ИГОРЬ ВАЛЕНТИНОВИЧ КУЛИКОВ
23.11.1931-21.11.2019
Два дня оставалось Игорю до празднования своего 88-летия...
Замечательный друг, прекрасный командир, бесподобный писатель и поэт. Его уход, несомненно, трагедия для родных и близких, для нас его однокашников.
В выпуске №3 воспоминаний были опубликованы воспоминания Игоря, которые мы представляем вниманию всех читателей.
Куликов Игорь Валентинович родился в семье флотского офицера и ещё в детстве познал жизнь и быт командного состава флота на Севере, на Балтике, на Чёрном море и на Дунае. Беря себе в пример отца, он с малых лет мечтал о флотской службе. Это привело его в стены Рижского Нахимовского училища в 1945 году, а после его окончания – в 1-е Балтийское высшее военно-морское училище, которое он закончил в 1953 году.
Офицерскую службу начал на Дунайской флотилии командиром речного бронекатера, а закончил досрочно по сокращению Вооружённых Сил в 1960 году в штабе бригады торпедных катеров в Совгавани. Он служил добросовестно и не хотел уходить с флота, но судьба распорядилась иначе.
В гражданской жизни работал и одновременно учился. Окончил институт и получил второе высшее образование. Стал инженером, старшим научным сотрудником, кандидатом технических наук. Интереснейшая работа в прикладной науке и промышленности приносила моральное удовлетворение. Её итог – более ста публикаций и изобретений, а также звание «Изобретатель СССР».
В пенсионном возрасте увлёкся литературной работой. Издал три книги стихов: «Война без догмы» (тема – Великая Отечественная война), «Хроника тревоги» (тема – скорбная действительность) и автобиографическую повесть на английском языке «For a Weekly to London».
В 2011 году им была издана книга - под псевдонимом Игорь Князев - "Версии былого" Аргументы исторической функции России, которую мы обязательно опубликуем на страницах нашего дневника.
Посвящение
Привет тебе, стократ привет,
Неутомимый Редсовет!
Ты всё грехи друзьям прощаешь,
И в море память возвращаешь.
Игорь Куликов
ПОЭТИЧЕСКИЙ СИНДРОМ И ПРОЗА ЖИЗНИ
Официальная анкета для нашего Оргкомитета
Сработана апреля первого дня, года 2003-го от рождества Христова.
Куликов Игорь Валентинович, артиллерист образца 1945 - 1953.
Родился в городе Севастополе 23 ноября 1931 года.
По гороскопу – «стрелец».
Небольшое вступление
Хотя мои друзья книг не читают,
Поскольку вышел чтения лимит,
Они о жизни всё, что надо, знают,
И им стихов нехватка не грозит.
А я друзей прекрасно понимаю,
И к рифмам равнодушье разделяю:
Для них шедевры служат эталоном,
Поэзии неписаным законом.
Я в их глаза смотрю теперь не часто,
И дорог мне их ироничный взгляд.
Как будто счастье возвратив назад,
Сегодня предлагает он участье.
Невольно хочется себя спросить,
Чем нашей дружбе мог бы отплатить?
Друзья ушедшие со мной остались.
Остались там, где и грехи, и память.
Пройдут года. Чтоб в их полку прибавить,
Мы все ещё на встречу не собрались!
А вот, когда мы вместе соберёмся,
Потомки наши подведут итог
Побед, ролей, походов, дельных строк.
Мы в том, что состоялось, к ним вернёмся.
Бог даст, и я вернусь тогда стихами,
Которые беспечно написал.
В них то, что интересно, передал.
Насколько был я прав, судите сами.
Я братству флота долг хочу отдать:
Зачёт на звание поэта сдать!
Поэтический синдром
Скажу откровенно, не стану лукавить,
Анкету свою я хотел бы представить,
Хоть есть для сомнений причина одна,
Кому она, к слову, по делу нужна?
Но раз поступил от «начальства» приказ,
Придётся «кино» прокрутить ещё раз.
***
Родился я у бухты шумной.
Там спуск, что на вокзал ведёт.
Но после двух геройских штурмов
Роддом мой вряд ли кто найдёт.
Мой Севастополь, сын России, –
Не виртуальный Зурбаган.
Я воздух твой вдохнул впервые,
Массандрой был впервые пьян.
А ведь это было, было,
Собралася вся семья.
Мать к окну меня носила,
Балагурили дядья.
Я вполне судьбой доволен
И в науках не профан,
Но звучит мне в сердце болью
Мой погибший русский клан.
И теперь я знаю точно,
Я постиг судьбы пути,
С их любовью днём и ночью
В жизнь мне выпало идти.
***
Мой дед, отец и дядька – все трое моряки.
Их жизнь – сама история, но есть в ней маяки.
Цусимы и Деникина разгромы дед знавал,
И боцманом портовым он жизнь свою кончал.
В тот год в Новороссийске всех грешных тиф косил.
Поручик Оболенский без деда в даль уплыл.
Семья вернулась в Питер, здесь много без отцов.
В Подготию пристроила Глафира молодцов.
И стали военморами два щуплых паренька.
Но то рассказ отдельный, не до того пока.
***
Отец мой – гидрограф заслуженный был.
Он много поплавал и карт начертил.
Да, много он плавал и мины знавал,
Полярных конвоев суда принимал.
Но был в его жизни «цусимский» поход,
Когда шёл из Таллина Красный Балтфлот.
Разгром этот страшный, исход в никуда…
Он память о павших сдал мне навсегда.
Мой отец, Куликов Валентин Дмитриевич. 1953 год
И скажу вам, братцы, по секрету я,
Что хранила в тайне вся семья моя.
Михаил Димитрич дипломатом стал,
В Токио у Зорге он секреты брал.
Был морским и хватким этот атташе,
И пришёлся, видно, Зорге по душе.
На борту линкора, где подписан акт,
Куликова боцмана сын стоит, как факт.
Той капитуляцией кончилась война,
Принял за Цусиму сын долги сполна.
***
Нахимовец Игорь Куликов. Город Рига, 5.12.46.
А теперь, наверное, будет ясно всем,
Как я в сорок пятом стал нахимовцем.
Точно в день рождения был на то приказ.
Друг мой, Женька Дрюнин, уточнил, как раз.
***
Мы были друзьями: Олег Дунаев и я. Рига, 1948 год
Нахимовские годы, учёбы благодать,
Под парусом походы, и строевая стать.
А каперанг Безпальчев, из царских мичманов,
Для пацанов запальчивых был справедлив, суров.
Да, Константин Безпальчев, свет Александрович,
Пример дворян, Начальник! Тебя как не любить?
Ты в Риге опустевшей собрал учителей
И сделал из училища классический лицей.
***
Начальник Рижского Нахимовского училища
капитан 1 ранга Безпальчев К.А.
И если что-то в юности успел я получить,
Безпальчева систему мой долг благодарить.
Но юность тороплива, анализом слаба.
Когда проходят годы, ясны её дела.
***
Готическая Рига – немецкой жизни пост.
С Петровскою победой тут не окно, а мост.
Колония остзейская, ты стала русской вдруг.
Прибалты в одночасье сменили статус слуг.
К немецкому порядку имперский подошёл,
Но в бурях исторических латыш всех обошёл.
Младенец европейский – как ножками сучит!
Прибрал к рукам он готику и в дамки норовит.
***
Кто в юности по городу не любит походить?
Ганзейскими каньонами и я любил бродить.
В Помпее этой брошенной легко было мечтать,
И Маргариту с Фаустом у кирхи повстречать.
Столичный город Рига ухожен и богат,
«Сдаёт» с тобою рядом облезлый Ленинград.
Да, город мой любимый, мой Питер дорогой,
Обшарпан и ограблен злодейскою рукой.
И если б я историком надумал сдуру стать,
Я б написал историю, как надо разграблять.
И в той исторьи красочной я б выделил раздел,
Как комиссар с бородкою весь город мой «раздел».
Конечно, было много «народных» подлецов,
Но Питеру особенно везло на злых истцов.
А всё, что не украдено под флагом ВЧК,
Захапала в блокаду злодейская рука.
Квартиры все безлюдны, иди и забирай.
Их легче, чем могилы, вскрывать в кромешный «рай».
Да, Питер мой любимый, столица прошлых лет,
Погибшая ты дважды, тебя здесь больше нет.
Но Ленинград оживший пришельцами живёт.
И на Приютском тоже кучкуется народ.
А вот и подкрепление из Риги к ним идёт.
Такое же весёлое, как истинный подгот.
В приюте Ольденбургском лихие моряки
Азы наук долбают и на подъём легки.
На танцы и в музеи, в пивные и в наряд,
Или в строю с «фузеей» – везде, как на парад.
Да, весело и дружно живёт морской народ.
“Учёба” и “ Надежда” идут в большой поход.
А девочки на пирсе у Шмидтова моста
Глядят на нас с тревогой и с лаской неспроста.
И есть светловолосая одна среди подруг,
Мне не забыть глазастую ни сразу и ни вдруг.
А как представить счастье нам парус развернуть,
И к Гогланду по ветру в путь дерзостный шагнуть!
А гротовый начальник «по матери» не стал,
Когда при крене в качку на марс я залезал.
Училища мир строгий, как нам тебя забыть?
Как Щёголева юмор и тембр не оценить!
Едем на практику на Северный флот. Лето 1951 года.
Слева направо стоят в вагоне: Феликс Мартинсон, Володя
Коротков, Альберт Акатов. Стоят внизу: Игорь Куликов,
Дима Краско, Виктор Федюшкин и ?
Июль 1951 года. Проходим на Амике горло Белого моря.
Виден мыс Канин Нос.
Определяю высоту дневного светила
Эх, молодость беспечная, тебе всё нипочём.
За все грехи и вольности заплатишь ты потом.
Заплатишь, может статься, коль скоро доживёшь.
Но я, признаться, братцы, не верил в старость всё ж.
Казалось, и по пьянке, и в трезвости ума,
Что очень скоро с янки пойдёт у нас война.
Не плохо же, конечно, учёным воевать,
Но в жизни скоротечной всё хочется «урвать».
Завет сей примитивный я долго соблюдал,
Но вот однажды понял, что бред войны пропал.
А приключилось это, не всё ль равно когда.
И с той поры другие пошли в судьбе года.
Тральщик АМ-115 на боевом тралении в Баренцевом море западнее острова Колгуев. Этой изнурительной работой мы занимались весь июнь 1951 года
Но если по истории и по делам взглянуть,
Нам круто изменила смерть Сталина весь путь.
Не даром друг мой Вовка, мой Коротков рыдал,
Когда я равнодушно о том ему сказал.
Святые слёзы Вовкины – по третьей мировой.
Жить поколению нашему, не выходя на бой.
Довольно, заплатили за нас братья, отцы!
Служить и жить вам в мире, ребята-молодцы.
***
Обычная корабельная работа для курсантов –
драйка бортов. Тральщик АМ-119 10.06.51.
Виктор Федюшкин, Олег Дунаев, Игорь Куликов
Но я скажу вам прямо и честно, господа,
Что лекции марксизма я обожал всегда.
Марксизма-ленинизма всегда был полон зал,
И два часа по записям нам лектор курс читал.
И сладко, очень сладко там до обеда бдеть,
Друзья всегда разбудят и не дадут храпеть.
А позже, когда в партию пробраться я сумел,
Карьерные наклонности не много, но имел.
Привычку эту чудную я часто вспоминал,
На разных конференциях я лихо засыпал.
Товарищи по партии не выдали меня.
И вот дожил я с ними до судного до дня.
Практика в Севере, лето 1952 года.
На стадионе в Североморске справа налево:
Валя Миловский, Володя Коротков, Игорь Куликов
Тогда парторг, приятель, меня чем удивил?
Партвзнос последний вежливо и честно возвратил.
Смешно обратно требовать партвзносов срочный вклад,
«Накрылися» те денежки, их не вернуть назад.
Я все анкеты графы внимательно прочёл,
Но там следов партийности, увы, я не нашёл.
А ведь какая ёмкая жила-была графа,
И я, по старой памяти, её привнёс, ха-ха.
Ведь прошлого теперь не переделать нам,
Партийной червоточины я не забуду срам.
Но я, ребята, старый и травленный – не волк,
В единстве государства и славянства вижу толк.
***
Когда же юности курсантской была закончена пора,
Поздравив с формой лейтенантской,
приказ прогнал нас со двора.
Разъехались по разным румбам мои товарищи-друзья.
Но путь спецов - артиллеристов
был в Измаил, хоть был он зря.
Лихой флотилии Дунайской уже готовился приказ:
На консервацию всё ставить, идти в Европу снят заказ.
Но тот приказ ещё не в силе, и принимаем мы дела.
Речными, броневыми стали для командиров катера.
Тот катерок, сказать по правде,
Был танком мощным на воде.
На брюхе ползал он по плавням,
Не мог ходить лишь по земле.
Учил комдив нас швартоваться,
Писать шифровки на ветру,
В манёврах чтобы не бодаться,
Команду драить по утру.
Хорош был коллектив наш бравый,
В казармах тёплых зимовал,
А вечера весёлой травли
Вином молдавским запивал.
***
Но вот свершилось. Днём весенним,
Когда срывался чаек крик,
Поздравить с расформированьем
Из штаба прибыл сам комбриг.
Приказ – закон. Забудь о нервах,
Бери билет и на вокзал.
И тем приказом трое первых
Покинули банкетный зал.
В пятьдесят четвёртом годе,
на исходе месяц май.
Я при всём честном народе
покидал Дунайский рай.
И меня, весьма занятно,
провожали три жены.
Не расценивай превратно,
жены были не мои.
Грустно стало ленинградкам,
их мужья в поход ушли.
Ну и нас вот уносило
от Дунайской от земли.
И уютный студебеккер
приволок десант друзей.
Провожал дивизион мой
трёх товарищей. Налей!
Да, налили мы по кружке,
выпили и обнялись.
И стояли три подружки,
паровоз кричал “Под вы-ысь!”
***
Этот случай я подробно потому так описал,
Чтоб уже не повторяться, – я пять раз так уезжал.
Уезжал ли, уходил ли, всё Россия за кормой.
И пришла моя дорога к Сахалину в год шальной.
Там я кончил свою службу тем,
чем раньше начинал.
С красным знаменем бригаде,
как и мне, пришёл финал.
А хорошая бригада катеров лихих была,
У проливов сахалинских службу верную несла.
Незабвенный царь Никита сокращенье объявил.
И, сказать по правде, братцы, он меня не удивил.
Я к тому моменту вовсе удивляться перестал.
И как только, так я сразу в ДМБ себя подал.
А помог мне в том, не скрою, очень дельный человек.
Он начальник был по кадрам, был известен у коллег.
Чтоб в приказ меня включили, он во Владик позвонил.
Капитана-лейтенанта он в гражданку отпустил.
***
Касаясь темы очень личной,
Не раз бывал в сетях страстей.
Но в жизни холостой привычно
Немногих называл «своей».
В графе семейного экстаза
Давно зачёт я получил.
Женат, для верности, два раза.
Не меньше трёх детей учил.
И носит внук из общей школы
Пятёрки, и шумят мальцы.
А череп мой, почти что голый,
Морщин украсили концы.
***
По графе «образованье»
Много «корок» получил.
Веры нашей православной
Курс Глафирин проходил.
Ты, бабуля дорогая,
Куликова – Князева.
Твой дневник блокадный знаю,
Где лежишь, не знаю я.
А ещё деталь такая:
Был два раза окрещён.
В год рождения – жизнь лихая,
Был обряд сей запрещён.
А, как водится по жизни,
Обойдён запрет крутой.
Но Ивановна не знала
Тайн Петровны в день святой.
А другие жизни графы очень трудно рифмовать.
Так, анкету завершая, прозой буду продолжать.
И хотя я не прозаик, так же, как и не поэт,
Я б хотел на суд представить субъективный свой портрет.
Отдавая дань искусству и статистику любя,
Получается, что больше я пишу всё про себя.
Пусть простят меня подруги, а друзья пусть не побьют,
Память мне волнует море, в нём мои мечты живут.
.jpg)
