День защиты детей, семьи и чистой воды прошел в Москве на форте Косинского детского морского клуба на берегу озера Белое 1 июня.
В этот день в Косинском морском клубе собрались несколько сотен людей всех возрастов из общероссийского общественного движения «За сбережение народа». Это уже не первое совместное мероприятие с Морским клубом, которое проводится на основе общности целей и задач наших организаций.
Программа дня включала уборку прибрежной линии озера Белое, семейное соревнование по объему собранного мусора и работу дайв-клуба «Алтернатива» по уборке дна озера Белое.
Кроме того, в этот день были проведены: соревнование для молодежи по гребле на шлюпках, прогулки для старшего возраста по озеру Белому на клубном колесном пароходе «Емеля», мастер-класс: «Морские узлы», «Семафорная азбука», создание верфи «АРГО» и концерт художественной самодеятельности «Севастополю и Крыму наш привет!».
К обеду участникам приготовлено угощение окрошкой и солдатской кашей из полевой кухни Морского клуба.
Запланирована также дегустация оздоравливающей продукции из природных компонентов компании АРГО.
Почетные гости праздника: Депутат Государственной Думы Ольга Константиновна Красильникова, Посол Мира и Посол Доброй воли Очирова Александра Васильевна, Герой Советского Союза Очиров Валерий Николаевич, советник Президиума РАМН Сергей Иванович Колесников, адмирал Федор Иванович Новоселов, вице-адмирал Анатолий Михайлович Шевченко, контр-адмирал Леонид Иванович Коркошко, член Международного сообщества писательских союзов Константин Васильевич Скворцов.
Танго угрюмо волны танцевали, В кромешной тьме кружась под ветра вой. То пеною шипящею, вздымаясь ввысь, вскипали, То низвергались с грохотом под тяжестью своей.
Укрылись птицы мудрые на ближних берегах, И рыбок стайки юркие нырнули в глубину. Чего ж вы братья меньшие покинули в волнах Лодочку подводную одну?
Но лодка не одна, в её отсеках люди. Им из отсеков этих никуда не убежать. Им даже думать некогда, -- что будет, Вою работу трудную им нужно выполнять.
И всё же холод страха иногда коснётся душ, Когда воды поток вовнутрь ворвётся, И дизеля привычный гул прервётся; Ведь страх лишь идиотам не присущ.
Но всё преодолеет уменье и отвага; Любой имеет то, что каждому дано. Бывает жизнь длинна как туалетная бумага, И так же тратится на всякое дерьмо.
Проходит всё, и шторм проходит тоже: Умчатся тучи, сгладится волненье, И вот уже другое настроенье, На прежнее нисколько не похоже.
Подводнику мечтать о многом недостойно, О том не стоит много говорить. На мостик вылезти, спокойно покурить И посмотреть на солнышко спокойно.
Зато так много праздников у них, Не праздник, разве, в базу возвращенье? Когда штормам на удивленье Родные берега опять встречают их.
Судомоделирование затягивало. Работа над моделью корабля требовало полной самоотдачи. Поэтому после занятий мы мчались в мастерскую работать. Изготовление мелких деталей занимало много времени. Надо было иметь подробные чертежи модели, но их, к сожалению, не было. Порою корабли воспроизводились по фотографиям, которые делала наша фотолаборатория, под руководством лаборанта Ивана Степановича Болотина. Он увеличивал фотографии и выдавал нам в нужном масштабе. Рабочие чертежи делали сами. Кружком руководил молодой мужчина, который учился в кораблестроительном институте. Его фамилию я не помню. Знаю только, что он хорошо знал технологию построения моделей, и старшие ребята его уважали. Он строго спрашивал нас о состоянии учебы, и требовал, чтобы мы не имели задолженностей. Моим помощником оказался нахимовец Пушик из соседнего класса. Ребята его почему-то не любили. Парень был явно заторможен и долго соображал, что мы построили с ним модель подводной лодки типа «Альбакор», которая ходила под электромотором. Работая над ней, мы впервые встретились с понятиями плавучести и остойчивости. Обратились к старшим ребятам. Нам подсказали, как определять центр тяжести и боковую остойчивость. Пришлось повозиться с изготовлением балластных цистерн и герметизацией электромотора. Пушик настолько увлекся моделью, что забыл про учебу. Вскоре его отчислили из училища по неуспеваемости.
Нахимовцы демонстрируют командованию модель ракетоносца «Ленинград». Лето 1958 г.
Более опытными моделистами оказались старшие товарищи Герман Лушин и Борис Маркитантов. Спокойные, рассудительные парни трудились над моделью радиоуправляемого крейсера. Мы помогали им делать радиолокационные антенны. Работа не сложная, но требовала умения и навыка работы с паяльником. Сначала делали шаблон из картона, потом выгибали проволоку, к которой припаивали сетку. Модель крейсера закончили. Ее благополучно доставили в Москву и вручили секретарю ЦК ВЛКСМ. Артиллерийские башни крейсера вращались и были способны вести «огонь», который имитировался лампочками. Мне было жаль расставаться с такими умельцами. Они окончили НВМУ и продолжили учебу в ВВМИОЛУ им Дзержинского. Оба дослужили до звания капитан 1 ранга. Борис Маркитантов стал доктором технических наук и заведовал кафедрой в инженерном училище. Лушин служил преподавателем. Судомоделированием занимался и Юрий Иванович Федоров – командир крейсера «Аврора». Модели, которые делал он, были неповторимы. Он с удовольствием делился своим опытом, но для работы вместе с ним не хватало знаний. «Изготовление моделей – не наука, а искусство», – любил повторять Юрий Иванович.
Командир крейсера "Аврора" капитан 1 ранга Федоров Юрий Иванович с нахимовцами Сергеем Федоровым, Владимиром Баткиным и Олегом Вартаняном. 1976 год.
В Кронштадт приползли днем. Нас разместили в помещении радиотехнического училища. Трехэтажное здание из красного кирпича напоминало казарму флотского экипажа. Училище расформировывалось и готовилось к передислокации в Петергоф. Повсюду валялись учебные пособия, тетради с записями и другие брошенные хозяевами вещи. Просторное спальное помещение оказалось вполне пригодным для проживания. Постельные принадлежности были заранее приготовлены нашими старшинами. Оставалось развесить одежду и разложить скромные пожитки из вещевого мешка. Я не понимал, зачем нам нужны противогазы. Война давно завершилась, а мы еще продолжали таскать на себе зеленые торбы с маской и коробкой с активированным углем. Не хватало только каски и трехлинейной винтовки системы капитана Мосина. Винтовки нам были не положены по причине малолетства, а каски были надежно спрятаны на складах. Моя койка оказалась рядом с койкой Жени Трофимова. Белые ночи не располагали ко сну, и мы подолгу разговаривали: - Ты Кронштадт знаешь? – спросил я. - Да, я здесь учился в школе. Жаль, что нас никуда не пускают, а то я много бы тебе показал. Рядом с Итальянским прудом памятник Пахтусову, который исследовал северные моря. Чуть дальше за разводным мостом здание Минных классов, где А.С.Попов работал над созданием радиосвязи. - Знаешь, мой батя учился в этих классах и мне говорил, что им преподавал сам П.Н.Рыбкин. - Это тот человек, который был помощником у А.С.Попова? - Да, он самый. Он даже учебник написал по геометрии для средней школы. Ты, что забыл?
- Я просто не знал, что это тот самый Рыбкин, - ответил Женя. Мы еще долго говорили на самые разные темы, пока сон не сморил нас совсем. Мне не верилось, что я нахожусь в Кронштадте, откуда начиналось восхождение Российского флота и вся его славная история. Шлюпочная база располагалась на территории Морского завода. Расстояние от базы до училища довольно приличное. Транспорта не было, ходили строем. Шлюпок на всю роту не хватало, поэтому занимались повзводно. Так было удобно. Командовать шлюпкой было положено либо офицеру-воспитателю, либо старшине сверхсрочной службы. После отборочного выхода, ввиду недостатка старшин, в командование отдельных шлюпок вступили наиболее способные нахимовцы. Для этого требовалось сдать зачет по устройству шлюпки и ее парусному вооружению. Ребята старались во всю, и веслами раздирали ладони до крови. Врач едва успевал смазывать их йодом. За два дня они успевали поджить и превратиться в мозоли. В свободное от шлюпки время занимались спортом, хозяйственными работами и ходили на разные экскурсии. Дни были расписаны, поэтому мы знали, когда и в каком мероприятии мы участвуем.
. Визит на базу Литке, где стояли торпедные катера, был не случаен. Флот проводил учения. Командир дивизиона согласился нас прокатить. «Пусть посмотрят, кто такие катерники, – сказал он и засмеялся. – Беру по три человека на борт». Читать книжки о подвигах – одно. Совсем другое – выйти в море на настоящем торпедном катере. Я не представлял, что он такой маленький. В рубку едва втиснулись, оставив место командиру и рулевому. Моторы взревели, катер затрясся и пошел вперед. За Кронштадтом вышли на редан. Катер трясло на волнах, словно белье во время стирки на стиральной доске, и мы едва держались, уцепивших за поручни. Дошли только до маяка Толбухин и повернули обратно. На берег вышли с посиневшими лицами, потерявшими слух, равновесие и понятие о времени и пространстве. Экскурсия на надводные корабли произвела впечатление. Крейсер «Киров» поразил своей строгостью и безукоризненным порядком. Крейсер «Адмирал Макаров», доставшийся нам после репарации немецкого флота, удивил своей автоматикой. Зато трофейный броненосец береговой обороны «Вейнемяйнен» показал нам мощь своей артиллерии. Наших ручонок не хватало, чтобы повиснуть на стволах 420 мм пушек. Матросы рассказывали о том, как наши летчики пытались утопить броненосец. Атака с воздуха оказалась удачной, но разбомбили не броненосец, а его макет. Неизгладимое впечатление оставил поход на лидере «Ленинград» от Кронштадта до острова Гогланд и обратно. Болтали, что это корабль итальянской постройки. На самом деле это был первенец советского кораблестроения в своем классе. Его конструктором был В.А.Никитин. На испытаниях корабль показал скорость 42 узла. Бурун за кормой превышал высоту флагштока. С палубы сдувало ветром, головные уборы не держались. Передвигались ползком, боясь выпасть за леерное ограждение. Лидер не шел, а летел. Корабль героически защищал город, именем которого был назван.
У Итальянского пруда стояли подводные лодки. Казалось, что жизнь на них вымерла. Над водой торчала рубка и длинная узкая палуба окатываемая водой. Вниз спускались по одному, стараясь не наступить на голову товарищу, который был ниже. После осмотра отсеков нас собрали в центральном посту, где помощник начальника политического отдела А.Я.Гринин вручил группе нахимовцев комсомольские билеты. Практика завершилась соревнованиями на шлюпке между взводами. Наш взвод «салаг» занял первое место, утерев нос своим сокурсникам.
Глава II. Две красные курсовки
2.1. «Москва, Москва – как много в этом звуке…»
Торжественные мероприятия, проводимые в масштабе всей страны два раза в год, вышибали нас из колеи учебного процесса. Сентябрь пролетал мгновенно. На раскачку не оставалось времени. После летнего отпуска многие ребята значительно подросли. Мы с удовольствием пришили на рукав две красные курсовки и приблизились на год к заветному выпуску. Известие о том, что мы едем в Москву на парад, и радовало, и огорчало. Командование спешило сформировать батальон. Теперь все свободное время занимала шагистика. Ранжировка, прохождение в составе шеренги, прохождение в составе батальона, занимало все свободное время и лишало ребят обыкновенной человеческой радости. На самоподготовке многие спали, не выдерживая нагрузки. Уровень успеваемости падал. В Москву уезжали за месяц до начала парада. Кроме офицеров и старшин, вместе с нами уезжали преподаватели, которые должны были вести с нами занятия. Для этой цели в вечернее время снимали школу, куда нас возили на автобусах. Занятия шли вяло. Даже двойки, которыми пытались нас взбодрить, не оказывали на нас нужного воздействия.
Парадная шеренга. Направляющий Андрей Гринштейн, командует капитан 2 ранга Епихин
В парадах можно участвовать раз, два, но не больше. На третьем параде, мы стали похожи на ребят из почетного караула, у которых все действия были доведены до автоматизма. Жили в разных местах. Два года нашим убежищем становилось здание экипажа напротив пересыльной тюрьмы. Остальные годы нам доставались деревянные казармы на бывшем Ходынском поле, а ныне Центральном аэродроме в центре Москвы. Пересыльная тюрьма навевала мрачные мысли. Среди заключенных были мужчины и женщины. Женщины переносили заключение особенно тяжело. Они бросали нам записки, кричали, звали на помощь. Можно было видеть руки, охватывающие прутья решетки и взывающие к помощи. Многие выкрикивали свои имена и адреса. Отвечать заключенным запрещалось, но сердце все же болело. Однажды мне пришлось видеть отправку заключенных по этапу. Дело происходило ночью. В окно было прекрасно видно, как подъехали автомашины и включили фары. Заключенных выводили группами и распределяли по вагонам. Вдоль всей трассы стояли люди, вооруженные автоматами. Злобно лаяли собаки. Мужчины шли молча. Только женщины кричали и рвали на себе волосы. В это время двигатели машин запускали на полную мощность. Заполнив один вагон, подгоняли другой. Как тут не вспомнишь А.Солженицына? Нам казалось, что страна живет двумя жизнями. Одна из них расписана в газетах, а другая ночью, когда перевозят заключенных.
Кроме ежедневных четырехчасовых тренировок по строевой подготовке, начальство нас развлекало культурными мероприятиями. Мы ходили в Большой театр, МХАТ, Современник. Слушали оперы и смотрели балет. Нас возили на Бородинское поле, показывали редут Багратиона и флеши Раевского. Погода была скверная. Шел дождь, земля размокла. Памятники выглядели уныло. Тем не менее, увиденное нами позволяло воспроизвести картину событий, с блеском описанную в романе Льва Толстого «Война и мир». На одном из парадов нам удалось побывать и в «Ясной поляне». Дом, где жил и творил великий русский писатель, производил впечатление. Экскурсия была интересной и полезной с позиций правильного понимания творчества Льва Толстого. Визит в Третьяковскую галерею поразил изобилием картин русских художников. Нравился Левитан, Суриков, Саврасов. Совсем по-иному воспринимался Шишкин, а клише литографий Репина привели в восторг от того, насколько этот художник оказался великолепным гравером. В музее Изобразительных искусств им. А.С.Пушкина, я впервые познакомился с творчеством американца . Его пейзажи Гренландии и Канады, лица эскимосов свидетельствовали о той суровой природе, где жили эти люди.
Москва богата культурой, но она была мне чужой по духу. Хотелось вернуться в Питер, сходить на Неву и подышать родным воздухом.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
В 1943 году я вернулся на Кировский завод. Меня отозвали настраивать отделение, которому было дано задание изготовлять заготовки корпусов снарядов для «катюш». Сначала назначили наладчиком, потом мастером, потом начальником отделения. Огромный цех, построенный всего 10-12 лет назад, теперь стоял без стекол, весь зашитый досками, на потолках и стенах узоры разрисовал иней. Собственно, действовала едва ли пятая часть застывшей громады. Рядом со станками топились по-черному таганки, дым стелился под высокими сводами, но около них можно было хотя бы немного обогреться.
. Весь огромный пролет цеха пересекала железная дорога, и на узкой колее стоял паровоз. Старая, отжившая свой век машина еле подтапливалась, но в ледяной коробке раненого и промерзшего цеха и это тепло было жизнью. Мы готовились к выполнению большого и ответственного военного заказа уже на родном заводе! Кировский стягивал станки и рабочих своих, набирал силу. Месяцы эти связаны в памяти с инженером Гольдбергом, он работал всю блокаду в отделе технолога. И сам пришел, как прибыл заказ на новые детали, черный и тощий, штудировал технологию. Всю оснастку, приспособления делали, сутками работали, не зная усталости. Тогда я познакомился и с Сашей Левицким. Его, токаря-наладчика перевели сюда тоже с филиала, только с другого, и раньше меня. Начальник цеха Павел Денисович Хижняк сказал о нем: — Виртуоз! Такого мастерства давно не встречал. Я помню первый наш разговор в МХ-10, блокадном цехе. Перерыв. Старый паровоз почти и не виден — облепили его ребята, греются. Мы сидим у таганка. Потрескивают в нем доски, из приоткрытой дверцы язычки пламени отсвечивают на совсем еще юном лице Саши Левицкого. Он рассказывает о себе. Я слушаю и впервые понимаю, что у этой войны есть уже прошлое, а люди, сидящие рядом со мной, и Саша тоже — ее настоящее и неотвратимое для врага, непобедимое будущее.
— ...Отправляли последнее , — рассказывает Саша. — Мой станок все еще работал, точил болты и винты, нужные для упаковки оборудования. Работка была, скажу вам... И еще до последнего мы страховали возможность трудиться тем, кто оставался, ремонтировали, приводили в порядок поврежденные бомбежкой механизмы. До декабря было так... А в декабре я сам заколотил свой станок. Тяжело... В одно время мы пришли на завод — мой станок и я — в 1933-м. Подготовились к отправке, но вывезти нас уже не успели. Саша задумчиво помолчал. — Сейчас что! — встряхнувшись, заговорил снова. — Когда в этом цехе начинали, свечками, коптилками пользовались, а специальное оборудование совсем стояло — току не было. Сами светильники делали. Представляете? Забродин, механик, тогда сказал: «Работать, Саша, все равно надо». — «Что ж будем делать?» — спрашиваю. «Начнем с тарелок, стационар при цехе создают, а в столовой есть не из чего. Делай миски».
. И мы принялись выбивать на деревянной колобахе миски из жести — кустарным образом, вручную. Тяжко было думать, что это делаешь на Кировском. А тут и другая работа подошла. По предложению Хижняка приняли решение в одном из помещений цеха сделать баню. И ничего ведь, справились, сложили и печку из кирпича, сделали настилы. Одно слово — служба механика. Все должны уметь. Я это и ребятам своим говорю... Вон она, наша гвардия, тринадцать, пятнадцать им. Дети еще. — Как работают-то? — А посмотрите, — кивнул Левицкий. Я уже смотрел. С волнением и болью, с интересом приглядывался к жизни нашего необычного цеха, к этим 28 ребятам, с которыми столкнула меня так близко зима сорок третьего.
У нас, на Васильевском, работали взрослые. Здесь я впервые увидел детей Ленинграда, попавших на передовую, прямо в рабочий окоп. Много за свою жизнь я делал оснастки, но никогда не видел такой. Весь цех в , у каждого станка — деревянный половик-настил: станки-то высокие. Вот такой и стоял рабочий класс в МХ-10. Особая оснастка военного времени — ящики под ногами. Особая духовная оснастка у этих ребят. На моих глазах Саша Левицкий стал начальником смены, а потом начальником первого в блокадном Ленинграде комсомольско-молодежного участка. На моих глазах формировались характеры ребят. Непосильное дело легло на их детские плечи. Легендарная фраза осталась в истории завода, ее сказал генералу из подшефной дивизии рабочий мальчишка, когда один за другим разорвались снаряды у цеха. «Чего не идешь в убежище?» — спросил генерал. «Легко сказать — в убежище, — устало глянули детские глаза. — Немец же, товарищ генерал, совести не знает... Можно всю смену в убежище просидеть». Каждый шаг требовал от этих рабочих ребят самоотверженности. Станки обледенели, стоят в сосульках, замерзает эмульсия, краснеют и пухнут от холода руки. Погреет мальчишка их у печурки и опять к станку. Работали в рукавицах, но острая горячая стружка прорезала материю. Ссадины, порезы, ожоги на опухших детских руках. Беленькие и черные головы, стриженые и кудрявые, бойкие и замкнутые, сдержанные девочки и мальчики — разные они были. Только плохих я не знал, нечестных не видел, о бегавших от труда не слыхал. Видел вот, как в куклы играли в перерыв, — это видел. Видел, как Зина Ануфриева, пионерка, работать стала отлично на двух станках. Видел, как учились дети профессиям. «Конвейеру» не объяснишь, что кто-то заболел, занемог, остался с малым братишкой или обессилевшей матерью — «конвейер» нельзя остановить. И Саша Левицкий поставил на каждую операцию по двое. Осваивали ребята под его руководством две и три .
С Сашей Левицким мы подружились. Упорный и добрый человек, отличный мастер, он покорял ребят, подчинял их себе сметливостью, изобретательностью ума, собственным мастерством, неиссякаемым трудолюбием. Нам с ним случилось вместе придумать по тем временам важное дело. Не было быстрорежущих резцов, а простые не брали металл как следует. И мы задумали обтачивать деталь еще до термической обработки. И пошло почти в два раза быстрее. У меня и до сей поры хранится газета. На пожухлом листе статья о нашей удаче, а над нею рисунок Ильи Быстрова «Лучшие механизаторы», портреты. Один из них — Саша Левицкий. ...1943 год. Уже прорвана блокада. Но все еще в заводских цехах мы теряли товарищей, как в боевых соединениях. В братских могилах хоронили бойцов рабочих отрядов. У станка погибали, как на боевом посту. Недаром бригады назывались фронтовыми. Новый обстрел. Крыша продырявлена, и густо, черным-черно вскипают, заволакивают все хлопья чугунной пыли. Днем еще сквозь трещины пробивается свет, а ночью лежишь у стены, ребятишки рядом, только пыль и красные вспышки от соседних взрывов. Никогда не забуду 8 сентября 1943 года. В этот день в наш цех попал прямым попаданием большой снаряд. Двое убитых, 12 раненых, в их числе тяжело ранен начальник цеха Михаил Александрович Рейс. Помню и другой день. Горящие глаза ребят, подбежавших к Саше Левицкому. — Александр Петрович, что мы видели! — Что? — Как наши машины устанавливали! Прямо били с проезда Газа! Мы делали тогда заготовки корпусов снарядов для «катюш»...
. Школу рабочего беззаветного мастерства, гражданского мужества, школу ненависти к врагу проходили мы и дети наши, отстоявшие вместе с нами колыбель революции, наш Ленинград. Я работал на Кировском, а жена оставалась в филиале на Васильевском острове мастером ОТК. Там было спокойнее, ни разу не случалось настоящей тревоги. И вдруг, не знаю кто, сказал: «С Васильевским прервана связь. Обстреляли». Не помню, чей велосипед я схватил, меня остановил патруль, но не задержал... Помню Черную речку, набережную, поворот от нее и распахнутые ворота обычно глухого забора. Передо мной под ярким солнцем стоял разрушенный, развороченный дом. Кровью залит двор, почему-то в пыли и штукатурке щипцы для завивки, щипчики, ножницы. И запах гари и тлена, который я не забуду никогда. Прямо у разрушенного входа я увидел русую косу и шубенку... Что было раньше: услышал ли я голос, объяснявший, что в цехе, к счастью, никто не пострадал, или вспомнил, что Леля с начала войны остригла косы?.. Я не мог сдвинуться с места, оторвать глаз от этой убитой девушки с косой. Потом я искал жену. Нашел ее у родственницы. На родном лице только и были — глаза. И еще раз в тот год я увидел у жены такие же глаза, — почти черные, огромные. Освободили Володарку, откуда ушла она в 1941-м, оставив мать, бабушку, деда. Два с лишним года вестей от родных не было. Старикам было за семьдесят, мать тяжело болела, — все думали мы, может, не тронут фашисты. Мы приехали в Володарку весной. Леля шла по тому месту, где прежде был дом. Шла, возвращалась, шла опять... Ничего не осталось. Все снесено, содрано, сломано, хоть бы осколок, черепок от посуды. Оставила дом и людей. Теперь не было ничего... По соседству лепили хаты, кто-то рыл землянки. Все чужие, ни одного знакомого. Потом люди рассказали, что знали. Деда и бабушку гитлеровцы увезли в лагерь Дудергоф — лагерь для немощных. Оттуда не вернулся никто. Маму определили в больницу. При отступлении фашисты больницу подожгли. Сестру, Анну Дмитриевну, убило снарядом. Ее похоронили возле дома, в палисаднике. Племянников, детей сестры, мы нашли много позже.
Мама, Леля, Ольга Михайловна Севостьянова. Она говорила: Никому не завидую, только тем, у кого мама жива. Ушла на 95-м году жизни.
«ГОВОРИТ ЛЕНИНГРАД»
Это свершилось. В ночь на 19 января 1943 года была прорвана блокада. 14 января 1944 года наши войска пошли в победоносное наступление и по всему Ленинградскому фронту смяли врага и отбросили. «Ленинград не испугался смерти. И смерть испугалась Ленинграда!» Удалялся гром канонады, отходила линия фронта. 22 января город в последний раз подвергся артиллерийскому обстрелу. 27 января — слова кажутся невозможными — блокада . Они бежали, бежали!! «Граждане Ленинграда! Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками фронта вы отстояли родной город! Героическим трудом и стальной выдержкой преодолели все трудности и мучения блокады и выковали победу». Это были слова обращения армии к жителям города. 29 месяцев блокады... и вдруг тишина, желанная тишина после боя, который принес победу.
Красавец город — словно истерзанный богатырь. Тяжко смотреть на его незарубцевавшиеся раны. Но он жив, дышит, борется. Прошли только дни, недели. И вот уже Невский в лесах. Проложены десятки километров водопроводных труб, посажены новые десятки тысяч деревьев. Прибывают первые эшелоны возвращающихся детей. Жизнь возвращается. Все громче у нас на Кировском шум работающих станков. 40 снарядов упало в чугунолитейный цех, но вот, наконец, в утренней тишине услышали мы его голос. Первой после блокады плавкой руководит инженер Журавлев, тот, который в октябре 1941 года вел последнюю плавку. Восстанавливается былая мощь завода. С четырех филиалов переезжают кировцы на свою территорию. Перевозят, устанавливают оборудование, заливают в цемент, выверяют, ремонтируют. И уже работают, работают вовсю. В 1944 году наш коллектив восемь раз выходил победителем в социалистическом соревновании предприятий. Какое это счастье — монтировать станки, опять привинчивать, крепить, налаживать на старом месте! И снова отлаживать сложную технологию. Работали сутками, взахлеб. А потом пришел праздник — война уже была за пределами СССР, и мы получили первое мирное задание. Страна строилась. Восстанавливались заводы, города, снова засевались необозримые поля. Стране нужны были тракторы, и нам поручили изготовлять запасные части для них. Выстояли, все выдержали и вот уже работаем для мира, для счастья людей. Словно одобряя, смотрит на нас Киров. Памятник на заводском дворе мы не закрывали чехлом. Он был с нами всю блокаду, и мы словно слышим: «На то вы и краснопутиловцы!»
