краснофлотцы и старшины под руководством помощника командира
Почти все надводные корабли оставались в Ленинграде, и подводникам уделялось необычно большое внимание. Многие практические вопросы надо было решать с начальником штаба ОВРа капитаном 1-го ранга Н.И.Мещерским, с которым я близко соприкоснулся впервые, хотя слышал о нём немало. Николай Иосифович и его брат, тоже кадровый моряк, были известны на Балтике тем, что, происходя из старинного дворянского рода, после Октября безоговорочно перешли на сторону Советской власти, отдав свои силы и опыт становлению Рабоче-Крестьянского Красного Флота. Командуя в первые месяцы войны крупным минзагом «Марти» (потом назывался «Ока»), Н.И.Мещерский участвовал во всех минно-заградительных операциях 1941 года и удостоился чести поднять на своём корабле гвардейский флаг. И к службе в ОВРе он относился с исключительным рвением. При любом деловом разговоре всё время делал пометки в большом блокноте, хотя обладал отличной памятью. Я смог убедиться, что ничто, попавшее в этот блокнот, не будет упущено.
Дьяков ходил в разведку не напрасно
Пока первые лодки, переведённые в Кронштадт, заканчивали подготовку к походам, «Малютка» Дьякова завершала разведку в районе Гогланда. Командир М-97 вновь и вновь доносил, что никаких препятствий не обнаруживает. «Малютка»-разведчица прошла по Гогландским плёсам триста с лишним миль, большую часть из них — под водой. Её никто не преследовал, корабли противника не появлялись. Не обнаруживались и мины, хотя в их присутствии не могло быть сомнений.
Командир подводной лодки М-97 Николай Васильевич Дьяков у перископа
Много времени спустя, когда в наших руках оказались карты неприятельских минных полей (и когда их расположение интересовало главным образом тралящие соединения, производившие послевоенную очистку моря), было установлено, что М-97 пересекала линии противолодочных заграждений не менее семи раз, нигде не задев ни мину, ни минреп. Счастливая лодка! А хороших гидролокаторов, способных обнаруживать мины на расстоянии, мы ещё не имели.
Командир подводной лодки М-97 Н. В. Дьяков, штурман Н. И. Кириллов (слева) и механик Е. Д. Червяков (справа). Кронштадт, лето 1942 года
Получалось, что «разведка бортом» как будто ничего не прибавила к нашим сведениям о Гогландском рубеже. Но Дьяков сходил туда не напрасно. Подтвердилось, во всяком случае, что заграждения ещё не так плотны, что форсировать район Гогланда, обходить остров, пользуясь разработанными штабом маршрутами, очевидно, возможно.
С душевным трепетом провожаем Щ-304 и Щ-317
Проводить подводные лодки, уходившие в море первыми, прибыли в Кронштадт командир и военком бригады. До выхода лодок оставались считанные часы, и я мог доложить, что всё положенное на поход погружено, проверено, окончательно отработано, а порядок проводки до Лавенсари детально согласован с кронштадтскими овровцами. Комбриг ещё раз обошёл подлодки. Это была уже не проверка их готовности к походу, в которой Андрей Митрофанович мог не сомневаться. Бывалый подводник, он знал, что провожает подчинённых в плавание, где их ждут испытания, какие нам — старшим, не выпадали за всю нашу долгую службу. И хотел, наверное, почувствовать настрой людей, поддержать в них уверенность, что преграды, которые создаёт нашим лодкам враг, преодолимы. Отдельно комбриг и военком бригады напутствовали командиров и комиссаров лодок. С ними был, конечно, и комдив Егоров. Полковой комиссар Рывчин, как обычно, требовал проявлять максимум активности, действовать решительно, атаковать, несмотря ни на что. Может быть, и не было особой необходимости повторять то, на что командиры уже нацелены всеми полученными на поход указаниями. Но Илья Аронович говорил очень прочувствованно, весь загорался тем, к чему призывал. Он и сам шёл в поход на подводной лодке М-95, которая одновременно с двумя «Щуками» выводилась в Финский залив, чтобы продолжать начатую капитан-лейтенантом Дьяковым разведку на Гогландских плёсах. Этот ключевой в заливе район мы считали нужным держать под неослабным наблюдением, чтобы не прозевать возможных изменений обстановки. Поздно вечером 9 июня подводные лодки Щ-304 и Щ-317 тихо отошли от пирса Купеческой гавани. На Большом Кронштадтском рейде их принял в охранение эскорт, которым командовал лично командир ОВРа Ю.В.Ладинский. Можно было надеяться, что выход лодок из Кронштадта не замечен противником, хотя он, разумеется, понимал, — фарватеры в заливе тралятся не зря, и старался минировать их снова в наиболее тёмные часы белых ночей.
Комбриг А. М. Стеценко и комиссар И. А. Рывчин провожают Щ-304 и Щ-317 в боевой поход. Кронштадт, 9 июня 1942 года
Делалось это и в ту ночь. Едва конвой миновал Толбухин маяк, совсем недалеко от Кронштадта, как впереди по курсу были замечены самолёты, сбрасывающие мины. Наши катера отогнали их огнём, однако в проводке произошла задержка: потребовалось контрольное траление, на время которого лодки в подходящем месте легли на грунт. 12 и 13 июня с интервалом в одни сутки «Щуки» уходили после полуночи из островной бухты Норе-Капелахт и погружались между Лавенсари и Гогландом, чтобы следовать дальше. М-95 (ею командовал старший лейтенант Л.П.Фёдоров) начала первый из намеченной серии непродолжительных разведывательных выходов ещё раньше.
Боевой счёт открыт, но М-95 погибла
Над тем, куда именно посылать лодки, тем более первые в эшелоне, у нас в штабе много думали. С тех пор, как на Балтике действовало одно соединение, никаких ограничений тут не было («Всё море наше!» — говорили штабисты). Анализировались имевшиеся сведения о перевозках противника. О том, какая позиция выгоднее, часто возникали споры. Комбриг подолгу обсуждал эти вопросы со мной. Задача состояла в том, чтобы ограниченным числом подлодок не дать врагу свободно пользоваться ни одной из его основных коммуникаций. Район боевых действий, отведённый Щ-304, был не из дальних, — в пределах Финского залива, где противником осуществлялись интенсивные перевозки, в частности между Таллином и Хельсинки, причём точные их маршруты ещё требовалось выявить. «Щука», на которой пошёл комдив Егоров, посылалась на юго-запад Балтики, на морские коммуникации, пролегавшие у берегов Германии, «достать» до которых было весьма важно. От обеих лодок в ожидаемое время поступили сигналы о прибытии на позиции. Ни Гогландский рубеж, ни другие заграждения не смогли их задержать. Лодка Афанасьева, как потом он доложил, неоднократно задевала бортом минрепы, но проверенная уже тактика — проходить под якорными минами на максимальной глубине, оставляя под килем 10–15 метров на случай, если тут есть и донные мины, оправдала себя ещё раз. Щ-304 прибыла в свой район боевых действий 15 июня. И в тот же день капитан 3-го ранга Афанасьев донёс, что им потоплен близ финского маяка Порккалан-Калбода крупный транспорт, оказавшийся немецкой плавбазой мотоботов-тральщиков, то есть вспомогательным военным кораблём. Судно эскортировалось сторожевыми катерами, но Афанасьеву удалось провести атаку, не выдав присутствия лодки. Очевидно, гитлеровцы решили, что плавбаза подорвалась на мине. На следующий день с оставшейся в этом районе лодки заметили проводившееся там траление.
Подводная лодка «Малютка»
Так экипаж Щ-304 меньше чем через неделю после выхода из Ленинграда открыл боевой счёт балтийских подводников в кампании 1942 года. Но по-настоящему порадоваться этому боевому успеху не дала первая потеря только что начавшейся кампании — пропала «Малютка» капитан-лейтенанта Д.П.Фёдорова, на борту которой находился военком бригады И.А.Рывчин.
Командир подводной лодки М-95 Леонид Петрович Фёдоров
Этой лодке, как раньше «Малютке» капитан-лейтенанта Дьякова, планировались короткие выходы в район Гогланда с возвращением на Лавенсари для зарядки батареи. Задача была чисто разведывательной, целей для атак тут не предвиделось. Однако при первом же выходе к Гогланду, Фёдоров неожиданно произвёл торпедную атаку, обнаружив под берегом гористого острова силуэт крупного судна, которое он посчитал стоящим на якоре. Это была ошибка молодого командира, в которой он сам потом разобрался. Судно было советским транспортом «Шауляй», попавшим здесь под бомбёжку прошлой осенью. Т онущий транспорт выбросился на камни, и команда перебралась на остров, находившийся тогда в наших руках. А что «Шауляй», спустя много месяцев, всё ещё сидит на камнях, не сбитый с них штормами, — это осталось незафиксированным воздушной разведкой, да и проходившим здесь до Фёдорова Дьяковым. Очертания судна сливались с высоким берегом, и не при всяком положении солнца его можно было заметить. После напрасной атаки «Малютку» Фёдорова стали преследовать появившиеся из островной бухты катера, но повреждений она не получила и благополучно вернулась на Лавенсари для зарядки батареи и приёмки новых торпед.
Военком бригады подводных лодок Илья Аронович Рывчин
Эпизод с торпедированием неопознанной «коробки», разумеется, нуждался в обстоятельном разборе, где пришлось бы, очевидно, поговорить и о том, что боевая активность никак не исключает разумной осмотрительности. В данном случае ничто не заставляло спешить с залпом по неподвижной цели. Но сперва капитан-лейтенанту Фёдорову следовало закончить разведку, и М-95 снова вышла к Гогланду. Теперь она должна была обойти остров с юга с форсированием противолодочного рубежа. «Малютка» ушла с Лавенсари и не вернулась... Она ничего не сообщила о себе, ни разу не вышла в эфир. Так бесследно исчезают только подводные лодки. Поступило лишь донесение с дозорного катера, зафиксировавшего в тот день, 15 июня, звук отдалённого взрыва. А позже — другое донесение: примерно в том же направлении что-то бомбили самолёты противника. Наша воздушная разведка не обнаружила ничего, что проясняло бы судьбу подлодки. Она могла подорваться на минах, могла быть потоплена самолётами или катерами. Е щё несколько дней назад, когда у Гогланда вёл разведку Дьяков, катеров здесь не было, но до острова рукой подать от финских шхер, где базировалась целая противолодочная флотилия. Вступая в новую кампанию, мы говорили себе, что потерь в кораблях, хотя их и не избежать, у нас должно быть гораздо меньше, чем в прошлом году. И вот понесли первую, едва начав плавать... Война есть война. Полковой комиссар И. А. Рывчин, разделивший судьбу экипажа М-95, прослужил в нашей бригаде недолго.
Новый военный комиссар бригады подводных лодок М.Е.Кабанов
Но прочно запомнился как отважный, горячий, яркий человек, видевший своё призвание в том, чтобы воодушевлять людей на славные боевые дела, на победы. После гибели Рывчина во временное исполнение обязанностей военкома бригады вступил начальник политотдела М. Е. Кабанов.
Мы проскочили в автобусе через весь город, пересекли Неву по высокому мосту и очутились на набережной, между училищем и «Авророй». Всё совсем как на фотографии, привезенной из Ленинграда отцом.
Мне казалось, что встреча с училищем будет очень значительной. Но в училище царил летний застой, вестибюль загромождали какие-то ящики — словом, похоже было на квартиру, оставленную на лето хозяевами, уехавшими на дачу. И только высоченнейший мичман с устрашающими усами всем своим видом напомнил, что мы пришли в морское училище. А орденские планки на кителе мичмана говорили о том, что он ветеран Великой Отечественной войны. По коридорам слонялись такие же, как мы, новички, озадаченные, растерянные (наверняка они ожидали, что их встретят с оркестром и адмирал им закатит приветственную речь). Я удивился, когда среди вновь прибывших увидел Валерия. Никак не думал, что он все же приедет в нахимовское. Видно, дядя Андрей «повоздействовал». Валерий держался весьма независимо и всем рассказывал, что его отец командует ракетным кораблем. — Вы знаете, что это за штука?.. А, и ты здесь, Максим? — спросил он снисходительно. И показал на меня обступившим его новичкам: —А это мой брат двоюродный, он тоже Коровин; его отец хирург, режет и клеит. Ему показалось, наверное, это весьма остроумным. Я познакомил Валерку с Вадимом. Мы уселись в уголке под картиной, изображающей шторм в море, и основательно закусили. — Ты же хотел стать писателем? — спросил я Валерку. — А что? Станюкович, Новиков-Прибой, Соболев — кем они, по-твоему, были? — Моряками. — Ну то-то... Дай-ка мне курицы.
Тут хорошо налаженная машина пришла в движение, втянула нас в свою орбиту, и мы заскользили по ней: от парикмахеров под горячие души, после душа —- к врачам. Врачи щупали нас холодными пальцами, и один из них, весельчак, щелкнул такого же толстяка, как Олежка, по пузу: — Ну, этот арбузик мы быстро собьем! Глазник почему-то заподозрил, что я плохо вижу, и начал гонять меня по таблице — от крупных букв до самых малюсеньких, и меня даже бросило в дрожь: собьюсь —ни за что не поверит, что я просто оговорился, свалит все на глаза. И тогда прощай море, училище! Выскочил я от него в холодном поту, услышал вслед: — Зрение в порядке. Новичков было слишком много, да, чересчур, по-моему, много, и врачи прямо зверствовали, чтобы побольше отсеять. Не всех же допускать на экзамены! И в коридоре уже появились рыдающие и всхлипывающие, не обладающие железным здоровьем. Быстро отмучились! Кто-то из новичков подсчитал, что на каждое место рвется сто двадцать семь блондинов, брюнетов и рыжих. Уж-жас! Как надо зверствовать на экзаменах, чтобы выбрать достойнейшего! Вы думаете, я был спокоен? Все вылетело из головы, как назло. Я собирал по клочкам все обратно и укладывал в мозги. Вадим тоже дрожал, хотя и был крепко подкован. А вот Валерка ходил с независимым видом — уверен в себе. Видно, дядя Андрей его вымуштровал. Отдрессировал, как овчарку. Может быть, я все сумбурно рассказываю, но у меня в мозгах все перепуталось: я дрожал перед дверью в святилище, где выясняли с пристрастием, силен ли ты в математике, необходимой каждому моряку, знаком ли с литературой или имеешь о ней туманное представление, владеешь ли родным языком. Лентяи и недоросли выскакивали обратно, как пробки, — с дрыгающими губами, забрызганные слезами. Они сами поняли, что могут ехать домой (на что рассчитывали — на чудо?). Другие еще на что-то надеялись — на авось? Но я понял, что тут на «авось» не надейся. Вадим, вдоволь попарившись, вышел, шепнул: — А ведь, кажется, пронесло. Иди, ни пуха тебе, ни пера.
На уроке в кабинете физики. Начало 60-х гг. прошлого века
Смутно помню, что я удивился, увидев среди экзаменаторов женщин; одна из них вцепилась в меня, терзая по физике, а я старался выдавить все, что, казалось мне, знал. Я выбрасывал, как из автомата, ответы и глупо ответил пожилому капитану первого ранга на вопрос, люблю ли я море и флот и хочу ли посвятить им всю жизнь: — А иначе бы я здесь не мучился! . Помню короткий смешок и улыбку. А потом мне сказали: — Вы свободны, Коровин. Свободен? Что значит свободен? Могу отправляться домой? Валерка попался навстречу — он шел бодро и весело, в себе очень уверенный, толкнул меня в бок. — Провалился? Долдон! Мне совсем не до шуток! — Ну что? — спросил с тревогой Вадим, — Не знаю... — Не знаешь? Да как же так? — Сказали: «Вы свободны, Коровин». — Свободен? — Ну да. — Не выдержал? — воскликнул он в ужасе.— А впрочем, погоди, погоди! Мне ведь тоже сказали, что я могу быть свободен!
Так питались в конце 1940-х.
Как во сне, я поднялся на пятый этаж, чтобы поесть, вталкивал в себя и суп, и второе, не чувствуя вкуса, и официантка спросила участливо: — Ты что, сынок, заболел? А Вадим все повторял: — Авось пронесет... И тут явился Валерка в своих джинсах и майке. — Поздравьте, недоросли, вошел в нахимовскую семью!
Столовая начала XXI века.
— Да откуда ты знаешь? — Ну, уж я-то не ошибусь. Всю жизнь теперь козырять придется. — Так зачем ты в нахимовское просился? — удивился Вадим. — Я не просился. Андрей привязался, как банный лист: «Быть тебе моряком». А дома как раз обстановка ухудшилась. Я и в ад бы поехал с большим удовольствием, не то что в нахимовское... На другой день Коровин Валерий, Коровин Максим и Вадим Куликов удостоились чести... Ур-ра! «Победа»,— послал я телеграммы родителям, деду и бабке. «Принят»,— послал телеграмму Вадим. Телеграфистка, славненькая такая девушка, нас поздравила, словно мы были ей братья. Нам выдали рабочее обмундирование (после чего узнавать мы друг друга стали с трудом); в рабочем платье пошли в канцелярию, где писаря «обработали» наши документы; после обеда вздремнули часок, а потом нам показали нахимовский фильм, знакомя с училищем. Фильм назывался «Здесь начинается море». Он был хроникальный, но интереснее другого художественного. Нам показали занятия в кабинетах и в классах, лагерь училища, озеро, где состязались пловцы и гребцы, и парад, на котором усатый мичман нес знамя, возвышаясь над всеми.
Петр Афанасьевич Буденков пользовался неизменными любовью и уважением нахимовцев.
«Бог ты мой,— подумалось мне,— неужели и мы станем такими подтянутыми, с иголочки в форму одетыми, чеканным шагом идущими — загляденье и только?» А почему бы и нет? Вечером зажглись иллюминаторы на «Авроре», и возникла цепочка фонарей на мосту. Огни отражались в воде, и казалось, что ты живешь в гавани. Довершали впечатление скользившие по реке катерки и речные трамваи. Мне подумалось перед тем как заснуть: да, действительно здесь начинается море! На другой день мы уехали в лагерь. Палатки, сосны, вереск и озеро; совсем Кивиранд! Хорошо, что дед приучал нас к морской дисциплине. В отличие от других новичков, меня не удивляли ни жизнь в палатке, ни ранний подъем, ни переклички, ни подъем флага, не удручала жизнь по часам и отход ко сну, когда предпишет начальство. Другие бедняги томились — переход от вольной жизни к режиму тяжел. В лагере были и старожилы. Они поучали новичков уму-разуму, знакомя с порядками. Старожилы — одни старше нас, другие — «кутики», как мы их прозвали — «последние могикане». Малышей больше в училище не берут, и каждый год один младший класс отмирает. Вы бы видели, с каким достоинством держали себя эти огарки и с каким шиком носили они свою флотскую форму!
Морские узлы
И старожилы — отдаю им должное — не потешались над теми, кто не умел еще плавать, грести или ходить на шлюпке под парусом. Может быть, «старички» вспоминали, что и они когда-то были такими же нелепыми и беспомощными... Мы встретили Белокурова с Шелеховым. Они здорово выросли, стали почти совсем взрослыми. Еще бы! Выпускной класс! — А-а, следопыты-исследователи! — воскликнул, увидев нас, Шелехов.— Как дед? Жив, здоров?.. А овчарка твоя? А та девочка, которая хочет стать штурманом?.. Ну, мушкетеры, рассказывайте! — Мы давно уже не мушкетеры,— с достоинством ответил Вадим.— Мы — рыцари моря. — Как, как? — Ну, рыцари моря. — Рыцари моря...— повторил Белокуров.— А ведь это здорово придумано, братцы! Сами придумали? — Нет,— пришлось сознаться.— Есть пьеса: «Рыцари моря». Мы играли ее на каникулах во Дворце пионеров. И та девочка, которая хочет стать штурманом, играла главную роль. — Ее Кариной зовут? — Да, Кариной. — Красивая девочка. Вот уж никогда не считал, что она «красивая девочка». Просто симпатичная и лучше многих других.
Вход в учебный корпус.
А ведь я не написал ей и не послал телеграммы! Обидится. Наверное, обидится; вчера ночью я ее увидел во сне. Будто уже зима и меня вызывают: «Коровин, вас спрашивают». Спускаюсь в вестибюль, вижу: она, Карина! Я, говорит, приехала к тетке на Большую Зеленину улицу, случайно проходила мимо училища и решила: а что, если Максим хочет передать привет родителям? Совершенно случайно? Я страшно обиделся. «Да, конечно, ты передай привет и скажи, что я здоров и учусь хорошо; они будут рады. Но мне некогда, и я не могу с тобой долго задерживаться. У нас важные занятия. Когда-нибудь еще увидимся». И провожаю ее до подъезда... Тяжелая дверь захлопывается за нею. Вот так сон! Странный, сказал бы я, сон!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
