В том, что Олега не сломили обстоятельства, я случайно получил подтверждение из разговора с офицером штаба Сахалинской флотилии осенью 1983-го года. Упомянув начальника штаба, он кратко отметил: - Компетентный и человечный. В то время в этой должности состоял контр-адмирал Олег Алексеевич Кузнецов. В течение офицерской службы мы встретились лишь однажды - осенью 1954-го года, одновременно оказавшись в Ленинграде в отпуске. Следующая встреча состоялась спустя 34 года, когда мы оба были уже в запасе. В солидном, приятной наружности мужчине узнать Олега было не трудно. На первый взгляд, возраст, в основном, лишь убрал с лица юношескую заострённость черт да заметно округлил стан. Однако дальнейшее наше общение в ходе не очень частых (два-три раза в год) встреч показало, что время и служба отразились на Олеге гораздо глубже, чем на многих из нас.
О службе О.А.Кузнецова в качестве старпома и командира эскадренного миноносца рассказывает Геннадий Белов в книге
При этом изменения почти не задели его характера: он по-прежнему был органически скромен, демократичен, трудолюбив, ответственен перед семьёй и друзьями. Кардинально поменялось его мировосприятие: безвозвратно исчезли открытость, лёгкость, улыбчивость. На смену им появилась несколько пасмурная сдержанность, сквозь которую лишь иногда возникали проблески былой дружелюбно-милой улыбки. У меня создалось впечатление, что господствующим настроением Олега к концу службы стала сложная смесь глубокой внутренней усталости, разочарования, даже, возможно, затаённой обиды недооценённости. В основе этого «коктейля», как мне показалось, было осознание Олегом того факта, что, образно говоря, служебная лестница упёрлась в потолок присущей ему бескомпромиссной порядочности. Олег не стал гнуть себя под обстоятельства, и в 1987-м году расстался с флотом. Флот лишился опытнейшего военачальника, служившего ему не за страх, а за совесть. Отечество понесло ущерб. Правда, ему (Отечеству) в то время было уже не до этого. Утешает лишь то, что Олег получил, наконец, возможность полностью посвятить себя семье, составлявшей, наряду с флотом, главный смысл и любовь его жизни. Этого счастья судьба отмерила Олегу чуть больше десятка лет. В феврале 1999-го года его не стало. Безмерно было горе большой и дружной семьи, глубока печаль друзей, но сквозь мрак этих чувств, брезжила мысль: Олег Алексеевич Кузнецов прожил счастливую жизнь, ибо смог реализовать своё предназначение в этом мире сполна и достойно. Вышеизложенным исчерпывается практически полный состав нашего 132-го класса. Этим коллективом, слегка поредевшим к концу из-за отсева, мы и преодолевали свои непростые годы учёбы в ЛВМПУ.
Неожиданное назначение
К концу первого месяца учёбы произошло событие, имевшее лично для меня очень важные последствия.
Мультфильм о психологии двоечников. -
Предыстория его такова. Как только начались учебные занятия, и каждому из нас потребовалось периодически держать ответ перед учителями, почти все наши «сверхсрочники» стали безнадёжно «плавать». Не выручали их ни наши подсказки на уроках, ни помощь во время самоподготовки. Кстати, поскольку в основе неуспеваемости ребят этой группы были лень и нежелание учиться, то и просьбами о помощи они не слишком досаждали. Пошли двойки, но для «сверхсрочников» это было в порядке вещей и не влияло на их апломб по отношению к нам. Напротив, чувствуя снижение своего авторитета, они старались его поднять, прибегая чаще обычного к взысканиям и угрозам. Естественно, такое давление вызвало обратную реакцию, и в «массах» зрело желание поставить в конце концов своих «вождей» на место. Как-то после вечернего чая, улучив момент, когда я оказался в коридоре один, ко мне подошёл Марк Гурович и со своим обычным лёгким заиканием тихо сказал: - Коля, в роте образуется группа ребят, которые собираются проучить «сверхсрочников». Ты как, - не хочешь к нам присоединиться? Каких-либо личных счётов к ребятам - второгодникам у меня к этому времени не возникло, напротив, как с Плаксиным, так тем более с Котвицким, отношения были вполне нормальными. Однако несколько оболтусов из этой компании уже вызывали раздражение своей полублатной спайкой и претензиями на превосходство. Поэтому предложение Гуровича я воспринял положительно. Правда, мелькнула мысль, что неплохо бы узнать, кто эти ребята и сколько их, однако сразу на смену ей пришла другая — а вдруг моё любопытство будет истолковано превратно? И я согласился, не задавая вопросов. Но через несколько дней ситуация разрешилась самым неожиданным образом. Наша рота вернулась с вечернего чая. Старшина Чаплыгин по обыкновению не спешил распускать строй. Перед строем, несколько поодаль от старшины, в хорошо, даже щегольски, подогнанной форме «первого срока», в перешитой по «моде» бескозырке, в регалиях дежурного, стоял Серёжа Плаксин, дежуривший в этот день по роте. Его всегда бледное с правильными чертами лицо, на котором красиво выделялись тёмные глаза и тонкие размашистые брови, было спокойно. Серёжа явно не подозревал того, что должно было произойти через несколько минут. Закончив свои объявления-нотации, Чаплыгин, подойдя к строю нашего класса, скомандовал: - Курсант Лапцевич, выйти из строя! Я ответил: - Есть выйти из строя, - сделал два шага вперёд и повернулся кругом, недоумевая, зачем я понадобился. - Плаксин, станьте рядом! - указал старшина место около меня. - Рота, слушай приказ, - начал Чаплыгин, - курсант Плаксин с сегодняшнего дня освобождается от обязанностей старшины класса. Старшиной класса назначается курсант Лапцевич. И после некоторой паузы продолжил: - Курсант Плаксин, сдать обязанности дежурного по роте курсанту Лапцевичу!
Не знаю, кто из нас двоих был больше когда развернувшись друг к другу, один стал снимать дудку, рцы, штык-нож, а другой их одевать. Пожалуй, шок у обоих был одинаковый, различаясь лишь оттенками: у Плаксина - от явно и болезненно задетого самолюбия, у меня - от оторопелости и недоумения: с чего это вдруг и зачем это мне? Ни меня, ни Плаксина предупредить не сочли нужным. Поставили перед фактом. Получи подобное предложение заранее, я бы открещивался от него всеми способами, так как двух месяцев пребывания в стенах училища было совершенно недостаточно, чтобы я мог взять на себя смелость стать старшиной класса. Так и остаётся непонятным: был ли это сознательный расчёт со стороны командира на внезапность или очередное проявление начальственного пренебрежения к мнению нижестоящих. Думаю, что всё-таки второе, поскольку, будь капитан Кручинин способным на первый, более тонкий психологический ход, ему при этом хватило бы и душевного такта не обойтись так по-хамски с Плаксиным. Правда, определённым утешением ему послужило то, что одновременно были заменены почти все младшие командиры из «сверхсрочников» и в остальных классах курса. Это был радикальный, но в общем своевременный и разумный шаг командования, во многом способствовавший формированию в каждом классе и на курсе морально чистой атмосферы и здоровых отношений. Конечно, отдельные «сверхсрочники» пытались сохранить своё особое положение. Это чаще всего выражалось или в стремлении сколотить нечто вроде оппозиции путём критики действий и распоряжений старшины класса, или, напротив, в претензиях на поблажки и послабления лично для себя. В нашем классе особую изобретательность, даже изворотливость на этом поприще проявлял Миша Рождественский - умный «сак» и прирождённый лентяй. Отлынивать от учёбы и служебных мероприятий, похоже, было в то время его жизненным принципом, поскольку вообще Рождественский обладал темпераментом энергичным и деятельным. Но вся его энергия уходила не на выполнение того, что требовалось, а, так сказать, на ликвидацию последствий своего безделья. Например, получая довольно часто двойки, Миша, стремясь в увольнение, в конце недели направлял свои усилия не на исправление оценок, а на всевозможные ухищрения, чтобы все-таки быть в городе. Прежде всего, он старался «охмурить» какого-нибудь начальника и, ссылаясь на полученное от него поручение, добыть увольнительную, минуя общий список. Если это не удавалось, то пытался вынудить меня включить его, невзирая на двойки, в список увольняющихся от класса. Диапазон давления на меня был широкий: от притворно-униженных просьб («ты ведь добрый, включи меня, ну что тебе стоит») до примитивного запугивания. И однажды, как рассказал мне Серёжа Никифоров, трое старшекурсников искали меня, чтобы «рассчитаться за Рождественского». Не исключаю, что момент их посещения был намеренно выбран такой, когда я отсутствовал в роте. Однако, хотя тогда эти угрозы я воспринимал всерьёз, мне было предпочтительнее подвергнуться избиению, чем из-за уступки наглому напору оказаться в ложном положении перед ребятами класса.
В конце концов, Рождественский это понял и отступился от меня. Вообще старшинское становление легло на меня тяжёлым дополнительным грузом и стоило многих душевных усилий. Получать удовлетворение от власти, и тем более наслаждаться ею, отнюдь не в моём характере. Я принадлежу к людям того склада, для которых власть - это, прежде всего, чувство ответственности (постоянное и большей частью томительное) как за порученное дело, так и за людей, от меня зависящих. Поначалу в силу неопытности, а также особенностей своего темперамента, я часто излишне остро реагировал на возникающие в повседневной жизни класса, большей частью обычные, шероховатости, проявляя при этом не всегда оправданные жёсткость и непреклонность. Неизбежным следствием этого было возникающее между мной и ребятами отчуждение, от которого я сильно страдал. Но постепенно, по мере того, как мы привыкали отделять служебные отношения от личных, взаимопонимание наладилось, и ребята признали за мной право быть их старшиной.
Об учёбе
Учебный процесс в подготовительном училище охватывал целиком программу 8, 9 и 10 классов средней школы и включал дополнительно военно-морскую подготовку (ВМП), танцы и второй иностранный язык (первым, основным, был, разумеется, английский). Необходимость и полезность для будущих моряков ВМП, в ходе которой мы знакомились с основными терминами, понятиями и другими азами морской практики, комментариев не требует. А о таком необычном для советской школы предмете как танцы, стоит сказать несколько слов. Думаю, те начальники, стараниями которых был включён в нашу программу этот предмет (решающее слово здесь, безусловно, принадлежало Н.Г.Кузнецову - в то время Министру ВМФ), пеклись в первую очередь не о наших успехах в весёлых компаниях и танцевальных залах. Скорее всего, они рассматривали его с точки зрения нашей будущей профессии как средство, дающее возможность привить подростку навыки поведения в тех рамках, которые в будущем предъявят ему и звание офицера, и характер его работы. Имелось в виду при этом не столько знакомство с так называемыми «правилами хорошего тона», хотя и это не лишнее, сколько через сильнодействующую, берущую начало от инстинктов, специфику танцевальных занятий, пробудить в каждом из нас потребность улучшать стиль своего поведения, учиться быть раскрепощённым и владеть собой - как внешним обликом, так и эмоциями - в любой ситуации и разном окружении.
Разумеется, нас в этом процессе увлекала гораздо более актуальная «сверхзадача». Уроки танцев пришлись как нельзя более ко времени: почти у каждого уже появились интерес и тяга к этому увлекательному времяпровождению. И освоение танцевального арсенала, в то время, кстати, весьма разнообразного, сулило существенное повышение наших «акций» в глазах противоположного пола. Усиливала наш энтузиазм также умелая и тактичная манера ведения уроков. Ею в совершенстве владела стройная и изящная, очень «светская» и приятная внешне, но «пожилая», на наш взгляд (ей было, видимо, слегка за сорок), преподавательница. Уроки проходили в фойе клуба под аккомпанемент рояля. В соответствии с программой нас учили большей частью бальным танцам: падекатр, падепатинер, краковяк, полька, мазурка, русский бальный, большой вальс и другие. Они и в городе усиленно насаждались «сверху» в противовес популярным тогда танго, фокстроту, румбе, которые теми же сферами и с не меньшим усердием зажимались как «тлетворное порождение буржуазной культуры». Используя полученные на уроках навыки, мы достаточно легко осваивали самостоятельно и все другие интересующие нас виды танцев. Отработка наиболее замысловатых фигур, которыми особенно изобиловала очень быстрая и забористая «линда» - предмет повального увлечения тогдашней молодёжи - нередко проходила и на самоподготовке, и в свободное время. В общем, танцы, на мой взгляд, принесли нам ощутимую пользу. Занятие ими способствовало избавлению одних от неуклюжести и мешковатости, других от зажатости, третьих от излишней развязности и так далее, а также познакомило нас с азами цивилизованного поведения в «приличном обществе». На примере своего преподавателя мы смогли наглядно представить и оценить красоту хороших манер. Соответственно резко убавилось наше мальчишески-легкомысленное пренебрежение этой стороной своего облика. У многих возникло желание выработать и у себя такой же притягательный стиль. Наконец, сама природа классического бального танца, усиливаемая непроизвольно создающейся на уроках особой, непривычной для нас атмосферой благовоспитанности, положительно влияла на формирование у нас основ, скажем так, «рыцарского» отношения к женщине - партнёру по танцам и более слабому созданию. На деле это был результат опыта преподавателя и её безупречных манер.
Что касается включения в программу обучения второго иностранного языка (в половине классов, в том числе нашем, изучали немецкий, в другой половине - французский), то это был, пожалуй, перебор. В этом вопросе возобладали скорее соображения ложного престижа, чем здравого смысла. Ведь было бы гораздо рациональнее и полезнее сосредоточить все усилия на обучении английскому языку, и, освоив его в достаточной степени, переходить, по возможности, ко второму. А одновременное изучение двух иностранных языков в условиях училища явно выглядело «маниловщиной». Затраченные на второй иностранный язык учебные часы и усилия, окончившиеся практически ничем, следовало бы использовать для более глубокого овладения английским, который, как известно, морякам необходим профессионально. Хотя этому языку в училище и уделялось повышенное внимание, с сожалением надо признать, что за всё время учёбы (7 лет!) английский мы так по-настоящему и не освоили. В первую очередь это касается разговорной речи. Соответствующей практики (только на уроках языка) было недопустимо мало. Почему-то упор в процессе нашего обучения осуществлялся на чтение текстов и перевод. Это, возможно, и оправдано при подготовке сотрудников научных учреждений, но далеко не достаточно для моряков - практиков. В итоге степень нашего владения английским вполне исчерпывалась стандартным ответом на соответствующий вопрос анкет, которые нам приходилось впоследствии заполнять: «пишу и читаю со словарём». А ведь по существу нам требовалось ещё очень немного, - может быть, дополнительно два-три десятка часов усиленной разговорной практики, чтобы, закрепив свои знания и далеко не бедный словарный запас умением пользоваться английским в повседневной жизни, выйти из училища, владея им более или менее свободно. Но в рамках учебного процесса эта возможность была упущена, а свойственная юности беспечность помешала реализовать этот шанс самостоятельно. Да и в обществе, надо сказать, отсутствовали тогда соответствующие стимулы. Напротив, порой кажется, что подобное отношение к конечному результату в данной области (в ВУЗах положение было не лучше), имело под собой скрытую идеологическую подоплёку, ибо знание иностранного языка населением существенно затруднило бы его изоляцию от «тлетворного влияния Запада».
Обстановка в коллективе была хорошая и климат здоровый. Явных лидеров не было, были те, кого уважали, в основном, за хорошую учебу. На первых порах мне пришлось нелегко. Все для меня было новым и непривычным. Да и с учебой не все в порядке. Ребята были гораздо сильнее, и мне было очень стыдно и неудобно, когда мои знания не соответствовали как требованиям, так и программе. По этому поводу я очень сильно переживал, старался, как мог – боялся, что меня могут отчислить. По характеру я был стеснительным, и поэтому старался быть очень дисциплинированным, а также исполнительным, чтобы не получать лишние замечания, так как мне хватало нареканий насчет учебы. Распорядок дня был очень жесткий и насыщенный: подъем в 7 часов, обязательная зарядка, утренние процедуры, осмотр на построении, завтрак, 6 часов учебных занятий, обед, обязательный «мертвый час», 2 часа послеобеденных учебных занятий, наконец-то, 1,5 часа свободного времени, ужин, 3 часа самоподготовки, вечерняя прогулка, поверка и в 22 часа – «отбой». Это был установленный порядок на все время обучения и пребывания в училище. В самом режиме дня был заложен порядок и дисциплина для всех. Все передвижения из класса в класс или в другие аудитории производились и проходили только строем! Строй в составе подразделения сделался нашим образом жизни. Все шло через построения и передвижения. Команды: «Становись!», «Равняйсь!», «Смирно!», «Шагом марш!» - вошли в нашу кровь навсегда! И если просыпался ночью, то казалось, что вот-вот прозвучит команда «Подъем!». Действительно, эта команда была самой нежелательной и нелюбимой.
Фотография на память. В центре старшина 1 статьи Евгений Васильевич Бруснигин, справа нахимовец Курако.
И я уверен, не было нахимовца, который вскакивал бы с постели с удовольствием, когда дневальный кричал во всю мощь своего голоса «Подъем!», и одновременно включался везде яркий свет! Дневальным или дежурным объявлялась на зарядку форма одежды № 2 или №3 (в тельняшках или без) в зависимости от температуры наружного воздуха. Самой же ожидаемой для нас была команда "Прогулка". Это уже означало форменка или бушлат. На подъем, туалет, одеться и встать в строй отводилось очень мало времени – от 40 секунд до 1 минуты. При этом надо было еще не забыть отбросить одеяло на спинку кровати для проветривания. Последнее для некоторых и было самым печальным событием. Неприятные воспоминания. После напряженного дня так крепко спали, что не могли проконтролировать момент образования под собой мокрого пятна. Я не избежал тоже этой неприятности. Мало того, что было стыдно, но было и не комфортно - трусы и простыни никто не менял. С этим боролись, принимали меры, все были на учете. Дневальному давался список, кого и когда разбудить. И он регулярно и методически через каждый час будил и настаивал "сходить в туалет". Неимоверно сильно хотелось спать. Разбудят – не хочешь, а заснешь потом так крепко, что и не почувствуешь, как это и произойдет. Всякое бывало, кому-то помогало, кого-то будили поздно! Наказание же полагалось обязательно и неотвратимо. Стыдно было перед своими ребятами. Готов был провалиться сквозь землю! Ведь это не дома. Так в мокрых трусах становился в строй и бежал на зарядку, испытывая неудобство и стыд! Нужно отдать должное ребятам и коллективу. Никогда и никто не злорадствовал и не смеялся! Были совсем маленькие. Но, наверное, понимающие и не по-детски мудрые!
«Отбой», как и «Подъем», был чем-то наподобие ритуала, который надо было выполнять четко и быстро. Так, на отход ко сну тоже отводилось 40 сек. За это время надо было всем разбежаться из строя к своим кроватям, раздеться, сложить форму одежды установленным образом. Обязательно расправить гюйс (воротничок). Под табуретку поставить ровно вместе ботинки, на перекладину повесить носки. Разобрать постель и нырнуть под одеяло так, чтобы край простыни был завернут, и одеяло не касалось лица. Через 40 сек. все должны были замереть в своих постелях. Ну, а для тех. кто замешкался или не уложился во времени, в свободное время устраивали обязательные тренировки. Практиковались чаще тренировки и не ожидая свободного времени, сразу. Наказание тоже применялось сразу после отбоя! Называлась фамилия и говорилось время: от 10 до 30 минут, что означало: ты поднимался, становился у своей тумбочки по команде «Смирно» и стоял это время, не шелохнувшись, под зорким взором дежурного, старшины, или другого должностного лица. За невыполнение - добавляли минуты. И еще, чтобы придать выполнению команды «Отбой» состязательность, как в соревновании, каждый последний, не зависимо от времени, становился к тумбочке. Это надо было видеть - мы, как воробьи разлетались по своим кроватям, ведь никому не хотелось стоять, все хотели после такого тяжелого дня поспать. А то, что дни были действительно трудными и напряженными, не приходится сомневаться. С семи утра до отбоя хождение по струнке в постоянном напряжении и страхе заработать наказание (а его можно было получить за что угодно, и тысячи причин могли быть основанием для его применения!) Ведь не надо забывать, что мы еще были всего лишь дети, со своим миром и детскими шалостями, желанием порезвиться и поозорничать. Все это пресекалось на корню. Наказание играло очень большую роль в нашем воспитании. Оно, как неотвратимый Дамоклов меч, висело над каждым из нас от подъема до отбоя. Шло время, уходили одни воспитатели, приходили другие, менялись методы воспитания, и мы сами претерпевали изменения - становились старше, более зрелыми и понимающими. Процесс становления, развития, улучшения шел повсеместно все эти годы.
Замечательное событие по своей масштабности и значимости свершилось в 2009 году! Санкт - Петербург гостеприимно распахнул свои объятия и встретил всех тех, кто помнит и чтит годы учебы в НВМУ! Радостное и незабываемое событие!
Не забывайте! Я пишу свои детские впечатления, они у меня искренние, без домыслов и гиперболизации. Так было! Почему я должен говорить, что так не было! Да, жизнь такую трудно, наверное, представить современному нахимовцу. Но ведь это было и другое время. Шла война! Суровые военные будни не могли не сказаться и на нашей жизни. Воспитателями пришли многие после фронта. У них в памяти и перед глазами стояли страшные и ужасающие картины войны. Воспитание - это процесс, требующий знаний, трудолюбия, выдержки и постоянства. Многим из них не хватало опыта работы с детьми, а некоторые были и не женаты. Я отношусь к этому с пониманием и прекрасно знаю, что те времена никогда не вернутся. Все, что было с нами, оно с нами и уйдет! Останется только маленький слепок с того времени, и наши воспоминания будут иметь к нему прямое отношение.
От редакции.
Прежде чем вернуться к воспоминаниям Эдуарда Гавриловича Карпова, прерванных на поступлении в училище в 1948 году, считаем необходимым сообщить то немногое, что известно сегодня о первом выпуске Тбилисского нахимовского училища. Выражаем сердечную признательность и искреннюю благодарность Суриё Каландарашвили, вдове выпускника 1952 г. Е.В.Каландарашвили, Харазову Виктору Григорьевичу, выпускнику 1952 года, Петру Валерьевичу Зюзликову, приемному сыну нахимовца Г.Г.Квачадзе, за неоценимую помощь.
Из числа набранных в 1943-1944 годы училище закончили менее шестидесяти выпускников. Тем не менее, можно предположить, выпускников отличала хорошая и отличная подготовка. Семь нахимовцев закончили обучение с золотыми и серебряными медалями.
Сидят: первый слева Виктор Иванович Семёнов, серебряный медалист, третий слева Гурам Григорьевич Квачадзе, золотой медалист, крайний справа сидит Виталий Степанович Демидов, стоит слева первый Любошиц Феликс Львович, золотой медалист. Выпуск 1948 г, ТНВМУ, Тбилиси. Сведения уточнены Петром Валерьевичем Зюзликовым, приёмным сыном Г.Г. Квачадзе, Константином И. Чикваидзе. ТНВМУ, Тбилиси.
Как-то на свежую голову буду пробовать вставить индивидуальные и некоторые групповые фотки выпуска 1948 г. Сведений очень мало - 5-7 человек.
Эдуард Карпов. Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ. Санкт-Петербург 2007. Продолжение.
ОТРОЧЕСТВО
Теплым августовским утром на перроне Московского вокзала появилась нестройная колонна мальчиков одиннадцати — двенадцати лет, возглавляемая морским старшиной. За плечами у большинства ребят висели армейские вещевые мешки, некоторые несли в руках неказистые чемоданчики. Это были ленинградские ребята, принятые в Тбилисское нахимовское военно-морское училище. Одним из них был и я. Ребят сопровождали женщины, в основном — матери, провожавшие своих детей в дальние края. Колонна подошла к одному из вагонов поезда Ленинград-Сухуми, и началось трогательное прощание матерей с детьми. Затем, по команде старшины, ребята вошли в вагон и были распределены по полкам. Поезд тронулся, и начались первые знакомства, многие из которых протянулись потом на долгие годы. В тот день я познакомился с Олегом Бахчисарайцевым, Славой Жежелем, Володей Коркиным, Олегом Косачем, Димой Косолаповым, Юрой Сологубом, Сашей Тележниковым и Леней Якушевым — с этими ребятами мне предстояло прожить вместе шесть нахимовских лет, а потом всю жизнь сохранять дружеские отношения. Поезд двое суток шел по разоренным войной просторам России и Украины и на третий день вышел на берег Черного моря. В Туапсе нас высадили из поезда, привели в порт и посадили на небольшой пароходик, на котором мы добрались до местечка под названием Фальшивый Геленджик, расположенного на берегу моря недалеко от города Геленджика. Это наше первое морское путешествие длилось несколько часов и доставило будущим морякам большое удовольствие. Море было спокойным и красивым, сияло солнце, было тепло, но не жарко, и мы шли вдоль высоких берегов, покрытых зелеными лесными зарослями — все это был который ленинградские ребята видели впервые в жизни.
В Фальшивом Геленджике базировался дивизион торпедных катеров, на береговой территории которого летом располагался лагерь нахимовского училища. Торпедные катера стояли в устье небольшой речки. У выхода речки в море был сооружен специальный «ковш», представлявший собой небольшую бухточку, образованную волноломом, защищавшим устье речки со стороны открытого моря, и пирсом, стоявшим перпендикулярно к берегу. Внутри «ковша» и по берегу речки были оборудованы причальные стенки для швартовки торпедных катеров. Дивизиону принадлежала довольно большая береговая территория. На одном краю этой территории, рядом со стоянкой торпедных катеров, стояли служебные здания дивизиона, а в стороне от них находилось футбольное поле, вокруг которого располагался нахимовский лагерь. Благополучно дойдя до Фальшивого Геленджика, мы высадились на пирсе и, ведомые старшиной, двинулись в сторону нахимовского лагеря. Лагерь представлял собой палаточный городок: по сторонам футбольного поля стояли ряды больших армейских брезентовых палаток, предназначенных для нахимовцев, а немного в стороне находились небольшие палатки, в которых жили офицеры и старшины, и еще две большие палатки, в которых размещались столовые. Рядом со столовыми стояли армейские передвижные кухни, в которых готовилась пища для всех обитателей лагеря. В августе в лагере было пусто — нахимовцы находились в отпуске. Небольшая группа матросов и старшин кадровой команды занимались разборкой лагеря. По приходе в лагерь старшина выстроил нас у края футбольного поля. Это удалось ему с трудом — строиться мы еще не умели. Затем другой старшина расстелил на земле кусок парусины и дал команду выложить на нее все имевшиеся у нас продукты. На этом наша гражданская жизнь заканчивалась — отныне мы должны были питаться тем, «что положено», и только в установленное время. После этого всех нас тут же остригли наголо, и эту простую «прическу» я стал носить постоянно в течение следующих пяти лет. Затем нам выдали светлые парусиновые «робы» (рабочие платья), в которых матросы работают на кораблях, и белые, порядком раздолбанные, парусиновые туфли, которые мы с трудом подобрали по ногам. Робы были поношенные, с чужого плеча — их носили уехавшие в отпуск нахимовцы. Многим ребятам они оказались велики, и вид у них был довольно смешным, но старшина успокоил нас, сказав, что эту одежду мы будем носить недолго, пока живем в лагере, а по приезде в училище нам выдадут новую одежду «по размеру».
Нахимовцы пятой роты. 1949 год
Нас разместили в одной из пустых палаток, выделив каждому набитые сеном матрац и подушку, лежащие на деревянных нарах, а также суконное одеяло и постельное белье. И мы стали привыкать к лагерному быту, который потом сопровождал нас каждое лето. Начиная со следующего дня нас стали учить строиться, ходить в строю и выполнять строевые команды. Мы учились жить по распорядку дня, выполнять разные несложные работы и дежурить в столовой, то есть накрывать на стол, убирать со стола и мыть посуду — алюминиевые миски и ложки и железные эмалированные кружки. Так пролетели три недели, после чего нас отправили в Тбилиси. Тбилисское нахимовское военно-морское училище было образовано в 1943 году, в самый разгар войны. В это время Ленинград еще был в кольце блокады, а в Севастополе были немцы, поэтому выбор места для училища пал на столицу Грузии, которая была достаточно далека от фронта. Официальной датой открытия училища считалось первое января 1944 года. Позднее были созданы нахимовские училища в Ленинграде и в Риге. Создание суворовских и нахимовских училищ преследовало цель воспитания детей, чьи отцы погибли на войне, в качестве будущих офицеров армии и флота. Эти училища стали благом для многих детей, потерявших на войне своих отцов, давая им хорошее образование и перспективу военной профессии и воспитывая в них высокие моральные качества будущих офицеров. В 1948 году состоялся первый выпуск воспитанников Тбилисского нахимовского. К этому времени был окончательно определен шестилетний срок обучения в училище, и на смену первому выпуску был сделан набор ребят, окончивших четыре класса школы. В этот набор я и попал.
От редакции.
Из боевых частей ВМФ в училище отбирались опытные, грамотные, заслуженные офицеры, мичмана и старшины на должности офицеров-воспитателей и помощников офицеров-воспитателей. Перед ними стояли архитрудные задачи: отогреть мальчишечьи сердца, хлебнувшие военного горя и нечеловеческих лишений в самой ужасной войне человечества, заменить им потерянных родных, зажечь стремление всё преодолеть и стать на святой путь служения Родине в самом непосредственном смысле. А чего стоит сверхзадача воспитания Настоящего Человека!? И при всём при этом успеть дать мальчишкам то, что безжалостно отняла война - ощущение любви и заботы честных, добрых и близких людей! Среди первых воспитателей были Коротков Евгений Павлович, Бруснигин Евгений Васильевич, Комаров Дмитрий Васильевич, Ченчик Николай Филиппович, Панин Евгений Фёдорович, Шайхетов Борис Владимирович, Матяш Василий Степанович, помощники офицеров мичмана и старшины Павлов Юрий Иванович, Халбаев Николай Павлович, Щедёркин Леонид Васильевич, Долидзе Александр Александрович, Салунин Михаил Акимович, Сергеев Сергей Сергеевич, Чушев Алексей Александрович и другие. То, что воспитательский состав всех уровней и рангов справился с трудными и многочисленными задачами - и справился блестяще по самым высоким меркам! – говорит тот факт, что часть офицерского корпуса ВМФ, носящая на груди нахимовский значёк, всегда возглавляет списки Героев, занимает ведущие командные и управленческие должности. Их имена неизменно среди тех, кто первым торит дороги то ли в освоении новой техники и образцов оружия, то ли в освоении новых горизонтов службы во Славу Флота Родины. Много их и среди тех, кто, не задумываясь, совершал подвиги, служа по чести, совести и правде!
Рассказ о воспитателях Тбилисского нахимовского училища будет справедливым начать с контр-адмирала Рыбалтовского Владимира Юльевича, начальник Тбилисского НВМУ с декабря 1943-го по июнь 1944-го года. Сначала приведем подробнейшую справку из книги Лурье Вячеслав Михайлович. Адмиралы и генералы Военно-Морского флота СССР в период Великой Отечественной и советско-японской войн (1941-1945). СПб.: Русско-балтийский информационный центр БЛИЦ, 2001.
Рыбалтовский Владимир Юльевич [25.6(7.7).1889, С.-Петербург — 23.8.1951, Ленинград]. Русский; контр-адмирал (4.6.1940); доцент. В ВМФ с 1918; член компартии с 1945. Окончил Мор. корпус (9.1904-9.1910), Арт. офицерский класс (12.1916-4.1917). В службе с 1907. Минный офицер М «Разящий» (12.1910-4.1911), «Сильный» (4-11.1911), ротный ком-р и вахтенный нач-к (11.1911-9.1912), ревизор (9.1912-8.1913) УС «Николаев», ком-р роты Учебно-минного отряда (8.1913-9.1914), ревизор (9.1914-4.1917), мл. арт-т (4-11.1917) ЛК «Петропавловск» БФ. Преподаватель в Арт. офицерском классе (11.1917-1.1918). Лейтенант (6.4.1914). Участник Гражд. войны на Балтийском, Азовском и Черном морях. Арт-т ЛК «Петропавловск» (2-4.1918), нач-к охраны огненных складов фортов Кронштадтской крепости (4-10.1918), флагарт 2-й бригады ЛК (10.1918-6.1919), комендант форта Красная Горка (6-7.1919), гл. арт-т штаба МСР (7.1919-5.1920), МСЧАМ (5-11.1920), нач-к штаба Крымского УР и Севастопольской крепости (11.1920-12.1921), МСЧМ (12.1921-2.1925). Зам. нач-ка УСУ (2.1925-1.1930), нач-к Спец. курсов командного состава (1.1930-5.1939) УМС РККА. Нач-к кафедр военно-мор. дисциплины Военно-полит. акад. им. В.И.Ленина (5-8.1939), военно-мор. подготовки Высш. инженер-но-техн. уч-ща ВМФ (8.1939-11.1941), мор. тактики и организации ВВМУ им. М.В.Фрунзе (11.1941-9.1943), нач-к военно-мор. цикла Высш. военно-полит. курсов ВМФ (9-11.1943). Нач-к Нахимовского военно-мор. уч-ща в Тбилиси (11.1943-4.1944), Высш. военно-мор. уч-ща им. М.В.Фрунзе (4.1944-6.1947). С июля 1947 в отставке. Награды России: орд. Св. Анны 3 ст. с мечами и бантом (1916), Св. Станислава 3 ст. (1914); награды СССР: орд. Ленина (1945), Красного Знамени (1944), Отечественной войны I ст. (1945), Трудового Красного Знамени (1944), медали, именное оружие. Югославский орд. «За заслуги перед народом» 2 ст. (1946). Имя адмирала Р. было присвоено после его смерти учебному судну. Похоронен на Серафимовском кладбище. Соч.: Морская артиллерия. М., 1934; Письмо в редакцию // Мор. сб. 1931. №. 12. С. 143; В ногу с морскими силами // Мор. сб. 1930. № 12. С. 78-80; Нахимовцы // Известия. 2.1 и 2.2.1944. Лит.: Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР. Т. 2. М., 1962. С. 415; Ленинградское высшее военное инженерное строительное Краснознаменное училище. Исторический очерк. Л., 1989. С. 13, 16; Антонова В.В., Грибовский В.Ю., Лобов В.С., Мотрохов В.А. Высшее военно-морское училище им. М.В.Фрунзе. Краткая история. Л., 1989. С. 33, 184; Боевая летопись Военно-Морского Флота, 1917—1941. М., 1993. См. им. указ.; Коршунов Л.А. Семьдесят лет службы на флоте и в военном кораблестроении. СПб., 1997. С. 111. Архивы: ЦВМА, личное дело № 68467; ф. 3, оп. 028554, д. 7, л. 104; ф. 406, оп. 10, д. 86. РГА ВМФ, ф. р-307, оп. 1, д. 36, 47.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
