После обеда все пошли на концерт. Больше всего Дусе понравились жонглёры и акробаты. После них на сцену вышел клоун и тоже расстелил ковёр и пытался всё делать, как акробаты, но у него ничего, конечно, не получалось, и он стал очень смешно снимать свои огромные ботинки и широченные брюки и одну за другой штук двадцать жилеток, которые оказались на нём. Дуся невольно смеялся вместе со всеми. Затем девушка стала играть на скрипке нежную, грустную пьесу, и Дуся, слушая её, вспомнил Метелицына: как он шагал позади строя, лицо его было пасмурным и взгляд тёмных глаз казался тяжёлым и печальным. А потом этот Метелицын появился под фонарём у будки и весело говорил Раутскому: «Но тут же только один малыш, а где остальные?» И Дусе вдруг представилось, что всё это было когда-то давно-давно. Ведь тогда Тропиночкин ещё сидел на острове, а теперь он в лазарете и видеть его нельзя. Метелицыну же грозит исключение из училища, тогда как виноваты только они. Когда всё выяснится, им, наверное, не выдадут ни погон, ни ленточки на бескозырку. Что, если поставят их позади строя? Или совсем отчислят из училища? И придётся снова надевать свои короткие штаны и длинные чёрные чулки с резинками, заштопанные на колене. И тётя Лиза станет горестно говорить: «Эх, ты!» А бабушка, притворяясь спокойной, утешать её: «Ну ничего, что же теперь делать. Значит, не получился из него моряк — не в отца вышел...» Дуся почувствовал, что слёзы щекочут щёки. В это время скрипка смолкла, раздались рукоплескания. Он едва успел вытереть глаза, как в зале зажёгся свет. — Парамонов, ты что это? Плакал, да? — спросил Япончик. — Ничего я не плакал, — отвернулся Дуся. — Сам ты, может быть, плакал. Мальчик молча пошёл с ним рядом. — Знаешь что? — сказал он. — Давай завтра наберём для Тропиночкина малины. Я знаю хорошее место — там она ещё есть, спелая, спелая. Ладно? — Ладно, — согласился Дуся, — наберём. До ужина так ничего и не случилось, а потом начались танцы, и, когда стало уже темнеть, гости поехали на станцию. Их провожали всем лагерем. Дуся видел, как садились в автобус акробаты в серых спортивных плащах и одинаковых шляпах, с одинаковыми чемоданчиками в руках. Потом появился невысокого роста, но очень важный и серьёзный человек. Он остановился у автобуса и посмотрел вокруг с сознанием своего достоинства и превосходства.
Видимо, .
«Где-то я его видел», — подумал Дуся. — Это клоун. Смотрите, это клоун! — зашептал Колкин. Клоун, заметив оживление среди мальчиков, грозно нахмурился и скрылся в машине. Оркестр заиграл попурри и потом вальс «На сопках Маньчжурии». И долго ещё после того, как машины отъехали и лагерь, казалось, опустел и затих, плыли над лесом широкие, мягкие волны звуков.
Откровенный разговор
Узнав, что в лодке, прибитой к берегу грозой, были воспитанники, да притом двое из младшей роты, капитан первого ранга Бахрушев вызвал к себе Стрижникова и долго говорил с ним. Он сказал, что такое нарушение не может быть оставлено без внимания, что необходимо установить, кто из новичков был в лодке, и настойчиво предостеречь от нарушения правил в лагере и училище. — Надо, чтобы священное для моряка чувство дисциплины укрепилось в молодых нахимовцах с первых же дней, с первых шагов в нашем коллективе!.. Что касается Метелицына, — продолжал начальник, — то я склонен отчислить его из училища, однако мичман Гаврюшин очень его отстаивает.
Николай Георгиевич Изачик в лагере. - А.А.Раздолгин. Нахимовское военно-морское училище. — СПб.: Издательско-художественный центр «Штандарт», Издательский дом «Морской Петербург», 2009.
— Разрешите мне тоже просить вас не принимать пока окончательного решения о Метелицыне, — сказал Стрижников. — Мне кажется, что ещё не все обстоятельства этого «путешествия» по озеру вполне ясны. Тут есть какие-то дополнительные обстоятельства, ещё неизвестные нам. Я хотел поговорить с воспитанником Раутским, но вчера его послали с поручением в город. Может быть, и мои воспитанники разъяснят что-либо. — Хорошо, — сказал капитан первого ранга, — подождём. Он сделал ещё указания, касающиеся отъезда на станцию, и отпустил капитан-лейтенанта. Выйдя от начальника, Стрижников направился через лагерь к лесу, где в сопровождении старшины второй статьи Алексеева находились на прогулке воспитанники его роты. Ему надо было побеседовать с ними об отъезде в училище и начале учебных занятий. Но не это занимало мысли капитан-лейтенанта. «Почему, почему случилось так, что мне до сих пор неизвестно, кто же из малышей (офицеры в лагере и нахимовцы старших рот между собой называли новичков «малышами») был на озере во время грозы? Неужели они мне не доверяют или боятся меня?» — с тревогой думал он, вспоминая, что его настойчивые вопросы перед строем так и остались без ответа. Конечно, можно вызвать Метелицына, чтобы он указал в шеренге новичков своих спутников. Но Стрижников не хотел и считал бы унизительным для себя поступать подобным образом. Это ему казалось недостойным педагога. «Нет, так не годится! Между нами обязательно должно быть полное доверие друг к другу», — убеждал он самого себя.
Капитан-лейтенант так углубился в свои мысли, что едва не прошёл мимо небольшого, стоявшего на отлёте домика с зелёными ставнями. Здесь помещался лагерный лазарет, а Стрижников с утра собирался узнать о здоровье заболевшего вчера воспитанника Тропиночкина. Дежурный санитар предложил ему надеть халат и повёл через крохотный чистый коридорчик в единственную палату, где в полном одиночестве (остальные три койки пустовали) лежал Тропиночкин. — Тут уж приходили к нему приятели, — сказал санитар. — Малины принесли. Только я не впустил их — не велено. Он открыл дверь в палату. Тропиночкин, стоя на койке, усиленно делал знаки кому-то за окном. Заметив входящих, он юркнул под одеяло, но, узнав Стрижникова, должно быть, хотел встать, чтобы приветствовать его.
— Лежите, лежите, — сказал капитан-лейтенант, и знакомая добрая улыбка осветила на миг его умное лицо с двумя одинаковыми морщинками по краям рта. — Как вы себя чувствуете? Тропиночкин молчал, всё ещё борясь с внезапным смущением, и осторожно поглядывал в окно. — Что говорит врач? — обратился Стрижников к санитару. — Врач скоро придёт, — сказал санитар. — Говорит, что застыл где-нибудь сильно паренёк, вот его и прознобило. Малярийный, вроде сказать, приступ. Он, слышь, и раньше малярией болел. — И раньше болел? — спросил Стрижников у Тропиночкина. — Было на фронте один раз, — тихо сказал Тропиночкин, — а сейчас у меня больше ничего не болит, товарищ капитан-лейтенант. — Сейчас-то не болит, — сказал санитар, — а вчера чуть до сорока градусов не догнало. Надо, парень, ещё денёк полежать, а то она, бывает, отпустит на день, а потом опять хватит! — Потерпите ещё немного, — сказал Стрижников, — а в город поедете на машине... Где же вы так простыли? Спать не холодно было в домике? — Нет, — сказал Тропиночкин, — не холодно.
Он повернул голову и стал упорно смотреть в окно, на высокие стволы соснового . Стрижников помолчал, потом сел у кровати на табуретку. Санитар вышел. В это время чья-то белая бескозырка мелькнула под окном, и в открытую форточку влетела бумажка, свёрнутая фантиком. Она скользнула по одеялу и упала на пол. Тропиночкин покраснел и нахмурился. — Кто там? — спросил Стрижников. — Да ну их! — проворчал Тропиночкин. — Сказали — нельзя, а они не уходят. Стрижников подошёл к окну и, распахнув его, выглянул наружу. У домика уже никого не было. Брошенная в окно бумажка всё ещё валялась на полу. — Это, наверное, вам? — Стрижников поднял фантик и протянул Тропиночкину. — Записка какая-то. — Не знаю, — смутился Тропиночкин, — это не мне. — А вы посмотрите, — предложил Стрижников. Тропиночкин покраснел ещё больше и, взяв записку, сжал её в руке и сунул под одеяло. Затем с опаской взглянул на Стрижникова. Но «папа-мама» смотрел в сторону и, должно быть, думал о чём-то своём. — Мне бы хотелось, Тропиночкин, поговорить с вами откровенно. У вас родители есть? — спросил он. — Есть мать, — сказал Тропиночкин медленно, — только она с тех пор, как фашисты отца убили, болеет всё. — А с отцом вы дружно жили? Не скрывали от него ничего? Всё говорили? — Не знаю. Он как встанет утром, так в колхоз, в правление, а то в поле. Он председателем был. — А если провинишься, наказывал? — Порол один раз, чтобы мать слушался. А мать поругает только, и всё: она добрая. — Так. А потом на фронте был? Разведчиком?
— И разведчиком и просто так, при комендантской роте. — Там уж за свои поступки сам отвечал? — Там все отвечали. И я тоже отвечал. — Это хорошо, — серьёзно сказал Стрижников. — Значит, у вас есть настоящая фронтовая привычка к дисциплине. У других её ещё нет. — Он помолчал и продолжал задумчиво: — Двое наших воспитанников катались на лодке по озеру со старшим нахимовцем. Да ещё в грозу! Начальник вынужден с этого нахимовца спрашивать в пять раз строже. Просто отчислить его из училища собирается. Тропиночкин, очень внимательно разглядывавший всё время узоры на одеяле, запыхтел и ещё более нахмурился. — Метелицына отчислить? — глухо спросил он. — Да, Метелицына. А вы разве знаете? — удивился Стрижников. — Он не виноват, — сказал Тропиночкин. — Вовсе он не катался. — Не катался?
— Это они за мной на остров пришли, а то у меня унесло. Я туда переехал на плоту — так просто, посмотреть, а плот и унесло. — Тропиночкин тяжело вздохнул и посмотрел в окно. — Я бы вам, товарищ капитан-лейтенант, и раньше сказал, когда вы спрашивали, да мы слово дали не говорить. Стрижников молчал раздумывая. — Это серьёзное дело, — сказал он наконец. — Как же вас заметили на острове? — Меня бы не заметили — Парамонов помог. — Он тоже был с вами? — Нет, он на острове не был, он на берегу стоял. — Так, — вздохнул, в свою очередь, Стрижников, посмотрел на часы и встал. — Мне пора, — сказал он. — Поправляйтесь, Тропиночкин. Кажется, я доверял вам больше, чем следовало, но всё-таки я не жалею об этом. Всегда ведь лучше доверять друг другу. Верно? И, не дожидаясь ответа, он вышел. Тропиночкин некоторое время сидел неподвижно. Затем вспомнив о записке, вытащил её из-под одеяла и, развернув, прочёл торопливо написанные карандашом слова: «Метелицына отчисляют из-за нас. Давай признаваться».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Вот уже третий раз за эти дни Дуся слышал о своём отце от людей, которых он никогда раньше и не видел, но которые, оказывается, знали его отца и, как он мог уже заметить, относились к нему с глубоким уважением, даже любовью. Вероятно, этот человек тоже слышал об отце. Может быть, он сам бывал с ним в морских походах и сражениях. — Вы моего папу знали? — спросил он. Моряк помедлил с ответом. — Нет, — сказал он, — лично я его не знал, хотя мог бы знать. Я тоже в Кронштадте живал и на Баренцевом служил, но вот встретиться не пришлось. Слышал же я о твоём отце много. С его именем связаны очень памятные страницы наших морских сражений и побед. Вот подрастёшь — узнаешь. Я надеюсь, что из тебя тоже выйдет хороший моряк — в отца. Как ты думаешь? — Я попробую, — тихо сказал Дуся. — Попробуешь? — переспросил капитан второго ранга. — Ну, добро, пробуй, только чтобы без промаха. А я погляжу, как у тебя дела пойдут. Он погладил Дусю по стриженому затылку и отпустил.
Оказалось, что обе группы нахимовцев уже закончили осмотр корабля и вернулись на . Япончик и Пруслин сидели на кнехте у борта, а Терехов и Терёхин устроились на маленьком возвышении рядом с орудийной башней. Там ещё было немного места, и Дуся собирался примоститься с ними рядом. Но в это время появился Стрижников. Все тотчас встали. — Сидите, сидите, — сказал капитан-лейтенант. — Впрочем, — продолжал он, прищурясь, — знаете, что тут под вами? Тут же люк порохового погреба! И «папа-мама» сделал такое страшное лицо, что Терехов и Терёхин, собравшиеся было опять сесть, невольно вскочили и съёжились. Все засмеялись, и Дуся с облегчением подумал, что Стрижников весёлый и добрый человек; больше он, наверное, не будет спрашивать, кто был на озере во время грозы. — У кого есть вопросы — можете задавать! — громко объявил Стрижников.
Но весёлая искорка всё не потухала, и ребята не сразу настроились на серьёзный лад. — Спроси, где тут рында-булиня, — зашептал Пруслину лукавый Япончик. — Спрашивай сам, — отмахнулся от него Пруслин. — Рында-булиня тут есть? — крикнул Япончик и спрятался за Рогачёва. — Может быть, рында? — серьёзно спросил молоденький офицер, с которым они поднимались на капитанский мостик. — Рында, — пояснил он, — это сигнальный колокол, в который отбивают склянки, а рында-булинь — конец, за который дёргают для удара. — Я знаю, — вставил Япончик, — это самый короткий на корабле.
— Задавайте вопросы посерьёзнее, — сказал Стрижников. — Кстати сказать, умело дёрнуть за рында-булиню — это тоже искусство. Попробуйте-ка сами отбивать склянки — сразу у вас ничего не выйдет: тут нужна пружинистая, натренированная рука. На корабле всё требует тренировки и опыта. — А какое тут самое главное оружие? — блестя глазами, спросил вдруг Серб-Сербин. — Самое главное? — переспросил капитан-лейтенант. — Вы что же, хотите обязательно самое главное? — Так точно, товарищ капитан-лейтенант, — серьёзно сказал Серб-Сербин. — Я думаю, главный калибр тут главное, — добавил он, показывая рукой на громаду орудийной башни, простёршей над палубой свои мощные стальные стволы. — Пойдёмте-ка, я вам покажу главное, — Стрижников порывисто повернулся и зашагал вдоль борта.
Все в некотором недоумении последовали за ним. — Торпеды, что ли, самое главное? — пробормотал крепкий рыжеголовый Рогачёв. Но «папа-мама» миновал шкафут и направился к кормовому срезу. — Наверное, новое какое-нибудь оружие появилось, — громко зашептал вице-старшина Колкин. Но Стрижников подошёл к неприметному стальному каземату бортового орудия и остановился. — Читайте, Парамонов! — приказал он. Волнуясь, Дуся прочёл вслух выбитые на броне слова:
— «27 апреля 1942 года, во время массированного вражеской авиации и артиллерии, на крейсере возник пожар, угрожавший взрывом порохового погреба. Командир этого орудия Фёдор Петров, не пощадив жизни, бесстрашно сбросил за борт горящие снаряды и тем спас корабль и своих товарищей. Имя героя навеки внесено в список экипажа крейсера «Революция». — Вот оно, наше главное оружие, — с какой-то почти суровой строгостью сказал «папа-мама». — Самоотверженность, отвага, преданность Родине! Он медленно снял фуражку, и нахимовцы, следуя его примеру, обнажили стриженые головы. В торжественной тишине отчётливо прозвучал сигнал горниста. Где-то вдали он смешался с мелодией оркестра, игравшего на берегу, и стих, растаяв в морском просторе. Отрадное, гордое сознание своей причастности к флоту проникло в сердца молодых моряков, и готовность быть верными суровым и прекрасным законам боевого товарищества отдалась в душе каждого из них чистой и сильной волной.
* * *
Перед тем как покинуть корабль, все они выстроились на палубе. Капитан второго ранга тепло попрощался со всеми и чуть заметно подмигнул Дусе, как бы желая сказать: «А с тобой мы, брат, теперь знакомы. Смотри же не подкачай». Нахимовцы звонко и дружно крикнули «спасибо» и по висящему над водой трапу спустились на катер.
Прошло ещё несколько минут — и красивый силуэт отодвинулся вдаль и, казалось, покачивался на морской зыби. Мачты и трубы отчётливо выделялись ещё на зеленоватом фоне предвечернего неба, а могучие башни орудий уже как бы слились с корпусом корабля и одной собранной стальной глыбой возвышались над морем.
Неожиданные последствия
Утром Дуся почувствовал себя одиноким. Ему не хватало Тропиночкина. Он так привык к нему и так хотел поскорее рассказать про всё, что было на корабле! Неужели Тропиночкин по-настоящему заболел? Старшина Алексеев говорит, что в лазарет сегодня нельзя пойти. Почему? Разве это справедливо? Ведь болеть всегда так скучно. И потом, Тропиночкин, может быть, думает, что про них всё узнали? Между тем сразу после завтрака на озере начались шлюпочные соревнования, и все отправились к пирсу.
Со станции прибыли два автобуса с гостями и артистами. Щеголеватые, подтянутые нахимовцы старших рот обсуждали ход спортивных соревнований, предупредительно уступали дорогу приезжим и со сдержанной вежливостью отвечали на вопросы о жизни лагеря. Ни Раутского, ни Метелицына не было среди них. На открытой веранде клуба, невидимый за деревьями, играл вальсовые мелодии духовой оркестр. Япончик предложил пойти посмотреть лакированную машину, на которой в лагерь приехал генерал, но Дуся отказался. В смутном, тревожном раздумье он отошёл в сторону от других и, прислонившись к дереву, стал смотреть на озеро. Мелкие тёмно-синие волны гуляли теперь у острова. Он походил на свежую, зелёную клумбу и уже не казался Дусе таким загадочным, как раньше. Берег озера у пирса почти совсем опустел: все направились наверх, и там сразу стало шумно и очень весело. Между стволами деревьев было видно, что приехавшие гости взялись за один конец каната, а нахимовцы, в большинстве новички, — за другой и в шутку стали перетягивать канат. Полный пехотный генерал с красивой седеющей головой весело подавал команды. Ему мешала одышка. Было жарко, и он всё время утирал лоб платком. К Дусе доносились крики и дружные взрывы смеха.
Вдруг кто-то положил ему руку на плечо. Дуся обернулся — перед ним стоял Метелицын. — Здравствуйте, — пробормотал Дуся робко. Метелицын, не отвечая, внимательно посмотрел вокруг. — Вас кто-нибудь заметил тогда? — спросил он глухо. — Не знаю, — растерянно признался Дуся. — Мы думали, что нас никто не заметил, а капитан-лейтенант Стрижников говорил — заметили.
Метелицын молчал, и тёмные глаза его из-под широкого лба смотрели угрюмо и озабоченно. — Это, может быть, и не нас заметили, — тихо сказал Дуся. — Да уж, не нас! Кого же? — Он опять тягостно замолчал. — Шлюпку тоже в кустах нашли, — сказал он мрачно. — Теперь Раутскому отвечать придётся. — Раутскому? — Ну да. Он же был дежурным по пирсу, ему и отвечать. Это, брат, серьёзное дело — казённое имущество не уберечь. — Так ведь как же... — начал было Дуся.
— Вот так же! — сказал Метелицын. — А если про вас узнают, так ещё хуже будет: тут в прошлом году девочка одна утонула из пионерского лагеря. С тех пор у нас особенно строго. Сейчас они думают, что шлюпка была не привязана и её отогнало ветром. А если узнают, начальник училища этого так не оставит. — Может быть, не узнают, — уныло проговорил Дуся. — Узнают или не узнают, а всё равно придётся сказать, — неожиданно заключил Метелицын. — А иначе придётся Раутскому за всё отвечать. У него за всю службу ни одного замечания не было. Что же мы, его подводить будем? — Как же быть-то? — растерянно спросил Дуся, удивлённый таким неожиданным поворотом дела. — Вот так и быть: в случае чего вы ни слова не говорите про Раутского. Скажите, что это всё я один делал. Понятно? В сущности, ведь он действительно ни при чём. Понятно? — Понятно, — повторил Дуся, чувствуя, однако, какую-то неясность в душе. — Ты так и приятелю своему скажи. Ясно? — Тропиночкину? Он заболел. Его в лазарете оставили. — Вот тебе раз! — Метелицын нахмурился вновь. — Должно быть, простудился на озере. Теперь особенно круто всё повернётся. — Неужели круто? — совсем огорчился Дуся. — Ну, посмотрим ещё. Только бы меня из училища не отчислили. Ты иди теперь и помни, что я тебе сказал. — Метелицын мягко подтолкнул Дусю в плечо, и Дуся медленно пошёл к лагерю, встревоженный и смущённый. Надо было обдумать всё, что он узнал. Как было бы хорошо поговорить теперь с Тропиночкиным, но это невозможно: в лазарет не пускают и, верно, не пустят ещё целых два дня. Дусе казалось, что вот-вот должно что-то случиться. Но, странное дело, уже наступило время обеда, а ничего не произошло.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
— Впритирочку! — восхищённо заметил Колкин. Дуся вслед за другими должен был перешагнуть на трап. Это оказалось не так просто, потому что катер качался. Едва Дуся стал на борт, как ударила волна. Он чуть не сорвался в воду, но вовремя ухватился за поручни и уже без страха, а, скорее, с удовольствием поднялся по колыхающимся над водой ступеням. Стрижников доложил вахтенному офицеру о прибытии на крейсер воспитанников нахимовского училища. Все выстроились вдоль борта, с любопытством поглядывая на массивные трубы и могучие орудия крейсера. Но вот из ближнего люка появился невысокий полный моряк в синем кителе, похожем на спецовку заводского рабочего. — Старпом, старпом идёт! — зашептали вокруг. Тут только Дуся разглядел на его знаки различия капитана второго ранга.
Старший помощник командира крейсера подошёл к ним и поздоровался. Они ответили звонко, но не очень стройно. — Лучше надо здороваться! — сказал капитан второго ранга. — Мы ведь хозяева гостеприимные! — При этом он улыбнулся и посмотрел на часы, казавшиеся очень маленькими на его широкой волосатой руке. — Сейчас десять ноль-ноль, — продолжал он, став снова серьёзным. — Времени у нас не так уж много, будем его беречь. Всё вы в один день не осмотрите и сразу не поймёте. Чтобы хорошо узнать корабль, надо на нём послужить. Пока вам придётся ограничиться общим знакомством с крейсером. По его указанию все разделились на две группы: одна отправилась сначала в машинное отделение, вторая — осматривать надстройки. Дуся попал во второю группу. Молодой офицер в тёмно-синем кителе с золотыми полосками на рукавах и тонкими, как брови, маленькими усами повёл их вдоль борта по железной палубе. — С чего же начнём? — сказал он, вдруг останавливаясь и вопросительно глядя на обступивших его мальчиков. Но юные гости растерянно молчали. — Вы-то сами что хотели увидеть? Ну, вот хоть вы? — настойчиво спрашивал офицер, положив руку на плечо стоявшему рядом с ним Пруслину. — Я бы хотел, чтобы торпеду пустили, самую настоящую! — сказал Пруслин, и его серьёзные глаза на сосредоточенном смуглом лице буйно сверкнули. Офицер посмотрел на него и озадаченно покачал головой: — Ну, торпеду я для вас не могу пустить, особенно настоящую, а торпедные аппараты можно будет посмотреть. — Из тоже выстрелить нельзя? — спросил Япончик.
— Тоже нельзя, — сказал офицер и улыбнулся. — А можно залезть на самую высокую мачту? — солидно спросил Рогачёв, всегда такой молчаливый. — И оттуда посмотреть кругом во все стороны! — добавил он смущённо, и его веснушчатое лицо стало совершенно пунцовым. — Вот это можно! — сказал офицер. — Там вы и боевую рубку увидите, и зенитные пулемёты, и ходовой мостик. Возражающих не имеется? Возражающих не имелось. Вслед за офицером все подошли к мачте и стали подниматься по узким наружным трапам. Мачта походила на могучий ствол огромного дерева. Боевая рубка представляла собой как бы большое дупло внутри стального ствола. Дуся вслед за другими пробрался в рубку через узкую, как бойница, дверь. Полукруглые броневые стены были увешаны телефонными трубками, сигнальными щитами, приборами всех видов. — Во время боя, — сказал офицер, — сюда поступают все сообщения от орудий и механизмов и отсюда отдаются команды во все части корабля. На мостике впереди рубки стоит сам командир крейсера. Когда стали подниматься выше, на флагманский мостик, Дуся, шедший позади, нарочно задержался. Ему хотелось постоять немного на том месте, где во время похода находится командир.
Однако у штурвала уже стоял вице-старшина Колкин. Надвинув на лоб бескозырку, он что было сил свёл брови и грозно смотрел вперёд, словно видел перед собой эскадру противника. Вдруг он наклонился к медному рупору и тихо, но отчётливо прошептал: — Полный ход! Отдать швартовы! Торпеды на товсь! Между тем сверху доносился голос офицера. — А этот мостик, — услышал Дуся, — предназначен для командующего эскадрой. Тот корабль, на котором находится командующий, называется флагманским. И мостик тоже называется флагманским. К нему притягиваются взоры всех кораблей эскадры — недаром же он расположен высоко над палубой. Отсюда море видно ещё дальше, обзор шире. Дуся поспешил наверх.
На следующем мостике на узких площадках, казалось висевших в воздухе, были размещены зенитные автоматы. Дуся придвинулся к самому краю мостика, но, взглянув вниз, невольно отпрянул и цепко ухватился за ограждение: палуба была так далеко внизу, что ему показалось, будто он повис где-то между небом и морем. — Не робей — привыкнешь! — заметил офицер. — Нашим морякам приходится нести вахту и повыше. Выше находился сигнальный мостик. — Отсюда матросы передают боевые приказы и сигналы на другие корабли: днём — разноцветными флагами, ночью — огнями, — сказал офицер. Так вот они где стоят, эти удивительные моряки-сигнальщики! Их мостик похож на большое гнездо, поднятое к самому небу. Как приятно смотреть отсюда во все стороны, только не под ноги, а в море! Тогда совсем даже не страшно. Чайка, лениво расправив крылья, пролетела совсем рядом, — были ясно видны красные перепонки на её лапках, поджатых к животу. Подул ветерок, и Дуся услышал шорох корабельного флага. На мачте правее мостика и почти на одном уровне с ним билось и трепетало знакомое полотнище с широкой синей полосой внизу, с красной звездой, серпом и молотом над нею. Казалось, флаг этот звал в далёкий зеленоватый простор моря. Покрытое мелкой зубчатой волной, оно словно лучилось под солнцем. Вдруг далеко, у самого горизонта, взметнулась белая пенистая груда, глухой удар прошёл по воде, и чуткое тело корабля вздрогнуло. — Что это? — тревожно обратились к офицеру сразу несколько человек.
— Мины рвут. Тут ещё до сих пор не море, а , — очень серьёзно сказал офицер и осторожно погладил свои маленькие чёрные усики. Когда спустились обратно на палубу, к Дусе протискался Япончик, дёрнул за рукав и поманил за широкий раструб вентилятора. — Чего ты? — спросил Дуся. — А вот того ты! — рассердился Япончик. — Ты что же, подвести нас хочешь? Дуся, не понимая, испуганно смотрел на приятеля. — Про воротник я тебе говорил? Из-за тебя нас здесь матросы салагой звать будут. Пойдём! Он потянул Дусю за руку, и тот невольно последовал за ним. Они сошли вниз по железному трапчику и оказались в узком коридоре. На Дусю пахнуло теплом и запахом машинного масла, вокруг него что-то сильно гудело. — Не бойся, это воздух гудит, — сказал Япончик, — вентиляторы такие. Мы в самом низу были. Тут до дна ещё знаешь сколько! — Куда же мы идём? — спросил Дуся. — , давай поскорей, тут близко.
Сделав два-три поворота, они очутились в небольшом отсеке, где тускло горел свет и по стенам белело несколько умывальников. Япончик быстро накинул дверной крючок и, ловко вскарабкавшись на одну из раковин, снял с переборки продолговатую дырчатую коробку, издававшую сладковатый запах. — Давай воротник! — заторопил он Дусю и сам помог отделить воротник от фланелевки. Затем Япончик посыпал на воротник из банки и начал сам усердно и быстро стирать его под краном.
Через несколько минут всё было готово, и они как ни в чём не бывало выбрались снова на верхнюю палубу. Дуся чувствовал только хлористый запах и некоторую неловкость от мокрого воротника, касавшегося шеи и холодившего плечи. У грот-мачты уже никого не было. Дуся и Япончик бросились в носовую часть корабля. На огромной палубе виднелись только одинокие фигуры занятых своим делом матросов. Мальчики, запыхавшись, огибали башню орудия, когда перед ними внезапно очутился старший помощник. Дуся остановился как вкопанный, а Япончик мигом скользнул за брезентовые пожарные чехлы, вывешенные для просушки. — Куда так спешите, молодой человек? — услышал Дуся. Широкая рука легла ему на плечо. — Э, да ты, брат, уже вымок где-то. За борт, что ли, упал? — Нет, я не упал, — пробормотал Дуся, оглядываясь, но бежать уже было поздно. — Это — так просто, — сказал он на всякий случай. — Чего проще, — согласился офицер, — чем ждать, пока воротник сам вылиняет! Что ж ты молчишь? Может, струсил немножко, а? Испугался? — Немножко испугался, — сказал Дуся и вздохнул. — Давно на флоте? — спросил офицер строго. Но Дуся увидел в его прищуренных глазах весёлые, добрые искры. — Не очень... — сказал он. — Мы тут с одним мальчиком вместе приехали, да он сейчас простудился. — Только прибыли и уже бывалыми казаться хотите? Откуда ж ты сам? — Из , — ответил Дуся.
Хотя он больше помнил жизнь в Ярославле, но сказать про Кронштадт ему очень хотелось. — Вот как! Да мы с тобой земляки, выходит! — обрадовался старший помощник. — Как фамилия? — Парамонов, — сказал Дуся тихо. — Парамонов? — переспросил офицер. — Парамонов из Кронштадта? Постой, постой... отец твой на Баренцевом море служил? — Служил, — сказал Дуся и еле слышно добавил: — Погиб он. — Да, погиб... это верно — погиб... — задумчиво проговорил офицер, с каким-то новым вниманием вглядываясь в лицо Дуси. — Вот, братец ты мой, какая история выходит. Ну-ка, пойдём со мной, поговорим. Он повернулся и пошёл к люку. Дуся двинулся за ним. — Беги! — донёсся шёпот Япончика. Но Дуся даже не остановился: в ушах его звучал голос моряка, и что-то в этом голосе было такое, что заставляло мальчика покорно идти за этим человеком. Он вслед за офицером спустился по вертикальному трапчику в полутёмный железный коридор. — Вот и моя хата, — сказал старший помощник, останавливаясь. В темноте щёлкнул ключ, и железная дверь каюты раскрылась перед Дусей. — Прошу пожаловать, — сказали ему. Как всякому мальчику его лет, Дусе очень хотелось побывать в каюте военного моряка. В другой момент он порадовался бы случаю очутиться здесь, теперь же он лишь с робким любопытством поглядывал по сторонам. Большое, вделанное в переборку зеркало, фаянсовый умывальник, платяной шкаф, койка, аккуратно заправленная мягким байковым одеялом, рабочий стол красного дерева, над ним металлические часы, барометр, сбоку книжная полка, на полу мягкий ковёр, в углу диван, обитый кожей, — всё это размещено красиво, экономно, от всего веет чистотой, строгим порядком и каким-то особенным, деловым корабельным .
Офицер снял фуражку, вытер платком гладко бритую голову и загорелую морщинистую шею и, расстегнув китель, сел в кресло, указав Дусе рукой на диван. — Стало быть, моряком решил стать? — спросил он. — Да, — пробормотал Дуся, всё ещё не справляясь со своим смущением. — Правильное решение. Отец твой отличным был моряком, храбрым офицером!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Но Метелицын был неутомим. Только раз ему не удалось вовремя поставить шлюпку поперёк волны, и вода хлестнула через борт и залила днище. Дуся привстал было, но Метелицын грозно крикнул: «Сесть!» И им снова пришлось покориться. Наконец шлюпка прошуршала днищем по песку и остановилась, ткнувшись носом в край берега. — Ну, ваше счастье, что не опрокинуло, — сказал Метелицын. — Выбирайтесь поскорее да идите к себе. Дуся и Тропиночкин, порядком промёрзшие, мокрые, напуганные бурей, мгновенно выбрались на сушу. — Спасибо вам, — еле выговорил Тропиночкин, вздрагивая от холода. — А как же шлюпка? — спросил Дуся.
Фото Мустафина Рината.
— Это уж моя забота, — сказал Метелицын. — Вот утихнет немного, отведу к пирсу. А вы, в случае чего, держите язык за зубами. Понятно? — Понятно, — пролепетали Дуся и Тропиночкин и побежали по скользкому берегу. Дождь ещё шёл, но ветер стихал, и небо стало светлее, так что вечер уже не казался ночью. Пробежав метров полтораста по берегу, мальчики очутились на дорожке, ведущей к пирсу. — Ого, куда нас отнесло! — изумился Тропиночкин. — Тише, — остановил его Дуся, — кто-то идёт.
Они замерли под деревом. По тропинке спускались к пирсу два офицера в дождевых плащах. — Вы ясно видели шлюпку? — услышали они, когда офицеры проходили мимо. — Просто как на ладони. Молния осветила всё озеро, и я увидел, как ветер сносит её к берегу. — Да, за такой беспорядок на пирсе придётся взыскивать самым строгим образом. Это совершенно нетерпимо, — проговорил опять первый офицер. Шаги на тропинке замолкли. — Кто это? — прошептал Дуся. — Начальник училища капитан первого ранга Бахрушев. Разве ты не узнал? А с ним, должно быть, дежурный офицер. Видно, они нас заметили на озере.
Начальник училища Николай Георгиевич Изачик вручает приз победителям - юным нахимовцам.
— Что же теперь будет? — Может быть, ещё не узнают, кто виноват, — сказал Тропиночкин. — Нам с тобой надо молчать. Они вновь пустились бежать к лагерю. Гроза помешала обычному для этого времени распорядку: у домика и у забора мелькали в темноте фигуры нахимовцев. Оказалось, что ветром сорвало покров одной из палаток; палатку укрепляли вновь. Дуся и Тропиночкин, воспользовавшись происшествием, незаметно пробрались на свои места и, сняв мокрую одежду, заснули как убитые.
Новые тревоги
Ах, каким прозрачным, каким ясным и свежим было утро следующего дня! Омытый дождём, мир наслаждался теплом и солнцем, озеро тихо светилось сквозь нежный парок, курящийся над водой. Просто трудно было поверить, что ещё вчера вечером здесь свистел ветер, лил дождь, неслись по небу тучи. Само утро как будто говорило: «Да полно, было ли это? Видите, как всё вокруг хорошо!» Хотя до праздника оставалось ещё два дня, весь лагерь был украшен флагами. От главной мачты к воротам — в одну сторону и к передней линейке — в другую тянулись ванты, образуя огромный треугольник из разноцветных флажков. Флаги реяли над будкой у пирса и над домиком дежурного офицера.
Передняя линейка перед белоснежными палатками сверкала чистотой, достойной боевого корабля. Старшина второй статьи Алексеев, всегда находившийся при роте в отсутствие офицера-воспитателя, объявил, чтобы до завтрака все привели в полный порядок одежду, вычистили ботинки и пуговицы на бушлатах, так как предстоит поездка на корабль. Вот это да! Вот это денёк! Дуся и Тропиночкин долго возились у крыльца, счищая друг с друга щёткой пятна глины — следы вчерашнего неурочного путешествия, — и с некоторой тревогой поджидали прихода «папы-мамы».
Капитан-лейтенант Стрижников появился в парадной тужурке, с белым крахмальным воротничком и чёрным галстуком. Он приказал построить роту повзводно и, приняв рапорт вице-старшины, прошёлся вдоль рядов раз и другой. И Дусе вдруг показалось, что «папа-мама» сердит и чем-то озабочен. Беспокойное сознание, что вчерашнее происшествие не пройдёт даром, охватило его. Но Стрижников всё молчал, и Дусе уже пришло в голову, что, может быть, он ещё ничего не знает, как вдруг капитан-лейтенант сказал: — Вчера я разрешил вам всем быть свободными до вечернего отбоя. Я думал, что каждый из вас уже понимает, что такое дисциплина, и заслуживает доверия. Однако наши воспитанники были замечены дежурным по лагерю на берегу озера уже после отбоя, во время грозы. Я хотел бы, чтобы те, кого это касается, объяснили нам, почему они не вернулись в свою роту вовремя. Дуся почувствовал, что сердце часто заколотилось и дышать стало нечем, хотя они стояли на лужайке перед домиком и над ними простиралось огромное голубое пространство. Вот сейчас Стрижников заговорит о них с Тропиночкиным и, наверное, скажет перед всем строем, что они нарушили дисциплину и недостойны быть настоящими моряками. Стрижников выжидательно посмотрел на ряды нахимовцев. Все молчали. Многие недоуменно переглядывались. Дуся стоял, не смея поднять глаз. Он чувствовал, что краснеет, и боялся, что если Стрижников взглянет на него, то сразу узнает в нём виноватого.
Между тем молчание становилось всё тягостнее. — Ну что же, — сказал Стрижников, — выходит, одно из двух: или виновных среди вас нет, или они не имеют мужества признаться в своей вине и объяснить её. — Он с укоризной посмотрел на своих воспитанников. Дуся испытывал на себе железную тяжесть его осуждающего взгляда. Чувство стыда жгло и давило грудь. Он готов был шагнуть вперёд и признаться во всём. Слова капитан-лейтенанта о том, что у них не хватает мужества, больно укололи его самолюбие, но он всё время помнил о наказе Метелицына держать язык за зубами и не двигался с места. Улучив момент, он искоса посмотрел на своего приятеля. Тропиночкин стоял напыженный, красный; большая голова делала его похожим на гриб, и капли пота, стекавшие по виску, выдавали испытываемое им волнение. Наступила снова тягостная пауза. Наконец Стрижников продолжил: — Я думал, что если мы с вами поговорим откровенно, то и вам и мне будет лучше. Ведь всё, что происходит и будет ещё происходить хорошего и плохого у каждого из нас, всегда будет касаться нас всех, всей роты. Нам не следует поэтому скрывать что-либо друг от друга. Мы должны жить единой, дружной морской семьёй. Я прошу всех вас подумать об этом. Тут Стрижников посмотрел на свои ручные часы и приказал вести роту на завтрак. За столом мальчики смущённо перешёптывались. Дуся взглянул на Тропиночкина: тот сидел красный, сосредоточенно уставившись в тарелку, и ничего не ел. Подали пирог — настоящий домашний пирог с мясом и рисом. Но Тропиночкин отказался от пирога. — Мне есть не хочется, — сказал он старшине второй статьи Алексееву. — Меня чего-то полежать клонит. Прямо из-за стола его отвели к врачу. После завтрака стало известно, что у Тропиночкина жар и что его оставили в лазарете.
На крейсере
Ещё в лагере, когда все стояли у главных ворот, ожидая, пока подойдут грузовики, к Дусе подошёл Япончик и тихо сказал: — Мы все уже выстирали свои воротнички известью, только ты зеваешь. — А зачем это? — спросил Дуся. — Затем, что будут салагой звать настоящие моряки. У кого гюйс новенький — это уж первый признак, что новичок: у бывалых он всегда вылинявший.
Гюйс — флаг, который военный корабль держит на стоянке. Гюйсом матросы называют также свой форменный воротник.
— Что же делать? — смутился Дуся, ощупывая свой новенький, лоснящийся воротник. — Давай попробуем песком простирать с камешками. — Попробуем, — согласился Дуся. Но подъехал автобус, и Стрижников приказал рассаживаться по местам.
* * *
стоял на рейде, и с берега казалось, что он чуть покачивается на волнах. Но когда молодые моряки всей гурьбой заполнили плоскодонный катер и он, стуча мотором, бойко помчал их по волнам к самому кораблю, они увидели, что крейсер стоит неподвижно и только море колышется вокруг него.
На высоком сером борту был укреплён трап с деревянными поручнями и с маленькой площадкой внизу, едва не достававшей волны. На палубе у трапа стоял вахтенный офицер в полной форме, с биноклем в руке. Рулевой на всём ходу подвёл катер к самому трапчику и затормозил так ловко, что маленькое судно разом застыло на месте, чуть коснувшись трапа правым бортом.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Надо было на что-то решиться. Дуся выбрался из кустов и торопливо пошёл по берегу к морской базе. Морская база была едва ли не самым примечательным местом в лагере. В сущности, это был простой деревянный сарай, стоящий на самом берегу озера, близ пирса, но нахимовцы прозвали его «морской базой». Тут снаружи висели по стенам багры и вёсла, спасательные пояса, сигнальные флаги и фонари, таблицы семафоров, а внутри стояли на стеллажах модели парусных яхт, бригов, фрегатов, а также современного крейсера и линкора. В углу, на специальной подставке под стеклянным колпаком, хранился большой корабельный компас; рядом, на стене, висел металлический барометр. Небольшие круглые окна, похожие на иллюминаторы, были расположены высоко, почти под самым потолком, и не давали много света. На базе было установлено постоянное дежурство дневальных, назначавшихся из воспитанников старших рот. У деревянной будки близ базы качался подвешенный на проволоке фонарь, и всклокоченные тени деревьев метались по берегу. Дуся прибавил шаг. Подойдя поближе, он увидел на крыльце, под фонарём, стройную юношескую фигуру в коротком бушлате. И сразу узнал Раутского. — Кто там? — громко спросил Раутский, вглядываясь в темноту. — Это я, Парамонов. — Дуся вышел на свет. — Ах, вот это кто! — удивился Раутский, тотчас узнав Дусю. — Ты чего же тут ходишь? Разве вам сегодня разрешено ещё не ложиться? — У Тропиночкина плот унесло, — сказал Дуся.
Из будки между тем доносились голоса — должно быть, там были ещё нахимовцы. — Какой плот? Мы тут базу убираем, уже заканчиваем. Тебя что, к нам прислали? — Я сам пришёл. — Не понимаю! Кто ж этот Тропиночкин? — Мой товарищ. — Ах, вот что! Тот самый? — Тот самый, — сказал Дуся. — Он там один сейчас. Он, может, думает, что я просто ушёл, и всё. — Да где он? — всё ещё недоумевал Раутский. — Я же говорю — у него плот унесло, теперь он один на острове. — На острове? — Раутский ещё более удивился. — Кто же его туда послал теперь? — Никто, — еле слышно признался Дуся. — Мы сами. Только у него плот унесло, а я на этом берегу сидел. Старший нахимовец, раздумывая, покачал головой и присвистнул. — Ну, заварили кашу! — сказал он. — Теперь, пожалуй, не порадуетесь. — И, помолчав, спросил: — Кто-нибудь видел вас? — Нет, никто ещё не видел. Если бы плот не унесло...
— ! — вдруг остановил Дусю Раутский и, приоткрыв дверь будки, крикнул: — Метелицын, на минутку! На крыльце появился плечистый, немного нескладный нахимовец, и Дуся при свете фонаря тотчас узнал в нём нарушителя дисциплины, что ходил без погон позади строя. — Что ты хочешь? — обратился он к Раутскому. Он был по-прежнему без погон, и его тёмные большие глаза светились мягко на грубом, большом лице. — Видишь ли, — сказал деловито и доверительно Раутский, — надо выручить вот этих малышей. — Но тут только один малыш, — простодушно заметил Метелицын, — а где остальные? — Их всего двое, но в том-то и дело, что один сидит теперь на острове. Заплыл туда на плоту, а плот унесло волнами. — Придётся сходить на шлюпке, — просто сказал Метелицын. — Им же, наверное, отбой был? — Кажется, был, но, может быть, обойдётся. Ты возьми четвёрку и не шуми вёслами. Лучше, если бы не заметили, — добавил он. — Я бы сам пошёл, да меня каждую минуту спросить могут. — Понятно, — сказал Метелицын и шагнул в темноту к причалу. — Ты бы шёл к себе, — сказал Раутский Дусе. — Там же, может быть, вас ищут. — Нет, — сказал Дуся, — я один не могу, мы лучше вместе с Тропиночкиным. В это время в темноте со стороны лагеря мелькнул свет и раздались голоса. — Начальник училища идёт! — тревожно прошептал Раутский. — Давайте-ка в сторонку.
Изачик Николай Георгиевич, капитан первого ранга, затем контр-адмирал, начальник Ленинградского нахимовского училища в 1944-1949 гг.
Стоя за будкой в темноте, Дуся слышал, как Раутский громко скомандовал: — Смирно-о! Потом по деревянному настилу отчётливо прозвучали его шаги, затем послышался рапорт: — Товарищ капитан первого ранга, группа воспитанников третьей роты заканчивает праздничную уборку. Дежурный по пирсу, воспитанник первой роты Раутский. — Вольно, — сказал начальник и в сопровождении нескольких офицеров (о чём Дуся мог судить по шуму шагов на крыльце) прошёл к будке. «Только бы поскорее они ушли, только бы поскорее!» — думал Дуся. Но, как нарочно, начальник задержался на крыльце. Он спрашивал, готовы ли машины к встрече гостей и не отсырела ли площадка, на которой будет происходить перетягивание каната. Ему отвечали незнакомые Дусе голоса офицеров. Потом Стрижников сказал, что заплывы на большие дистанции врач советует отменить, так как вода в озере стала холодной. — Посмотрим! — сказал начальник. И все медленно пошли от будки. Дуся вздохнул с облегчением. Вдруг явственно послышался всплеск у самого пирса. — Кто это там? — сердито спросил начальник. Один из его спутников подошёл к берегу и зажужжал ручным фонариком. «Попались!» — пронеслось в голове у Дуси. — Никого нет, это волна! — раздалось в темноте. И Дуся узнал голос мичмана Гаврюшина.
Старшины - помощники офицеров-воспитателей.
Офицеры двинулись дальше. А через минуту на деревянных мостках пирса появился Метелицын. — Всё из-за цепи, — хмурясь, сообщил он, — пока я с ней возился, они и услышали. — Ничего, всё обошлось! — успокоил Раутский. — Только давайте поживее! Он озабоченно посмотрел на фонарь, который качнуло порывом ветра так, что проволока заскрипела. А Дуся уже шагал вслед за Метелицыным, с уважением поглядывая на его широкую спину. Спустившись на пирс, они отвязали четвёрку. Волны, казавшиеся чёрными, как смола, плескались о широкое днище. — Держись! — шепнул Метелицын и сильными взмахами вёсел вывел шлюпку на озеро. Дуся сидел на корме, вцепившись руками в борта. Озеро грозно колыхалось вокруг. Туча — та самая, что походила на ватное пальто, — медленно наплывала сбоку, всё больше закрывая небо над озером. Тёмные плотные полы пальто как бы растрепались; седые, почти белёсые лохмотья расползлись по сторонам. И вдруг тонкий огненный вьюн вильнул и исчез в туче, осветив на мгновение противоположный берег и синий, далёкий лес. Ударил гром, и порывы ветра погнали по озеру мелкую быструю рябь. — Даёт! — сказал Метелицын и ещё энергичнее заработал вёслами. Дуся теперь не видел вокруг себя ничего, кроме волн, упругих и гладких, в оловянных отблесках побелевшего неба. Садясь в лодку, он думал, что легко найдёт место, куда надо причалить, а теперь, пожалуй, не мог бы даже сказать, где находится и самый остров.
Метелицын грёб, казалось, на самую середину . Но вот он уверенно повернул шлюпку так, что ветер стал дуть Дусе в спину. При свете новой зарницы Дуся увидел впереди согнутые ветром кусты тальника. «Где-то там Тропиночкин», — подумал он. Шлюпка стала огибать остров с подветренной стороны. Теперь ветер чувствовался меньше. — Ну, где он тут? — спросил Метелицын, опустив вёсла. Дуся молчал, не зная, что сказать, и с удивлением и невольной робостью разглядывал незнакомый тёмный берег. — Тропиночкин! — позвал он еле слышно. Никто не откликался. — Ты громче зови, — посоветовал Метелицын.
Дуся стал кричать громко, как только мог. Он уже решил, что Тропиночкин ушёл зачем-нибудь на другую сторону острова. Вдруг около них, в кустах, что-то зашевелилось, и из зарослей возникла маленькая взъерошенная фигура Тропиночкина. — Ты чего же не откликаешься? — обиделся Дуся. — Мы за тобой пришли, а тебя нет. — Я грозы испугался, — сказал Тропиночкин, — в блиндаж залез — тут в песке настоящий блиндаж вырыт. — «Блиндаж, блиндаж»! — заворчал Метелицын. — Ты прыгай скорей в шлюпку: нам спешить надо. Тропиночкин покорно забрался в шлюпку — её Метелицын подвёл к самому берегу — и пристроился вместе с Дусей на корме. — Ровнее сидите, — сказал им Метелицын, — а то опрокинемся. Он развернул шлюпку и повёл её обратно. Опять несколько раз ударил и прокатился по воде громовой раскат. Как только они отошли от острова, ветер подул навстречу с такой силой, что шлюпка почти не двигалась вперёд. Несмотря на все усилия Метелицына, её начало сносить. Порывы ветра срывали с вёсел струи воды и обдавали Дусю и Тропиночкина холодными брызгами.
В белёсой мгле над озером то и дело вспыхивали зигзаги . Хлынул дождь, поверхность воды сделалась пятнистой. Ветер налетал теперь вихрями и гнал шлюпку боком. С трудом удалось Метелицыну поставить её по ветру. Ветер поволок её по воде наискосок к берегу, в сторону от пирса. Теперь все усилия Метелицына сводились к тому, чтобы шлюпку не опрокинуло. Он яростно работал вёслами. При вспышках молнии лицо его казалось бледным, напряжённым, решительная складка выступила на лбу. Он приказал им сесть на дно лодки и держаться за банку. Хорошо, что Дуся уже знал, что банка — это скамья. Он уцепился за неё обеими руками и прижался к Тропиночкину, тоже мокрому до нитки. Были минуты, когда Дусе казалось, что Метелицын вот-вот выбьется из сил и тогда их шлюпку опрокинет.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
