Новые песни о главном. Глава пятая, демократическая
Демократия – одно из самых таинственных слов. Оно входит в нашу жизнь почти с пеленок, каждый уверен, что у него есть интуитивное представление о том, что такое демократия, и тем не менее… – пишется масса книг, в жарких спорах ломается множество копий, гибнут сотни тысяч людей, исчезают и появляются целые страны, происходит множество других событий, причем, как правило, чудовищных по своему пренебрежению к человеческой жизни и к будущему наших детей. И всё это освящается словом «демократия», т. е., власть народа. Давайте посмотрим, как шагает демократия по планете в последние десять лет. Ирак – более 100 тысяч убитых, масса преступлений против гражданского населения, разграбление музеев, уничтожение культурных ценностей. Ливия – 100 тысяч убитых, развал ливийской государственности. Сирия – более 120 тысяч убитых, конфликт продолжается. Египет – демократия пока не получается, получаются только массовые жертвы и разгул насилия. Несмотря на то, что помимо демократии существуют и другие способы управления государством, а понятия демократия и управление являются почти антагонистами, существует множество людей, искренне считающих, что демократия – это заранее хорошо, а всё остальное – плохо. Со всем уважением к человеческой искренности нужно сказать, что искренность – не универсальная добродетель, и многие ей не пользуются. Достаточно вспомнить, когда опьяненный свободой и демократией Советский Союз разваливался на глазах, всему народу вдруг дали подержаться за ваучер. В этой небольшой бумажечке были сконцентрированы многие чаяния людей – у каждого по ваучеру, значит, мы все равны, а равенство – это уже демократия, это значит, что я уже управляю страной. Так думали многие, сжимая обеими руками бумажку и не сознавая, что руки-то заняты. И эта бумажка сделала своё дело: пока ее держишь, автомат в руки уже не возьмешь, а те, чьи руки в это время были свободны брали в них всё то, что плохо лежало. Такова историческая миссия ваучера – создать иллюзию всеобщего равенства и на время занять руки. Теперь перейдем к практической стороне демократии. Провозглашать ее можно сколько угодно, но должен быть механизм ее реализации, иначе всё превращается в политические разглагольствования. На сегодня в демократическом устройстве существует только один практический механизм: каждый, обладающий правом голоса, может его отдать при голосовании. Этот счастливый момент, когда и пенсионер, и олигарх чувствуют себя равными перед избирательной урной, длится всего несколько минут, а потом это удовольствие мысленно похлопать по плечу олигарха откладывается еще на несколько лет. Именно этим и ограничивается сегодня участие населения в управлении государством. Спрашивается: зачем вообще нужен этот фарс? Причины, как минимум, две: чтобы человек в надежде еще раз подержать в руках бумажку не брал в руки что-нибудь потяжелее, и чтобы с помощью хотя бы такой процедуры освятить (теперь это называется легитимизировать) власть. Вы уже поняли, что ощущение демократии как-то связано еще с двумя ощущениями, преследующими человека не одно столетие – это свобода и равенство, без которых демократия была бы неполной, и объединяющее все эти ощущения понятие справедливости. Со свободой дело обстоит довольно запутанно. Но сразу хочу сказать, что сегодня это уже не та свобода, за которую сражались наши отцы и деды. Нынешняя свобода более абстрактна, за нее вряд ли сегодня кто-нибудь всерьез захочет положить голову. Ученые, которые пытаются как-то интерпретировать сегодняшнюю свободу, выделяют свободу негативную и позитивную. Чтобы не вдаваться в подробности, скажу только то, что сторонники либерального проекта предпочитают так называемую позитивную свободу, которая в социальном плане сводится к свободе выбора. Если человек имеет возможность выбирать, то он уже свободен. Собственно, на этом либеральная свобода начинается и заканчивается. Можно еще несколько слов сказать о выборе. Говорят, что выбор должен быть информированным, над ним не должен довлеть ничей авторитет. Поэтому меняются принципы школьного образования, из которого изымается учительский авторитет, а заодно под обстрел попадает семья с ее родительским авторитетом. Говорят, что только так можно воспитать истинного члена гражданского общества, пользующегося свободой выбора и несущего всю ответственность за него. Хотя это не имеет отношения к теме статьи, но не могу здесь не сказать о том, что в российском школьном образовании уже прозвучала фраза, которая сводит все задачи школы к «подготовке человека, способного выгодно продать себя на рынке труда». Думаю, что на этом экскурс в свободу можно закончить. Что касается равенства, то о нем говорится вне экономического контекста. В том смысле, что все равны перед законом, у всех членов демократического общества равные возможности. Эту тему можно продолжать до бесконечности, потому что она вынесена за пределы экономического контекста и в связи с этим практического интереса не представляет. Современное ощущение справедливости, наверное, самое искреннее; оно питает сходки на Болотной и на Сахарова, но, одновременно с этим, этим чувством легче всего манипулировать. Должен еще раз повторить, что сегодня идет борьба с государством как таковым, а для этого все средства хороши. Падение государства приводит к определенному периоду нестабильности , во время которого возникает много бесхозной собственности, которая сразу начинает привлекать новых хозяев. Здесь пора сказать, что демократия не любит конкретики. Поэтому чурается экономики и экономических рассуждений. Я уже упоминал о том, что, по мнению некоторых ученых, разница в экономических и иных интересах заканчивается тем, что над обществом появляется некая «элита». Это очень справедливое замечание, но оно справедливо лишь отчасти, потому что неполно. Начнем с самого начала. Во все века власть была достаточно уязвима. На нее любили посягать так же, как и на деньги. Владельцы больших денег знают, что иногда сберечь их труднее, чем заработать, а те, кто познал вкус власти, знают, что спокойный сон откладывается на неопределенное время. Посягательство на власть можно свести к минимуму, зная некоторые экономические закономерности, имеющие отношение к демократии и власти. Например, говоря о демократии, чаще всего подразумевают, что у человека могут возникать экономические интересы, которые он в демократической среде реализовать может, а в недемократической не может. И тут есть одна небольшая тайна. Меняются времена, меняются типы государственного устройства, но остается одно никем не писанное правило: если человек не может сохранить за собой от 15 и больше процентов от заработанного, у него никогда не возникнут экономические интересы, требующие объединения и, в конечном счете, посягательства на власть. Другими словами, потребность в демократии возникает тогда, когда человек может рассчитывать хотя бы на одну шестую того, что зарабатывает. Если основную массу населения держать в этих пределах, то можно сколько угодно рассуждать о демократии, поскольку реально она никогда ине пригодится. Конечно, за это приходится платить недоразвитостью внутреннего рынка и ненастроенностью экономики. Настроенная экономика – такая, в которой трети заработной платы достаточно для вполне комфортной жизни, а две трети идут на накопление для покупки предметов длительного пользования (одна треть) и для более масштабных проектов (длительные накопления). Из этого затем выстраивается система цен. Нужно сказать, что революция происходит не тогда, когда народ выходит на баррикады, а тогда, когда меняется структура цен. Между тем и другим иногда проходят годы. Если сравнивать с советским периодом, то сейчас структура цен иная – водка подешевела, основные продукты питания подорожали. Исторически, современный либеральный проект пришел в Европу из Соединенных Штатов вместе с вступлением этой страны в Первую мировую войну в 1917 году.. В нем круто замешаны идеи, связанные и с разными направлениями протестантизма, иудаизма, и с различными общетеоретическими представлениями, обретшими практические черты в США. Но, по сути своей, это проект, в котором происходит объединение очень туманных представлений о демократии с четкой идеей о том, что править должны всё-таки деньги. А теперь две самых главных вещи. Первая. Вам никто никогда не говорил, что вы ежедневно используете процедуру, которая в экономическом плане является высшим проявлением демократии – вы голосуете рублем. Каждый раз, когда вы тратите деньги, вы отдаете свой экономический голос за что-то, и пока это единственное проявление демократии, которое всегда с вами. Власть, которая не реагирует на поведение рубля, глуха к вашим чаяниям и не хочет слышать ваш голос. Вторая. Демократия в государстве должна ограничиваться партийной системой или системой общественных движений, но какого-либо отношения к государственному управлению иметь не может, как не может демократия присутствовать, например, в вооруженных силах. Да, государство должно оставлять некое пространство для политических игр, в которых могут реализовываться определенные представления человека о том, как он должен себя вести в социальной среде. Но, начиная говорить о демократии, мы плавно переходим к идее свободы, которая, как ни странно, обладает тем большим потенциалом, чем больше запретов на нее наложено конституцией, государственным или религиозным правом. Так, например, в ортодоксальном иудаизме система законов Галаха рассматривает ограничение полной свободы как способ уберечь народ от неправедных, с точки зрения религии, действий. Но в нашей короткой пьесе пора уже возникнуть новым действующим лицам. Это государство и власть, а также присутствующие при этом зрители в лице народа, которого считают творцом истории. Откуда берется государство, как ведется в нем идеологическая борьба, как мирить вечные устремления человека с сиюминутной ситуацией, и почему как сказал великий кормчий, государство не может существовать без внешних врагов, мы рассмотрим в следующей главе. А в завершение этой главы самая таинственная фраза великого китайского вождя: демократия выходит из дула винтовки.
Кадриорг — старый таллинский парк, любимое место воскресных прогулок. Говорят, вековые дубы посажены здесь Петром. Очень может быть; Петр жил здесь, сохранился его домик на дальней дорожке. Поздней осенью, в парке пусто. Черные руки дубов вытянуты в небо. Между толстыми темными стволами просвечивает осеннее море. Дорожки устланы плотным слоем сопревших листьев, уже потерявших осенние краски. В одном из домов на окраине парка живет Юрий Михайлович Крамской. Был у него один, много раз повторявшийся сон. К нему приходила мать. Но не молодая, какой он ее потерял, когда она пришла с рынка в девятнадцатом, где продавала отцовский сюртук; она тогда села на стул, простонала: «Юрочка, плохо мне» — и упала со стула. Во сне к нему приходила старушка, какой мать могла стать в эти годы. И всегда появлялась, когда было ему тяжело. Так бывало перед тяжелыми боями в войну, так было, когда Василиск вынес свой страшный приговор. Мать входила к нему с узелочком: «Я останусь с тобой, сыночек». Во сне он обнимал мать за плечи, и она уходила и растворялась в ярком солнечном свете.
Мать перестала появляться во сне с тех пор, как с ним Леночка. И вот сегодня мать снова пришла. Но не старушка с узелком в руках. Молодая, какой была в девятнадцатом. В комнате была полутьма, словно плавал туман. Мать распахнула окна, и в дом ворвался солнечный свет. Свет разогнал туман, наполнил собой все углы. «Ты видишь, Юрочка, какой нынче день, — сказала мать. — Вставай поскорее. А я — пойду. Ты и сам теперь справишься. У меня много дел». И раньше чем он успел остановить ее, мать ушла. Он проснулся. В окно светило солнце. Юрий Михайлович позвал: — Леночка! И она откликнулась: — Я-а... Юра, милый, я не хотела будить тебя, ты крепко спал... Звонил Сювалепп... Профессор сделал все необходимые исследования, и диагноз его подтвердился. Разумеется, нужно беречься, но тяжелый страх перед неизбежным исчез. И у Леночки словно камень свалился с души.
В воскресенье пришли Ростислав с Алей, Никита с Антониной, Фрол со Стэллой. Антонина и Стэлла стеснялись, но Юрий Михайлович сказал Ростиславу: «Пусть приходят обязательно с женами». В маленькую таллинскую квартирку Елена Сергеевна перевезла с Галерной все, что ей напоминает о брате, Юрию — о друге юности. На стенах висят фотографии. На столе лежит рукопись, над которой Юрий Михайлович работает. — Ну вот, великое братство нахимовцев, как вы его называете, снова вместе, — встречает Юрий Михайлович сына, его друзей и их жен. Он их знал почти мальчиками и девочками. Теперь это взрослые люди; но для него они — по-прежнему мальчики. («Славные у них лица, у молодых строителей жизни, мне пришедших на смену», — думает Юрий Михайлович.) — Ну, рассказывайте, рассказывайте...
27 июня 2009 г. парад по случаю 65 годовщины нахимовских училищ возглавили ветераны - выпускники Тбилисского нахимовского училища.
Ему рассказывают. Никита — о своих катерах (Крамской не перебивает, хотя уже знает о них от Миши Щеголькова); Фрол — о дивизионе и о новых чудо-кораблях, которые получает. Он объявляет Ростиславу, что тот первым будет осваивать новое чудо. Отец поздравляет сына и с хитрецой говорит Фролу: — Смотрите, не ошибитесь, Фрол Алексеевич. Фрол твердо отвечает: — Не ошибусь. И Юрий Михайлович, старый моряк, давший путевку во флотскую жизнь и Живцову, и Никите, и сотням других молодых моряков, осчастливлен этой оценкой. Юрий Михайлович вспоминает, как пришли они к нему в такой новенькой форме, что, казалось, кителя топорщатся на плечах, и как шаг за шагом, день за днем, месяц за месяцем осваивались с морской службой, становились настоящими моряками. Без ложного стыда Юрий Михайлович может сказать, что в этом и его большая заслуга. Первую половину жизненного пути они прошли, не сворачивая с дороги. Может быть, это он заложил в их сердца ненависть к тем, кто кривит душой, пытается обмануть самого себя и других? Могли вырасти из них Суховы и Беспощадные... А выросли Живцов с Рындиным, люди не только высокой технической культуры (нынче на одном лишь морском глазомере не проживешь), но и настоящие, разносторонние люди. Вон как легко перебрасывается разговор у них со стихов на «Пер-Гюнта», показанного в эстонском театре, с симфонии Брамса на выставку акварелей в Доме художников. Что их ждет впереди, этих славных людей? Тяжелые испытания, тяжелее тех, которые прошло старшее поколение? Или же жизнь, когда не будет ни войн, ни опасностей их внезапного возникновения, ни страха за жизнь своих ребятишек?
«Волна». Акварель тбилисского нахимовца Юрия Николаевича Курако.
Крамской с удовлетворением смотрит на Алю, эту славную девочку, с которой Ростислав так хорошо живет; Юрий Михайлович знает, что может быть скоро он будет иметь внука, внучку. А вот Глебу — не повезло. Его Инна ушла от него к скульптору, лепившему с нее «Весну». Чего другого можно было ожидать от легкомысленной девицы, пожелавшей получше «устроиться»? Бедный Глебка! Он Инну и сейчас очень любит, весь осунулся и поблек. — Дорогие друзья! — встает Фрол. — Совершенно случайно я узнал, что сегодня день рождения Юрия Михайловича. Не будем уточнять, сколько ему стукнуло лет, но порадуемся, что мы собрались у него именно в этот день. Один из моих бывших начальников любил афишировать день, когда он был рожден на свет своей мамой, и еще больше любил принимать знаки внимания, главным образом вещественные. Подхалимам была лафа, а не жизнь! А высокопарные речи! Можно было подумать, что не родись на свет тот, кстати очень некрупный начальник, — весь флот провалился бы в тартарары! Но сегодня, если бы я раньше узнал об этой дате, я бы приволок самый что ни на есть увесистый торт. Из подхалимства? Нет! От любви! И от глубокого моего уважения. Получается и у меня высокопарная речь — уж вы не обижайтесь на меня, Юрий Михайлович! Юрий Михайлович! — Фрол волнуется, лицо его покрывается багровыми пятнами. — Спасибо вам за все... а за что — за все? За то, что вы сделали нас моряками. И — честными людьми. Вы всегда говорили нам, что пытались в юности своей делать жизнь с Ленина. И я, и Никита — мы тоже поклялись делать свою жизнь, как и вы: с Ленина. Не знаю, удалось ли нам это, но мы старались... и стараемся... жить по совести, по правде, по чести. Мы видим перед собой живой пример — вас...
. С цветными иллюстрациями. ссылка для скачивания.
— Ну, уж вы, Фрол Алексеевич, перехватываете, — с улыбкой перебил его Юрий Михайлович. — Икону с меня писать нечего... — Я не иконописец, Юрий Михайлович! И не подхалим. Я от всего своего беспокойного сердца скажу: спасибо за то, что нас драили, не спускали промахов, наказывали, когда мы заслуживали, чтобы нас наказать; но, я верю, любили нас. И у меня сейчас в подчинении много людей, все — моложе меня, и я тоже драю их, не спускаю промахов, наказываю за обдуманные и необдуманные проступки, но, честное слово, люблю их, чертей, и постараюсь, как вы из нас, воспитать из них стоящих моряков! — Чудеснейший вы человечина, Фрол Алексеевич! Дайте я вас обниму... — и Юрий Михайлович крепко обнял Фрола.
10
— Ты знаешь, Леночка, — сказал Крамской, когда гости ушли. — Сегодня — самый радостный день моей старости. — Старости? — искренне удивилась Елена Сергеевна.— У Цвейга есть выражение — «закат сердца». Закат наступает тогда, когда человек опускает руки; злится на молодость, которая кажется ему слишком шумной, и думает только о прошлом. Вот это — старость. А твоему сердцу далеко до заката. Оно тянется не к старикам — к молодым. Ты слышал, какие у них разносторонние интересы? Хорошая растет молодежь! И они приходят к тебе; ты им нужен. Им нужна твоя мудрость. Но если для них ты уважаемый и почтенный учитель, то для меня ты останешься всегда молодым...
Октябрь...
Черные ели треплет колючий северный ветер. Клен сбросил последние листья. Сухие снежинки кружатся над водой, оседают на крыши, крытые дранкой и шифером, на цветы, убитые холодом. Только сирень не растеряла еще свою зелень, но и ее листья уже съежились. Багровые тоже схвачены первым морозом. Тучи почти окунаются в холодные волны. Прохожу мимо домика, в котором жил Юрий Михайлович Крамской. Сад просматривается насквозь, он засыпан первым снежком. Здесь с веселым лаем носился Буян. Недавно еще раскрытые окна — закрыты. Навстречу идет председатель колхоза Ханнисте. Он в отличнейшем настроении; в сети пошел нынче сиг, колхоз перевыполняет план и получит премию. Яанус Хаас в своей дареной машине едет в магазин за продуктами. Он один, Элли учится в Таллине. Николай Николаевич Аистов верхом объезжает границу; конь серый, норовистый, в белых чулках. Снег сыплет все гуще, вихрятся снежинки. В бухту приходят корабли. Новые корабли, таких не было раньше. Я вижу их в первый раз. Может быть, ими командует Фрол Живцов, мой старый знакомый, а одним из кораблей — Ростислав. На этот раз никто из моряков не сошел на берег. Корабли бросили якорь на рейде.
Возвращаясь, встречаю пограничный патруль. Впереди выступает наследник Мудрого — Гром. Воспоминание о Мудром осталось на заставе навеки: скульптор-пограничник вылепил голову погибшего пса. На днях рыбаки вытащили на берег моторки и шхуны. Бухта замерзнет. Кивиранд накроется снегом. Наступит зима. И, поскольку разговор шел об осени, приходится ставить точку... Шесть лет назад в другой книге, рассказывая о первых шагах на флоте лейтенантов Никиты Рындина и Фрола Живцова и о воспитавшем их Юрии Михайловиче Крамском, я заканчивал: «Если бы они могли заглянуть в свое будущее не на десять, на двадцать лет, а всего лишь на год, на два или на три!.. ...Но не будем забегать вперед. Я боюсь, что поведу горячо любимых героев безоблачным, легким путем; до смерти хочется, чтобы любимые были счастливы, в жизни». И сейчас я надеюсь вернуться когда-нибудь и к Крамскому, любимому мной Человеку, и к Ростиславу, и к Никите, и Фролу, ко всем, о чьих судьбах я рассказал в этой книге. Я не знаю, что случится с моими героями через год, через десять лет, завтра. Но хочу встретить их в добром здоровье...
...А снег все сыплет и сыплет, и огни кораблей едва светятся в морозном тумане. Переночевав, корабли уйдут в Балтику. Доброго вам пути, моряки!
Балтика 1961-1962
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
