Стояло лето 1968 года. Я уже три года командовал тральщиком «Контр-адмирал ХОРОШКИН». За плечами – одиннадцать лет офицерской службы. К моей радости, мне уже присвоено звание капитана третьего ранга, и я, очень довольный, приколол на козырёк фуражки дубовые листья, – «дубьё», как их называли у нас в 94 бригаде траления.
Всё было хорошо. Тральщик – на хорошем счету. Вдруг несказанно повезло – мой корабль на целый месяц отдали «науке». Восточнее Таллинна есть обширная бухта Хара Лахт. В то время там был институт со своим полигоном, где отрабатывались темы о физических полях корабля, способах их замера, уменьшения и т.д., и т.п.
Мне досталась очень «ленивая» тема. Корабль швартовался к стенду – деревянной немагнитной стенке с двумя подвижными тележками на рельсах. Эти тележки медленно перемещали корабль. Так целый день! Какие-то приборы что-то фиксировали. Позже я узнал, что это каким-то образом было связано с кругосветным плаванием наших подводных лодок. На стенде моделировались составляющие земного магнетизма. А мы «плыли» в них. На корабле нельзя было шуметь, стучать. Моряки могли только красить, перебирать ЗИПы, «подбивать» бумаги. Словом, сплошная благодать. Вечером корабль возвращался на своё место у берегового причала. В вечернее время все свободные от вахт играли в футбол. Вокруг был
Я уже знал, что планируюсь на новостроящийся корабль – тральщик проекта 266. Этот корабль должен был идти в Севастополь и затем нести боевую службу в Средиземном море. Я зубрил ППСС, морское право и другие документы, которые могли пригодиться в будущем. Изредка днём я заходил в операторскую стенда и спрашивал, где мы сейчас. Представители науки отвечали на полном серьёзе, что тральщик огибает мыс Доброй Надежды, или же что мы у мыса Горн…
Вечерами в открытые иллюминаторы каюты струился наполненный смолистыми ароматами воздух; спалось беззаботно, как в раннем детстве.
В одну из суббот часов в семнадцать я отпустил в Таллинн ВСЕХ!!! офицеров и сверхсрочников до семи утра понедельника. Автобусы ходили чётко. Многие «научные мужи» с этим же автобусом убывали домой, а наутро к 8.00 уже были на службе. На всякий случай оставил с собой молодого мичмана – старшину команды мотористов, секретаря комсомольской организации корабля. До 21.00 команда наигралась в футбол. Попили чай и в 22.00 сыграли отбой. Планировал завтра походить на шлюпке под парусом вблизи корабля, устроить соревнования по плаванию и многое другое.
Примерно в 24 часа прибегает рассыльный (телефон был на причале) и скороговоркой: «Оперативный дежурный передал – исполнить «Иже», исполнить «Буки», открыть вахту на ЗАС». Сыграл боевую тревогу; экстренно запустили гирокомпас, снялись со швартовых. ОД полигона (был такой!) по ЗАС передал: «Боевая тревога. Следовать в район севернее входа в бухту Хара Лахт для несения подвижного дозора». Отчего и почему – ни слова.
Но очень нажимал на слово «фактически». До утра ходили взад–вперёд по линии дозора. Поочерёдно на носовом и кормовом автоматах сидела половина расчётов. Комсорг обошёл весь корабль, внушая всем, что что-то случилось серьёзное, и что, раз офицеров и мичманов нет, то вахту все должны нести образцово и особо внимательно. Я вёл вахтенный и навигационный журналы, отвечал по ЗАС на вопросы ОД. И, конечно, – ни слова, что я один. Перед рассветом пришло приказание: «Начать контрольное контактное траление фарватеров к востоку от Таллинна».
Стало ясно, что проводятся мероприятия по переводу в полную или повышенную боевую готовность. Вызвал командира отделения минёров и приказал ставить трал МТ-1. Задал длину оттяжек, буксира и другие параметры трала, исходя из глубины фарватеров. Мокрушин всегда сам зорко следил с мостика за постановкой тралов (иногда в погоне за нормативами минёры хитрили и не ставили все положенные резаки, экономя на этом время). Я также всегда подражал ему и знал все тонкости постановки тралов. Впоследствии мне однажды это пригодилось в Средиземном море. Будучи старшим – начальником штаба – на одном из тральщиков, я оказался на высоте, так как ни командир БЧ-2-3, ни минёры толком не знали, как правильно поставить трал. А тралить надо было барьер из противолодочных буёв фактически.
Словом, доложил ОД, что начал траление и до темноты мотался, как белка в колесе. Благо фарватеры были заранее нанесены на секретные карты самого крупного масштаба. Фарватеры были прибрежные. Масса всяких знаков, значков и ориентиров легко позволяла иметь надёжное место каждые пятнадцать минут. Мне помогали рулевые; сигнальщик был за вахтенного офицера. Похоже, морякам даже понравилась эта игра в «войну» без начальников. Я понимал, что впоследствии начальство потребует кальки с прокладки, и крутился вовсю. Страх всё же был: а вдруг прикажут идти в Балтийск или ещё куда-то? И сколько это может продолжаться дней? Радисты слушали радио, но о войне в эфире речи не было. С наступлением темноты опять дали приказание занять линию дозора.
Появилась надежда, что утром офицеры всё же как-то с помощью ОД доберутся катером на корабль.
СССР, 1970-е гг. Водоизмещение полное 790 т, мощность дизелей 10 000 л. с., скорость хода 19 узлов. Длина наибольшая 61 м, ширина 10 м, среднее углубление 3,5 м. Вооружение: четыре 30-мм и четыре 25-мм автомата, 2 РБУ, до 10 мин. Обозначение НАТО: "Натя".
К моей глубокой радости, утром в понедельник пришло радио – зайти в Хара Лахт и продолжить замеры на стенде. Около 7.30 мы ошвартовались, заняв свое место, а на корабль дружно ринулись мои офицеры и сверхсрочники из-за кустов, где они прятались и решали, как попасть на корабль. И всё сошло. Думаю, «мохнатые уши» всё же доложили наверх. Но когда недели через две я вернулся в Таллинн, об этом эпизоде никто не вспомнил. Не знаю, как командование оценило мой «подвиг», но всё сошло с рук. Оказалось, что и я внёс свою лепту в имевшие место события в Чехословакии – в подавление попытки контрреволюции. Об этом стало известно дня через два. По этой причине и переводился Флот в повышенную готовность. Мне, как всегда, повезло. А ведь этот случай мог здорово «сломать мне шею».
Осенью получил приказ о назначении командиром ТЩ проекта 266. Сдал дела помощнику и убыл к новому месту службы в бухту Стрелецкую в Севастополь. Мой ангел-хранитель не раз выручал меня. Но это – тема для других рассказов.
Глава 4. ВОСПОМИНАНИЯ О БЫЛОМ
Рыба
Родился я 4 сентября 1930 года в г. Брянске. В этот день моя бабушка Александра Васильевна пошла на базар и купила рыбу, только что выловленную в реке Десна. Река тогда была ещё чистая! А женщины в воде полоскали бельё!
Придя с рыбой домой, она увидела, что одна рыба ещё жива. Это был угорь. Бабушка пустила его в таз с водой, и он начал энергично в нём плавать! Бабушка была добрая и очень религиозная, она увидела в этом добрый знак от Бога; взяла и перелила воду с рыбой в ведро и отправилась к Десне, где и выплеснула рыбу в реку, даровав ей жизнь и свободу! Этот достоверный факт ознаменовал начало моей жизни. Думаю, эта рыба и поступок моей бабушки сделали меня моряком и спасли от многих бед!
16 июня 1941 года отец привёз нас в Ленинград. Сестра была старше меня на 5 лет, и отец мечтал дать ей образование в Ленинграде. За пять довоенных дней мы успели бегло осмотреть город. Были в Эрмитаже; помню особняк Ксешинской («за дрыгоножество подаренный»), (особенно мне запомнились лица моряков, сознательно уничтожающих свой корабль!); отец рассказал мне об их подвиге; а также – мечеть, сфинксы, ростральные колонны, Невский во всём его великолепии и т.д. Поразила тихая интеллигентная публика (не в пример шумной и крикливой Москве!) Но это счастье длилось всего пять дней!
22 июня грянула война. Мы были на улице и, как и все, слушали по радио первые сводки. Вдруг к отцу подошла бабка-нищенка. Настоящая баба Яга! Нос у неё почти касался подбородка (ну вроде как у артиста Миллера, когда в кино он играл бабу Ягу!) Отец был добрый и отзывчивый человек. Он дал ей два или три рубля – сумма по тем временам немалая, на что баба Яга ответила: «Спасибо тебе, добрый человек. Война будет страшная, но ты и все твои близкие уцелеют». Сестра, ей было уже 16 лет, рассмеялась. Но отец прикрикнул на неё: «Не смей смеяться над старым человеком». Я помню это ярко и дословно. Уж очень зловещей была эта баба Яга!
И что же? – Война пощадила нашу семью. Бабушка и тётя Юля последним эшелоном покинули Брянск. Половину эшелона разбомбили, и он пошёл под откос. А они уцелели! Брат 1924-го года рождения был сапёром и ни разу не был ранен, хотя его многие друзья погибли при обезвреживании мин.
Блокада
Мы остались в блокаде. И по всем законам были обречены на смерть. У нас не было ничего. Ни денег больших, ни вещей, ни, тем более, драгоценностей, что можно бы было обменять на еду. Спасло нас то, что муж сестры мамы дядя Шура был начальником цеха Кировского завода. На наше счастье где-то 20 июня его жена и дочка уехали отдыхать в деревню под Брянск к его отцу и матери. А мы временно поселились на лето в их квартире. И в самые трудные блокадные дни он смог помогать нам, а не своей семье. Недавно, читая книгу Акуловой (жены В.Конецкого) узнал, как умирающая от голода тётя Конецкого пришла к матери Конецкого, а та в довольно грубой форме отправила её домой, так как кормила своих двух сыновей, а поделиться было нечем. А на следующий день матери стало стыдно, и она сказала Виктору: «Сходи, навести тётю». Он пришёл, а та уже умерла, сидя в кресле. Такое было время, и осуждать за это никого нельзя!
Особой страницей в военной летописи Кировского завода является ленинградская блокада. Головная площадка на проспекте Стачек 47, находившаяся в 4 км от передовой на самом опасном для Ленинграда направлении, была превращена в крепость. Здесь было построено более километра баррикад, 18 дзотов, 13 минометных гнезд, 27 бомбоубежищ и блиндажей, в стенах заводских зданий пробиты бойницы и амбразуры для полусотни пулеметов. -
Кировский завод фактически стоял на передовой. Каждый обстрел уносил жизни рабочих. Это позволяло дяде изредка привезти домой котелок каши или какой-то еды. Порции отпускались утром на всех живых! Он же сумел ещё в августе привезти машину дров. Это были не дрова, а сделанные из дерева модели для форм отливок деталей. Были они сухие, из сосны, и легко кололись. Жили мы в его квартире, и этих щепок хватило, чтобы три раза в день согреть кипяток. Мы пили его три раза! Горячая вода добавляла калорий, которых не было в еде!
И ещё один невероятный факт: в доме напротив (мы жили на Пушкинской, 16), глубоко в подвале из какой-то трубы немного шла вода. У крана стояли в очередь вёдра и их продвигали к крану по мере наполнения. Откуда была эта вода, понять не могу, ведь водопровод не работал. Может, это родниковая или невская вода попадала в ржавые лопнувшие трубы и шла самотёком в подвал? Словом, не надо было ходить к Фонтанке. Это экономило силы матери. Умерла бы она – конец бы и нам с сестрой. Мать была очень волевая и умная. Когда 9 сентября сгорели Бадаевские склады, то никто ничего не понял. Вдруг опустели все полки магазинов. Стали давать соевые бобы: за один килограмм сахара – один килограмм бобов, за один килограмм масла – один килограмм бобов и т.д.
Мать схватила наволочку и мгновенно отоварила все карточки. Она принесла килограммов 10-15 бобов! А на следующий день пропали с полок и бобы. Немцы начали бросать листовки: «Доедайте бобы и готовьте гробы!» Сам читал! Мать понимала, что больше еды не будет. Всего только один стакан в день мочили в воде; затем рыхлые бобы я прокручивал через мясорубку, и эта масса варилась в трёхлитровой кастрюле на буржуйке. Соли было вволю. Этот «суп» – мутную воду – мы пили дважды, в обед и вечером. Утром – чай, то есть вода и плюс пайка хлеба – 125 граммов, разделённых на три равные части!
Прочитав воспоминания подготов о зиме 1941 года в блокаду, я понял, что нам сильно повезло. Мы не жгли мебель, не ломали полов! Квартира-то была дяди Шуры! Не ходили далеко за водой. Когда весной 1942 года открылись школы, там раз в день кормили кашей. Тут я с удивлением обнаружил, что в классе полно совсем не измождённых детей! Я был самый страшный и дохлый. Сестра тоже. Отец (он был на казарменном положении на Кировском заводе) утешал нас: «Ведь все, кто был хуже, уже умерли. А вы остались живы. Радуйтесь этому!»
В августе 1942-го нас всей семьёй отправили в эвакуацию в Сибирь. Да мы и не пережили бы вторую зиму, организмы были сильно ослаблены. Наступил новый этап жизни. Через родственников нашли адрес бабушки и тёти, – они жили в Тамбовской области. Словом, 1941-й год пощадил нас! Два года мы прожили в Сибири. В Бердске весной я окончил пятый класс. Сосед-десятиклассник Вова Шарнин, уходя в армию, подарил мне на память книгу «Модели военных кораблей».
Поскольку, предполагаем, сей сюжет будет интересен для юных читателей, приведем ссылку на одну из имеющихся в инете более поздних книг аналогичной тематики -
А также - (1926-1996). Почётный член Русского общества по изучению проблем Атлантиды. Писатель, судомоделист (Москва).
Это была чудесная довоенная книга, где описывался не только способ изготовления и окраски моделей, но и подробные чертежи эсминцев и крейсеров. Описание и вид кнехтов, вьюшек, трапов, ну и всего, что имеется на верхней палубе. А в конце был огромный словарь морских слов от «анкер» до «якорь». Я мгновенно выучил эту книгу наизусть, в том числе и все термины. Придя на флот, я много знал такого, о чём и не слыхивали мои товарищи.
