- Компетентный и человечный.
В то время в этой должности состоял контр-адмирал Олег Алексеевич Кузнецов.
В течение офицерской службы мы встретились лишь однажды - осенью 1954-го года, одновременно оказавшись в Ленинграде в отпуске. Следующая встреча состоялась спустя 34 года, когда мы оба были уже в запасе. В солидном, приятной наружности мужчине узнать Олега было не трудно. На первый взгляд, возраст, в основном, лишь убрал с лица юношескую заострённость черт да заметно округлил стан. Однако дальнейшее наше общение в ходе не очень частых (два-три раза в год) встреч показало, что время и служба отразились на Олеге гораздо глубже, чем на многих из нас.
О службе О.А.Кузнецова в качестве старпома и командира эскадренного миноносца рассказывает Геннадий Белов в книге
При этом изменения почти не задели его характера: он по-прежнему был органически скромен, демократичен, трудолюбив, ответственен перед семьёй и друзьями. Кардинально поменялось его мировосприятие: безвозвратно исчезли открытость, лёгкость, улыбчивость. На смену им появилась несколько пасмурная сдержанность, сквозь которую лишь иногда возникали проблески былой дружелюбно-милой улыбки.
У меня создалось впечатление, что господствующим настроением Олега к концу службы стала сложная смесь глубокой внутренней усталости, разочарования, даже, возможно, затаённой обиды недооценённости. В основе этого «коктейля», как мне показалось, было осознание Олегом того факта, что, образно говоря, служебная лестница упёрлась в потолок присущей ему бескомпромиссной порядочности.
Олег не стал гнуть себя под обстоятельства, и в 1987-м году расстался с флотом. Флот лишился опытнейшего военачальника, служившего ему не за страх, а за совесть. Отечество понесло ущерб. Правда, ему (Отечеству) в то время было уже не до этого. Утешает лишь то, что Олег получил, наконец, возможность полностью посвятить себя семье, составлявшей, наряду с флотом, главный смысл и любовь его жизни. Этого счастья судьба отмерила Олегу чуть больше десятка лет. В феврале 1999-го года его не стало.
Безмерно было горе большой и дружной семьи, глубока печаль друзей, но сквозь мрак этих чувств, брезжила мысль: Олег Алексеевич Кузнецов прожил счастливую жизнь, ибо смог реализовать своё предназначение в этом мире сполна и достойно.
Вышеизложенным исчерпывается практически полный состав нашего 132-го класса. Этим коллективом, слегка поредевшим к концу из-за отсева, мы и преодолевали свои непростые годы учёбы в ЛВМПУ.
Неожиданное назначение
К концу первого месяца учёбы произошло событие, имевшее лично для меня очень важные последствия.
Мультфильм о психологии двоечников. -
Предыстория его такова. Как только начались учебные занятия, и каждому из нас потребовалось периодически держать ответ перед учителями, почти все наши «сверхсрочники» стали безнадёжно «плавать». Не выручали их ни наши подсказки на уроках, ни помощь во время самоподготовки. Кстати, поскольку в основе неуспеваемости ребят этой группы были лень и нежелание учиться, то и просьбами о помощи они не слишком досаждали.
Пошли двойки, но для «сверхсрочников» это было в порядке вещей и не влияло на их апломб по отношению к нам. Напротив, чувствуя снижение своего авторитета, они старались его поднять, прибегая чаще обычного к взысканиям и угрозам.
Естественно, такое давление вызвало обратную реакцию, и в «массах» зрело желание поставить в конце концов своих «вождей» на место. Как-то после вечернего чая, улучив момент, когда я оказался в коридоре один, ко мне подошёл Марк Гурович и со своим обычным лёгким заиканием тихо сказал:
- Коля, в роте образуется группа ребят, которые собираются проучить «сверхсрочников». Ты как, - не хочешь к нам присоединиться? Каких-либо личных счётов к ребятам - второгодникам у меня к этому времени не возникло, напротив, как с Плаксиным, так тем более с Котвицким, отношения были вполне нормальными. Однако несколько оболтусов из этой компании уже вызывали раздражение своей полублатной спайкой и претензиями на превосходство. Поэтому предложение Гуровича я воспринял положительно. Правда, мелькнула мысль, что неплохо бы узнать, кто эти ребята и сколько их, однако сразу на смену ей пришла другая — а вдруг моё любопытство будет истолковано превратно? И я согласился, не задавая вопросов.
Но через несколько дней ситуация разрешилась самым неожиданным образом. Наша рота вернулась с вечернего чая. Старшина Чаплыгин по обыкновению не спешил распускать строй. Перед строем, несколько поодаль от старшины, в хорошо, даже щегольски, подогнанной форме «первого срока», в перешитой по «моде» бескозырке, в регалиях дежурного, стоял Серёжа Плаксин, дежуривший в этот день по роте. Его всегда бледное с правильными чертами лицо, на котором красиво выделялись тёмные глаза и тонкие размашистые брови, было спокойно. Серёжа явно не подозревал того, что должно было произойти через несколько минут.
Закончив свои объявления-нотации, Чаплыгин, подойдя к строю нашего класса, скомандовал:
- Курсант Лапцевич, выйти из строя! Я ответил:
- Есть выйти из строя, - сделал два шага вперёд и повернулся кругом, недоумевая, зачем я понадобился.
- Плаксин, станьте рядом! - указал старшина место около меня.
- Рота, слушай приказ, - начал Чаплыгин, - курсант Плаксин с сегодняшнего дня освобождается от обязанностей старшины класса. Старшиной класса назначается курсант Лапцевич.
И после некоторой паузы продолжил:
- Курсант Плаксин, сдать обязанности дежурного по роте курсанту Лапцевичу!
Не знаю, кто из нас двоих был больше когда развернувшись друг к другу, один стал снимать дудку, рцы, штык-нож, а другой их одевать. Пожалуй, шок у обоих был одинаковый, различаясь лишь оттенками: у Плаксина - от явно и болезненно задетого самолюбия, у меня - от оторопелости и недоумения: с чего это вдруг и зачем это мне?
Ни меня, ни Плаксина предупредить не сочли нужным. Поставили перед фактом. Получи подобное предложение заранее, я бы открещивался от него всеми способами, так как двух месяцев пребывания в стенах училища было совершенно недостаточно, чтобы я мог взять на себя смелость стать старшиной класса. Так и остаётся непонятным: был ли это сознательный расчёт со стороны командира на внезапность или очередное проявление начальственного пренебрежения к мнению нижестоящих.
Думаю, что всё-таки второе, поскольку, будь капитан Кручинин способным на первый, более тонкий психологический ход, ему при этом хватило бы и душевного такта не обойтись так по-хамски с Плаксиным.
Правда, определённым утешением ему послужило то, что одновременно были заменены почти все младшие командиры из «сверхсрочников» и в остальных классах курса. Это был радикальный, но в общем своевременный и разумный шаг командования, во многом способствовавший формированию в каждом классе и на курсе морально чистой атмосферы и здоровых отношений.
Конечно, отдельные «сверхсрочники» пытались сохранить своё особое положение. Это чаще всего выражалось или в стремлении сколотить нечто вроде оппозиции путём критики действий и распоряжений старшины класса, или, напротив, в претензиях на поблажки и послабления лично для себя.
В нашем классе особую изобретательность, даже изворотливость на этом поприще проявлял Миша Рождественский - умный «сак» и прирождённый лентяй. Отлынивать от учёбы и служебных мероприятий, похоже, было в то время его жизненным принципом, поскольку вообще Рождественский обладал темпераментом энергичным и деятельным. Но вся его энергия уходила не на выполнение того, что требовалось, а, так сказать, на ликвидацию последствий своего безделья.
Например, получая довольно часто двойки, Миша, стремясь в увольнение, в конце недели направлял свои усилия не на исправление оценок, а на всевозможные ухищрения, чтобы все-таки быть в городе. Прежде всего, он старался «охмурить» какого-нибудь начальника и, ссылаясь на полученное от него поручение, добыть увольнительную, минуя общий список. Если это не удавалось, то пытался вынудить меня включить его, невзирая на двойки, в список увольняющихся от класса.
Диапазон давления на меня был широкий: от притворно-униженных просьб («ты ведь добрый, включи меня, ну что тебе стоит») до примитивного запугивания. И однажды, как рассказал мне Серёжа Никифоров, трое старшекурсников искали меня, чтобы «рассчитаться за Рождественского». Не исключаю, что момент их посещения был намеренно выбран такой, когда я отсутствовал в роте. Однако, хотя тогда эти угрозы я воспринимал всерьёз, мне было предпочтительнее подвергнуться избиению, чем из-за уступки наглому напору оказаться в ложном положении перед ребятами класса.
В конце концов, Рождественский это понял и отступился от меня. Вообще старшинское становление легло на меня тяжёлым дополнительным грузом и стоило многих душевных усилий. Получать удовлетворение от власти, и тем более наслаждаться ею, отнюдь не в моём характере. Я принадлежу к людям того склада, для которых власть - это, прежде всего, чувство ответственности (постоянное и большей частью томительное) как за порученное дело, так и за людей, от меня зависящих. Поначалу в силу неопытности, а также особенностей своего темперамента, я часто излишне остро реагировал на возникающие в повседневной жизни класса, большей частью обычные, шероховатости, проявляя при этом не всегда оправданные жёсткость и непреклонность. Неизбежным следствием этого было возникающее между мной и ребятами отчуждение, от которого я сильно страдал. Но постепенно, по мере того, как мы привыкали отделять служебные отношения от личных, взаимопонимание наладилось, и ребята признали за мной право быть их старшиной.
Об учёбе
Учебный процесс в подготовительном училище охватывал целиком программу 8, 9 и 10 классов средней школы и включал дополнительно военно-морскую подготовку (ВМП), танцы и второй иностранный язык (первым, основным, был, разумеется, английский).
Необходимость и полезность для будущих моряков ВМП, в ходе которой мы знакомились с основными терминами, понятиями и другими азами морской практики, комментариев не требует. А о таком необычном для советской школы предмете как танцы, стоит сказать несколько слов.
Думаю, те начальники, стараниями которых был включён в нашу программу этот предмет (решающее слово здесь, безусловно, принадлежало Н.Г.Кузнецову - в то время Министру ВМФ), пеклись в первую очередь не о наших успехах в весёлых компаниях и танцевальных залах. Скорее всего, они рассматривали его с точки зрения нашей будущей профессии как средство, дающее возможность привить подростку навыки поведения в тех рамках, которые в будущем предъявят ему и звание офицера, и характер его работы.
Имелось в виду при этом не столько знакомство с так называемыми «правилами хорошего тона», хотя и это не лишнее, сколько через сильнодействующую, берущую начало от инстинктов, специфику танцевальных занятий, пробудить в каждом из нас потребность улучшать стиль своего поведения, учиться быть раскрепощённым и владеть собой - как внешним обликом, так и эмоциями - в любой ситуации и разном окружении.
Разумеется, нас в этом процессе увлекала гораздо более актуальная «сверхзадача». Уроки танцев пришлись как нельзя более ко времени: почти у каждого уже появились интерес и тяга к этому увлекательному времяпровождению. И освоение танцевального арсенала, в то время, кстати, весьма разнообразного, сулило существенное повышение наших «акций» в глазах противоположного пола.
Усиливала наш энтузиазм также умелая и тактичная манера ведения уроков. Ею в совершенстве владела стройная и изящная, очень «светская» и приятная внешне, но «пожилая», на наш взгляд (ей было, видимо, слегка за сорок), преподавательница.
Уроки проходили в фойе клуба под аккомпанемент рояля.
В соответствии с программой нас учили большей частью бальным танцам: падекатр, падепатинер, краковяк, полька, мазурка, русский бальный, большой вальс и другие. Они и в городе усиленно насаждались «сверху» в противовес популярным тогда танго, фокстроту, румбе, которые теми же сферами и с не меньшим усердием зажимались как «тлетворное порождение буржуазной культуры».
Используя полученные на уроках навыки, мы достаточно легко осваивали самостоятельно и все другие интересующие нас виды танцев. Отработка наиболее замысловатых фигур, которыми особенно изобиловала очень быстрая и забористая «линда» - предмет повального увлечения тогдашней молодёжи - нередко проходила и на самоподготовке, и в свободное время.
В общем, танцы, на мой взгляд, принесли нам ощутимую пользу. Занятие ими способствовало избавлению одних от неуклюжести и мешковатости, других от зажатости, третьих от излишней развязности и так далее, а также познакомило нас с азами цивилизованного поведения в «приличном обществе». На примере своего преподавателя мы смогли наглядно представить и оценить красоту хороших манер. Соответственно резко убавилось наше мальчишески-легкомысленное пренебрежение этой стороной своего облика. У многих возникло желание выработать и у себя такой же притягательный стиль.
Наконец, сама природа классического бального танца, усиливаемая непроизвольно создающейся на уроках особой, непривычной для нас атмосферой благовоспитанности, положительно влияла на формирование у нас основ, скажем так, «рыцарского» отношения к женщине - партнёру по танцам и более слабому созданию. На деле это был результат опыта преподавателя и её безупречных манер.
Что касается включения в программу обучения второго иностранного языка (в половине классов, в том числе нашем, изучали немецкий, в другой половине - французский), то это был, пожалуй,
перебор.
В этом вопросе возобладали скорее соображения ложного престижа, чем здравого смысла. Ведь было бы гораздо рациональнее и полезнее сосредоточить все усилия на обучении английскому языку, и, освоив его в достаточной степени, переходить, по возможности, ко второму. А одновременное изучение двух иностранных языков в условиях училища явно выглядело «маниловщиной». Затраченные на второй иностранный язык учебные часы и усилия, окончившиеся практически ничем, следовало бы использовать для более глубокого овладения английским, который, как известно, морякам необходим
профессионально.
Хотя этому языку в училище и уделялось повышенное внимание, с сожалением надо признать, что за всё время учёбы (7 лет!) английский мы так по-настоящему и не освоили. В первую очередь это касается разговорной речи. Соответствующей практики (только на уроках языка) было недопустимо мало. Почему-то упор в процессе нашего обучения осуществлялся на чтение текстов и перевод. Это, возможно, и оправдано при подготовке сотрудников научных учреждений, но далеко не достаточно для моряков - практиков.
В итоге степень нашего владения английским вполне исчерпывалась стандартным ответом на соответствующий вопрос анкет, которые нам приходилось впоследствии заполнять: «пишу и читаю со словарём».
А ведь по существу нам требовалось ещё очень немного, - может быть, дополнительно два-три десятка часов усиленной разговорной практики, чтобы, закрепив свои знания и далеко не бедный словарный запас умением пользоваться английским в повседневной жизни, выйти из училища, владея им более или менее свободно.
Но в рамках учебного процесса эта возможность была упущена, а свойственная юности беспечность помешала реализовать этот шанс самостоятельно.
Да и в обществе, надо сказать, отсутствовали тогда соответствующие стимулы. Напротив, порой кажется, что подобное отношение к конечному результату в данной области (в ВУЗах положение было не лучше), имело под собой скрытую идеологическую подоплёку, ибо знание иностранного языка населением существенно затруднило бы его изоляцию от «тлетворного влияния Запада».
Продолжение следует
.jpg)
