В 1963-м или в 1964-м годах на одном из малых противолодочных кораблей (МПК) в городе Полярном случился зимой пожар. Пожар случился в офицерском отсеке. Причиной пожара, как установили перед раздачей слонов, было пристрастие одного из офицеров к изготовлению сувениров. Он разогревал пластмассу над электрической грелкой, и по какой то причине оставил её над грелкой в закрытой каюте. Выгорели все каюты и агрегатный отсек. В пламени пожара начали гореть переборки из сплава АМГ. Пожар потушили с большим трудом, а корабль списали на металлолом, благо он уже выслужил свой срок, и списание его было запланировано в этом же году. При разборе этого происшествия, флагманского механика дивизии ОВРа больше всего заинтересовало, почему стал гореть металл. Флагманским механиком в ту пору в дивизии был Герчиков. Мужчина он был знающий и авторитетный в механической части. Как моряк, он тем более внушал уважение, поскольку вместо одной ноги имел протез. Ноги он, по слухам, лишился ещё курсантом, но настоял на своём желании служить на флоте, и ему разрешили службу на кораблях. Летом этого же года списали точно такой же корабль и флагмех решил на остатках этого корабля провести показательное учение, при этом воспроизвести по возможности обстановку зимнего пожара. По его указанию на МПК начали тренировать аварийную партию, для демонстрации на показательном учении, как надо было действовать при том злополучном .
В солнечный летний день, согласно заранее разосланной телефонограмме, на Гаиновском причале и на борту подопытного корабля собрались, в указанное время, почти все командиры кораблей дивизии со своими механиками. Герчиков рассказал им, какие ошибки были допущены при тушении зимнего пожара, и предложил посмотреть, как нужно было действовать в той обстановке, которую они сейчас смоделируют. По его команде на корабль было подано электропитание и пожар начал набирать силу. Однако по прошествии примерно 10 минут он сам собой прекратился. Он приказал бросить в отсек бутылку с соляркой. Немного дыма, и опять запланированного пожара не получается. С соседнего корабля притащили сигнальные ракеты и выстрелили их в отсек. Результат был аналогичный, корабль не хотел гореть, пожар затухал сам собой через 15-20 минут. Пока шло это представление, вся собранная публика упражнялась в остроумии и даче советов, и через два часа флагмех признал своё поражение, отпустив всех по кораблям.
Психическая атака.
Америкосы постоянно проявляли интерес к району Кольского полуострова. Периодически там появлялся гидрографический корабль ВМФ США «Тернер». Что он делал, простой народ не знал, однако флотское начальство считало необходимым приставлять к возможному шпиону сторожа. На роль сторожа назначали старенький эсминец или тральщик. «Тернер» со скоростью два-три узла топал от Печенги до Святого носа, за кромкой территориальных вод, а сторож с той же скоростью болтался у него в одном-двух кабельтовых на правой или левой раковине. Матросики «Тернера» развлекались, выходили толпой на ют, чистили апельсины, корки плыли в кильватерной струе, а на мостике сторожа жевали ржаные сухари. В команде «Тернера» были женщины, которые вместе с мужиками установили на ютовой надстройке трёхметровую фотографию почти обнажённой «гёрлс». Этим действом они весьма развеселили народ на стороже и поставили в затруднение политработников, ибо следить за супостатом с закрытыми глазами никак невозможно, а как посмотришь в его сторону, так глаза невольно соскальзывают на «».
Сторожил шпиона старенький эсминец. Дело это для него не очень подручное, на скорости два узла турбины имеют плохой КПД, мазута расход больше нормы, корабль управляется неважно, хлеб закончился, и пора бы начальству прислать смену. Тут командиру притащили шифровку из штаба флота, в которой он извещался о том, что ему на смену выходит тральщик. Получив такое РДО, командир приказал открыть вахту на УКВ, дабы тральщик мог с ним связаться, как только выйдет на дальность видимого горизонта. До Кольского залива было больше ста миль. Сидит командир на мостике в кресле и вдруг слышит из динамика как называют его фамилию и далее…: «Я «Тернер». Вам на смену из Кольского залива вышел тральщик бортовой номер…., приём». А дальше гадай на кофейной гуще как к супостату так быстро попала не совсем доступная информация и почему он с такой лёгкостью и наглостью читает наши коды и рассказывает об этом нам? Ещё больше был удивлён командир тральщика. Выходя из залива, он услышал на своей УКВ: «фамилия командира, Я «Тернер», моё место широта…., долгота…., курс….., скорость…., встретимся в …..часов ….минут, приём». Высокое начальство не удивилось, оно, видимо, знало, что америкосы наладили ретрансляцию УКВ и наблюдение через спутник, а фамилии командиров кораблей собраны и фиксируются агентурной разведкой. Вероятно, ЦРУ пришла идея подразнить командование Северного флота.
— А теперь вы, значит, окончательно признали его своим товарищем? — Окончательно, — подтвердил Фрол. — А вы не кривите душой, Живцов? — Генерал испытующе смотрел на Фрола. — Нахимовец никогда не лжет, всегда должен говорить правду, даже если правда горька, как полынь. — Это что же, ваше неписаное правило? — Так точно, товарищ генерал-лейтенант! — Ну, очень рад, что вы приняли Олега в свою семью, — сказал генерал. — По правде говоря, я с самого начала знал, что ему трудно придется. Уж очень его мамаша и бабушка избаловали. Но я знал, что он попадет в дружную семью будущих моряков, комсомольцев и они с него гонор собьют. В коллективе нельзя жить одиночкой, не правда ли? Я побывал у вашего начальника, видел вашего воспитателя и надеюсь, что ваша комсомольская организация воспитает его настоящим моряком. Не так ли? Садитесь, — предложил он, опускаясь на скамейку. Генерал снял фуражку (у него были коротко стриженные седые волосы), достал из кармана плитку шоколада и принялся нас угощать. — Я прилетел из и лечу в Москву, — сказал он.
Мы упросили его рассказать, как там воюют. Потом показали ему наш журнал, и он с особым вниманием прочел заметку Олега «Как я стал нахимовцем». Он играл с нами в бабки и в «козла» и искренне радовался, когда ему удавалось разбить одним ударом сложную фигуру или забить «сухую» противникам. Он развеселился и, пробыв у нас до ужина, с сожалением стал с нами прощаться. — А хорошо я, ребята, провел с вами день! — говорил он, расчесывая усы. — Ну, желаю вам успехов на море. А ты, — сказал он, прощаясь с сыном, — будь истинным моряком. Не позорь комсомольского звания, слышишь, Олег?
* * *
— Ребята, глядите-ка, новички пришли! Мы опрометью кинулись к окнам. Неужели мы были такими же»? Были! Так же вот неумело строились в шеренгу, так же неловко топтались на месте, не зная, куда девать руки... Во двор вышел начальник училища и сказал новичкам, наверное, что-нибудь очень приветливое, потому что они приободрились. И так же, как мы, новички отправились в баню и из бани вернулись в фланелевках и бескозырках. Неужели и на мне наша форма сидела когда-то так мешковато, как с чужого плеча?..
Построение во дворе училища. На переднем плане - начальник училища (06.1944-04.1950) капитан первого ранга Игорь Иванович Алексеев.
Когда истек карантин, в большом зале был устроен вечер. Мы стали «старичками». Я читал где-то, как старожилы царского кадетского корпуса унижали новичков. Они обирали их, били, ездили на них верхом, заставляли чистить свои ботинки и бляхи. А у нас даже Фрол запасся терпением и, если новичок был нерасторопен, втолковывал ему, как себя вести. И вот на вечере после речи нашего начальника слово было предоставлено нам. Одним из первых выступил Фрол. Он вгляделся в первые ряды зала, где сидели новички, и спросил: — Вы знаете, куда вы попали? Кто-то робко ответил из третьего ряда: — В Нахимовское... — В первое в Советском Союзе военно-морское Нахимовское училище. А кто такой был Нахимов, вы знаете? — Адмирал, — пискнул тот же голос. — Великий русский адмирал Нахимов сам трусом не был и трусов, нерях, обманщиков, очковтирателей презирал. Старших всегда уважал, а младших не обижал. Всем понятно? — Понятно, — раздалось сразу несколько голосов из зала. — Ну, то-то! — продолжал Фрол. — Это понимать надо. И если у вас там друг у дружки списывали или друг дружке подсказывали, учителей обманывали, то у нас этого не водится. У нас учиться надо по совести, уроки готовить по-честному, а если трудно, проси товарищей помочь — и помогут. Да что — меня проси, я помогу. Подойди вот так прямо, попросту, без стеснения, не как младший к старшему, а как товарищ к товарищу, и скажи: «Помоги, Фрол Живцов». И я помогу. Обязательно! Потому что у меня по всем предметам «хорошо» и «отлично».
Фрол еще раз оглядел новичков. — И раз вы пришли к нам в училище, — продолжал он, — помните, что такого училища нигде никогда не было, а потому и жить в нем придется по-нашему. А что это значит: жить по-нахимовски? Знаете? Нет, не знаете. Если вы покуривали, про это забудьте. Наш товарищ начальник не хочет, чтобы из вас выросли дохленькие человечки, а желает, чтобы все вы были настоящими «морскими волками» и, может быть, адмиралами. Заулыбались? Нечему улыбаться. Кем был отец нашего нахимовца Рындина, прославленный Герой Советского Союза и капитан второго ранга? Юнгой он был, вот кем. Понятно? — Понятно, — послышались голоса. — И имущество, что тебе доверено — парту, ложку там, или полотенце, или форменку, или бушлат, — беречь должно больше, чем свое. И это понятно? — И это понятно, — отвечали из зала. — Если кто из вас драться любит или по носу щелкать кого, как собачку, — пусть позабудет. Потому что первый я не позволю унижать нахимовское достоинство. Ты нашей формой дорожи, потому что в ней матросы под танки кидались... на Малую землю куниковцы высаживались... Знаете, что такое Малая земля? — Нет. — После расскажу. Подойди прямо ко мне и спроси: «Расскажи, Фрол Живцов, про Малую землю и про куниковцев» — и я расскажу. В таких, как у нас, фланелевках они воевали. Это понимать надо. Все сказал.
Фрол спустился со сцены, красный, распаренный. Ему очень хлопали, больше всех — адмирал. После торжественной части начался концерт. Особенный успех имела наша песня. Новички очень быстро подхватили ее и уже через несколько дней распевали:
Выйдем на рассвете, утром рано На просторы голубых дорог...
* * *
До начала занятий мы успели разместить привезенные нами с флота подарки. И теперь не только в военно-морском кабинете, но даже в вестибюле у парадного трапа лежали якоря, якорь-цепи, рогатая мина, разрезанная торпеда — можно было увидеть все, что внутри, — глубинные бомбы, снаряды... Начались занятия, и мы с удовольствием встретились с нашим Горичем, с историком Черторинским, с инженер-майором Бурковским, с учительницей русского языка, которая сказала, что, прочтя наш рукописный журнал, она убедилась — среди нас растут будущие Станюковичи. В классе появились капитан третьего ранга Сорокин, который стал преподавать нам английский язык, и учитель пения, профессор консерватории Иноземцев. Однажды Кудряшов представил нам учителя танцев. Это был заслуженный артист республики Любим Михайлович Зорский (мы видели, как он танцевал в театре). Поздоровавшись, Зорский выяснил, что один лишь Авдеенко танцует вальс и Поприкашвили — лезгинку. — Ну, это не беда! — успокоил нас Зорский и сразу же приступил к уроку. Он показывал па, приподнимаясь на цыпочки, а мы неуклюже пытались ему подражать. Он утешал нас, говоря, что не боги горшки обжигают. Шаг за шагом мы освоили вальс, полонез, мазурку. Особенно лихо плясали мазурку Фрол и Бунчиков, а самым способным к вальсу оказался Юра.
Мы поняли за год, что значит «жить по-нахимовски». Отстающим помогали, как Юра — Бунчикову, которому с великим трудом давался английский язык: он вместо «гуд бай», ужасно краснея, говорил «бай-бай». Задачи решали вместе. Сочинения прочитывали вслух. За первый месяц ни один из нас не попал в карцер. Мы два раза побывали в опере — на «Пиковой даме» и «Даиси» и два раза в ТЮЗе. Русьев, возвращаясь из Москвы, заехал в Тбилиси. Он зашел в училище. Фрола и меня вызвали в приемную. На синем кителе Русьева блестела золотом звездочка. — Тебе привет от отца, Никита, — сказал Русьев. — Здорово мы с ним покрошили фашистов тогда под Констанцей. — Расскажите, — попросил Фрол. Но Русьев был плохим рассказчиком. Мне он подарил набор цветных карандашей и ящик красок, а Фролу — часы, которые светились в темноте и отбивали, если нажать кнопку, время. Фрол был в восторге. — Ну, Фролушка, учись лучше всех, будь гвардейцем, — пожелал на прощанье Русьев. — До свиданья, сынок! Когда он ушел, Фрол принялся всем показывать часы и заставлял их вызванивать часы и минуты. — Вот какой у меня усыновитель! Я спросил: — Почему ты называешь его усыновителем? — А что? — Это как-то нехорошо. Он тебя сыном зовет; зови его отцом. — Отцом? Нет. Уж тогда я лучше буду звать его Виталием Дмитриевичем. Ты знаешь, Кит, я своего отца никогда не забуду. — Он был добрый? — Ну, чтобы очень добрый, я бы не сказал. Случалось, он меня и ремнем драл, но всегда за дело. Виталий Дмитриевич — этот помягче, хотя тоже крут. Ты помнишь, как я на катер просился, а он отказал?
— Помню... Фрол, а ведь ты тогда плакал! — Кто, я? — Ну да. — Выдумываешь! Моряки никогда не плачут. Это мне что-то в глаз попало... Сам знаешь — комары, мошкара, букашки... — Мошки, блошки, таракашки! — подхватил я. Фрол сердито взглянул на меня. — Виталий Дмитриевич... — повторил он несколько раз. — Виталий Дмитриевич... А ведь это, пожалуй, лучше, чем «усыновитель». — Идите получать письма, — позвал дневальный. Я получил письмо от мамы; Юра — два письма: от матери из Сибири и от отца из Новороссийска; Бунчиков — целую пачку писем из Севастополя, от учеников той школы, где он когда-то учился. — Как они меня вспомнили? — удивлялся он. — И откуда они знают, что я в Нахимовском? Илюшу отец извещал, что ему все-таки удалось «закрыть свой военный счет» не на четырнадцатом корабле, а на пятнадцатом, потому что возле Варны он утопил последнюю в Черном море фашистскую подводную лодку: она забилась в одну из бухт и отсиживалась, неизвестно на что надеясь. «Это был поединок один на один, и фрицы дрались с отчаянием осужденных на смерть», — писал Поприкашвили сыну. Четыре письма получил Протасов. Это были опять аккуратные треугольнички, на которых адрес училища был написан одним и тем же почерком. Протасов долго сидел на койке, разбирая послания. «Значит, у него есть кто-то, кто о нем думает», — решил я. Вскоре выяснилось, откуда Протасов получал треугольнички. Я был помощником дежурного по училищу, и вахтенный вызвал меня звонком вниз. Спустившись по парадному трапу, я увидел маленькую девушку в синем костюме, на лацкане которого поблескивал орден Ленина. Из-под шапки темно-русых волос на меня смотрели озорные серые глаза. Девушка улыбнулась, по-видимому, удивившись, что дежурный — и вдруг не взрослый.
Лидия Верещагина, Надежда Лихоцкая, Мария Виноградова, Нина Марухно, Зинаида Романова, Евгения Хохлова и Галина Воронина. -
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
