Познакомились мы с Колей в 1943 году в Костроме, куда были эвакуированы наши семьи из Ленинграда, а уже в 1944 вместе вернулись в Ленинград и поселились в одном доме на Таврической улице.
В 1946 году Коля поступил в Подготовительное училище и его красочные рассказы произвели на меня такое впечатление, что в 1947 я поступил туда же на второй курс и так сложилось, что до 1992 года моя работа была посвящена ВМФ. Все годы мы с ним поддерживали связь, а в 1980-ые он навещал меня в Севастополе, где я одно время работал в морском институте.
Глубоко скорблю о его кончине и шлю соболезнования его родным, близким и друзьям, с уважением А.Федоровский
Сегодня, 19 декабря 2019 года - 9-й день ухода Николая Евгеньевича Загускина...
Опять печаль настигла нас. Вот и Загускина не стало...
Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало!
НЕКРОЛОГ Н.Е.Загускину
В один из юбилеев Коли Загускина Ему был посвящен короткий стих:
Талантлив Коля от породы,
Но есть ещё один ответ –
Под школьные, под наши, своды
Шагал Загускин десять лет
И, как Антей, черпал там силы
Для череды своих побед,
И мы желаем, чтоб светило
Ему дожить до сотни лет!
Но вот, увы, не дожил чуть-чуть даже до девяносто, хотя и превысил срок дожития мужчин России на 17 лет!.. Но до 100, - не вышло, не случилось, не состоялось. Человек – предполагает, а судьба – располагает, и мы в этом году проводили в последний путь замечательного человека, дорогого нашего друга, подгота-подводника, кавторанга, киносценариста, тамаду наших встреч, заводилу, оптимиста, активного пропагандиста электронной почты и отличного поэта Николая Евгеньевича Загускина.
Нам только остаётся по его завету сомкнуть ряды, не предаваться грусти и помнить его всегда!..
Да будет ему земля пухом!
ВВС и КВ-157
Продолжение воспоминаний Н.Е.Загускина
ПОДРЫВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЧТОВОЙ СИСТЕМЫ
Это было на первом курсе «Подготии», если по-школьному, то в восьмом классе. Старшина роты Евтухов шепотом приказал мне сразу после занятий прибыть к особисту-смершевцу майору Светикову, обитавшему в отдельном кабинете на втором этаже, и никому об этом не говорить.
– А зачем? – тоже шепотом спросил я.
– Там всё тебе разъяснят, всё из тебя вытрясут, – плотоядно ухмыльнулся не очень-то ко мне распложенный старшина. – И чтоб без никаких опозданий!
На уроках разложил свою жизнь, а также жизнь родителей и родственников, на чёрные и белые квадратики. Чёрных оказалось немало. По какому из них придётся держать ответ?…
Настольная лампа светила прямо в лицо, хозяин кабинета оставался в густой тени.
– Что такое Биг Карамора? – спросил он как бы между прочим, как несущественное.
– Не знаю... Какое-то насекомое?
– Так. Откуда знаете, что насекомое? И что должны делать, получив этот сигнал?
– Товарищ майор, про насекомое подумалось по созвучию. А сигналов таких мы ещё не проходили.
Светиков сменил тему:
– Так. А где находится и какому государству принадлежит, – он взглянул на нечто лежащее перед ним, – остров Грин Габе?
– Остров Зелёных Жаб?! – обрадовался я, поняв, наконец, в чём дело.– Он в южных морях, в прошлом колония, а сейчас состоит под протекторатом Парнасской республики, которая на материке…
И пришлось мне рассказать майору, что у нас игра такая, по почтовой переписке. Мы с Николаем Кармалиным – он в средней «мореходке», будущий радист – как бы возглавляем Парнасскую республику. И есть у нас коварный противник – Мавритания, где у власти находится наш школьный приятель Андрей Чигиринский по кличке «Мавр», отсюда и название его страны. А остров Зелёных Жаб наш союзник.
– Ваш государственный строй, программа, замыслы?
Осознав серьёзность вопросов, возрадовался, что майор не спросил про герб. А у Парнаса был таковой – кот с задранным вверх хвостом, вид сзади. Его хорошо знали в моём 112-м классе, поскольку на занятиях я только и делал, что писал письма и разрисовывал конверты. Был и флаг с рисунком в центре зелёного полотнища: половинка солнца, выглядывающего из-за горы Парнас, и всё это в обрамлении лавровых ветвей.
– Никакого строя, никакой программы, никаких замыслов, – уверенно доложил я, – всё чистая фантазия. Смысл игры в самодельных марках на конверте, которые как бы рассказывают о происходящих или предстоящих событиях. Такие марки клеятся или дорисовываются в дополнение к обычным, нормальным. Это когда мы пишем в Мавританию, то есть Чигиринскому. Марки отражают индустриальную и интеллектуальную мощь Парнаса. А Мавритания обычно присылает нам письма с марками, на которых изображена грозная военная техника – танки самолёты, мавры, идущие в атаку, и прочее. Бывают мавританские марки обгорелые по краям, в чём мы видим угрозу – прямой намёк на то, что ждёт Парнас и Зелёных Жаб в ближайшее время.
– Так, так, продолжайте.
– На письмах ко мне и от меня нормальные марки клеить вообще не надо – войсковая часть, почтовая связь бесплатная. А наши, рисованные, они ведь никому не мешают? Могут быть также рисунки на конверте или какие-нибудь открытки с тематически подходящим изображением. Текста в письмах может и не быть, или же он самый обыкновенный, про нашу учёбу и жизнь.
– Значит, кодовая, шифрованная переписка? Объясните, например, от кого пришли и что означают вот эти послания?
Он положил передо мной зарубежного происхождения открытку с симпатичными лягушками, дающими концерт, и рукописной надписью «Остров Green Gabe». А рядышком положил небольшую тусклую фотокарточку, на которой огромный комар и размашистая надпись «Big Karamora», а на обороте – мой адрес, овальный штамп, означающий, что письмо доплатное… и больше ничего – ни текста, ни адреса отправителя.
Вещественные доказательства тайной шифрованной
переписки заговорщиков
Ага, подумал я, значит других письмишек у него нет, это хорошо. И с удовольствием дал исчерпывающие объяснения:
– Обе открытки от Кармалина. Истолковывать их можно по-разному, в этом-то и прелесть нашей игры. Открытку с островов я, вероятно, истолковал бы так: «Накапливаем потенциал на случай войны с Мавританией. Начали откорм лягушек для продажи в итальянские и французские рестораны».
Майор отвернулся и как-то странно закашлял. Тем временем я пристально рассматривал фотографию комара, хищно растопырившего лапы.
– А эта открытка, вне всякого сомнения, уведомляет о намерениях Мавритании использовать против нас специально выведенных особо ядовитых комаров…
Майор хрюкнул, высморкался и стал сурово-официальным.
– Ну, вот что, поговорил бы с Вами ещё, да некогда. Забирайте эти глупости. Развели тут парнасию-швамбранию. Детский сад! И ничего подобного, зарубите это на носу, ничего подобного, чтобы в училище больше не приходило! Так и скажите своим приятелям. Вы свободны. О разговоре – никому.
На третьем этаже подкарауливал старшина Евтухов.
– Ну, об чём была беседа?
– Да вот, поинтересовались порядком в нашей баталерке… и в ротном хозяйстве вообще... Я сказал, что всё в норме, потому что старшина опытный.
– Ладно, остряк, уволишься ты у меня в субботу! Я тебе покажу весь мой опыт!
Но терять мне было нечего – в классном журнале две жирные пары, не поддающиеся выведению с помощью бритвы. Путь в город один – в самоволку, через забор.
Несмотря на испытанные гонения, парнасско-мавританская переписка продолжалась, но особо броские послания, эпатирующие, если не общество, то, по крайней мере, почту, пошли на мой домашний адрес. До сих пор не пойму, как почта могла быть столь терпеливой? Вот лишь некоторые экспонаты, прошедшие по почте и хранящиеся в моём домашнем «почтовом музее». Письма с иностранными или нарисованными марками вместо советских. Марка размером покрупнее, превращённая в «открытку» – адрес меленько написан на обратной, клеевой стороне. «Открытка» в виде ребристого картонного блюдечка, на котором когда-то что-то ели. Узенькая полутораметровая полоска кальки, скатанная в тугой рулон, с невидимым адресом, обозначенным где-то внутри. Парнасские марки не только рисовались, но и печатались с помощью зеркально перевёрнутого чернильного рисунка, нанесенного на глянцевую фотобумагу. С такого клише получалось пять-шесть одинаковых отпечатков. А чего стоят лохматые, как бы объеденные крысами открыточки с наклеенными газетными и журнальными текстами-уродцами типа «Швея закричал» или «Бедный лев и бал бабочек»!.. Всего не перечислишь.
И вот, в один прекрасный день… Вы уже заметили, что я довольно однообразно начинаю рассказывать о дне, после которого вынужденно заканчивались те или иные авантюры?.. Так вот, в один прекрасный день, перед самым окончанием первого курса, в учебном классе, на переменке, слоноподобный Эдька Цыбин затеял борьбу и сломал мне левую голень. Лёжа на полу и слегка постанывая, я пытался доказать прибежавшему командиру роты, незабвенному Семёну Павловичу Попову, что Цыбин ни в чём не виноват – мы изучали приёмы французской борьбы, и это я сам неудачно подвернул ногу.
Госпиталь, гипс, костыли. Почтовые отправления сомнительного вида и содержания исправно приходили в палату и столь же исправно уходили. Тема марок и рисунков – лозунги Госстраха, крушения, катастрофы и, конечно, костылики и инвалидные коляски во всех видах.
Когда гипс был уже снят, я получил письмо с необычным адресом и убийственным машинописным текстом. Волосы встали дыбом: отправитель – Горпрокуратура. Мне предлагалось прибыть такого-то числа, в такое-то время, по такому-то адресу в качестве свидетеля по делу о фальсификации знаков почтовой оплаты. И подпись – Старший следователь.
Первая мысль – надо как-то сговориться о линии поведения с Кармалиным и Чигиринским, которые наверняка тоже вызваны для дачи показаний. Но как? Домашнего телефона ни у кого из нас не было, – телефоны тогда являлись редкостной роскошью, вроде телевизоров и холодильников. Родители придут навестить только послезавтра. И вот, после ужина, я раздобыл плащ, палочку, шляпу и, подтягиваясь на руках, преодолел госпитальный забор. На Фонтанке поймал такси, договорился об оплате в пункте назначения, и рванул домой, на Таврическую.
В таком виде сбежал из госпиталя выручать друзей
Неприятностями пришлось поделиться с отцом, и без того обеспокоенным моим побегом из госпиталя. Мать мы решили не информировать о прокурорском письме – спать не будет. Попросил отца сегодня же вечером, в крайнем случае, завтра утром, передать от меня записки обоим будущим "подельникам". В записках говорилось, что я жду их завтра, в определённый час возле госпитальной проходной для переговоров по важному и для всех опасному делу. Отец пообещал, хотя и выразил вполне закономерное недовольство:
– Я вам говорил, что допрыгаетесь? Вот и допрыгались со своими дурацкими и аляповатыми марками!
В марках он был профессионалом – с детства филателией занимался. По молодости я мало интересовался подробностями его пребывания на фронте в сорок первом, да оно и было недолгим – до тяжёлого ранения в июльских боях под Ельней. А из боевых эпизодов сорок пятого хорошо запомнил только рассказ о штурме берлинского почтамта. На следующий день,– с пистолетом в руке, мимо трупов, по пояс в воде,– он заглянул-таки в почтамтские подвалы-кладовые. Увы, наиболее ценные марки – германские княжества, колонии, полёты «Цеппелина», середина 30-х – всё это лежало под водой на нижних полках, а на верхних только банальные сороковые годы, в основном с разноразмерными портретами Гитлера и так называемая «военная серия», чем-то схожая с последующими мавританскими творениями Чигиринского. Впрочем, и от всего этого отец не отказался – обменный фонд. В результате, когда в жилой городок академии стали поступать традиционные в те времена трофеи, вплоть до мебели, мы скромненько получили только один фанерный ящик, набитый марками снизу доверху…
Но возвратимся к текущим драматическим событиям.
Ни Кармалин, ни Чигиринский на переговоры ко мне так и не пришли. Более того, как выяснилось чуть позже, серьёзно обиделись, посчитав меня причастным… к крутому «профилактическому» розыгрышу, учинённому моим папой! Это он изготовил и разослал всем троим «прокурорские» письма.
При первой же встрече оба «подельника» заявили, что сразу обо всём догадались. Понятное дело, не могли же они признаться, что купились и струхнули, как и я. Но через годик-другой всё-таки раскололись: «Хотя и были некоторые сомнения, мы всё же съездили по указанному адресу и убедились, что нет там ничего похожего на прокуратуру».
На этом парнасская почта свою деятельность завершила. И очень вовремя. Со дня на день мы могли получить повестки на настоящих бланках с подлинными подписями – времена-то были нешуточные.
КРЫМ, РЫМ И МЕДНЫЕ ТРУБЫ
На втором курсе Подготии мы c мореходцем-Кармалиным переселились из Парнасской республики в «Гринландию» – в романтический мир, созданный Александром Грином и дорисованный Паустовским и Леонидом Борисовым, автором «Волшебника из Гель-Гью». Мы были отнюдь не одиноки, увлечение Грином быстро распространялось среди молодёжи. Начало положили «Алые паруса» и «Бегущая по волнам», массово изданные в 1944-м, с предисловием Константина Паустовского. Позже появились «Автобиографическая повесть», «Дорога никуда», «Золотая цепь», «Блистающий мир», сборники рассказов. Одиозными критиками всё это рассматривалось как идеологическая диверсия. В каких только грехах ни обвиняли писателя, не издававшегося с середины тридцатых! И писать-то он не умеет (тут же пример: …собака лайнула…), и герои у него ущербные, и идеология не наша – пустомечтатель, уводящий молодёжь от реальности, от активного участия в строительстве социализма…
Он и впрямь уводил. Но не от реальности, а от псевдореальности, настырно навязываемой всеми способами воздействия на глаза и уши – романами типа «Кавалер Золотой звезды», радиовраньём, бесчисленными потёмкинскими деревнями, однотипными, насквозь заорганизованными комсомольскими собраниями и прочее, и прочее. Хотелось глотка свежего воздуха, вот им и стали произведения Александра Грина. Хотелось чаще встречать в жизни людей, подобных гриновским героям, – отважных, прямых, сильных духом и в то же время наделённых чутким, доверчивым сердцем. Мечталось и самим быть такими же.
В училище я знал многих, увлечённых Грином. Особо выделялся Слава Колпаков, со старшего курса. Он выучил «Алые паруса» наизусть, а главное и в жизни чем-то напоминал гриновского капитана Грея. Быть может, не все знают, как погиб Слава Колпаков, хотя живы легенды об этом, да и Виктор Конецкий описывал. Слава был помощником на «малютке». На выходе из Балтийска лодку протаранил возвращавшийся в базу эсминец. Она сразу затонула, легла на грунт на глубине около 50 метров. Живые собрались в первом отсеке, старшим среди них оказался Колпаков. Спасательное судно подошло довольно быстро. Прибыл и Командующий флотом. Выловили аварийный буй, связались с лодкой по телефону. В отсеке темно, он полузатоплен, люди в воздушной подушке. Колпаков доложил, что может попытаться вывести личный состав через торпедные аппараты. Командующий, понимая насколько это рискованно, запретил – «Ждите, всех поднимем». Ожидание длилось долго. Планы и попытки спасательных действий оказались нереальными, и Командующий дал разрешение на самостоятельный выход. Но к этому времени ситуация изменилась, открыть передние крышки аппаратов стало невозможно. Что же ответил Колпаков? Выругался? Упрекнул Командующего? Нет и нет. Оставаясь самим собой и заботясь о поддержании духа тех, кто был в отсеке, он ответил: «Доложите Командующему, выходить отказываемся – мы одеты не по форме!». Затем буй оторвало волной, и связь навсегда прекратилась.
Но вернёмся к текущим делам, то праведным, то грешным. Ещё зимой мы с Кармалиным задумали в период летних отпусков (сроки почти совпадали) посетить городок Старый Крым, отыскать дом, где жил и умер Александр Грин, и его могилу. Замысел вынашивали несколько месяцев.
Весна 1948 года. Полностью погружён в мечты о предстоящем путешествии на могилу Грина
И вот отпускной билет у меня в кармане, вещички собраны – компас, котелок и всё такое прочее, необходимое для пешего, именно пешего паломничества. А Кармалин в полном прогаре! За какие-то грехи, учебные и дисциплинарные, он оставлен в училище, где тоже военные порядки: морская форма, бескозырки с ленточками, строевые роты, офицеры-воспитатели, в общем, всё как у нас. В увольнения он иногда ходит, чаще в самоволки, а отпуск не дают, хоть убейся.
Расставаться с замыслом было обидно, я пошёл на Большой Смоленский, в Среднюю мореходку, «разбираться». Разумеется, был в форме, с уже тремя гордыми красными галочками на рукаве.
– Веди меня к командиру роты.
– И что я ему скажу?
– Так и скажи, что пришел твой друг и хочет побеседовать.
– А что ты ему скажешь? Он мужик твёрдый, Грином его не проймёшь.
Я и сам не знал, что скажу, но при пиковых ситуациях дамоклианцы (см. предисловие!) черпают идеи из воздуха. Взгляд упал на старую газету, которой была застелена тумбочка: «…присутствовал командующий Московским военным округом генерал-полковник…» и далее – его имя, отчество и фамилия. Тут меня и осенило.
– Есть тема! Пойдём, пока блин горячий. Ты только поддакивай, если понадобится.
И мы пошли. Комроты, капитан, на месте оказался случайно – ведь все его подопечные уже разъехались. Повезло, фортуна показала нам передок, и это добавило вдохновенья. Ходатай из другого училища – гость редкий, мне было предложено сесть, а Кармалин был выдворен в коридор. Но стены-то фанерные, он слышал весь наш разговор.
Я представился и сказал, что пришёл по поводу отпуска курсанта Кармалина. Тут же, в качестве мотивировки, сообщил, что мы дружим с детсадовского возраста, ещё с тех времён, когда папа Кармалина был радистом у Папанина, на одной из первых ледовых дрейфующих станций… (Здесь была только одна привиралка – существенное преувеличение реальных сроков нашей дружбы)… и мы с моим другом и тёзкой Николаем так надеялись провести этот отпуск вместе…
Теперь слово взял комроты. Он сказал, что прекрасно меня понимает и даже тронут столь явным проявлением дружеских чувств, но… и он выложил целый букет кармалинских прегрешений. Свой впечатляющий монолог комроты завершил справедливым утверждением, что, предоставив нерадивому курсанту Кармалину отпуск, он подорвал бы (заметьте: п о д о р в а л бы!) основы дисциплинарной практики, а кроме того нарушил бы приказ начальника училища, «относящийся к данному контингенту лиц, являющихся, по сути, кандидатами на отчисление».
Наши не пляшут, подумал я, и извлёк из рукава главный козырь:
– Да, понимаю... Вы правы, возразить нечего… Жаль только дядя огорчится, он ждёт нас вдвоём…
– Какой дядя? – ради приличия спросил комроты и посмотрел на часы, давая понять, что аудиенция окончена.
– Мой, московский… по материнской линии… да вы, наверное, слышали про него, он иногда парадами командует на Красной площади… – и я назвал воинское звание, фамилию и имя-отчество командующего Московским округом. (Да простят меня уважаемый генерал и мама моя, не ведавшая, что я подыскал ей такого братика!).
Пауза показалась мне длинноватой.
– Ради такого уважаемого человека отпущу Кармалина в Москву на пять дней … даже на семь.
– А на десять можно? Дядя вчера звонил, сказал, что культурную программу подготовил на десять дней, включая поездку на танкодром.
– Ладно, десять. Видеть его не хочу. Передайте, пусть завтра приходит за отпускными документами.
Мы счастливы – впереди отпуск!
Так решилась основная проблема. Но появились мелкие. Отпускной у Кармалина до Москвы, а надо бы до Симферополя, как у меня, – иначе не уедешь, касса билетов не даст, да и в Крыму прихватить могут. К тому же дарованных десяти дней маловато, надо бы, как минимум, две недели. И ещё накладочка – Кармалину вместе с документами был вручён сургучом опечатанный пакет от начальника училища, адресованный Министру Морского флота, со строжайшим указанием передать из рук в руки.
Призвав на помощь опыт создания зеркальных клише для парнасских марок, Кармалин изобразил на фотобумаге гербовую печать училища и умыкнул из канцелярии чистый бланк отпускного билета. Выписали до Симферополя, на 18 дней. Подпись поставил я. Печать перевелась сносно и, если не приглядываться, могла сойти за подлинную.
Решили и проблему передачи таинственного пакета. В день отъезда телеграфировали Эдику Цыбину и Вите Логинову, – моим друзьям-однокашникам, находящимся в отпуску в Москве, – попросили встретить транзитный поезд такой-то, вагон такой-то.
Продолжение следует
