Поскольку в отсеке тесно, то командир БЧ-2 Миша Конаныкин, «хозяин» положения, приглашает нас по очереди к себе в каюту, чтобы «причаститься» по случаю удачного пуска. Каюта у него маленькая, расположена на верхней палубе ракетного отсека. Спирт из канистры наливается в стаканы, каждому по потребности. Тут же стоит графин с водой и находится, чем закусить. Сам «хозяин» не пьёт, только угощает — он еще на службе, это мы «отстрелялись».
Придя в хорошее настроение, располагаемся на «раскладушках» (маленьких раскладных сидениях) на средней палубе около отстрелявшей шахты и начинаем общий «треп» о жизни и работе, который продолжается до прихода в базу. Наконец, из центрального сообщают, что лодка ошвартована и можно выходить наверх. Вылезая из верхнего рубочного люка каждый прощается за руку с командиром корабля, стоящим в ограждении рубки. На пирсе нас ждут многочисленные встречающие и транспорт. Выход в море заканчивается в обстановке всеобщей радости и душевного подъема. А затем побежали трудовые будни — пуски следовали один за другим, создаваемая техника тщательно отрабатывалась. Ракета с дальностью полета 1400 км, стартующая из-под воды, становилась реальностью. На испытаниях впервые складывалось тесное взаимодействие разработчиков двух сложнейших технических систем — ракетного комплекса и подводной лодки, призванных составить гармоничное единое целое. Успешная реализация этой задачи была бы невозможна без активного и доброжелательного сотрудничества людей, создающих эти системы. Впервые решались сложные технические задачи реализации подводного старта баллистической ракеты, ее последующего полета по заданной траектории и попадания в цель, расположенную на расстоянии более тысячи километров. Десятки людей, представлявших разные предприятия и организации, с энтузиазмом делали общее дело. Отношения между людьми были простыми и добрыми, люди всегда готовы были помочь друг другу, поделиться знаниями и опытом. Общение со сверстниками было «на ты», независимо от служебного положения и выполняемых функций. Добрые отношения, сложившиеся у меня тогда с некоторыми людьми, прошли потом через долгие годы совместных работ. Бежали годы, создавались новые ракетные комплексы, люди меняли свои служебные положения, и мы подолгу не виделись, но, встречаясь снова на разного рода технических совещаниях, деловых встречах или испытаниях новых ракет, мы с теплотой вспоминали времена испытаний своего первого комплекса и всегда доверительно относились друг к другу. Испытания растянулись на два года. В текущих заботах пролетали дни и месяцы, я набирался опыта и новых знаний. Все более знакомыми становились люди, окружавшие меня, все более привычными становились выходы в море и пуски ракет. Привычной стала своеобразная жизнь в «закрытом» флотском городе, привычным стал и этот северный край с его длинными и темными осенью и зимой, яркой солнечной весной и коротким прохладным летом.
Среди насыщенных будней бывали и праздники. Маленьким праздникам весьма способствовал суровый «сухой закон», действовавший тогда по всей закрытой зоне Северного флота. В условиях «сухого закона» в большом ходу было «шило» — так назывался в народе спирт, поступавший для поддержания всех видов создаваемой и боевой техники в работоспособном состоянии. «Шило» приносило немало пользы для поднятия морального духа и сплочения коллектива. Надо сказать, что пьянство в экспедиции практически было невозможным, возникавшие изредка эксцессы пресекались самым решительным образом, а все виды спиртных напитков употреблялись обычно с пользой — для поддержания тонуса или в лечебных целях. Поскольку «шило» было обыденным явлением, то появление любых цивилизованных напитков, тайком провезенных через кордон, несмотря на «сухой закон», всегда становилось причиной небольшого праздника, который обычно приурочивался к каким-либо трудовым победам или дням рождения. Через несколько лет сухой закон в Североморске был отменен — исчезла проблема доставания спиртного, но зато не стало и того удовольствия, которое раньше испытывали люди при его добыче. В один из воскресных мартовских дней мне довелось побывать на традиционном «празднике Севера», который проходил в Мурманске. Поездка была организована ракетчиками, у которых был свой довольно удобный автобус. В то время стояла чудесная погода: целыми днями светило солнце, еще держался небольшой мороз, и все вокруг было покрыто блестящим белым снегом. Всю дорогу до Мурманска мы любовались яркими белыми сопками, сиявшими на фоне чистого голубого неба. Центральным событием праздника были гонки оленьих упряжек, проходившие на окраине города при большом стечении народа. Красивыми оленями управляли ненцы, разодетые в шикарные меховые одежды, азарт участников и зрителей был неописуем. Такого яркого и красочного зрелища мне больше никогда не приходилось видеть. Короткое северное лето имеет свою прелесть. Однажды белой июньской ночью мы вышли на лодке в море, направляясь на стартовую позицию, чтобы произвести пуск ракеты рано утром. Лодка шла, как обычно, в надводном положении. Коллеги мои спали, кто где смог устроиться, а мне не спалось, и я, с разрешения командира, вылез «наверх». На мостике нес вахту корабельный штурман Рудик Старкин, с которым мы в один год закончили разные училища. Мы подружились еще на первых пусках, и он доброжелательно пригласил меня устроиться поудобнее, чтобы лучше видеть окружающую обстановку. На море был полный штиль, стояла тишина, нарушаемая мерным стуком дизелей. Море и небо были удивительно красивы, но особенно красивы были скалистые берега, видневшиеся невдалеке. Когда среди повседневных забот вдруг начинаешь чувствовать красоту окружающего мира, то это — тоже
Когда приходилось подолгу сидеть в командировке, то праздником становилась любая возможность съездить на несколько дней домой. Если позволяли дела, то нас отпускали на побывку без всяких сложностей, но проблема заключалась в том, чтобы суметь уехать. Характерной чертой жизни северного края были великие миграции населения, связанные с временами года. Когда наступало лето, женщины с детьми начинали двигаться на юг, то есть на Ленинград и на Москву. С начала мая до середины июля невозможно было достать билеты ни на поезда, ни на самолеты, уходящие из Мурманска. Все же уезжать всегда как-то удавалось: то ли по молодости везло, то ли люди тогда были добрее. Бывали и совсем необычные ситуации. Как-то раз зимой я без билета приехал в аэропорт. В то время аэропорт в Мурмашах был маленьким, с грунтовыми взлетными полосами. На Ленинград летали винтомоторные самолеты ИЛ-14. На уходящий самолет я не сел, таких желающих было слишком много. Следующий рейс ожидался только завтра утром. Дело было вечером, делать было нечего — надо было ждать утра. Аэровокзал представлял собой большую деревянную избу, в которой был зал ожидания со скамейками. Народу довольно много, сижу грустный, никаких перспектив. Вдруг входит какой-то летчик и говорит: «Кто хочет улететь в Ленинград на грузовом самолете без удобств, быстро покупайте билеты». Желающих набралось много, одни мужики. Через полчаса загружаемся в самолет в котором по бортам установлены две длинные скамейки. Мы усаживаемся на них рядком, держась руками за скамейки, так как этот самолет при стоянке на земле имеет очень большой наклон в сторону хвоста. Никаких пристежных ремней в нем нет. Моторы заработали, и мы взлетели. Летим, температура в грузовом отсеке, где мы сидим, начинает снижаться. Становится холодно, и мы стучимся в кабину к летчикам и просим что-нибудь сделать, чтобы нам не замерзнуть. Говорят — сделаем. Откуда-то сверху начинает бить довольно мощная струя горячего воздуха, наверное, непосредственно от двигателей. Через некоторое время в отсеке становиться жарко. Начинаем раздеваться, потом опять стучимся к летчикам, просим убрать отопление. Температура в отсеке опять начинает падать. Одеваемся, мерзнем, опять стучимся к летчикам и так далее. В конце концов, прилетаем в Ленинград и садимся где-то на окраине старого аэропорта. И около полуночи я оказываюсь дома.
На завершающем этапе испытаний мне представилась возможность посмотреть на пуск ракеты с борта обеспечивающего эсминца, на котором находились члены государственной комиссии по проведению испытаний. Это было захватывающее зрелище. Ракета вышла из-под воды, сопровождаемая мощным ревом двигателя и яркой струей пламени, выбрасываемой из его сопел, слегка покачнулась и тут же выпрямилась — это рули отработали возмущение, полученное при переходе из воды в воздух, и пошла в небо — все выше и выше, пока не скрылась из вида. И в это время ты отчетливо понимаешь, как далеко она сейчас полетит. Все это казалось тогда чудом техники. Несмотря на хорошую общую организацию работ, незадолго до конца испытаний произошло печальное событие: трагически погиб начальник стартовой команды майор Евгений Петрович Панков — прекрасный специалист, хороший человек, к которому все, кому доводилось ходить в море, относились с большой симпатией. Трагедия произошла совершенно неожиданно. Для проведения пуска ракеты на минимальную дальность подводная лодка ходила довольно далеко в Баренцево море (отдаленность точки старта была обусловлена местом расположения боевого поля, по которому производилась стрельба). Пуск прошел успешно, все были в хорошем настроении, лодка шла домой в надводном положении. Поскольку стартовая позиция, с которой проводились все предыдущие пуски, находилась недалеко от входа в Кольский залив, лодка всегда возвращалась в базу, двигаясь в надводном положении, и испытатели выходили «наверх», то есть в ограждение рубки, чтобы покурить или подышать свежим воздухом. На подводных лодках существует определенный порядок поочередного выхода личного состава «наверх», но за время испытаний сложилась такая практика, что «элита» испытателей при хорошей погоде подолгу находилась «наверху», вблизи ходового мостика и в поле зрения командира или вахтенного офицера. Переход лодки в базу бывал сравнительно недолгим и проходил вблизи своих берегов — никаких проблем с нахождением испытателей «наверху» не возникало. В этот раз возвращение было долгим. Лодка шла в надводном положении, погода была прохладной, все давно уже накурились, надышались и ушли «вниз», разойдясь по своим местам в отсеках прочного корпуса. «Наверху», как обычно, были командир и вахтенный офицер. Командир был уверен в том, что наверху, кроме них, никого нет. Ему было невдомек, что начальник стартовой команды, в силу своего врожденного трудолюбия, ползает в ограждении ракетных шахт, вне поля зрения командира, и что-то там осматривает По-видимому, Панкову тоже было невдомек, что лодка может вдруг срочно погрузиться. Неожиданно в воздухе появился самолет-разведчик НАТО. В соответствии с имевшимся на такой случай приказом командир дал команду: «Все вниз, срочное погружение!» И, будучи вполне уверенным в том, что он последним уходит с мостика, закрыл за собой крышку верхнего рубочного люка. Лодка погрузилась в подводное положение и продолжала свой путь. Через некоторое время один из операторов стартовой команды стал по какому-то делу искать Панкова, но его нигде не было. Тогда, с нарастающей тревогой, его стали искать по всей лодке и с ужасом убедились в том, что в отсеках прочного корпуса его нет. Всплыли в надводное положение и окончательно поняли, что начальник стартовой команды остался в ледяной воде Баренцева моря. Видимо, он не слышал команды командира лодки, а когда увидел, что лодка погружается, то было уже поздно.
Попытки искать Панкова в море были безуспешны — успела уйти довольно далеко от места своего погружения. Потеря была горькой. Командир был потрясен случившимся, долгое время ходил мрачнее тучи. Его не сняли с должности — испытания вступили в завершающий этап, и назначение нового командира могло бы нарушить отработанный порядок проведения работ. Но карьера подводника была для него закончена — через некоторое время после окончания испытаний он стал преподавателем в училище подводного плавания. Испытания комплекса Д-4 были успешно завершены. Создание этого комплекса открыло технические возможности развития у нас в стране нового направления стратегических вооружений и стало началом многолетней непрерывной работы по созданию новых, все более совершенных ракетных комплексов и подводных кораблей, вооружаемых этими комплексами. И я оказался в числе постоянных участников этой работы. По окончании испытаний я вернулся в бюро и включился в работу своего сектора. Сектор ракетного вооружения был большим и на две трети состоял из мужчин, часть которых постоянно пребывала в командировках — на ракетных полигонах, на заводах-строителях подводных лодок, на предприятиях — партнерах. Женщины в командировки не ездили и были заняты разработкой рабочих чертежей. Их заботами поддерживались уютная обстановка в рабочем помещении и хороший человеческий климат в коллективе. Начальник сектора Валентин Андреевич Петлин, бывший офицер-подводник, создавал в секторе бодрый деловой настрой. Обладая живым умом и быстрой реакцией, он хорошо ориентировался во всем многообразии задач, решаемых сектором, и энергично руководил людьми, в особенности — молодыми и перспективными, заставляя их «много крутиться и быстро соображать». На общем фоне «послевоенного» состава сотрудников сектора выделялись два ветерана войны, каждый из которых имел за плечами большой жизненный опыт. Один из них, отставной полковник Николай Николаевич Зевельт, обладал высоким ростом, широкими плечами и характерной большой головой, на которой выделялась прямоугольная «железная» челюсть. На вершине своей служебной карьеры он был главным наблюдающим за артиллерийским вооружением тяжелого крейсера, который после войны строился в Николаеве по личному указанию Сталина. Зевельт любил вспоминать о том, как однажды он был вызван к Сталину для доклада о ходе работ по изготовлению артиллерии для крейсера, с каким страхом он шел по коридорам Кремля под контролем охранников, прекрасно зная о том, что в случае неудачи этот визит может закончиться для него весьма плачевно, и как он был счастлив, когда все закончилось благополучно. Он любил также рассказывать разные байки о людях, некогда занимавших высокие посты в государстве, давая тем самым понять о своем непростом прошлом.
Заложен в 1951 г., но не достроен. Полное водоизмещение — 42 300 т. Длина наибольшая — 273,6 м, ширина — 32 м, осадка — 9,2 м. Мощность турбин — 280 000 л. с., скорость — 35,2 узла (65 км/ч). Толщина бортовой брони — до 180 мм, башен — до 240 мм. Вооружение: 9 — 305-мм и 12 — 130мм орудий, 24 — 45-мм и 40 — 25-мм автоматов. Яркой личностью был другой ветеран - отставной поручик Войска Польского Владислав Владиславович Зенкевич. Смешав русскую и польскую кровь, природа сотворила стройного светловолосого красавца, наделив его буйной энергией, авантюрным характером и многими способностями, которым не суждено было по-настоящему раскрыться. Восемнадцатилетним юношей он вступил в польскую армию, формировавшуюся на нашей территории, стал лихим разведчиком, не раз награждался за боевые успехи и храбрость и, несмотря на отсутствие какого-либо образования, был со временем произведен в офицеры. Он был создан для армии, но судьба распорядилась иначе — в конце войны он был тяжело ранен и, соответственно, демобилизован. Женившись, он оказался в Ленинграде, а затем и в ЦКБ-16. Здесь он быстро освоился и стал своего рода «офицером для особых поручений», так как обладал редкими способностями — быстро, весело и энергично съездить, куда нужно, войти в контакт, с кем нужно, договориться, о чем нужно. Он легко сходился с любыми людьми, независимо от их служебного положения: секретарши давали ему нужную информацию и пропускали в кабинеты больших начальников без очереди, а начальники относились к нему уважительно. Этому в немалой степени способствовала его обаятельная внешность. В результате полученного ранения он должен был носить специальный корсет, верхняя часть которого выглядывала из-под воротника рубашки, и при ходьбе опираться на палку. Это не мешало ему быть стройным и подтянутым. Он носил хорошо сшитый костюм с рядами орденских ленточек и свежевыглаженные рубашки, ходил всегда быстро и стремительно, словно куда-то опаздывал, и весь был воплощением боевого офицера, чем вызывал симпатии окружающих. В местах курения мужчин по всему бюро он был популярным рассказчиком всевозможных баек, которых знал множество, и очень многие были с ним на «ты». Однако, неуемная энергия Владислава не соответствовала состоянию его здоровья, и в конце концов он вынужден был осесть за конструкторским столом. Здесь он стал удивлять окружающих бесподобно быстрым выполнением чертежных работ и великолепной графикой. Правда, его всегда изобиловали ошибками и потому требовали тщательной проверки, увы, не было у него никакого технического образования.
При работе в новом качестве круг моих служебных контактов в бюро расширился — я общался теперь с системщиками, электриками, корпусниками и с хорошо знакомыми мне сотрудниками проектного отдела. Бывая в разных подразделениях бюро и общаясь с их сотрудниками, я постепенно познавал в деталях сложный процесс проектирования подводной лодки и становился «своим человеком» в большой среде конструкторов. В начале шестьдесят пятого года бюро переехало в новое, только что построенное, большое здание на улице Фрунзе, разделенное пополам для размещения двух конструкторских бюро. Здание производило очень хорошее впечатление своей новизной, большими размерами, необычным зеленовато-сероватым цветом, огромными сияющими окнами и большой металлической фигурой космонавта, укрепленной на боковой стене здания в качестве украшения. Нам так и осталось неизвестным, было ли это украшение задумкой архитектора или тонким ходом режимных органов. Во всяком случае, в течение многих лет вся округа была уверена в том, что в этом здании делают что-то, связанное с космосом. Мы разместились в новом здании с большим комфортом. Большие светлые комнаты для конструкторов, необычные стеклянные стены вдоль коридоров, просторные кабинеты для начальников, современная конструкторская и офисная мебель, большая столовая и шикарный по тем временам актовый зал — все это благотворно воздействовало на обитателей нового здания, создавая у них хорошее настроение. После тех, совсем некомфортных, условий, в которых мы работали раньше, было очень приятно по утрам приходить на работу в это просторное здание, раздеваться в цивильном гардеробе, идти по светлым лестницам и коридорам, здороваясь с многочисленными приятелями и просто знакомыми людьми, и заходить в свою большую и светлую комнату, где было чисто и уютно, и собирались коллеги, с которыми хорошо работалось. Несколько месяцев я наслаждался служебным комфортом и спокойной и размеренной жизнью. Но это длилось недолго.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
— Ты, Витек, после госпиталя к нам подавайся, на корабль, юнгой, — уговаривали поочередно. Я тоже полюбил этих добрых людей, полюбил корабль. И решил, что обязательно стану моряком. Ведь любой мальчишка в Ленинграде бредит морем и кораблями. У одного из матросов я попросил достать мне флотский ремень с бляхой. Усмехнувшись, он сказал, что вот сейчас выйдем на середину Ладоги и там достанет мне со дна хоть два. Товарищи на него зацыкали, а я не сразу уловил зловещий смысл его слов. Но скоро жестокая реальность раскрыла суть шутки.
Небольшие суда, которым в мирное время был запрещен выход в Ладогу, служили тральщиками, сторожевыми кораблями, канонерскими лодками (в составе Онежской флотилии). Вооружались 45-мм орудием, одним-двумя пулеметами. На канонерских лодках ставился еще 37-мм зенитный автомат. - . На нас навалились три «мессера». Один за другим заходили они на корабль и обстреливали его. Он содрогался от грохота пулеметов и орудий. Огонь мешал фашистским стервятникам стрелять прицельно. Корабль, правда, был поврежден, но хода не потерял. У меня сердце от страха ушло в пятки. Вот когда я понял, что крылось за словами моряка. Да, здесь действительно имелись шансы нырнуть на дно за ремнем с бляхой. Немало судов было потоплено на том страшном пути. Появились наши истребители, отогнали немцев, и мы благополучно пробились к желанному причалу. Из госпиталя на Большую землю меня сопровождала молоденькая красивая медсестра Наташа. Ей часто приходилось преодолевать этот полный опасностей путь. Но она не боялась. Ей было лет шестнадцать. Уже потом, когда я лежал в госпитале, мы некоторое время даже переписывались. Она относилась ко мне как к младшему брату. После прибытия в порт Кобона нас начали грузить в теплушки. Я думал, что Большая земля — эти тишина и безопасность, но тут все ходуном ходило от взрывов бомб. Немцы бомбили устроенные на берегу склады с продуктами, предназначенными для блокированного Ленинграда. Итак, снова теплушка с нарами. Кругом тяжело раненные бойцы. Санитарки мечутся от одного к другому, стремясь всем помочь, облегчить их страдания. Очень кричал один боец. Его уговаривали раненые, сестры, но он продолжал кричать от боли. Вот так и ехали. В начале пути на состав налетел немецкий самолет. Чтобы не дать «юнкерсу» прицельно бомбить, машинист паровоза то набирал большую скорость, то резко тормозил. Во время таких торможений некоторые раненые падали с нар, раздавались крики, костерили машиниста. На первой же стоянке несколько доведенных до отчаяния бедолаг заявили, что поколотят его. Потребовалось заступничество начальника поезда. Он убедил бойцов, что машинист действовал в наших же интересах, спасая состав.
Поздно вечером поезд притащился в Череповец. Я ждал, что меня вынесут наконец из вагона. Однако пришел врач, осмотрел мои раны и сказал Наташе, что меня здесь снимать не станут, а повезут дальше, на станцию Шексна. Госпиталь наш размещался в бараках. Раненых уложили на двухъярусных деревянных нарах. Лежал я в госпитале долго: с середины октября 1942 до 7 января 1943 года. Раны никак не заживали, все время гноились. Старшим ординатором у нас была военврач 3 ранга Вера Платоновна, красивая молодая женщина. Носила в петлицах одну шпалу. Сын Веры Платоновны остался в оккупированном Ростове-на-Дону, и она относилась ко мне с нежностью, как к родному. Как-то в начале декабря наше отделение посетил начальник госпиталя, интеллигентный и строгий человек, военврач 1 ранга Коркуп. Он внимательно осмотрел меня и сказал, что дела мои идут хорошо. Разрешил кататься с другими выздоравливающими на лыжах и приказал начальнику вещевой службы сшить для меня по росту обмундирование. Сняли с меня мерку. Сшили прекрасную шинель, гимнастерку, галифе и даже скатали в соседней деревне маленькие валенки. Теперь по территории госпиталя я разгуливал в полной форме ефрейтора с треугольничками в петлицах. Вместе в другими выздоравливающими ездил за дровами, водой, выступал в художественной самодеятельности. Подружился со многими ранеными. Отдавал им свое табачное довольствие. Узнав об этом, начальник госпиталя распорядился выдавать мне вместо табака изюм. Курильщики были, конечно, огорчены, а я с удовольствием жевал изюм.
Рядом со мной лежал моряк из Кронштадта, тяжело раненный в бедро. Он подарил мне столовую ложку, всю испещренную морскими рисунками и необыкновенно скрученную. Этой ложкой я очень гордился. Другой боец перед отъездом из госпиталя подарил мне трофейную немецкую подзорную трубу и маленькую курительную трубку. Еще один раненый сделал мне чемоданчик из фанеры, где я хранил свое нехитрое имущество. ...Получал я письма от мамы. Она писала, как немец бомбит и обстреливает Ленинград, рассказывала о смерти моих товарищей по дому. Писал и отец о том, как воюет в полку, просил, чтобы я после госпиталя постарался попасть в свою часть. Чувствовал я себя хорошо. Раны затянулись. И стал проситься на выписку. А тут по радио объявили, что в армии вводятся погоны, что участники обороны Ленинграда, Одессы, Севастополя и Сталинграда будут награждаться специальными медалями. Эти вести всех взволновали. Я стал настойчиво проситься на фронт. Несколько раз беседовал со мной заместитель начальника госпиталя по политчасти, говорил, что мне лучше остаться при госпитале, что на фронт мне больше нельзя. Но я был настойчив. И вот 7 января 1943 года вместе с группой выздоравливающих меня выписали из госпиталя и направили на пересыльный пункт в Вологду. Приехали в Вологду. Стоял солнечный зимний день. Пошли пешком. Кто-то предложил зайти к сиротам в детский дом. Не знал я, что сценарий этого визита был придуман заранее. Потом стало известно, что это было сделано для того, чтобы оставить меня в детском доме. Оказывается, на моих медицинских документах была резолюция: «На фронт не посылать, оставить в тылу». В детском доме нас, фронтовиков, встретили очень хорошо. Мы рассказывали, как воевали с немцами, как их били. Ребята особенно тепло отнеслись ко мне. Ведь я их сверстник, а уже воевал, был ранен. На мне ладно сидела новенькая форма. Угостили нас какао, вкус которого я уже и забыл. Кто-то принес баян, и ребята попросили меня сыграть. Обстановка сложилась самая дружеская. Старший команды предложил мне остаться на денек с ребятами. Я, ничего не подозревая, согласился. Однако на следующий день, когда пришел к директору детского дома попрощаться, он сказал, что есть решение на фронт меня не посылать, а оставить в. детдоме. Сказал, что все документы у него и выдать их мне он не может. От обиды я заплакал. Выходило, что меня обманули. Стал проситься в город. Директор сказал, что хотя никого из детей отпускать в город по одному он не имеет права, но для меня сделает исключение. И вот я в городе. Расспросив, где горвоенкомат, пошел туда.
Принял меня капитан. Я объяснил ему, что со мной произошло, и попросил направить меня на пересыльный пункт для отправки на фронт. Он связался по телефону с кем-то из начальства и повторил, что есть решение на фронт меня не посылать, а оставить в детдоме. И тут я не выдержал: бросил шапку и шинель на пол и заявил, что никуда отсюда не уйду, пока не будет восстановлена справедливость и меня не пошлют на пересыльный пункт для отправки на фронт. Капитан вышел из кабинета и долго отсутствовал. Не знаю, кому он докладывал, но, придя в кабинет, сказал, что разрешено отправить меня на пересыльный пункт, а там будет видно. Мне выдали документы, и я, счастливый, покинул военкомат. Было еще светло, и я решил сходить в кино. Когда я вышел из кинотеатра, уже стемнело. Пересыльный пункт располагался на окраине, и я задумался, как туда побыстрее добраться. Вдруг вижу: сани, запряженные лошадью; в санях старичок. Я спросил, не в мою ли сторону он едет. Дед обрадовался пассажиру, да еще военному. Сказал, что до пересыльного пункта довезет. Постелил мне сенца, и мы поехали. — Что, видать, дело у Красной Армии плохо, раз берут в армию таких мальцов? — спросил дед. Я ему рассказал, как попал в армию. На пересыльном пункте меня распределили в комендантское отделение, которым командовал высокий усатый старшина. Выделили койку у печки, и я впервые после госпиталя спокойно уснул. Старшина питался не в общем зале, а в «старшинском» и на следующий день повел меня туда с собой. Все в отделении были фронтовики, оставленные после госпиталя по негодности к строевой службе. Прибыло молодое пополнение, 1925 года рождения, и меня назначили старшим одной из групп. Помню, я построил новобранцев, чтобы вести их в поликлинику. Ни у кого из них не возникло сомнения, что я еще мал командовать. В их глазах я был фронтовиком, прибывшим из госпиталя, ефрейтором. Наверное, со стороны было забавно наблюдать, как пацаненок вел строй. Парни, которые были старше меня лет на шесть, старались идти в ногу. Затем приехали на пересыльный пункт представители одной из танковых дивизий. Начали меня уговаривать ехать с ними. Но я сказал, что хочу только на или на юнгой.
Вслед за танкистами прибыли за пополнением летчики с Ленинградского фронта: старший лейтенант и два старшины. Они предложили мне ехать с ними в полк. Я всегда любил летчиков и моряков. Уже одно то, что они летчики, да еще с Ленинградского фронта, решило все. Согласился, вместе с новобранцами сел в эшелон, который должен был доставить нас к Ладоге. Дальше предстояло шагать по ладожскому льду, по знаменитой Дороге жизни, — в Ленинград. Когда все погрузились в теплушки, я вдруг вспомнил, что все мои госпитальные документы, деньги, а также подарки от раненых остались у директора детского дома. Доложил об этом старшему лейтенанту. Он велел мне бежать в детдом и забрать документы. Не чуя под собой ног, я побежал. Больше всего боялся, что не застану на месте директора. На мое счастье, он оказался у себя в кабинете. Документы и деньги я у него получил, попрощался, а когда вышел во двор, то увидел всех детдомовских мальчишек и девчонок. Они очень трогательно со мной попрощались. — Бей, Витя, фашистских гадов! Отомсти за наших родителей!.. Вот с таким напутствием я и покинул детский дом, под крышей которого прожил сутки. Когда я вернулся на станцию, то не нашел на путях свой эшелон. В это время со станции уходил какой-то состав, и мне показалось, что это был наш. Я бежал рядом с вагонами, кричал, но никого из знакомых не видел. Было уже темно, и мною овладело отчаяние. От обиды слезы навернулись на глаза. Ко мне подошел какой-то военный. Узнав, в чем дело, он сказал, что наш эшелон переведен на другой путь. Я побежал через рельсы и вскоре, к великой радости, нашел свою команду. От ребят узнал, что начальство разместилось в одном из домиков. Вошел в домик. Увидел старшего лейтенанта и старшину. Доложил, что прибыл, все, мол, в порядке. Напившись чаю, я вернулся на станцию, залез в теплушку и заснул на нарах. Проснулся, когда поезд уже шел. Прибыли в Кобону — на восточный берег Ладоги. Наша команда построилась в колонну и подошла к шлагбауму контрольно-пропускного пункта, расположенному на кромке берега. После проверки документов мы вступили на ладожский лед. Перед нами открылась необъятная белая равнина с множеством вех, уходящих от берега к горизонту.
Мы вышли на лед в ночь. Такая предосторожность была нелишней. Ведь ледовая трасса проходила всего в восьми — двенадцати километрах от передовых позиций немцев. Колонна шла по накатанной на льду дороге. Над высокими сугробами курилась снежная пыль. Тридцать километров ледовой дороги нам нужно было одолеть до рассвета. Мимо нас осторожно ползли с погашенными фарами машины с продовольствием. Несмотря на мороз, дверцы распахнуты с обеих сторон, чтобы можно было выскочить, если машина провалится под лед. На каждом километре стояли маленькие домики из снега и льда — регулировочные посты. Нередко встречались вооруженные патрули. То тут, то там вдоль трассы смотрели в небо зенитные установки. На южном берегу озера слышалась ожесточенная канонада. Только прибыв в Ленинград, мы узнали, что в эту ночь была прорвана блокада города, создан коридор, который связал Ленинград с Большой землей по суше. Но пока мы еще ничего не знали и приглядывались к зареву боя на южном берегу. Летели снаряды и в нашу сторону. Заслышав их свист, мы падали в снег и замирали. В конце пути я сильно устал. Ноги отказывались идти. Километра за четыре до западного берега офицер, командовавший пополнением, остановил машину, груженную мешками с сахарным песком, и уговорил водителя взять меня и еще четырех заболевших бойцов. На пути к Осиновцу случилось ЧП. Машина проезжала мимо одного из регулировочных пунктов. И вдруг дорожный патруль дал шоферу сигнал остановиться. Один из солдат, ехавших в кузове — рыжий, в замусоленной шапке, — перегнулся через борт и стал упрашивать шофера не останавливаться. Мы ничего не понимали. Патрульные, видя, что шофер не подчиняется приказу, стали стрелять в воздух. Шофер затормозил. Рыжий побледнел и стал торопливо высыпать из карманов шинели сахарный песок. Тут мы все поняли. Он продырявил один из мешков и сделал себе запасец за счет голодающих ленинградцев. — Ах ты гнида! — сплюнул пожилой боец и, не говоря больше ни слова, ударил вора в лицо. Тот только жалобно всхлипнул: — Не погубите, братцы!.. Но тут подбежали патрульные. Они, оказывается, заметили, как конопатый курочит мешок. Вора сняли с машины. Дорога освещалась только слабым лунным светом. Наконец взору открылся полосатый Осиновецкий маяк, а затем и пологий ленинградский берег. Я вздохнул: ну вот, снова дома!
Когда до берега осталось метров триста, машину остановили для проверки документов и груза. Потом шофер разогнал машину, и мы с трудом преодолели крутой подъем. Работа шофера на ледовой трассе была тяжелой и героической. Под разрывами бомб и снарядов, в любую стужу, в метель, ежеминутно рискуя провалиться под лед, они вели машины с грузами, в которых так нуждался Ленинград. О шоферах Ладоги ходили легенды. Мне рассказывали, как один водитель, у которого заглох двигатель, чтобы его разогреть, снял рукавицы, облил их бензином и поднес к мотору. Сам же крутил без передышки заводную ручку. Двигатель он завел, но пламя от рукавиц обожгло ему кисти рук. Адская боль не позволяла держать баранку руками. Тогда он повел машину, упираясь в руль локтями, но мешки с мукой довез.
* * * Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Реализация провозглашенного руководством страны курса на преодоление промышленной отсталости современной России априори невозможна без привлечения широкого круга отечественных инженерно-технических кадров. Но главный стратегический резерв технического и технологического реформирования страны - ученые, инженеры, техники и рабочие, до сих пор остаются не востребованными или используются не по назначению.
Техническое творчество человека проявилось ещё в самые далекие времена, задолго до возникновения государства. Появление данного вида человеческой деятельности было вызвано объективной необходимостью, поскольку враждебная окружающая среда и постоянная борьба за выживание никакой другой альтернативы для человека разумного не оставляли. Изобретенные древними людьми колесо, мотыга, лопата, топор, молоток и многие другие полезные вещи до сих пор относятся к величайшим научно-техническим достижениям человеческой цивилизации.
Развитие технической мысли не только облегчало жизнь и труд людей, но и явилось одной из основных причин возникновения и дальнейшего развития государств.
Уроки истории убедительно доказывают, что страны и народы, использующие научно-технические достижения, развивались динамично, более быстрыми темпами и в более короткие сроки достигали наивысшего могущества и расцвета. Те же государства, где не уделялось должного внимания развитию науки и техники, деградировали и, в лучшем случае, попадали в зависимость от более развитых стран, а в худшем – вообще исчезали с мировой арены.
Критерии величия страны
Роль и место государства в мировом сообществе определяются далеко не военной мощью, не достижениями в спорте и музыкальными успехами, не размерами территории и численностью населения, не наличием полезных ископаемых, не лучшими в мире почетным караулом и балетом, и даже не самой демократической конституцией и совершенным законодательством. Никому в голову не придет назвать великими густонаселенные страны мира, поющие и танцующие государства Африки, «футбольные» республики Южной Америки, страны-банки или государства, богатые природными ресурсами. Международный авторитет, достоинство, независимость, могущество, позитивное развитие любого государства во все времена определялись способом ведения хозяйства (системой хозяйствования), отражающим уровень технической мысли, числом носителей технического интеллекта (работоспособных специалистов технического профиля), качеством их профессиональной подготовки и степенью практической реализации результатов их деятельности.
Великими державами сегодня принято называть , способные обеспечивать себя и другие страны современной высококачественной продукцией и, прежде всего, продукцией наукоемких отраслей промышленности.
Другими словами, величие страны определяется существующим в ней способом ведения хозяйства, на котором базируются финансовый, юридический, военный, социальный и все остальные государственные институты. Система хозяйствования отражает приоритет, социальный статус и общественную значимость представителей той или иной профессии и является своего рода индикатором отношения общества к ним.
Экономика и хрематистика
«Экономика» в переводе с греческого означает «правила управления домашним хозяйством». Впервые этот термин был введен более 2300 лет назад древнегреческими мыслителями Ксенофонтом (430 – 355/354 гг. до н. э.) и Аристотелем (384-322 гг. до н. э.) [1]. Наряду с «экономикой» Аристотель выделил и «хрематистику», которая дословно переводится, как «искусство наживать богатство и делать деньги».
Введенные древнегреческими учеными термины не потеряли свой смысл и сегодня. И в настоящее время трактуются следующим образом.
Под «экономикой» подразумевается такой способ ведения хозяйства в стране, который направлен исключительно на достижение высокого уровня жизни всего населения на основе общественно-полезной трудовой деятельности и позитивного развития производства, осуществляемого путем внедрения современных научно-технических достижений, результатом чего является предоставление полезных обществу высококачественных товаров и услуг. Основу любой экономики составляют энергетика и промышленность, главной движущей силой развития которых являются инженерно-технические кадры.
«Хрематистика» – это система хозяйствования, сориентированная исключительно на получение денег любым путем и их постоянное накопление, и в то же время исключающая производство и предоставление необходимых обществу товаров и услуг. Отличительной и главной особенностью такой системы хозяйствования является главенствующая и исключительная роль денег.
Основной задачей экономики является производство полезных товаров и предоставление полезных услуг, деньги при этом выполняют лишь вспомогательные функции, например, как мера качества и количества труда. Хрематистика же в промышленном производстве не нуждается, поскольку в качестве главного товара в данном случае выступают сами деньги и их производные (векселя, ценные бумаги, ваучеры, акции и т.д., и т.п.), а основными и наиболее затребованными услугами являются их покупка, продажа, обмен, перепродажа. При хрематистической системе хозяйствования непрерывно работает денежный печатный станок, на рынок выбрасывается всё новые и новые ничем не обеспеченные дензнаки, векселя, ценные бумаги, ваучеры, акции, что приводит к их обесцениванию и постоянной инфляции. Товарное производство заменяется возрастанием денежной массы и увеличением кратности её оборота, а «научная» деятельность сводится к совершенствованию способов и методов изъятия ничем не отоваренных денег, в том числе, и путем постоянного роста цен, налогов, пошлин, тарифов, штрафов, процентных ставок и различных вычетов. Именно поэтому хрематистика не нуждается ни в научно-техническом прогрессе, ни в технических кадрах.
Мировая история показывает, что экономика позволила человечеству не только выжить, но и достичь сегодняшний уровень развития цивилизации. Хрематистика же на всех этапах исторического развития приводила к проявлению самых низших человеческих инстинктов, паразитизму целых социальных слоев населения, к массовому обнищанию граждан и, как следствие, к деградации и гибели общества. Являясь тормозом любых преобразований, хрематистика вызывала кризисы во всех областях человеческой деятельности, наиболее тяжелым из которых являлся научно-технический кризис, превращающий, в свою очередь, экономику страны в хрематистику и, как следствие, вызывающий распад страны изнутри или ее уничтожение под действием внешних факторов.
Сколько стоит инженер
Инженерно-техническая профессия одна из наиболее сложных и трудных профессий, которые освоил человек. Инженерно-техническая деятельность априори не возможна без глубоких профессиональных и разносторонних знаний, практического опыта, способности к принятию сложных решений и личной ответственности за их практическую реализацию. В её основу положены не субъективные нормы и правила, разработанные человеком, а объективные законы природы, которые невозможно игнорировать, отменить или обойти, поскольку эти законы действуют всегда и везде, не имеют границ, не зависят от воли или желания людей, пусть даже и обличенных неограниченной властью. Этот вид человеческой деятельности менее всего идеологизирован и практически не подвержен политической конъюнктуре. Успешное решение любой, пусть даже самой простой инженерно-технической задачи требует комплексного и системного мышления. Новейшая история человеческой цивилизации убедительно свидетельствует, что роль инженерно-технических кадров постоянно растет, поскольку инженерные просчеты и ошибки, а равно и попытки заменить инженеров другими, не обладающими техническими знаниями, более «дешевыми» специалистами, как правило, приводят к тяжелейшим антропогенным катастрофам с гибелью огромного числа людей. Социальная значимость инженерно-технических специалистов во все времена была высока в связи с их способностью развивать научно-технический прогресс, то есть являться основной движущей силой развития человеческой цивилизации.
Любое уважающее себя государство вынуждено нести значительные затраты на подготовку и переподготовку инженерно-технических кадров, причем эти затраты увеличиваются в зависимости от видов деятельности и сроков обучения. По данным зарубежной печати, затраты на подготовку инженера технической специальности (от первого класса общеобразовательной школы до получения диплома) составляют не менее полумиллиона долларов, а расходы на подготовку остепененного технического специалиста увеличиваются в два и более раз [2]. При этом срок подготовки инженера не менее 20 лет, включая обучение не только в школе и ВУЗе, но и становление специалиста на производстве. Затраты государства на обучение инженеров во много раз превышают затраты на подготовку юристов, менеджеров, артистов и даже олимпийских чемпионов, что обусловлено обязательным использованием в учебном процессе дорогостоящей учебно-лабораторной и промышленно-производственной базы. Поэтому далеко не каждое государство способно, а, главное, может позволить себе готовить высококвалифицированные инженерно-технические кадры.
До недавнего времени в России существовала уникальная и эффективная система подготовки технических кадров. Выпускники большинства технических высших и средних учебных заведений страны были не только конкурентоспособны и пользовались высоким авторитетом, но и были востребованы как внутри страны, так и за ее пределами.
За последнее двадцатилетие корпус российских техников, инженеров, научных и технических кадров значительно поредел, что, наряду с естественной убылью, было вызвано, обвальным сокращением производства, а, следовательно, и невостребованностью специалистов технического профиля. и не соответствующие ни качеству, ни количеству вложенного труда нищенские зарплаты довершили уничтожение инженерного корпуса страны. Несмотря на то, что технические учебные заведения ежегодно выпускали специалистов, а в ученых советах ВУЗов постоянно защищались диссертации, Россия потеряла не менее четырех поколений инженеров, техников и рабочих. По разным оценкам, число высококвалифицированных специалистов технического профиля, покинувших страну за последние двадцать лет, достигло 2 млн человек, 10-15% из которых имеют ученые степени [3]. Значительное число оставшихся в России технических специалистов вынуждены были сменить сферу деятельности ввиду их невостребованности, с целью физического выживания.
Модернизация или индустриализация? Руководство страны, осознав пагубность сложившейся за последние двадцать лет системы хозяйствования и неизбежность краха государства при ее сохранении, было вынуждено провозгласить курс на техническую и технологическую модернизацию и обновление отечественного производства.
При этом было бы весьма целесообразно посоветоваться с научно-технической общественностью, разработать концепцию возрождения отечественной промышленности, составить план, наметить первостепенные мероприятия обновления производства, определить источники финансирования, назначить сроки, исполнителей и ответственных за его проведение, а, главное, постоянно проверять выполнение запланированных мероприятий. Одно только декларирование этой сложнейшей проблемы не в состоянии обновить и модернизировать производство, а коэффициент полезного действия такой деятельности будет не выше нуля.
Подход к процессу обновления производства должен быть комплексным и системным. Сначала необходимо объективно (и правдиво) проанализировать общее состояние дел в промышленности по всей стране, изучить отечественный и зарубежный опыт восстановления промышленности, его позитивные и негативные моменты. И уже потом, по полученным результатам принимать решения.
Результаты анализа состояния дел в российской промышленности могут оказаться намного хуже, чем представляется на первый взгляд, поскольку даже рядовому обывателю очевидно, что производство в России, кроме добывающих отраслей, фактически отсутствует. Инженерные и технические кадры в большей степени утрачены. И модернизировать, то есть приводить технологические процессы в соответствие с современными требованиями, практически уже некому, да и не на чем. Это означает, что России нужна не модернизация и даже не восстановление промышленности, а новая индустриализация. Если Россия действительно хочет стать процветающей и уважаемой державой, необходимо построить современную экономику посредством индустриализации. В противном случае, затевать обновление производства, тратить денежные средства на подготовку и содержание отечественных инженерных и научно-технических кадров, а на сэкономленные средства закупать продукцию зарубежного производства, вообще не стоит.
Первые шаги
Любой процесс реформирования, в том числе, технического и технологического, имеет шанс на успех, если цели его понятны, приняты и поддержаны населением страны. Поэтому инициаторы преобразований должны дать четкие и ясные ответы народу на целый ряд актуальных вопросов, без которых все попытки реформирования обречены на провал. В частности: - с какой целью проводится данное преобразование? - кто и как будет проводить эту работу? - что мы хотим получить в результате проведения мероприятий? - как будут задействованы отечественные специалисты технического профиля? - в какие материальные и финансовые средства обойдётся государству (читай налогоплательщику) проведение данного реформирования? - каковы конкретные сроки реализации процесса реформирования?
Ответы на эти вопросы должны быть доведены до граждан страны через все возможные средства массовой информации.
Техническое и технологическое реформирование придется проводить в несколько этапов, предварительно разработав не только научно-обоснованную концепцию, но и стратегию и тактику практических действий, порядок и сроки их проведения, то есть, преобразовав её в рабочую программу. После всестороннего анализа необходимо составить развернутый план индустриализации страны, определить конкретные научно-обоснованные сроки исполнения. Индустриализация страны должна проводится с учетом имеющегося международного опыта, но собственными силами и средствами, поскольку собственных новейших технологий ни одно государство не продаст, а высококвалифицированных технических специалистов не предоставит ни за какие деньги.
Проблема управленческих кадров
При индустриализации промышленности остро встанет вопрос об управленческих кадрах. Любому здравомыслящему человеку понятно, что грамотного и квалифицированного управленца не в состоянии подготовить никакое учебное заведение, даже Академия управления при Президенте, поскольку высокопрофессиональным специалистом – управленцем можно стать только в процессе непосредственного руководства людьми, особенно в экстремальных условиях. Других эффективных способов подготовки управленцев пока, к сожалению, не придумано. Не секрет, что вооруженные силы всех стран имеют уникальный опыт многоступенчатой всесторонней подготовки специалистов в области управления - от командира отделения до командующего. Используя этот опыт, вопрос с управленческими кадрами может быть решен за короткое время и при минимальных затратах. По мнению зарубежных аналитиков, наиболее подготовленными управленцами являются , проходившие службу на командных должностях и на должностях начальников оперативных отделов и управлений штабов различного уровня.
Даже США, выйдя из второй мировой войны самой богатой страной мира, активно использовали управленческий опыт офицеров, уволенных из Вооруженных сил, не разбрасывая денег на ветер, а, главное, не теряя драгоценного времени на подготовку новых управленцев. Управленческий опыт бывшего командного состава был позитивно использован и в государствах, проигравших войну, например, в Японии, Германии, Италии, для восстановления разрушенной национальной экономики. Все эти страны сегодня являются высокоразвитыми индустриальными державами и входят в число ведущих стран мира.
Непосредственным исполнителем задач по реформированию российской промышленности должны стать отечественные научно-технические кадры, обладающие теоретическими знаниями и практическим опытом. Одновременно необходимо задействовать и молодые кадры для их обучения и приобретения практического опыта.
Необходимым и обязательным условием успешной индустриализации является широкое привлечение ветеранов промышленности - управленческих, научно-технических и инженерных кадров и их объединение под единым руководящим органом. В качестве такого органа по аналогии со Следственным комитетом РФ целесообразно создать Технический комитет Российской Федерации, подчинив ему все ведомства и структуры, занимающихся вопросами технического и технологического реформирования, предоставить этому комитету большие полномочия, в том числе и кадровые. При Техническом комитете РФ создать научно-технический центр для сбора, обобщения и представления к реализации отечественных и зарубежных технических достижений и передовых технологий.
Одними из первых шагов Технического комитета РФ могли бы стать следующие мероприятия: - создание биржи труда для бывших военнослужащих, ученых и инженеров, - проведение специального кадрового учета инженеров и специалистов технического и управленческого профилей с ученой степенью, - создание банка отечественных технологий и инноваций, - отбор отечественных патентов и авторских свидетельств, лежащих «мертвым» грузом в архиве .
Выводы 1. Уроки мировой истории убедительно показывают пагубность системы хозяйствования, базирующейся на принципах хрематистики. Только ведение хозяйства, основанное на законах экономики, способствует научно-техническому прогрессу, делает страну великой державой и поднимает цивилизацию на более высокий уровень развития. 2. Любое преобразование/реформирование будет успешным и достигнет поставленных целей только в том случае, если оно понятно народу и проводится силами профессионалов. 3. Россия пока еще обладает стратегическим резервом научных, управленческих и инженерно-технических кадров, способных преодолеть техническую и технологическую отсталость страны и ывести ее в число высокоразвитых государств мира, однако резерва времени для реформирования практически не осталось, поэтому необходимо в полной мере, правильно и грамотно распорядиться этими резервами.
Дубровин Евгений Рэмович, Дубровин Игорь Рэмович (р. 16.07.1957)
Статья опубликована в журнале 28.03.2011.
Литература
1. Дубровин Е.Р., Дубровин И.Р. № 5 (169) март 2011 г. 2. Большая Советская энциклопедия (БСЭ), 1970-1977 гг., электронная версия. Статья 3. 4.
Ранним морозным январским утром наша агитбригада, состоявшая из восьми человек «артистов» и одного «лектора по распространению» высадилась из почтового поезда в районном центре Кириши. У каждого были лыжи и рюкзак с консервами и кое-какими вещами. Теперь, когда поселок Кириши стал известным промышленным городом, трудно себе представить, какая это была глухомань в те времена. Сам районный центр был по существу большой деревней. В райкоме комсомола, расположенном в большом двухэтажном деревянном доме вместе с еще какими-то организациями, нас встретили с радостью и предложили маршрут, пролегающий через несколько деревень, расположенных вблизи райцентра. После недолгой беседы мы распрощались с комсомольскими работниками, встали на лыжи, вышли за околицу районного центра и — окунулись в другой мир. В течение нескольких дней мы шли на лыжах от деревни к деревне, поражаясь тому, что мы видели вокруг. Деревни были раскиданы среди лесов, в большинстве из них не было ни электричества, ни радио, ни магазинов, ни каких-либо других признаков цивилизации. Во время дневных переходов нас окружало сказочное безмолвие зимнего леса. За время пути мы не встретили ни одной машины, и только санный след указывал нам дорогу. Иногда он был едва заметен, а иногда дорога была полностью покрыта снегом: зимой по ней никто не ездил. В каждой деревне приход нашей агитбригады был праздником. Везде нас встречали как дорогих гостей, устраивали на ночлег в наиболее приличных избах, кормили картошкой и квашеной капустой, а там, где существовали мужики, появлялся и самогон. Наши консервы воспринимались хозяйками как деликатесы, хлеб бывал не всегда, а спать приходилось на полу, не раздеваясь и укрываясь ватниками. Никаких там клубов со сценами и в помине не было. Выступления агитбригады проходили в обычных крестьянских избах, освещаемых керосиновыми лампами, иногда — в «красных уголках», размещавшихся в таких же избах вместе с правлениями горе-колхозов. На концерт собиралось все население деревни, в основном — старики и старухи, гораздо реже встречались взрослые и дети. В горнице, где проходил концерт, битком набивался народ; «артистам» оставляли несколько квадратных метров свободной площади, на которых мы и «выступали». Еще в первой деревне мы сообразили, что лекции о политике партии и неизбежной победе коммунизма этому народу совершено не нужны, и потому стали начинать наши выступления непосредственно с художественной части, благо «лектор» был тоже нашим человеком и притом участвовал в концерте. Мы пели, плясали, читали стихи и рассказывали разные веселые хохмы. Старались изо всех сил, потому что видели, как радовались люди. Главным действующим лицом в концерте был аккордеонист Вадим Фирсов — высокий, цветущий, пышущий здоровьем и жизнерадостный парень. У него был отличный аккордеон, он хорошо играл на нем и к тому же красиво и бесподобно громко пел как лирические песни, так и разного рода деревенские частушки, от которых бабушки хохотали до слез.
С Е.И.Булюкиным и В.А.Фирсовым (справа) Как-то раз, когда мы уже заканчивали свой вечерний концерт, приехали мужики из соседней деревни, которая лежала в стороне от нашего маршрута. Они стали так душевно просить нас сейчас же поехать с ними и дать концерт у них в деревне, что мы не могли отказать им. Нас посадили в две пары больших саней, и лошадки бодро побежали по лесной дороге. Обратно мы возвращались уже заполночь. Концерт прошел, как всегда, успешно. Хозяева, естественно, «угостили» нас, и мы, усталые и умиротворенные, укрытые крестьянскими тулупами, сидели в санях и любовались окружающим пейзажем: все вокруг было покрыто белым-белым снегом, а над головой на черном небе сияли ослепительно яркие звезды. И мы тихо разговаривали о том, какая вокруг потрясающая красота, и какая среди этой красоты жуткая бедность. В этом агитпоходе я впервые задумался о том, что светлое будущее под названием коммунизм, к которому вела нас партия, наступит, по-видимому, еще очень не скоро. Не буду врать, эта мысль навела меня на глубокие раздумья о судьбах моей родины. Вернувшись из агитпохода, я окунулся в работу, которая мне нравилась, и принимал жизнь такой, какая она есть. Через три месяца после начала моей трудовой деятельности я женился на девушке, за которой ухаживал, будучи курсантом. Аля в это время заканчивала электротехнический институт, называвшийся тогда «ЛЭТИ имени Ульянова (Ленина)». Церемония нашего бракосочетания проходила в недавно открывшемся на набережной Красного Флота. Дворец производил очень сильное впечатление — там все было очень торжественно и необычно для советских граждан.
Когда родилась наша первая дочь — Марина, моя жена сполна хлебнула той «заботы», которую проявляло тогда советское государство о молодых матерях. Отпуск по беременности полагался только до шестимесячного возраста ребенка — дальше нужно было крутиться, как можешь. Места в детских яслях и садиках доставались с большим трудом, а дочка наша, как и многие ленинградские дети, постоянно болела (тогда это называли «простудами», понятие «аллергия» появилось позднее). Молодая мать крутилась среди бесконечных вызовов врача на дом, «больничных листов» по уходу за ребенком, которые на короткие сроки освобождали ее от работы, поиском и наймом нянек и других способов опеки ребенка в рабочее время. Несмотря на то, что я регулярно работал «сверхурочно», денег на жизнь нам постоянно не хватало. Но, несмотря на бытовые проблемы, в жизни было много интересного -- началась недолгая «хрущевская оттепель». Стали появляться интересные книги, журналы и кинофильмы. Появились исполнители авторских песен (их тогда величали «бардами»), которые выступали в разных маленьких, неофициальных залах, битком набитых слушателями. Песни бардов как бы противопоставлялись официальным песням, они задевали душевные струны людей. Весь город заговорил о театре Товстоногова, и нам с женой время от времени как-то удавалось попадать на его спектакли, которые каждый раз производили на нас очень сильное впечатление. В те годы был опубликован роман Константина Симонова «Живые и мертвые», который потряс меня впервые сказанной правдой о том, как и почему громили немцы наши войска в первые месяцы войны - эта тема была до той поры закрыта для печати. Книга была написана человеком, прошедшим всю войну, испытавшим и горечь поражения, и горечь потерь, и радость победы, человеком, которого знала вся страна. Успех книги у читателей был огромным. А потом появился «Один день Ивана Денисовича», и страна впервые узнала про Солженицына.
Люди свободно заговорили и и о сталинских репрессиях, и о всем том, что окружало их в жизни. Но потом «оттепель» закончилась, и со свободой разговоров опять стало сложнее — они переместились на кухни, где люди собирались «по интересам». Для одних людей «свободные» разговоры вечером на кухне стали главным делом в жизни, другие же относились к ним попроще: они судачили о текущей политике так же, как судачат о соседях, о родственниках и о бытовых проблемах, и с удовольствием пересказывали свежие политические анекдоты. Только вот о недавнем страшном прошлом страны и о прошедшей войне говорили всерьез. Людям предстоял еще долгий-долгий путь постепенного узнавания всей правды о войне и о том, что было до нее и после нее. В конце второго года нашей семейной жизни я неожиданно получил на работе предложение о переходе в другой отдел, занимавшийся ракетным вооружением подводных лодок. Мне предложили заняться совершенно новым делом, связанным с отработкой новых ракетных комплексов, в том числе — с длительными командировками в районы проведения испытаний ракет. Я был молод, энергичен и в меру честолюбив, недавно появившаяся ракетная техника была овеяна ореолом секретности и романтики, а длительные командировки сулили существенные дополнительные доходы, столь необходимые молодой семье, и я решил попробовать себя в новом деле. Вскоре я приступил к работе в отделе вооружения, где сразу же был включен в группу обеспечения летно-конструкторских испытаний нового ракетного комплекса Д-4, создаваемого в конструкторском бюро В. П. Макеева, которое называлось тогда СКБ-385. Это был первый в нашей стране ракетный комплекс, обеспечивающий возможность запуска баллистических ракет из подводного положения подводной лодки. ' Программа летно-конструкторских испытаний предусматривала многократное проведение пусков ракет с подводной лодки проекта 629Б, спроектированной в ЦКБ-16 и специально предназначенной для проведения этих испытаний. Пуски ракет должны были производиться в акватории Баренцева моря, а экспедиция по проведению испытаний базировалась в Североморске. После недолгой подготовки я выехал в свою первую командировку на север.
Ракетная подводная лодка проекта 629Б
Первые поездки в новые места, как и первые шаги на новом поприще, запоминаются надолго. Скорый поезд Ленинград-Мурманск быстро бежал среди заснеженных лесов Карелии. В вагоне было тепло, чисто и уютно, пассажиров было немного. Настроение у меня было приподнятое. Меховая куртка, которую мне выдали на работе перед отъездом в командировку, казалась мне шикарной одеждой, а лежавшие в кармане «командировочные» деньги придавали чувство уверенности в себе. Я думал о том, что ждет меня впереди, не имея ни малейшего представления о том, как это на самом деле будет. Сумрачным зимним утром поезд пришел в Мурманск. Я вышел на привокзальную площадь, окаймленную большими снежными отвалами, и сел в автобус, направлявшийся в столицу Северного флота — город Североморск. Автобус довольно быстро прошел по заснеженным улицам Мурманска, вышел на североморское шоссе и через несколько километров остановился у контрольно-пропускного пункта, за которым начиналась «закрытая зона» Северного флота. После проверки документов, разрешавших пассажирам въезд в закрытую зону, автобус пополз по извилистой дороге, проходящей через сопки, расположенные вдоль берега Кольского залива. В те времена это была основная дорога, связывавшая Северный флот с Большой землей. Дорога была проложена только до Североморска, далее в любую из военно-морских баз можно было попасть водным путем. Примерно через два часа автобус прибыл к месту назначения. Североморск был совсем небольшим городком, построенным на берегу Кольского залива на месте старинного рыбачьего поселка Ваенга. Небольшая центральная часть города была застроена невысокими каменными домами, имевшими симпатичный вид, на остальной территории располагались штабные здания и казармы различных воинских частей, а также деревянные жилые дома барачного типа, раскиданные по окружающим сопкам. В центральной части города находились стадион, кинотеатр, штаб Северного флота и Дом офицеров. Недалеко от центра вдоль береговой линии были расположены пирсы, у которых теснились эсминцы и другие боевые корабли — был главной базой надводных кораблей Северного флота.
Улицы города были хорошо расчищены силами матросов и сияли чистым белым снегом, автомобильного движения в центральной части города почти не было. Зимний Североморск выглядел очень привлекательно. Спустя четверть часа после прибытия автобуса я поднялся по трапу на борт большого теплохода «Мария Ульянова», зафрахтованного на зимний период для размещения участников испытаний ракетного комплекса. После недолгого оформления документов я получил место в четырехместной каюте, где были размещены мои коллеги из бюро, приехавшие раньше, и я окунулся в комфорт, который в обычной жизни молодому инженеру был недоступен. Лайнер блистал чистотой и порядком. Даже четырехместные каюты, в которых жили «нижние чины», то есть рядовые инженеры и техники, казались нам великолепными. Что уж говорить о двухместных и одноместных каютах, в которых размещались те, кто занимал более высокие ступени служебной лестницы. Приборка всех помещений осуществлялась ежедневно, регулярно менялось постельное белье, работали душевые. Все это было непривычно, но уж больно нравилось. А причиной такого сервиса было то обстоятельство, что с началом навигации лайнер должен был идти в заграничный рейс, и весь экипаж зимовал в полной готовности к предстоящим заманчивым плаваниям. Как уж удалось ракетчикам перехватить на зиму это чудо — об этом знали только посвященные. Наша жизнь на прекрасном лайнере продолжалась недолго, но надолго осталась прекрасным воспоминанием. В начале мая «Мария Ульянова» отдала концы и ушла в прекрасные дали, о которых всю зиму мечтали моряки и стюардессы, а на ее место был поставлен старый неказистый пароход на котором нас встретил «нормальный» советский сервис. Нас распределили по тесным и грязным четырехместным каютам с двухъярусными койками и полчищами тараканов, привольно живущих среди магистральных трубопроводов и кабельных трасс, проходящих сквозь каюты. И мы жили там несколько месяцев, пока в городе не открылась наконец-то флотская гостиница «Ваенга», в которую и поселили всю экспедицию.
Но все эти перипетии быта имели тогда второстепенное значение, ибо главным и всеобъемлющим фактором жизни была работа. Экспедицией назывался временный трудовой коллектив, созданный для проведения испытаний ракетного комплекса. В состав экспедиции входили специалисты от всех предприятий, участвующих в создании ракетного комплекса и подводной лодки, а также представители разных организаций Военно-морского флота, связанных с проведением испытаний. Каждый из участников экспедиции имел свои определенные функции и свою ответственность за выполнение закрепленных за ним работ и работоспособность «своей» техники, а экспедиция в целом обеспечивала выполнение всего комплекса работ, связанных с подготовкой и проведением пусков ракет и анализом телеметрической информации о прохождении пусков. Подводная лодка, с которой проводились подводные пуски баллистических ракет, входила в состав одного из соединений Северного флота. Во время испытаний она базировалась в губе Окольной, расположенной на окраине Североморска. Когда наша лодка впервые пришла в Североморск, по ее поводу возникло много острот и каламбуров, причиной которых были следующие обстоятельства. Бортовой номер лодки, который выписывается большими белыми цифрами на ограждении рубки и виден издалека, был «777» (). В те времена одним из популярных в народе спиртных напитков был портвейн «три семерки», на этикетке которого красовались эти самые цифры.
Командир лодки носил фамилию Бочкин, а штурманом был Старкин. Как говорится, нарочно не придумаешь. Командир подводной лодки капитан второго ранга Сергей Иванович Бочкин был молод, обаятелен и энергичен. Несмотря на все сложности и трудности, обусловленные проведением испытаний, руководимый им экипаж довольно быстро освоил специфику проводимых испытаний, хорошо выполнял свои функции при проведении пусков ракет и терпеливо переносил все неудобства, связанные с нахождением на борту корабля большого количества лишних людей при выходах в море — команда испытателей, обеспечивавших проведение пусков, была довольно большой. В ее состав входили ответственные представители предприятий — разработчиков составных частей ракетного комплекса и подводной лодки, стартовая команда, состоявшая из офицеров ракетного полигона, а также офицеры из других военно-морских организаций. Представители промышленности обеспечивали контроль за работой «своей» техники и принятие необходимых мер, если возникали какие-либо нештатные ситуации. После прохождения определенной подготовки я был включен в состав команды испытателей и впервые вышел на лодке в море. Свой первый пуск я до сих пор помню со всеми подробностями. Пуск проводился на стартовой позиции, расположенной у острова Кильдин. При подходе к стартовой позиции лодка легла на боевой курс и погрузилась на стартовую глубину. При движении в подводном положении в течение получаса выполнялись предварительные операции, связанные с работой навигационного комплекса и взаимодействием с обеспечивающим кораблем, на котором находилось руководство проведением пуска. Наконец, началась предстартовая подготовка. Все испытатели находятся на своих определенных местах: стартовая команда работает на пультах, остальные наблюдают за действиями моряков и функционированием своих систем и аппаратуры. Мое место — на средней палубе ракетного отсека около пусковой шахты. Можно протянуть руку и положить ее на корпус шахты — там, совсем близко, стоит ракета, там сейчас соединятся горючее и окислитель, заработает мощный двигатель и огромная сила понесет ракету вверх. Все знают о потенциальной опасности и потому находятся в напряженном состоянии. Это потом, через десять-двенадцать пусков появится спокойная уверенность в безопасности старта, а сейчас каждый остро ощущает свое присутствие в небольшом замкнутом пространстве отсека, в центре которого находится стартующая ракета, отделенная от людей только металлической оболочкой корпуса ракетной шахты. В отсеке стоит тишина, на фоне которой четко идут доклады о выполняемых операциях.
Шахта заполняется водой, идет наддув баков ракеты, давление в шахте выравнивается с забортным, открывается крышка шахты, набраны готовности всех электрических цепей, получена готовность бортовой системы управления ракеты и вот — старт! Вопреки ожиданиям, слышен не очень сильный шум в шахте, затем — два несильных удара бугелей ракеты о направляющие пусковой установки и — мертвая тишина. Через несколько секунд по громкоговорящей связи из центрального поста приходит сообщение: «ракета вышла!». Взрыв эмоций, все жмут руки друг другу, оживленно делятся впечатлениями. Затем, после всплытия лодки в надводное положение, с обеспечивающего корабля приходит информация о том, что выход ракеты из-под воды и ее движение на начальном участке траектории полета прошли успешно. Остается ждать, когда придет сообщение с боевого поля о том, куда попала ракета. Но это будет еще не скоро, об этом узнаем по приходе в базу, а пока объявляется «перекус».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Как-то меня вызвал комиссар полка, сказал, что он едет на денек в Ленинград, и предложил мне навестить мать. Я быстро сбегал на батарею к отцу. Вдвоем собрали кое-что из еды, и мы тронулись в путь. Васильев высадил меня недалеко от дома, на Театральной площади, и велел вечером прибыть к нему на Петроградскую сторону, к 20 часам. Я помчался домой. Видимо, со стороны я производил странное впечатление. Маленький солдат в военной форме, с наганом, бежал в сапогах, подбитых подковами, по улице Союза Печатников. Вот и дом. Постучал. Никого нет. Увидела соседка, заохала, пошла на набережную канала Грибоедова за матерью, где та поливала грядки. И вот появилась мама. Я ее не узнал. Маленькая, сгорбленная, худая, с большим животом... Как уродует человека голод... Счастливо провел я с матерью отведенное мне время. Помог ей на огороде, который она вместе с соседями разбила прямо около дома, на набережной. Странно все это выглядело. Центр города, проспект Римского-Корсакова и... огородцы. Но блокада заставила ленинградцев разбивать грядки и посреди улиц... После войны я часто приезжал к своему старому дому. На месте бывших огородов теперь выросли большие деревья, и ничто не напоминает о том, что здесь было в войну. Только по большим щербинам в облицовке я узнал то место, где пережил первый артобстрел, увидел первого убитого. ...Вечером мама проводила меня на квартиру комиссара. Мы уехали в полк.
* * * Вскоре после этого я сопровождал полкового инженера в артиллерийские мастерские — получать отремонтированную гаубицу. Инженер, отправив бойцов на машине, усадил меня на свой мотоцикл. Сел я, как положено, на заднее сиденье, и мы поехали. Ноги мои до упорных педалей не доставали, и поэтому на первой же кочке я едва не вылетел из седла. Инженер чертыхнулся и велел крепко держаться за его шею. Но и это не помогло. На неровной дороге я то и дело съезжал набок и на очередном ухабе не удержался и упал. И обидно, и больно, и в то же время смешно. А ехать-то надо. Не бросать же меня в лесу посреди дороги. Стали думать, как мне сделать упоры для ног. Придумали. Из веревки, которая случайно оказалось в сумке с инструментами, инженер полка связал что-то вроде стремян. Так и доехали. Обратный путь я проделал на машине с бойцами. Испытывать судьбу больше не хотелось. Однажды нам объявили, что полк отводится на другие позиции. По «солдатскому телеграфу» стало известно, что с Карельского перешейка часть перебрасывают в район Невской Дубровки, что мы будем участвовать в наступлении по прорыву блокады. Бойцы и командиры ликовали. Наконец-то кончилось сидение в обороне, пора дать фрицам пинка и отбросить от Ленинграда! В таком настроении мы в одну из ночей погрузились в машины, и большая колонна двинулась в путь. Рано утром ее обстреляли «мессершмитты». Бойцы залегли в кюветах и открыли по самолетам огонь из личного оружия. Расстрелял весь барабан своего револьвера и я. В те дни во фронтовой газете печатались стихи Твардовского о Василии Теркине, о том, как он сбил из винтовки самолет. А почему и я не могу случайно сбить из револьвера «мессер»? Да и орден очень хотелось получить...
К вечеру прибыли на незнакомое место. Разжигать костры запретили. Поели сухарей. Меня вдруг вызвал командир полка подполковник Несветайло. Оказалось, что одно орудие на последнем этапе сбилось с дороги и его нужно найти. Несветайло спросил, хорошо ли я запомнил дорогу. Я сказал, что отлично помню все повороты, что у каждого из них что-нибудь запоминал. Стал ему перечислять, где лежала трубка от противогаза, где каска... Он перебил и сказал: — Хорошо. Поедешь с водителем на мотоцикле и найдешь орудие. Нужно проводить его к месту расположения полка. Возьмите с собой на всякий случай канистру с бензином... Машину с прицепленной к ней пушкой мы нашли на одной из развилок поздно ночью. Оказалось, что у артиллеристов кончился бензин и они дожидались утра, чтобы искать своих. Вот где пригодилось горючее, которое взяли по распоряжению подполковника. Заправив машину, мы поехали в полк. К утру я доложил командиру полка, что его приказание выполнено. — Спасибо, сынок! Будешь. представлен к медали, — сказал подполковник. — А сейчас присваиваю тебе звание «ефрейтор». Так мне в одиннадцать лет было присвоено второе воинское звание. Я им очень гордился. У меня теперь были не пустые петлицы рядового, а красная полоска с медным треугольником. Медали же в тот раз я не получил. Уже после войны мне был вручен орден Отечественной войны II степени. В указе Президиума Верховного Совета СССР было сказано, что я награждаюсь «за отличия в боях с немецко-фашистскими захватчиками в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.».
* * * Первое, что мы стали делать, прибыв в район Невской Дубровки, — это зарываться в землю. Уже на следующий день немцы произвели сильный огневой налет на наши позиции. Похоже, фашисты уже узнали, что подошла свежая часть.
Перед самым артналетом я встретил воспитанника одного из маршевых стрелковых полков. Это был мальчик лет четырнадцати. Естественно, мы обрадовались друг другу, стали рассказывать о наших солдатских делах. Поговорили мы всего несколько минут, так как немцы начали сильный обстрел. Мой собеседник скатился в придорожную канаву, а я ползком добрался до вырытого для автомашины укрытия. Котлован еще не был готов, и машина стояла рядом. Собралось нас человек пять. Снаряды падали очень близко. Деревья, вывороченные взрывами, с треском рушились, осыпая нас сбитыми ветками. Некоторые снаряды не разрывались, а уходили в болото с характерным булькающим звуком. Внезапно раздался не визг снаряда, а низкий рев. Взрыв! Нас тряхнуло, обсыпало комьями земли. Оказалось, снаряд угодил в стоявшую наверху машину. Приполз какой-то младший лейтенант. Осколком снаряда ему оторвало кисть левой руки. Раненого перевязали. Обстрел длился минут пятнадцать. Очень сильно досталось стоявшей в рощице зенитной батарее. Туда спешили санитары, там было много раненых. После обстрела встретиться с воспитанником из другой части мне так и не удалось. Между тем земляные работы продолжались. Штатные землянки рыли километрах в двух от берега Невы, по которому проходила линия фронта. Передовой НП разместился недалеко от воды. Протянули связь. Вскоре в полк прибыл командир 70-й стрелковой дивизии полковник А.А.Краснов. Его дивизия готовилась форсировать Неву, и наш полк должен был обеспечить переправу артиллерийским огнем. Краснов мне очень понравился: молодой, стройный. Хорошо запомнился его адъютант — красивая девушка с петлицами младшего лейтенанта, в галифе и коверкотовой гимнастерке. Увидев меня, она заохала и стала угощать шоколадом. Эта встреча запомнилась еще и потому, что командир полка попросил меня отдать девушке ватник: был уже сентябрь, а ей с комдивом нужно было побывать в других частях. К счастью, мой ватник не пришелся ей впору. Девушка оказалась пошире и повыше меня. Почему «к счастью»? Потому что мне не хотелось ходить в шинели. В ватнике было теплее и удобнее.
Герой Советского Союза капитан Анатолий Андреевич Краснов в период , в дальнейшем . На другой день после «новоселья» я вместе с другими солдатами стал свидетелем ожесточенного воздушного боя. По позициям полка наносили удар немецкие бомбардировщики. Их охраняли в небе четыре истребителя. Вдруг появилась пара наших И-16, или, как мы их называли, «ишаков». Стремительная атака — и один бомбардировщик, объятый пламенем, густо задымив, стал падать. В лесу раздался взрыв. В небе началась настоящая карусель. Один наш истребитель тоже вскоре задымил и ушел в сторону аэродрома. Остался один краснозвездный истребитель против четырех немецких. Двоих он под наши восторженные крики сбил, но и его подбили. С воем самолет героя устремился вниз и врезался в землю в полукилометре от нас. Мы кинулись к упавшему самолету, но подойти близко не смогли: машина горела, как костер. Мы стояли метрах в ста, и слезы текли у нас по щекам. На следующий день приехали летчики, товарищи погибшего. На месте сгоревшего самолета они нашли орден Красного Знамени. Летчики нам сказали, что пилот был капитаном, командиром их эскадрильи.
* * * Вечером 25 сентября меня послали на передовой наблюдательный пункт полка. Часа в два ночи земля буквально задрожала от разрывов наших снарядов. Через головы бойцов летели на вражеский берег снаряды и мины. Но вот на фоне общей канонады послышалось низкое надрывное завывание, и тут же по ночному небу замельтешили огненные стрелы. На берегу, в который они впивались, возникла сплошная завеса огня. Такого я еще не видел! Я не понял, что это за стрелы, но кто-то рядом восхищенно сказал: — Ну вот и «катюши» заиграли! И тогда мне стало понятно, что это и есть залпы знаменитых «катюш», о которых на фронте ходило столько легенд. Но увидеть «катюшу» вблизи, незачехленную, мне удалось только на одном из послевоенных парадов.
Да, в ту ночь «катюши» дали фашистам жару! Артподготовка длилась около часа. В стереотрубу левый берег Невы был виден как на ладони. Наши бойцы плыли через реку на больших просмоленных лодках. Несмотря на густые взрывы вокруг них, солдаты 70-й стрелковой дивизии форсировали Неву и завязали бой на левом берегу. Вскоре стала переправляться техника, полковая артиллерия. Стоял оглушительный грохот. Огонь вели и наши, и немецкие батареи. К полудню наш берег принялись обрабатывать «мессершмитты». Встав в круг, они поочередно, сваливаясь на крыло, обстреливали десант, роты, скопившиеся на переправе... Очень часто выходила из строя связь с КП полка. На линию один за другим выходили связисты и связные. Настала и моя очередь. Вместе со мной пошел пожилой, легко раненный в голову красноармеец. Траншеи были залиты водой, и идти по ним было тяжело. Перебежками и по-пластунски мы двигались вдоль траншей. Немцы нас заметили и открыли минометный огонь. Со второго выстрела я понял, что нас взяли в вилку. Надо было прыгать в траншею. Раздался противный, леденящий душу вой мины. Я прыгнул и тут же услышал взрыв. В глазах вспыхнули огненные круги. Очнулся, и первое, что почувствовал, — запах гари и дикий холод. Попробовал встать, но боль в руке, ноге и груди не дала даже пошевельнуться. Я лежал на дне траншеи в болотной воде. Вода от крови стала красноватой, бруствер в метре от меня был разворочен миной. Я понял, что спасся чудом. Пожилой связист не успел добежать до траншеи. Он лежал на бруствере, свесив ноги вниз. Грудь у него была разорвана осколками. Вскоре я снова потерял сознание. Не знаю, сколько я пробыл в воде. Очнулся, когда меня несли два санитара. Несли не на носилках, а на руках, как на стульчике. Мне стало страшно. Кругом продолжали рваться мины, снаряды, и я боялся, что санитаров убьют и меня некому будет спасти. Принесли в медсанбат, перевязали. Через какое-то время прибежал старший батальонный комиссар. Слышу, он сокрушенно повторяет: — Как же мы тебя не уберегли? Что я скажу Марии Павловне?
Затем меня вместе с другими ранеными повезли на машине в полевой госпиталь. Очнулся я оттого, что кто-то на меня пристально смотрел. Передо мной сидел военный с одной шпалой в петлицах. На рукавах по золотой звезде. Старший политрук улыбнулся, сказал, что он комиссар госпиталя, сунул мне две шоколадные конфеты, сообщил, что наступление развивается успешно, и велел не волноваться. Я не знал, что попытка прорвать блокаду в тот раз сорвалась, что полк наш понес большие потери... На следующую ночь нас погрузили в санитарный поезд и повезли в стационарный госпиталь в Ленинград. Вначале меня поместили в больницу имени Володарского. Положили в большом зале. У меня сильно болели раны. Позвал медсестру, сказал, что очень болит грудь и рука. Сестричка меня осмотрела, успокоила: больно мне оттого, что бинты присохли к ранам. Я стал просить, чтобы меня быстрее перебинтовали. Прошло довольно много времени, когда подошла моя очередь на перевязку. Ведь я был не один, были раненные куда более тяжело. Подошел врач, стал разбинтовывать грудь и руку. Вдруг как дернет присохшие к ранам бинты, да так, что у меня от боли потемнело в глазах. Я невольно закричал. Военврач пояснил, что он мог бы отмачивать бинты, но самое правильное, хотя это и болезненно, оторвать марлю от ран, чтобы появилась кровь. Тогда не будет нагноения. Не знаю, может быть, по теории оно и так, но я всегда просил потом на перевязках бинты мне отмачивать. До сих пор думаю, что, скорее всего, у врача на отмачивание просто не было времени. Слишком много скопилось раненых. Вскоре меня погрузили на санитарную машину и повезли в другой госпиталь. На этот раз доставили на набережную Невы, недалеко от Финляндского вокзала.
В палате нас лежало двое. Я и парень-казах. Я тут же написал домой, и вот входит в палату заплаканная мама. Кое-как ее успокоили, пришел врач, объяснил, что я ранен в грудь и руку осколками мины, что опасаться за мою жизнь оснований нет. Мама сказала, что будет меня часто навещать. Однако через несколько дней мне объявили, что я в числе тяжелораненых буду эвакуирован в госпиталь на Большую землю. Никакие просьбы и слезы (не хочу, мол, уезжать из Ленинграда) не помогли. В середине октября раненых погрузили ночью в санитарные машины и повезли на станцию. Уложили в санитарные теплушки, и мы поехали. Мы знали, что единственная дорога из блокированного Ленинграда — это через Ладожское озеро или по воздуху самолетом. Никто не говорил, куда нас везут. Я думал, что на аэродром. Однако утром мы прибыли на берег Ладожского озера, к причалу, где стояли корабли. На носилках нас стали доставлять на корабль. Стоял солнечный, но очень холодный день. Ладога бушевала. Пока меня переносили, я страшно замерз и зубы выстукивали дробь. Это я теперь думаю, что замерз, а тогда, может быть, дрожал и от страха. Шутка ли, беспомощный, весь забинтованный, да еще на корабле, да еще в шторм идти по необъятному морю. Я ведь Ладогу представлял себе как бескрайнее море. Матросы положили меня не в трюм, а в выгородке около трубы. Я скоро согрелся. Пришел политрук, сказал, что корабль называется канонерская лодка «Чапаев», что идти нам часа три, что, если будут налетать немецкие самолеты, я не должен бояться, потому что «Чапаев» хорошо вооружен. Ко мне подходили матросы. Кок сварил специально для меня сладкую рисовую кашу. И мне стало хорошо, тепло и спокойно. Матросы от меня не отходили.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
Для воспитанников третьей роты прозвучал Последний Звонок... Слово «последний» вызывает разные ассоциации: расставание, грусть, добрые напутствия. Последний звонок — символ окончания прекрасной школьной поры. И этот праздник останется в памяти навсегда.
В 09.15. на плацу Нахимовского училища выстроились нахимовцы с 5 по 11 классы для торжественного митинга в честь выпускников 2011 года.
3-я рота во главе со своим командиром, Андреем Геннадиевичем Балыбердиным.
Дождь - не помеха для выпускников. Впереди целая жизнь, в которой еще столько раз будут оцениваться умение оставаться человеком, знания, доброта, отношения с людьми, значительность избранной профессии. И оценки всего этого не раз будут посуровее школьных!
Не является помехой дождь и для младших, они ж нахимовцы, "питончики".
Ребят, покидающих стены родного училища, пришли поздравить педагоги...
Совещание со старшими офицерами рот после митинга
Командиры-воспитатели всегда рядом...
... во главе ли...
... в стороне ли...
... всегда вместе с воспитанниками...
Специально для торжественного поздравления были приглашены почетные гости училища - питон 1995 г.в., подводник капитан 2 ранга Иванов А.В. (слева) и трижды орденоносец подводник капитан 1 ранга Беляев И.В. (рядом с Ивановым)
Знаменная группа.
Не звонить, а склянки бить...
Тяжело на празднике - легко в бою...
Училище по случаю Праздника последнего звонка для 63-го выпуска построено...
Здравствуйте, товарищи выпускники!
Семиклассники. Есть время научиться не отвлекаться...
Под знамя смирно...
Поздравляет и напутствует исполняющий обязанности начальника училища капитан 1 ранга Сухинин Валерий Витальевич.
Надо сохранить для истории на видео...
И, конечно, все фиксируют и родители.
У микрофона Иванов Александр Викторович.
Капитан 1 ранга И.В.Беляев.
От лица выпускников слова признательности командирам и учителям высказали лучшие представители 63-го выпуска.
От педагогического коллектива успешной сдачи экзаменов, успехов в главном - в дальнейшей взрослой жизни пожелала Рытова Зульфия Хафизовна, учитель русского языка и литературы.
Цветы любимым учителям...
Пора, пора...
Прохождение торжественным маршем...
Воспитанники и воспитанницы...
Дорогие выпускники! От руководства, преподавателей и воспитателей Нахимовского военно-морского училища примите самые теплые и искренние поздравления. Славного пути, нахимовцы 63 выпуска!
Фото на память, в начале пути, счастливого плавания!
Гарнизонная гауптвахта располагалась во дворе этого здания и была построена еще в царские времена (множество прекрасных дворцов после октябрьской революции было разорено и передано под различные учреждения, а гауптвахта сохранилась в первозданном виде). Архитектура этого учреждения преследовала цель доставлять арестованным и моральные, и физические неприятности. Камеры гауптвахты занимали два верхних этажа трехэтажного здания и выходили окнами во двор. Окна, естественно, были закрыты решетками. Снаружи вдоль окон проходили галереи, сделанные из металла, по которым производился развод часовых, охранявших гауптвахту и ее обитателей. Часовыми были такие же курсанты или солдаты, как и те, что сидели в камерах. На их долю выпала неприятная обязанность несения гарнизонной караульной службы именно на этом объекте. В комендатуре действовал суровый порядок: часовой, нарушивший какие-либо правила караульной службы, превращался в арестанта, не покидая комендатуры. Поэтому часовые старательно выполняли свои обязанности. Развод часовых по постам производился круглосуточно через каждые два часа. При разводе часовые должны были идти по металлическим настилам галерей строевым шагом, соответственно через каждые два часа, и днем, и ночью, в камерах стоял грохот, создаваемый ногами часовых. Мичману было положено сидеть в «аристократической» камере для мичманов. Войдя в эту камеру, я увидел множество деревянных топчанов, обшитых дерматином, на которых сидели «аристократы» из разных высших училищ. Никаких неприятных фокусов по отношению ко вновь поступившему, какие бытовали в камерах у рядовых (я об этом знал по рассказам бывалых), у «аристократов» не было. Мы познакомились, и я присоединился к временному нетрудовому коллективу. Специфика мичманской камеры заключалась в том, что ее обитателей, в отличие от всех других арестантов, на работы в город не вывозили, и они круглыми сутками сидели в своей камере, видя свет божий только через окно, закрытое Но «сервис» в их камере был точно таким же, как и во всех других камерах: ничем не прикрытые топчаны, на которых спали в одежде, ничем не укрываясь, и яркие лампочки под потолком, которые светили всю ночь. Ну, и «музыкальное» сопровождение под окнами через каждые два часа. «Привилегия» в части вывоза на работы на самом деле лишала «аристократов» того единственного удовольствия, которое имели другие арестанты, проводя ежедневно несколько часов за пределами своих камер, на свежем воздухе. Мичманы же с раннего утра и до позднего вечера «случали языками», сидя на топчанах. Чего я только не наслушался за пять арестантских дней: и полезных знаний в разных областях техники, и разных рассказов о тупости строевых начальников, обладавших властью, но не имевших авторитета у подчиненных, и всевозможных курсантских «хохм», и разного курсантского фрондерства.
Тот несправедливый арест и пять суток, проведенных мною на «губе», навеяли на меня грустные мысли. Одиннадцать лет я готовился к тому, чтобы стать морским офицером. При этом я всегда думал, что главным для офицера должно быть служение делу, профессионализм, порядочность и честность, уважение к коллегам по службе и подчиненным, а дисциплина, как неотъемлемая часть службы, должна быть разумной, не попирающей человеческого достоинства. И вот на пороге офицерской службы в моей голове стали бродить мысли о том, что любой самодур, на погонах которого будет больше звезд, чем у тебя, сможет весьма существенно портить тебе и жизнь, и служебную карьеру, и ты будешь вынужден терпеть и подчиняться. Эти мысли пока еще были расплывчатыми, но оставляли неприятный осадок в душе (наверное, «слишком избаловали» нас в нахимовском обилием командиров, достойных уважения, а значит — и беспрекословного подчинения). Но всякие новые мысли не мешали главному — работа над дипломным проектом целиком захватила меня. Мне нравился весь процесс проектирования: я с удовольствием делал трудоемкие расчеты по теории корабля, менее трудоемкие, но не менее важные расчеты по строительной механике, чертил большие чертежи общей компоновки подводной лодки и принципиальные схемы корабельных систем, делал всякие другие расчеты, которые требовались в задании на проектирование, и с удовольствием обсуждал технические вопросы с моим руководителем дипломного проекта. К концу разработки проекта во мне стало созревать большое желание заняться проектированием подводных лодок после окончания училища. Однако, проектирование велось в гражданских проектных организациях Министерства судостроительной промышленности, а военные корабелы могли стать только «наблюдающими» за проектированием (так официально назывались сотрудники военных представительств в проектных организациях). Правда, в предыдущие годы бывали случаи, когда отдельных выпускников училища направляли на работу в промышленность, сохраняя за ними офицерские звания, и они, занимаясь той или иной работой для флота, продолжали состоять на военной службе. Но это были единичные случаи. Тем не менее, желание стать проектантом подводных лодок во мне созрело, а дальше все вдруг пошло, как по «щучьему велению». За месяц до окончания дипломного проектирования из управления кадров флота пришло сообщение о том, что один выпускник нашего факультета, имеющий «прописку» в Ленинграде, может быть направлен на работу в одно из ленинградских конструкторских бюро подводных лодок. (В условиях острого дефицита жилья наличие ленинградской «прописки» все послевоенные годы было необходимым условием для зачисления младших и средних офицеров в любые военно-морские учреждения, расположенные в Ленинграде). Желающий получить эту вакансию должен был подать рапорт.
По закону моя ленинградская «прописка» сохранялась за мной все годы моей учебы в военно-морских училищах, и я тут же написал соответствующий рапорт, который был отправлен в Москву. Оставалось ждать дальнейшего развития событий. В конце июля началась защита дипломных проектов. По выпавшему мне жребию я защищался первым. Вполне понятно, что это мероприятие было сопряжено с большим волнением. Однако, защита дипломного проекта существенно отличалась от любого экзамена: здесь ты представляешь то, что хорошо знаешь — свой собственный проект, над которым работал четыре месяца. Ты сам обосновывал проектные решения, сам выполнял все расчеты и чертежи, и ты готов продемонстрировать все это высокой комиссии. А комиссия, по нашим меркам, действительно была высокая — ее возглавлял начальник отдела подводных лодок главного управления кораблестроения Военно-Морского флота. Я защитился успешно и получил «пятерку», которая завершила формирование моего «диплома с отличием». И вот наступил день выпуска. Роты мичманов всех трех факультетов были построены в длинном внутреннем дворе Адмиралтейства. Перед каждой ротой были зачитаны приказы об окончании училища и присвоении званий инженер-лейтенантов, после чего нам вручили дипломы инженеров и офицерские кортики. Затем мы переоделись в парадную офицерскую форму, снова построились поротно и прошли парадным маршем перед трибуной с высокими гостями. И, наконец, началось главное действие — читка приказов о назначениях. Я стоял и с волнением слушал, ожидая своей участи. Во время этой процедуры некоторые молодые лейтенанты не могли сдержать своих эмоций и вскрикивали — кто от радости, кто от огорчения. Последним был зачитан приказ: инженер-лейтенанта Карпова направить в распоряжение Министерства судостроительной промышленности и уволить в запас по статье такой-то (статья была связана с начинавшимся крупным сокращением вооруженных сил). И тут я понял, что все происходившее со мной в течение трех последних месяцев — это судьба. Отпраздновав окончание училища, молодые лейтенанты разъехались по домам в свой первый офицерский отпуск, а я занялся оформлением своего гражданского статуса. В конце августа я проводил Жежеля, который уезжал служить на Дальний восток. Славка решил ехать во Владивосток поездом, «чтобы посмотреть всю страну». После одиннадцати лет планируемой и размеренной жизни в военно-морских училищах, расставаясь на вокзале, мы оба впервые не знали, что каждого из нас ждет впереди, и когда и как нам доведется встретиться снова. После окончания училища Славка успешно продвигался по службе. После недолгой лейтенантской службы на эсминце он прошел переподготовку на подводника и несколько лет плавал на атомной подводной лодке, после чего служил в Техническом управлении Тихоокеанского флота, поднимаясь по ступеням должностной лестницы. Затем его перевели в Технический отдел Ленинградской военно-морской базы, и он закончил службу в должности начальника этого отдела. Выйдя в отставку, капитан первого ранга Жежель стал сотрудником Военно-морского музея, где увлекся историей российского флота и музейным делом. Все эти годы мы дружили и общались семьями.
В.М. Жежель Не дожив до шестидесяти лет, Слава неожиданно для всех ушел из жизни. Незадолго до своей смерти он вдруг как-то очень настойчиво пригласил друзей приехать к нему в Военно-морской музей в назначенный день и час. Мы приехали вчетвером и через служебный вход прошли к нему в его рабочий кабинет. Обычно веселый, шутливый, любящий подначки и юмор, он в этот раз был каким-то очень серьезным. Он повел нас по запасникам музея, показывая много интересных вещей и сообщая нам разные малоизвестные сведения, связанные с историей российского флота. Нас доброжелательно пропускали в разные запасники музея — было видно, как уважительно относятся к нему коллеги. На прощание мы по очереди выпили водочки из подлинной чарки Петра Великого, доступ к которой в музее был строго ограничен. Уходя из музея, мы никак не подозревали того, что это была наша последняя встреча. А когда его вдруг не стало, я остро почувствовал, что в тот день он подсознательно навсегда прощался с нами. Провожая его в последний путь, я думал о том, как много воды утекло с того далекого дня в августе сорок восьмого года, когда мы одиннадцатилетними мальчишками впервые встретились в поезде, увозившем нас из Ленинграда в Тбилисское нахимовское училище, и как много общего связывало нас все эти годы. Но вернемся в август пятьдесят девятого года, когда я провожал его на Дальний Восток, и все это было еще впереди. Дождливым сентябрьским утром я переступил порог старинного серого здания на улице Гоголя, в котором размещалось Центральное конструкторское бюро ЦКБ-16, имевшее «открытое» наименование «организация почтовый ящик 901» (в те годы все «закрытые» предприятия, связанные с военной техникой, назывались «почтовыми ящиками»). ЦКБ-16 было одним из трех ленинградских конструкторских бюро, занимавшихся проектированием подводных лодок. В кармане у меня лежал новенький диплом, удостоверявший мою квалификацию корабельного инженера по специальности «военное подводное кораблестроение», и направление Министерства судостроительной промышленности. Поскольку мое появление в бюро было соответствующим образом спланировано, оформление необходимых документов заняло немного времени, и уже через день был подписан приказ о моем зачислении в штат бюро на должность инженера. С того дня начался мой долгий путь в мире подводного кораблестроения.
ГОДЫ СТАНОВЛЕНИЯ
Первым местом моей работы стал сектор статики корабля, входивший в состав отдела общего проектирования подводной лодки, который в обиходе назывался проектным отделом. Сектор занимался расчетами теоретических элементов подводной лодки, характеризующих ее основополагающие качества - плавучесть, остойчивость и непотопляемость. Сектор размещался в большой комнате с низким потолком, расположенной в надстроенном шестом этаже. Комната была битком забита большими рабочими столами, на которых стояли немецкие электромеханические вычислительные машины. Эти машины позволяли оперировать большими числами и производить все арифметические действия с высокой точностью, однако довольно сильно грохотали во время работы, создавая в комнате неприятный шумовой фон. С шумом приходилось мириться, так как эти машины были тогда «чудом вычислительной техники». Большинство советских инженеров, выполнявших какие-либо сложные и трудоемкие расчеты, гремели костяшками знаменитых отечественных «счетов», крутили ручки примитивных арифмометров и орудовали логарифмическими линейками. Я пришел в сектор в самый разгар разработки эскизного проекта первой титановой атомной подводной лодки проекта 661. В бюро шла напряженная работа по поиску технических решений, обеспечивающих размещение крылатых ракет, построение корпуса из титановых сплавов и достижение рекордной скорости подводного хода 40 узлов. Прорабатывались десятки вариантов общей компоновки подводной лодки, что вызывало необходимость выполнения большого объема трудоемких расчетов по теории корабля. Поэтому расчетный сектор работал «сверхурочно», то есть до восьми — девяти часов вечера и без выходных дней. В те времена такого рода авралы были довольно обычным явлением. Люди относились к этому вполне лояльно, так как работа в сверхурочное время дополнительно оплачивалась, что обеспечивало разумное сочетание государственных и личных интересов. В последующие годы дополнительная оплата была отменена, появился «ненормированный рабочий день» и, соответственно, перестала существовать сверхурочная работа, за исключением отдельных ситуаций, которые регулировались другими способами.
В проектном отделе формировался разрабатывался теоретический чертеж обводов прочного и легкого корпуса, выполнялись все расчеты статики, динамики и весовой нагрузки корабля, разрабатывались чертежи общего расположения корабля. Поэтому общение с коллегами из других секторов отдела, в особенности — со сверстниками, способствовало моему довольно быстрому вхождению в увлекательный мир проектирования подводных лодок, где все, что делалось, было строго засекречено. Начальником проектного отдела был Василий Абрамович Коротич — немолодой человек с лицом, покрытым глубокими морщинами. Он имел типичный вид простого советского инженера-трудяги. Несмотря на большой практический опыт, Василий Абрамович был очень осторожным человеком, любил подолгу обсуждать возникающие технические вопросы и никогда не спешил принимать окончательное решение. Характерной чертой Коротича был постоянно торчащий изо рта мундштук с дымящейся сигаретой. Он очень много курил, и его кабинет всегда был наполнен сизым табачным дымом. Изредка мне доводилось в конце рабочего дня попадать к нему в кабинет для участия в обсуждении каких-либо технических вопросов. Атмосфера насквозь прокуренной комнаты была настолько неприятна, что с той поры я навсегда сохранил резко отрицательное отношение к табачному дыму в рабочих помещениях. Тут следует заметить, что несколько лет спустя было официально установлено, что табачный дым, выпускаемый курильщиками, весьма вреден для некурящих соседей по комнате, в связи с чем во всех солидных проектных и научно-исследовательских организациях были введены запреты на курение в рабочих помещениях. Следствием этих запретов стали своеобразные «курительные клубы», возникшие в местах, специально отведенных для курения на лестничных площадках и в разного рода закутках. Эти клубы стали важными факторами общественной жизни: в них шел интенсивный обмен информацией по самым разным вопросам, а также обмен всевозможными сплетнями. В результате принятых нововведений некурящие граждане получили защиту для своего здоровья, но оказались лишенными такого удовольствия, как самая свежая информация на местные и другие темы; Увы, проблема курения со всеми ее аспектами — социальным, психологическим, медицинским, экономическим — и по сей день актуальна во всем мире. Начальником ЦКБ-16 и главным конструктором основных проектов, разрабатываемых в бюро, был Николай Никитич Исанин, который со временем был признан одним из наиболее авторитетных деятелей подводного кораблестроения и стал академиком.
Николай Никитич вместе с отцом нашей космонавтики С. П. Королевым вошел в историю советского подводного кораблестроения как зачинатель внедрения баллистических ракет на подводные лодки. Первый пуск королевской баллистической ракеты из надводного положения подводной лодки, а затем и первые подводные пуски были произведены с подводных лодок, главным конструктором которых был Исанин. С именем Исанина связана эпопея создания в нашей стране промышленности по производству титана и его широкого применения в подводном кораблестроении. Титановые подводные лодки создавались только в нашей стране. Николай Никитич был первым в моей жизни крупным руководителем, которого мне довелось наблюдать вблизи и даже немного общаться с ним в деловой обстановке. Нельзя сказать, чтобы он был очень прост и доступен для подчиненных, какими были некоторые другие крупные руководители, с которыми потом свела меня жизнь. Но и высокомерным он тоже не был — скорее суховатым и жестковатым. Возможно, таким его воспринимали из-за его внешнего облика: сухая, поджарая фигура в строгом костюме; сухое, жесткое лицо, все в крупных морщинах; большие роговые очки и особая манера четко и немногословно выражать свои мысли. Конструкторский состав бюро насчитывал более тысячи человек, распределенных по структурным подразделениям — специализациям, отделам и секторам. В бюро было много молодых сотрудников — недавних выпускников кораблестроительного, военно-механического, политехнического и электротехнического институтов. Были и ребята, окончившие мою родную «дзержинку». Сверстников сближали общие производственные и другие интересы, а также одинаково низкий уровень материального благосостояния. Все стремились достичь определенных успехов в работе, все жили в «коммуналках», имели довольно низкую зарплату и молодых жен, и все в то время были жизнерадостными. В обеденные перерывы мы гурьбой бежали в столовую, чтобы перекусить в зависимости от имевшихся финансовых возможностей, а затем азартно резались в настольный теннис или шахматы. Мы горячо обсуждали разные производственные дела и некоторые политические события, с интересом слушали рассказы тех, кто уже побывал на заводах, строящих подводные лодки, с увлечением участвовали в разных спортивных соревнованиях и вместе со старшими товарищами дружно отмечали на работе великие революционные и другие праздники. Почти все сверстники были комсомольцами (некоторые уже состояли в партии), и нас, соответственно, привлекали к участию в разных «политических» мероприятиях. Ярким впечатлением той поры остался в памяти агитпоход по деревням подшефного Киришского района, во время которого я впервые увидел реальную жизнь советской деревни. Агитпоходы были одной из форм комсомольской работы. Райком комсомола организовывал их с целью «разъяснения населению деревень политики партии» и укрепления его веры в недалекое светлое будущее, ну и какого-то развлечения людей.
. . . Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Удивительная колоритная судьба - ее этапы стали темой художественных произведений В.П.Иванова.
Виктор Петрович Иванов родился 27 января 1931 года в Ленинграде. До войны закончил три класса средней школы. Во время войны пережил все ужасы ленинградской блокады. Умирающего от холода и голода его нашли и выходили бойцы гаубичного артиллерийского полка. Окрепнув и поправив здоровье, 14 марта 1942 года он в одиннадцатилетнем возрасте добровольно вступил в Красную Армию. Два года воевал на фронте. Был дважды ранен. На передовой нет безопасных должностей, и пули не разбирают где батареец. Все было как у всех фронтовиков: бои, ранения, госпитали, пересыльные пункты. Даже орден Отечественной войны получил он много лет спустя вместе с теми, кого из-за превратностей военной судьбы награды нашли не сразу. В 11 лет награжден медалью "За оборону Ленинграда", в 14 лет — "За победу над Германией". После войны — сын полка, воспитанник Ленинградского Нахимовского ВМУ. Затем — учеба в Высшей Военно-Морском училище им. Фрунзе, в Высших специальных офицерских классах, после чего — служба на кораблях Черноморского флота. Награжден орденом "Отечественной войны I и II степени", орденом "Красной Звезды", орденом государственной границы" и другие, более 30 медалей. Одним словом — удивительная колоритная судьба. И именно этапы этой судьбы он сделал темой своих художественных произведений.
Он автор многих книг: "Звездная атака", "Мое военное детство", "Наша армия", "Мальчишки в бескозырках", "Крайний на левом фланге", "Нахимовцы", "Вахта памяти", "Д-3 ныряет под лед", "Дороги жизни", "В двенадцать мальчишеских лет", "Кто вы, капитан Грибоедов", "Без права на ошибку" и других, повествующих о жизни и подвигах детей войны, о тяжелой правде фронтовых лет, о море и флоте. Произведения Виктора Петровича особые — их написал мальчишка военной поры, юный ефрейтор Витя Иванов. Его книги — это не только и не столько воспоминание о собственной жизни, сколько страницы исторической правды, летописи великой войны. Этим и сильны книги Виктора Иванова. Они правдивы и патриотичны. Если бы Виктор Петрович только рассказывал о своем боевом и жизненном пути детям, было бы очень интересно и полезно, но он, имея дар писателя, умеющего писать для юных, создает значимые для духовного воспитания произведения, которые с увлечением читают и дети, и взрослые. Герои его книг — пример преодоления трудностей, борьбы за справедливость и благородства души. Его книги удостоены таких литературных премий, как Премия имени А. Фадеева, имени Н.Островского, имени К.Симонова, имени В.Пикуля; премии Главкома ВМФ "Золотой кортик", премии "Победа".
Мы познакомим Вас с тремя произведениями Виктора Петровича, относящимися к фронтовому, нахимовскому периодам и годам курсантско-офицерской службы.
. - В полк приехали ночью. Меня положили к раненым в медсанбат. Пришел комиссар полка Васильев, посмотрел на меня, горестно покачал головой. Наверное, выглядел я совсем не блестяще, а семья комиссара, как мне потом стало известно, тоже зимовала в Ленинграде. На второй день пришел с позиции отец и меня едва узнал, а я подумал, что он очень постарел. Мы обнялись и расцеловались. Я сказал, что буду проситься к нему на батарею. Несколько дней меня кормили буквально по ложке. Но один сердобольный солдат принес мне полный котелок каши, Я все съел, и мне стало очень худо. Едва отходили. Всем раненым и сестрам разъяснили, что я дистрофик, что кормить меня можно только небольшим порциями, иначе могу умереть. Недели через две был уже на ногах. Сшили мне обмундирование, зачислили в полк приказом командира. 28 марта 1942 года я принял военную присягу. Вначале меня определили в тыл полка, в артмастерские. Потом пришел комиссар и сказал, что я назначен к нему ординарцем. Так я уехал с ним в расположение полкового штаба. Меня определили в штабную батарею, командиром которой [227] был лейтенант Иван Петрович Герасименко, а комиссаром — старший политрук Иванов. Лейтенант Герасименко при первой встрече сказал, что ординарец комиссара полка должен хорошо владеть оружием, потому, мол, первейшая моя задача — научиться стрелять. Но поскольку никакого личного оружия мне выдано не было, то я учился стрелять из пистолета комиссара батареи. Мы уходили в лес. Мишенью обычно служил листок курительной бумаги. На фронте выдавали книжечки с такой тонкой бумагой.
От книжечки отрывали листок, в него насыпали табак и свертывали цигарку, или самокрутку, как ее чаще называли. Вот такой листок старший политрук прикреплял к дереву, и я в него стрелял. Пистолет ТТ штука тяжелая. А для одиннадцатилетнего пацана и подавно. Поэтому я клал пистолет для упора на левую руку. Поначалу меткость у меня, мягко говоря, была неважная. Потом стало получаться. Одно было худо: во время выстрела затвор резко подавался назад, а я так близко к лицу держал пистолет, что однажды раскровил себе губу. Посоветовавшись с командиром, комиссар батареи решил обучать меня стрельбе из нагана. Через некоторое время я уже бил без упора, держа револьвер в вытянутой руке. На фронте мне довелось стрелять из разного оружия. И из винтовки, и из карабина. Но самая памятная стрельба — из противотанкового ружья. У нас в артиллерийском полку эти ружья только появились. На батареях создавались нештатные расчеты, и их обучали вести огонь. Как-то мне удалось побывать на одной такой тренировке. Красноармеец, первый номер расчета, стрелял по фанерной фигуре танка пока еще неважно. И когда в очередной раз крупнокалиберная пуля вспорола песок перед мишенью, руководитель занятий, старшина, окончательно растерялся. И тут дернуло меня попросить его дать мне выстрелить из ПТР. Старшина поинтересовался, приходилось ли мне стрелять раньше. Не моргнув глазом я ответил: «Два раза!» Лег я за длиннющее ружье на сошках, зарядил его, прицелился, нажал спусковой крючок. Раздался оглушительный выстрел, и больше я ничего не помнил: отдача отбросила меня далеко от приклада. Очнулся от отборной, но справедливой брани старшины. Больше я никогда не пробовал стрелять из противотанковых ружей.
В конце апреля мне выдали личный наган. Я этим очень гордился и при поездках с комиссаром на батареи всегда держал руку на кобуре, как бы показывая всем, что готов немедленно стрелять, если Васильеву будет угрожать опасность. В редкие спокойные часы, когда он оставался в штабе, я шел в землянку штабной батареи, брал баян и играл. Собирались бойцы, командиры, вполголоса пели любимые песни. И это был для меня настоящий праздник. В поездках с комиссаром полка мне приходилось бывать во всех подразделениях. Однажды ранним утром, когда я с комиссаром приехал на батарею, где служил отец, поступил приказ открыть огонь по скоплению гитлеровцев. Все четыре орудия немедленно были изготовлены к бою. Старший батальонный комиссар Васильев разрешил мне находиться у орудия, где наводчиком, или первым номером расчета, был мой отец. — А ну, династия Ивановых, угостите-ка фашистов огоньком! — улыбнулся он. Надо сказать, что огонек наш был горячий. Калибр гаубицы — сто пятьдесят два миллиметра. Это не шутка. По команде расчет быстро зарядил орудие и был готов к открытию огня. Я взялся за спусковой шнур и стал ждать. Наконец командир огневого взвода крикнул: — Первое! И тут же командир нашего орудия гаркнул во все горло: — Огонь! Я дернул шнур. Раздался оглушительный грохот. Орудие слегка подпрыгнуло и встало на свое место. Ствол, откатившись назад, снова вернулся в исходное положение. Снаряд с устрашающим воем полетел на врага. Отец крикнул: — Выстрел! Это означало, что выстрел произведен без задержки. Снова команда: — Заряжай! Подносчики подали очередной снаряд, заряжающий дослал его в казенник, и расчет стал ждать команды.
В это же время стреляли поочередно второе, третье и четвертое орудия батареи. Огонь длился минут пятнадцать. Я выпустил два снаряда. С передового наблюдательного пункта полка сообщили, что наши снаряды разорвались в гуще наступающего противника. Вражеская атака была сорвана. Так я начал мстить врагам за мой родной город, за мать, за ленинградцев, за их страдания и боль. После стрельбы комиссар полка собрал батарейцев и рассказал, что на одном из участков 123-й стрелковой дивизии вражеские солдаты рано утром проникли в расположение нашего боевого охранения и частично его вырезали. Затем они пытались захватить первую линию траншей. Однако планы противника оказались сорванными. Потеряв десятки солдат убитыми и ранеными, он был вынужден убраться восвояси. Большую роль в этом сыграл точный огонь нашей батареи. Через несколько дней в одном из номеров фронтовой газеты я прочитал стихи об этом бое. Говорилось в них и о товарищах, погибших в боевом охранении.
* * * Вскоре комиссар полка взял меня в поездку к артиллерийским разведчикам на ПНП полка и на командный пункт пехотинцев. До этого на передовой я не бывал. Наблюдательный пункт был расположен метрах в шестистах от переднего края. На газике мы не доехали до него километра полтора. Дальше ехать было опасно. Оставшийся путь проделали где по ходам сообщения, где по открытому месту — перебежками. С непривычки было страшновато. Стояла темная ночь, шел дождь. Над передним краем постоянно вспыхивали осветительные ракеты. Встретил нас командир взвода артиллерийской разведки младший лейтенант Маркин, высокий, крепкий человек с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» на гимнастерке. Пока комиссар полка решал с ним служебные дела, ребята с ПНП угостили меня крепким чаем и уложили на нары отдохнуть. Незаметно я заснул. Не знаю, сколько времени удалось поспать. Проснулся, когда комиссар Васильев, Маркин и еще один боец собрались уходить из землянки. Я вскочил с нар. Комиссар сказал, чтобы я отдыхал, а он часок побудет у пехотинцев. С трудом я уговорил его взять меня с собой. Маркин меня поддержал. По ходам сообщения, пригибаясь, а кое-где ползком, мы добрались до передних траншей. Они были настолько близко от вражеских окопов, что слышна была чужая речь. Дальше комиссар меня не пустил, а сам с Маркиным пополз вперед, в окопы боевого охранения. Пока он отсутствовал, солдаты-пехотинцы с интересом ко мне приглядывались, потом попросили рассказать о себе, о Ленинграде. Один из пожилых бойцов спросил, сколько мне лет. Когда я ответил, что одиннадцать, весело сказал: «Ну что ж, Суворов тоже начинал в твои годы. Быть тебе, видно, маршалом!» Вокруг рассмеялись. А мне стало от этого смеха как-то по-домашнему спокойно. Великое дело шутка на фронте!
Вернулся комиссар. Обратный путь до машины мы проделали минут за сорок и сели в поджидавший нас газик. Рассвело. Дорога впереди обстреливалась из минометов. Нужно было бы переждать. Но у комиссара, видимо, были свои соображения, и он приказал шоферу проскочить открытую часть дороги на полном ходу. Когда мы выскочили на не прикрытую лесом дорогу, огонь сразу же усилился. Мне стало жутковато. В Ленинграде я часто попадал под обстрелы, но стреляли не в меня, а, как говорят артиллеристы, по площадям. Здесь же били именно по нашей машине. Уже когда мы проскочили открытую часть дороги и въехали в лес, недалеко от машины разорвалась мина. Нас оглушило, осколком пробило скат, машину занесло в кусты. Минут пять я ничего не слышал. Комиссар был бледен, но улыбался. — С крещеньем тебя, малыш! — сказал он. — Но на передовую я тебя больше не пущу. После этого случая комиссар отправил меня в тыл полка. Здесь, сам того не желая, я подвел и его, и командира. Части объезжал новый командующий фронтом генерал-лейтенант (впоследствии — Маршал Советского Союза) Л.А.Говоров. И надо же было мне попасться ему на глаза без одного сапога! Сапог был в ремонте, а я в ожидании починки увлеченно слушал рассказ красноармейца о пулемете, который тот установил на колесе от телеги; колесо вращалось на столбе, врытом в землю, и таким образом пулемет мог бить по самолетам. Вдруг красноармеец смолк, вскочил и вытянулся по стойке «смирно». Я оглянулся и увидел несколько генералов в сопровождении командира и комиссара полка. Бежать было уже поздно, и я вытянулся рядом с красноармейцем, пряча босую ногу. Генерал-лейтенант Говоров строго спросил меня, кто я такой. Я доложил. Не сказав мне ни слова, командующий отчитал командира полка за то, что его подчиненные появляются в расположении части в таком виде, затем добавил, что коль скоро я зачислен в полк, то должен быть одет по всей форме, а не ходить оборванцем.
После отъезда командующего меня вызвал новый командир полка подполковник Несветайло, как следует отругал и приказал отправляться в штабную батарею. Так я стал связным штаба полка. Штаб нашего полка располагался километрах в трех от передней линии окопов, а передовой наблюдательный пункт — в шестистах метрах. К ПНП вели траншеи. Когда обрывалась связь, телефонисты шли на линию устранять повреждение. Меня зачислили связистом, и это стало моей военной специальностью.
* * * Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
А в Гурзуфе в элитном военном санатории отдыхал мой одноклассник Юра Лисицын.
Юра Лисицын Отец Юры был очень большим военным политработником, но Юра не был «папиным сыночком», какими часто бывали дети больших начальников, в том числе — и в нашей роте. Он был тихим, скромным и приятным парнем, никогда и ни в чем не проявлявшим своего семейного положения — так его воспитали родители (политработники ведь тоже бывали разные). В нашей безотцовской компании он был «своим». Еще до отъезда на юг Юра договорился с нами о том, что мы навестим его в санатории. И мы поехали туда, чтобы сделать приятное Юре, скучающему там при родителях, а заодно и посмотреть на элитный санаторий — эта сфера жизни нам была совсем не известна. Вход в санаторий был по пропускам. Дежурный у входа, выслушав нас, куда-то позвонил и попросил нас подождать, пока нам принесут пропуск. Очень скоро в проходной появился сияющий Юра, который повел нас в свои апартаменты. Номер «люкс», в котором жила Юрина семья, был большим и удобным: гостиная, спальня, большая ванная комната и большая прихожая. Апартаменты произвели на двух курсантов сильное впечатление — им до сих пор не доводилось общаться с бытовой роскошью. Я бывал у Юры дома в Москве — там они жили существенно скромнее. И папа — генерал, и мама — милая, добрая женщина, встретили нас очень приветливо. Мы поглазели на апартаменты, а потом пошли с Юрой обозревать красоты санатория — они тоже впечатляли. Затем мы были приглашены к обеду, который состоялся прямо в «люксе». Папа Юры угощал нас каким-то очень вкусным дорогим молдавским вином, еда тоже была вкусной, а весь обед прошел в теплой обстановке. Родители расспрашивали нас о жизни в Ялте и вели с нами разговоры на самые разные темы, мы чувствовали себя непринужденно, а Юра был явно рад всему, что происходило в этот день. Вечером мы вернулись домой, полные приятных впечатлений от поездки. А на следующий день мы опять стояли в очереди за дешевым обедом и весело острили по поводу того, как нас кормили вчера. С той поры мне больше ни разу не довелось побывать в элитных санаториях, да и в обычных — тоже.
Тот счастливый отпуск прошел незаметно. А после отпуска я снова поехал в Крым, на этот раз — в Балаклаву, для прохождения стажировки на подводный лодке в качестве дублера командира группы движения. Программа подготовки военно-морских корабельных инженеров предусматривала возможность использования их для службы на кораблях и подводных лодках, а то, что командиром группы движения на дизель-электрической подводной лодке является инженер-механик (дизелист), не имело никакого значения: направили тебя на стажировку — изволь стажироваться. В Балаклаве базировалась бригада дизель-электрических подводных лодок. По прибытии в бригаду я получил назначение на точно такую же подводную лодку проекта 613, на какой я проходил практику после второго курса. Командир электромеханической боевой части (БЧ-5), в распоряжение которого я поступил, поспрашивал меня по устройству подводной лодки и некоторым положениям теории корабля и, убедившись в том, что я кое-чего соображаю в этом деле, с удовольствием засадил меня за оформление эксплуатационной документации по живучести подводной лодки. Дело было в том, что помимо кучи постоянных практических забот у командира БЧ-5 была обязанность заполнять текущими данными специальные громоздкие журналы, в которых помимо фиксации практических действий, выполняемых на лодке, нужно было еще и производить некоторые расчеты по теории корабля. Командиру БЧ-5 было некогда заниматься «этой бюрократией», и он вел оперативные записи нужных параметров в тетрадочке, откладывая выполнение скучной обязанности на «потом». А тут я как раз и подвернулся. Но мне-то эта работа была по душе — она была по профилю моей специальности. Оказавшись в роли «нужного человека», я почувствовал себя на лодке вполне уверенно, а это для стажера очень важно. Командир группы движения, которого я дублировал, был нормальным парнем, всего год назад окончившим в Севастополе дизельный факультет. Он доброжелательно учил меня тому, что сам хорошо знал, и уважительно относился к моим занятиям эксплуатационной документацией (еще бы: не появись я на лодке, и это дело «светило» бы ему. С другими моряками у меня также сложились нормальные отношения, и два месяца стажировки прошли спокойно, не доставляя мне никаких неприятностей.
Жизнь в бригаде в общих чертах была похожа на жизнь в Полярном, вот только климат тут был совсем другой. Лодки выходили в море не часто, два-три раза в месяц. Выходы имели целью выполнение различных учебных задач по плану боевой подготовки и обычно длились недолго — в пределах суток. Изредка некоторые лодки уходили на боевую службу — это было надолго, и курсантов на них не было. Вся остальная жизнь моряков проходила в базе по типовому распорядку: до обеда экипаж находится на лодке, занимаясь «проворачиванием механизмов», то есть обеспечением работоспособности всей техники, установленной на корабле, а после обеда все чем-то заняты на берегу — на кораблях находится только дежурная служба. После обеда для стажеров обычно наступала «малина»: нас редко привлекали к какими-либо делам на берегу, а южное солнце светило и грело, море было теплым, и тропинка через гору к укромному месту среди береговых камней, где было удобно купаться, была нам известна. Нас, одноклассников, в бригаде было четверо. Мы были приписаны к разным лодкам и жили в разных казармах, но свободное время проводили вместе. По утрам мы встречались за завтраком, наслаждаясь своим новым положением: нас кормили в офицерской столовой, где были официантки и столики на четверых. Мы приходили к концу завтрака, когда почти все офицеры уже поели, усаживались за столик и со своим неизменным курсантским аппетитом «наворачивали» белый, всегда свежий и очень вкусный, хлеб, масло, сыр и удивительно вкусные рыбные консервы. Официантки добродушно позволяли юным и голодным стажерам есть все это досыта. Обед и ужин тоже всегда бывали «на уровне». После этой стажировки на пятом курсе я долго чувствовал некий дискомфорт во время приемов нашей курсантской пищи — едой в училище нас не баловали.
На пятом курсе За время стажировки мы облазили все, что можно было облазить на обеих берегах изумительной Балаклавской бухты — и в зоне расположения бригады, и на другом берегу, где к бухте приткнулся живописный маленький городок с низкой набережной без парапета. А по воскресеньям мы несколько раз ездили в Севастополь, чтобы немного погулять по этому славному городу, восставшему из руин после войны, и повидаться с нашими ребятами, проходившими стажировку на стоявших там кораблях. Севастополь был в то время «закрытым» городом, и въезд в него был возможен только по пропускам, поэтому людей на улицах было немного. Зато в выходные дни улицы были наполнены моряками с многочисленных боевых кораблей, стоявших в севастопольских бухтах. В те годы это был «легендарный Севастополь, город русских моряков». А вот, пади ж ты, теперь это — заграница, «ближнее зарубежье». Незадолго до конца моей стажировки «моя» лодка в очередной раз ненадолго вышла в море для проведения учебной торпедной стрельбы, однако выход неожиданно затянулся. Учебная стрельба производилась так называемой практической торпедой многоразового использования. Торпеда подготавливалась к выстрелу таким образом, чтобы иметь положительную плавучесть и плавать на поверхности моря после остановки ее винтов. Командир лодки обязан был «сдать» торпеду специальному катеру — торпедолову, который доставлял ее в базу для последующего повторного использования. Вся процедура подготовки к стрельбе прошла нормально, выстрел был произведен, торпеда ушла, а лодка всплыла в надводное положение. И тут началось — торпеды нигде не было видно. Лодка стала «утюжить» квадрат, в котором должна была плавать наша торпеда. День был солнечным, море — почти спокойным, видимость — хорошая. Стажеру разрешили выйти «наверх», то есть в верхнюю часть ограждения рубки, где на мостике с биноклями в руках стояли командир и вахтенный офицер. Здесь же наверху, пристроившись, кто как смог, находилось несколько матросов, наверное, обладавших хорошим зрением. Все они напряженно вглядывались в окружающую поверхность моря, а по рукам у них ходил бинокль, который они по очереди передавали друг другу. Матросы очень старались — еще бы: командир обещал десять суток отпуска тому, кто обнаружит торпеду. Но время шло, а желанная торпеда в поле зрения не появлялась. Время от времени то один матрос, то другой, выкрикивали: «Вижу!» Но все очень быстро убеждались в том, что ему показалось — очень уж хотелось увидеть плавающую торпеду.
. Командир "М-24", комбриг на Тихоокеанском и Черноморском флотах. Начальник ВСОК. Награжден орденом Ленина, медалями. Его упоминает В.П.Щербавских в "Страна ВМФ и ее обычаи" Невдалеке от нас ходил катер — торпедолов, на борту которого находился командир бригады капитан первого ранга Яйло — лихой моряк и опытный подводник, которого в бригаде уважали и побаивались. За время стажировки я несколько раз видел его издалека (дистанция между стажером и командиром бригады огромна), но постоянно слышал о нем — комбриг незримо присутствовал во всей повседневной жизни экипажа. Мне тогда не могло придти в голову, что через несколько лет судьба довольно близко сведет меня с этим человеком. Часа через три торпедолов подошел к лодке, и Яйло своим своеобразным, слегка шепелявым, громким командирским голосом сурово произнес в мегафон командиру лодки: «Будешь ходить, пока не найдешь!» И, взревев мотором, торпедолов полным ходом пошел в сторону Балаклавы. А лодка безнадежно ходила до вечера, потом легла в дрейф и ночевала в «квадрате», а с утра опять ходила — наверное, уже просто так, для порядка. И только днем командир получил по радио команду возвращаться в базу. Потом мне рассказали, что практические торпеды были головной болью командиров подводных лодок. Они иногда терялись, скорее всего — тонули, и командиры получали за это взыскания. Соответственно получали и те, кто готовил торпеду к стрельбе. Вскоре моя стажировка подошла к концу. Мой командир БЧ-5 написал мне хорошую аттестацию, и я, довольный, покинул Балаклаву. Пятый курс пролетел незаметно — впереди уже был виден финиш. В марте, после сдачи последних экзаменов, мы были произведены в мичманы: вместо бескозырок мы стали носить фуражки, а на погонах — широкие мичманские лычки. Став мичманами, мы приступили к разработке дипломных проектов, и нас стали называть «дипломантами».
«Дипломанты» (на переднем плане - Роберт Орлов) Для каждого из нас это была первая в жизни самостоятельная инженерная работа, в которой требовалось показать, чему же ты научился за годы обучения в училище и насколько ты сам в состоянии «соображать». После долгого, временами трудного, пути по ступеням училищной лестницы наступил весьма приятный заключительный период обучения. В недавно отремонтированной части замка на втором этаже со стороны Садовой улицы в светлых комнатах с большими окнами и высокими потолками для нас были устроены «дипломантские», в которых мы теперь находились с утра до вечера. Условия для работы были роскошные: в комнате сидело пять-шесть человек, и у каждого был свой большой конструкторский стол с необходимыми принадлежностями. «Дипломантские» находились в стороне от всей остальной служебной территории замка и были особой зоной, куца никто, кроме руководителей дипломных проектов, не ходил. Изредка к нам заглядывал командир нашей роты, но видя, что все заняты работой, быстренько уходил. В пределах нашей дипломантской зоны мы обладали полной свободой: можно было, когда захочешь, поиграть в настольный теннис (стол для игры стоял рядом, в пустом холле) или в шахматы, почитать книгу, покурить или поболтать с приятелями, или просто ничего не делать. Но именно полная свобода вдохновляла всех (почти всех) упорно трудиться, сводя к минимуму перерывы в работе. Темой моего дипломного проекта была дизель-электрическая подводная лодка с большими крылатыми ракетами. Информация о первых американских подводных лодках с ракетами на борту тогда только появилась в открытой печати, а в советском кораблестроении само слово «ракета» было засекречено. Мой дипломный проект, как и все другие проекты у подводников, делался с грифом «секретно». Ничего секретного по существу там не было, но таковы были правила. Это обстоятельство играло определенную положительную роль — оно приучало к порядку в работе с бумагами и документами (мне потом в течение многих лет пришлось иметь дело с секретной документацией). Я с большим удовольствием принялся за работу, не подозревая, что данная мне тема дипломного проекта — это перст судьбы: более тридцати лет я буду потом заниматься созданием подводных ракетоносцев разных типов. Мы занимались творческой работой, а от строевых обязанностей у нас остались только выходы на физзарядку и переходы строем в столовую. В строю мичманы шли «в развалочку», всем своим видом показывая, что они «свое уже отходили», и начальство смотрело на это «сквозь пальцы» — это ведь выпускники, уже почти офицеры.
А в части физзарядки у нас была полная демократия: кто очень не хотел — тот на зарядку не выходил, а тем, кто возжелал экстремальных действий, позволялось ранее немыслимое: небольшая группа ребят занималась «моржеванием», и им было дозволено по утрам самостоятельно ездить на трамвае на пляж у Петропавловской крепости — там они купались в проруби у берега. Одним из главных «моржей» был Славка Жежель, заядлый гимнаст и энтузиаст физической культуры. Он долго измывался надо мной по поводу того, что я не участвую в этом оздоровительном мероприятии, и в конце концов доконал меня: по его указанию я две недели принимал по утрам ледяной душ в замке, а затем в одно прекрасное мартовское утро отправился с ним к Петропавловской крепости. На пляже я, глядя на «моржей», с ужасом разделся и, собрав в кулак всю свою волю, шагнул в прорубь. Испытав шок, я выскочил на берег. На мое счастье ветра не было, и первое купание прошло благополучно, но той жгучей радости, о которой рассказывали «моржи», я не испытал. Еще несколько раз я съездил с ними на их водные процедуры, но когда началась ветреная погода, я решил, что это — не для меня, и перешел на более умеренные методы закаливания. А Славка всю жизнь, насколько позволяли ему обстоятельства, истязал себя по утрам усиленными физическими упражнениями и купанием в холодной воде (или полным обшиванием себя холодной водой). В мичманах я таки сел на гауптвахту, совершенно неожиданно и несправедливо. Второго мая, будучи в увольнении, я вместе с мамой поехал навестить родственников. У мамы были больные ноги, и ей было трудно подниматься и спускаться по ступенькам. Когда автобус, на котором мы ехали, подошел к остановке, я вышел первым и, стоя спиной к тротуару, стал помогать маме выйти из автобуса. После того, как она ступила на асфальт, за моей спиной раздалась сакраментальная солдафонская фраза: «Товарищ мичман, почему вы не отдаете честь?» Я обернулся и увидел некоего майора с повязкой патруля на руке, по-видимому, любителя прихватывать нижних чинов за «неотдание чести». Попытка объяснить ему, что у меня на затылке нет глаз и поэтому я не мог его видеть, была бесполезной. Он потребовал мою увольнительную и записал меня. Вечером мой «проступок» был зафиксирован в гарнизонной комендатуре, на следующий день соответствующее сообщение было передано в училище, а затем — на факультет. И начальник факультета, выполняя действующие на этот счет предписания, объявил мне пять суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Получив соответствующее направление, я отправился на «губу», которая находилась в пяти минутах ходьбы от Инженерного замка в здании комендатуры на углу Садовой и Инженерной улиц.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ. 198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
